Психология личности

Вот на этом психологическом пространстве между крайними ожиданиями и стремлениями постепенно развивается процесс смягчения взаимного восприятия. И сегодня обе стороны в той или иной мере уже признают целый ряд важных исходных моментов, что является основой для поиска компромиссов. Среди этих моментов выделим следующие: русские в Балтии - не просто община, но малая часть великого народа, и не просто великого народа, а соседнего государства (в отличие, например, от китайской общины в США). У латышей (литовцев, эстонцев) другой родины, кроме Латвии (Литвы, Эстонии), нет. Если завтра Латвия (Литва, Эстония) станет идеальным демократическим государством с полным равенством всех здесь проживающих, то послезавтра здесь окажется еще несколько тысяч россиян, в первую очередь из неблагополучных регионов и "горячих точек" России. (Сходная ситуация сложилась в Москве, где городское руководство принимает комплекс самых разнообразных ограничений для приезжих, порой антиконституционных, игнорируя критические эскапады правозащитников).

По сравнению с титульными этносами русские -психологически более устойчивая нация. В опубликованных в 2002 г. результатах исследования по трудовой занятости в Эстонии социологи приводят сравнительные данные о психологической устойчивости различных групп населения к экономической депривации. Выяснилось, что быстрее приходят в отчаяние эстонцы. Жалобы и упреки на горькую судьбу, присущие русским, - своеобразная защитная реакция. Они жалуются как бы впрок, с запасом, на всякий случай. И когда действительно становится плохо, когда приходит беда, то отворяют ворота и смотрят с искренним любопытством. А обращаясь к окружающим: "Я же говорил, я же знал!", получают даже определенное удовлетворение. В отличие от русского эстонец ничего плохого от судьбы не ждет. Он, как истинный индивидуалист, верит в себя, а также в свою семью, в ЕС и НАТО, в работодателя. Он не перекладывает на них принятие важных решений, но всегда ощущает их в качестве общественной основы своего индивидуалитета. И когда что-то случается, легко впадает в панику. Поэтому 73% эстонцев отчаиваются очень быстро.

А среди русских таких всего 28% .

Наконец, русские имеют несравненно более мощную культуру, интеллектуальный и творческий потенциал, более сильную энергетику и генетическую адаптивность. Русский язык содержит значительно больший лексический тезаурус по сравнению с языками балтийских народов, кроме того, это язык, имеющий (наряду с английским) более широкое хождение в науке, бизнесе, быту.

Еще одним важным исходным моментом, признанным представителями обеих общин теперь уже в равной мере, стало то, что русские не уедут отсюда в Россию и при самых неблагоприятных для них обстоятельствах. Даже те русские, которые приехали в Балтию в 70 - 80-е гг., т.е. мигранты последней волны (лимитчики, или "поздние мигранты"), прожив в Балтии 15 - 20 лет, уже психологически не способны к возвращению, они теперь не смогут жить в России. Вхождение россиянина, прожившего длительное время в Прибалтике, в нашу сегодняшнюю действительность требует ломки привычных представлений и долгого процесса адаптации к иному государству, быту, организации производства, правовой защищенности. Да и местные жители, как показал опыт Демиховского вагоностроительного завода в Московской области, куда в 1993 г. были приглашены несколько десятков специалистов Рижского вагоностроительного завода, весьма враждебно отнеслись к своим соотечественникам. Бывшие рижане оказались не только в плохо организованном государстве, но и неожиданно для себя попали в агрессивную социальную среду. Местное население не признало их своими.

Изменения происходят и в сознании политических лидеров Балтии, среди них находит все большее признание та роль, которую русскоязычное меньшинство играет в становлении и развитии демократического государства, прежде всего в его хозяйственной сфере. Экономические интересы становятся все более преобладающими над этническими, и осознается необходимость реально оценивать и эффективно использовать тот мощный кадровый потенциал, который содержится в "этнически чуждых русских", и в котором так нуждаются малочисленные народы.

В начале 90-х гг. наиболее яркое проявление политической близорукости и отсутствия прагматизма у первых руководителей балтийских государств заключалось в их упорном стремлении построить мононациональное государство. В объединяющейся Европе национализм как государственная идея в общественном сознании сейчас существенно девальвирован. Да и вообще как консолидирующая сила национализм требует огромной психической энергии, и поэтому может быть использован только на начальном этапе создания независимого государства. Национальная идея быстро себя изживает не только потому, что эта идея достаточно примитивна для современного человека, а потому что у людей появляются реальные интересы, реальные заботы. Как только вопрос независимости был решен, перед государствами встал более важный вопрос - повышения благосостояния. Националистические установки формируются на волне недовольства, если государство не сможет создать условий для нормальной жизни своего населения. Бедность, отсутствие надежды на лучшее, социальная депрессия, слабость государства может возродить национализм даже в самых его крайних формах, но в странах Балтии положение было совершенно иное. Здесь стояла цель создать основы демократического государства, где главным принципом становится эффективность, результативность, поэтому в общественных настроениях стран Балтии национальный фактор постепенно утрачивает свое значение. Вот почему попытки национал-радикалов Балтии построить у себя моноэтнические государства оказались абсолютно несостоятельными, логика становления свободного рынка и развития демократии полностью исключила такую возможность. Стало очевидным, что задача ассимилировать русские сообщества в Балтии является политической химерой, так же как и попытки заставить русских вернуться в Россию. Все эти нереалистические намерения национально-радикальных политиков только провоцировали социально- психологическую напряженность.

При этом стал столь же очевидным и тот факт, что сближение коренного и некоренного населения Прибалтики является проблемой не только для русскоязычного меньшинства, как полагали политические лидеры этих стран в начале 90-х гг., но и для титульного большинства. От последнего требуется высокий уровень толерантности и открытости, а главное, меньшая фиксированность массового сознания на исторических обидах и претензиях, связанных с тоталитарным прошлым. Поэтому проблемы интеграции приезжих с коренными жителями лежат не столько в рациональной, сколько в эмоциональной плоскости.

