Функциональные аспекты исторической антропонимики

Кроме того, трактовка «формы» как «видоизменения» требует установления отношений первичности / вторичности имен, связанных формальными отношениями. Вряд ли правильно рассматривать варианты Митяга, Аксинья и Жорж как вторичные по отношению к именам Дмитрий, Ксения и Георгий: Митяга - это «видоизменение» (модификация) имени Митя и связано с «полной формой» достаточно опосредованными деривационными отношениями, имя Дмитрий, как и Митрий, давшее гипокористику Митя, исторически «вторично» по отношению к исходному Димитрий; вторая пара Ксения - Аксинья сформировалась в языке параллельно в результате адаптации заимствованного имени к особенностям русского произношения и написания; имена Георгий и Жорж возникли в разных языках и не могут рассматриваться как производные друг от друга и т. д.

Представление о «полном официальном личном имени в современном написании» как первичном по отношению к другим вариантам находит отражение и в словарях личных имен, где данное имя возглавляет словообразовательное гнездо производных (Тихонов, Бояринова, Рыжкова 1995: 3). Имя Жорж в данном словаре рассматривается как производное от Гор(г|а)<Г(е)орг(ий), образованное способом чередования начального и конечного звука основы г//ж, что не может не вызывать критики. Как производное от Георгий рассматривается имя Егорий (Егор), что противоречит действительной истории возникновения данных вариантов греческого имени в русском языке, о которой писалось неоднократно (см., напр.: Бромлей 1975).

В словаре Н. В. Подольской предлагаемые типы вариантов (форм) имени совсем не учтены при определении понятия «парадигма имени». Несмотря на разнообразие форм, выделяются только два типа парадигм: словоизменительная (морфологическая) и словообразовательная (СРОТ, 103-104). К словообразовательным относится, например, парадигма «Бобр - Бобр-ище - Бобр-ок». При этом указывается, что «в словообразовательной парадигме каждая единица - это самостоятельно существующее имя (курсив наш. - С.С.), само способное к словообразованию» (СРОТ, 104).

Таким образом, под «формами» имени собственного могут пониматься как варианты одного слова, так и разные слова, хотя вопрос о соотношении словообразования (и шире - деривации) и формообразования применительно к именам собственным до сих пор не решен В некоторых работах вводится понятие «именного формообразования» (образования «производных форм»), противопоставленного фонематической вариативности личных имен (например, Никита - Микита) (Ганжина 2004). .

Особенно осложняет рассмотрение данного вопроса отсутствие четкой научной позиции по отношению к так называемым формам субъективной оценки личных имен, которые уподобляются «степеням качества» как грамматической (словоизменительной) категории существительных, прилагательных, наречий в понимании К. С. Аксакова, А. А. Шахматова, В. В. Виноградова и других классиков отечественного языкознания. В современной науке за субъективной оценкой не признается статуса грамматической категории, и большинство лингвистов склонно к рассмотрению данного явления как словообразовательной модификации (РГ-80; Азарх 1984; Улуханов 1996: 160-161, и мн. др.). Однако разграничение модификационных и деминутивных словообразовательных и формообразовательных аффиксов в академических и других авторитетных научных очерках словообразования русского языка носит не всегда последовательный характер, особенно в тех случаях, когда в одном ряду с нарицательными словами рассматриваются личные имена. В описаниях современной словообразовательной системы субъективно-оценочные формообразовательные суффиксы отграничиваются авторами от суффиксов, образующих стилистически сниженные синонимы мотивирующих имен, например, формообразовательный -к2- «со значением уменьшительности, которая обычно сопровождается экспрессией ласкательности, реже - уничижительности» (бедняжка, пьянчужка, старушка) и словообразовательный суффикс стилистической модификации -к9- (Валерка, Светланка, дядька, нянька, елка, иголка и др.) (Ефремова 1996: 234, 238). К формообразовательным также отнесен суффикс -очк2- (-очк-/-очек-/-ечк-/-ечек-) («образующий имена существительные мужского и женского рода с ласкательным или уменьшительно-ласкательным значением»: Ванечка, дядечка, нянечка, Ниночка, мамочка) (Ефремова 1996: 356-357) и др. Суффикс -ух- (комната - комнатуха; Валя - Валюха) определяется как словообразующий суффикс стилистической модификации (РГ-80: 217; Ефремова 1996: 482), а суффикс -ик- (Валерий - Валерик, Шура - Шурик) - как суффикс с уменьшительно-ласкательным значением (РГ-80: 215; Ефремова 1996: 185) и др. Следуя этой логике, Валерий и Валерка - это разные слова, а Валерий и Валерочка - это одно слово в разных формах.

На историческом материале подобное разграничение формообразовательных и словообразующих суффиксов личных имен предлагала А. Н. Мирославская. К словообразующим морфемам исследователем отнесены суффиксы русского языка (типа -ак, -ук, -юк, -н(я), -ух(а) и др.), которые использовались в апеллятивной лексике для образования личных существительных и, присоединяясь к основам календарных имен, позволяли воспринимать их как названия лиц, лишенные какой-либо экспрессивной окраски. К формам субъективной оценки календарных и некалендарных имен, примерно с XVI в. используемых для выражения социальной оценки и имеющих уничижительную окраску, по мнению А. Н. Мирославской, относятся образования с суффиксами -ко /-ка, -ец и -ик в мужских именах, и -ка, -ица- в женских (Мирославская 1971: 47-50).

При оценке модификатов личных имен с точки зрения их отношения к немодифицированным именам следует помнить, что многие из них не создаются каждый раз заново, а воспроизводятся из языкового запаса говорящего в готовом виде. Н. А. Янко-Триницкая, обратившая внимание на специфику словообразования русских личных имен в современном языке, отметила, что «уменьшительные от них образуются по особым правилам, а чаще всего даже и не образуются, а просто существуют в языке. И все знают, что Шура - это Александр или Александра, а Юра не только Юрий, но и Георгий, а Тоня или Тося - Антонина» (Янко-Триницкая 2001: 70). Другими словами, многие модификаты календарных имен носят потенциальный языковой характер. К ним следует отнести гипокористики и некоторые суффиксальные образования на базе частых имен (стилистические модификаты с нейтральной оценочностью): Иван - Ваня, Григорий - Гриша. Узуальный характер таких модификатов подтверждается специфичной словообразовательной мотивированностью многих из них и не свойственными современному словообразованию фонетическими чередованиями, которые могут быть объяснены только с позиций истории языка и изменений облика имени (Дмитрий / Димитрий / Митрий - Дима, Митя; Сергей - Сережа). С этих позиций Дмитрий и Митя - это разные слова, это два самостоятельных личных имени, связанных отношениями номинативной эквивалентности, вариантности.

