Язык и политика: коммуникация, дискурс, манипулирование

Политологи выходят из положения по-своему: большинство используют “перелицованный” язык советского обществоведения и курса истории КПСС, обильно дополненный западной терминологией из социологической и политологической сфер знания. Подобный языковой “кентавр” больше напоминает сказочного Тяни-Толкая, который не способен отражать российские реалии, хотя и должен это делать. Неутешительным выглядит вывод эксперта: «Это эклектическое образование (язык политологов - Н.Г.) слабо улавливает современную российскую специфику. Понятия “власть”, “собственность”, “федерализм” означают в нынешней России не совсем то, а иногда совсем не то, что в традиционной западной науке. Как продемонстрировали, в частности, Максим Соколов и Юлия Латынина, язык средневековой истории зачастую гораздо лучше описывает сущность ключевых явлений российской политики и экономики» Там же..

Справедливым будет выделить для политического языка конца ХХ века в качестве характерных два явления: интенсификация процессов заимствования иностранных слов и "сильнейшее влияние жаргонной и просторечной языковой среды, а также общее "стилистическое снижение" в современной политической речи. Активное использование в современной политической речи просторечных и жаргонных слов видят практически все отечественные исследователи. Кроме того, отмечается повышенная агрессивность современной политической речи, активное использование конфронтационных стратегий и тактик речевого поведения (угрозы, игнорирование, дискредитация, ложь, наклеивание ярлыков, оскорбления и др.). Так, «в речи многих верховных, официальных и политических лиц (легко назвать любые примеры: Б. Ельцин, А. Чубайс, А. Руцкой, Ю. Батурин, Е. Гайдар) встречаются такие оскорбительные выражения, как “недоумки”, “популисты”, “спекулянты”, “политическая паранойя”, “бредовые прожекты”…, не говоря о таких “мелочах”, как “бред”, “чушь”» Шапошников В. Н. Русская речь 1990-х. Современная Россия в языковом отображении. - М., 1998. С. 157..

Значительный интерес представляют публикации, подготовленные с использованием методик политической психолингвистики, во многом заимствованных из психопоэтики. Так, реконструирован речевой портрет Григория Явлинского Сорокин Ю. А. Человек из будущего, которого у него нет: Григорий Явлинский. // Политический дискурс в России - 3. Материалы рабочего совещания. - М., 1999., исследованы речевые автопортреты Бориса Немцова, Александра Коржакова, Егора Гайдара, Валерии Новодворской, Александра Лебедя Базылев В. Н. Автопортреты политиков: от психопоэтики к психополитике. // Политический дискурс в России - 3. Материалы рабочего совещания. - М., 1999.. Языковеды стремятся также охарактеризовать роль языковых преференций в формировании харизматического восприятия политика.

В наиболее общем виде каждое конкретное современное исследование в области отечественной политлингвистики можно охарактеризовать с использованием следующей системы не всегда эксплицитно выраженных противопоставлений: 1) хронологические рамки исследования: советская или постсоветская эпоха; 2) анализ с позиций соответствия норме (обычно критический, с призывами к борьбе с “порчей русского языка”) - изучение и описание новых явлений без их оценки; 3) изучение новых явлений в языке (в том числе в лексике, фонетике, грамматике) - исследование текста и дискурса (в том числе коммуникативных стратегий и тактик, проявлений речевой агрессии и др.); 4) изучение изменений в языке - исследование стилей отдельных носителей языка, политических направлений, партий и т. п.; 5) использование методов психолингвистики, когнитивистики, структурализма и др.

Важно подчеркнуть, что политический язык отражает не только реальное положение дел в России, но и его восприятие в национальном сознании. Реальность и ее осознание в социальной ментальности, разумеется, не всегда совпадают. В истории цивилизации известно немало фактов, когда граждане стремительно развивающейся страны считали, что они живут в очень суровую эпоху, но встречались и случаи, когда живущие в нищей стране были полны оптимизма и счастливы. В задачи данной монографии не входит оценка политической ситуации в России, но социологические опросы показывают, что в общественном сознании современная ситуация оценивается как очень тяжелая.

Можно предположить, что, помимо реальной сложности социальной обстановки в России конца ХХ века, на развитие соответствующих метафорических моделей в агитационно-политической речи повлияли и некоторые другие факторы.

Во-первых, трудно припомнить в России времена, когда подавляющая часть общества была бы в полной мере довольна центральными и местными субъектами политической власти. По-видимому, есть в нашем национальном сознании (вспомним также термин “языковая картина мира”) какие-то гены постоянного недовольства настоящим, ностальгии по прошлому и надежды на чудодейственные рецепты. Эти качества особенно усиливаются в эпоху политической нестабильности.

Во-вторых, агитационно-политическая речь имеет свои законы, в ней используются особые коммуникативные стратегии и тактики. Во все времена и во всех странах оппозиционные партии стремятся показать избирателям, как неудачно правящий режим распоряжается данной ему властью, до какого незавидного положения доведено государство. Во многих странах оппозиционеры активно обсуждают и низкий моральный уровень официальных лиц - представителей правящей партии. С другой стороны, “партия власти” остро критикует оппозицию и объясняет существующие в государстве проблемы тяжелым наследством, доставшимся от предшественников, кознями оппозиции (и иных врагов) или хотя бы объективными обстоятельствами. И чем острее политическая обстановка в стране, тем агрессивнее становится полемика, жестче применяемые лингвотехнологии.

В-третьих, в советский период наши газеты под идеологическим давлением были “оптимистически ориентированы”: в сообщениях о жизни Советского Союза преобладала позитивная информация. В постсоветский период наблюдается противоположная тенденция: в средствах массовой информации главенствует негативная информация. Негативная информация оказывается востребованной в свободной прессе всех стран, но в России эта общая тенденция, по-видимому, усиливается за счет того, что со времен “перестройки” обилие “чернухи” считается признаком свободной прессы и смелости автора. Взвешенность оценок, объективность информации и репутация издания еще не стали в России главными критериями оценки работы того или иного средства массовой информации. Вместе с тем создается впечатление, что излюбленные многими политиками и журналистами метафоры “болезни”, “преступности”, “войны” и “балагана” уже не находят прежнего отклика, что люди устали от негативной интерпретации действительности.

