Функциональные аспекты исторической антропонимики

Предикативная посессивность в старорусском языке выражалась конструкциями с посессивными глаголами, донативными глаголами, конструкциями с нулевой связкой. Предикативный признак принадлежности мог соответствовать посессивному значению, выражаемому атрибутивными конструкциями, а также служить мотивировочным признаком для образования собственных топонимических и антропонимических имен.

Деловые тексты XVI-XVII вв. различались не только содержанием, но и использованием языковых средств, по-разному отражали личную сферу человека и отношения, существующие в ней. Отчасти это проявлялось в использовании конструкций с посессивными значениями. Например, основная формула писцовых книг (описание облагаемого налогом двора) передает посессивную ситуацию, и выражает предикативные посессивно-локативные отношения: посессор обозначается, как правило, формой им. пад. имени лица, предмет обладания - двор - предложно-падежной конструкцией с пространственным значением, посессивное отношение выражается нулевой связкой (формула с переменной «во дворе Х»). Использование предикативных посессивных конструкций данного типа в писцовых книгах определялось необходимостью не только отметить отношение земельного участка к лицу, но и выразить модально-временную характеристику этого отношения (кто живет на земле и платит с нее налоги в момент переписи или кто пользовался ей раньше): «в. Молчанко Дмитреив Шахов, колачник <…> м. дворовое тяглое, что был двор стрелца Павлика Яковлева <…> д. Ефремка Тимофеива, сшол безвестно от бедности, а ныне живет жена иво Овдотьица з детми» (Кн. писц. УВ 1623-1626: 186). В том случае, когда модально-временной план не значим для документа, называние двора ограничивается посессивной атрибутивной (в приведенных примерах - генитивной) конструкцией. Ср. также: «На посаде ж дворы и места дворовые пустые, а бывали черные тяглые непашенные ж, а в тягло и на оброк и на льготу не взял их нихто. От реки от Мологи в переулке: д. Панфилковскои, - в Пречистенскои улице: д. Олешинскои Вырецкого, д. Данилковскои, - да на Вороже д. Нечаиковскои Василева, д. Прибытковскои скоморохов, д. Кузминскои, д. Китаиковскои Игнатова, - на площади: д. Ширяковскои Курлятева, - за рекою за Мологою: д. Новичковскои скорняков, д. Шестачковскои Палцова, д. Шестачковскои Золутцкого, да три места дворовых ж без хором» (Сотн. УЖ 1567: 158).

Противопоставление предикативных и атрибутивных конструкций наблюдается и при характеристике других объектов налогообложения в писцовых книгах. Например, при описании городских торговых построек используются генитивные конструкции со значением принадлежности, отличающие ситуацию использования земли, передаваемую предикативной конструкцией, от ситуации владения объектом, посессора-пользователя от посессора-обладателя: «лав<ка> Мишки Егупьива; он<бар> Спирки Офонасьива; 2 м<еста> лавочных, одно Ярокурские волости крестьянина Олешки Григорьива, а ныне им владеет посацкой человек Микитка Яковлев, а другое посацкого человека Богдашка Гаврилова» (Кн. писц. УВ 1623-1626: 220).

К периферии поля предикативной посессивности относятся конструкции с донативными глаголами (взять, дать, купить, продать и др.). В деловой письменности XVI-XVII вв. они выступают атрибутом купчих, духовных, меновных грамот и других типов частно-деловых актов, фиксирующих изменение принадлежности объектов. В писцовых книгах данные конструкции употребляются в случаях изменения принадлежности / права использования объекта в сравнении с предыдущими переписями: «Двор Сенькинской Белов подле Степана Колачкина дан на льготу Ивашку Павлову, место дворовое Ивановское Ватамонова, а подле Фильки Степанова дано на льготу Ивашку Шумилу Ермолину сыну Медведева. На Ивановской улице по правой стороне ко всполью меж Вьялова двора да Копосова плотникова два места дворовые Иванковское Бабина да Навиковское ноугородцева даны на льготу Осипу Михайлову. <…> На Красном посаде двор Никифоровской Обрамова дан на льготу Михалку Иванову сыну Попову» (Сотн. Каргоп. 1561-1564: 295-296).

Последовательное разграничение в актовых текстах различных синтаксических конструкций, закрепленных за разными видами посессивных отношений, свидетельствует о тщательной разработанности языка деловой сферы XVI-XVII вв. В результате этого одной формулой, включающей разные синтаксические конструкции, могут передаваться различные ракурсы посессивных отношений (прямого обладания, отношения к бывшему владельцу, отношения к создателю и др.), выражаемые как предикативными, так и атрибутивными конструкциями: «Д. Иванков Иванова сына мелника <…> и прежде сего было за ним же на оброке за Иванком же, с снохою его с Сенкиною женою мелника с Огрофенкою да с ее внуком з Бориском со Власовым вопче по половинам» (Сотн. УЖ 1567: 148); «а у береги у тое мелницы по обе стороны речки Ижины вверх по Сенкинской Иванова ж мелницы. Д. под Городищем мелников Сенкинской Иванова, а ныне жены его Огрофенкин да ее внука Бориска Власова; да к тому двору за ними ж мелница на речке на Ижине выше деверя ее Иванковы мелницы, дела Огрофенкина мужа Сенкинская» (Сотн. УЖ 1567: 148); «К церквам приходным Николы чюдотворца <…> даны им пожни ниже посаду Гридинская Рослякова да Лутохинская Яковлева, что были в закладе у Василя у Сивкова и у его крестьян» (Сотн. УЖ 1567: 145); «дана им пожня ниже посаду Климушинская Болотова, что была в закладе у Иванова крестьянина Арбузова к вотчине» (Сотн. УЖ 1567: 145).

Непосредственное соотношение с антропонимией рассматриваемого периода имели конструкции, выражавшие атрибутивную посессивность. Атрибутивные конструкции интересующего нас типа были представлены несколькими моделями. Среди них следует назвать синтагмы с опорным словом - наименованием неодушевленного предмета - и зависимым компонентом, образованным от личного именования посессора; синтагмы с опорным названием лица релятивной семантики (термины родства, свойства, хозяйственной и правовой зависимости); синтагмы с опорным компонентом - личным именем.

Чем более значимы имущественно-владельческие отношения для документа (например, для духовных, рядных, купчих и других частно-деловых актов), тем более обстоятельно и разносторонне представлены в нем различные посессивные конструкции: «Се аз Iван Аверкиев сын по прозвищу Дhвкинъ рыбной прасол вологжанин посадцкои человhкъ иедоровского сороку зговорил есми полюбовно с вологжанкою с посадцкою со вдовою Огрофhною Ивановою дочерью Мичюрина а с иедуловскою женою Аверкиева сына Костоусова взяти мнh Ивану у нея вдовы Огроиhны за себя замуж дочь ея дhвица Ульяна иедулова доч <... > да с нею ж мнh взяти благословение дhда ея покойново Аверкия Костоусова анбар на Вологде вънутри города в рыбном ряду в межах с сторону подле Прокопьев анбар Окишева, а по другую сторону иирстов анбар Романова и с анбарным мhстом <... > а другая половина того двора ея Огроиhнина, а тот двор благословение свекра ея покойново а Ульянина дhда Аверкия Костоусова на Вологде на посаде на Дмитреевском берегу на наволокh в межах с сторону подле Михайлов двор Неупокоева а по другую сторону двор Родионовские жены Шокалова» (Рядн. зап. Вол. 1643; Щукин 1, 90-91).

