Психология личности

Фактор F3: заработок. Как и предыдущие факторы, фактор F3 связан с полом, причем у женщин оценки по этому фактору оказались существенно ниже, чем у мужчин: высокие оценки имеют лишь 12% женщин и 32% мужчин. Утверждения, входящие в этот фактор, оказались наиболее стабильными и не изменились после разделения выборки на мужчин и женщин. Поэтому интерпретация этого фактора представляется наиболее легкой: высокие оценки по нему свидетельствуют о признании ценности денег и усилий, прилагаемых для их заработка.

Распределение оценок по фактору F3 среди различных возрастных групп показывает, что ценность трудовых усилий максимальна в средних - наиболее экономически активных возрастных группах. Падение трудового энтузиазма в старшей группе вполне объяснимо и предсказуемо, а вот крайне низкие (даже на общем невысоком фоне) значения этого фактора у молодежи оказались для нас неожиданными.

Оценки по фактору F3 среди возрастных групп распределились следующим образом: 17 - 24 года - 12%, 25 - 39 лет - 28%, 40 - 55 лет - 32%, 55 лет и старше - 21%. Уровень доходов и образования положительно коррелирует со значениями фактора F3, причем наблюдается значительный отрыв высокообеспеченных респондентов от низко- и среднеобеспеченных. Процент респондентов, имеющих высокие оценки по данному фактору, составляет в группе "бедных" 16%, в группе "среднеобеспеченных" - 25%, а в группе "богатых" - 67%. Можно сделать вывод, что именно этот фактор является наиболее адекватным индикатором экономического успеха. Однако трудно судить о том, отражает ли он выгодную для индивида интерпретацию своего финансового благополучия, либо является психологической предпосылкой, которая сделала это благополучие возможным.

Наличие семьи и детей положительно коррелирует с фактором F3: респонденты, имеющие семью и детей, больше убеждены в необходимости зарабатывать деньги, чем одинокие и бездетные.

ОБСУЖДЕНИЕ РЕЗУЛЬТАТОВ

Первый результат исследования, представляющий несомненный интерес, - это выявленная нами трехфакторная структура установок по отношению к деньгам. Поскольку применяемый нами опросник уже использовался для изучения экономических установок жителей западных стран, мы имеем возможность сравнить наши результаты с полученными ранее. В работах западных исследователей упоминаются 5 и 6-фактор-ные пространства, полученные с использованием аналогичных инструментов [16, 17, 20 - 23], из чего можно сделать вывод, что экономические установки российского населения в настоящий момент отличаются гораздо меньшей дифференцированностью и большей диффузностью, чем установки жителей западных стран. Это свидетельствует о том, что отношение к деньгам в обыденном сознании россиян только начинает складываться и еще не достигло уровня "когнитивной сложности", отличающей экономические установки западного сознания.

Вторым важным результатом оказалась мощность основного из выявленных нами факторов - Тревожности. Трудность интерпретации этого фактора обусловлена большим разнообразием входящих в него утверждений, часто противоречащих друг другу по смыслу, но при этом относящихся к одному и тому же полюсу данного фактора. Возможным объяснением этого факта может служить предположение, что сам процесс перестройки традиционных экономических установок вызывает в сознании респондентов противоречия и путаницу, которая и является одной из причин тревоги. Этот феномен известен в социальной психологии как когнитивный диссонанс. Другая причина - объективные обстоятельства, вызывающие беспокойство респондентов за свое материальное положение. Однако в сознании обе эти реальности (объективная и субъективная) сливаются в единый аффективный комплекс, влияющий не только на установки, но и на поведение. Подтверждением аффективной заряженности темы денег для респондентов стало и недоверчивое отношение многих из них к самой процедуре опроса. Так, в одной из групп, где респондентами выступали школьные учителя, 58% отказались заполнить анкету, сочтя вопросы "неприличными".

Большое значение имеет установленный нами факт, что модели "тревожного поведения" резко различаются у мужчин и женщин. Женщины чаще выражают свою тревогу через импульсивное экономическое поведение (неразумные траты и покупки, за которыми следует раскаяние и чувство вины). А мужчины чаще прибегают к проекции своей тревоги вовне, проявляя подозрительность к окружающим, недоверие к партнерам и открытые стычки с членами семьи.

Различное наполнение факторов Тревожность и Бережливость-Расточительность у мужчин и женщин явилось для нас довольно неожиданным результатом, нуждающимся в объяснении. Можно предположить, что отсутствие устоявшихся социальных установок по отношению к деньгам вызвало к жизни попытки воскресить существующие в культуре досоветские модели экономического поведения, знакомые населению по художественной литературе и кинофильмам. Многие социологи, занимавшиеся анализом тендерных отношений и тендерных ролей в современной России, отмечают своеобразный ренессанс патриархальной семейной модели: мужчина - добытчик, женщина -хранительница очага [2,6,9,11]. Это подтверждается популярностью в России глянцевых женских журналов и латиноамериканских сериалов, воспроизводящих подобные семейные отношения, а также практически полной индифферентностью российских женщин к проблемам женского равноправия.

Патриархальность экономических установок москвичей выразилась в том, что женщины видят свою экономическую роль скорее в расходовании денег, чем в их заработке, и отказываются воспринимать деньги как инструмент власти и престижа. Мужчины же, наоборот, признают свою роль "добытчика", зарабатывающего деньги, и именно поэтому имеющего власть ими распоряжаться. Обе эти установки одинаково чреваты внутренними и внешними конфликтами, вызывающими тревогу. Женщина, легкомысленно относящаяся к зарабатыванию денег и конструирующая свою половую идентичность в процессе потребления определенных товаров (одежды, косметики и т.п.), попадает в зависимость от мужчины, который ее содержит. Мужчина же, считающий способность зарабатывать деньги признаком своей половой состоятельности (власти, статуса, уважения), зависит от экономических обстоятельств, которые не всегда позволяют ему подтверждать эту состоятельность. В целях уменьшения возникающего когнитивного диссонанса они прибегают к различным стратегиям. Женщины пытаются восстановить контроль над ситуацией через иррациональное потребление (расточительство) и последующее раскаяние и самообвинение. Мужчины стремятся сохранить самоуважение, отрицая значение денег или скрывая свое материальное положение от окружающих.

