Функциональные аспекты исторической антропонимики

По сравнению с личными именами и патронимами антропоосновы, включающие суффикс -ук-ъ/-юк-ъ, более разнообразно представлены в топонимии исследуемой территории. Преобладающая их часть не употреблялась в качестве личных имен в писцовых книгах: «дер. Олъшуковская» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 438); «дер. Панюкова» (Кн. доз. Волог. у. 1589-1590: 24); «дер. Гонюкова» (Кн. доз. Волог. у. 1589-1590: 27); «дер. Матюково» (Кн. доз. Волог. у. 1589-1590: 47); «дер. Матюковская» (Кн. доз. Волог. у. 1589-1590: 107); «Дер. пуста Степучиха» (Кн. доз. Волог. у. 1589-1590: 83); «Дер. Паршюковскои починок, Пашучиха тож на реке на Сиде» (Кн. доз. Волог. у. 1589-1590: 91); «дер. Орсюковская» (Кн. доз. Волог. у. 1589-1590: 113); «дер. Ондруковская» (Кн. доз. Волог. у. 1589-1590: 114); «Дер. Ортюковская а Савкино и Бетюковская то ж на рhчке на Уфтюге» (Кн. писц. Уст. у. 1623: л. 136) и др.

В системе имен собственных противопоставлены потенциальные («невоплощенные», «развоплощенные») и актуальные антропонимы (собственно антропонимы, обладающие всеми признаками имени собственного), воплощенные в именовании лица и закрепленные в сознании языкового коллектива за конкретным индивидуальным объектом. Для первых - отношение к называемому конкретному индивидуальному лицу не установлено, является потенциальным, возможным. Номинатор, создавая новые языковые единицы с конкретнореферентной отнесенностью, обычно оперирует системой номинативных единиц, уже существующих в языке. Языковая антропонимическая система (специализированные антропонимические ресурсы) носит потенциальный характер.

Развитие подсистем актуальных и потенциальных антропонимов является разнонаправленным. Для потенциальных антропонимов свойственна «кристаллизация» парадигм личных имен, формальная стандартизация, полевая структура с ярко выраженным центром - группой частотных личных имен и их модификатов. Формирование потенциальной антропонимии носит центростремительный характер. Потенциальная антропонимия представляет собой относительно стабильную, статичную систему. Сохранение в языке потенциальных личных имен обусловливает преемственность антропонимии разных исторических эпох.

Формирование актуальной антропопонимии обусловлено стремлением языкового коллектива в целом и отдельного его представителя, использующего данную знаковую систему, к созданию индивидуальных, различающихся именований. Актуальная антропонимия языка не стабильна, ей свойственно постоянное обновление, пополнение новыми номинативными единицами с уникальной референцией, быстрое старение и выпадение из языковой системы именований, потерявших свою актуальность для носителей языка. Система актуальных антропонимов имеет динамический характер. История актуальной русской антропонимии может быть охарактеризована не как последовательное развитие единой номинативной системы, а как смена номинативных систем.

Двойственным характером антропонимической лексики в целом определяется необходимость разграничения двух аспектов и двух направлений в исследовании имен собственных. Особенно значима эта проблема для изучения истории русской антропонимии.

Необходимость учета двойственной природы антропонимии при изучении старорусского материала обусловлена тем, что позволяет более четко разграничить вопросы, связанные с историей антропонимических ресурсов, и проблемы функционирования антропонимов в языке и речи.

Анализ именований, содержащихся в памятниках севернорусской деловой письменности XVI-XVII вв. убеждает в том, что антропонимия деловой сферы данного периода представляла собой принципиально иную номинативную систему, чем официальная антропонимия современного языка, а потому не может рассматриваться с тех же позиций. Официальная антропонимия старорусского языка и современная антропонимия по-разному организованы, предполагают использование разных способов и средств именования. Сравнение их обнаруживает специфику именований лица в севернорусских актах XVI-XVII вв.

Лексическая парадигма, представляющая одно и то же личное имя в деловой письменности XVI-XVII вв., включала не только потенциальные антропонимы, закрепленные нормами приказного языка, но и потенциальные антропонимы, свойственные локальным антропонимическим системам, а также актуальные антропонимы, образованные по стандартным антропонимическим моделям. Соотношение данных вариантов в локальных письменных традициях могло различаться.

Памятники деловой письменности Русского Севера XVI-XVII вв. отражают сложное взаимодействие потенциальной антропонимии приказного языка, сформировавшейся под влиянием текстов, образцовых для писцов, и актуальной антропонимии конкретных севернорусских микротерриторий, взаимоприспособление, интерференцию данных групп имен собственных в деловой речи. Данный аспект исторической антропонимики требует дальнейшего всестороннего исследования.

Глава II. Антропонимия официально-деловой сферы XVI-XVII вв. в аспекте модальных отношений

2.1 Модальность именования

2.1.1 Модус, модальность и имя собственное

Разграничение подсистем потенциальной и актуальной антропонимии показывает, что реализация функций номинативных единиц данных разрядов в языке и речи обусловлена их различным отношением к называемому объекту действительности, которое носит модальный характер. В то же время, антропонимия - область языка, в которой наиболее ощутимо проявляется субъективный фактор как в выборе средств номинации, отражающих отношение номинатора к именуемому лицу, так и в употреблении антропонимов в речи, сопровождаемом их оценкой. Данное явление требует рассмотрения антропонимии в системе модальных отношений.

Изучение категории модальности, а также разнообразных планов модальных отношений - одно из значимых направлений философских, лингвистических и культурологических исследований XX в. Для современной науки, занимающейся вопросами связи мышления и языка, функционирования языка в речи, семантики высказывания и текста, модальность, нередко понимаемая достаточно широко, - один из ключевых концептов (Руднев 2001: 249-252). Модальные отношения находят выражение в разных категориях, в первую очередь - модальности и модуса.