Итак, подводя итог анализу политического языка демократической системы, выскажем ряд положений, позволяющих определить основные принципы существования языка в указанных условиях:

1. Диалогизация общения, актуализация обратной связи, активизация адресата коммуникации.

2. Плюрализация коммуникативного поведения коммуникантов: разнообразие речевых стратегий определяется типом коммуникации, личными качествами коммуникантов, особенностями обсуждаемого референта и т.д.

3. Рост публичной речи, повышение доли спонтанных выступлений.

4. Индивидуализация политического дискурса, повышение субъективности оформления мыслей и идей.

В связи с этим языковое манипулирование в демократическом обществе имеет следующие специфические признаки:

1. Манипуляции осуществляются фрагментарно, не охватывают все коммуникативное пространство. Существование альтернативных источников воздействия позволяет находить сегменты коммуникативного пространства, не затронутые манипуляцией.

2. Поскольку адресат коммуникативного воздействия активизировался и не воспринимает пассивно все, что индуцирует адресант, то лингвотехнологии манипулирования становятся все более разнообразными и изощренными.

3. Манипуляционные технологии опираются на национальные ментальные особенности адресата, стереотипы и фобии, сложившиеся в обществе, привычные формы поведения, особенности массового восприятия политической действительности.

4. Наличие обратной связи и возможность корректировать оказываемое воздействие делает манипуляционные стратегии гибкими и менее жесткими по сравнению с аналогами в тоталитарной системе.

3.4 Язык политических конфликтов

Понятием “конфликт” оперируют многие области знания, поскольку противоречия и столкновения возникают практически во всех сферах человеческой жизни: политической, профессиональной, личной, бытовой. Под конфликтом (от лат. conflictus - столкновение) мы понимаем ситуацию, в которой происходит: столкновение двух сторон (участников конфликта) по поводу разногласия интересов, целей, взглядов, в результате которого одна из сторон сознательно и активно действует в ущерб другой (физически или вербально), а вторая сторона, осознавая, что указанные действия направлены против ее интересов, предпринимает ответные действия против первого участника.

Конфликт может возникнуть только на базе коммуникативного контакта между двумя и более участниками. Противоположность позиций или мыслительное действие, никак не выраженное эксплицитно, не являются элементом начавшегося конфликта, конфликта также не возникает, если действует только один участник. Конфликт отсутствует в двух случаях Комлев Н.Г. Лингво-семантические мотивы возникновения и разрешения межперсонального конфликта // Тезисы VI Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации. - М., 1978. С. 90.: (1) при идеально выстроенном взаимодействии на основании полного соответствия стратегических и тактических интересов общающихся и (2) при отсутствии всякого контакта между ними. Таким образом, конфликт - это двустороннее поведение, базирующееся на коммуникативном контакте.

3.4.1 Политический конфликт

Конфликт в политической реальности, несомненно, имеет вербальное воплощение. Однако корреляции между реальными событиями конфликтного характера и их конфликтным или неконфликтным отражением в соответствующих текстах носят нестабильный характер. Другими словами, реальный политический конфликт может быть подкреплен речевым конфликтом, а может вербализоваться во вполне нейтральных и взвешенных с точки зрения агрессивности текстах. Заметим, что нейтральными чаще будут тексты официального характера (официальные заявления, обращения, выступления официальных лиц), конфликтными будут тексты неофициального характера (обзоры, критические статьи, интервью, письма). Одно не вызывает сомнения: тексты, создаваемые в периоды политических конфликтов, обладают высокой насыщенностью манипулятивными элементами.

3.4.2 Вербальная составляющая конфликта

Любой конфликт - политический, трудовой, психологический, нравственно-этический - имеет языковую и речевую репрезентацию. Реализация гармонической или дисгармонической модели поведения в конфликте предопределяется политическими, социальными, психологическими, а также лингвистическими факторами, обусловленными коммуникативным контекстом в целом.

С позиции исследователя, наблюдающего за проявлением конфликта в видимой, доступной для наблюдения стадии, мы можем выявить два параметра, характеризующие причины и характер конфликта.

Первый параметр - непосредственные участники конфликта, чье поведение обусловлено комплексом внешних (социальных) и внутренних (психологических) факторов. К внешним факторам, регулирующим речевое поведение, отнесем традиции и нормы, сложившиеся в данной этнокультурной общности, в профессиональной группе, к которой принадлежат говорящие; конвенции, принятые в данном социуме; схемы речевого поведения, ставшие социально значимыми и усвоенные личностью; а также социальные роли коммуникантов, определяемые социальным статусом, профессией, национальной принадлежностью, образованием, возрастом и так далее. К внутренним факторам, обусловливающим поведение участников конфликта, относим такие, которые продиктованы качествами самих субъектов: типом личности (психологическим и коммуникативным), интересами, мотивами, интенциями, установками и взглядами участников конфликта Третьякова В.С. Коммуникативная норма как социально-психологическая сущность // Культурно-речевая ситуация в современной России: вопросы теории и образовательных технологий: Тезисы докладов и сообщений Всероссийской научно-методической конференции. Екатеринбург, 19-21 марта 2000 г. - Екатеринбург, 2000. С. 167..

Второй параметр - язык и речь, которые также соотносятся как явления внешнего и внутреннего порядка. Социальная сущность языка, его конвенциональная природа позволяют рассматривать язык в качестве кода, единого для говорящих на данном языке, создающего условия для понимания общающихся, и говорить о языке как о средстве установления контакта в речевом общении. В противоположность языку, речь - явление индивидуальное, зависящее от автора-исполнителя, это творческий и неповторимый процесс использования ресурсов языка. Ситуативная обусловленность, вариативность речи, с одной стороны, и возможность осуществить выбор языковых средств для выражения определенного содержания, с другой, делают речь своеобразной, непохожей на речь другого человека. Правильный выбор средств языка, ориентированных на собеседника, способность адекватно передать содержание, оправдывая ожидания партнера по коммуникации, - все это гармонизирует общение.