Полученные данные показывают, что тема денег является одной из болевых точек современного российского сознания, в которой сосредоточены конфликтные смыслы и аффективные комплексы, чреватые психологическими проблемами, межличностными конфликтами и душевными расстройствами. Мы видим один из дальнейших путей развития темы денежной тревожности в конструировании инструмента (теста или опросника), направленного на ее диагностику. Подобный инструмент необходим для выявления психологических проблем, связанных с темой денег, неадекватного экономического поведения и психических расстройств "на экономической почве". В настоящее время не существует ни общепризнанной классификации, ни статистики подобных расстройств, однако выявленный нами высокий уровень тревожности населения по отношению к деньгам позволяет предположить: число подобных расстройств сопоставимо с такими традиционными нозологическими категориями, как ипохондрия или агорафобия.

Фактор Тревожности можно назвать аффективной составляющей экономических установок, а оставшиеся два фактора (Бережливость- Расточительность и Заработок) - рациональными компонентами отношения к деньгам. Именно динамика этих двух факторов помогает понять, как меняются экономические взгляды населения в переходный период от социализма к капитализму. В западной социологии и социальной психологии часто применяется понятие "протестантская трудовая этика", первоначально сформулированное М. Вебером и получившее многочисленные подтверждения в эмпирических исследованиях установок и ценностей европейцев и американцев [16, 17, 21]. Суть этой этики применительно к деньгам можно сформулировать в виде правила: "Больше зарабатывать, меньше тратить". Действительно, в этой этической системе подчеркивается важность постоянного труда, упорных усилий, самодисциплины и высоких экономических достижений, т.е. богатства. Вместе с тем осуждается роскошь, расточительство, потакание человеческим страстям и слабостям. Скромный, даже аскетический образ жизни признается одной из основных добродетелей. Подобное сочетание трудолюбия и бережливости позволило, по мнению Вебера, молодому классу европейской буржуазии сколотить первоначальный капитал и способствовало развитию капитализма. Образ жизни нарождавшегося класса буржуазии противопоставлялся образу жизни потомственной аристократии, которой в равной мере были не свойственны обе эти добродетели. Их экономическое поведение и установки можно охарактеризовать принципом: "Тратить, не зарабатывая" [19]. Современная трудовая этика в развитых странах Запада характеризуется по-прежнему высокой ценностью трудолюбия. Однако на протяжении всего XX столетия аскетизм и бережливость постепенно сдавали свои позиции противоположному принципу: консумеризму. Лозунгом современного западного "общества потребления" является правило: "Больше зарабатывать, чтобы больше тратить". Недаром даже показателем стабильности экономики является в США "индекс потребительского доверия": готовность покупателей тратить деньги на новые дорогостоящие товары, а не откладывать их "на черный день".

Трудовая этика позднего советского периода лучше всего сформулирована знаменитой формулой: "Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что платят". Идеалы всеобщего равенства, вылившиеся в уравнительную систему оплаты труда, привели к тому, что труд совершенно обесценился, а потребление свелось к удовлетворению простейших физиологических потребностей. Отлынивание от работы было своеобразной "доблестью" советского человека, единственной доступной ему формой социального протеста. Несмотря на все коммунистические лозунги о "растущих потребностях населения", экономическое поведение советского человека регулировалось правилом: "Зарабатывать немного, тратить мало". Наряду с подозрительным отношением к "рвачам", людям, стремящимся заработать, советского человека характеризовало умение удовлетворяться малым, жить "натуральным хозяйством", преодолевать бесконечные бытовые трудности и неудобства. Характерная черта быта тех лет - своеобразная "этика бедности", не допускающая выбрасывания старых вещей, поощряющая бесконечный ремонт предметов быта, обуви, техники, перешивание и донашивание чужой одежды, способность сделать все своими руками (от сарая до самолета).

Экономические установки любого человека можно упрощенно представить в виде точки в пространстве двух факторов: F3 (Заработок) и F2 (Бережливость-Расточительность) (см. рис. 2); изменение установок - как перемещение точки в этом факторном пространстве. Скажем, переход от аристократических установок к раннебуржуазным представлял собой движение по диагонали: от минимального значения F3 и максимального F2 к противоположным полюсам обеих факторов. Переход от протестантской трудовой этики к современному консумеризму представляет собой движение по оси F2 в сторону увеличения значения этого фактора.

