Народная библиотека Владимира Высоцкого

Просыпаюся - ферзем!

II. Игра

Только прилетели - сразу сели.

Фишки все заранее стоят.

Фоторепортеры налетели -

И слепят, и с толку сбить хотят.

Но меня и дома - кто положит?

Репортерам с ног меня не сбить!..

Мне же неумение поможет:

Этот Шифер ни за что не сможет

Угадать, чем буду я ходить.

Выпало ходить ему, задире, -

Говорят, он белыми мастак! -

Сделал ход с е2 на е4...

Что-то мне знакомое... Так-так!

Ход за мной - что делать!? Надо, Сева, -

Наугад, как ночью по тайге...

Помню - всех главнее королева:

Ходит взад-вперед и вправо-влево, -

Ну а кони вроде - только буквой "Г".

Эх, спасибо заводскому другу -

Научил, как ходят, как сдают...

Выяснилось позже - я с испугу

Разыграл классический дебют!

Все следил, чтоб не было промашки,

Вспоминал все повара в тоске.

Эх, сменить бы пешки на рюмашки -

Живо б прояснилось на доске!

Вижу, он нацеливает вилку -

Хочет съесть, - и я бы съел ферзя...

Под такой бы закусь - да бутылку!

Но во время матча пить нельзя.

Я голодный, посудите сами:

Здесь у них лишь кофе да омлет, -

Клетки - как круги перед глазами,

Королей я путаю с тузами

И с дебютом путаю дуплет.

Есть примета - вот я и рискую:

В первый раз должно мне повезти.

Да я его замучу, зашахую -

Мне бы только дамку провести!

Не мычу не телюсь, весь - как вата.

Надо что-то бить - уже пора!

Чем же бить? Ладьею - страшновато,

Справа в челюсть - вроде рановато,

Неудобно - первая игра.

...Он мою защиту разрушает -

Старую индийскую - в момент, -

Это смутно мне напоминает

Индо-пакистанский инцидент.

Только зря он шутит с нашим братом,

У меня есть мера, даже две:

Если он меня прикончит матом,

Так я его - через бедро с захватом,

Или - ход конем - по голове!

Я еще чуток добавил прыти -

Все не так уж сумрачно вблизи:

В мире шахмат пешка может выйти -

Если тренируется - в ферзи!

Шифер стал на хитрости пускаться:

Встанет, пробежится и - назад;

Предложил турами поменяться, -

Ну, еще б ему меня не опасаться -

Я же лежа жму сто пятьдесят!

Я его фигурку смерил оком,

И когда он объявил мне шах -

Обнажил я бицепс ненароком,

Даже снял для верности пиджак.

И мгновенно в зале стало тише,

Он заметил, что я привстаю...

Видно, ему стало не до фишек -

И хваленый пресловутый Фишер

Тут же согласился на ничью.

1972 Так случилось - мужчины ушли…

Так случилось - мужчины ушли,

Побросали посевы до срока, -

Вот их больше не видно из окон -

Растворились в дорожной пыли.

Вытекают из колоса зерна -

Это слезы несжатых полей,

И холодные ветры проворно

Потекли из щелей.

Мы вас ждем - торопите коней!

В добрый час, в добрый час, в добрый час!

Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины...

А потом возвращайтесь скорей:

Ивы плачут по вас,

И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.

Мы в высоких живем теремах -

Входа нет никому в эти зданья:

Одиночество и ожиданье

Вместо вас поселилось в домах.

Потеряла и свежесть и прелесть

Белизна ненадетых рубах.

Да и старые песни приелись

И навязли в зубах.

Мы вас ждем - торопите коней!

В добрый час, в добрый час, в добрый час!

Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины...

А потом возвращайтесь скорей:

Ивы плачут по вас,

И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.

Все единою болью болит,

И звучит с каждым днем непрестанней

Вековечный надрыв причитаний

Отголоском старинных молитв.

Мы вас встретим и пеших, и конных,

Утомленных, нецелых - любых, -

Только б не пустота похоронных,

Не предчувствие их!

Мы вас ждем - торопите коней!

В добрый час, в добрый час, в добрый час!

Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины...

А потом возвращайтесь скорей:

Ивы плачут по вас,

И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.

1972 Когда я спотыкаюсь на стихах…

Когда я спотыкаюсь на стихах,

Когда ни до размеров, ни до рифм, -

Тогда друзьям пою о моряках,

До белых пальцев стискивая гриф.

Всем делам моим на суше вопреки

И назло моим заботам на земле

Вы возьмите меня в море, моряки,

Я все вахты отстою на корабле!

Любая тварь по морю знай плывет,

Под винт попасть не каждый норовит, -

А здесь, на суше, каждый пешеход

Наступит, оттолкнет - и убежит.

Всем делам моим на суше вопреки

И назло моим заботам на земле

Вы возьмите меня в море, моряки,

Я все вахты отстою на корабле!

Известно вам - мир не на трех китах,

А нам известно - он не на троих.

Вам вольничать нельзя в чужих портах -

А я забыл, как вольничать в своих.

Так всем делам моим на суше вопреки,

Так назло моим заботам на земле

Вы за мной пришлите шлюпку, моряки,

Поднесите рюмку водки на весле!

1972 Не гуди без меры, без причины…

Не гуди без меры, без причины, -

Милиционеры из машины

Врут

аж до хрипоты.

Подлецам сигнальте не сигнальте -

Пол-лица впечаталось в асфальте,

Тут

не до красоты.

По пути - обильные проулки...

Все автомобильные прогулки

Вплоть

надо запретить.

Ну а на моем на мотоцикле

Тесно вчетвером, но мы привыкли,

Хоть

трудно тормозить.

Крошка-мотороллер так прекрасен!

Пешеход доволен, но опасен -

МАЗ

или "пылесос".

Я на пешеходов не в обиде,

Но враги народа в пьяном виде -

Раз! -

и под колесо.

Мотороллер - что ж, он на излете

Очень был похож на вертолетик, -

Ух,

и фасон с кого!

Побежать и запатентовать бы,

Но бежать нельзя - лежать до свадьбы

У

Склифосовского.

1972 Баллада о гипсе (В. Абдулову)…

Нет острых ощущений - все старье, гнилье и хлам, -

Того гляди, с тоски сыграю в ящик.

Балкон бы, что ли, сверху, иль автобус - пополам, -

Вот это боле-мене подходяще!

Повезло! Наконец повезло! -

Видит бог, что дошел я до точки! -

Самосвал в тридцать тысяч кило

Мне скелет раздробил на кусочки!

Вот лежу я на спине

Загипсованный, -

Каждый член у мене -

Расфасованный

По отдельности

До исправности, -

Все будет в целости

И в сохранности!

Эх, жаль, что не роняли вам на череп утюгов, -

Скорблю о вас - как мало вы успели! -

Ах, это просто прелесть - сотрясение мозгов,

Ах, это наслажденье - гипс на теле!

Как броня - на груди у меня,

На руках моих - крепкие латы, -

Так и хочется крикнуть: "Коня мне, коня!" -

И верхом ускакать из палаты!

Но лежу я на спине

Загипсованный, -

Каждый член у мене -

Расфасованный

По отдельности

До исправности, -

Все будет в целости

И в сохранности!

Задавлены все чувства - лишь для боли нет преград, -

Ну что ж, мы сами часто чувства губим, -

Зато я, как ребенок, - весь спеленутый до пят

И окруженный человеколюбием!

Под влияньем сестрички ночной

Я любовию к людям проникся -

И, клянусь, до доски гробовой

Я б остался невольником гипса!

Вот лежу я на спине

Загипсованный, -

Каждый член у мене -

Расфасованный

По отдельности

До исправности, -

Все будет в целости

И в сохранности!

Вот жаль, что мне нельзя уже увидеть прежних снов:

Они - как острый нож для инвалида, -

Во сне я рвусь наружу из-под гипсовых оков,

Мне снятся свечи, рифмы и коррида...