Но как в языке, так и в речи кроются такие их свойства и особенности, которые создают огромное количество помех, сбоев, недоразумений, приводящих субъектов коммуникации к конфликту. Так, природа языкового знака (лексическая и грамматическая многозначность, омонимия, динамичность, вариативность, отсутствие естественной связи между "означаемым" и "означающим", а также между знаком и денотатом), дают возможность наполнения различным содержанием языковых знаков на уровне речи См. работы Р. Барта, Ж. Бодрияра, Ю.С. Лотмана и др.. В результате объем содержания знаков как единиц языка и как единиц речи не всегда совпадает, что может стать причиной их неоднозначной интерпретации, возникновения "иных смыслов" в высказывании, а это, в свою очередь, может привести к непониманию, нежелательным эмоциональным эффектам, напряженности в речевом общении, которые являются сигналами речевого конфликта. Эти и другие свойства "живут" внутри языка и несут конфликтогенный потенциал, для реализации которого требуется механизм, приводящий его в действие Ильенко С.Г. К поискам ориентиров речевой конфликтологии // Аспекты речевой конфликтологии: Сборник статей. - СПб., 1996. С.7..

Тип речевого взаимодействия можно определить по его исходу. Результат общения обычно связывают с целью общения - с достижением / недостижением речевого намерения говорящего. По тому факту, достигнута ли коммуникативная цель, выделяются два типа общения: эффективное (общение со знаком "плюс") и неэффективное (общение со знаком "минус"). Как мы уже отмечали, конфликт - парный поведенческий акт, поэтому его необходимо рассматривать с позиций двух субъектов общения. Это специфическое взаимодействие партнеров, протекающее по одному из двух возможных вариантов развития дискурса. Первый - конгруэнция - представляет собой нарастающее подтверждение взаимных ролевых ожиданий партнеров, быстрое формирование у них общей картины ситуаций и возникновение эмпатической связи друг с другом. Второй - конфронтация есть, напротив, одностороннее или обоюдное неподтверждение ролевых ожиданий, расхождение партнеров в понимании или оценке ситуации и возникновение известной антипатии друг к другу.

Отметим, что конфликт имеет следующие этапы развития. Неречевые факторы - потребности, интересы, мотивы, взгляды, определяющие социальный и психологический тип личности, - обусловливают установки индивида на взаимодействие с другими членами коллектива. Установки влияют на формирование целей общения, которые, в свою очередь, определяют выбор субъектом речевых стратегий. Речевые стратегии, являясь речевой реализацией цели, жестко соотносятся с установками (речевые стратегии подчинения и дискредитации соотносятся с установкой на конфликт, конфронтацию; речевые стратегии близости, отказа от выбора соотносятся с установкой на контакт, сотрудничество). Все эти компоненты конфликтного общения - неречевые факторы, установки, цели, речевые стратегии - регулируют выбор тактик речевого поведения, конфликтный репертуар которых очень богат: от прямого оскорбления до самого изощренного способа унижения чести и достоинства собеседника (недомолвки, намеки, двусмысленности, речевые импликатуры и др.) (см. работы Х. Вайнрих Вайнрих Х. Лингвистика лжи // Язык и моделирование социального взаимодействия. - М., 1987.; Т.М. Николаевой Николаева Т.М. Лингвистическая демагогия // Прагматика и проблемы интенсиональности. - М., 1988.; М.Ю. Федосюк Федосюк М.Ю. Выявление приемов "демагогической риторики" как компонента полемического искусства // Риторика в развитии человека и общества. - Пермь, 1992.; Т.В. Булыгиной, А.Д. Шмелева Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Приемы языковой демагогии. Апелляция к реальности как демагогический прием // Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). - М., 1997.).

3.4.3 Язык военного конфликта

Войны продолжаются, хотя XX век - “century of total war” остался позади. Традиционные подходы к изучению роли СМИ в создании и распространении сообщений о войне сосредоточены в большей степени на изучении их политологических или исторических аспектов. Такие подходы ограничиваются количественным и качественным анализом военной лексики, изучением ее лексикографических и иных характеристик. В русле традиционного лингвистического анализа было выполнено предостаточно исследований военной лексики в новостях прессы и т.п. Но они частично потеряли свою актуальность, так как современные формы войны не называются войной открыто и, следовательно, пресса по возможности избегает использования "эксплицитных вербальных показателей войны".

Политические тексты, порожденные в период военного конфликта, - это предмет междисциплинарных исследований политической лингвистики, политологии, когнитивной психологии. Современный дискурсивно-аналитический подход позволяет систематически изучить и описать различные дискурсивные структуры и стратегии, характерные для военного дискурса, а также соотнести их с политическим, социальным и историческим контекстом. Элиты, контролирующие основные информационные потоки, а соответственно и дискурсы СМИ, общественные, политические и образовательные дискурсы, несомненно, играют важную роль в ориентации военного дискурса, влияют на общественное сознание, ориентируют этнические, групповые и другие предрассудки. Военный дискурс вызывает сдвиг коммуникативных задач (интенций) говорящего и соответствующее изменение лингвистических стратегий, а следовательно, и порожденного в данной коммуникативной ситуации текстового материала.

Военный конфликт с лингвистической точки зрения - сложное коммуникативное событие, происходящее между говорящим (адресантом) и слушающим (адресатом) в процессе коммуникативного действия в определенном временном, пространственном и прочем контексте См. работы по теории коммуникации Т.А. Ван Дейка.. Использование языка в регулятивной функции (функции воздействия) явно выходит на первый план в периоды военных конфликтов, когда необходимо успокоить общественное мнение и заручиться поддержкой нужных политических союзников на время ведения военных действий.