В рамках нашего исследования наибольший интерес представляет ответ на вопрос, в чем же заключается изменение экономических установок в современном российском обществе: является ли оно движением в сторону консумеризма, протестантской трудовой этики, или, может быть, аристократизма? Полученные нами результаты на московской выборке позволяют утверждать, что наблюдается движение во всех трех направлениях. Малообеспеченные представители среднего поколения (35 - 54 лет) демонстрируют высокие показатели по фактору F3 и низкие - по F2, что свидетельствует об их движении в сторону раннебуржуазных экономических установок. Средне- и высокообеспеченные респонденты в возрасте от 25 до 34 лет имеют высокие показатели по обоим факторам (F3 и F2), т.е. приняли установки западного "общества потребления". Наконец, среди самой молодой группы (17 - 24 года), особенно девушек, имеется довольно большой процент тех, чьи установки соответствуют "аристократической" модели: низкие показатели F3 и высокие F2. Последний результат вызывает особую тревогу и может быть связан с двумя факторами. Во-первых, уже отмеченным нами возрождением в постсоветской России патриархальной модели ролей, в которой женщине отводится роль домашней хозяйки, не работающей по найму и обслуживающей мужа и детей. При этом на первый план выходит именно деятельность, связанная с расходованием денег. Однако подобная деятельность подразумевает не столько максимизацию расходов, сколько разумное планирование семейного бюджета. Другим объяснением является "интоксикация" молодежи моделями потребления, навязываемыми рекламой, которая не уравновешивается моделями зарабатывания денег [1]. Молодежь, представленная в нашей выборке, практически не имеет собственного трудового опыта, так как состоит в основном из студентов, живущих на иждивении родителей и имеющих весьма смутное представление о процессах зарабатывания денег.

Очевидно, что такая по сути паразитическая установка молодого человека (стремление тратить деньги, не зарабатывая) не может обеспечить ему в будущем экономическое процветание, удовлетворительные условия жизни и психологическое благополучие. Поэтому неотложной социально- воспитательной задачей является формирование реалистического отношения к деньгам и денежным вопросам у молодежи. Программа, направленная на формирование экономических установок, должна включать в себя не только элементы формального экономического образования, но и грамотную пропаганду здорового экономического поведения (по аналогии с пропагандой здорового образа жизни).

ВЫВОДЫ

1. Выделенная нами трехмерная структура экономических установок москвичей, образованная факторами Тревожности, Бережливости-Расточительности и Заработка, отличается от более дифференцированной пяти- и шести-факторной структуры экономических установок жителей западных стран. Экономические установки российского населения отличаются большей синкретичностью, диффузностью и противоречивостью. Это свидетельствует о том, что они находятся в стадии становления.

2. Отношение москвичей к деньгам характеризуется высокой аффективной напряженностью, выражающейся в явном преобладании в структуре экономических установок фактора Тревожности. Причиной повышенной тревожности, связанной с финансовыми проблемами, являются как объективные экономические проблемы, так и когнитивный диссонанс, связанный с процессом изменения традиционных экономических установок и появлением в сознании конфликтного смысла денег.

3. Женщины и мужчины по-разному проявляют свою тревожность в экономических установках и реальном поведении. Женщины чаще выражают тревогу через импульсивное экономическое поведение (неразумные траты и покупки, за которыми следует раскаяние и чувство вины). Мужчины чаще прибегают к проекции своей тревоги вовне, проявляя подозрительность к окружающим, недоверие к партнерам и открытые конфликты с членами семьи. Эти различия в экономических установках мужчин и женщин объясняются возрождением в постсоветской России патриархальной модели распределения ролей: мужчина - добытчик, женщина - хранительница очага. Возникающие в результате принятия этих ролей конфликтные смыслы сосредоточены у женщин вокруг проблемы контроля над экономической ситуацией (основной симптом - импульсивность, т. е. отсутствие контроля). У мужчин конфликтный смысл денег связан с социальным статусом, престижем и самоуважением (основной симптом - демонстрация власти и силы).

4. Содержательное изменение экономических установок в переходный период можно описать как движение в пространстве двух факторов Бережливость-Расточительность и Заработок.

Различное сочетание этих факторов дает четыре идеальных типа экономических установок: советский ("Мало зарабатывать, мало тратить"), протестантская трудовая этика ("Много зарабатывать, мало тратить"), консумеризм ("Много зарабатывать, много тратить") и паразитизм ("Много тратить, не зарабатывая"). Результаты исследования позволяют утверждать, что наблюдается движение трех возрастных групп населения в трех различных направлениях. От советского типа экономического поведения старшая возрастная группа (40 - 55 лет) движется в сторону протестантской трудовой этики, обеспеченные россияне среднего возраста (25 - 39 лет) - в сторону консумеризма, а совсем юные респонденты, еще не озабоченные экономическими проблемами (18 - 24 года), пока предпочитают паразитическую позицию.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Балабанова Е. С. Социально-экономическая зависимость и социальный паразитизм как формы адаптации к социально-экономическим условиям // Способы адаптации населения к новой социально-экономической ситуации в России / Под ред. Бутенко И. А. М.: МОНФ, 1999.

2. Баскакова М. Е. Равные возможности и тендерные стереотипы на рынке труда. М.: МЦГИ, 1998.

3. Бреева Е. Б. Дети в современном обществе. М., 1999.

4. Бутенко И. А. Способы адаптации населения к новой социально- экономической ситуации в России. М.: МОНФ, 1999.

5. Дейнека О. С. Динамика макроэкономических компонентов образа денег в обыденном сознании // Психол. журн., 2002. N 2. С. 36 - 46.

6. Здравомыслова Е., Темкина А. (ред.) Тендерное измерение социальной и политической активности в переходный период. СПб.: ЦНСИ, 1996. Вып. 3.

7. Козина ИМ. Что определяет статус "кормильца" семьи? // Социологические исследования. 2000. N11.

8. КосалсЛ. Я., Рывкина Р. В. Социология перехода к рынку в России. М., 1998.

9. Малышева М. М., (ред.) Тендерные аспекты социальной трансформации: Демография и социология. N 15. М.: ИСЭПН, 1996.

10. Мещеркина Е. Бытие мужского сознания: опыт реконструкции маскулинной идентичности среднего и рабочего класса // О муже(]Ч)ственности: Сб. статей. М.: НЛО, 2002.

11. Пфау-Эффингер Б. Опыт кросс-национального анализа тендерного уклада // Социологические исследования. 2000. N11.