4.2.2 Конструкция сущ. + притяж. форма (-ов)

Описательные номинации объектов, предметов или явлений, включающие притяжательные прилагательные, образованные от имени посессора, в старорусском языке могли выражать различные посессивные значения, например, собственно обладания: «направе его ж Игнашкова кожевная изба с сенми» (Кн. писц. УВ 1623-1626: 196), неотторжимой принадлежности, в том числе: отношения действия к производителю (посессивно-субъектное значение), отношения события к личной сфере конкретного человека: «я Олферъ <…> до моей Олферовы смерти <…> моимъ Олферовымъ небрежениемъ» (Порядн. УВ 1649; АХУ I, 258), отношения объекта к его создателю (посессивно-креативное значение): «Продал Шанино дворишко, взял 19 алтын. Продал с Филипова дворишка избенко да банишко, взял 35 алт. <…> Взял от двора от Осипова 20 алт. на год кортомы» (Кн. прих. -расх. Холмог. торга 1598; ВХК I, 219) и др.

Общепритяжательное значение суффикса -ов способствовало его использованию для выражения различных отношений родства и свойства, в том числе свойственных патронимам и андронимам: «вдова бобылица бhдная Оксиньiца Гаврилкова жена»; «вдова Марфица Захаркова жена»; «вдова Катеринка Рюмина жена бедна»; «нищая вдова Марфица Мишкина жена» (Кн. писц. СВ 1645: л. 13, 15об., 16, 32об.). Посессивные синтагмы с опорными словами сын, дочь были специализированы в качестве прозвания по отцу, не имели самостоятельной номинативной функции, называли лицо только в аппозитивном сочетании с личным именем. Согласно мнению С. Н. Пахомовой, в аналитических патронимах, мотивированных личным именем отца и включающих слово сын, термин выполняет роль опорного элемента, а притяжательная форма - зависимого. Такой патроним «определяет имя лица опосредованно, через апеллятив» (Пахомова 1984: 9). Наряду с устойчивыми формулами именования по отцу или по мужу, в старорусской деловой письменности отмечены синтагмы, в которых в качестве опорного слова могли выступать и другие термины родства: «А Пячгорской деревни Марка Мороза все пути по прежной менной у брата у Маркова у Стефана у Васильева <…> брат Марков Морозов Стефан Васильев Белоглазов» (Меновная Кеврол. у. 1596; А. Кеврол., 132).

Идентифицирующие лицо старорусские полуотчества на -ов/-ев/-ин, деривационная модель которых сформировалась уже в праславянскую эпоху (Трубачев 1994: 25), выражали отношение именуемого к отцу и занимали в системе посессивных средств периферийное положение. Рассматривая особенности старорусских именований, построенных по модели «личное имя + полуотчество на -ов/-ев/-ин», С. Н. Пахомова делает вывод о том, что они по всем признакам совпадали со словосочетанием, в качестве опорного компонента которого выступало личное имя. Употребление полуотчеств с суффиксами -ов/-ев/-ин в уже в XVI веке являлось повсеместной нормой двухкомпонентного официального именования. Патронимы при личном имени выполняли дифференцирующую функцию и до сегодняшнего дня сохранили способность идентифицировать лицо только в сочетании с личным именем, что свидетельствует об их атрибутивной природе. В речевом употреблении патронимы в разной мере реализовали посессивную семантику, степень актуализации которой определялась функцией именования.

В рассматриваемый период наблюдается конкуренция полуотчеств на -ов/-ев/-ин при личном имени и отыменных конструкций с опорным термином родства в качестве прозвания по отцу. Ср.: «Дер. Онтурова Рычково то ж на реке на Вычегде. в. Конанко Яковлевъ Исаевъ <…> в. Данилко Васильевъ сын Исаев» (Кн. писц. СВ 1645: л. 109); «разбойникъ Ермолка Семеновъ сынъ Латка <…> тотъ же Ермолка Семеновъ Латка» (Челоб. УВ 1636; АХУ III, 183). Составители документов разного содержания и назначения отдавали предпочтение тому или иному способу записи патронима. Так, например, в Книге записи венечных пошлин Ляменгских починков все брачущиеся именуются при помощи аналитического патронима: «попъ венчал отрока Афонасья Андрhева сына з дhвкою Пелагиею Григорьевою дочерью; Того ж числа венчал отрока Федора Кондратьева сына з дhвкою Анною Ивановою дочерью» (Кн. венечн. Лям. XVII в.: л. 2об.). В аналогичном документе, составленном в Вологде в 1654 г., из 170 именований мужчин и 170 именований женщин, сочетавшихся браком, только два женских именования включают конструкцию со словом «дочь», остальные записываются однообразно: «женился Ерофhи Федоров понял Ефросинью Михаилову, женился Иванъ Прокопьивъ понял Ирину Андрhиву, женился Козма Савельивъ первым браком понял Каптелину Кирилову вторым браком» и т. д. (Кн. венечн. Вол. 1654: л. 1). Крестоприводная книга Устюга Великого и уезда 1645 г. фиксирует единичные случаи записи патронима со словами «сын», «дети» (обычно при включении в именование фамилии): «Перша да Ивашко Матвhевы дhти Лобановы»; «Ивашко Осиповъ сынъ Широких» (Кн. крестопр. УВ 1645: л. 53об.-54); исключительное большинство лиц, целовавших крест, именуется по модели: «Степанко Варламов, Васка Еремhевъ, Оска Ивановъ, Коземка Володимеров да сын его Гришка да братъ его Ивашко Володимеровъ да сын его Гришка Иванов да внукъ его Ивашко Григорьевъ» (Кн. крестопр. УВ 1645: л. 40-40об.).

4.2.3 Конструкция сущ. + прил. (-овск/-евск/-инск)

В старорусском языке функцию посессивов могли выполнять и притяжательные прилагательные с суффиксами -овск/-евск, наследовавшие функцию притяжательных форм именного типа склонения. В отличие от форм на -ов/-ев/-ин они не выражали значений собственно принадлежности / обладания и прямого родства, указывали на относительность, условность посессивного отношения: «Купили мы, Василей и Оверкей, у Еремея у Григорьева сына Онегина деревню <…> да по другой купчей купили у Тимофея Окулова же сына Хромцова яз, Василей, у брата своего <…> По еремеевской купчей досталась мне, Василью, деревня Климовская и Дубининская <…> да мне ж, Василью, из другой купчей тимофеевской продажи досталась деревня Кондратовская <…> да путик тетеревиной слопцы за Рим озером еремеевской <…> Да Василью же досталося поженки Плоской деревни Кырзовские три да и купчие еремеевская да Ивкушевская, а Оверкию Тимофеевская и купчая» (Деловая Кеврол. у. 1618; А. Кеврол., 136-137).