При широком подходе к модальности исследователь неизбежно сталкивается с комплексом общих вопросов, неоднозначно решаемых в современной науке. Среди них следует выделить следующие: 1) границы понятия «модальность», типы модальных отношений и связанные с этим модальные значения; 2) категории и субкатегории языка и речи, формирующие и выражающие модальные отношения; 3) уровни языка, к единицам которых применимо понятие модальности.

Модальность - это один из давних предметов изучения в логике, философии, онтологии и феноменологии, культурологии, лингвистике. В результате длительного и разностороннего научного исследования проблем модальности сформировалось достаточно широкое понятийное поле, соотносимое с терминами «модус», «модальность», «модальный». Обзоры научных работ, существующих в отечественной и зарубежной лингвистике, отражают множественность возможных подходов к определению данной категории и описанию ее значений (см. об этом: Ваулина 1993: 4-10; Актуализация предложения 1997: 7-16; Краснова 2002: 111-145, и др.). Особенно ярко отсутствие единства в понимании модальности как предмета современного научного описания обнаруживают научные лингвистические конференции на тему модальности в языке и речи (Функциональные... аспекты... модальности 1990 и др.).

Модальность чаще всего рассматривается в логическом (план суждения) или коммуникативно-прагматическом аспектах. Понимание модальности суждения как логической модальности нашло отражение в работах Г. В. Колшанского (1961: 94-98), М. К. Сабанеевой (1982: 71-75), Т. И. Дешериевой (1987: 34-35) и др. При изучении языка в логическом аспекте выделяются алетические, деонтические и эпистемические модальности, связанные с ними типы модусов, модальные операторы (шифтеры), вводимые в высказывание. Значение потенциальности, возможности, отражающее объективные потенции реального мира, принято связывать с алетической логической модальностью, значения необходимости, долженствования, определяемые понятием долга, «требованиями к поведению участников ситуации, предъявляемыми соответствующей системой правил, с нормативным и ненормативным поведением» - с деонтической, хотя, по мнению Т. В. Булыгиной и А. Д. Шмелева, четкой границы между деонтической и алетической модальностями нет, средства их выражения во многом совпадают, несмотря на противопоставленность значений, разную связь с действительностью и наличие специализированных средств выражения (Булыгина, Шмелев 1992: 141-147).

При разнообразии типов модальных отношений и аспектов их изучения наблюдается и различие в описании спектра модальных значений: действительность / недействительность, реальность / ирреальность, необходимость, предметная модальность (потенциальность), долженствование, вынужденность, целенаправленность, интенциональность (повествовательность, вопросительность, волеизъявление), утверждение / отрицание, эпистемическая модальность (знание, полагание, уверенность, сомнение и т. д.), авторизация, оценка, нормативность и т. д. (Бондаренко 1979; Клобуков 1984; Беляева 1985, и мн. др.). В лингвистических исследованиях отмечается, что, поскольку представление о модальностях (особенно субъективных, отражающих различные аспекты отношения говорящего к содержанию высказывания) становится все более широким, исчислить систему этих модальностей на современном этапе развития науки - задача, трудно выполнимая (Вольф 2003: 87).

В системе функциональных категорий модальность занимает особое место. Между тем вычленить собственно модальность в совокупности тесно связанных между собой параметров языка и речи, определяемых соотношением «говорящий / носитель языка - речь / язык - действительность», оказывается достаточно сложно.

Модальность может трактоваться как интенциональность, поэтому данную категорию связывают с целевой установкой высказывания (Реформатский 1967: 327), с выражением утверждения / отрицания (Адмони 1956: 163-164).

Нередко модальность понимается как субъективность, хотя единства в понимании категорий объективности и субъективности также нет (Степанов 1981: 241-242). По мнению Т. И. Красновой, субъективность и модальность можно развести только теоретически, а в действительности эти категории очень тесно взаимосвязаны (Краснова 2002: 5).

По мнению многих исследователей, модальность высказывания основывается на оценке (РГ-80), или «идеологической точке зрения» (в терминологии Б. А. Успенского), выражаемой в процессе речемыслительной деятельности. Как отмечает Т. И. Краснова, «с прагматической точки зрения (то есть с позиций целеполагающей деятельности говорящего) в сферу оценки входят не только аксиологические (ценность) и деонтологические (обязанность, норма) планы речи. Категория оценки лежит в основе всего того, что может быть квалифицировано как состояние сознания субъекта речи (источник знания или мнения, цель сообщения, эмоции и желания, степень уверенности и т. п.). Иными словами, оценка отвечает за широкий модусный спектр речи» (Краснова 2002: 120).

Категория модальности имеет множество пересечений с категорией определенности / неопределенности (Актуализация предложения 1997: 60), что также отмечалось исследователями, обращавшимися к рассмотрению функционирования референтно неопределенных выражений, обычно использующих неопределенные местоимения или функционально близкие им слова. «Модальная неопределенность», по словам Н. Д. Арутюновой, отражает «ощущение “кулис слова”, неполноты его семантики сравнительно с “опрокинутой” в человека действительностью и действительностью самого человека» (Арутюнова 1999: 816).

Другой подход предложен Е. В. Падучевой, рассматривающей модальность сквозь призму дейксиса, поскольку «дейксис и модальность вместе составляют единую категорию эгоцентрических элементов языка» (Падучева 2001: 184). На тесную связь дейксиса и модальности указывали исследователи пространственной лексики (здесь, там; далеко, близко), так как «одной из важных характеристик конкретнореферентного высказывания является выраженность / невыраженность в нем позиции наблюдателя» (Яковлева 1990: 235; Дымарский 2000). При таком подходе под модальностью «точки зрения» подразумевается модус как дейктическая категория.

Различное определение границ явления, называемого модальностью, позволяет исследователям видеть разное соотношение категориальных понятий «модальность» и «модус».