В сознании человека (адресанта), порождающего текст конфликтного характера, присутствуют поляризованные и более нейтральные объекты: [противник] [я сам и мои сторонники] - [3-я сторона]. Интент-анализ Подробно об интент-анализе см.: Слово в действии. Интент-анализ политического дискурса / под ред. Т.Н. Ушаковой, Н.Д. Павловой. - СПб.: Алетейя, 2000. текстов позволяет прийти к заключению, что перед нами не однородный ряд объектов, а достаточно жесткая структура с определенными, a priori заданными, сценариями развития составных частей. Для говорящей стороны (автора) характерно выражение положительной оценки себя и своих сторонников, своих действий и качеств. Действия противоположной стороны (противника) получают отрицательную оценку, складывающуюся из обвинений, разоблачений, выражения враждебного отношения, из форм противостояния, угроз и демонстрации силы. В отношении третьей стороны (обычно это адресат сообщения, чьей поддержкой необходимо заручиться говорящему) может быть высказана критика, похвала, она может быть побуждена к тем или иным действиям.

Все вышесказанное достаточно явно перекликается с результатами наблюдений за текстами периода военной операции «Буря в пустыне», проведенной США в 1991 году. Прежде всего заметим, что американский исследователь Г. Палмер, хотя и предполагает, что многие с ним не согласятся, утверждает, что «мировоззрение американского большинства характеризуется милитаристской направленностью или, наконец, уязвимо для милитаристской риторики, в мифические термины которой облечены большинство международных конфликтов» Palmer G.B. Towards a Theory of Cultural Linguistics. University of Texas Press. AUSTIN. 1996. P. 119..

Это наблюдение говорит о том, что риторический дискурс был заранее довольно грамотно проработан и необходимый фрейм военной полемики был успешно сформирован. Если, вслед за Лакоффом, заменить термин фрейм на синонимичный - сценарий, то ситуацию проясняют следующие рассуждения. Лакофф Lakoff G. Metaphor and War: The Metaphor System We Use to Justify War in the Gulf // 30 Years of Linguistic Evolution. Ed. by Martin Putz. Philadelphia: John Benjamin's Publishing Company. 1992. P. 463-468. утверждает, что вся президентская риторика этого периода образует единую метафорическую и метонимическую систему, причем системообразующими являются два метафорических высказывания: «Война - это политика, осуществляемая другими методами» (Карл фон Клаузевиц) и «Политика - это бизнес». Эти фразы образуют своего рода систему координат, внутри которой и происходит распределение проблематики конфликта. Названные риторические тропы предопределяют обсуждение войны в терминах “стоимостно-выгодного” анализа (cost-benefit analysis) - анализа всех событий и явлений с точки зрения выгоды и затрат (определение наиболее выгодных целей, подсчет расходов, определение, стоит ли достижение целей затраченных средств) Lakoff G. Metaphor and War: The Metaphor System We Use to Justify War in the Gulf // 30 Years of Linguistic Evolution. Ed. by Martin Putz. Philadelphia: John Benjamin's Publishing Company. 1992. P. 463-468, P. 464.. По мнению Лакоффа, такой анализ обеспечивал почву для большей доли дискуссий в Комитете иностранных дел.

Однако Дж. Буш разработал другой сценарий, чтобы убедить простых американцев в справедливости военных действий в Ираке. Для решения этой манипулятивной задачи был использован очень мощный троп - метонимический перенос: “государство - человек”, с соответствующим замечанием, что человек = государство остается сильным, развивая и наращивая военную мощь. В этом случае США и Ирак вполне вписываются в риторический сценарий, который Лакофф назвал «Сказка о справедливой войне» Lakoff G. Metaphor and War: The Metaphor System We Use to Justify War in the Gulf // 30 Years of Linguistic Evolution. Ed. by Martin Putz. Philadelphia: John Benjamin's Publishing Company. 1992. P. 466..

Сценарий. Действующими лицами являются Злодей, Жертва и Герой, причем два последних персонажа могут быть объединены в одно лицо. Против невинной Жертвы Злодей совершает преступление, которое становится возможным по причине несбалансированности власти, приводящей к нравственному дисбалансу. Дальнейшее развитие сюжета, по мнению Лакоффа, вариативно: Герой собирает своих единомышленников или решает выступить против Злодея один. Он терпит лишения и невзгоды, преодолевает трудности, иногда даже отправляется в героическое путешествие, чтобы вызвать Злодея на бой. Образ Злодея настолько негативен, что необходимость борьбы с ним не подвергается сомнению, не обсуждается - у Героя просто не остается выбора, как только сразиться с противником. Герой побеждает Злодея и спасает Жертву, нравственный баланс восстановлен, победа одержана. Герой, всегда действовавший честно, подтверждает свою правоту, зрелость и благородство и как результат обретает славу и признание вместе с благодарностью от жертвы и сообщества.

Приведенный Лакоффом сценарий справедливой войны очень точен. В иракской версии «Сказки о справедливой войне» Саддам Хусейн (заметим, не Ирак) - главный и явный Злодей риторического дискурса, в то время как Дж. Буш и американские солдаты - Герои. Кувейту досталась роль Жертвы насилия и грабежа. Наши Герои подтверждают свою значимость, побеждая Хусейна и освобождая Кувейт. Таким образом, жертвы оправданы, солдаты возвращаются домой со славой и словами благодарности со стороны кувейтцев.

Несмотря на то, что общественное мнение было на стороне справедливой войны, имелись и случаи протеста. Однако описанное метафорическое представление кампании в риторическом дискурсе позволило администрации Буша милитаризовать общественное сознание и добиться позитивного восприятия военных действий в Кувейте.

Несомненно, в период проведения военной операции в Кувейте американские политики задействовали все возможные языковые средства манипулятивного воздействия. Приведем лишь ряд примеров.