Исследователи отмечают продуктивность данных образований в севернорусской топонимии XVI-XVII вв. (Чайкина 1987а: 73-76); ср.: «Дер. Гридинская а Гриди Дементьива то ж на озере на Ягрыше» (Кн. писц. Уст. у. 1623: л. 89).

В антропонимии деловой сферы конструкции, включавшие такие слова, были характерны для именования женщин. Описательные андронимы с опорным словом «жена» чаще производились от личного имени мужа: «...и Денисовскую жену Анисью сослалъ з Денисовымъ человекомъ з Микифоркомъ» (Челоб. УВ 1666; АХУ III, 336), реже - от фамилии при помощи суффикса -ск-: «на Устюжскую проскурницу на Овдотью на Коркинскую жену <…> по научке безделника деверя своего старика Коркина» (Челоб УВ 1626; АХУ III, 11); «вдова Маринка Филипова жена Шарина <…> лав. вдовы Маринки Шаринские жены» (Кн. писц. УВ 1623-1626: 176, 215).

4.2.4 Генитивная конструкция «сущ. + именование лица в форме род. пад.»

Генитивные конструкции были употребительны при именовании объектов по их индивидуальной принадлежности, а также для географических имен: «Д. Сонки Василева <…> Д. Гришки Обелмина <…> Д. Панкинской Малцова сына Попова был пуст» (Сотн. УЖ 1567:147); «Деревни Ортемка Рослякова» (Кн. писц. Уст. у. 1623: л. 246); «пожня Юшка Лалского» (Кн. писц. СВ 1645: л. 148).

В именованиях юридически зависимых лиц последовательно употреблялись конструкции, образованные от именования работодателя или хозяина. Ср.: «на Михайла Иванова сына Григорья Никитинского человhка Ярославца» (Челоб. УВ 1627; АХУ III, 45); «москвитинъ гостиной сотни Григорья Иванова сына Юдина прикатчикъ его Якунка Егувьевъ» (Челоб. УВ 1637; АХУ III, 201). Юридически зависимыми были и крестьяне-половники, в именованиях которых регулярны посессивные конструкции рассматриваемого типа: «Ивановские волости крестьянина Якунки Пермитинова половники в. Ивашко Тетеря да Мокhико Селиванов» (Кн. писц. Уст. у. 1623: л. 189); «в. устюжанина посадцкого человека Исачка Плотника половникъ Левка Офонасьивъ» (Кн. писц. Уст. у. 1623: л. 186об.); «деревни Гусихи Степашки Риминского в. половник Офонка Неронов Ташлыков» (Кн. писц. СВ 1645: л. 106).

Использование генитивных конструкций в документах определялось необходимостью выделить в качестве самостоятельной номинации именование лица, через отношение к которому определялось другое лицо: «...и вижу в трапезе седитъ того дьякона Дмитрея дядя Лазарь, пономарь, да Прокопьевского прихожанина Ивана Пантелhева сына Мокрошубова сынъ ево Михайла» (Челоб. УВ 1666; АХУ III, 337); «бьетъ челом сирота твои белозерского уhзду Шубацкои волости храма Николая Чюдотворца что в Шубачh бывшаго попа Симеона сынишко Бориско» (Челоб. Белоз. у. 1688 г.; ДПВК, 15). Именование мужа в форме род. пад., управляемое термином “жена”, мог представлять собой описательный андроним. Например: «устюжанка Опросиньица Тимофиева дочь, а Романа Овчинникова женишко» (Челоб. УВ 1644; АХУ III, 236), «Овдотьица Миниева дочи, а Насона Леонтьева сына Серебренника Белозерца жена, устюжанка посацкая» (Челоб. УВ 1636; АХУ III, 200) и др.

По генитивной модели строилось личное именование в том случае, если имя отца имело форму прилагательного: «во дв. бобыл Русинко Осмово» (Кн. доз. Волог. у. 1589-1590: 12); «Пашка Девятого Созыкина» (Пам. дат. Уст. у. 1654: л. 22об.).

4.2.5 Генитивная конструкция «сущ. (предмет обладания) + притяж. прил. (-ов-), образованное от личного имени посессора + другие компоненты именования посессора в форме род. пад.»

Посессивная модель, первый зависимый компонент которой оформлен притяжательным суффиксом, а второй представлен в форме род. пад., достаточно древняя. Она известна праславянскому языку. Первоначально для выражения притяжательности в ней использовались суффиксы -ьj и -ьn, впоследствии вытесненные более поздним -ов/-ев. Исследователи категории посессивности в праславянском и древнерусском языке включали образования с притяжательными суффиксами в парадигму существительного как особую притяжательную форму (Фролова 1960: 326; Зверковская 1978: 256). Р. Мароевич предложил называть притяжательные слова, сочетающие признаки и прилагательного и существительного, посессивами, отмечая, что «принимая на себя функцию родительного принадлежности, суффиксальные посессивные категории восприняли и его синтаксическое употребление в рамках именной парадигмы» (Мароевич 1989: 124).

Конструкции указанного типа достаточно регулярны и в XVI-XVII вв. в именованиях различных объектов по их принадлежности / отношению: «от становых от Ивановых деревень Нефедьива городского члвка» (Сотн. УВ 1557: л. 7об.); «в. Степанко Яковлев портнои мастер, а живет в тещине в Полагине Степановы жены дворе» (Сотн. УЖ 1567: 160); «Д. у речки у Ворожи по конец посаду Богданков з братею Ивановых детей Кипреянова <…> и пашни Богданковы ж з братею» (Сотн. УЖ 1567: 149); «Из Юрьевы лодьи в первой путь отвесили соли костогорца <…> Да из Аврамовы лодьи отвесили соли койдокурца в первой путь» (Кн. прих.-расх. Унск. пр. 1597; ВХК I, 197); ср.: «Дал Авраму койдокурцу в лодейно<й> наем 12 алт. 1 ден.» (Кн. прих. -расх. Унск. пр. 1597; ВХК I, 200); «С Володина огорода Кузмина сына Клепицына» (Кн. писц. СВ 1645: л. 108) и др. Они сохраняют семантическую эквивалентность предикативным конструкциям, заменяют их в номинации объектов: «в. Коротаико Гридин; да подле тово другой двор Коротаиков же Гридина» (Сотн. УЖ 1567: 156); «Д. у реки Ворожи на берегу, и половина того двора на оброке за мелником за Иванком за Ивановым сыном Загородцкого» (Сотн. УЖ 1567: 148); «Да к тем же церквам четверть двора да четверть мелницы на речке на Вороже подлинно в сех книгах написано с оброчною с мелниковою Иванковою Загородского половинною двора и мелницы» (Сотн. УЖ 1567: 143); «выше вопчие Иванковы Загородцкого и церковные мелницы» (Сотн. УЖ 1567: 149).