12. Фенъко А. Б. Проблема денег в зарубежных психологических исследованиях // Психол. журн. 2000. N 1. С. 50 - 62.

13. Шестопал Е. Б. (ред). Гражданская культура в современной России. М.: МОНФ, 1999.

14. Furnham A. Many sides of the coin: the psychology of money usage // Personality and Individual Differences. 1984. N 5. P. 95 - 103.

15. Furnham A. A short measure of economic beliefs // Personality and Individual Differences. 1985. N 6. P. 123- 126.

16. Furnham A.,Argyle M. The Psychology of Money. London: Routledge, 1998.

17. Hanley A., Wilhelm M. Compulsive buying: An exploration into self- esteem and money attitudes // J. of Economic Psychology. 1992. N 13. P. 5 - 18.

18. Rubinstein W.D. Survey report on money // Psychology Today. 1981. N 5. P. 24 - 44.

19. Rubinstein W.D. Elites and the Wealthy in Modern British History. Brighton: Harvester, 1987.

20. Tang T. The meaning of money revisited // J. of Organizational Behavior. 1992. N 13. P. 197 - 202.

21. Tang T. The meaning of money: extension and exploration of the money ethic scale // J. of Organizational Behavior. 1993. N 14. P. 93 - 99.

22. Tang T. The development of short money ethic scale // Personality and Individual Differences. 1997. N 19. P. 809 - 816.

23. Yamamuchi K., Temper D. The development of a money attitude scale // J. of Personality Assessment. 1982. N 46. P. 522 - 528.

24. Wosinski M., Pietras M. Economic socialization of Polish children in different macro-economic conditions // J. of Economic Psychology. 1990. N 11. P. 515 - 529.

25. Zabukovec V., Polic M. Yugoslavian children in a situation of rapid economic changes // J. of Economic Psychology. 1990. N 11. P. 529 - 543.

PSYCHOLOGICAL ANALYSIS OF MOSCOW POPULATION' ATTITUDES TO MONEY

A. B. Fen'ko

Cand. sci. (psychology), associate professor, department of psychological consulting, The Moscow City University of Psychology and Education, Moscow

The results of the empirical research of the economic attitudes structure are described. Three predominated factors were revealed - anxiety, spending/saving and wages. The correlations between economic attitudes and age-related, gender and social- economical factors were found. The conclusions were made about the dynamics of economic attitudes of the Russians during transition period.

Key word: economic attitudes, economic behavior, anxiety, spending, saving, wages, cognitive dissonance, gender patterns.

Кросскультурные исследования. ПЕРЕМЕНЫ В МАССОВОМ СОЗНАНИИ РОССИЙСКОЙ ДИАСПОРЫ В СТРАНАХ БАЛТИИ

Автор: Р. Х. СИМОНЯН

© 2004 г. Р. Х. Симонян

Кандидат философских наук, руководитель Российско-Балтийского центра Института социологии РАН, Москва

Анализируются изменения в ориентациях и установках российской диаспоры в странах Балтии, предлагается психологическая типология составляющих ее групп, прослеживается динамика изменений в массовом сознании и настроении различных слоев титульного населения. Рассматривается процесс адаптации представителей российской диаспоры к условиям современного рынка труда в Балтии и появление в ее среде нового этнопсихологического феномена - "еврорусских".

Ключевые слова: психологический тип, образ нации, толерантность, перекрестная идентификация, этностереотипы, ценностные ориентации.

Проблемы взаимоотношений России и государств постсоветского пространства часто лежат не столько в политической или экономической, сколько в психологической сфере. А здесь определяющую роль играет положение и самосознание русских диаспор в новом зарубежье. Покажем это на результатах многолетних социологических исследований (включая факторный анализ газетной периодики), проведенных под руководством автора в бывших республиках Прибалтики, а теперь независимых странах Балтии.

В основном российская община в странах Балтии сформировалась в послевоенный период. Исследования социальной структуры в республиках Прибалтики, проведенные Институтом социологии показали, что к началу 90-х гг. прошлого века можно было выделить несколько четко очерченных групп, каждая из которых отличалась своими социально-психологическими особенностями.

Первую, довольно обширную группу, составляли коренные россияне, проживающие здесь еще с довоенных, или даже дореволюционных лет. Особенность данной группы заключается в том, что это наиболее интегрированная часть диаспоры со всеми характерными признаками -владение языком титульной нации, высокая степень толерантности, усвоение принятых норм поведения, интерес к культуре страны проживания. Данная часть российской общины, сохраняя свою национальную культуру, была достаточно глубоко интегрирована с титульным населением, поэтому между ними не возникало напряженности в отношениях: чаще всего их воспринимали как своих. Они даже приобретали черты внешнего облика коренных жителей. Их удельный вес в Прибалтике составлял, по нашим данным, 15 - 17% от численности всей общины.

Ко второй группе можно отнести представителей российской творческой интеллигенции, оказавшихся здесь после Второй мировой войны. Для этих людей переезд в Балтию, где идеологическое давление не было таким тотальным, как в России, являлся своеобразным способом эмиграции на Запад. Это была самая немногочисленная, но очень авторитетная группа. Ее представлители по разным причинам (в том числе и по пресловутому "пятому пункту") оказались невостребованными в Москве, Ленинграде, других научных и педагогических центрах Советского Союза. А здесь их как квалифицированных специалистов охотно принимали на работу.