В первую очередь активно использовалась лингвотехнология поляризации объектов конфликта. Буш сумел поместить риторику, связанную с войной в Персидском заливе, в общий сценарий наказания иракского президента Palmer G.B. Towards A Theory of Cultural Linguistics. University of Texas Press. AUSTIN. 1996.. Прежде всего, конфликт подавался как апокалипсическое сражение между добром и злом, где президенту Ирака доставалась роль безжалостного и жестокого агрессора, приравниваемого к Гитлеру (использование прецедентного имени). Буш умело использовал фонетические средства манипуляций при произнесении фамилии иракского лидера. Выказывая ему явное неуважение, американский президент искажал арабское слово [sad'am], произнося его как [s?dm]. Таким образом, ударный первый слог оказывался созвучным английскому слову sad (“печальный”), а также вызывал в памяти фонетически близкие слова sadism (“садизм”), Sodom (“Содом”), Satan (“Сатана”), которые вместе образуют единое понятийное поле порока. Исследователи не настаивают на том, что эта игра слов была преднамеренной, и допускают в качестве причины орфоэпической ошибки техасский акцент Буша Palmer G.B. Towards A Theory of Cultural Linguistics. University of Texas Press. AUSTIN. 1996. P.119.

В ходе полемики конфликтные тексты насыщались все более яркими и окрашенными символами. Говорящее название «Щит в пустыне» (“Desert Shield”), символизирующее защиту Саудовской Аравии от вмешательства со стороны Ирака, было заменено более эмоциональной метафорой «Буря в пустыне» (“Desert Storm”) Ibid. P. 120..

Четкая поляризация риторического дискурса периода военного конфликта строго укладывает все возможные лингвостратегии в две группы: защита добра и обличение зла. Именно этим объясняется полное отсутствие в президентской риторике каких-либо комментариев по истории конфликта, о роли США в развитии конфликта, о положении иракской экономики накануне вторжения и так далее. Вместо этого Буш умело использует прием персонализации войны, приписывая Саддаму Хусейну роль злого и жестокого агрессора, тем самым облегчая для всего американского народа понимание сути добра и зла в данном конкретном конфликте: зло - это Хусейн, добро - это США, Буш и американские солдаты. В рамках этой прагматически ориентированной риторики политические и экономические причины конфликта были полностью проигнорированы, поскольку только риторика о добре и зле может всецело оправдать военную кампанию Ibid. P. 120.. Успешность проведенных с использованием манипулятивных лингвотехнологий мероприятий подтверждается тем фактом, что, в отличие от реакции американцев на войну во Вьетнаме, в иракском конфликте граждане США полностью поддержали своего президента. Опросы общественного мнения говорили о том, что «большинство американцев испытывали по отношению к Хусейну страх или ненависть, требовали его смерти или наказания, рассматривали военную кампанию как справедливую войну и считали применение военной силы единственным способом защитить американский образ жизни» Palmer G.B. Towards A Theory of Cultural Linguistics. University of Texas Press. AUSTIN. 1996, р. 120..

При исследовании роли прессы в преподнесении военных событий необходимо учитывать следующие факторы:

· Большинство читателей сами не имеют военного опыта, не сталкивались лично с войной и поэтому не в состоянии оценить истинность (ложность) преподносимого материала. На этом основано самое общее правило использования приемов по манипуляции общественным сознанием (фабрикация фактов, отбор событий для сообщений, пропаганда и др.): "Истинно любое утверждение, ложность которого не может быть доказана". Этот прием проходит особенно легко, если он опирается на различные стереотипы или их разновидности - предубеждения, в том числе и этнические.

· Большинство читателей не имеет альтернативных источников информации о войне (без учета художественной литературы и общения с участниками войны).

· Немногие читатели имеют время и желание анализировать преподносимую им информацию (социальные версии действительности). Поэтому предложенная точка зрения и ориентация принимается на веру.

· Военный дискурс конституируется в прессе по принципу разграничения мы-групп и они-групп (свои-чужие; наши-враги; федеральные силы-повстанцы, боевики). При этом создается и поддерживается негативный имидж они-групп и положительный имидж мы-групп Жуков И.В. Война в дискурсе современной прессы. Электронный адрес: [http://www.teneta.rinet.ru/rus/ii/iliazhukov_war.htm]..

Первым приближением к анализу специфики текстов, освещающих военный конфликт, является обзор тем, который при неглубоком рассмотрении можно свести к обзору заголовков. Анализ прессы Там же. (русскоязычной, немецкоязычной и англоязычной) о Кавказской войне 1998-2000 годов показал, что даже самые нейтральные темы со временем приобретают отрицательную окраску (т.е. в общем потоке пропаганды сообщения, не соответствующие ей, изменяются или просто теряются). Логичным представляется вывод о том, что многие темы военного дискурса либо вообще игнорируются всеми СМИ, либо отражены только в некоторых из них. Так, тема "зверские убийства солдат и офицеров РФ" практически отсутствует в англоязычной и немецкоязычной прессе. Что касается темы "подготовка боевиков в США, Великобритании, Германии, Афганистане", то она лишь эпизодически освещалась в СМИ Великобритании. Тема немецкоязычных СМИ "Россия бомбит стариков, женщин и детей в Чечне" по-другому сформулирована в русскоязычной прессе: "нанесение ударов с воздуха по позициям боевиков". В общем, прослеживается следующая закономерность: темы новостей прессы о Кавказской войне подчеркивают положительные качества своих и отрицательные чужих (различаясь "точкой отсчета" и ориентацией). Положительные качества чужих и отрицательные своих обычно не представлены в новостях прессы (не появляются в заголовках, на первых страницах или вообще замалчиваются). Это общая дискурсивная стратегия положительной самопрепрезентации и диффамации противника. Она доминирует в дискурсе прессы о военных событиях не только на уровне тем, но и на более глубинных уровнях.

В текстах газетных статей, порожденных в периоды военных конфликтов, неявные формы словесного воздействия приобретают эксплицитный характер. Экстремальные условия порождения текста выводят на поверхность то, что принято называть прагматической или стратегической направленностью текста. Сверхзадачей пишущего является не фактографическое описание действительности (то, что по общепринятому обозначению называется содержанием текста), а программирование прогнозируемого восприятия и реакций со стороны адресата.