Атрибутивность конструкции обусловливает ее функциональную эквивалентность собственно генитивным конструкциям: «мелница на речке на Ижине вопчая ж Иванка Иванова сына Загородцкого да Есипка Иванова, да Порошки Федорова сына Голубина з братею» (Сотн. УЖ 1567: 149); «А береги у тое мелницы по обе стороны речки Ижины вверх до Иванковы Загородцкого с товарыщи мелницы» (Сотн. УЖ 1567: 148). Конструкции типа «мельница Иванка Загородского» и «мельница Иванкова Загородского» не только семантически, но и функционально эквивалентны, взаимозаменяемы.

В XVII в. омечена активность данных конструкций в именовании лиц по их правовой и хозяйственной зависимости от другого человека: «в. Иванков половник Кондратова Иванко Костин» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 316); «в. Пронкинъ половникъ Титова Осипко Терентьивъ; в. Гришкин половник Тимофhива Еремка Емельяновъ» (Кн. писц. Уст. у. 1623: л. 162); «на Давыда, на приказчика на Иванова да на Олексиева Юрьевыхъ дhтей Усова» (Челоб. УВ 1627; АХУ III, 45). Подобные конструкции регулярно встречаются в именованиях работных людей, половников и помещичьих крестьян: «Явил Шолскои влсти Карпов крстьянин Секирина Иван Семенов снъ Понизовского /…/ Явил селца Мунги Елизарьевъ крестьянин Коротнева Богдан Мочалов»; «Явил белозерского уhзда щзацкои влсти Яковлев крстьянин Сурмина Iван Петров да Iванов крстьянин Баскакова Петруша Григорьiвъ» (Кн. там. Белоз. 1661-1663: л. 10об.-11, 13).

По данной модели активно производились описательные патронимы: «Степанку Ондрееву сыну Копника» (Сотн. УЖ 1567: 146); «по закладной Онтонидки Семеновы дочери Безхлhбникова» (Кн. писц. СВ 1645: л. 181); «д. пустъ дhвки Маланьицы с сестрами Прокофьивых дочерей Ондрhева» (Кн. писц. СВ 1645: л. 422).

В старорусских документах наблюдается устойчивая тенденция замены полуотчества, образованного от календарного имени отца именуемого, дескриптивным патронимом, образованным по регулярной синтаксической модели. Обладавшее референтной неопределенностью полуотчество в связи с расширившейся сферой делопроизводства в эпоху формирования централизованного государства не могло служить средством точной идентификации лица, поэтому в официальное именование активно вовлекаются посессивные конструкции от именования отца в целом. Образуясь на антропонимической базе и заменяя в именовании лица полуотчество, данные конструкции не обладали признаками имен собственных, сохраняли свойства синтаксически свободных словосочетаний. Именование при этом не утрачивало своей двухкомпонентности, соответствуя формуле «личное имя + патроним (прозвание по отцу)». Ср.: «Да к тои же церкве дер. Чесавино в споре с Васюком с Сивковым сыном Востенского, а подлинно та деревня с пашнею и с угоди, с оброком написано в Середцком стану в оброчных за Васюком за Сивковым до государева указу» (Сотн. УЖ 1567: 144).

По указанной модели могли производиться андронимы от именования мужа в целом: «по закладной вдовы Софьицы Денисковы жены Клишова» (Кн. писц. СВ 1645: л. 102), «по купчей вдовы Василиски Якимковы жены Короганова» (Кн. писц. СВ 1645: л. 16).

В официально-деловой речи XVI-XVII вв. достаточно часто опорным компонентом синтагмы мог выступать не термин родства или свойства, а непосредственно личное имя человека: «Жданко Коновалов» - «Васка Жданов Коновалова»; «Федка Григорьив Щапов» - «Поспелко Федоров Щапова» (Кн. писц. Уст. у. 1623: лл. 400, 469об.); «Зичко Федоров Силницына» (Кн. пер. Устьян. 1634-1636: л. 11об.); «Кормилко Спиридонов Вавилова» (Кн. писц. СВ 1645: л. 418); «Алешка Савинъ Головина» (Пам. дат. Уст. у. 1654: л. 10об.).

4.2.6 Генитивная конструкция «сущ. (предмет обладания) + притяж. прил. (-овск-), образованное от личного имени посессора + другие компоненты именования посессора в форме род. пад.»

Данная конструкция в большей степени, чем другие, специализирована для именования объектов по бывшему владельцу, с характерной для него утратой значения прямого обладания и приобретением значения неотторжимой принадлежности, отношения объекта к его первому владельцу или создателю: «Д. Степановской Обелмина был пуст и дан на оброк Онтипке Яковлеву сыну Шишина» (Сотн. УЖ 1567: 148); «Месяца генваря в 15 день старец Стахиа казначей продал мерин гнед Молчановский Смолина, денег принес 15 руб.» (Кн. прих. Сп. -Прил. м. 1576; ВХК I, 294); «с пожен, что <…> и за Пушко озерком, и на дву ручях на Сенных, и на Пашковском озерке, и около Пушковского озерка Ивановские Косова под Парандиною горою на Золотице ж реке, а бывали те пожни Григоря Никитина с товарыщи, у золотичан ж у Васюка да у Тереха у Поповых оброку 2 гривны» (Кн. плат. Каргоп. у. 1560: 288); «Того же дни усольцу Ивану Яковлеву сыну Блинову продал Иевлевскую килью Инокентьевскаго, взял за нее 4 руб. денег» (Кн. прих. Сп. -Прил. м. 1576; ВХК I, 295); «в. Никифор Васильев прозвище Приезжей, пашни за ним полплуга, а порядился в землю Ефремовскую Иванова» (ВХК I, 373); «в. Семейка Федоров, пашни четь плуга, а поряжен в Кузнецовскую землю Гришину» (ВХК I, 374); «На морском берегу на Двинскои стороне с слободки с Микитинские Сидорова у Гаврилка у Микитина с товарыщи отброку с 7 дворов 7 алтын» (Кн. плат. Каргоп. у. 1560: 288) и др.