Потенциальный характер модификатов объясняет сохранение ими рудиментов древнейших словообразовательных систем. Например, формант -ш, восходящий к праславянскому суффиксу `задненебный согласный + j' (-љ'- < *-xj-), уже в исходной системе древнерусского языка не участвовал в словообразовании апеллятивов (Азарх 1984: 12). В XVII в. он сохраняется в основах модификатов антропонимов: Иваш, Якуш, Меркуш, Онтуш и др. - или используется для образования имен по данной антропонимической модели.

Решение вопроса о «формах» личных имен напрямую связано с описанием «концепции личного имени» (в терминологии А. В. Суперанской). Изменение концепции имени и перестройка именных систем в истории русского языка происходили неоднократно. По словам А. В. Суперанской, в разные эпохи имя воспринималось то как «второе я» именуемого, то как символ некоторых идей, то как выражение пожелания на будущее, то как способ уберечь ребенка от поджидающих его бед (Суперанская 2001: 27). Исследователь рассматривает несколько концепций имен: семантическую, характерную для древних именных систем, православную и протестантскую. В русской культуре в течение нескольких столетий господствовала православная концепция имени, «при которой церковная форма его принималась за эталон, вокруг которого группировались светские, принятые литературным языком, а также использовавшиеся в разных диалектах и в городском просторечии формы» (Суперанская 2002: 303).

В православии имя прежде всего связано с образом святого. Как отмечал свящ. П. Флоренский, «личное имя оценивается Церковью, а за нею -- и всем православным народом, как тип, как духовная норма личностного бытия, как идея, а святой ее наилучший выразитель». Именование человека именем святого знаменовало духовную преемственность, благодатную близость к святому, его покровительство, единство духовного типа и общего пути. Это связано с тем, что личное имя в православии -- одна из важнейших духовных ценностей, это данное свыше и творящее человека Божье Слово. Поэтому, по словам П. Флоренского, «воображать себе отвлеченную возможность придумывания имен есть такая же дерзкая затея, как из существования пяти-шести мировых религий выводить возможность существования еще скольких угодно». То есть личное имя христианину не придумывается и не выбирается, а дается свыше: «самому Господу, еще не зачавшемуся на земле, было предуготовано от вечности имя, принесенное Ангелом. Тем более -- люди» (Флоренский 1993: 34-35). По словам известного православного мыслителя С. Н. Булгакова, имя собственное не является обычным словом, «имя есть энергия, сила, семя жизни. Оно существует “по себе” или “для себя” независимо от того применяется ли оно». Имя «формирует, изнутри оформляет своего носителя: не он носит имя, которым называется, но в известном смысле оно его носит»; новые имена не выдумываются людьми, а «возникают, говорят сами за себя так, как говорят себя вещи» (Булгаков 1998: 242-243). «Именование всегда более или менее слепо, и нужно особое озарение благодати Божией, чтобы правильно наименовать, т. е. осуществить наибольшее соответствие имени и его носителя, явить имя, человеческую идею в ее чистоте и полноте» (Булгаков 1998: 245).

Потенциальное по отношению к именованию человека имя святого в сознании представителей православной культуры - это точка отсчета, мерило именования человека. Искажение имени меняло и его сущность, поэтому Церковь всегда боролась за сохранение звукового облика имени. В руководствах по практической деятельности русского духовенства осуждались люди, “которые в знак пренебрежения к кому-либо произносят его имя в уменьшительно-порицательном виде” (Булгаков 1993: 955).

Перестройка именных систем, связанная с протестантским движением, начавшимся в Европе в XVI веке, была определена стремлением к высвобождению из оков католицизма, созданием новых имен-лозунгов, имен-идеологем. По словам А. В. Суперанской, «протестанты святых не признают, а имена католических святых, которые они активно используют, даются ими по традиции, как слова, удобные для именования людей. Любое изменение в написании известного имени для них - новое имя. Например, Catharina, Catarina, Katarina для них разные имена» (Суперанская 2002: 303). В русском именослове аналогичные процессы происходили в 20-30-е годы XX в., что нашло отражение в активном имятворчестве (Суперанская 2001: 35). По мнению исследователя, близка к протестантской концепция личного имени, принятая современными работниками нотариата и ЗАГС, которые относятся к именам как «к особым, юридически значимым знакам со строгой последовательностью изображающих их букв» (Суперанская 2002: 303).

Таким образом, из сказанного выше следует, что восприятие разных слов в качестве «форм» одного имени можно оценивать как проявление культурных стереотипов личного имени, традиционных для той или иной конфессионально-этнической культуры. Это внешний фактор, определяющий функционирование имен в речи, не обусловленный свойствами самих антропонимов как языковых знаков. Иначе говоря, указанное обстоятельство характеризует не антропонимическую систему в ее языковой сущности, онтологию имени в языке, а ментальное «бытие» имени в сознании носителей языка. А. В. Суперанская не без оснований призывает читателей к тому, что «не следует терять традиционного русского взгляда на имена. Начиная с глубокой древности наши «живые имена» существуют в многочисленных вариантах, и нельзя каждый такой вариант (Наталия, Наталья, Наташа, Ната, Натуся, Туся) считать отдельным самостоятельным именем» (Суперанская 2002: 304). Вероятно, этим объясняется и использование в работах А. В. Суперанской терминов «светская форма имени» и «церковная форма имени», синонимичных термину «вариант имени», поскольку проблема имени как слова, единицы лексической системы при подобной трактовке антропонимических систем не воспринимается как существенная. Между тем представляется достаточно очевидным, что личное имя в православной концепции - это не одно и то же слово в разных формах, а парадигма слов, используемых в качестве функциональных заместителей нормативного (канонического) антропонима. Данное тождество обусловлено не особой языковой спецификой русских имен, а языковыми конвенциями, принятыми в обществе.