Ах, надежна ты, гипса броня,

От того, кто намерен кусаться!

Но одно угнетает меня:

Что никак не могу почесаться, -

Что лежу я на спине

Загипсованный, -

Каждый член у мене -

Расфасованный

По отдельности

До исправности, -

Все будет в целости

И в сохранности!

Так, я давно здоров, но не намерен гипс снимать:

Пусть руки стали чем-то вроде бивней,

Пусть ноги опухают - мне на это наплевать, -

Зато кажусь значительней, массивней!

Я под гипсом хожу ходуном,

Наступаю на пятки прохожим, -

Мне удобней казаться слоном

И себя ощущать толстокожим!

И по жизни я иду,

Загипсованный, -

Каждый член - на виду,

Расфасованный

По отдельности

До исправности, -

Все будет в целости

И в сохранности!

1972 Мой Гамлет

Я только малость объясню в стихе,

На все я не имею полномочий...

Я был зачат, как нужно, во грехе, -

В поту и нервах первой брачной ночи.

Я знал, что отрываясь от земли, -

Чем выше мы, тем жестче и суровей.

Я шел спокойно прямо в короли

И вел себя наследным принцем крови.

Я знал - все будет так, как я хочу.

Я не бывал внакладе и в уроне.

Мои друзья по школе и мечу

Служили мне, как их отцы - короне.

Не думал я над тем, что говорю,

И с легкостью слова бросал на ветер -

Мне верили и так, как главарю,

Все высокопоставленные дети.

Пугались нас ночные сторожа,

Как оспою, болело время нами.

Я спал на кожах, мясо ел с ножа

И злую лошадь мучил стременами.

Я знал, мне будет сказано: "Царуй!" -

Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег,

И я пьянел среди чеканных сбруй.

Был терпелив к насилью слов и книжек.

Я улыбаться мог одним лишь ртом,

А тайный взгляд, когда он зол и горек,

Умел скрывать, воспитанный шутом.

Шут мертв теперь: "Аминь!" Бедняга! Йорик!

Но отказался я от дележа

Наград, добычи, славы, привилегий.

Вдруг стало жаль мне мертвого пажа...

Я объезжал зеленые побеги.

Я позабыл охотничий азарт,

Возненавидел и борзых, и гончих,

Я от подранка гнал коня назад

И плетью бил загонщиков и ловчих.

Я видел - наши игры с каждым днем

Все больше походили на бесчинства.

В проточных водах по ночам, тайком

Я отмывался от дневного свинства.

Я прозревал, глупея с каждым днем,

Я прозевал домашние интриги.

Не нравился мне век и люди в нем

Не нравились. И я зарылся в книги.

Мой мозг, до знаний жадный как паук,

Все постигал: недвижность и движенье.

Но толка нет от мыслей и наук,

Когда повсюду им опроверженье.

С друзьями детства перетерлась нить, -

Нить Ариадны оказалась схемой.

Я бился над вопросом "быть, не быть",

Как над неразрешимою дилеммой.

Но вечно, вечно плещет море бед.

В него мы стрелы мечем - в сито просо,

Отсеивая призрачный ответ

От вычурного этого вопроса.

Зов предков слыша сквозь затихший гул,

Пошел на зов, - сомненья крались с тылу,

Груз тяжких дум наверх меня тянул,

А крылья плоти вниз влекли, в могилу.

В непрочный сплав меня спаяли дни -

Едва застыв, он начал расползаться.

Я пролил кровь, как все, и - как они,

Я не сумел от мести отказаться.

А мой подъем пред смертью - есть провал.

Офелия! Я тленья не приемлю.

Но я себя убийством уравнял

С тем, с кем я лег в одну и ту же землю.

Я, Гамлет, я насилье презирал,

Я наплевал на Датскую корону.

Но в их глазах - за трон я глотку рвал

И убивал соперника по трону.

Но гениальный всплеск похож на бред,

В рожденьи смерть проглядывает косо.

А мы все ставим каверзный ответ

И не находим нужного вопроса.

1972 Проложите, проложите хоть туннель по дну реки…

Проложите, проложите

Хоть туннель по дну реки

И без страха приходите

На вино и шашлыки.

И гитару приносите,

Подтянув на ней колки, -

Но не забудьте - затупите

Ваши острые клыки.

А когда сообразите -

Все пути приводят в Рим, -

Вот тогда и приходите,

Вот тогда поговорим.

Нож забросьте, камень выньте

Из-за пазухи своей

И перебросьте, перекиньте

Вы хоть жердь через ручей.

За посев ли, за покос ли -

Надо взяться, поспешать, -

А прохлопав, сами после

Локти будете кусать.

Сами будете не рады,

Утром вставши, - вот те раз! -

Все мосты через преграды

Переброшены без нас.

Так проложите, проложите

Хоть туннель по дну реки!

Но не забудьте - затупите

Ваши острые клыки!

1972 Наши помехи - эпохе под стать…

Наши помехи - эпохе под стать,

Все наши страхи - причинны.

Очень собаки нам стали мешать,

Эти бездомные псины.

Бред, говоришь? Но - судить потерпи,

Не обойдешься без бредней.

Что говорить - на надежной цепи

Пес несравненно безвредней.

Право, с ума посходили не все -

Это не бредни, не басни:

Если хороший ошейник на псе -

Это и псу безопасней.

Едешь хозяином ты вдоль земли -

Скажем, в Великие Луки, -

А под колеса снуют кобели

И попадаются суки.

Их на дороге, размазавши в слизь,

Что вы за чушь создадите?

Вы поощряете сюрреализм,

Милый товарищ водитель!

Дрожь проберет от такого пятна!

Дворников следом когорты

Будут весь день соскребать с полотна

Мрачные те натюрморты.

Пса без намордника чуть раздразни, -

Он только челюстью лязгни! -

Вот и кончай свои грешные дни

В приступе водобоязни!

Не напасутся и тоненьких свеч -

За упокой - наши дьяки...

Все же намордник прекрасная вещь,

Ежели он на собаке.

Мы и собаки - легли на весы,

Всем нам спокойствия нету,

Если бездомные шалые псы

Бродят свободно по свету.

И кругозор крайне узок у вас,

Если вас цирк не пленяет:

Пляшут собачки под музыку вальс -

Прямо слеза прошибает!

Гордо ступают, вселяя испуг,

Страшные пасти раззявив, -

Будто у них даже больше заслуг,

Нежели чем у хозяев.

Этих собак не заманишь во двор -

Им отдохнуть бы, поспать бы...

Стыд просто им и семейный позор

Эти собачие свадьбы!

Или на выставке псы, например,

Даже хватают медали.

Пусть не за доблесть, а за экстерьер,

Но награждают - беда ли?

Эти хозяева славно живут,

Не получая получку, -

Слышал, огромные деньги гребут

За... извините - за случку.

Значит, к чему это я говорю,

Что мне, седому, неймется?

Очень я, граждане, благодарю

Всех, кто решили бороться.

Вон, притаившись в ночные часы,

Из подворотен укромных

Лают в свое удовольствие псы -

Не приручить их, никчемных.

Надо с бездомностью этой кончать,

С неприрученностью - тоже.

Слава же собаководам, качать!..

Боже! Прости меня, Боже!

Некуда деться бездомному псу?

Места не хватит собакам?

Это - при том, что мы строим вовсю,

С невероятным размахом?!

1972 Набат

Вот в набат забили:

Или праздник, или

Надвигается, как встарь,

чума.

Заглушая лиру,

Звон идет по миру, -

Может быть, сошел звонарь

с ума?

Следом за тем погребальным набатом

Страх овладеет сестрою и братом.

Съежимся мы под ногами чумы,

Путь уступая гробам и солдатам.

Бей же, звонарь, разбуди полусонных,

Предупреди беззаботных влюбленных,

Что хорошо будет в мире сожженном

Лишь мертвецам и еще нерожденным!