При купле-продаже новый владелец получал и все предыдущие купчие, закреплявшие за объектом имя первого владельца: «Да приказщики ж пертемскыя одни платят бес половников с пожни Васильевьскыя Белого да с Савинскыя Чернаго по его Савинскои данои к деревни его в платеж в волость в Фехтонему оброку по 3 алтына и по 2 де на год» (Кн. доз. Каргоп. у. 1600: 141). Устойчивость данных номинаций определялась необходимостью точной идентификации индивидуальных объектов. Активность подобных конструкций характерна для частно-деловых актов на землю и писцовых книг, учитывающих изменение принадлежности объекта. Встречаются они и в текстах челобитных по спорам о владении землей: «бил я челом вам гсдрем властем и челобитную подавал о завладhне чет Емельяновскаг повытя пашни выводново крстьянина Прокофева сна <…> Емельяновское Прокофева сна повыте чем онъ Мартынъ владhет <…> пришед въ яровое поле на полосы на Омельяновские Прокофева сна на ег Мартыново владене <…> и учал было того Омельяновскаг повытя не ораные полосы с шестом розмhриват надвое пополам <…> и меня Мишку з земли с полос с тог Омельяновскаг повытя збили долои» (Челоб. Сп.-Прил. м. 1643, ХИВГ, 23).

Описательные посессивные конструкции указанного типа таким образом приобретали в официальном документе свойства ИС, обладали устойчивостью и воспроизводимостью наряду с обычными топонимами: «В тои же волости у Турчасовского погоста за озером деревня Николская и з двема полянками Ортемовскими Пономарева» (Кн. плат. Каргоп. у. 1560: 269); «С полянки Макаринские Олексеева оброку 10 денег» (Кн. плат. Каргоп. у. 1560: 287); «С пожни Ивановские Кузмина да с пожни с Петровские да у Соловецкого манастыря оброку 15 алтын» (Кн. плат. Каргоп. у. 1560: 287); «с пустошей Савинскои да с Ермолинскои у Матфеика Игнатева оброку 10 денег» (Кн. плат. Каргоп. у. 1560: 288). Выполняя топонимическую функцию, подобные наименования сохраняли свойства речевой номинации в документе, при повторном наименовании объекта изменялись или варьировались: «Поч. Ивановскои Щапова стал после писма на реке на Двине: в. Иванко Иванов <...> и то сено косити Иванку Иванову к Щаповскому Починку» (Сотн. Важ. 1564: 393).

Вместе с тем данные номинации сохраняли и посессивное значение, определяющее возможность их замены синонимичными предикативными конструкциями. Ср.: «Да в Прилуцкой волости пожня по речке Кярнешке, что бывала за Федосеиком за Федоровым, а ныне та пожня з государевыми крестьяны з Данилком Митусовым да с Томилом Кохновым соловецкая вопче» (Кн. доз. Каргоп. у. 1600: 153); «Да к тои же половине двору на оброке ж половина мелницы, что была Борисковьская Ермолина на речке на Вороже <…> а преж того была на оброце ж за Бориском за Ермолиным» (Сотн. УЖ 1567: 148); «да поженка на Куртяеве Михаиловская Кологривоя <...> тоня на яренге на Взвозе, что была Михаилка Кологривого <...> Тони ж пустые: тоня усть реке Солзы, тоня Михаиловская Кологривова, тоня на Голце Сенкинская Прощелыкина, да им же платить за рыбную ловлю с реки с Солзы с Левонтьевского жеребья Оверкиева» (Сотн. Двин. у. 1587-1588: 241).

Характер синтаксически свободной атрибутивной конструкции проявляется и в способности ее выступать в одном ряду с другой дескриптивной номинацией с посессивным значением, например собственно генитивным сочетанием: «Д. Ляпуна Батюшкова, что был, по прежнему писму, Куземки Судокова <…> Д. Васка Михаилова сына Кривошеина, что был Ларикинскои Ермолина <…> Д. Кондратков Давыдова Усатого, что был Захарковскои Ларина» (Сотн. УЖ 1567: 147); «Места дворовые пустые, а на льготу их не взяли ж <…> Пятницкою улицею по правой стороне ко всполью м. Якимовское Долгоумово, Михалка Верещагина место. Тою ж улицею по другую сторону со всполья в посад м. Тимохи Коровина, м. Нестеровское Пивоварова» (Сотн. Каргоп. 1561-1564: 296). Это было связано с тем, что посессивная атрибутивная конструкция в приказном языке оценивалась как особая форма именования: «дв. Лукинскои Труфанова, а в нем племянник его Ондрюша Труфанов» (Сотн. Варз. 1575; МИКП, 31).

Единые двухкомпонентные дескриптивные номинации, образованные по данной посессивной модели, встречаются в севернорусской ойконимии: «Дер. Ивановская Бодунова» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 332); «Дер. Федоровская Косина» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 333); «да на Волосове под Кузьминскою деревнею Гришина» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 334). Они существенно отличаются от двойных (вариантных) названий деревень, употребляемых, как правило, в конструкциях с уточнением: «Дер. Гоголевская, а Олехова то ж; Дер. Шатовская, а Тураевская то ж; Дер. Грехновская <…> а словет Федоровская» (Кн. доз. Каргоп. у. 1600: 139).

По указанной модели регулярно производились посессивные синтагмы с опорным названием лица с релятивной семантикой. Термины свойства чаще всего являются опорным элементом именований вдов по бывшему мужу: «вдова Петровская жена Горохова» (Кн. писц УВ 1623-1626: 201). По сложившимся нормам официального именования, требовавшим называть лицо по имени, описательные андронимы употреблялись в аппозитивных сочетаниях с личным именем: «по купчей вдовы Оленки Семеновские жены Забелина»; «по купчеи Марфицы Денисовские жены портново мастера»; «д. пустъ вдовы Матренки Юрьевские жены Вахонина»; «м. было вдовы Федосьицы Пятовские жены Орефина» (Кн. писц. СВ 1645: л. 11об., 27об., 39, 44).

4.2.7 Генитивные личные именования с зависимым компонентом - фамилией

Наблюдения над особенностями старорусского официального именования лица, носившего посессивный характер, позволяют говорить о специфике старорусских антропонимов, традиционно определяемых как фамилии.

В основе старорусских фамилий лежали разные формальные типы образований и форм с посессивными значениями. В первую очередь следует отметить собственно генитивные модели (фамилия представляет собой прозвище родоначальника в форме род. пад. мн. ч.): «Серешка Леонтьев снъ Сухих Голянищъ <...> Спирка Леонтьев снъ Сухих Голянищъ <...> Ивашко Леонтьев снъ Сухих Голянищъ <...> вдова Палашка Савельевская жена Сухих Голянищъ да братья еh Степанко да Федка Даниловы дhти Черноусовы» (Кн. пер. Каргоп. 1648: 27, 27об., 29, 32); «Явил каргополецъ посацкои члкъ Иван Спиридонов Сухих Голенищь продат в розвес 30 пуд соли <...> Явил каргополецъ посацкои члкъ Петръ Сергиев снъ Сухих Голенищ» (Кн. там. Каргоп. 1671: л. 202, 209) и др.