Современный социально-психологический дискурс заключается в том, что принадлежность к нации связывается все чаще не столько с этническим происхождением, сколько с культурной, экономической, территориальной общностями. Стремительно актуализируется и региональный аспект идентификации.

В настоящее время в России немного объективной информации о странах Балтии. Наши СМИ за прошедшие десять лет научились целенаправленно создавать своеобразную информационную сетку, которую помещают между индивидом и действительностью, вынуждая его думать определенными категориями, замечать и оценивать лишь те аспекты действительности, которые эта сетка признает в качестве значимых. Чаще всего именно из СМИ индивид заимствует свой знаково-лексический дискурс, а вместе с ним и всю систему ценностно-смыслового отношения к Балтийским государствам. Тот психологический стереотип прибалтийцев, ("советские европейцы", "не наши", "виновники распада СССР"), который уже имелся в массовых настроениях, легко совмещался с информацией, почерпнутой из постсоветских СМИ.

В массовом сознании россиян сложилось два мифа - один о народах Балтии, другой об их отношении к русским. Все различие суждений о Балтии в общем- то проистекает из вольного комбинирования этих двух мифов, т.е. вся информация и оценки, касающиеся прибалтийских стран, во многом являются индуцированными, навязанными массовому потребителю. Со своей стороны, процесс закрепления социокультурных представлений и ожиданий, сложившихся в общественном сознании населения России, усиливает позиции СМИ. Таким образом, российские СМИ несут свою долю ответственности за сужение зоны жизненных интересов россиян, произошедшее в последнем десятилетии. Сегодня все более актуальной становится задача уйти от сложившихся стереотипов, демистифицировать в общественном мнении россиян представления о наших соседях.

Русофобия, безусловно, существует, но она не является сегодня самой социально значимой проблемой, поскольку определенный элемент ксенофобии типичен даже в отношениях европейских наций друг к другу. А по отношению к нам это чувство основано не только на нелюбви, но и на страхе, который прививался многими десятилетиями. Генетический страх перед государством, его мощью, агрессивностью, непредсказуемостью. Неприязни по отношению к русским в бывших странах социализма (в первую очередь в Венгрии, Чехии) гораздо больше, чем в других странах Европы. К сожалению, необходимо признать, что последнее десятилетие нисколько не убавило этого негативного отношения к нам. И бывшие союзные республики Прибалтики отнюдь не являются исключением. Но в массовом сознании россиян ксенофобия распространена ничуть не меньше, а теперь возможно даже больше, чем в массовом сознания титульных этносов стран Балтии. Точно так же у нас хватает своих отечественных национал-радикалов, занимающих высокие государственные посты. Ксенофобия свойственна и отдельным группам современных русских интеллектуалов, имеющим даже свои печатные издания.

Анализ периодики стран Балтии показывает, что сформировавшаяся в основном в советское время интеллигенция стран Балтии свое основное внимание уделяет прошлому, затрачивая время на постоянное его переписывание и "переосмысливание" ⁵ . По тем же причинам это отчасти свойственно и российской интеллигенции, которая также являет собой назидательный пример поколения, "переутомленного" собственной историей. Гипертрофированное внимание к поиску собственной идентичности, чрезмерный акцент на формулировании образа "Я"-нации способно затронуть самые болевые точки общественной психики. Когда у элитной части этноса акцент с ценностей действия смещается на ценности переживания, замедляется поступательное движение общества. Зацикленность на том, что было в прошлом, не способствует и объединению народов. Ведь интеграция всегда есть своеобразная проекция будущего. Исторический опыт показывает, что сообщества, творческую энергию которых поглощают муки самоидентификации, не имеют необходимых сил для развития и не готовы к полноценному диалогу с другими.

Поколениям, не знающим "из первых рук" о сталинских депортациях, несомненно, будет присущ более высокий уровень толерантности по отношению к российской общине. С вхождением молодежи в общественную жизнь наблюдается постепенное сближение ценностей и установок с той и другой сторон. Причем наша молодежь в Балтийских странах приобретает все более определенное сходство, даже во внешнем облике, со своим основным окружением.

Десятилетний опыт отношений России со странами постсоветского пространства все же постепенно изменяет стереотипы, сложившиеся в массовом сознании россиян, в том числе и о культурно-исторической и языковой близости как универсальном и надежном средстве от политического вероломства и предательства. Постепенно утрачивает гипнотическое воздействие на общественное мнение россиян и популярный тезис о "славянском братстве". События показывают, что чем ближе и роднее окружение (по происхождению, языку), тем, как это не парадоксально на первый взгляд, сильнее может быть взаимоотталкивание. В качестве примера можно привести крайнюю степень вражды сербов и хорватов.

Но это относится не только к этническим группам. Вспомним, что большевики ненавидели меньшевиков сильнее, чем царских чиновников, а позднее своих же фракционеров сильнее, чем меньшевиков. Причина этого парадокса - в степени идентификации: люди наиболее тесно идентифицируют себя со своими близкими.

В то же время за истекшее десятилетие произошло значительное уменьшение идеализации русскими других народов Запада (американцев, немцев, французов и др.) по сравнению с народами Балтии ("эстонцы хороши, но и эти не лучше"). Точно так же как и у титульных народов Балтии проходит аналогичная идеализация Запада по отношению к русским - "русские хороши, но и финны не лучше". В нынешней ситуации обилие трудностей во многих сферах экономики, которые несут с собой рыночные отношения как для русских, так и для титульных народов Балтии, скорее способно объединить живущих на этой территории, чем разводить их по национальному признаку.