Нет, звонарь не болен! -

Видно с колоколен,

Как печатает шаги

судьба,

И чернеют угли -

Там, где были джунгли,

Там, где топчут сапоги

хлеба.

Выход один беднякам и богатым -

Смерть. Это самый бесстрастный анатом.

Все мы равны перед ликом войны,

Может, привычней чуть-чуть - азиатам.

Бей же, звонарь, разбуди полусонных,

Предупреди беззаботных влюбленных,

Что хорошо будет в мире сожженном

Лишь мертвецам и еще нерожденным!

Не во сне все это,

Это близко где-то -

Запах тленья, черный дым

и гарь.

А когда остыла

Голая пустыня,

Стал от ужаса седым

звонарь.

Всех нас зовут зазывалы из пекла

Выпить на празднике пыли и пепла,

Потанцевать с одноглазым циклопом,

Понаблюдать за Всемирным Потопом.

Бей же, звонарь, разбуди полусонных,

Предупреди беззаботных влюбленных,

Что хорошо будет в мире сожженном

Лишь мертвецам и еще нерожденным!

1972 Все с себя снимаю - слишком душно…

Все с себя снимаю - слишком душно,

За погодой следую послушно,

Но...

все долой - нельзя ж!

Значит, за погодой не угнаться -

Дальше невозможно раздеваться!

Да!

Это же не пляж!

Что-то с нашей модой стало ныне:

Потеснили "макси" - снова "мини",

Вновь,

вновь переворот!

Право, мне за модой не угнаться -

Дальше невозможно раздеваться,

Но -

и наоборот!

Скучно каждый вечер слушать речи.

У меня - за вечер по две встречи!

Тот

и другой не прост:

Значит, мне приходится стараться...

Но нельзя ж все время раздеваться -

Вот,

вот ведь в чем вопрос!

1972 Товарищи ученые

Товарищи ученые, доценты с кандидатами!

Замучились вы с иксами, запутались в нулях,

Сидите, разлагаете молекулы на атомы,

Забыв, что разлагается картофель на полях.

Из гнили да из плесени бальзам извлечь пытаетесь

И корни извлекаете по десять раз на дню, -

Ох, вы там добалуетесь, ох, вы доизвлекаетесь,

Пока сгниет, заплесневеет картофель на корню!

Автобусом до Сходни доезжаем,

А там - рысцой, и не стонать!

Небось картошку все мы уважаем, -

Когда с сольцой ее намять.

Вы можете прославиться почти на всю Европу, коль

С лопатами проявите здесь свой патриотизм, -

А то вы всем кагалом там набросились на опухоль,

Собак ножами режете, а это - бандитизм!

Товарищи ученые, кончайте поножовщину,

Бросайте ваши опыты, гидрид и ангидрид:

Садитеся в полуторки, валяйте к нам в Тамбовщину, -

А гамма-излучение денек повременит.

Полуторкой к Тамбову подъезжаем,

А там - рысцой, и не стонать!

Небось картошку все мы уважаем, -

Когда с сальцой ее намять.

К нам можно даже с семьями, с друзьями и знакомыми -

Мы славно тут разместимся, и скажете потом,

Что бог, мол, с ними, с генами, бог с ними, с хромосомами,

Мы славно поработали и славно отдохнем!

Товарищи ученые, Эйнштейны драгоценные,

Ньютоны ненаглядные, любимые до слез!

Ведь лягут в землю общую остатки наши бренные, -

Земле - ей все едино: апатиты и навоз.

Так приезжайте, милые, - рядами и колоннами!

Хотя вы все там химики и нет на вас креста,

Но вы ж ведь там задохнетесь за синхрофазотронами, -

А тут места отличные - воздушные места!

Товарищи ученые, не сумлевайтесь, милые:

Коль, что у вас не ладится, - ну, там, не тот аффект, -

Мы мигом к вам заявимся с лопатами и с вилами,

Денечек покумекаем - и выправим дефект!

1972 Жертва телевидения

Есть телевизор - подайте трибуну, -

Так проору - разнесется на мили!

Он - не окно, я в окно и не плюну, -

Мне будто дверь в целый мир прорубили.

Все на дому - самый полный обзор:

Отдых в Крыму, ураган и Кобзон,

Фильм, часть седьмая - тут можно поесть:

Я не видал предыдущие шесть.

Врубаю первую - а там ныряют, -

Ну, это так себе, а с двадцати -

"А ну-ка, девушки!" - что вытворяют!

И все - в передничках, - с ума сойти!

Есть телевизор - мне дом не квартира, -

Я всею скорбью скорблю мировою,

Грудью дышу я всем воздухом мира,

Никсона вижу с его госпожою.

Вот тебе раз! Иностранный глава -

Прямо глаз в глаз, к голове голова, -

Чуть пододвинул ногой табурет -

И оказался с главой тет-на-тет.

Потом - ударники в хлебопекарне, -

Дают про выпечку до десяти.

И вот любимая - "А ну-ка, парни!" -

Стреляют, прыгают, - с ума сойти!

Если не смотришь - ну пусть не болван ты,

Но уж, по крайности, богом убитый:

Ты же не знаешь, что ищут таланты,

Ты же не ведаешь, кто даровитый!

Как убедить мне упрямую Настю?! -

Настя желает в кино - как суббота, -

Настя твердит, что проникся я страстью

К глупому ящику для идиота.

Да, я проникся - в квартиру зайду,

Глядь - дома и Никсон и Жорж Помпиду!

Вот хорошо - я бутылочку взял, -

Жорж - посошок, Ричард, правда, не стал.

Ну а действительность еще кошмарней, -

Врубил четвертую - и на балкон:

"А ну-ка, девушки!" "А ну-ка, парням!"

Вручают премию в О-О-ООН!

...Ну а потом, на Канатчиковой даче,

Где, к сожаленью, навязчивый сервис,

Я и в бреду все смотрел передачи,

Все заступался за Анджелу Дэвис.

Слышу: не плачь - все в порядке в тайге,

Выигран матч СССР - ФРГ,

Сто негодяев захвачены в плен,

И Магомаев поет в КВН.

Ну а действительность еще шикарней -

Два телевизора - крути-верти:

"А ну-ка, девушки!" - "А ну-ка, парни!", -

За них не боязно с ума сойти!

1972 Свет потушите, вырубите звук…

Свет потушите, вырубите звук,

Дайте темноты и тишины глоток,

Или отыщите понадежней сук,

Иль поглубже вбейте под карниз гвоздок,

Билеты лишние стреляйте на ходу:

Я на публичное повышенье иду,

Иду не зрителем и не помешанным -

Иду действительно, чтоб быть повешенным,

Без палача (палач освистан) -

Иду кончать самоубийством.

1972 Оплавляются свечи на старинный паркет…

Оплавляются свечи

На старинный паркет,

И стекает на плечи

Серебро с эполет.

Как в агонии бродит

Золотое вино...

Все былое уходит, -

Что придет - все равно.

И, в предсмертном томленье

Озираясь назад,

Убегают олени,

Нарываясь на залп.

Кто-то дуло наводит

На невинную грудь...

Все былое уходит, -

Пусть придет что-нибудь.

Кто-то злой и умелый,

Веселясь, наугад

Мечет острые стрелы

В воспаленный закат.

Слышно в буре мелодий

Повторение нот...

Пусть былое уходит, -

Пусть придет что придет.

1972 При свечах тишина - наших душ глубина…

При свечах тишина -

Наших душ глубина,

В ней два сердца плывут, как одно...

Пора занавесить окно.

Пусть в нашем прошлом будут рыться люди странные,

И пусть сочтут они, что стоит все его приданное, -

Давно назначена цена

И за обоих внесена -

Одна любовь, любовь одна.

Холодна, холодна

Голых стен белизна,

Но два сердца стучат, как одно,

И греют, и - настежь окно!