Конечно же, конвенциональный характер соотношения разных слов в качестве номинативных вариантов антропонима имеет и внутренние языковые причины. Семантические отличия между вариантами потенциальных имен слабо выражены (только за счет культурных коннотаций), зато особую значимость имеют формальные связи различного характера. Одни варианты производные по отношению к другим и деривационно связаны с ними (Михаил - Миша; Андрей - Андрейка), а другие только соположены в системе русских потенциальных антропонимов (Трифан - Труфан, Варфоломей - Вахромей, Агей - Аггий), тождество между ними устанавливалось и сохранялось целенаправленными усилиями носителей языка.

Номинативные парадигмы потенциальных имен могут включать различные оппозиции вариантов. Они представлены двумя большими группами. Первая -номинативные варианты одного слова-онима; вторая - номинативно эквивалентные разные слова-онимы.

В первой группе можно выделить три типа вариантов. Во-первых, транскрипционные (орфографические) варианты агионимов, существующие в языке как номинативные варианты одного потенциального имени, возникшие в результате разного прочтения греческих имен или их последующей правки по греческим текстам более позднего времени (Кипреян - Кюпреян; Пимен - Пумен, Сава - Савва, Агей - Аггий, Панкратий - Пагкратий).

Во-вторых, фонематические варианты, являющиеся следствием адаптации заимствованных имен к произносительным нормам русского языка (Нестор - Нестер, Мария - Марья) или поиска общей формальной антропонимической модели, что нередко приводило к вариациям облика имени: Сава-Саввин-Саватей-Савелий - Савастьян (Севастьян); Терентий, Лаврентий, Викентий - Мелентий (Мелетий), Дементий (Дометий), Арсентий (Арсений) и др.

В третьих, грамматические варианты слова как результат грамматической конверсии (мена грамматической парадигмы): Захария - Захарий; Марк - Марко; Михаил - Михайла, Данила - Данило, Иоиль - Ивойло и др.

Во второй группе можно выделить четыре типа вариантов. Во-первых, варианты личных имен, возникшие в результате словообразовательной модификации, а именно: а) модификаты, образованные способом усечения основ (имена-гипокористики): Степан > Степа, Филимон > Филя, Даниил > Даня и др.; б) модификаты, образованные при помощи суффиксов по словообразовательным моделям; среди них могут быть выделены первичные и вторичные модификации: Евсевий - Евсюк - Евсючко, Первой - Первуня - Первуница и др. (Толкачев 1977: 79-81; Смольников 2002, Комлева 2002); в) потенциальные имена, традиционно воспринимаемые в качестве словообразовательных вариантов календарных имен, но не являющиеся результатом собственно деривации при синхронном рассмотрении антропонимической системы. К числу подобных имен следует отнести некоторые гипокористики (Дима, Костя и др.) и отдельные модификаты, которые, скорее всего, возникли на более ранних этапах формирования антропонимии, сохраняют следы архаичной аффиксации (Сергий - Сережа (*г+j) и др.). С этим связаны трудности в выделении формантов в данных образованиях.

Во-вторых, структурные варианты как результат формальной модификации именных основ по формальным моделям антропонимов при помощи основообразующих структурных элементов (квазиморфем), возникающих вследствие фиктивного членения именных основ.

Формальные преобразования подобного типа обусловлены отношениями ассоциативно-деривационного (наличие деривационных моделей) и формально-ассоциативного характера. Последний вид формальных отношений находит отражение в фиктивном членении или фрагментации (Ив-ан - Степ-ан - Адри-ан), а также сегментации антропонимических основ (Белецкий 1972: 49). Установлению системных отношений между различными календарными именами способствовало их формальное сходство, созвучие или сходство финали нескольких календарных имен (паронимическая аттракция): Кир-Кирилл-Кириак-Кирьян; Харлампий - Евлампий.

Взаимовлияние календарных имен в истории антропонимической системы русского языка связано с выделением в их основах псевдоструктурных отрезков лексемы - квазиморфем. Как правило, это были финальные звукосочетания, поскольку «при наивной этимологии подбирался ряд не для корня (который оставался “без значения”), а для формальных элементов - словообразовательных или грамматических» (Никонов 1963: 220): Степан-Степа, Емельян-Емеля, Епифан-Епиха, Демьян-Дема и др.; ср.: Несмеян, Лобан, Коробан и др., а также: Андрей-Андреян, Гурий-Гурьян и др.; Данило-Даня, Гаврило-Гавря, Михаило-Миха и др.; ср.: Шумило, Томило, Ворошило и др.

В третьих, фонематические и транскрипционные варианты личных имен, в силу их прецедентности получившие закрепление в языке в качестве разных имен. Как отмечает А. В. Суперанская, «лингвистически одинаковые имена с небольшими отклонениями в их написании, если ими звались разные святые, стали восприниматься как разные имена: Авраамий и Аврамий, Алфей и Алфий, Аполлон и Аполлоний, Ахила и Акила и др. В то же время ряд церковных источников считает Акепсим и Акепсима, Василий и Василько, Еввентий и Иувентин и некоторые другие одним и тем же именем, вернее именем одного и того же святого» (Суперанская 2002: 302-303). Разрушение номинативной парадигмы потенциальных имен всегда связано с нарушением конвенции, с тем, что варианты начинают восприниматься носителями языка как разные имена (соответственно - разные слова), имеющие свои номинативные ряды (ср.: Георгий - Юрий - Егор, Ксения - Аксинья - Оксана, Елена - Алена - Олеся в современном именослове и др.).

В-четвертых, к возникновению вариантов приводило формально-ассоциативное (паронимическое) сближение имен разных языков, соотносимых в качестве номинативных эквивалентов (Георгий - Жорж, Сергей - Серж, Людмила - Люси, Маргарита - Марго и др.). Паронимическое сближение личных имен и нарицательных слов (Сергей - Серый) в большей степени характерно для речевых и устойчивых актуальных номинаций (Зоя - Зайка, Майя - Майонез, Светлана - Светлость и др.).