Со своей стороны, малочисленные этнокультурные сообщества, характерной чертой которых является ценностное предпочтение по признаку бинарной оппозиции ("свое-чужое", "свой мир-мир вокруг нас" и т.д.), определенная автаркическая самоудовлетворенность, провинциальная замкнутость, все полнее включаются в процессы глобализации. Если в конце 80-х-начале 90-х гг. у титульных народов Балтии доминировали экзистенциально окрашенные интересы (стабильность, безопасность, солидарность), то сегодня характерен заметный сдвиг к прагматическому и индивидуалистическому поведению. Стабилизация государственности не только укрепила чувство безопасности, но и способствовала пониманию того, что с русскоязычным населением разумно и полезно ладить, более того, его следует использовать при построении современного демократического государства. Господствующим

Таблица 2. Самоидентификация русских в Эстонии (% к числу опрошенных) ¹

¹ The Return to the Western World./Ed. by M. Lauristin. Tartu University. 1997. P. 295.

становится убеждение, что жизненно важные для общества цели не могут быть достигнуты в ситуации, когда в государстве имеются сотни тысяч жителей с неопределенным правовым статусом. Парадокс перемен в массовом сознании населения Балтии состоит в следующем. У русских 10 - 12 лет назад вызывало беспокойство закрытость титульных ("хуторян"), а те в свою очередь считали, что опасность исходит от инородцев. Сегодня же, наоборот, уже многие представители титульных этносов считают, что потенциальным источником опасности стала именно психологическая закрытость инородческого сообщества, и связанная с этим этническая разделенность общего социума. И что именно неуверенность и расплывчатость перспектив является одной из главных причин самодостаточности русской общины, замыкания нетитульных в своей языковой среде и в своем мире. Таким образом, казавшаяся раньше спасительной категория "закрытость" представляется титульным жителям Балтии сегодня уже в совершенно другом свете.

Но и у русских жителей Балтии к 1995 г. в массовом сознании стало господствовать более реалистическое представление о происходящих переменах как в Балтии, так и в России; и к тому времени представители русской общины понемногу стали адаптироваться к изменяющейся социально- политической среде.

Даже мигранты последней волны (70 - 80-е гг.) приспособились к новым условиям, у них появился свой быт, - не такой, как у эстонцев, но уже и несравнимый с бывшим ранее, до переезда в Эстонию. К настоящему времени в странах Балтии сформировалась многонациональная, но в целом достаточно единая российская община, характеризуемая коллективной установкой: с одной стороны, она научилась не чересчур активно выступать против государственного законодательства и политических институтов, а с другой - не в полной мере считаться с фактом их существования. В этом смысле больших различий в стратегии социального поведения между русскими в Балтии и русскими в России нет. Другими словами, наши соотечественники везде привычно осуществляют тот самый психологический механизм самозащиты, к которому их приучили во времена тоталитарного режима - социально- психологический рестрикционизм.

Сегодня в Балтии уже начинает входить в активную социальную жизнь новое поколение русских, потомки тех самых "поздних мигрантов" 70 - 80-х гг. Многие из них никогда не видели своей исторической родины. Этим молодым людям гораздо ближе Стокгольм или Франкфурт-на-Майне, чем Москва или Нижний Новгород. Для них гораздо важнее утвердиться в социально- экономической, а не в политической жизни. Получив гражданство, они отнюдь не торопятся к избирательным урнам, что, естественно, вызывает законную досаду лидеров русских партий в Эстонии и левоцентристских партий в Латвии. Правда, еще большую досаду они испытывают от стойкого нежелания многих русских, особенно из старших возрастных групп, получать это гражданство.

Молодые русские в Балтии отличаются от своих российских сверстников деловитостью, практичностью, трудолюбием. Как правило, они владеют не только языком титульного населения, но и английским. Они с самого начала не могли рассчитывать на чью-либо помощь и были поставлены в условия жесткой борьбы за выживание. Многие из них успешно освоили торговлю, банковское дело, финансовые операции, завели деловые контакты на Западе. Здесь их называют "еврорусскими". Так в общественных настроениях балтийских стран отразились изменения, которые происходят в восприятии наших соотечественников.

О том, как себя воспринимали в 1997 г. представители различных возрастных групп русских общин в странах Балтии можно видеть на примере Эстонии (табл. 2).

Высокая планка стандартов экономического успеха стимулирует интеграционные стратегии молодых русских, повышает их лояльность и языковую адаптивность. При этом если титульный народ больше используют ориентированные на него государственные формы обучения - специальные муниципальные школы с углубленным изучением предмета, курсы, кружки, бесплатные секции и т.п., то русским приходится более интенсивно использовать альтернативные формы - частные школы, наем платных репетиторов и др., требующие оплаты из собственного кармана.

Понятно, что во втором случае мотивация, как правило, выше. Кроме того, русских отличают от титульных взгляды на будущее. Титульные, создав определенный капитал, в полной мере реализуют свои потребительские интересы (комфортное жилье, загородный дом, престижный автомобиль и т.д.), т.е. обычный ассортимент западных потребительских ценностей. Они глубже включены в процессы "постмодернизации" жизненных ориентации, среди них превалируют гедонистические ценности, такие, как приятная и беззаботная жизнь. Разумеется, и русские стремятся к этому тоже, но все-таки чаще они предпочитают учебу и получение хорошей квалификации. Они отличаются меньшей политической активностью еще и потому, что у них не хватает свободного времени, так как в целом русские значительно больше титульного населения заняты на работе. Молодые русские легче поступают в европейские и американские университеты, успешнее стажируются в зарубежных фирмах. Их меньше интересует проблема самобытности, в их мироощущении определяющую роль играет не столько национальное, сколько региональное сознание, т.е. социально-психологический феномен объединения людей не по этническому, а по территориальному признаку. Другими словами, отождествления себя не с будущностью своего народа, а с социально- экономическими проблемами территории постоянного проживания.