Но перестал дарить цветы он просто так, не к случаю,

Любую ж музыку в кафе теперь считает лучшею...

И улыбается она

Случайным людям у окна,

И привыкает засыпать одна.

1972 Неужели мы заперты в замкнутый круг…

Неужели мы заперты в замкнутый круг?

Неужели спасет только чудо?

У меня в этот день все валилось из рук

И не к счастию билась посуда.

Ну пожалуйста, не уезжай

Насовсем, - постарайся вернуться!

Осторожно: не резко бокалы сближай, -

Разобьются!

Рассвело! Стало ясно: уйдешь по росе, -

Вижу я, что не можешь иначе,

Что всегда лишь в конце длинных рельс и шоссе

Гнезда вьют эти птицы удачи.

Ну пожалуйста, не уезжай

Насовсем, - постарайся вернуться!

Осторожно: не резко бокалы сближай, -

Разобьются!

Не сожгу кораблей, не гореть и мостам, -

Мне бы только набраться терпенья!

Но... хотелось бы мне, чтобы здесь, а не там

Обитало твое вдохновенье.

Ты, пожалуйста, не уезжай

Насовсем, - постарайся вернуться!

Осторожно: не резко бокалы сближай, -

Разобьются!

1972 По воде, на колесах, в седле, меж гробов и в вагонах…

По воде, на колесах, в седле, меж гробов и в вагонах,

Утром, днем, по ночам, вечерами, в погоду и без,

Кто за длинным рублем, ко за делом большим,

кто за крупной добычей - в погони

Отправляемся мы, судьбам наперекор и советам вразрез.

И вот нас бьют в лицо пощечинами ветры,

И жены от обид не поднимают век,

Но впереди - рубли длинною в километры,

И крупные дела, величиною в век.

Как чужую гримасу надел я чужую одежду,

Или в шкуру чужую на время я вдруг перелез:

До и после, в течении, вместо, во время и между

Поступаю с тех пор просьбам наперекор и советам вразрез.

Мне щеки обожгли пощечины и ветры,

Я взламываю лед и прохожу Певек.

Ах, где же вы, рубли длинною в километры?

Все вместо мне - дела длинною в век!

1972 Енгибарову - от зрителей

Шут был вор: он воровал минуты,

Грустные минуты тут и там,

Грим, парик, другие атрибуты

Этот шут дарил другим шутам.

В светлом цирке между номерами

Незаметно, тихо, налегке

Появлялся клоун между нами

Иногда в дурацком колпаке.

Зритель наш шутами избалован -

Жаждет смеха он, тряхнув мошной,

И кричит: "Да разве это клоун?!

Если клоун - должен быть смешной!"

Вот и мы... Пока мы вслух ворчали:

"Вышел на арену, так смеши!" -

Он у нас тем временем печали

Вынимал тихонько из души.

Мы опять ы сомненьи - век двадцатый,

Цирк у нас, конечно, мировой,

Клоун, правда, слишком мрачноватый,

Не веселый клоун, не живой.

Ну а он, как будто в воду канув,

Вдруг при свете, нагло, в две руки

Крал тоску из внутренних карманов

Наших душ, одетых в пиджаки.

Мы потом смеялись обалдело,

Хлопали, ладони раздробя.

Он смешного ничего не делал -

Горе наше брал он на себя.

Только балагуря, тараторя,

Все грустнее становился мим,

Потому что груз чужого горя

По привычке он считал своим.

Тяжелы печали, ощутимы...

Шут сгибался в световом кольце,

Делались все горше пантомимы,

И морщины глубже на лице.

Но тревоги наши и невзгоды

Он горстями выгребал из нас,

Будто многим обезболил роды...

А себе - защиты не припас.

Мы теперь без боли хохотали,

Весело по нашим временам:

"Ах, как нас прекрасно обокрали -

Взяли то, что так мешало нам!"

Время! И, разбив себе колени,

Уходил он, думая свое.

Рыжий воцарился на арене,

Да и за пределами ее.

Злое наше вынес добрый гений

За кулисы - вот нам и смешно.

Вдруг - весь рой украденных мгновений

В нем сосредоточился в одно.

В сотнях тысяч ламп погасли свечи.

Барабана дробь - и тишина...

Слишком много он взвалил на плечи

Нашего - и сломана спина.

Зрители и люди между ними

Думали: "Вот пьяница упал".

Шут в своей последней пантомиме

Заигрался - и переиграл.

Он застыл - не где-то, не за морем -

Возле нас, как бы прилег, устав.

Первый клоун захлебнулся горем,

Просто сил своих не рассчитав.

Я шагал вперед неукротимо,

Но успев склониться перед ним.

Этот трюк - уже не пантомима:

Смерть была - царица пантомим!

Этот вор, с коленей срезав путы,

По ночам не угонял коней.

Умер шут. Он воровал минуты -

Грустные минуты у людей.

Многие из нас бахвальства ради

Не давались: "Проживем и так!"

Шут тогда подкрадывался сзади

Тихо и бесшумно - на руках...

Сгинул, канул он, как ветер сдунул!

Или это шутка чудака?

Только я колпак ему - придумал,

Этот клоун был без колпака.

1972 Натянутый канат

Он не вышел ни званьем, ни ростом.

Не за славу, не за плату -

На свой, необычный манер

Он по жизни шагал над помостом -

По канату, по канату,

Натянутому, как нерв.

Посмотрите - вот он

без страховки идет.

Чуть правее наклон -

упадет, пропадет!

Чуть левее наклон -

все равно не спасти...

Но должно быть, ему очень нужно пройти

четыре четверти пути.

И лучи его с шага сбивали,

И кололи, словно лавры.

Труба надрывалась - как две.

Крики "Браво!" его оглушали,

А литавры, а литавры -

Как обухом по голове!

Посмотрите - вот он

без страховки идет.

Чуть правее наклон -

упадет, пропадет!

Чуть левее наклон -

все равно не спасти...

Но теперь ему меньше осталось пройти -

уже три четверти пути.

"Ах как жутко, как смело, как мило!

Бой со смертью - три минуты!" -

Раскрыв в ожидании рты,

Из партера глядели уныло -

Лилипуты, лилипуты -

Казалось ему с высоты.

Посмотрите - вот он

без страховки идет.

Чуть правее наклон -

упадет, пропадет!

Чуть левее наклон -

все равно не спасти...

Но спокойно, - ему остается пройти

всего две четверти пути!

Он смеялся над славою бренной,

Но хотел быть только первым -

Такого попробуй угробь!

Не по проволоке над ареной, -

Он по нервам - нам по нервам -

Шел под барабанную дробь!

Посмотрите - вот он

без страховки идет.

Чуть правее наклон -

упадет, пропадет!

Чуть левее наклон -

все равно не спасти...

Но замрите, - ему остается пройти

не больше четверти пути!

Закричал дрессировщик - и звери

Клали лапы на носилки...

Но строг приговор и суров:

Был растерян он или уверен -

Но в опилки, но в опилки

Он пролил досаду и кровь!

И сегодня другой

без страховки идет.

Тонкий шнур под ногой -

упадет, пропадет!

Вправо, влево наклон -

и его не спасти...

Но зачем-то ему тоже нужно пройти

четыре четверти пути!

1972 Я первый смерил жизнь обратным счетом…

Я первый смерил жизнь обратным счетом.

Я буду беспристрастен и правдив:

Сначала кожа выстрелила потом

И задымилась, поры разрядив.

Я затаился и затих, и замер,

Мне показалось, я вернулся вдруг

В бездушье безвоздушных барокамер

И в замкнутые петли центрифуг.

Сейчас я стану недвижим и грузен

И погружен в молчанье, а пока

Горн и меха земных газетных кузен

Раздуют это дело на века.

Хлестнула память мне кнутом по нервам,

В ней каждый образ был неповторим:

Вот мой дублер, который мог быть первым,

Который смог впервые стать вторым.