Использование фамилии в номинации на правах идентифицирующего средства, с одной стороны, и зависимость ее от опорного компонента в посессивной синтагме именования лица, с другой стороны, обусловливали вариативность формы антропонима, указывавшего на принадлежность человека к семейному коллективу. Варьирование фамилий свидетельствует о том, что в рассматриваемый период эти антропонимы сохраняли внутреннюю форму; ср., например: «Тимошка Васильивъ Осетров <…> Тимоши Васильива Осетра» (Кн. писц. Уст. у. 1623: л. 291, 303об.), «для Осетровского Тимофия» (Челоб. УВ 1632; АХУ III, 127). Фамильное прозвище, передаваемое по наследству (трансонимизация по смежности), уподобляет лицо предку. Суффиксальные образования по-разному указывают на отношение, выражаемое фамилией. Вместе с тем данное явление убеждает в архаичном синкретизме понятий предок, потомок, род, свойственном мировоззрению жителей Северной Руси в старорусский период (Тимофей одновременно потомок Осетра, представитель рода Осетров, и сам является Осетром).

Таким образом, фамильные прозвища занимали переходное положение между индивидуализирующими и реляционными знаками: одновременно идентифицировали конкретное лицо и указывали на его отношение к семейному или родовому коллективу (включение).

Фамилии выражали не значение отношения принадлежности, а партитивное значение (`один из...'), поэтому они в отличие от патронимов входили в состав других номинативных парадигм. Фамилии в именовании лица могли заменяться генитивной формой в составе описательного патронима: «в. Васка да Кирилко, да Офонка Григорьевы дети Шешукова <...> в. Васка да Кирилко, да Офонка Григорьевы дети Шешуковы» (Сотн. Ант.-Сийск. м. 1578: 222-223).

Окончательное выделение фамилии в самостоятельное идентифицирующее средство наблюдается только в XVIII в. По мнению некоторых лингвистов, фамилии рано возникают у дворян и именитых купцов (XVI в.), у остальной части русского народа формирование фамилий как особого антропонимического разряда начинается только в конце XVII-начале XVIII в. (Симина 1969: 30; Бондалетов 1983: 112). На Русском Севере процесс становления фамилий у большинства посадских людей и государственных крестьян прослеживается с XVI в.; к началу XVIII в. он уже завершился (Никонов 1980: 135; Чайкина 1982: 52-53 и др.). В таможенной книге Устюга Великого 1751-1752 гг., в отличие от документов XVII века, например: «Се язъ Огапъ Кондратьевъ сынъ Поповкинской, из Ивашевы деревни <…> взял есми я Огапъ <…> ему Огапу <…> Огапко руку приложилъ» (Порядн. УВ 1617; АХУ I, 159-161) и др.; в повторном именовании лица в памятнике сохраняется не личное имя, а фамилия: «Яренского купца Амоса Осколкова поверенной ево Иванъ Мингалевъ явилъ <…> Иванъ Мингалевъ подписуюсь <…> оному Мингалеву из великоустюжской таможни явчая выпись» (Кн. там. УВ 1751-1752: л. 122об.); «для досмотру посланъ целовалникъ Федоръ Шемякинской <…> Артемон Суслов подписуюсь <…> По досмотру означенного Шемякинского <…> оному Суслову из великоустюжской таможни явчая выпись» (Кн. там. УВ 1751-1752: л. 130) и др. В это же время отмечается появление термина «фамилия». Восприятие фамилии как основного знака, идентифицирующего лицо, обусловливает утрату ее притяжательного значения и выход за пределы категории посессивности.

Естественно, что модель именования лица, включающая только фамилии, которая приобретает активность в XVIII в., не возникает «из ниоткуда». Подобные именования бытовали и в более ранний период развития антропонимической системы. Однако следует отметить, что в XVII веке называние человека только по фамилии, спорадически встречающееся в документах местного пользования, скорее всего, отражает особенности номинации в разговорной речи и не типично для официального именования: «да Бояркину 8 алтынъ 2 де., да верховымъ малымъ робятомъ алтынъ 4 де.» (Кн. издерж. Шемог. в. Уст. у. 1667-1668; АЮБ 3, 218).

Семантика старорусских фамилий имеет много общего с терминами родства, которым свойственно посессивное значение неотторжимой принадлежности. В форме единственного числа фамилия выражает партитивное значение (один из семьи, группы родственников, имеющих общего предка).

В XVII в. встречаются случаи употребления при личном имени фамилии в форме ед. ч. род. пад.: «Федка да Микитка да Степанко Мосенина» (Кн. писц. Уст. у. 1623: л. 493об.); «с Марком Собачкина» (Кн. писц. Уст. у. 1623: л. 452). Но в целом данное явление для старорусской антропонимии не характерно. По данным устюжских челобитных, именования указанного типа в первой половине столетия составили 1,7% при назывании челобитчика в начальном протоколе документа, 4,8% - в самоименованиях составителей документов и рукоприкладствах. В явках второй половины столетия они не отмечены.

В форме мн. ч. фамилия называет семейный или родственный коллектив, объединенный отношением к общему коннектору - историческому главе рода. Называя семью, фамилия употребляется как самостоятельная номинация, что отличает ее от полуотчеств: «сена нам досталось от Ильиных» (Кн. прих. Ник.-Коряж. м. 1604-1605: л. 6); «живемъ на подворье у добрыхъ людей у Караблевыхъ» (Челоб. УВ 1626; АХУ III, 24) и др.

Именование лица, включавшее фамилию в форме мн. ч., строилось по генитивной модели. В генитивных конструкциях с фамилией наиболее ярко проявляется семантика партитивности: «Деревни Исакова <…> взят салдат Матюшка Ерофhевъ, тое же деревни з другого двора взят салдат Тимошка Павлов, тое же Дер. с третьего двора взят солдат Алешка Патракhевъ всh Шарыповых» и др. (Кн. доз. Уст. у. 1671: л. 59об.). Фамилия на -ых обычно распространяет сочетание личного имени с патронимом и не входит в прозвание по отцу, что, например, достаточно ярко проявляется в именованиях с аналитическим патронимом: «Ивашко Васильевъ сынъ Гузнищевских» (Пам. дат. Уст. у. 1654: л. 2об.); «во дв. Матюшка да Ивашко Семеновы дhти Ощепковыхъ» (Кн. пер. Лал. 1678; Пономарев, 55); «Омелка Иванов Исаковых» (Кн. пер. УВ 1677: л. 443), «Матюшка Терентьевъ Алешковых» (Кн. выборн. Уст. у. 1660: л. 64об.) и др. Реже распространяется одно личное имя: «Васка Докуниныхъ» (Кн. крестопр. УВ 1645: л. 29об.); «Шестунка Мостовскихъ» (Кн. писц. СВ 1645: л. 190об.); «Андрюшка Костяковых» (Пам. дат. Уст. у. 1654: л. 5об.).

Важно отметить, что формы фамилий на -ых/-их нашли отражение и в топонимии, где они обозначали владения той или иной семьи; ср.: «В Ягрыше и на Кивокурье Босых владенье» (Гр. УВ 1678; Шляпин 2, 34). В Устьянских волостях таким образом возникали ойконимы: «Дер. Дымковское за рhчкою за Елюгою Шадриных то ж» (Кн. пер. Устьян. 1634-1636: л. 46об.).