Оппозиция категорий модальности и модуса в современных исследованиях достаточно размыта. Одно и то же явление может определяться и как модус, и как модальность. Например, Н. Д. Арутюнова определяет оценку как аксиологический модус, нейтральный по форме (Арутюнова 1999: 412, 437). Е. М. Вольф, анализируя различные лексические средства, служащие для выражения аксиологического плана речи, рассматривает оценку как аксиологическую модальность, а под модусами оценки понимает способы выражения этой модальности (оценочные глаголы, предикативы хорошо и плохо, глаголы мнения и т. д.) (Вольф 2002: 11, 80).

Существуют давние научные традиции употребления термина «модус» в философии. В широком смысле понятие «модус» определяется как «способ существования; вид и характер бытия или события» (ФЭС: 273). Данное широкое понимание модуса находит отражение в различных современных филологических изысканиях (модусы текста и пространства в работах В. Н. Топорова и его последователей; модусы топонимии в исследованиях Л. М. Дмитриевой и др.). Например, Л. М. Дмитриева предлагает выделять два модуса топонимии - онтологический и ментальный (Дмитриева 2003: 7). Модусы топонимической системы определяются деятельностью «топонимической личности» по созданию или преобразованию «топонимической картины мира».

Применительно к высказыванию и предложению, вслед за Ш. Балли (Балли 1955: 43-44), термин модус используется преимущественно в паре с термином диктум. Модус понимается как пропозициональное отношение (установка) говорящего, «постоянный партнер» диктума (пропозиции) (Арутюнова 1999: 408-409), находящий свое выражение в структуре высказывания. На основании этого выделяются перцептивные, ментальные, эмотивные и волитивные модусы, выраженные в субъективированной или нейтральной форме (Арутюнова 1999: 411-412). При анализе синтаксических модальностей содержание модуса (в других концепциях - «модальной рамки», в которую заключена информация о фактах и событиях) оказывается значительно шире, чем семантика частных (лексических и грамматических) модальностей, реализуемых в высказывании.

Понятие «модус» нередко отождествляется с представлением о субъективной модальности. В коммуникативно-смысловом аспекте различают объективную и субъективную модальность высказывания (Виноградов 1950; . Шведова 1960; Грамматика 1970; Золотова 1973, и др.). По словам М. В. Всеволодовой, объективная (реальная / ирреальная) модальность характеризует отношение содержания к действительности, устанавливаемое говорящим при помощи наклонений глагола, лексически, интонационно и т. д., а субъективная (модус или авторизация) характеризует отношение говорящего к содержанию высказывания (Всеволодова 2000: 217).

В современной науке понятие «модус» часто соотнесено с представлением о субъектной точке зрения Ю.М. Лотман, анализируя язык кино, противопоставил объект и модус (способ представления объектов - крупный, общий, дальний план, смена ракурсов, деформация изображения и т. д.) (Лотман 1973). В литературоведении, нарратологии и лингвопоэтике «точка зрения» рассматривается как композиционная единица текста, а категория «точки зрения» («перспективы») как одна из значимых текстовых категорий, связанная с «авторской» модальностью или, наоборот, абстрагированная от нее (разные определения понятия в литературоведческих работах см.: Толмачев 1996; Тамарченко 2002: 213-222, а также: Шмид 2003, Ноздрина 2004: 150-161 и др.). . Система идеологических (аксиологических), пространственных и темпоральных точек зрения, проявляющихся в вербальном тексте, описывалась Б. А. Успенским (Успенский 1995). На сходных основаниях строится концепция модусов речи создателями «Коммуникативной грамматики русского языка» (Золотова, Онипенко, Сидорова 1998).

Нередко исследователи не устанавливают иерархии отношений модальности и модуса, а рассматривают их как самостоятельные категории, служащие для выражения общего модального плана высказывания (модальности в широком смысле слова). Модус при этом оценивается как частное проявление модальности (модальность модуса). Данная тенденция характерна для многих современных исследований проблем модальности в языке и речи. Как отмечает М. В. Всеволодова, «категории модуса входят в более широкое ФСП категорий модальности и часто не отграничиваются от них», но следует разграничивать «категории собственно модальности (объективная и внутрисинтаксическая) и модуса как выражения субъективных, идущих от говорящего, смыслов» (Всеволодова 2000: 305).

Таким образом, можно говорить о двух основных подходах к описанию соотношения модуса и модальности. При первом - модус как семантико-прагматическая составляющая речевой единицы определяется по отношению к модальности (общему субъективно-модальному плану), при втором - модальность оценивается через отношение к модусу, который понимается более широко.

В современной науке наблюдается интеграция различных подходов (логических, прагматических, грамматических) к определению модальностей. Например, отказывая терминам «объективная» и «субъективная» модальность в научной состоятельности, но признавая феномен существования двух основных типов модальностей, некоторые лингвисты описывают данное противопоставление как дихотомию между «эпистемической» и «деонтической» модальностями (см. об этом: Актуализация предложения 1997: 12). С.С. Ваулина предлагает различать пропозициональную (онтологическую) модальность (модальность диктума), центром которой является объективная модальность, а периферией - предметная, и прагматическую (гносеологическую) модальность (модальность модуса) (Ваулина 1993: 17).