Пока что на него не тратят шрифта:

Запас заглавных букв - на одного.

Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,

Но дальше я поднялся без него.

Вот - тот, который прочертил орбиту,

При мне его в лицо не знал никто.

Все мыслимое было им открыто

И брошено горстями в решето.

И, словно из-за дымовой завесы,

Друзей явились лица и семьи:

Они все скоро на страницах прессы

Расскажут биографии свои.

Их - всех, с кем вел я доброе соседство, -

Свидетелями выведут на суд.

Обычное мое босое детство

Оденут и в скрижали занесут.

Чудное слово "Пуск!" - подобье вопля -

Возникло и нависло надо мной.

Недобро, глухо заворчали сопла

И сплюнули расплавленной слюной.

И вихрем чувств пожар души задуло,

И я не смел или забыл дышать.

Планета напоследок притянула,

Прижала, не желая отпускать.

Она вцепилась удесятеренно,

Глаза, казалось, вышли из орбит,

И правый глаз впервые удивленно

Взглянул на левый, веком не прикрыт.

Мне рот заткнул - не помню, - крик ли, кляп ли,

Я рос из кресла, как с корнями пень.

Вот сожрала все топливо до капли

И отвалилась первая ступень.

Там, подо мной, сирены голосили,

Не знаю - хороня или храня.

А здесь надсадно двигатели взвыли

И из объятий вырвали меня.

Приборы на земле угомонились,

Вновь чередом своим пошла весна.

Глаза мои на место возвратились,

Исчезли перегрузки, - тишина.

Эксперимент вошел в другую фазу.

Пульс начал реже в датчики стучать.

Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу -

И получил команду отдыхать.

И неуютно сделалось в эфире,

Но Левитан ворвался в тесный зал -

Он отчеканил громко: "Первый в мире!"

Он про меня хорошее сказал.

Я шлем скафандра положил на локоть,

Изрек про самочувствие свое...

Пришла такая приторная легкость,

Что даже затошнило от нее.

Шнур микрофона словно в петлю свился,

Стучали в ребра легкие, звеня.

Я на мгновенье сердцем подавился -

Оно застряло в горле у меня.

Я отдал рапорт весело, на совесть,

Разборчиво и очень делово.

Я думал: вот она и невесомость,

Я вешу нуль, так мало - ничего!

Но я не ведал в этот час полета,

Шутя над невесомостью чудной,

Что от нее кровавой будет рвота

И костный кальций вымоет с мочой.

1972 Все, что сумел запомнить…

Все, что сумел запомнить, я сразу перечислил,

Надиктовал на ленту и даже записал.

Но надо мной парили разрозненные мысли

И стукались боками о вахтенный журнал.

Весомых, зримых мыслей я насчитал немало,

И мелкие сновали меж ними чуть плавней,

Но невесомость в весе их как-то уравняла -

Там после разберутся, которая важней.

А я ловил любую, какая попадалась,

Тянул ее за тонкий, невидимы канат.

Вот первая возникла и сразу оборвалась,

Осталось только слово одно: "Не виноват!"

Но слово "невиновен" - не значит "непричастен", -

Так на Руси ведется уже с давнишних пор.

Мы не тянули жребий, - мне подмигнуло счастье,

И причастился к звездам член партии, майор.

Между "нулем" и "пуском" кому-то показалось,

А может - оператор с испугу записал,

Что я довольно бодро, красуясь даже малость,

Раскованно и браво "Поехали!" сказал.

1972 Мосты сгорели, углубились броды…

Мосты сгорели, углубились броды,

И тесно - видим только черепа,

И перекрыты выходы и входы,

И путь один - туда, куда толпа.

И парами коней, привыкших к цугу,

Наглядно доказав, как тесен мир,

Толпа идет по замкнутому кругу -

И круг велик, и сбит ориентир.

Течет под дождь попавшая палитра,

Врываются галопы в полонез,

Нет запахов, цветов, тонов и ритмов,

И кислород из воздуха исчез.

Ничье безумье или вдохновенье

Круговращенье это не прервет.

Но есть ли это - вечное движенье,

Тот самый бесконечный путь вперед?

1972 Он вышел - зал взбесился на мгновенье…

Он вышел - зал взбесился на мгновенье.

Пришла в согласье инструментов рать,

Пал пианист на стул и мановенья

Волшебной трости начал ожидать.

Два первых ряда отделяли ленты -

Для свиты, для вельмож, для короля.

Лениво пререкались инструменты

За первой скрипкой повторяя: "ля".

Настраивались нехотя и хитро,

Друг друга зная издавна до йот.

Поскрипывали старые пюпитры,

На плечи принимая груды нот.

Стоял рояль на возвышеньи в центре

Как черный раб, покорный злой судьбе.

Он знал, что будет главным на концерте,

Он взгляды всех приковывал к себе.

И, смутно отражаясь в черном теле

Как два соглядатая, изнутри,

Из черной лакированной панели

Следили за маэстро фонари.

В холодном чреве вены струн набухли, -

В них звук томился, пауза долга...

И взмыла вверх рояля крышка - будто

Танцовщица разделась донага.

Рука маэстро над землей застыла,

И пианист подавленно притих,

Клавиатура пальцы ощутила

И поддалась настойчивости их.

Минор мажору портил настроенье,

А тот его упрямо повышал,

Басовый ключ, спасая положенье,

Гармониями ссору заглушал,

У нот шел спор о смысле интервала,

И вот одноголосия жрецы

Кричали: "В унисоне - все начала!

В октаве - все начала и концы!"

И возмущались грубые бемоли,

Негодовал изломанный диез:

Зачем, зачем вульгарные триоли

Врываются в изящный экосез?

Низы стремились выбиться в икары,

В верха - их вечно манит высота,

Но мудрые и трезвые бекары

Всех возвращали на свои места.

Склоняясь к пульту, как к военным картам,

Войсками дирижер повелевал,

Своим резервам - терциям и квартам -

Смертельные приказы отдавал.

И черный лак потрескался от боли,

Взвились смычки штыками над толпой

И, не жалея сил и канифоли,

Осуществили смычку со струной.

Тонули мягко клавиши вселенной,

Решив, что их ласкают, а не бьют.

Подумать только: для ленивой левой

Шопен писал Двенадцатый этюд!

Тончали струны под смычком, дымились,

Медь плавилась на сомкнутых губах,

Ударные на мир ожесточились -

У них в руках звучал жестоко Бах.

Уже над грифом пальцы коченели,

На чей-то деке трещина, как нить:

Так много звука из виолончели

Отверстия не в силах пропустить.

Как кулаки в сумбурной дикой драке

Взлетали вверх манжеты в темноте,

Какие-то таинственные знаки

Концы смычков чертили в пустоте.

И, зубы клавиш обнажив в улыбке,

Рояль смотрел, как он его терзал,

И слезы пролились из первой скрипки

И незаметно затопили зал.

Рояль терпел побои, лез из кожи, -

Звучала в нем, дрожала в нем мольба,

Но господин, не замечая дрожи,

Красиво мучал черного раба.

Вот разошлись смычковые, картинно

Виновников маэстро наказал

И с пятой вольты слил всех воедино.

Он продолжал нашествие на зал.

1972 Черные бушлаты

Евпаторийскому десанту

За нашей спиною

остались

паденья,

закаты, -

Ну хоть бы ничтожный,

ну хоть бы

невидимый

взлет!

Мне хочется верить,

что черные

наши

бушлаты

Дадут мне возможность

сегодня

увидеть

восход.

Сегодня на людях

сказали:

"Умрите

геройски!"

Попробуем, ладно,

увидим,

какой

оборот...

Я тоже подумал,

чужие

куря

папироски:

Тут - кто как умеет,

мне важно -

увидеть

восход.

Особая рота -

особый

почет

для сапера.