Актуальность для приказного языка посессивных конструкций при именовании человека способствовала использованию фамилий в новой посессивной функции, которую они реализовали в формах на -ых/-их. Ср.: «Ивашко Иванов Масляных» (Кн. пер. Устьян. 1635: л. 38об.), «Тимошка Васильивъ сынъ Масляной» (Кн. крестопр. Устьян. 1682: л. 21об.); «Сухонского Черного стану крестьянинъ Фетка Ларионовъ сынъ Ивониныхъ <…> подалъ сию явку Сухонского стану крестьянинъ Федоръ Ларионовъ Ивонинъ» (Челоб. УВ 1662; АХУ III, 322-323) и др. Генитивные конструкции с зависимой фамилией конкурируют с традиционными для делового языка описательными патронимами, образованными по архаичной посессивной модели. По подсчетам Н. В. Медведевой, сопоставлявшей данные писцовой книги 1623 г. и переписной книги 1647 г. по вотчинам Строгановых в Прикамье, активизация в официальном именовании середины XVII в. фамилий в форме род. пад. мн. ч. (на -ых/-их) сопровождалась резким сокращением количества описательных патронимов, включающих фамилию в форме род. пад. ед. ч. (Медведева 1999: 17). Это свидетельствует о том, что большую значимость для документального именования этого периода приобрело не указание прямых потомственно-наследственных отношений, а принадлежность к семье в целом. Данная динамика характеризует изменения в системе делопроизводства, связанные с переходом от писцовых книг к переписным и актуализацией новых принципов именования лица в документах общегосударственной переписи, а вслед за ними и в других актах.

Наблюдения над функционированием старорусских фамилий на Русском Севере позволяют утверждать, что в XVI-XVII вв. фамилии на -ых/-их не обладали свойством устойчивости и не были особым структурным типом антропонимов, который существует в современном русском языке. Любая фамилия могла быть представлена формой как ед. ч., так и формой мн. ч. в генитивной конструкции.

4.3 Модальность посессивного отношения, выражаемого именованием лица

При широком подходе к анализу посессивных отношений разграничиваются значения отторжимой («отчуждаемой») и неотторжимой («неотчуждаемой») принадлежности. Последняя понимается как постоянное, неизменное свойство предмета, определяемое его отношением к субъекту обладания. В частности, значение неотторжимой принадлежности свойственно конструкциям с терминами родства и свойства, а также близкими к ним словами релятивной семантики (Журинская 1977). Рассматривая категорию посессивности в славянских языках, А. В. Головачева все конструкции с отношениями неотчуждаемой принадлежности делит на две группы: с отношениями абсолютной неотчуждаемости и относительной неотчуждаемости. В первую группу входят сочетания с названиями частей тела, кроме отрастающих (его глаза), именами абстрактных сущностей (его душа), а также одежды, жилища, предметов личного обихода (вне их конкретного воплощения), некоторых территориальных названий наиболее общего характера (его жилье, его имущество, его одежда, его страна). К относительно неотчуждаемым объектам относятся отрастающие части тела (усы, борода и т. п.), лица, состоящие с посессором в отношении родства, а также его друзья и соседи, одежда, жилище, предметы личного обихода в более узком понимании и т. п. (Головачева 2000: 22-23).

В отношениях отчуждаемой принадлежности А. В. Головачева предлагает разграничивать «собственно отчуждаемость» и «окказиональную неотчуждаемость». При отношениях окказиональной неотчуждаемости объектами обладания становятся предметы, объекты, которые «оцениваются языковым и человеческим менталитетом как возможные», отношения неотчуждаемости при этом ограничены временными рамками или внешними условиями, которые мыслятся как переменные. Среди них конкретные предметы одежды, личного обихода, предметы собственности, локусы обитания и деятельности (его изба), орудия и продукты деятельности (его рукопись); лица, связанные с посессором по функции (его учитель); абстрактные сущности, переменные состояния (его голод, его должность) и т. д. К собственно отчуждаемым объектам А. В. Головачева относит объекты, способные спорадически выполнять роль объектов обладания, среди них любые предметы, связанные с посессором ситуативно, лица, абстрактные сущности явления, связь которых с посессором устанавливается в предтексте (его попутчик, его догадка) (Головачева 2000: 34-39).

Наименование отчуждаемых объектов обладания в деловой письменности XVI-XVII вв. использовало разные средства обозначения принадлежности - генитивные конструкции, конструкции с притяжательными суффиксальными образованиями, а также некоторые лексические средства, характеризующие ситуацию владения / обладания («пустой жеребей» и др.): «въ Вологотцкомъ уезде у Миколы въ Заболотье пустыми Петрушинскимъ жеребьемъ Булындина да Давытковскимъ, что розданы съ розными помhщики» (Сторожев 1, 5); «а велhть сыскать въ селh Николскомъ крестьянские Петрушкинъ да Давыдковъ Булындиныхъ жеребьи» (Сторожев 1, 6); «въ селh Никольскомъ Заболотьh пустые жеребьи Петрушки Булындина да Давытка Момотова обведены» (Сторожев 1, 10); «Да въ томъ же селh Никольскомъ Заболотьh пустые два жеребья крестьянскiе Петрушкинской Булындина да Давыдьковской Момотова» (Сторожев 1, 47).

В писцовых книгах XVI в. характерным было противопоставление конструкций с реальной посессивностью (при описании жилых дворов) и конструкций с ирреальной посессивностью (при описании пустых дворов): «В Карго же поле дворы пустые, а на льготу их не взяли. На Красном посаде двор Ивановской Трапезникова, двор Маринской Петрушинской жены, двор Макарковской Борасова, двор Игнашинской Возкова. В Пономареве улице по правой стороне ко всполью двор Спиркинской Попкова <…> двор Нечаевской Кожевников, двор Миткинской Еремина <…> д. Зычька Смертина, д. Петроковской Лобанина <…> д. Сенкинской Сметанина <…> д. Павликовской Климова <…> д. Тренкинской Оникиева <…> д. Степановской Трофимова» (Сотн. Каргоп. 1561-1564, 295-296).

Разработанность приказным языком формуляра писцовых материалов способствовала упрощению, унификации посессивных конструкций в XVII в. Номинации объектов обложения в писцовых и переписных книгах, соответствующие модели «м. дворовое пусто Бажhновское Сабелникова, Бажhнко умеръ» (Кн. писц. СВ 1645, л. 23); «да к посаду ж приписаны полянки усольцовъ посадцкихъ людеи полянка Ивашевская Скороносова да Миткинская Хохлова да три полянки Морозовские» (Кн. писц. СВ 1645, л. 43-43об.) уступают место собственно генитивным конструкциям, которые в наименованиях неодушевленных объектов обладания не выражали оценку посессивного отношения. Вероятно, с одной стороны, это было обусловлено необходимостью различения топонимов и отантропонимических дескрипций в описаниях объектов и стремлением к унификации формул именования как актуальных, так и бывших владельцев земельных наделов.