Т. И. Краснова, обобщая несколько различных концепций модальности, существующих в науке, предложила четырехаспектную типологию, значимую для теории активной грамматики: «1. Разновидности модальностей с ориентацией по способу выбора мира, в котором данная пропозиция выполняется: а) модальность реальная (безусловная); б) модальность виртуальная (условная). 2. Разновидности модальностей с ориентацией по структуре речевого акта (автор-адресат-сообщение): а) разновидности модальности по ролевым функциям говорящего: модальности ментального, эмоционального и волитивного состояния (неопределенности, оценки, желания, негодования, необходимости, возможности, готовности и т. п.); б) разновидности модальности по отношению к адресату сообщения: межличностная модальность с ее аспектами отношения (доброжелательности, неучтивости, оскорбления, нравоучения и т. п.); в) разновидности модальности по отношению к сообщаемому (по степени достоверности, в частности, как знания и мнения; эпистемическая, деонтическая, аксиологическая и др.). 3. Разновидности модальностей с ориентацией по смысловой организации предложения (диктум, модус): а) модальности диктума (диктумная, или внутренняя); б) модальности модуса (внешней модальной рамки). 4. Разновидности модальностей по средствам выражения: а) лексическая (наименований, образная); б) грамматическая: морфологическая (модальность наклонения, глагольная, междометий, частиц, вводно-модальных слов); в) грамматическая: синтаксическая (объективно-относительная и субъективная - в узком смысле, имплицитная); г) коммуникативная (утверждения, отрицания, вопроса, волеизъявления: приказа, просьбы и т. п.); д) текстовая (в том числе риторическая)» (Краснова 2002: 149-150).

Таким образом, модальность - это универсальная, глобальная категория речи, которой соответствует достаточно размытый концепт современного научного знания. Преимущественное рассмотрение отдельных сторон данного явления в исследованиях приводит к специализации слов модус, модальность, модальный в языке современной науки, например, закрепление их только за понятиями грамматики. Однако эта специализация термина не может служить основанием для отрицания других проявлений соотношения языкового знака и высказывания в целом с действительностью и возможности их описания в аспекте модальных отношений.

Представление о модальности во многом обусловлено тем фактическим материалом, на базе которого решается задача ее научного анализа. В функциональном аспекте описываются различные средства выражения модальности - чаще всего грамматические, лексические и фразеологические единицы (ТФГ 1990; Цейтлин 1985 и др.), падежные формы (Клобуков 1984), модальные слова и частицы (Виноградов 1950; Василенко 1984) и др. С этих позиций возможно изучение фактов языка и речи отдаленных исторических эпох. Исследователи неоднократно обращались к описанию лексико-грамматических средств выражения модальности в древнерусском и старорусском текстах (Черепанова 1965; Ваулина 1987; 1988 и др.).

К средствам модальности при широком подходе относится «все, что связано с выражением отношения говорящего к действительности, к содержанию и форме речи, к себе и собеседнику» (Семенова 1999). Связь с модальностью имеет любая единица языка или речи, содержащая предикацию (суждение, характеризацию, оценку) или выражающая утверждение / отрицание. Применительно к лексике и фразеологии предлагается рассматривать модальные семы в составе значений слов, связанные с утверждением / отрицанием и их более частными разновидностями: вероятностью, способностью, умением, предположительностью, долженствованием, уверенностью и т. д.

Современная антропологическая лингвистика большое внимание уделяет описанию внутренней формы слова, поскольку «в словообразовательно маркированных единицах языка так или иначе эксплицируется информация о системе ценностей этноса, раскрываются особенности его мировидения, мирочувствования и мировосприятия. Производное слово при таком подходе оказывается, по сути дела, маленькой моделью представления знаний о мире как сложном процессе его чувственно-мыслительного осознания человеком» (Вендина 2002: 11).

Модусы могут входить во внутреннюю структуру знака как компоненты значения, внутренняя форма или номинативный признак, а также отражаться внешними характеристиками, определяемыми презумпциями слова, его закрепленностью за типовыми контекстами и конситуациями употребления, экстралингвистическими параметрами конкретного коммуникативного события, инвенциями коммуникантов, фондом их знаний.

В научной литературе предлагается применение понятия модальность к лексическому значению, отражающему различные модусы восприятия предмета (зрительное, слуховое, осязательное, болевое и др.). В связи с этим описываются визуальные, аудиальные и кинестетические модальности, отражающиеся в языковых номинациях и образных средствах - аудиальные, визуальные, кинестетические метафоры (Лебедева 1999).

В последнее время исследователями осуществляются попытки рассмотрения модусов на уровне языковых концептов, которые включают интерпретацию и оценку свойств объекта, выражаемые носителями языка в слове и лексической сочетаемости, обусловленной «культурной маркированностью лексических коллокаций и интерпретируемой через культурные коннотации» (Опарина 1999: 141).

Вопрос о модальности («модальностях» как семантических компонентах слов, выражений, высказываний) неоднократно поднимался в связи с изучением семантического языка (А. Вежбицкая, Ю. Д. Апресян и др.) и лексической многозначности (языковой и речевой) (Апресян 1995а: 28, 68-69, 176-178; Новиков 1982: 26). По мнению исследователей, для установления смысловой структуры единиц, в которых существенную роль играет прагматический («оценочный») компонент, понятие «модальной рамки» знака не только важно, но и необходимо. Прагматическая пресуппозиция говорящего, не только корректирует употребление слова в том или ином значении, но и определяет прагматическую составляющую семантического наполнения номинативной единицы. Под модальной рамкой («прагматикой») значения предлагается понимать имплицитные элементы смысла, содержащие оценку говорящим, слушающим, сторонним наблюдателем (Апресян 1995а: 68).

Модусы наименования могут быть как имплицитными, так и эксплицированными. В ряде случаев модусы, связанные со словом, эксплицируются в его структуре. Модальная семантика слова может быть обусловлена значением составляющих слово морфем.

На историческом материале лексические модальности рассматривала С. С. Ваулина, которая отмечала продуктивность данного подхода к описанию различных семантических группировок (лексико-грамматических полей, функционально-семантических полей, функционально-семантических подсистем). Разновидность подобных групп в лексике - межчастеречевые лексико-семантические поля, включающие слова разных частей речи, соотносимых по значению (подобати - подобьно - подоба; трhбъ - потрhба) (Ваулина 1988а: 21-22). С подобных позиций описываются модальные семы в структуре словообразовательных значений, выражаемых аффиксами (не-, без-, полу-, псевдо-, квази-, анти-, лже- и др.) (Яцкевич 2002: 128-129).