Не прыгайте с финкой

на спину

мою

из ветвей, -

Напрасно стараться -

я и

с перерезанным

горлом

Сегодня увижу

восход

до развязки

своей!

Прошли по тылам мы,

держась,

чтоб не резать

их - сонных, -

И вдруг я заметил,

когда

прокусили

проход:

Еще несмышленый,

зеленый,

но чуткий

подсолнух

Уже повернулся

верхушкой

своей

на восход.

За нашей спиною

в шесть тридцать

остались -

я знаю -

Не только паденья,

закаты,

но - взлет

и восход.

Два провода голых,

зубами

скрипя,

зачищаю.

Восхода не видел,

но понял:

вот-вот

и взойдет!

Уходит обратно

на нас

поредевшая

рота.

Что было - не важно,

а важен

лишь взорванный

форт.

Мне хочется верить,

что грубая

наша

работа

Вам дарит возможность

беспошлинно

видеть

восход!

1972 Мы вращаем Землю

От границы мы Землю вертели назад -

Было дело сначала, -

Но обратно ее закрутил наш комбат,

Оттолкнувшись ногой от Урала.

Наконец-то нам дали приказ наступать,

Отбирать наши пяди и крохи, -

Но мы помним, как солнце отправилось вспять

И едва не зашло на востоке.

Мы не меряем Землю шагами,

Понапрасну цветы теребя, -

Мы толкаем ее сапогами -

От себя, от себя!

И от ветра с востока пригнулись стога,

Жмется к скалам отара.

Ось земную мы сдвинули без рычага,

Изменив направление удара.

Не пугайтесь, когда не на месте закат, -

Судный день - это сказки для старших, -

Просто Землю вращают куда захотят,

Наши сменные роты на марше.

Мы ползем, бугорки обнимаем,

Кочки тискаем - зло, не любя,

И коленями Землю толкаем -

От себя, от себя!

Здесь никто б не нашел, даже если б хотел,

Руки кверху поднявших.

Всем живым ощутимая польза от тел:

Как прикрытье используем павших.

Этот глупый свинец всех ли сразу найдет,

Где настигнет - в упор или с тыла?

Кто-то там, впереди, навалился на дот -

И Земля на мгновенье застыла.

Я ступни свои сзади оставил,

Мимоходом по мертвым скорбя, -

Шар земной я вращаю локтями -

От себя, от себя!

Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон,

Принял пулю на вдохе, -

Но на запад, на запад ползет батальон,

Чтобы солнце взошло на востоке.

Животом - по грязи, дышим смрадом болот,

Но глаза закрываем на запах.

Нынче по небу солнце нормально идет,

Потому что мы рвемся на запад.

Руки, ноги - на месте ли, нет ли, -

Как на свадьбе росу пригубя,

Землю тянем зубами за стебли -

На себя! От себя!

1972 Может быть, покажется странным…

Может быть, покажется странным кому-то,

Что не замечаем попутной красы, -

Но на перегонах мы теряем минуты,

А на остановках - теряем часы.

Посылая машину в галоп,

Мы летим, не надеясь на Бога!..

Для одних под колесами - гроб,

Для других - просто к цели дорога.

До чего же чумные они человеки:

Руки на баранке, и - вечно в пыли!..

Но на остановках мы теряем копейки,

А на перегонах - теряем рубли.

Посылая машину в галоп,

Мы летим, не надеясь на Бога!..

Для одних под колесами - гроб,

Для других - просто к цели дорога.

1972 Дорожная история

Я вышел ростом и лицом -

Спасибо матери с отцом, -

С людьми в ладу - не понукал, не помыкал,

Спины не гнул - прямым ходил,

Я в ус не дул, и жил как жил,

И голове своей руками помогал...

Но был донос и был навет -

Кругом пятьсот и наших нет, -

Был кабинет с табличкой: "Время уважай", -

Там прямо без соли едят,

Там штемпель ставят наугад,

Кладут в конверт - и посылают за Можай.

Потом - зачет, потом - домой

С семью годами за спиной, -

Висят года на мне - ни бросить, ни продать.

Но на начальника попал,

Который бойко вербовал, -

И за Урал машины стал перегонять.

Дорога, а в дороге - МАЗ,

Который по уши увяз,

В кабине - тьма, напарник третий час молчит, -

Хоть бы кричал, аж зло берет -

Назад пятьсот, пятьсот вперед,

А он - зубами "Танец с саблями" стучит!

Мы оба знали про маршрут,

Что этот МАЗ на стройках ждут, -

А наше дело - сел, поехал - ночь, полночь!

Ну надо ж так - под Новый год -

Назад пятьсот, пятьсот вперед, -

Сигналим зря - пурга, и некому помочь!

"Глуши мотор,- он говорит, -

Пусть этот МАЗ огнем горит!"

Мол, видишь сам - тут больше нечего ловить.

Мол, видишь сам - кругом пятьсот,

А к ночи точно - занесет, -

Так заровняет, что не надо хоронить!..

Я отвечаю: "Не канючь!"

А он - за гаечный за ключ,

И волком смотрит (Он вообще бывает крут), -

А что ему - кругом пятьсот,

И кто кого переживет,

Тот и докажет, кто был прав, когда припрут!

Он был мне больше чем родня -

Он ел с ладони у меня, -

А тут глядит в глаза - и холодно спине.

А что ему - кругом пятьсот,

И кто там после разберет,

Что он забыл, кто я ему и кто он мне!

И он ушел куда-то вбок.

Я отпустил, а сам - прилег, -

Мне снился сон про наш "веселый" наворот:

Что будто вновь кругом пятьсот,

Ищу я выход из ворот, -

Но нет его, есть только вход, и то - не тот.

...Конец простой: пришел тягач,

И там был трос, и там был врач,

И МАЗ попал куда положено ему, -

И он пришел - трясется весь...

А там - опять далекий рейс, -

Я зла не помню - я опять его возьму!

1972 Тюменская нефть

Один чудак из партии геологов

Сказал мне, вылив грязь из сапога:

"Послал же бог на головы нам олухов!

Откуда нефть - когда кругом тайга?

И деньги - в прорву, - лучше бы на тыщи те

Построить детский сад на берегу:

Вы ничего в Тюмени не отыщите -

В болото вы вгоняете деньгу!"

И шлю депеши в центр из Тюмени я:

Дела идут, все боле-менее!..

Мне отвечают, что у них сложилось мнение,

Что меньше "более" у нас, а больше "менее".

А мой рюкзак

Пустой на треть.

"А с нефтью как?"

"Да будет нефть!"

Давно прошли открытий эпидемии,

И с лихорадкой поисков - борьба, -

И дали заключенье в академии:

В Тюмени с нефтью полная труба!

Нет бога нефти здесь - перекочую я:

Раз бога нет - не будет короля!..

Но только вот нутром и носом чую я,

Что подо мной не мертвая земля!

И шлю депеши в центр из Тюмени я:

Дела идут, все боле-менее!..

Мне не поверили - и оставалось мнение,

Что меньше "более" у нас, а больше "менее".

Пустой рюкзак -

Исчезла снедь...

"А с нефтью как?"

"Да будет нефть!"

И нефть пошла! Мы, по болотам рыская,

Не на пол-литра выиграли спор -

Тюмень, Сибирь, земля хантымансийская

Сквозила нефтью из открытых пор.

Моряк, с которым столько переругано, -

Не помню уж, с какого корабля, -

Все перепутал и кричал испуганно:

"Земля! Глядите, братики, земля!"

И шлю депеши в центр из Тюмени я:

Дела идут, все боле-менее,

Что - прочь сомнения, что - есть месторождения,

Что - больше "более" у нас и меньше "менее"...

Так я узнал -

Бог нефти есть, -

И он сказал:

"Копайте здесь!"

И бил фонтан и рассыпался искрами,

При свете их я Бога увидал:

По пояс голый он, с двумя канистрами

Холодный душ из нефти принимал.