Фактическим материалом для анализа интенционального содержания текстов и их насыщения манипулятивными лингвотехнологиями нам послужили публикации российских СМИ периода войны в Косово. Для анализа были привлечены тексты наиболее популярных центральных российских газет: «Аргументы и факты», «Комсомольская правда», «Независимая газета», «Российская газета», «Известия» за рассматриваемый период 1999 года (март - период активных военных действий в районе военного конфликта). В некоторых случаях используются примеры из других источников.

Современные представления о базовых лингвистических стратегиях в период военных конфликтов могут быть систематизированы в соответствии со структурой коммуникативного акта как базового понятия теории коммуникации. Лингвистические стратегии зачастую представляют собой лишь спроецированные в область речевого коммуникативного взаимодействия когнитивные стратегии, нацеленные на эффективное манипулирование производимыми умозаключениями.

Языковые манипуляционные стратегии имеют целью обеспечить процесс психологического вхождения объекта, воспринимающего информацию, в военный конфликт и сформировать особое военное языковое сознание (war-mentality). Перевод в новое психо-ментальное состояние осуществляется, в том числе, и вербально, посредством использования специальных лингвистических ресурсов, обеспечивающих «нейтрализацию» восприятия военной действительности. Среди лингвистического «инструментария» следует назвать «милитаризацию» (использование военной лексики), стилевое снижение и упрощение текста в целом, или так называемая “псевдодоступность” (обилие разговорных конструкций и лексических элементов и жаргонизмов).

Пограничная ситуация, которой, безусловно, является военный конфликт, обостряет все составляющие человеческого восприятия действительности, поэтому магистральной, в этой ситуации является общая языковая стратегия, связанная с формированием образа «свой / чужой», довольно жестко расставляющая все акценты в подаче информационного материала.

Основными антиподами в проанализированных текстах выступают Россия и США, третьей стороной является, в зависимости от ситуации - поочередно, Югославия или Европа. Языковой материал демонстрирует полный набор прагматических установок, характерных для конфликтного дискурса. Большая часть интенций связана с дискредитацией противника (обвинение, разоблачение) и нанесением по нему «вербальных ударов». Поляризованность текстов создается в первую очередь наличием оппозиций, причем самые общие и самые прозрачные выстраиваются наиболее последовательно: это оппозиции «они / мы; свои / чужие; Восток / Запад». Это противопоставление проявляется наиболее отчетливо в отборе лексических единиц оценочного характера. Названные оппозиции делают возможным неразличение денотатов и взаимозаменяемость лексем НАТО=США=Америка и их производных (например, «натовская акция бросила на наши отношения с американцами густую, чтобы не сказать зловещую, тень…» Российская газета, 25 марта 1999. С.7. или «В понедельник пресс-служба Белого дома сообщила о письме Клинтона Ельцину, в котором президент США известил, что НАТО готово действовать» Комсомольская проавда, 24 марта 1999.).

Ситуативные оппозиции возникают по мере развития военного конфликта на Балканах: «Россия / Европа; Весь мир (международное право) / США (НАТО)». Неожиданно вербализованной оказывается оппозиция «братья-славяне / Россия» - «… наш вероятный противник, в том числе бывшие братья-славяне, вступившие в НАТО (Польша, Чехия, Венгрия)» АиФ, N13, март, 1999. C.5.. Проведение некоторых параллелей усиливает внутреннюю полярность текстов: «Югославия / Косово: Россия / Чечня» - «НАТО никогда не позволит себе бомбить Россию, например, из-за Чечни, как сегодня бомбит Югославию» АиФ, N13, март, 1999. С.4..

Образ США, сформированный в соответствии с описанными интенциями в «силовом поле» названных оппозиций, обладает четкими характеристиками. Прежде всего, это агрессивность, пренебрежение нормами международного права, диктаторский стиль поведения: «…США, развязавшие агрессию против Югославии»; «Да, НАТО бросает грубый вызов нормам международного права, вторгаясь в суверенную страну» Российская газета, 25 марта 1999. С.7.; «… разбойное нападение натовцев…»; «… удар по миропорядку, который установился после Второй мировой войны» Российская газета, 27 марта, 1999. С.7.; «Нанесение ракетных ударов по члену ООН Югославии, … окончательно формирует военно-полицейский режим диктатуры США для Европы…» Независимая газета, 25 марта 1999. С. 6..

Авторы публикаций единодушно обвиняют США в отсутствии моральных установок, в абсолютизации приоритета силы: «… американцы уважать могут только силу» АиФ, N13, март, 1999. С.5.; «Натовцев никто не уполномачивал, ни Совет Безопасности ООН, ни ОБСЕ - они проводят одностороннюю акцию исключительно по праву сильного, нарушают права суверенной страны, члена ООН. О какой морали тут можно говорить? Скорее, их действия носят аморальный характер» Российская газета. 25 марта 1999. С.7.; «Если… американцы начнут бомбежки Югославии, … то тем самым лишний раз подчеркнут, как мало они считаются с сегодняшней Россией» Комсомольская правда. 24 марта 1999..

Указывая на недальновидность поведения США («… это грандиозная ошибка»; «Балканская война - прыжок в никуда»; «… стратегия НАТО … ведет в тупик, из которого не видно выхода») Российская газета. 30 марта 1999. С.7., газеты отмечают неумелое ведение боевых действий («… после первых дней операции результаты действий авиации НАТО по поражению военной техники и о югославов почти “нулевые”»; «От бомбардировок НАТО гибнут в основном мирные люди») АиФ. N13, март, 1999. С.4.. Еще одной чертой образа США является уязвимость объекта: «Америка вздрогнет от похоронок»; «Американцы еще не забыли Вьетнам»; «… военные корабли… отрезвят натовские головы» АиФ. N13, март 1999. С.4.; «… 59 % американцев полагают, что мир в Косово не стоит гибели граждан США» Комсомольская правда. 26 марта 1999..