ИС, в силу их «особого положения в языке» и «асемантичности», утверждаемых логической теорией в ономастике, научной интерпретации в этом ключе не подвергались. Аксиомой современных теорий имени собственного принято положение о внемодальности онимов. Н. Д. Арутюнова считает, что «собственное имя не характеризует объект, не сообщает о нем ничего истинного или ложного», а антропонимы относятся к конкретным идентифицирующим именам, для которых характерна неспособность к предикации и внемодальность в структуре высказывания (Арутюнова 1999: 2, 35). Этот тезис отражает достаточно узкий подход к проблеме модальности имени собственного и требует уточнения, поскольку утверждение внемодальности ИС является отрицанием отношения проприального слова к действительности, связи имени с реальным единичным денотатом, а это справедливо по отношению далеко не ко всем онимам. ИС, действительно, относится к номинативным, а не к коммуникативным единицам языка, но реальность или ирреальность денотата ИС - это пресуппозиция, определяющая функционирование онима в речи и включение его в тот или иной контекст. В высказывании антропоним может подвергаться субъектной модальной оценке с позиций его правильности, условности, а также степени необходимости для идентификации лица, по соответствию ситуации именования и т. д. С модальным аспектом связано отношение имени собственного к норме, понятие стандартных и нестандартных имен собственных. Даже написание имени собственного с прописной буквы также может интерпретироваться как формальное средство для выражения оценки особой онтологической сущности слова, его прагматической значимости, используемое носителем языка.

В антропонимике понятие модуса имени собственного не используется, хотя многие высказывания известных ономастов связаны с описанием данного явления. Например, А. В. Суперанская предложила термин «концепция личного имени», под которым понимается «общественное восприятие и оценка имени» (Суперанская 1999: 58). Н. И. Толстой, отрицавший наличие у имен собственных значения, тем не менее отмечал в них «индивидуальную информацию о индивидуально-прагматическом отношении к предмету» (Толстой 1970: 200-201). Е. Ф. Данилина, изучавшая образование и функционирование «деминутивных личных имен», в числе трех основных функций антропонимов, кроме номинативной (быть именованием), социальной (быть социальным знаком), называет и эмоциональную, или модальную функцию (выражать отношение говорящего к именуемому) (Данилина 1977: 73). Непосредственно с данной проблемой связаны исследования, посвященные анализу «оценочных» антропонимов (Полякова 1977; Бахвалова 1985; Вуйтович 1986, и др.).

Разрабатывая новые подходы к изучению исторической антропонимии, Е. Шнитке рассматривает прагматику делового текста старорусской эпохи на примере «бытовой переписки» в Соловецком монастыре в 60-е годы XVII в., исследует разные случаи введения нового именования лица в текст, показывает зависимость структуры именования от условий деловой коммуникации и стратегий выбора номинаций разными авторами в челобитных, отписках и сказках по челобитью. Исследователем предлагается понятие «метаинформационной маркированности номинаций», определяемой соблюдением интересов адресата, учетом информированности адресата, дистанцией между партнерами коммуникации и коммуникативным намерением отправителя сообщения (Шнитке 2000).

Но в целом вопрос о связи антропонимов с формированием и выражением модальностей (модусов) в отечественной науке не ставился.

Применительно к ИС понятие модуса целесообразно рассматривать в когнитивном и прагматическом аспектах. Первый обусловлен концептуализацией представлений о мире в языке, предполагающей оценочную деятельность языкового сознания. Второй аспект связан с воплощением в речи объективированных и субъективированных точек зрения, ориентированным на реализацию тех или иных интенций говорящего, выбором способов представления фактической информации и ее интерпретации, актуализацией модальных свойств единиц языка в процессе коммуникации. В этом плане модус антропонима может рассматриваться в качестве отражения онтологического бытия антропонимии в реальном (речевом) и ментальном (концептуальном) пространстве, определяющих два вида содержания языка - «когнитивное» и «коммуникативное».

Рассматривая модусы антропонимической номинации, следует говорить о ее связи с выражением нескольких планов модальных отношений.

2.2.2 Модальность референции имени собственного

Модальность референции имени тесно связана с понятием референциальных пресуппозиций, определяющих референциальные свойства имени в высказывании.

Референциальные пресуппозиции предполагают наличие у имени как компонента высказывания референта, который может мыслиться как определенный или неопределенный, известный или неизвестный, реальный или условный. Имя может быть и нереферентным (потенциальные имена собственные; имена, называющие неизвестные объекты и т. д.). Референциальные свойства имени представляют собой совокупность его имплицитных характеристик. К ним относятся актуальность / потенциальность, известность / неизвестность, определенность / неопределенность, условность имени и др.

Соотношение и взаимосвязь имени и референта устанавливается носителем языка - субъектом высказывания. Модальность данного отношения отражает, с одной стороны, содержание имени, а с другой - его внешнелингвистические характеристики.

Референциальные свойства имени собственного во многом обусловлены конвенциональностью антропонимической номинации. «В основе употребления конкретных имен лежит номинативная конвенция, т. е. договор об именовании» (Арутюнова 1999: 24). Соблюдение данной конвенции непосредственно связано с модусным планом речи и предполагает антропонимическую компетенцию участников коммуникации (Я знаю, что этого человека все именуют Иван Петров, поэтому я не назову его Петром Ивановым. Я не назову незнакомого человека ни Иваном Петровым, ни Петром Ивановым даже в случае крайней необходимости идентификации-дифференциации лиц, потому что эти имена могут носить вполне конкретные, хотя и незнакомые мне люди). Перефразируя тезис А. Ф. Лосева о соотношении вещи и ее имени, можно сказать, что имя человека «есть орудие взаимного понимания» между ним и окружающими: «Вы назвали меня Алексеем - не только потому, что вы знаете, что это имя есть мое имя, мое собственное имя, но еще и потому, что Я признаю его своим и что я, услыхав от вас свое имя, так или иначе отвечу вам и заговорю с вами» (Лосев 1997: 194).