Соотносимые между собой имена и их варианты различаются с точки зрения стилистической окрашенности, отношения к активному или пассивному запасу и ряду других признаков. Стилистическая дифференциация (церковное - народное, официальное - бытовое) носит конвенциональный характер, она устанавливается обществом и его институтами (Церковью, делопроизводственными структурами и другими, разрешающими или запрещающими использование тех или иных вариантов имен в разных сферах деятельности человека), регламентируется письменными текстами (церковные календари, официальные справочники для работников ЗАГС) или культурными традициями именования человека в зависимости от его социально-возрастного статуса или ролевых установок участников общения.

Номинативные парадигмы потенциальных антропонимов достаточно консервативны. Расширение их в истории русской антропонимии происходило вследствие реформ именника, которые А. В. Суперанская определила как «искусственное вмешательство в русский именослов» (Суперанская 1998: 44). В разные эпохи, на различных стадиях развития русского языка складывались номинативные ряды личных имен, большинство которых сохранилось до сегодняшнего дня.

Не формами слов, а словообразовательными вариантами являются и многочисленные видоизменения актуальных антропонимов по тем или иным словообразовательным моделям. С. Г. Крыжановская, исследовавшая словообразовательные варианты антропонимов в русских народных исторических песнях XVII-XIX вв. отмечает различные случаи аффиксации и аффиксальной мены в именованиях персонажей: Лопухов - Лопухин, Пугачев - Пугаченька, Маринка Юрова - Маринка Юрьевна - Маринка Юрьева, Дементьевич - Дементьянович (Крыжановская 1979: 38). В целом можно утверждать, что образование по модели, основанное на деривационной аналогии, - это ведущий способ словообразовательной модификации антропонимов.

Система потенциальных антропонимов формируется в языке под влиянием актуальной антропонимии. А. В. Суперанская отмечала, что «для того, чтобы знать, что произнесенное слово - собственное имя, необходимо, чтобы существовал хотя бы один объект, им зовущийся <...> “воплощенность” имен оказывается необходимым условием становления лексических единиц как имен собственных» (Суперанская 1993: 34). Иначе говоря, граница между потенциальными и актуальными антропонимами размыта, можно говорить о зоне перехода - группе антропонимов, которые будучи актуальными именованиями лиц, в то же время осознаются носителями языка как потенциально возможные обозначения для новых членов социума. Поэтому ближнюю периферию функционального языкового поля потенциальной антропонимии составляют отдельные группы актуальных антропонимов - имена святых (агионимы), имена предков, родственников (генесионимы) (см. об этом: Разумова 2001: 56-71), имена царей, вождей, культурных героев, известных личностей (прецедентные имена) и др.

Наиболее ярко периферийное положение в системе потенциальных антропонимов проявляется у агионимов (имен святых православной Церкви, включенных в святцы и используемых при обрядовом имянаречении). В науке до сих пор с одних и тех же позиций описываются канонические и неканонические календарные имена (Даниил - Данила, Василий - Василей - Василь, Еустахий - Евстахий - Евстафей - Стахей - Остафей - Остап и др.), хотя они представляют собой разные языковые явления. Канонические имена - это «воплощенные» имена, агионимы (Иоанн, Стефан, Даниил), включенные в святцы и сопровождаемые житиями святых, неканонические - это потенциальные антропонимы, закрепленные в языке (Иван, Степан, Данило). Различие потенциальных антропонимов и агионимов обусловлено тем, что они входят в разные номинативные ряды. Функциональные связи агионима ограничены парадигмой именований святого, а воплощенные в именовании конкретного человека - номинативной парадигмой его именований, в то время как потенциальное имя включено в широкую систему вариантов, не соотносимых с конкретными лицами.

Для рассмотрения разного статуса потенциальных имен и агионимов показательно, что реформы православного именника в XVII в., связанные с деятельностью патриарха Никона, главным образом отразились на агионимах, но мало затронули систему личных имен, употреблявшихся в официально-деловых текстах. Номинативные парадигмы агионимов в языке существенно изменились, номинативные парадигмы светских антропонимов календарного происхождения не только остались прежними, но и пополнились за счет новых кодифицированных вариантов агионимов (Панкратий - Пагкратий, Агей - Аггий, Сава - Савва и др.). Все это говорит о том, что календарные имена, традиционно рассматриваемые исторической ономастикой как относительно однородное множество антропонимов, функционально и семантически неоднородны. Это находит непосредственное отражение в частотных характеристиках именника прошлых эпох. Количественно-статистические данные, приводимые многими исследователями, требуют детального осмысления и нового научного комментария, который может стать темой специального большого исследования и в задачи настоящей работы не входит.

1.5 Отношение актуальных и потенциальных антропонимов к активному запасу

Потенциальная и актуальная антропонимия имеют разное отношение к активному / пассивному запасу лексики. Потенциальные антропонимы, а также развоплощенные имена собственные (например, прозвища, фамилии) могут оцениваться с точки зрения частотности их использования в качестве ресурсов именования. Именно к системе потенциальных личных имен применимо понятие «репертуар», определяющее частотность употребления антропонимов для именования человека. Многочисленные исследования имен «массового», «широкого» и «ограниченного» употребления используют количественно-статистические методы (В. Д. Бондалетов, Л. М. Щетинин, В. А. Никонов, А. В. Суслова, А. В. Суперанская и др.). Термин «репертуар» личных имен, используемый в многочисленных исследованиях по русской антропонимике, указывает специфическую черту потенциального именника, который может оцениваться с позиций активного и пассивного запаса. Признак частотности как показатель стратификации системы не применим к актуальной антропонимии. Количество употреблений актуальной номинативной единицы характеризует только степень ее устойчивости и в некоторых случаях (применительно к историческому материалу - далеко не всегда) может служить основанием для разграничения языковой и речевой антропонимии. Потенциальное имя пассивного запаса может оцениваться как «старое», «устаревшее», «новое» и т. п., как имя-архаизм, имя-неологизм. Это связано с тем, что система потенциальных имен в языке изменяется очень медленно.