И отношения между молодыми поколениями двух основных общин в Балтии теперь - качественно иные межэтнические отношения, это уже диалог суверенных сознаний. Новые, молодые бизнесмены титульных национальностей, которые в недалеком будущем заменят нынешних политиков, уже строят свое социальное поведение по законам рыночной рациональности. Оставаясь на своих национальных позициях, они меньше обеспокоены сохранением латышского или эстонского языков, которые испытывают все большее давление со стороны английского. Они более склонны к межэтническому сотрудничеству, и уже эффективно умеют работать совместно. Им, так же как и молодым русским, никому ничего не надо доказывать.

В этой связи проявляется одно очень важное обстоятельство. В условиях глобализации, давление которой на себе испытывают и страны Балтии, в социальной структуре неизбежно должна появиться новая общественная группа, равная по значению и титульной, и русскоязычной. Евро-русские, как новый субэтнос, возможно, и есть тот промежуточный социальный слой, тот общественный модератор, который призван ослабить существующую поляризацию и как всякий структурный мезо-уровень обеспечить устойчивость всей системы отношений в этом регионе. В условиях постоянно расширяющихся во всем мире миграционных потоков, и, соответственно, процесса диаспоризации экономически развитых государств подобная "перекрестная" идентификация (индийский британец, японский американец, арабский француз и т.п.) в мультикультурном обществе представляется закономерным и единственным социально приемлемым ответом на вопрос о духовной и культурной идентичности в новом тысячелетии. Например, данные исследований немецких психологов показывают такую же тенденцию среди турецкой общины в Германии: часть молодых представителей этой диаспоры не хочет идентифицировать себя ни с турками, ни с немцами. Их можно определить как носителей амбивалентной этнической психологии. Они не желают ни повторного погружения в свою культуру, ни навязывания культуры, отрицающей их ценности. Они отстаивают свое право на то, чтобы определить свою индивидуальность на основе элементов, позаимствованных у обеих культур, и объединить эти элементы согласно своим представлениям, основываясь на правах, установленных международными институтами. То есть происходит выход за рамки традиционного идентите-та, уступающего процессу развития глобально-региональной диалектики, что оформляется в потребности личности играть роль в социальной жизни как своей страны рождения (происхождения), так и страны проживания, внося таким образом свой вклад в этот транснациональный процесс.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Витковская Г. С. Направленное расселение вынужденных мигрантов: социальная цена прописки// Вынужденные мигранты и государство. М, 1998.

2. Гриценко В. В. Русские среди русских: проблемы адаптации вынужденных мигрантов и беженцев из стран ближнего зарубежья в Россию. М., 1999.

3. Дробижева Л. М. Социальные проблемы межнациональных отношений в постсоветской России. М., 2003.

4. Зайончковская Ж. А. Прогноз миграции населения // Социологический журнал. 1995. N 3.

5. Лебедева Н. М. Социальная психология межэтнической напряженности. М, 1998.

6. Симонян Р. Х. От монолога к диалогу. Этнопсихологические аспекты реформации политической системы общества // Диалог. 1994. N 11.

7. Симонян Р. Х. От национального самосознания к гражданскому действию. М., 1993.

8. Симонян Р. Х., Кочегарова Т. М. Российская община в государствах Балтии // Россия: трансформирующееся общество / Под ред. Ядова В. А. М., 2001.

9. Симонян Р. Х., Кочегарова Т. М. Этнические различия в ориентациях и установках предпринимателей Эстонии // Неэстонцы на рынке труда в новой Эстонии / Под ред. Дробижевой Л. М. М., 2001.

10. Солдатова Г. У. Психология межэтнической напряженности. М., 1998.

11. Солдатова Г. У, Шайгерова Л. А. Психология адаптации вынужденных мигрантов. // Психол. журн. 2002. N 4.

12. Социальное неравенство этнических групп: представления и реальность. М., 2002.

13. Стефаненко Т. К. Этнопсихология. М., 1999. Вып. 1, 2.

14. Филиппова Е. И. Роль культурных различий в процессе адаптации русских переселенцев // Идентификация и конфликты в постсоветских государствах. М., 1997.

15. Хесли В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности // Вопросы философии. 1994. N 10.

THE CHANGES IN MASS CONSCIOUS OF RUSSIAN DIASPORA IN BALTIC COUNTRIES

R. Kh. Simonyan

Cand. sci. (philosophy), head of the Russian-Baltic Centre of Institute of Sociology RAS

There are analyzed the changes in orientations and attitudes in Russian Diaspora in Baltic countries. Psychological typology of consisting groups is suggested; the dynamics of changes in mass consciousness and feelings of different strata of titular population is tracked. The adaptation process in representatives of Russian Diaspora to conditions of contemporary labor market in Baltic region and appearance of new ethnopsychological phenomenon such as "Euro-Russians" are considered.

Key words: psychological type, image of nation, tolerance, cross identification, ethnic stereotypes, value orientations.

Когнитивная психология. РАННИЕ ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ РЕЧИ В УСЛОВИЯХ ЗРИТЕЛЬНОЙ ДЕПРИВАЦИИ

Автор: И. В. БЛИННИКОВА

РАННИЕ ЭТАПЫ РАЗВИТИЯ РЕЧИ В УСЛОВИЯХ ЗРИТЕЛЬНОЙ ДЕПРИВАЦИИ ¹

© 2004 г. И. В. Блинникова

Кандидат психол. наук, зав. отделением психологии Московского государственного лингвистического университета, Москва

Анализируются предикторы и показатели раннего развития речевых функций у детей с грубыми поражениями зрительной системы. Результаты проведенного исследования дают возможность заключить, что развитие речи у детей с такими нарушениями отстает от "нормы" по большинству показателей. Отмечается, что отставание и особенности речевого онтогенеза при подобных патологиях определяются на первом году жизни детей с недостаточным развитием детско- родительских отношений и невозможностью ребенка проследить движение взгляда, губ и жестов взрослого, а на втором году - недостаточными знаниями о предметном мире. Обсуждаются также особенности имитационной, жестовой активности у детей с нарушениями зрительной системы.