Сформировавшееся таким образом сообщество создало вокруг себя особую психологическую атмосферу, которая и стала привлекательной для самостоятельно мыслящих людей из других частей Союза. Представители этой группы, хотя и воспринимались титульным населением в качестве "чужаков", пользовались здесь симпатией, у них, как правило, не было языковых проблем, что в свою очередь еще больше увеличивало влияние этих людей на окружение. В Прибалтике всегда сохранялась дистанцированность литературы, театра, публицистики на языках титульного населения от идеологических служб. Скромные размеры этой элитарной группы (1 - 2% от численности общины) компенсировалась ее высоким авторитетом, она оказывала заметное воздействие на умонастроения местного населения. Это создавало дополнительную мотивацию и особый психологический комфорт для их деятельности. Господствующая ориентация представителей этой группы - творческое самовыражение.

В третью, более многочисленную (6 - 8%) группу, входили инженеры, врачи, учителя, работники научно-исследовательских институтов, театральные деятели, журналисты и т.п. В формировании этой группы основную роль сыграли приглашения конкретных специалистов, распределение после окончания вузов и пр. Таким образом, эти две последние группы представляли российскую, или, точнее, многонациональную советскую, интеллигенцию, если и не интегрированную в новое общество, тем не менее отличавшуюся постоянной готовностью к широкому взаимодействию с ним.

Четвертая группа, составляющая 10 - 12% общины, включала высококвалифицированных рабочих, занятых освоением новых технологий на крупных предприятиях. Их переезд в Балтию вызывался производственной необходимостью и помимо этого способствовал повышению профессионально- технического потенциала республик. Представителей двух последних групп объединяло сознание того, что их знания и профессиональная квалификация здесь востребованы, а условия труда и быта соответствуют их ожиданиям. В целом представители вышеперечисленных групп вызывали у титульного населения благоприятное, в худшем случае, нейтральное отношение, так как у них доминировали установки на сотрудничество.

Но появление на прибалтийской земле офицеров Советской Армии воспринималось уже совсем по-другому. Вместе с членами своих семей эти офицеры составляли многочисленную (не менее 15%) и весьма заметную прослойку, населения - пятую группу. Ее психологическое своеобразие было связано с "кочевым" образом жизни и соответствующей диспозицией ее представителей. Их характерная особенность - вполне объяснимая замкнутость, корпоративная солидарность. Даже на межличностном уровне взаимодействие с местным населением носило случайный характер. Но если временное пребывание офицерского корпуса Прибалтийского военного округа регламентировалось специальным приказом и выполняющие этот приказ были по существу людьми подневольными, то офицеры-отставники, составляющие шестую группу, жителями Балтии становились по личным предпочтениям. Естественно, это вызывало весьма негативное отношение коренных жителей. А самовосприятие офицеров-отставников как освободителей Прибалтики, чем они справедливо гордились, с нарастанием кризисных явлений в советской экономике вызывала лишь раздражение у значительной части населения этих республик. Тем более что в социально-бытовом плане отставники и члены их семей отличались, наряду с обладанием различными льготами, особой энергетикой и активностью. Ориентация этой группы, составлявшей 7 - 8% численности русскоязычных жителей Прибалтики, - справедливое, по их представлениям, получение социальных и материальных благ за доблестную службу.

И, наконец, две группы с самым низким статусом. Седьмая - это представители рядового состава срочной службы, которым после отбытия воинской повинности в Прибалтике удалось там остаться, закрепиться, а затем и перевезти своих родственников ("иммиграционный шлейф"). Здесь помимо русских большую долю составляли представители славянских народов - украинцы, белорусы, а также других народов СССР. Доля этой группы в российской диаспоре - 10 - 12%. Лица, переехавшие в Балтию по оргнабору, составили восьмую, самую многочисленную (не менее трети диаспоры) группу. В нее, как правило, рекрутировались жители наиболее бедных российских регионов, - в основном, из сопредельных областей российского Нечерноземья. Естественно, что быстрое предоставление им жилья как работающим на предприятиях, имеющих фонды для его строительства, вызывало недовольство коренного населения. Так, к 1991 г. более 90% русских жителей Таллинна имели отдельные квартиры.

Психологическое напряжение, которое возникало между составляющими две последние группы и представителями титульного населения на бытовом уровне, носило не столько межэтнический, сколько межкультурный характер. Подобные межгрупповые столкновения, где бы они ни наблюдались (в Москве, Санкт-Петербурге или Таллинне), не имеют сколько-нибудь значимой этнонациональной природы. Здесь этническое является лишь внешней оболочкой контрастных кросскультурных (например, "образованные- необразованные", "горожане-селяне", "местные-пришлые" и т п.) различий.

Подобную ситуацию вполне можно считать типичной, ибо к концу 60-х гг. в стране сформировалась огромная армия маргиналов, кочующая от одной всесоюзной стройки к другой. Ускоренные темпы индустриализации, таким образом, создали не только острые экологические, но и психологические проблемы. В связи с развивающимся кризисом социалистической экономики эти проблемы приобретали все более конфликтные формы, что четко прослеживается и на примере Прибалтики.

Кроме того, здесь проявились и глобальные процессы. Повсеместно основная часть неквалифицированных рабочих - это вчерашние крестьяне, которые еще не порвали духовные и родственные связи с деревней. Но постепенно утрачивая связь с прошлым, большинство из них переходит в маргинализированный слой. Его психологический стержень - поведенческая неустойчивость. Он почти оторвался от корней, но его окружает пока еще не его среда, носители которой кажутся ему врагами, поэтому разрушительные идеи легко находят у него отклик. Меньшинство, которое смогло приобрести новый статус, т.е. более или менее крепко встать на ноги, обрело определенную психологическую устойчивость. Его труднее увлечь на путь ниспровержений. Этот тип уже ближе к социально-психологической модели позднего мигранта, стаж проживания которого в новой среде насчитывает не менее трех десятилетий.