Актуальная антропонимия более динамична. Официальная антропонимия как лексическая подсистема русского языка имеет нестабильный характер, для нее свойственно постоянное обновление. Появляющиеся новые актуальные антропонимы функционируют в языке социальных групп, часть их становится достоянием общенародного языка (имена общественных деятелей, известных личностей и т. д.). Она также может характеризоваться с позиций активного и пассивного запаса, но это определяется не частотностью, предпочтительностью выбора данной номинации лица, а степенью актуальности представления о конкретном референте для носителей языка, регулярностью употребления актуального антропонима в речи. Утрата актуальности антропонима равнозначна ограничению его употребления и постепенному исчезновению из языка. По данному признаку актуальные антропонимы несколько отличаются от потенциальных. Среди них можно выделить антропонимы-историзмы (Иван Грозный, Димитрий Самозванец, Никита Сергеевич Хрущов), тогда как для потенциальных антропонимов пассивного запаса более свойственна архаизация и постепенное выпадение из языкового запаса.

1.6 Степень известности и сфера употребления актуальных и потенциальных антропонимов

Потенциальная антропонимия может характеризоваться и с точки зрения сферы употребления. Для современной антропонимии свойственна строгая стилистическая дифференциация, которая носит конститутивный характер и является следствием кодификации языка. Различные сферы употребления позволяют исследователям выделять параллельные антропонимические системы. Обычно противопоставляют официальную и неофициальную системы (Суперанская 1973: 4). В. А. Никонов обозначил данную оппозицию как противопоставление системы документальных имен параллельным видам именований, употребляемым в повседневной речи (Никонов 1986: 265).

По признаку сферы употребления антропонимия, как и лексика языка в целом, делится на общеупотребительную и ограниченную в употреблении территориально, социально, профессионально.

Понятие антропонимических и топонимических диалектов рассматривалось в 1960-е годы А. В. Суперанской, а вслед за ней некоторыми исследователями (Палагина 1968: 83-84). Вопросы об отношении ономастической лексики к социальной дифференциации национального языка затрагивались и в книге А. В. Суперанской (1973). В частности, было предложено разграничение системы имен литературного языка и диалектных подсистем. «Подсистемы эти территориальны <...> в известной степени социальны. Территориальный признак определяет модели, в соответствии с которыми образуются имена, от второго (социальный признак) в известной степени зависят морфемы-наполнители этих моделей» (Суперанская 1973: 223-225). Позднее, возвращаясь к рассмотрению данного вопроса, А. В. Суперанская рассматривала отношение разных групп антропонимов к диалектным подсистемам. Исследователем отмечено, что распространение документальных русских календарных имен по территории России не связано с диалектными зонами, хотя в некоторых местностях и может наблюдаться разная степень активности тех или иных антропонимов, обусловленная культурно-идеологическими причинами, например, культами местночтимых святых (ТМОИ, 60). По мнению А.В. Суперанской, не должны рассматриваться как принадлежность диалекта фамилии, поскольку они образовались по стандартным моделям, а диалектных моделей фамилий нет (ТМОИ, 61). Вместе с тем, ареальный признак многих русских фамилий убедительно доказан В. А. Никоновым (1988), описавшим их географию.

Таким образом, ономастическая система определенной территории включает в себя средства, как локально не ограниченные в употреблении, так и локально отмеченные. В связи с этим Л. А. Климкова предложила рассматривать имена собственные двух видов: общеупотребительные имена и собственные имена-регионализмы («проприальные регионализмы»). Ко второму виду исследовательница отнесла микротопонимы и примыкающие к ним топонимы той же территории, а также микроантропонимы (прозвища и «уличные» фамилии) (Климкова 1994: 53).

Вопросы ареального исследования древней антропонимии неоднократно поднимались и отчасти решались в науке: а) география и функциональная нагрузка антропооснов древних композита в разных славянских языках (Юркенас 1976); б) ареалы словообразовательных моделей и суффиксов антропонимов (Заказчикова 1977; Азарх 1981; 1993; Гвоздева 1987; Чайкина 1987; Алабугина 1989, и др.); в) география фамилий (Никонов 1988, и др.); г) распространение женских именований на -иха (Климкова 1969; Поротников 1970; Никулина 1979; Азарх 1979; 1984; Полякова 1994, и др.); д) география неканонических вариантов календарных имен на Русском Севере, сопоставительный анализ именников жителей разных русских городов (Семыкин 2000; Чайкина 2004, и др.); е) локальные различия моделей именования лица в деловой письменности по различным русским территориям (Палагина 1968; Зинин 1969), и др. Вопрос о соотношении общенародных и диалектных вариантов личных имен решался на современном материале в работах Е. Ф. Данилиной (1970; 1977), П. Т. Поротникова (1979; 1982) и др.

Применительно к актуальной антропонимии средней и малой степени известности антропонимический ареал определяется территорией, на которой имя обладает определенной референцией. В отличие от антропонимических ресурсов, многие из которых ограничены территориально, актуальная антропонимия принадлежит языкам социальных групп, объединенных территориальным либо профессиональным признаком. Очевидно, что ареалы потенциальных и актуальных антропонимов не совпадают.

1.7 Потенциальная антропонимия приказного языка XVI-XVII вв. и антропонимические ресурсы социальных и территориальных антропонимических диалектов: к вопросу о взаимодействии и интерференции

Формальная общность антропонимии в документах XVI-XVII вв., деловых актах, составленных в разных регионах русского государства, обусловлена едиными нормами приказного языка, средствами которого оформлялись старорусские деловые тексты. «В процессе развития деловой письменности стабилизация формуляра акта ведет обычно к формализации языка соответствующего вида документов, оформление той или иной клаузулы в правовом отношении, как правило, сопровождается кристаллизацией соответствующей языковой формулы или определенного их набора» (Дерягин 1980: 100).

В XV-XVI вв., по мнению Б. А. Ларина, по мере усиления централизации административной системы создается единство административной терминологии и фразеологии, единство основных норм деловой письменности, формируется нормализованный язык московских приказов (Ларин 1961: 29). Основными признаками приказного языка выступают нормированность, стандартизация, ограниченная вариативность.