В писцовых и переписных книгах в наименованиях дворов, не имевших владельца в момент переписи, характер обладания выражался не посессивной конструкцией, а квалификацией описываемого объекта, записанного за конкретным владельцем в более ранних переписях («двор пуст», «место дворовое»): «д. Баженка да Осипка Тимоиhевых, а в нем живет захребетникъ Ортюшка Кирилов снъ Неклюдова» (Кн. пер. Турч. 1648: л. 522об.), и, возможно, отантропонимическая конструкция с ирреальной посессивностью в данной формуле уже воспринималась как избыточная.

В севернорусской антропонимии деловой сферы посессивное отношение именуемого лица также могло выражаться словообразовательными средствами, лексическими и синтаксическими; ср.: «да внукh моей Аннh, дочери моей Варвары дочери, Андреевh дочери Маркова, 500 руб.» (Дух. УВ 1658; АХУ I, 317). Наиболее широким спектром значений обладали суффиксы -ов/ -ев/-ин, в структуре именования лица способные выражать различные посессивные значения (как общепосессивное, так и собственно разрядное патронимическое). Они предполагали выражение реального отношения именуемого к другому лицу.

Общепосессивное значение суффикса реализовалось в свойственных деловому языку конструкциях с опорным словом - номеном: «Оска Ермолин сын Мартемьянов внук Криволысова» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 438). Реляционные термины в этом случае характеризовали сам тип посессивного отношения, а зависимая форма указывала на связь с другим лицом. Термины кровного родства выражали оценку отношения, которое мыслилось как реальное и постоянное, поскольку отношения кровного родства, определяемые по признаку физиологического рождения, имеющего объективный характер, не могут измениться со временем или быть отменены.

Патронимическое значение (`сын / потомок лица, названного мотивирующей основой') выражалось в составе «полуотчеств» и «фамильных прозваний» (Азарх 1984: 131): «Иванъ, прозвищемъ Рычко, Васильевъ сынъ Боровского <…> зъ Григорьемъ Ивановымъ Рыковымъ» (АХУ III, 1662, 347). Ср. с фамилией: «Офонка Чебыка» (Сотн. Уст. 1557: л. 3об.; «волость Шастка»), «с Шацкой волости Филка Прокопьев сынъ Чебыкин» (Росп. 1654: л. 5), «Деревни Самылова крестьянин Логинко Филипов Чебыкин» (Кн. выборн. Уст. у. 1660: л. 10), «Самоило Логиновъ Чебыкинъ» (Челоб УВ 1662; АХУ 1, 342) и др.

Специализированным средством выражения относительности посессивного отношения, которое мыслилось как ирреальное, утраченное, были образования типа Петровская жена. В именованиях женщин патронимы, включающие образования с суффиксом -ов-/-ев-/-ин-, противопоставлены андронимам с суффиксами -овск-/-евск-/-инск- не только формально, но и модальностью выражаемых посессивных отношений: патроним указывал на кровнородственное отношение как постоянное, неизменное свойство лица, андроним - на брачное отношение, которое может быть утрачено или изменено после смерти одного из супругов (согласно книгам записи венечных пошлин XVII в., «двоеженцы» и «троеженцы» составляли значительную часть брачующихся): «устюжаня вдвовка Аксеньица Иванова дочь, а Невзоровская женишко, съ сынишкомъ своимъ съ Максимкомъ Невзоровымъ» (Челоб. УВ 1634; АХУ III, 163); «бhдная вдова Омелиица Александрова дочь, а Романовская женишко Гоголева» (Челоб. УВ 1657; АХУ III, 284). В некоторых документах, например челобитных, посессивные конструкции могли сопровождаться экспрессивной оценкой (вдовка, женишко, семьишко), но эта оценка относилась к лицу и не характеризовала само посессивное отношение.

В случае реальных (сохраняющихся) брачных отношений конструкция андронима мало чем отличалась от модели образования описательного патронима: «в. Устиньица Васкина жена Михаилова, а Васка да брат ево Первушка сошли в Сибир» (Кн. пер. Каргоп. 1648: л. 18об.); «д. бобылеи иедки да Степанка Григорьевых дhтеи Ершова <...> а во дворе живет Федкина жена Приходца»(Кн. пер. Каргоп. 1648: л. 5об.).

Вместе с тем андронимические конструкции по способности к оценке посессивного отношения мало чем отличались от подобных словосочетаний, характеризующих разные объекты номинации: «невhсткh моей, Васильевской женh Матронh, судомъ Божiимъ случилась смерть <...> покойной невhсткh моей Матронh Дмитреевh дочери велhно дать изъ мужнихъ Васильевскихъ животовъ изъ трети четверть» (Дух. УВ 1658; АХУ I, 316).

В именованиях замужних женщин по мужу нередко использовались генитивные конструкции, которые не содержали средств оценки брачных отношений: «Усолского уhзда, Петровскаго селца Марьица иедорова дочь, а Михайла Синюшкина жена» (Челоб. УВ 1626; АХУ III, 19); «родомъ устюжанка, а Тоболсково Сибирсково города жилца Третьяка Юрьева сына Котова женишко, Марьица иедорова дочь Кулигина» (Челоб. УВ 1631; АХУ III, 100). Включение в именование женщин наряду с патронимом речевых дескрипций «по мужу» характерно для номинаций в челобитных, их компонентный состав мог быть достаточно разнообразным: «во 171-мъ году заложилъ я богомолецъ твой для своей скудости гостиной сотни Силы Грудцына Усова приказщика ево Алhксея Высоты женh ево Матрене Евдокимове дочери треть деревни своей Чечюлина» (Челоб. УВ 1663; АХУ III, 325).

От именований замужних женщин нередко отличались именования вдов. Термины свойства «жена» и «вдова» различались модальностью отношения, в первом случае брачные отношения мыслились как реальные, во втором - ирреальные. Хотя при именовании вдов, после смерти мужа вступающих в право владеть и распоряжаться имуществом семьи, в писцовых и переписных книгах нередко используются компоненты именования, выражающие реальную модальность отношения к мужу: «вдова Чернавка Семенова жена Осипова» (Кн. писц. Уст. у. 1623: л. 13); «вдова Марьица Федосиева жена, бродит меж двор» (Кн. писц. УВ 1623-1626: 187); «вдова Федосьица Первушкина жена Шапочника» (там же) и др. Слово «вдова» в этом случае выражало оценку посессивного отношения, указывало на относительность реляционного признака, выражаемого словом «жена». По наблюдению С. И. Зинина, употребление в составе именований вдов слова «жена» было нормой до первой четверти XVIII века, в XVIII веке в актовых книгах Москвы место опорного элемента описательных конструкций андронимического характера последовательно занимает слово «вдова» (Зинин 1969: 83).