Что же лежит в основе психологии мигранта? Мигрант, или по принятой тогда в СССР терминологии, лимитчик покидает родину потому, что там возникло чрезмерное несоответствие между его стремлениями и тем, что может предложить ему общество. Он бежит не от родины, а за психологическим комфортом (точнее, за высоким уровнем потребления), поэтому местные жители (и их культура) - в его глазах - лишь досадная помеха. Он ведь приехал не к ним, его привела сюда надежда на "лучшую долю". То, что здесь в его взаимодействии с новым социумом нет этнической составляющей, наглядно показывают отношения между мигрантами двух первых и двух последних групп: они всегда были напряженными. В известной мере они напоминают отношения между переселенцами в Израиль первой и последней волны. Точно так же в отличие от "ранних мигрантов" "поздние" активно не воспринимают местную культуру, не стремятся овладевать языком титульной нации, но зато воинственны и не толерантны. Значительную часть нашей общины в Балтии составили представители этих двух самых низкостатусных групп. Представители именно этих двух маргинальных групп весной 1991 г. наиболее активно проголосовали за выход Латвии и Эстонии из состава СССР, полагая, что выгоднее жить в богатой и комфортной Прибалтике, чем в единой, но бедной России. Национально-патриотический мотив в принятии экзистенциального решения оказался слабее прагматического. Для изменения взглядов потребовалось, чтобы они почувствовали себя национально ущемленными.

Для развернутой характеристики этого большинства можно воспользоваться результатами наших исследований в рамках проекта "От национального самосознания к гражданскому действию" Института социологии, осуществленных весной 1991 г., всего за три-четыре месяца до распада СССР. Были проведены масштабные (более двенадцати тысяч респондентов) репрезентативные опросы населения восьми союзных республик, в том числе Латвии и Эстонии, по широкому кругу социально-психологических проблем [7]. Исследование показало, что значительная часть респондентов к моменту опроса хотя бы один раз в жизни пережила сильный эмоциональный стресс, вызванный неблагоприятным контактом с государственной или партийной бюрократией. От 20.2% опрошенных в Узбекистане до 38.2% в Эстонии и 49.6% в Латвии пережили морально-психологическое потрясение из-за действий властей, администрации, бюрократического произвола и т.п., допущенных по отношению к ним или к кому-то из близких. При этом были замечены весьма существенные различия в структуре причин, вызвавших стресс. Так, среди представителей русской диаспоры в Эстонии и Латвии наиболее типичные обстоятельства, которые привели к психологической травме, - это необоснованный отказ в получении жилья, незаконное понижение (или не повышение) в должности, незаслуженное депремирование (или столь же незаслуженное премирование другого), несправедливое лишение права на приобретение автомобиля, дачного участка, мебельного гарнитура, холодильника и т.п. имущества, служебные злоупотребления администрации и нежелание вышестоящих органов принимать меры, отказ в прописке близких родственников, в принятии ребенка в детский сад, предоставлении путевки в санаторий нуждающемуся в лечении и т.д. Такого рода события составляют 77.3% причин в Латвии и 86.6% в Эстонии, повлекших за собой серьезный психологический стресс представителей русской общины.

Иначе выглядит подобный перечень у латышей и эстонцев. Здесь в качестве стрессогенных факторов доминируют события, связанные с депортациями, различными репрессиями (в том числе и в отношении родителей, близких), со службой в Советской Армии (в основном, неуставные отношения), преследование за инакомыслие, высказывание собственного мнения, преследование на религиозной почве, запреты на выезд за границу навестить родственников, недоверие, оскорбление на национальной почве, унижение человеческого достоинства и т.п. В общем балансе стрессоров на эти причины указывали 76.2% латышей и 89.5% эстонцев.

Эти довольно серьезные различия в системе ценностей (у одних это "справедливость", у других - "свобода", "права личности") не должны восприниматься как сугубо этнические. Скорее они носят социально- культурный характер. Ведь с послевоенным миграционным потоком Балтию заполнил весьма специфический контингент, представлявший в основном социальнонеблагополучные слои советского общества. Эти люди сами были жертвами тоталитарного режима. Политика оргнабора рабочей силы, например, для предприятий Эстонии привела к тому, что за период с 1950 по 1990-й в Эстонию на постоянное жительство переехало 12% сельского населения Псковской области и 11.5% - Ленинградской.

При этом переселенцы не просто меняли места обитания и социальное положение, но и разрушали связь со средой, их породившей. Происходил процесс переосмысления ценностных установок личности. Не сформировавшаяся система взглядов часто замещалась "негативной самобытностью", основанной на противопоставлении себя чужому окружению. Социальные противоречия, которые на родине могли бы заставить человека бороться за преобразование общества, при переселении на территорию другого народа не разрешаются. Критическое настроение по отношению к своим властям на чужбине трансформируется в строгую и пристрастную оценку "чужих" - коренных жителей.

В объективном взгляде на миграцию всегда присутствует двойственность. С одной стороны, человека можно понять, если он бежит оттуда, где жизнь невыносима, общество организовано плохо, а государство не позволяет ему удовлетворить самые насущные потребности, где, наконец, осуществляется преследование по политическим, религиозным или иным мотивам. Но возникает естественный вопрос: а кто должен изменить это общество и государство? Массовая миграция формирует и усиливает предрасположенность, часто неосознанную, к социально-политическому иждивенчеству. Если гражданин уходит от этой задачи, то, следовательно, он возлагает ее на другого. Опросы жителей Копли и Ласнамяэ (районы Таллинна с самым высоким удельным весом русских), проведенные нами в 1988 - 89 гг. показали, что для психологии мигрантов характерна установка на то, что кто-то другой должен позаботиться о том, чтобы его страна стала пригодной для нормальной человеческой жизни, на других перекладывается и ответственность, и необходимость, и риск добиваться этой высокой гражданской цели. Выбор из указанных альтернатив во многом определяется степенью гражданского самосознания личности, ее диспозицией. На социально-политическое иждивенчество указывает и тот факт, что только 30 - 35% русских жителей Латвии и Эстонии, получивших здесь гражданство, принимают участие в выборах в парламент.