Соотношение приказного языка с общенародным русским языком и его книжной и устной (разговорный, обиходно-бытовой язык) разновидностями, а также определение понятия «приказный язык» стали предметом научных дискуссий. Б. А. Ларин отождествлял приказный язык с языком приказного сословия, С. И. Котков, возражая ему, отмечал, что «полного соответствия приказного изложения ни говору приказного сословия, ни устной общенародной речи и, в частности, говору Москвы не было и быть не могло» (Котков 1974: 44-45).

В научных работах по данной проблеме отсутствует последовательная дифференциация понятий «приказный язык», «деловой язык» и «деловая речь». В концепции Б. А. Ларина нормализованный язык деловой письменности тождествен нормализованному языку московских приказов. Особый письменный приказный язык, формирование которого было связано с распространением скорописи, по словам Б. А. Успенского, напротив, был связан с русской языковой стихией («при том, что этот язык может обнаруживать элементы искусственного нормирования») и отчетливо противопоставлен церковнославянскому языку, которому соответствовал полуустав книжного письма, как «некнижный письменный язык» «письменному книжному языку» (Успенский 1994а: 61). По мнению Г. В. Судакова, соотношение делового и литературного языка XVII в. было достаточно сложным и динамичным, «отдельные типы деловой речи в некоторые моменты приближались к книжно-литературному языку, а другие типы всегда ему противостояли <…> в каждом типе деловой письменности действовали свои узуальные нормы, еще мало изученные, поэтому наряду с попытками обобщения данных о специфике делового языка целесообразно продолжать дифференцированное изучение деловых текстов» (Судаков 1995: 119).

Одни исследователи считали, что деловой язык разных центров Московской Руси был единообразен (Ларин 1969: 29), другие, возражая им, утверждали, что русская деловая речь старорусского периода не была единой, а существовала в местных (локальных) вариантах, о чем свидетельствует, например, сопоставление формуляров и лексического наполнения купчих и порядных (актов, в наибольшей степени стандартизованных), которые были составлены на территории Новгородской и Двинской земель, с одной стороны, Белозерья - с другой, московских и южновеликорусских - с третьей (Дерягин 1980а: 450-453).

Приказный язык представлял собой совокупность лексических и грамматических средств, речевых клише, отобранных для использования в письменных документах и закрепленных образцовыми текстами, созданными в московских приказах. Как отмечает Т. В. Кортава, приказный язык - это особый тип письменного юридического языка, корни которого уходят в дописьменную эпоху (Кортава 1998). Освоение нормализованного, клишированного языка документов предполагалось в процессе обучения скорописной грамоте на образцах деловых текстов.

Приказный язык в различной мере мог использоваться при составлении разных документов и находил разную реализацию в идиостилях старорусских писцов. Подавляющее число частно-деловых актов было составлено писцами-профессионалами (земские дьяки, церковные дьячки и др.), пожизненным занятием которых было деловое письмо. По словам А. И. Копанева, только в Двинском уезде в первой половине XVI в. таких составителей документов насчитывалось около 400 человек (Копанев 1974: 160).

В приказном языке XVI-XVII вв. сформировались особые нормы именования лица, свои требования к использованию антропонимии. Антропонимия приказного языка и актуальная антропонимия социолектов представляли собой параллельные системы именования, имеющие множество точек пересечения. Этим обусловлена трудность в описании локальных разновидностей антропонимических систем в старорусском языке на материале текстов древнего делового письма.

Исследователи исторической ономастики отмечают, что главная задача исторической антропонимики - описание развития общерусской системы именования - может быть решена только путем изучения региональных антропонимических систем «с обязательным учетом особенностей исторического развития конкретных территорий, связанных с определенными социально-экономическими и историко-культурными параметрами» (Ганжина 1992: 1).

Трудности лингвогеографического описания исторической антропонимии связаны с характером источников - памятников деловой письменности. Как известно, именование лица в документах зависело от принятых в делопроизводстве норм. Ареальное сопоставление личных именований деловой сферы в большей степени отражает общие и локальные писцовые традиции, нормы составления документов, обусловленные влиянием разных письменных центров, чем особенности живой разговорной речи. Антропонимия деловой сферы XVII в. характеризуется неупорядоченностью и в то же время подравниванием именований под существующие образцы. Поэтому описание антропонимии деловых текстов, относящихся к той или иной русской территории требует обязательного установления соотношения актуальной антропонимии и приказного языка, через призму которого она отражена в письменном источнике.

В официальном именовании человека в XVI-XVII вв. могли воплощаться элементы как приказного языка (потенциальные стандартные имена), так и территориальных ономастических диалектов (актуальные антропонимы, воплотившие локально отмеченные средства именования).

Диалектный характер могли приобретать имена, возникшие в результате ремотивации календарных антропонимов или их модификатов. Например, памятники письменности XVI в. фиксируют активность на отдельных территориях имени Семея, возникшего как народный вариант модификата календарного имени Семион (Семен) - Семейка: «деревни Ягана Семее Иванову <...> Семея Васильев, Семея Усачов» (Межев. пам. Лохоц. в. 1482; АСВР II, 173).

К подобным случаям можно отнести достаточно часто встречаемые в каргопольских документах имена Огафан (вариант имени Агафон) и Парфей. Первое имя возникло под влиянием формальной модели календарных имен с финалью -ан: Васьян (Вассиан), Демьян (Дамиан), Селиван, Митрофан и т. п. В сотных книгах Каргопольского уезда 1561-1562 гг. имя Огафан фиксируется весьма последовательно не только как личное имя, но и как основа патронимов: «Огафан Кипров» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 384); «Костя Огафанов» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 326); «Кирилко Огафанов»; «Павлик да Огафанко Омосовы дети» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 327); «Онаша Огафанов» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 380); «Гашко Агафанов» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 417); «Огафанко Калинин» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 400) и др. Даже в том случае, когда писец воспроизводил в именовании или в основе патронима общеупотребительный вариант имени Агафон, при повторном именовании лица мог восстанавливаться более привычный жителям данной местности облик имени. Ср.: «Полдеревни Борисовские Карпова, а полдеревни во лготе: в. Савко Агафонов, в. Ивашко Харлов, в. Иванко Агафонов» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 399) - «Полдеревни Борисовские Карпова, дана на лготу Савке да Ивашку Огафановым да Ивашку Харлову» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 402). В цитатах из памятников деловой письменности и их публикаций сохраняются принятые в них сокращения: в. - во дворе; д., дв. - двор; дер., дрв. - деревня; кел. - келья; лав. - лавка; м. - место; он. - онбар (амбар); пдв. - подворник; поч. - починок; с. - сын. Имя Огафан и патронимы или фамилии Огафанов почти столетие спустя фиксируются в Переписных книгах Каргопольского и Турчасовского уездов 1648 г.: «в. бобыл Потапко Огафанов» (Кн. пер. Каргоп. 1648: л. 2об.); «в. Филка Агафановъ сынъ» (Кн. пер Каргоп. 1648: л. 22 об.); «д. Спасского мнстря а в немъ соловар Огаианко Яковлевъ» (Кн. пер. Каргоп. 1648: л. 535об.) и др.