Не менее значима условность / обусловленность антропонимической номинации, которая также может быть связана с внешними факторами, определяющими отношение носителей языка к именам собственным, и с внутренними свойствами онима как лексической единицы. По словам А. В. Суперанской, ИС характеризуется искусственностью, вторичностью и условностью, следствием чего является возможность переименования называемых ими предметов, а также формальных преобразований, каким не подвержены слова общей лексики (Суперанская 1993: 33-35).

По мнению В. Э. Сталтмане, внеязыковая обусловленность антропонима связана с тем, что «ономастическая номинация допускает причинно-следственные отношения, когда имя - следствие известного положения вещей, характерных для определенной ономастической ситуации, в которой объект практически не может быть назван никак иначе» (ТМОИ, 18-19). Номинация календарным именем, например, носит условный характер (Я мог бы быть Иваном, Николаем, Михаилом, но назвали меня Василием). Поэтому принято считать, что календарные имена «не сообщают ничего об именуемом, не характеризуют его». Это говорит о том, что календарные имена в языке обладают неким постоянным свойством, связанным с наличием в структуре их значения модальной семы.

Иначе проявляется условность в случаях искусственной номинации. Модальный компонент разрядного значения таких онимов выходит на первый план. Например, употребляя в речи псевдоним, говорящий, осведомленный о соотношении разных именований одного и того же лица, обычно осознает, что псевдоним (< гр. pseudхnymos носящий вымышленное имя) - вымышленное имя или фамилия, используемые для замены собственного писателем, актером, политическим деятелем. Таким образом, модальная семантика может быть характерна не столько для отдельных имен, сколько для их разрядов. Модальность служит отличительной чертой литературных онимов, как созданных автором по той или иной модели, так и «воплощенных» в тексте реально существовавших именований («прецедентных имен»), что определяется их художественной условностью.

Референциальные свойства по-разному характеризуют разряды антропонимов. Например, личные имена (Иван, Анна, Бажен, Третьяк) и прозвища (Ворона, Кислый, Сусло) обладают свойством абсолютной референции, относятся непосредственно к именуемому лицу и не требуют установления соотношения смежных объектов. Номинация лица, опосредованная через именование его родителя (патронимы) или главы семьи (матронимы, андронимы), семейного коллектива, объединяемого именем общего предка (фамилии Коншин, Клестов, Подошевников) или названия изначального места проживания семьи (фамилии Загарский, Ивашевский, Марденгский и др., восходящие к топонимам), выражала относительную референцию «через несимметричные отношения партитивности, посессивности, координированности и локальности» (Арутюнова 1999: 35) и отличалась от абсолютной референции, выражаемой прямым отнесением имени к предмету. Конечно же, обозначенная оппозиция значительно упрощает противопоставление разных разрядов антропонимической лексики, референциальные свойства которых в истории языка могли меняться. В качестве примера достаточно вспомнить историю календарных имен, во многом утративших относительность референции (координацию именуемого и одноименного святого), или историю русских фамилий, потерявших свойство относительной референции, но до конца так и не ставших прямыми номинациями лица.

Конвенциональность антропонима связана непосредственно с самим словом, отнесенностью его к определенному разряду имен собственных, способностью выражать отношение к лицу, денотацией и референцией, то есть его внутренними свойствами (Имена Анна, Марья называют женщин, а имена Иван, Петр - мужчин, и никогда наоборот; слова Иванов, Ивакин, Ивашевский не могут быть личными именами и т. д.). По мнению многих лингвистов, в структуру значения ИС входит компонент, определяемый как «разрядное значение», т. е. отнесенность онима к определенной группе наименований, обладающих общими признаками. Разрядное значение антропонима может включать семы, характеризующие имя по признакам естественный / искусственный, условный / обусловленный.

2.2.3 Коммуникативная модальность имени собственного

Непосредственную связь с модусным планом имеет интенциональность антропонимии. Интенции связаны с двумя видами деятельности человека, определяющими функционирование имен собственных: созданием новых актуальных антропонимов и употреблением их в речи. Интенциональность имянаречения проявляется в выборе средств именования, определяемом различными мотивами. Внутренний модус интенциональности закреплен значением антропонима, основное назначение которого - выражение целей именования и отношения говорящего к именуемому лицу.

Интенциональность является одним из центральных понятий теории речевых актов и лингвопрагматики. А. В. Бондарко предлагает различать два аспекта интенциональности: 1) аспект актуальной связи с намерением говорящего в акте речи, с коммуникативной целью, с целенаправленной деятельностью говорящего, т. е. с тем, что он хочет выразить в данных условиях коммуникации - аспект «собственно интенциональный»; 2) аспект смысловой информативности - способность данной функции быть одним из элементов выражаемого смысла (Бондарко 2002: 145-146). Первый аспект - деятельностный (динамический) - позволяет рассматривать интенциональность в ходе практического наблюдения за речемыслительной деятельностью, второй - «результативный» (статический) - позволяет анализировать интенциональность готового «продукта» данной деятельности (текста, высказывания, номинации). Прагматический подход к изучению номинации в ономастике также предполагает рассмотрение материала с двух сторон, поскольку прагматику имятворчества определяет «человеческая намерительность и смысловое наполнение, ради которого и создается новое имя» (Голомидова 2003: 112). Исследователь антропонимии прошлого не имеет возможности наблюдать непосредственно процесс номинации, но может судить о нем, анализируя семантику и употребление имен собственных.