Ключевые слова: раннее речевое развитие, зрительная депривация, младенцы, детско-родительское взаимодействие.

Роль зрения в развитии речи - проблема, имеющая важное теоретическое и практическое значение. Ее изучение вносит вклад в понимание взаимодействия образной и вербальной сфер, а также контекстуальных основ межличностных коммуникаций. Накопление данных и выявление закономерностей в этой области играют существенную роль в развитии новых программ поддержки и обучения детей с нарушениями зрительной системы.

В последнее время все чаще подчеркивается значимость зрительного контакта для становления детско-родительского взаимодействия и овладения детьми речевыми функциями [31]. Однако, насколько важен такой контакт и наблюдение за артикуляцией, мимикой и жестами взрослых, можно сказать, только сравнив характеристики в развитии речи у младенцев в нормальных условиях и условиях зрительной депривации.

Формирование речевых функций - сложный процесс. Естественные наблюдения и тщательные исследования в этой области позволили выделить ряд показателей, на основе которых обычно делается заключение о благополучном или неблагополучном речевом развитии. Прежде всего рассматривают доречевой этап в развитии ребенка и выявляют предикторы речевого развития, такие, как ранние вокализации и коммуникации, использование жестов. Собственно в речевом развитии выделяют две важные составляющие: понимание речи и речевую экспрессию. Базовые показатели здесь - это употребление слов и овладение грамматическими конструкциями. В качестве более конкретных отмечают называние объектов, использование местоимений, предлогов и некоторые другие (см. [10]).

В психологической литературе можно найти данные, свидетельствующие о трудностях детей с грубыми нарушениями зрительной системы в овладении речью [1, 3]. Эти дети запаздывают с произнесением первых слов [17], а коммуникативные функции их словаря ограниченны [5, 18]. Они чаще используют слова в собственных играх, чем при общении, или применяют их только в очень знакомых ситуациях, таких, как прием пищи (см. [32]). При нарушениях зрения возникает много проблем с употреблением слов в непривычных контекстах и с овладением некоторыми группами слов [13, 20]. Демонстрируется также сужение семантических полей у детей с нарушениями зрения, особенно это касается пространственного лексикона. Например, слова "вверху" и "внизу" гораздо дольше, чем у детей с нормальным зрением, связываются с собственным телом (см. [9]).

Исследователи отмечают и некоторые особенности стратегий овладения речью у детей с грубыми поражениями зрительной системы. Указывается, например, что они склонны к звуковым имитациям, охотнее, чем дети с нормальным зрением, повторяют звуки, слова и готовые фразы за взрослыми и одновременно с меньшим успехом занимаются словотворчеством и самостоятельным конструированием предложений [27]. Такие данные говорят о том, что при нарушениях зрения существует особый способ овладения речью.

В то же время некоторые авторы настаивают на том, что зрительная депривация не ограничивает речевое развитие, приводя в доказательство убедительные факты (см. [32]). В двух лонгитюдных исследованиях изучалось развитие речи у слепых от рождения детей. Одно было проведено Э. Андерсен и ее коллегами [13, 20, 21], а другое - Б. Ландау и Л. Глейтман [26]. Полученные ими результаты продемонстрировали высокий уровень индивидуальных различий среди слепых детей, которые касались возрастных этапов речевого развития. При этом часть детей не отставала в развитии речи от "нормы".

Если попытаться выявить факторы, способные вмешаться в речевое развитие детей с грубыми нарушениями зрения, то прежде всего нужно рассмотреть проблемы "разделенной репрезентации" ² . Для зарубежной психологии большое значение имела работа Л. Блум [16], которая ввела понятие контекстуальной зависимости речи маленьких детей. Это понятие ставит детскую речь в зависимость от того, что ребенок видит и делает, от наличной ситуации "здесь и теперь", а также от возможностей родителей поддерживать ранние коммуникации с детьми. В отечественной психологии идея контекстуальной зависимости детской речи высказывалась еще Л. С. Выготским [4] и вслед за ним А. Р. Лурией [7]. Однако если в работах наших классиков вопрос ставился скорее о преодолении связи слова с "наглядной ситуацией", то в зарубежных исследованиях последних лет на первом плане оказывается анализ значения наглядной ситуации или разделенной репрезентации для развития речи и понимания. Предполагается, что без возможности сосредоточивать внимание на одном и том же объекте, иметь один и тот же объект в поле зрения, представлять себе одно и то же понимание не может возникнуть.

Что входит в состав "наглядной ситуации"? Хорошо известны опыты М. М. Кольцовой [6], которые неоднократно приводил в своих работах А. Р. Лурия [7]. Во-первых, в них было продемонстрировано, что понимание ребенком слов зависит от некоторых пространственных компонентов ситуации (в частности, от его собственного положения в пространстве и пространственной конфигурации всех действующих лиц). Во-вторых, важную роль играла личность говорящего, а также эмоциональный контакт с ним и характеристики звукового произнесения слова. В-третьих, было показано, что понимание детьми речи взрослых зависит от двигательной (прежде всего жестовой) активности говорящего и других параметров практического взаимодействия ребенка со взрослым.

На ранних этапах понимания речи определенное сочетание звуков должно быть соотнесено с конкретным предметом в окружающей обстановке. Этот предмет должен быть выделен и локализован в видимом поле, а звуки дифференцированы, при этом между ними необходимо установление связи. Эта связь возможна тогда, когда говорящий либо смотрит на называемый предмет, либо показывает его. Ребенок, со своей стороны, должен смотреть на предмет, на который смотрит или указывает взрослый.