Имя Парфей и его производные также отмечены в каргопольских документах. Имя образовано на основе модификата календарного имени (Паршук < Парха < Парфен < Парфений) как аналог немодифицированного антропонима с характерным оформлением финали основы: «Дер. Дорожкинская: в. Якунка Окулов да Митка Парфиев» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 342); «в. Гришка Филиппов да Пасынки его Сергеико да Тараско Парфеивы дети» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 348); «Маланя Парфеева жена Кончакова» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 442).

В языке жителей отдельных территорий могли найти закрепление как деривационные модели модификатов календарных имен, так и образованные по ним имена. Современные исследования древнерусских имен собственных позволяют сделать вывод о том, что среди антропоформантов можно выделить несколько групп: суффиксы общеславянские, известные разным языкам и обладающие в них различной степенью продуктивности; суффиксы, известные только русскому языку и обладающие различной степенью продуктивности на всех русских территориях; локализованные суффиксы, обладающие продуктивностью на отдельных территориях.

К числу потенциальных антропонимов приказного языка, очевидно, относились некоторые модификаты, используемые в документах массовой переписи для именования лиц «низкого происхождения». В писцовых и переписных книгах XVI-XVII вв. имя Иван регулярно заменяется на Ивашко, Богдан - на Богдашка, Федор - на Федка, Первой - на Первушка и т. д. Особый статус данных образований в ряду других модификатов старорусских личных имен неоднократно подчеркивался исследователями (Мирославская 1971: 47; Азарх 1981а: 235, и др.). В XVII в. фиксации их стандартны -- имена крестьян и посадских жителей записываются преимущественно с квалитативными формантами -к-о, -к-а (Жданко, Парфенко, Якунка). Однако это не исключает употребления подобных имен и в повседневно-обиходной речи, вне документа.

Устойчивой продуктивностью обладали -к-а, -к-о, -ец, -ш, -уш-а, -ш-а, -ух-а, -ай, -ут-а, -н-я, -ун-я. Их активность характерна для всей старорусской антропонимии в целом (Зинин 1971; Карпенко 1980а; Вуйтович 1986: 54-60; Чайкина 1987: 70-78; Алабугина 1995: 110, и др.). Распространение их на всей исследуемой территории позволяет говорить об относительной однородности ономастиконов разных местностей, видимо, испытавших сильное влияние антропонимических систем центральной Руси.

Большой интерес представляют раритетные форманты, которые, подобно «меченым атомам», показывают пути ранних и поздних миграций населения, активных на Русском Севере вплоть до начала XVIII в. Например, в исследуемом материале отмечен формант -ат-а, который восходит к общеславянской эпохе и характеризуется исследователями как наиболее продуктивный для Новгородских земель XI-XV вв. (Гвоздева 1987: 82). Личные имена с данным суффиксом отмечены в белозерских источниках: «Урята Федотов» (Кн. писц. Белоз. у. 1585: 65). На других территориях раннего славянского заселения он сохранялся как в названиях населенных пунктов, так и в основах фамилий: Григорей Лукоянов сын Овсятина (1543 г.); улица Овсятина (Устюг, 1623), дер. Юрятинье (Устьянская Шангальская в.), дер. Конятинская (Устьянская Ростовская вол.), дер. Путятино (Пермогорская вол.), дер. Скорятино (Сухонская вол. Верхняя Ерга Устюжского у.), дер. Чернятино (низовья Юга, Быкокурский стан Устюжского у.) и др. Формант -ат-а в основах фамилий и топонимов свидетельствует о раннем времени их возникновения.

Формант модификатов христианских имен -хн-о, -хн-е (известный не только старорусскому, но и староукраинскому языку) встречается на Руси с XII в. (Толкачев 1977: 108), в XIV-XV вв. распространение имен с данным формантом локализовано (Гвоздева 1987: 80) - Новгородская, Псковская, Белозерская земли. По мнению В. Я. Янина и А. А. Зализняка, имена с -хън- (Грихне, Вахне и подобные) в раннем древненовгородском диалекте - черта севернокривичского происхождения (Янин, Зализняк 1993: 212). Большое количество подобных образований, в том числе в основах отчеств и названий деревень, отмечено исследователями в Новгородских писцовых книгах XV в. (Сельвина 1976: 138).

Круг имен, оформленных данным формантом, повторяется достаточно регулярно, что позволяет говорить об их закрепленности в языке жителей севернорусских территорий в качестве потенциальных антропонимов. К таким именам относились Грихно / Грихне, Вахне, Махно, Михне, Рохно, Фехно, Юхно. Именные основы, включающие данный формант, встречаются в деловой письменности Каргопольского уезда, что и не удивительно, поскольку Каргополье издавна входило в состав новгородских земель. Антропонимы и топонимы, восходящие к данным именным основам, отмечены в волостях Волковской, Рагониме, Большой Шалге, Охтомице, Олге, Мудюге, Никольском погосте, Тевзе Горе, Кутованге, Фехталиме, Тамице, Чухчине Боре, Корелской волостке: «Дер. Юхновская»; «Дер. Грихна Лукина»; «починок Грехновскои Скопина»; «Иванко Фехнов»; «деревня Грихневская»; «Деревня Рахново, а внеи двор, а пашет ея наездом ис Хехтолимы Юшко Вахнов»; «Юшко Иванов сын Махнов, Иванко Махнов Микитин» (Фехталима); «Харка Тимофеев сын Махнова» (Кутованга); «Гаврилко Василев сын Вахнев»; «Дер. Вахновская»; «Дер. Вахневская» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 347, 356, 376, 390, 407, 425, 431, 432, 437, 438, 444, 450, 461, 474 и др.).