И ожила земля, и помню ночью я

На той земле танцующих людей...

Я счастлив, что, превысив полномочия,

Мы взяли риск - и вскрыли вены ей!

1972 Революция в Тюмени

В нас вера есть и не в одних богов!

Нам нефть из недр не поднесут на блюдце.

Освобожденье от земных оков -

Есть цель несоциальных революций.

В болото входит бур, как в масло нож.

Владыка тьмы! Мы примем отреченье!

Земле мы кровь пускаем - ну и что ж, -

А это ей приносит облегченье.

Под визг лебедок и под вой сирен

Мы ждем - мы не созрели для оваций, -

Но близок час великих перемен

И революционных ситуаций.

В борьбе у нас нет классовых врагов -

Лишь гул подземных нефтяных течений, -

Но есть сопротивление пластов,

И есть, есть ломка старых представлений.

Пока здесь вышки, как бамбук, росли,

Мы вдруг познали истину простую:

Что мы нашли не нефть, а соль земли -

И раскусили эту соль земную.

Болит кора земли, и пульс возрос,

Боль нестерпима, силы на исходе, -

И нефть в утробе призывает - "SOS",

Вся исходя тоскою по свободе.

Мы разглядели, различили боль

Сквозь меди блеск и через запах розы, -

Ведь это не поваренная соль,

А это - человечьи пот и слезы.

Пробились буры, бездну вскрыл алмаз -

И нефть из скважин бьет фонтаном мысли,

Становится энергиею масс

В прямом и тоже переносном смысле.

Угар победы, пламя не угробь,

И ритма не глуши, копытный дробот!

Излишки нефти стравливали в Обь,

Пока не проложили нефтепровод.

Но что поделать, если льет из жерл

Мощнее всех источников овечьих,

И что за революция - без жертв,

К тому же здесь еще - без человечьих?

Пусть скажут, что сужу я с кондачка,

Но мысль меня такая поразила:

Теория "великого скачка"

В Тюмени подтвержденье получила.

И пусть мои стихи верны на треть

Пусть уличен я в слабом разуменьи,

Но нефть свободна! Не могу не петь

Про эту революцию в Тюмени.

1972 Чужая колея

Сам виноват - и слезы лью,

и охаю,

Попал в чужую колею

глубокую.

Я цели намечал свои

на выбор сам -

А вот теперь из колеи

не выбраться.

Крутые скользкие края

Имеет эта колея.

Я кляну проложивших ее -

Скоро лопнет терпенье мое -

И склоняю, как школьник плохой:

Колею, в колее, с колеей...

Но почему неймется мне -

нахальный я, -

Условья, в общем, в колее

нормальные:

Никто не стукнет, не притрет -

не жалуйся, -

Желаешь двигаться вперед -

пожалуйста!

Отказа нет в еде-питье

В уютной этой колее -

Я живо себя убедил:

Не один я в нее угодил, -

Так держать - колесо в колесе! -

И доеду туда, куда все.

Вот кто-то крикнул сам не свой:

"А ну, пусти!" -

И начал спорить с колеей

по глупости.

Он в споре сжег запас до дна

тепла души -

И полетели клапана

и вкладыши.

Но покорежил он края -

И стала шире колея.

Вдруг его обрывается след...

Чудака оттащили в кювет,

Чтоб не мог он нам, задним, мешать

По чужой колее проезжать.

Вот и ко мне пришла беда -

стартер заел, -

Теперь уж это не езда,

а ерзанье.

И надо б выйти, подтолкнуть -

но прыти нет, -

Авось подъедет кто-нибудь

и вытянет.

Напрасно жду подмоги я -

Чужая это колея.

Расплеваться бы глиной и ржой

С колеей этой самой - чужой, -

Тем, что я ее сам углубил,

Я у задних надежду убил.

Прошиб меня холодный пот

до косточки,

И я прошелся чуть вперед

по досточке, -

Гляжу - размыли край ручьи

весенние,

Там выезд есть из колеи -

спасение!

Я грязью из-под шин плюю

В чужую эту колею.

Эй вы, задние, делай как я!

Это значит - не надо за мной.

Колея эта - только моя,

Выбирайтесь своей колеей!

1972 Наш киль скользит по Дону ли, по Шпрее…

Наш киль скользит по Дону ли, по Шпрее,

По Темзе ли, по Сене режет киль?

Куда, куда вы, милые евреи,

Неужто к Иордану в Израиль?

Оставя суету вы

и верный ваш кусок,

И - о! - комиссионных ваших кралей,

Стремитесь в тесноту вы,

в мизерный уголок,

В раздутый до величия Израиль!

Меняете вы русские просторы,

Лихую безнадежность наших миль

На голдомеирские уговоры,

На этот нееврейский Израиль?!

1972 Мы воспитаны в презреньи к воровству…

Мы воспитаны в презреньи к воровству

И еще - к употребленью алкоголя,

В безразличьи к иностранному родству,

В поклоненьи ко всесилию контроля.

Вот - география,

А вот - органика,

У них там - мафия...

У нас - пока никак.

У нас - балет, у нас - заводы и икра,

У нас - прелестные курорты и надои,

Аэрофлот, Толстой, арбузы, танкера

И в бронзе отлитые разные герои.

Потом, позвольте-ка,

Ведь там - побоище,

У них - эротика...

У нас... не то еще!

На миллионы, миллиарды киловатт

В душе людей поднялись наши настроенья,

И каждый - скажем, китобой или домкрат -

Дает нам прибыль всесоюзного значенья.

Про них мы выпишем:

Больная психика,

У них там - хиппи же...

У нас - мерси пока.

Да что, товарищи, молчать про капитал,

Который Маркс еще клеймил в известной книге,

У них - напалм, а тут - банкет, а тут - накал

И незначительные личные интриги.

И Джони с Джимами

Всенаплевающе

Дымят машинами...

Тут нет пока еще.

Куда идем, чему завидуем подчас?

Свобода слова вся пропахла нафталином.

Я кончил все. Когда я говорил: "У нас" -

Имел себя в виду, а я - завмагазином.

Не надо нам уже

Всех тех, кто хаяли.

Я еду к бабушке -

Она в Израиле.

1972 Мишка Шифман

Мишка Шифман башковит -

У него предвиденье.

"Что мы видим, - говорит, -

Кроме телевиденья?!

Смотришь конкурс в Сопоте -

И глотаешь пыль,

А кого ни попадя

Пускают в Израиль!"

Мишка также сообщил

По дороге в Мневники:

"Голду Меир я словил

В радиоприемнике..."

И такое рассказал,

До того красиво! -

Что я чуть было не попал

В лапы Тель-Авива.

Я сперва-то был не пьян,

Возразил два раза я -

Говорю: "Моше Даян -

Сука одноглазая, -

Агрессивный, бестия,

Чистый фараон, -

Ну, а где агрессия -

Там мне не резон".

Мишка тут же впал в экстаз -

После литры выпитой -

Говорит: "Они же нас

Выгнали с Египета!

Оскорбления простить

Не могу такого, -

Я позор желаю смыть

С Рождества Христова!"

Мишка взял меня за грудь:

"Мне нужна компания!

Мы ж с тобой не как-нибудь -

Здравствуй-до свидания, -

Побредем, паломники,

Чувства подавив!..

Хрена ли нам Мневники -

Едем в Тель-Авив!"

Я сказал: "Я вот он весь,

Ты же меня спас в порту.

Но одна загвоздка есть:

Русский я по паспорту.

Только русские в родне,

Прадед мой - самарин, -

Если кто и влез ко мне,

Так и тот - татарин".

Мишку Шифмана не трожь,

С Мишкой - прочь сомнения:

У него евреи сплошь

В каждом поколении.

Дед параличом разбит, -

Бывший врач-вредитель...

А у меня - антисемит

На антисемите.