Современные данные говорят о том, что ребенок очень рано (в возрасте 6 месяцев) начинает смотреть в том направлении, куда смотрит его мать, а затем туда, куда она указывает пальцем (к 12 месяцам). Выделяя таким образом предмет из окружающего мира и называя его, она способствует развитию речи. Именно это разделенное внимание является основой ранних коммуникаций и раннего взаимодействия [1], и именно оно отсутствует у детей с грубыми нарушениями зрения. Исследователи отмечают, что дети с нарушениями зрения испытывают значительные трудности в процессе довербальных коммуникаций [24, 28]. Эти ограничения связаны прежде всего с невозможностью полноценного зрительного контакта между матерью и ребенком и зрительно разделенного внимания.

В целом, отсутствие зрительного опыта оказывает негативное влияние на формирование детско-родительского взаимодействия. Родители обычно считают, что спокойно лежащий или сидящий ребенок, не издающий никаких звуков, не смотрящий в их сторону, не требует внимания с их стороны. Вследствие этого они мало разговаривают с детьми. Что касается совместной репрезентации (на ее основе строится взаимодействие между взрослым и ребенком), то, действительно, дети с нарушениями зрения не имеют полноценного образа окружения, даже когда у них сохраняется небольшой остаток зрения. Они не могут следить глазами за удаленными предметами и событиями, одновременно учитывая действия взрослых с этими предметами и реакции на события [2].

Важным фактором является имитационная активность. Имитация ребенком действий взрослого - существенный фактор развития не только речи, но и многих других психических функций и поведения. "Даже младенцы способны подражать движениям губ и языка взрослых. У них можно вызвать подражание определенным звукам. Но вначале они должны видеть мимику взрослого, а позже, если уже произошло соединение конкретного звука и его моторного образа, взрослый может даже закрыть лицо маской и произносить отрепетированные с ребенком звуки: малыш в состоянии их повторить" [11, с. 35]. Тем самым С. Н. Цейтлин, ссылаясь на работы М. М. Кольцовой, приводит свои аргументы и непроизвольно подчеркивает важность зрительного восприятия в имитационной деятельности ребенка.

Возникает вопрос: могут ли имитировать звуки, слова, предложения те дети, которые не видят мимику взрослого? Однозначного ответа на него пока не получено. Существуют данные, что слепые дети даже более активны в имитациях, чем дети с нормальным зрением [27]. В то же время в других работах говорится о недостатке имитационной активности у слепых детей [22, 31]. В связи с этим необходимо учитывать, что имеются разные виды имитаций, и роль имитации в овладении языком меняется в зависимости от способа овладения.

С. Н. Цейтлин в своей работе [11] подчеркивает, что встречается особый вид имитации - без сознательного воздействия взрослого. Это имитация языковых фактов самим ребенком, который самостоятельно, иногда сразу, а иногда через какое-то время, повторяет слово, фразу или часть речи взрослого. Он также отмечает, что в неблагоприятных социальных ситуациях (например, в условиях социальной депривации) доля имитационного материала может резко возрастать.

Л. Блум в своем исследовании показала, что не все дети в равной степени имитируют речь [16]. К. Нельсон [30] выделила два типа детей в зависимости от их способа овладения языком: референциальные и экспрессивные. Первые в своих начальных речевых попытках в основном ориентируются на называние существительных, затем прилагательных и произнесение повествовательных предложений. Они настроены говорить только слова, имеющие смысл; долго используют неизменяемые слова, но в их лексиконе отсутствуют "замороженные фразы"; гораздо меньше имитируют взрослых и пытаются повторить в основном существительные. Вторые, напротив, много подражают, мало произносят существительных и прилагательных, рано начинают использовать местоимение "я", больше используют повелительные предложения и "замороженные фразы".

Еще одним непременным условием развития речи исследователи считают жестовую активность. Действительно, дети доречевого этапа развития используют указующие жесты по отношению к объектам за несколько месяцев до того, как они начинают произносить слова [14]. Они продолжают использовать жесты для поддержки вербальных коммуникаций даже после критического возрастания числа слов [12, 15, 25, 29]. В ряде работ (см., например, [23]) было показано, что у детей, которые раньше других продуцируют предложения по типу "жест-слово" (например, "указание на шляпу" и "мама"), несколько месяцев спустя также раньше других начинают появляться в речи двухсловные предложения и словосочетания (например, "мамина шляпа"). Также они демонстрируют способность выражать предлоги, комбинируя жесты и вербальные элементы, на несколько месяцев раньше, чем применяют предлоги в речи. Сроки появления такого комбинирования вербальных и жестовых элементов позволяют с достаточной точностью предсказать момент использования двухсловных словосочетаний. Такие данные подтверждают, что относительно речевого развития жесты можно рассматривать, с одной стороны, как демонстрацию компетентности ребенка, которую он еще не может выразить словами, а с другой - как средство, помогающее ему овладеть более сложными лингвистическими формами.

Публикаций, в которых описывается жестовая активность у слепых от рождения детей, совсем немного. В одной из них [28] указывается, что слепые дети обычно не продуцируют никаких коммуникативных жестов, типичных для зрячих детей (таких, как указывание, демонстрирование, требование, предложение и т.д.). Ее автор, А. Миле, ссылается на работу К. Урвин [33], в которой ни один из трех наблюдаемых слепых от рождения детей не использовал жесты для привлечения внимания или требования удаленных объектов. В то же время существуют данные о том, что эти дети могут применять другие (менее конвенциональные) движения в своих попытках коммуникаций. В той же работе Урвин отмечала, что, хотя ее маленькие слепые испытуемые не пользовались указательными жестами, они включали в свои коммуникации "сложные формы игровых движений тела". В одной из более поздних публикаций [33] ею было продемонстрировано, что слепые от рождения дети используют повторяющиеся движения тела, тем самым требуя продолжения той или иной деятельности.