Те же самые имена отмечены и на территории Верхнего Подвинья. Они главным образом отражены основами топонимов, в редких случаях встречаются и в фамильных антропонимах: «Ортемей Семеновъ сынъ Грихневъ Лузенинъ» (Устюг Великий, 1592 г.; Шляпин 1, 30); «Ондреи Артемьевъ сынъ Грихневъ» (Ратмеровская волость Усольского уезда, 1611 г.; АХУ I, 155). Фиксации антропотопонимов четко локализованы: дер. Михневская (северодвинские волости Лупья, Ягрыш); дер. Вахневская (Черевковская в.); дер. Грихнева, поч. Рохновской (низовья Вычегды, Пачезерский и Окологородный станы Усольского у.); дер. Вахнево (Югская в. Шарженьга). Распространение данных реконструируемых антропонимов в общих чертах соответствует предполагаемым местам ранних новгородских поселений.

В употреблении модификатов личных имен достаточно ярко проявляется сложное взаимодействие антропонимии приказного языка и актуальных именований, употреблявшихся в той или иной местности. В этом смысле показательно использование в официальном именовании антропонимов с суффиксом -ук-ъ/-юк-ъ. По наблюдению Е. Л. Гвоздевой, данный суффикс, образовавший «производные оценочные формы от сокращенных основ», наивысшую активность имел в XIV-XV вв. и был наиболее распространен в центральных землях (Владимирской, Переяславской, Московской) (Гвоздева 1987: 71).

Модификаты с суффиксом -ук-ъ/-юк-ъ регулярно встречаются в писцовых и сотных книгах XVI в. по Вологодскому, Белозерскому, Каргопольскому, Устюжскому, Усольскому и другим севернорусским уездам. В документах XVII в. такие случаи единичны. В одних источниках они характеризуются большим разнообразием, в других - представлены единичными употреблениями либо только в основах патронимов или топонимов: «Васюк Серебряник» (Сотн. А.-Сийск. м. 1593: 225), «в. Лучка Сенюков» (Сотн. Усол. 1586: 185) и др. Большим разнообразием производных отличаются каргопольские и белозерские книги: «староста Лаврюк Михаилов» (Кн. писц. Белоз. у. 1585: 75); «Паршук Тимофеев» (Кн. писц. Белоз. у. 1585: 106); «Тренька да Васюк Ивановы» (Кн. писц. Белоз. у. 1585: 112); «Евтюк Окулов, Паршук Кирилов» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 313); «Матюк Григорев сын Телегина» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 327); «Ларюк Терехов» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 367); «Оншук Семенов» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 386); «Полинарица Семеновская жена да ее дети Степанко да Дмитрок да Ортюк да Васка» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 392); «Мишук Терентьев» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 400) и др. Несмотря на кажущееся разнообразие, круг повторяющихся модификатов календарных имен, оформленных данных суффиксом, в писцовых материалах достаточно ограничен: Васюк, Евсюк, Евтюк, Ларюк, Матюк, Мишук, Оншук, Паршук.

Среди подобных образований в писцовых книгах XVI в. преобладает имя Васюк: «Васюк Терехов»; «Васюк Кирилов»; «Васюк Драница»; «Васюк Степанов»; «Васюк Иванов»; «Васюк Анцыфоров»; «Васюк Левин»; «Васюк Спирин»; «брат ево Васюк» (Сотн. Волог. у. 1544: 88, 89, 90, 91, 92, 93) и др. Модификат Васюк отражен в основах, использованных в именованиях патронимов и андронимов: «Максимко Васюков», «Прохорко Васюков»; «Якунка Васюков»; «Терех Васюков»; «Матренка Васюковская жена з детми»; «Мартынко Васюков сын Логинова» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 319, 324, 335, 346, 399, 470) и др.

Избирательность употребления форманта для образования модификатов тех или иных имен (преимущественно для модификата Васюкъ) в писцовых материалах XVI в. можно интерпретировать как воплощение в именовании стандартного имени, имеющего официальный характер, закрепленного традициями московского делопроизводства и вносимого в документ писцом.

Очевидно, имена с суффиксом -ук-ъ старым писцовым стандартом относились к числу официальных «полуимен» для лиц низшего сословия и противопоставлялись другим модификатам тех же имен, менее официальным. Данное противопоставление подтверждается тем, что образования с суффиксом -ук-ъ в документах, содержащих повторные именования лиц («судные списки», «распросные речи»), могли заменяться модификатами, не содержащими данного форманта. Ср.: «Тягался старец Симан, Кирилова монастыря куралгинской поселской, с Михайлом с Фокинским да с его братьею с Митюком да с Гласком <...> И судья спросил Михаля, и Мити, и Глазка: Отвечайте! И Михаль, и Митя, и Глазко тако рекли...» (Прав. гр. К.-Белоз. м. 1475/1476; АСВР II, 149-150); «Тягалс# Васко Гридин с(ы)нъ Мал#тина с старцем с кириловским с Мартем(ь)"ном. И судьи спросили Васка Гридина. А и Васко так рек <...> ищею Васка Гридина с(ы)на Малетина Шуктовские волости <...> А ищею Васюка Гридина с(ы)на Малетина щбвинили» (Прав. гр. 1492; АСВР II, 202-203); «И Данило так рек: есть, господине, у меня старожильци люди добрые Увар, да Гавшук, да Игнат, а се, господине, те знахори стоят перед тобою. И судья вспросил Увара, да Гавшука, да Игната <...> И Увар, и Гавша, и Игнат так рекли. . .» (Судн. сп. Белоз. у. 1498-1499; АФЗХ, 258); «Две трети дер. Юрьи Горы, а трет деревни во лготе: в. Васка Алексеев <...> Дано на лготу Васюку Алексееву»; «Васюк Алексеев <...> Да у Васки ж Олексеева…» (Сотн. Каргоп. у. 1561-1562: 407, 410, 464).