Представляется очевидным, что образ оппонента (США) оказывается неполным, ущербным без краткой характеристики собственно говорящей стороны (Россия) и третьей стороны (Югославия или Европа). Другими словами, необходимо воспроизвести систему образов - членов оппозиций.

В проанализированных текстах официальную Россию характеризуют здравомыслие, взвешенность, осторожность: «Но Россия не должна отвечать грубостью на грубость, в условиях столь жесткого международного кризиса она должна сохранить выдержку. И лицо» Российская газета. 25 марта 1999. С.7.; «Российская дипломатия - грамотные пока шаги»; «грамотные шаги президента России» Независимая газета. 26 марта 1999. С. 6.; «Пугать Америку себе дороже» АиФ. N13, март, 1999. С.4.. Российская сторона твердо ориентирована на мирный процесс: «Москва … надеется возобновить мирный диалог Запада с Белградом» Независимая газета. 30 марта 1999. С. 6.; «Россия пытается положить конец войне на Балканах» Независимая газета. 31 марта 1999. С. 1.; «на уступки Америке идти нельзя» АиФ. N13, март, 1999. С.1.; «… позиции России, категорически выступающей против силового варианта решения косовской проблемы».

В противоположность вышесказанному, неофициальная Россия демонстрирует повышенную эмоциональность, граничащую с безрассудством и вандализмом: «Протест россиян нарастает. Пока политики занимаются обсуждением, в посольство США летят бутылки и формируются батальоны добровольцев для отправки в Югославию»; «Ненависть к НАТО объединила даже фанатов “Спартака” и ЦСКА, а прохожие “мочили” посольство США, выражая протест пока по-маленькому» Комсомольская правда. 26 марта 1999. С. 1..

Говоря о Европе, авторы текстов акцентируют внимание читателя на бессилии, слабости, даже слабоумии последней: «Удивительно и то, что сытая и демократичная для себя Европа не осознает, что сама подставляет грудь под ответный удар. Может быть, она слабоумна? Или просто захвачена Вашингтоном в заложницы, а потому бессильна, Видимо, и то, и другое» Независимая газета. 25 марта 1999. С. 6.; «Похоже, Запад действительно сошел с ума» Независимая газета. 26 марта 1999. С. 6.. Обращает на себя внимание неожиданный, но, очевидно, оправданный “гендерный” фон в освещении некоторых поступков Европы (основанием для подобного приема является наличие категории рода в русском языке - слабоумна, бессильна, заложница).

Тексты анализируемого периода демонстрируют симпатию и сочувствие авторов по отношению к Югославии. В основном, в языковом материале содержатся указания на готовность Белграда к борьбе: «По поводу введения войск НАТО позиция прежняя: ни за что!» Комсомольская правда. 25 марта 1999. С.2.; «Сербы вступят в бой, они готовы сражаться с превосходящими силами противника» Комсомольская правда. 25 марта 1999. С.2. . Основная черта медийного образа Югославии - дерзость и бесстрашие: «На грандиозном митинге-концерте, состоявшемся в воскресенье на центральной площади Белграда, молодые девчонки и ребята весело жгли американские флаги, чучела Клинтона, посылали проклятья в адрес НАТО и т.п. Правила бал не столько ненависть, сколько удаль, кураж и бунтарский дух» АиФ. N13, март, 1999. С.3.; «Сербы - народ упорный, храбрый» Комсомольская правда. 25 марта 1999. С.2. .

Как мы видим, актуализация стратегии «свой - чужой» связана с увеличением субъективной лексики в тексте (оценочная лексика, вводные слова, отрицательная лексика, модальная лексика).

В проанализированных текстах встречаются некоторые приемы языковой демагогии, Об основных приемах языковой демагогии см.: Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира. - М., 1997, с. 461-477. позволяющие исподволь навязать определенное мнение читающему (адресату). В первую очередь, это использование «ложной» пресуппозиции Суждение, которое должно признаваться истинным как автором высказывания, так и адресатом, для того, чтобы предложение вообще имело смысл.. Например, заголовок статьи «Почему сербы не бомбят Рим?» Комсомольская правда. 31 марта 1999. С. 2. содержит в качестве пресуппозиции призыв-побуждение к действию. Интересно, что на этот вопрос автора статьи некоторые собеседники, чувствуя скрытый императив, отказались отвечать.

Следующая стратегия определяется негативной/позитивной оценкой военной ситуации, военных действий, военной реальности. Актуализация этой стратегии связана с увеличением субъективной лексики в текстовом материале (оценочная лексика, вводные слова, отрицательная лексика, модальная лексика). В частности, наиболее активно используется лексика, вызывающая прогнозируемые эмоции: интервенция, эвакуация, фашисты, неприкрытая агрессия, откровенная агрессия, военно-полицейский режим диктатуры США, репрессивный аппарат, сытая и демократическая для себя Европа, кровавая развязка, роковые последствия, кровь мирных жителей. Оценочность в тексте создается также при помощи оксюморонических сочетаний и антитез: «Боже, благослови Америку на те глупости, на путь которых она вступила»; «… холодная война… не перерастет ли она в «горячую»»; «(Россия) при всей своей «ослабленности» готова проявить несгибаемую твердость»; «Смешно, <…> в качестве причины - несговорчивость одного человека - Милошевича»; « Смешно (или наивно, или лицемерно) утверждать, что “права человека” в Косово будут гарантированы ракетными ударами…» Независимая газета. 26 марта 1999. С. 6... Примечательно, что на текстовом уровне закладываются основы манипулирования общественным мнением. Важнейшую роль в этом играют способы номинации действующего лица. Для сравнения, в западной прессе чеченцы, ведущие боевые действия, именуются повстанцами, партизанами, бойцами сопротивления (rebels, patriots of the Chechen nation, rebel fighters, guerrillas, die Rebellen, tschetschenische Truppen и т.п.), а в русскоязычных СМИ - боевиками, террористами и бандитами.