Анализ факторов, влияющих на развитие речи, дает серьезные основания предполагать, что дети с грубыми поражениями зрительной системы в овладении этой психической функцией отстают от здоровых детей. Для проверки выдвинутой гипотезы нам представлялось важным проследить ранние этапы развития речи при серьезных зрительных патологиях, выявить его особенности, сравнить с развитием "в норме". Понять взаимосвязи разных факторов в процессе становления детской речи можно только в том случае, если учитывать общее когнитивное, моторное и социо-эмоциональное развитие, а также взаимодействие вербальных и невербальных (прежде всего жестовых) форм коммуникаций. Эти положения послужили основой для разработки общего экспериментального дизайна.

МЕТОДИКА

Испытуемые. В исследовании принимали участие 25 детей (11 девочек и 14 мальчиков) с грубыми врожденными или рано приобретенными нарушениями зрительной системы. Острота зрения варьировалась от светоощущения до 0.4 на одном глазу. Причинами нарушения зрительного анализатора были: ретинопатия недоношенных, атрофия зрительного нерва, врожденная патология сетчатки, не связанная с недоношенностью, инфекционное поражение периферии зрительного анализатора. Первичная оценка состояния зрительного анализатора проводилась в МНИИ им. Гельмгольца. Их речевое развитие сравнивалось с развитием 25 детей с нормальным зрением. Участвующие в исследовании дети были разбиты на 5 возрастных групп: 4 - 5 месяцев, 7 - 9 месяцев, 11 - 12 месяцев, 16 - 18 месяцев, 22 - 24 месяца. В каждой группе было по 10 детей (5 детей с нормальным и 5 с нарушенным зрением). Группы детей с нормальным зрением подбиралась так, чтобы по возрасту и полу соответствовать группе детей с нарушенным зрением.

План эксперимента. Использовался дизайн естественного эксперимента, разработанный в лаборатории когнитивных процессов Института психологии РАН, в котором применялся метод комплексного изучения развития младенцев, созданный на основе шкалы детского развития Н. Бейли. Он включает шкалу тестирования ребенка, шкалу наблюдения и опрос родителей. Для детей с грубыми нарушениями зрения были также разработаны шкалы тестирования и наблюдения (основанием послужили шкала Н. Бэйли [8] и шкала психического развития слепых детей М. Брамбринга [19]). Разработанный подход позволяет выявить структуру взаимосвязи в развитии той или иной психической функции. В настоящем исследовании в центре внимания находились субшкалы речевого развития. Небольшую часть детей из нашей выборки мы могли протестировать в более позднем возрасте (в частности, 35 - 36 мес). Полученные данные обсуждаются в статье как дополнительные.

Анализируемые показатели были разбиты на 6 блоков: 1) ранние вокализации и коммуникации (ребенок вокализирует 4 раза во время визита; вокализирует, когда экспериментатор говорит; передает вокализацией отношение; вокализирует два (четыре) звука, два (четыре) слога; экспрессивно бормочет и т.д.); 2) жестовая активность (фиксировалось применение указующих жестов (указание на объект указательным пальцем, демонстрация предметов в руке, протягивание руки к объекту, указание-требование), конвенциональных жестов (согласие, несогласие, приветствие, прощание и т.д.), а также совместное использование жестов и слов); 3) имитация звуков, слов, предложений (ребенок имитирует вокализации, гласно-согласные комбинации, слова, двухсловные сочетания, предложения и т.д.); 4) понимание речи взрослых (по голосу узнает мать, избирательно прислушивается к знакомым словам, отвечает на просьбу, различает названия одежды, частей тела, действий, предметов, внимателен к рассказу и т.д.); 5) использование звуков, слов, предложений (ребенок произносит слова (одно, два, восемь) соответственно ситуации и для выражения желаний, двух-, трехсловные выражения, делает высказывания, использует прошедшее время, задает вопросы); 6) называние объектов (ребенок обращается по именам к окружающим его людям, называет один, и большее число объектов и т.д.). Дополнительно анализировались такие показатели, как использование местоимений и предлогов.

Сравнение групп проводилось с помощью однофакторного дисперсионного анализа.

РЕЗУЛЬТАТЫ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ

Результаты проведенного сравнения развития речевых функций представлены на рис. 1 - 5. Можно видеть, что в целом речевое развитие детей с нарушениями зрения отстает от "нормы". Даже в имитации речевой продукции взрослых наблюдается незначительное отставание. В большинстве же случаев фиксируемые различия минимальны.

Ранние вокализации и коммуникации. На рис. 1 представлены соотношения в показателях ранней вокализации у детей с нарушениями и без нарушений зрения. Значимые различия существуют только в возрастных группах 4 - 5 (F(1.9) = = 11.8; р< 0.01) и 11 - 12 (F(1.9) = 40; р < 0.001) месяцев. В возрасте 7 - 9 месяцев зафиксированы только слабозначимые различия (F(1.9) = 4.2; p < 0.1).

В 4 - 5 месяцев ранние вокализации тесно связаны с развитием ранних коммуникаций и выражаются в таких показателях, как ответные вокализации, их частота, разнообразие, передача отношений с их помощью. В группе детей с нарушениями зрения только один ребенок (из пяти) отвечал на обращение к нему чужого человека (экспериментатора). Все пять детей этого возраста реагировали на голос матери и отвечали ей звуками, а также передавали голосом свое отношение. Дети с нарушениями зрения проигрывали и по показателям разнообразия звуков.

Начиная с 7 месяцев дети с нарушениями зрения обычно достаточно активно "гулят", продуцируя разнообразные звуки и слоги. В этот период различия между группами детей снижаются. Они нарастают к 12 месяцам, когда становится заметным, что дети с нарушениями зрения менее активно лепечут (или не делают этого совсем). У них не наблюдается разнообразия в продуцировании слогов.