Особенно ярко интенциональность отражается в экспрессивном словообразовании антропонимов. Исследователями неоднократно отмечалось, что экспрессивные модели словообразовательной модификации личных имен вторичны по отношению к моделям образования нарицательных слов. Обоснование методики выявления и описания оценочных значений модификатов личных имен в современных английском, русском и польском языках было предпринято А. Вежбицкой, которая определила оценочное значение как прагматическое содержание форм. Например, сопоставляя женские имена с суффиксами -ок, -еныш и имена нарицательные с омонимичными формантами, исследователь описывает содержание «форм» следующим образом: Нинок, Лизок - «я испытываю по отношению к тебе какие-то хорошие чувства (я испытываю хорошие чувства, говоря с тобой)», «я не хочу говорить с тобой так, как говорят с тобой другие люди», «я хочу говорить с тобой так, как если бы ты была мальчиком»; Катеныш, Клареныш - «я испытываю по отношению к тебе какие-то хорошие чувства (я испытываю хорошие чувства, говоря с тобой)», «я не хочу говорить с тобой так, как говорят с тобой другие люди», «я хочу говорить с тобой так, как если бы ты был молодым, не совсем взрослым животным» (Вежбицкая 1996: 126-128).

Называние человека именем, не характеризующим его физические и моральные качества (Сергей, Анна, Эдуард, Ростислав), в современном обществе также интенционально по своей сути. В сознании носителей языка подчеркнутая неинтенциональность противопоставляет официальные личные имена прозвищам, которые могут быть «интимными, дружескими, ироничными, презрительными или вполне нейтральными» (Никонов 1986: 268).

Интенциональность антропонимической номинации может обнаруживаться и в способах введения имени собственного в речь. Использование антропонимов в речи в большей степени, чем употребление нарицательных имен, ориентировано на адресата и учитывает уровень его компетенции в области референции онима. Новое для адресата имя собственное обычно требует введения в речь формулы идентификации, устанавливающей соответствие имени представлению о конкретном лице.

2.2.4 Аксиологическая модальность имени собственного

Интенциональность антропонимической номинации обусловливает очень тесную связь антропонимии с категорией оценки.

С одной стороны, многие имена собственные дают оценку называемому ими предмету или лицу и обладают свойством квалитативности, отражая модусы номинации (имятворчества). Оценочный модус находит отражение во внутренней форме онима, может актуализироваться или нейтрализоваться в процессе употребления имени собственного и во многом определяет восприятие имени носителями языка. Иными словами, внутренний модус оценки связан с имянаречением как целенаправленной деятельностью человека - носителя и творца языка, а внешний - с употреблением имени собственного в речи.

Внутренний модус оценки находит выражение во внутренней форме имени - лексической («Григореи Стеианов сын Лизунъ» (Кн. им. Вол. 1693: л. 20 об.); Лизунъ < лизунъ) и структурной (ср., например, старорусские некалендарные имена Балуй, Бушуй, Поблагуй; Пинай, Хватай, Таскай; Мазиха, Унесиха, Оплетиха и др.) мотивированности экспрессивно-оценочными лексемами. Внешний модус имятворчества отражен в мотивировочном признаке, соответствующем свойствам именуемого лица в момент создания антропонима: Болта (<болтати `говорить вздор' (Сл.РЯ XI-XVII, 1: 283)); Куча (<кучить `усиленно просить, домогаться', волог. (СРНГ, 14: 190)) и др.

Способность выражать положительную / нейтральную / отрицательную оценку находит отражение в коннотации - эмоциональной, оценочной или стилистической окраске языковой единицы узуального или окказионального характера» (ЛЭС: 236).

При употреблении имени коннотация может вступать в противоречие с целями именования человека (например, в официальном документе), а внутренняя форма имени - со свойствами референта, которые в момент употребления имени могли быть утрачены или неактуальны для окружающих.

С другой стороны, само имя собственное гораздо чаще, чем нарицательные слова, оказывается объектом оценки - социальной, эстетической, этической, конфессиональной (Никонов 1974; Шварцкопф 1976; Суперанская 2001; 2002; Супрун 2000, и др.). Оценка антропонима может быть обусловлена как общей концепцией имени, свойственной национальной или конфессионально-этнической культуре на определенном этапе ее развития (Топоров 1993; Суперанская 2001), так и системой ценностей, свойственных отдельным социальным слоям русского общества (Комлева 2004).

2.2.5 Нормативная оценка имени собственного

Социальная конвенция может регулировать употребление имени в том или речевом контексте применительно к тому или иному лицу, а также внешний «семиотический ореол именного знака (типовые конвенциональные знания, связанные с его применением)» (Голомидова 1998: 13-14). Главным образом это относится к именам, входящим в номинативный ряд потенциального или актуального имени. Использование таких антропонимов в речи предполагает выбор нужного варианта, осуществляемый субъектом речи (носителем языка). Устанавливаемое соотношение имени и типового контекста его употребления как онтологически данной среды его функционирования следует отнести к числу модусов, обусловливающих употребление имени собственного в речи.

Прагматико-стилистические свойства имени собственного, такие как контекстуальная обусловленность, уместность, нормативность (стандартность), облигаторность номинации и ее компонентов, обнаруживают тесную связь с прагматическими пресуппозициями, которые вслед за Е. В. Падучевой (Падучева 1996: 235) могут быть определены как субъектные пропозициональные установки на корректное использование языка и построение высказывания, учитывающее интересы коммуникантов и уместность номинативной единицы в контексте. Прагматические пресуппозиции имен собственных носят конвенциональный характер, входят в значение слов в качестве имплицитных сем. Контекстуальная специализация имени собственного отражает сложное взаимодействие интралингвистических и внешнелингвистических свойств номинации.

Нормативность проявляется как в моделях образования стандартных номинативных единиц, так и в регламентации употребления антропонимов в типовых речевых контекстах. Внешний модус при регулярности его реализации может закрепляться в классификационном значении онима, становиться его внутренней содержательной характеристикой.