Наряду с этим нельзя не заметить, что разнятся и способы номинации действий сторон, вовлечённых в конфликт. Например, в дискурсе англоязычной прессы действия российских военных характеризуются такими существительными, как вторжение, нападение (invasion, intrusion, assault и т.п.), а действия противоположной стороны - такими словосочетаниями, как сражение за независимость, борьба с оккупантами и т.п. (fighting for independence, struggle against invaders и т.д.). Вне сомнения, указанные способы номинации конфликтующих сторон и их действий несут в себе разную оценку, и обусловлены различными точками отсчета и политической ориентацией. Существительные rebels, die Rebellen и др. создают положительное отношение адресата к одной стороне конфликта, а существительные террористы, бандиты и т.д. придают той же стороне негативную окраску, поддерживая стратегию положительной саморепрезентации и диффамации противника («свои - чужие», «мы - они»).

В случае Балканского конфликта российские СМИ с самых первых минут называли действия США агрессией, что не нуждается в комментариях и сразу же ставит Югославию в положение жертвы, которую надо спасать и которой надо оказывать всяческое содействие.

Особым приемом, используемым в конфликтных текстах, являются речевые импликатуры - идеи, которые не высказываются в тексте непосредственно, но выводятся из него на основе общих законов речевого общения. К примеру, фраза «Агрессия, прикрываемая словами о ”высокой гуманитарной миссии”, совершается немецкими летчиками на земле, жители которой хорошо помнят зверства фашистов» Комсомольская правда. 26 марта 1999. С.4. содержит скрытую импликатуру: немецкие летчики - это те же фашисты.

Заслуживает внимания еще один прием, получающий в последнее время все большее распространение в отечественной прессе, - использование прецедентных текстов (имя автора, имя персонажа, заглавие, цитата, перифразы, скрытое цитирование, аллюзия, реминисценция) - своеобразных «единиц языка культуры». Подобных примеров в текстах довольно много, и, по-видимому, они достойны отдельного подробного анализа. В данном случае ограничимся лишь несколькими примерами: «Аналогичные события в Европе происходили 1 сентября 1939 года» Независимая газета. 26 марта 1999. С. 6.; Впервые с апреля 1942 года немецкие самолеты нанесли воздушные удары по югославским городам» Комсомольская правда. 26 марта 1999. С. 2.; «До 22 июня 1999 года осталось…» Комсомольская правда. 27 марта 1999. С. 1.; «След смерти: от Хиросимы до Белграда» Российская газета. 30 марта 1999. С.7.; петля Примакова (петля Нестерова).

Следует заметить, что военный дискурс резко усиливает такие свойства русского языка, как эмоциональность, категоричность оценок и суждений.

Еще одна из важнейших лингвистических стратегий военного дискурса позволяет говорящему избежать чувства коммуникативного дискомфорта или в значительной мере ослабить его. Из дискурса прессы исключается вся лексика с отрицательной коннотацией (война, наступление, оружие массового уничтожения), а вместо нее вводится нейтральная (конфликт, операция, устройство, умиротворение, наведение порядка и т. п.). Таким образом, создается виртуальная дискурсивная реальность или «редуцированная» версия действительности, в контексте которой описываемые события (война) воспринимаются аудиторией иным образом.

Другими словами, войны в современном мире не называются своим именем открыто. Такие действия описываются как демократические и респектабельные, а их отношение к войне, как правило, отрицается. Это характерно как для России, так и для Европы, США и других стран. Например, бомбардировки Югославии в 1999 г. в официальных источниках и в прессе назывались "предотвращением гуманитарной катастрофы", война в Чеченской республике - "антитеррористической операцией", "наведением конституционного порядка". Или в США во время войны во Вьетнаме был создан специальный язык для сообщений прессы, были составлены специальные словари для обозначения тех или иных явлений действительности, производящих на читателя нужное впечатление. С 1965 г. военные действия во Вьетнаме назывались "программой умиротворения", а с февраля 1972 г. - "защитной реакцией".

Вышеизложенное говорит о том, что эта стратегия реализуется при помощи использования эвфемизмов (слов с «улучшенным» значением, слов с «расплывчатым» значением), эвфемистичных выражений, а также слов - определителей с «диффузной» семантикой (некоторый, известный, определенный, соответствующий, надлежащий): силовой вариант развития событий, у России есть еще в запасе ряд крайних мер; (не)адекватные меры; военная акция; бомбардировки будут продолжаться еще несколько дней; гуманитарная операция; ограниченный контингент войск; гуманитарная интервенция; гуманитарная военная помощь.

Тема манипулирования общественным сознанием с помощью эвфемистических перифразов в последнее время находится под пристальным вниманием ученых Бессарабова Н. Д. Слова-прикрытия в современных СМИ // Журналистика и культура русской речи. Вып.1. - М., МГУ 1996. С. 57-69.. Эвфемистические замены - это действенный публицистический прием создания положительного образа или нейтрализации негативного впечатления для утверждения нужных идей. По данным Я. Монкоша-Бошдан, в Польше в период предвыборной кампании в сентябре 1993 года “были составлены списки слов, которые вообще не следует употреблять или же следует заменять словами-субститутами (таковы были конфиденциальные рекомендации-инструкции для членов одной партии). Например: капитализм лучше заменить выражением экономика на реальных основах; не следует говорить о богатстве, а если уж возникает такая необходимость, то следует использовать выражение нажитое состояние; слово капитал людей шокирует, отталкивает, лучше заменить его на деньги, фонды; некрасиво звучат проценты, процентные ставки, лучше вместо этого говорить - заработок, получаемый с денег, внесенных в банк или на биржу и др. ”. Подробнее см.: Монкош-Бошдан Я. Развитие коммерческой терминологии русского и польского языков в 80-90-е гг. XX в. Автореф. дис. д-ра филол. наук. - СПб, 1994.