После распада СССР русские утратили свое особое, комфортное положение и вытекающее из него социальное самочувствие, которое изначально было связано с их исторической функцией в образовании Российского государства, Российской империи, а затем и Советского Союза, с интегрирующей ролью русского языка и русской культуры, но также и с внедрением в массовое сознание тезиса о том, что русский народ - это "старший брат", "первый среди равных". Более того, русским была уготована теперь совершенно иная роль. В глазах титульного населения они становились олицетворением (или напоминанием) того самого тоталитарного режима, от которого только что удалось избавиться. Как уже было отмечено, масштабы и последствия проблем, с которыми столкнулись русские в странах Балтии после распада Союза, лежали не столько в сфере экономики и политики, сколько в психологической.

Итак, к началу 90-х гг. в странах Балтии возник своеобразный малый интернационал (русские, белорусы, украинцы, татары, чуваши и др.), который воспринимался титульным населением в виде обобщенного понятия "русские", а его материальная и духовная основа оказалась в серьезном несоответствии с мировоззрением народов, живущих испокон веков на этой земле. На мигранта обычно больше обращают внимания, по нему судят о народе в целом. Поэтому самопредставление русских ("Мы - великая нация, одна из ведущих мировых культур", "Мы - нация Пушкина, Чайковского, Толстого, Чехова, Достоевского") не встречало адекватного отклика у представителей титульного населения. В Балтии в последней трети XX века российских переселенцев, к сожалению, так не воспринимали.

За прошедшее десятилетие наша община в странах Балтии существенно изменилась. С 1996 г. практически перестала существовать пятая группа. Советские офицеры, за исключением тех, кто быстро сориентировался и сумел демобилизоваться, и их семьи к тому времени в соответствии с межгосударственными соглашениями покинули Балтию. Резко уменьшилась и четвертая группа - высококвалифицированные рабочие и младший технический персонал. Национально-радикальные политики Латвии и Эстонии до сих пор склонны гордиться разрушением крупной промышленности, так как это, по их мнению, позволило избавиться от "чужой" рабочей силой. Впрочем, какая-то часть заводов сохранилась, а оставшиеся без работы русскоязычные квалифицированные специалисты нашли другое применение своим способностям: чаще всего в бизнесе.

Как дифференцируется сегодня наша община в странах Балтии? На первый план вышла социально-психологическая типология, связанная с экономическим положением представителей общины на рынке труда, их адаптацией к новым условиям жизни. В длительной социальной депрессии оказалась та часть русской интеллигенции, которая активно поддерживала демократические движения времен "поющей революции". Первые правительства суверенных республик были, в основном, националистическими, русофобскими. Их стараниями русская часть демократического движения (в том числе и участники русских сек-

Таблица 1. Изменения в массовом сознании русских в странах Балтии в период 1993 - 1996 гг.(в % к числу опрошенных) ¹

Примечание: * - нет данных.

¹ Return to the Western World. Tartu University Press, 1997. P 314.

ций "Народных фронтов" Эстонии и, особенно, Латвии) была грубо оттеснена на политическую периферию. В такой своеобразной форме оценивались их заслуги в установлении демократии. В итоге оказалось, что большинство русских явно переоценили демократизм национальных движений в Прибалтике. Идейно-психологическая растерянность русской элиты в странах Балтии во многом сродни той фрустрации, в которой пребывала основная часть демократической интеллигенции в России в 90-х гг. Многие ее представители до сих пор испытывают чувство стыда за то, что поверили в единство целей и интересов новой власти и народа, за эйфорический настрой августа 1991 г. Некоторое утешение и те, и другие видят в том, что и в Балтии, и в России подтвердилась известная закономерность революционного развития: кто своими усилиями создают новую власть, - оказываются первыми ее жертвами.

Характеризуя нынешнее психологическое самочувствие наиболее интеллектуальной части нашей диаспоры в странах Балтии, нужно сказать, что ни высокий профессионализм, ни большой стаж проживания, ни общая культура, ни знание титульного языка, ни даже получение гражданства не оказались сами по себе гарантиями материального благополучия в независимых государствах Балтии. Возникший новый рынок труда, как и в России, выдвинул и новый набор требований к желающим преуспеть.

Поэтому принадлежность к "инсайдерам" и "аутсайдерам" не имеет прямой корреляции с указанными типологическими группами. Исследования, проведенные нами в 1997 - 1998 гг. в Латвии и Эстонии, показали, что экономически продвинутые респонденты распределены по этим группам примерно в равной степени. Языковой барьер вполне мог компенсироваться энергией, напором, а недостаток общей культуры или стажа проживания - снижением (или даже отсутствием) моральных ограничений. Здесь представители седьмой и восьмой групп обладали своими очевидными преимуществами. Недавний опыт адаптации мигрантов к новой среде был использован для приспособления к изменяющимся экономическим условиям, что обеспечивало им большую психологическую устойчивость по сравнению с другими группами.

Более операциональна горизонтальная дифференциация по возрастным группам. Молодые, как правило, имеют существенно более высокий уровень жизни. У них и самая высокая самооценка, пик которой приходится на возрастную группу от 21 года до 30 лет. До одной четверти людей этой группы относит себя к высшим слоям общества. Причем внутри российской общины поляризация по уровню доходов существенно выше, чем у титульного населения. Самые неимущие в этой структуре - одинокие пенсионеры, у которых и самая низкая самооценка, свыше 80% относят себя к низшим слоям общества ² . Самопредставление представителей этой группы в странах Балтии и в России практически идентично.