Противопоставление канонических и неканонических вариантов календарных имен (Иоанн - Иван) также базируется не на языковых особенностях данных единиц, а на внешних, связанных с нормами их употребления Как отмечает А. В. Суперанская, «вплоть до революции 1917 г. при крещении в церковную книгу записывалась церковная форма имени крещаемого, например Иоанн или Неонила, но имена восприемников и даже священнослужителей писались в светской форме: Иван, Ненила. Церковь давала родителям ребенка выписку из церковной книги, с которой они шли в городскую консисторию или к волостному писарю (в деревне) для получения официальных документов, в которых по разумению пишущего или по просьбе родителей писалась церковная или светская форма имени: Наталия или Наталья, Стефанида или Степанида, Даниил или Данила, София или Софья. При этом близкие к церкви люди предпочитали формы Гавриил, Стефан, а люди светские - Гаврила, Степан» (Суперанская 2002: 302)..

Традиции имянаречения и традиции именования лица в речи, в том числе правила этикета, связанные с называнием лица и т. д., могут быть связаны как с отдельными антропонимами, так и формулами именования в целом. Описывая традиции именования представителей разных поло-возрастных групп в русской крестьянской общине XIX в., Т. А. Бернштам приводит следующие наблюдения: «Хотя имя давалось ребенку при крещении, пользоваться им начинали обычно лишь с середины детского или подросткового возраста в форме полуимени - Машка, Ванька. К рубежу совершеннолетия появлялось право на имя - Машуха, Ванюха, но только после совершеннолетия могли называть полным именем - Марья, Иван. Получение полного имени и имени-отчества (права на величание) являлось важным показателем признания перехода в совершеннолетие» (Бернштам 1988: 41).

Данные традиции существовали и в XVII в., о чем, например, свидетельствуют данные писцовых и переписных книг, в которых именование малолетних жителей дворов ограничивается только личным именем: «в. два Ивашка Демидовы дети Лебедевы да брат их Ивашко ж осми годовъ» (Кн. пер Каргоп. 1648: л. 29 об.); «в томъ же дв. Петрушка 5 л., у него пдв. Пронька Емельяновъ Щукинъ, у него с. Ивашко 10 л.»; «Ивашко 7 л., у него пдв. Ивашко Матвеевъ Кашинъ» (Кн. писц. УВ 1676-1683: 151, 152).

В деловой письменности XVII в. сложились особые тенденции именования, определявшие номинацию «по отцу», а жителя посада - и по роду деятельности, которые противоречили бытовым традициям («Алешка Григорьевъ 5 л.»; Кн. писц. УВ 1676-1683: 154). В результате чего могли возникать казусы, подобные именованию малолетних мясников в писцовой книге Устюга Великого 1676-1683 гг.: «2 Стеньки, Никишка 13 л., Стенка 5 л. Аникiевы, мясники» (Кн. писц. УВ 1676-1683: 151).

Конвенциональный характер носит социальная дифференциация антропонимических ресурсов. Например, в старорусский период возможность образования отчества на -ович от любого личного имени, в том числе и некалендарного, является закономерным и естественным для любого носителя русского языка, поскольку соответствует принятым в обществе правилам создания антропонимов для называния лиц мужского пола. Но использование его для именования незнатного человека считалось бы нарушением социальных конвенций, связанных с употреблением имен собственных.

К числу внешних модусов, наиболее близких к категориям нормативности и оценки, следует отнести модус облигаторности, достаточно ярко отражающийся в оценке степени обязательности / необязательности использования тех или иных антропонимических средств номинации лица в определенной речевой ситуации.

Обозначенные выше модальные отношения можно рассмотреть и на примере антропонимии, отраженной памятниками деловой письменности старорусского периода.

2.2 Модальность референции антропонима как признак текстовой модальности старорусского документа

В лингвистических работах последних двух десятилетий активно развивается текстоцентрический подход к изучению модальности (Гальперин 1981; Откупщикова 1988, Тураева 1994, и др.). Однако в определении явления модальности на уровне текстовых единиц нет единства. Т. В. Матвеева, рассмотревшая модально-оценочный план текста в аспекте текстовых категорий, предложила называть данную функционально-семантическую категорию «тональностью текста», в первую очередь обращая внимание на «психологическую установку автора», «психологическое самораскрытие автора, обладающее эффектом воздействия на адресата текста» (Матвеева 1990: 27). В некоторых работах используется термин «авторская модальность» (Валгина 2003; Емельянова 2003).

Г. Я. Солганик, который ввел в научный оборот терминосочетание «текстовая модальность (ТМ)», данную категорию определял достаточно узко: «Главное средство, образующее, конституирующее ТМ, - категория производителя речи», центр которой - «субъективно-модальное» местоимение я; «это своеобразное наклонение производителя речи к действительности и собственно речи». Различное соотношение между производителем и субъектом речи, по Г. Я. Солганику, характеризует три текстовых наклонения: объективное, субъективное и субъективно-объективное (Солганик 1999: 364-372). В трактовке Г. Я. Солганика категория текстовой модальности соответствует категории авторизации в понимании коммуникативно-функционального синтаксиса, несомненно, занимающей центральное положение в системе субъективной модальности высказывания. В концепции «Коммуникативной грамматики русского языка» (Золотова, Онипенко, Сидорова 1998) модальность высказывания определяется взаимоотношениями пяти типов субъектов диктума и модуса, моносубъектностью и полисубъектностью, играющими важную роль в коммуникативной структуре высказывания, определяющими тип авторизации и коммуникативно-речевой регистр. По определению М. В. Всеволодовой, модальность «выражает противопоставленность реального-ирреального отношения высказывания к действительности, т. е. субъективно-объективную оценку содержания высказывания с точки зрения его соответствия-несоответствия действительности» (Всеволодова 2000: 214). Этими параметрами характеризуется противопоставление объективированной и субъективированной авторизации в тексте.