Можно констатировать некоторое отставание детей с нарушениями зрения от "нормы" по показателям ранних вокализаций. Однако полученные данные говорят скорее о том, что развитие речи у таких детей имеет свои особенности и динамику. В 4 - 5 месяцев они продуцируют меньше звуков, по всей вероятности, потому, что меньше взаимодействуют с окружающей средой. В "норме" ребенок этого возраста улыбается и "гулит", когда мать входит в комнату. Это воспринимается как приглашение к коммуникации: мать подходит к ребенку, говорит ему ласковые слова, гладит, берет его на руки, тем самым закрепляя такое поведение. Ребенок с нарушениями зрения часто спокойно лежит в кроватке, если его ничего не беспокоит ⁴ . Когда он оказывается в ситуации дискомфорта, то плачет, и тогда мама подходит к нему, берет его на руки, закрепляя это поведение. Такие ситуации наблюдаются и у детей с нормальным зрением, но арсенал их ранних коммуникаций и вокализаций более широкий.

Характерно, что ребенок слабо реагирует на обращение к нему чужого человека, в данном случае экспериментатора. Наши исследования показали, что дети с грубыми поражениями зрительной системы в этом возрасте очень избирательно реагируют на звуки и предпочитают только хорошо им знакомые. Незнакомые звуки и голоса вызывают настороженность и напряжение. К 12 месяцам дети с нарушениями зрения не очень активно "лепечут". Этот факт можно понять, если учесть, что именно в данный период дети с недостаточным развитием зрительной системы начинают уделять большее внимание звукам из окружающей среды, понимать их значимость, более точно дифференцировать и пространственно локализовать. Они начинают прислушиваться к окружающему миру. (Когда люди прислушиваются, то замолкают.)

Наши наблюдения показывают, что у детей с нарушениями зрения существует разделенная с родителями репрезентация. Хотя у них отсутствует общая с родителями "зрительная картинка", однако существует разделенная репрезентация пространственного контекста. Пространственная стабильность окружающего мира - основа формирования такой репрезентации. От 10 до 12 месяцев ребенок уже очень хорошо знает пространство своей кроватки: он знает, куда чаще всего подходит мама, и ждет ее именно там; знает, куда кладут его любимую игрушку, и ищет ее только в этом месте. Не находя в привычном месте игрушку, малыш начинает хныкать, выражая свое неудовольствие. Видя малыша на месте "любимой игрушки", родители понимают, чего он хочет и к чему относится его требование.

На протяжении второго года жизни такое взаимодействие продолжает развиваться уже с использованием более широкого пространственного контекста. Ребенок идет на кухню, туда, где всегда получает еду и питье, поднимает руку к столу, хнычет, давая понять, чего он хочет. В данном случае указывание рукой заменяется перемещением малыша в знакомое ему место в пространстве. Родители в своей речи используют названия мест в квартире, и пространство получает вербальную маркировку. Такой маркировке соответствуют названия значимых объектов или действий, тем самым отдаленная окружающая среда получает объектно-пространственное кодирование.

Жестовая активность. У всех детей с грубыми нарушениями зрительной системы наблюдалась жестовая активность до того, как появлялась речь, и на первых стадиях овладения ею. Можно было отметить использование этими детьми как указующих, так и конвенциональных жестов. Поэтому можно сделать вывод, что появление жестов на определенном этапе детского развития является обязательным и не зависит от сопутствующих условий. Однако соотношение развития жестов и вербальных коммуникаций отличалось у зрячих детей и детей с нарушениями зрения. У зрячих детей жестовая активность снижалась по мере развития речи. У слепых детей в большинстве случаев она продолжала сохраняться на том же уровне, поэтому жесты оставались в отрыве от слов.

В 8 и 12 месяцев значимых различий между двумя группами детей не обнаружено. Все дети с нарушениями зрения использовали жесты для коммуникаций, подчеркивая движением руки требование. В полтора и два года различия между группами появляются (F(1.9) = 6; р < 0.05 и F(1.9) = = 12.4; р < 0.01, соответственно). Это происходит потому, что у детей с нарушениями зрения реже встречается сочетание жеста и слова.

Кроме этого у детей с грубыми нарушениями зрительной системы наблюдались важные особенности в проявлениях жестовой активности. Они больше использовали конвенциональных жестов, чем указующих, в то время как у зрячих детей эта зависимость была обратной. Так, дети с нарушениями зрения в полтора и два года охотно используют при коммуникациях со взрослыми жесты согласия, несогласия, приветствия и прощания, но гораздо меньше взаимодействуют с объектами.

Зрячие дети использовали указующие жесты как для привлечения внимания и получения желаемого, так и для выражения своего интереса и удивления при демонстрации игрушек и предметов, указании на новые предметы. Во втором случае жесты поддерживали не только коммуникационную, но и исследовательскую деятельность ребенка. Именно таких жестов мало наблюдается у детей с нарушениями зрения. Дети с грубыми нарушениями зрительной системы использовали указующие жесты в основном по отношению к близким объектам и знакомому пространственному контексту, а дети с нормальным зрением - к отдаленным объектам и незнакомым предметам. Дети с нарушениями зрения практически не использовали движения указательного пальца и не демонстрировали объекты в руке в качестве жестов. Наиболее популярные указующие жесты - это вытянутая рука и протянутая ладонь.

Для реализации своей жестовой активности дети с нарушениями зрения опираются на знания пространственных закономерностей своего окружения. Жесты по отношению к объектам, имеющим жесткую пространственную локализацию, были всегда настойчивыми, а жесты по отношению к звучащим перемещаемым объектам быстро угасали. Кроме того, надо отметить, что дети с нарушениями зрения активнее, чем зрячие дети, использовали движения тела в виде жестов. У них рано появляются зачатки действий-символов.

Звуковые и речевые имитации. На рис. 2 представлены данные по звуковой и речевой имитации. В среднем дети с нарушениями зрения во всех возрастных группах проигрывают своим сверстникам без его нарушения. Однако ни в одном возрасте различия не были высокозначимыми. При этом нужно отметить, что дети с нарушениями зрения отстают по показателям имитации ⁵ , но в несколько более позднем возрасте все-таки имитируют и звуки, и слова.