Поэтому наиболее показательная типологизация представителей нашей общины в настоящий момент - это дихотомия: адаптировавшиеся к новым условиям, нашедшие свое место на новом рынке труда, или не сумевшие приспособиться к новым условиям жизни, т.е. "адаптанты" и "не-адаптанты". Дифференцировать нашу диаспору в Латвии и Эстонии можно и по признаку гражданской принадлежности: имеющие гражданство страны проживания, имеющие российское гражданство, не имеющие никакого гражданства, т.е. "неграждане" или апатриды. Но наиболее универсальный критерий дифференциации в нынешних условиях - имущественный.

Среди представителей российской общины в странах Балтии постепенно возрастает удельный вес тех, кто родился уже в независимых государствах. Однако пока еще заметное большинство составляют те, кто лично пережил драму вынужденной эмиграции. Распад СССР для многих из них - нечто вроде родовой травмы. Именно этот синдром никак не дает средним и старшим возрастным группам, составляющим сегодня большинство российской общины, избавиться от психологического дискомфорта. Россия их "не отпускает". Отношение к своей родине у этого большинства формируется из переплетения противоречивых чувств. С одной стороны досада и упрек: "Россия нас бросила", "Приходится жить с ними, а не со своими" и т.п. С другой - удовлетворение (часто неосознанное): "Мы оттуда вырвались". Но главное, что серьезно влияет на общественное настроение - это сознание того, что им приходится жить в чужой стране, с горечью отслеживая негативные процессы в своей. Эти настроения, особенно в первые годы после распада СССР, объединяли людей. У них было общее, интегрирующее: сожаление о потерянной Родине, ее ужасной судьбе, и потребность оправдать свой выбор.

Анализируя данные табл. 1, обращаешь внимание на следующие моменты. Лучшее социальное самочувствие зафиксировано у русских в Эстонии, что не удивительно, так как именно Эстония демонстрировала в середине 90-х гг. наибольшие в Балтии экономические достижения, что позволило ей решать актуальные для всего населения, в том числе и для русской его части, социальные вопросы. Здесь же и большая доля русских, положительно оценивающих открытую либеральную экономику.

Ностальгические настроения для большинства русских жителей Балтии являются господствующим переживанием, но к середине 90-х гг. они становятся своеобразным эмоциональным фоном, сопровождающим жизнедеятельность представителей нашей общины, и утрачивает какую-либо практическую связь с реальной жизнью. При положительной оценке советской системы, выданной 2/3 респондентов, только каждый десятый хотел бы ее возвращения. В то же время даже в Латвии, где жизненные условия населения, в том числе и русского, наименее благоприятные в Балтии, возрастает доля тех, кто оценивает ее отрицательно. На оценки респондентов заметно воздействуют сложившиеся психологические установки. Доля положительной оценки перспектив новой экономической системы снижается у опрошенных во всех трех странах. Этот пессимизм по поводу ближайшего будущего экономики стран проживания никак не согласуется с возрастанием доли позитивной оценки экономического положения в личном плане. Результаты опроса показывают, что у респондентов, с одной стороны, возрастает скепсис по отношению к перспективам экономики в целом, а с другой -уверенность в перспективах улучшения экономического положения их семей. Возможно, это имманентно связано с низким уровнем жизни населения на исторической родине. Элементы такого сравнения постоянно присутствуют при оценке своего уровня жизни в новых условиях.

В государствах Балтии наши соотечественники особенно болезненно воспринимают неудачи России последних 10 - 12 лет. Ибо все это они вынуждены переживать на фоне экономических и политических достижений стран проживания. А отсюда еще один штрих раздвоенности сознания. С одной стороны, стремление дистанцироваться от России: "Я - не такой, я - другой". А с другой, наоборот, - сострадание, возмущение, стремление защитить ее от насмешек и унижений. Эта отличительная черта массового сознания ("расколотое сознание") значительной части российской общины заметно осложняет развитие интеграционных процессов. Представителям титульных народов Балтии трудно понять психологию россиян, переживающих унижение своего еще совсем недавно великого государства и народа. Их реакция -очень редко сочувствие, а чаще - злорадство как компенсация за свое былое унижение. Эти настроения были особенно характерны для первой половины 90-х гг., что отражалось в национальных СМИ ³ .

Народам, живущим на одной территории, прежде всего, необходимо идти к достижению взаимопонимания, признав, что существует только эта реальность и никакая иная невозможна. Это и есть первое условие диалога. Социально- психологическое напряжение возрастает там, где это условие отсутствует. В 90- х гг. в Прибалтике была популярна упрощенная схема того, как здесь менялось восприятие "этнически чуждых". Что в идеале хотел бы лимитчик при советской власти, скажем, в Латвии? Чтобы там все было так, как есть, но только лучше вообще без латышей. С чем, естественно, латыши категорически не могли согласиться. Что в идеале ожидал латышский хуторянин при советской власти? Чтобы Латвия была самостоятельной, а все русские вернулись в Россию. С чем последние были также не согласны, хотя и не с такой абсолютной категоричностью. Как это выглядит теперь, после распада СССР? В идеале русские хотели бы получить равноправие во всем: в политической жизни, в работе в государственных учреждениях, в государственном двуязычии и т.п. А латыши в идеале видели превращение своей страны в монокультурное и моноэтническое государство, образование которого возможно было достигнуть эмиграцией несогласных русских и ассимиляцией согласных.