Мишка - врач, он вдруг затих:

В Израиле бездна их, -

Гинекологов одних -

Как собак нерезаных;

Нет зубным врачам пути -

Слишком много просятся.

Где на всех зубов найти?

Значит - безработица!

Мишка мой кричит: "К чертям!

Виза - или ванная!

Едем, Коля, - море там

Израилеванное!.."

Видя Мишкину тоску, -

А он в тоске опасный, -

Я еще хлебнул кваску

И сказал: "Согласный!"

...Хвост огромный в кабинет

Из людей, пожалуй, ста.

Мишке там сказали "нет",

Ну а мне - "пожалуйста".

Он кричал: "Ошибка тут, -

Это я - еврей!.."

А ему: "Не шибко тут!

Выйди, вон, из дверей!"

Мишку мучает вопрос:

Кто тут враг таинственный?

А ответ ужасно прост -

И ответ единственный:

Я в порядке, тьфу-тьфу-тьфу, -

Мишка пьет проклятую, -

Говорит, что за графу

Не пустили - пятую.

1972 Песня таксиста

Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам

Со светящимися лампами-зрачками!...

Все дневные пассажиры, все мои клиенты - там,

Все, кто ездит на такси, а, значит, с нами.

Смешно, конечно, говорить,

Но очень даже может быть,

Что мы знакомы с вами. Нет, - не по работе!

А не знакомы - дайте срок! -

На мой зеленый огонек

Зайдете, зайдете.

Круглый руль, но и "баранка" - тоже круглое словцо.

Хорошо, когда "запаска" не дырява!

То раскручиваем влево мы Садовое кольцо,

То Бульварное закручиваем вправо.

И ветер гаснет на стекле,

Рукам привычно на руле,

И пассажиров счетчик "радует" деньгами...

А мы - как всадники в седле, -

Мы редко ходим по земле

Своими ногами.

Тот рассказывает утром про удачное вчера,

У другого - трудный день: молчит, усталый...

Мы удобные попутчики, таксисты-шофера,

Собеседники мы - профессионалы.

Бывает, ногу сломит черт,

А вам скорей - аэропорт!

Зеленым светом мы, как чудом света бредим.

Мой пассажир, ты рано сник!

У нас час пик, а не тупик, -

Садитесь, поедем!

Я ступаю по нехоженой проезжей полосе

Не колесною резиною, а кожей.

Злюсь, конечно, на таксистов - не умеют ездить все!

Осторожно, я неопытный прохожий.

Вот кто-то там таксиста ждет,

Но я сегодня - пешеход,

А то подвез бы: "Сядь, - сказал бы, - человече!"

Вы все зайдете, дайте срок,

На мой зеленый огонек!

До скорой, до встречи...

1972 Заповедник

Бегают по лесу стаи зверей -

Не за добычей, не на водопой:

Денно и нощно они егерей

Ищут веселой толпой.

Звери, забыв вековечные страхи,

С твердою верой, что все по плечу,

Шкуры рванув на груди как рубахи,

Падают навзничь - бери не хочу!

Сколько их в кущах,

Сколько их в чащах -

Ревом ревущих,

Рыком рычащих,

Сколько бегущих,

Сколько лежащих -

В дебрях и кущах,

В рощах и чащах!

Рыбы пошли косяком против волн -

Черпай руками, иди по ним вброд!

Сколько желающих прямо на стол,

Сразу на блюдо - и в рот!

Рыба не мясо - она хладнокровней -

В сеть норовит, на крючок, в невода:

Рыбы погреться хотят на жаровне, -

Море по жабры, вода не вода!

Сколько их в кущах,

Сколько их в чащах -

Скопом плывущих,

Кишмя кишащих,

Друг друга жрущих,

Хищных и тощих -

В дебрях и кущах,

В чащах и рощах!

Птица на дробь устремляет полет -

Птица на выдумки стала хитра:

Чтобы им яблоки всунуть в живот,

Гуси не если с утра.

Сильная птица сама на охоте

Слабым собратьям кричит: "Сторонись!" -

Жизнь прекращает в зените, на взлете,

Даже без выстрела падая вниз.

Сколько их в кущах,

Сколько их в чащах -

Выстрела ждущих,

В силки летящих,

Сколько плывущих,

Сколько парящих

В дебрях и кущах,

В рощах и чащах!

Шубы не хочет пушнина носить -

Так и стремится в капкан и в загон, -

Чтобы людей приодеть, утеплить,

Рвется из кожи вон.

В ваши силки - призадумайтесь, люди! -

Прут добровольно в отменных мехах

Тысячи сот в иностранной валюте,

Тысячи тысячей в наших деньгах.

В рощах и чащах,

В дебрях и кущах

Сколько рычащих,

Сколько ревущих,

Сколько пасущихся,

Сколько кишащих

Мечущих, рвущихся,

Живородящих,

Серых, обычных,

В перьях нарядных,

Сколько их, хищных

И травоядных,

Шерстью линяющих,

Шкуру меняющих,

Блеющих, лающих,

Млекопитающих,

Сколько летящих,

Бегущих, ползущих,

Сколько непьющих

В рощах и кущах

И некурящих

В дебрях и чащах,

И пресмыкающихся,

И парящих,

И подчиненных,

И руководящих,

Вещих и вящих,

Рвущих и врущих -

В рощах и кущах,

В дебрях и чащах!

Шкуры - не порчены, рыба - живьем,

Мясо - без дроби - зубов не сломать, -

Ловко, продуманно, просто, с умом,

Мирно - зачем же стрелять!

Каждому егерю - белый передник!

В руки - таблички: "Не бей!", "Не губи!"

Все это вместе зовут - заповедник, -

Заповедь только одна: не убий!

Но сколько в рощах,

Дебрях и кущах -

И сторожащих,

И стерегущих,

И загоняющих,

В меру азартных,

Плохо стреляющих,

И предынфарктных,

Травящих, лающих,

Конных и пеших,

И отдыхающих

С внешностью леших,

Сколько их, знающих

И искушенных,

Не попадающих

В цель, разозленных,

Сколько дрожащих,

Портящих шкуры,

Сколько ловящих

На самодуры,

Сколько их, язвенных,

Сколько всеядных,

Сетью повязанных

И кровожадных,

Полных и тучных,

Тощих, ледящих -

В дебрях и кущах,

В рощах и чащах!

1972 Мы - просто куклы…

Мы - просто куклы, но... смотрите, нас одели,

И вот мы - жители витрин, салонов, залов.

Мы - манекены, молчаливые модели,

Мы - только копии с живых оригиналов.

Но - поставь в любую позу,

Положи да посади,

И сравненье в нашу пользу:

Манекены впереди!

Нам хоть Омск, хоть Ленинград,

Хоть пустыня Гоби, -

Мы не требуем зарплат,

Пенсий и надгробий.

Мы - манекены, мы - без крови и без кожи,

У нас есть головы, но с ватными мозгами.

И многим кажется - мы на людей похожи.

Но сходство внешнее, по счастью, между нами.

Мы выносливей, и где-то

Мы - надежней, в этом суть,

Элегантнее одеты

И приветливей чуть-чуть.

И на всех сидит наряд

В тютельку и в точку,

Мы стоим шеренгой в ряд

Локоть к локоточку.

Пред нами толпы суетятся и толкутся,

Под самым носом торг ведут, шуршат деньгами,

Но манекены никогда не продаются.

Они смеются бутафорскими зубами.

В нашем детстве нас любили

Без носов и без ушей, -

Нас детишки в ванне мыли

В виде кукол-голышей.

В детстве людям мы нужны,

Но, когда взрослеем,

Без одежды мы цены

Вовсе не имеем.

Зато мы многого себе не позволяем:

Прогулов, ругани и склок, болезней мнимых,

Спиртных напитков в перерыв не распиваем,

План не срываем и не пишем анонимок.

Мы спокойней суперменов -

Если где-нибудь горит,

В "01" из манекенов