Правды ищи: идея справедливости в русской лингвокультуре

^{Размещено на http://www.allbest.ru/}

⁷

^{Размещено на http://www.allbest.ru/}

¹

Научно-исследовательская лаборатория

«Аксиологическая лингвистика»

^{Монография}

^{Правды ищи: идея справедливости в русской лингвокультуре}

С.Г. ВОРКАЧЕВ

^{ОГЛАВЛЕНИЕ}

^{Введение}

^{Глава 1. Идея справедливости}

^{1.1 Лингвокультурная концептология: становление и перспективы}

^{1.2 «Формула справедливости»}

^{1.3. «Так оно, пожалуй, и лучше»}

^Выводы

^{Глава 2. Идея справедливости в научном и религиозном дискурсах}

^{2.1 Quisque suum}

^{2.2 Правда Божия}

^Выводы

^{Глава 3. Идея справедливости в языковом сознании}

^{3.1 Правда земная}

^{3.2 «Товарищ правда»}

^{3.3 Сила не в силе}

^{3.4 «Молодое сердце»}

^{3.5 От каждого по понятиям}

^{3.6 «Палеонтология правды»}

^Выводы

^{Заключение}

^{Литература}

^{ВВЕДЕНИЕ}

^{По утверждению Дж. Роулза, справедливость представляет собой «основную добродетель общественных институтов», без которой, как писал Августин Блаженный, государство превращается в «вертеп разбойников»; в устах платоновского резонера - Сократа - справедливость - «достоинство души», которое «драгоценнее всякого золота» (см.: Платон 1971, т. 3: 104, 128). Эта добродетель, «более удивительная и блестящая, чем вечерняя и утренняя звезда» (Аристотель), заключает в себе все прочие добродетели и, тем самым, выступает как универсальная основа морали в целом (см.: Аристотель 1998: 247-248). В представлении Владимира Соловьева она соответствует одному из двух правил альтруизма (отрицательному) - «не делай другому ничего такого, чего себе не хочешь от других», которое дополняется правилом милосердия (положительным) - «делай другому все то, чего сам хотел бы от других» (Соловьев 1990, т. 1: 168).}

^{Справедливость была и остается основным предметом западноевропейской этической мысли со времен Античности: типология справедливости, разработанная в трудах Аристотеля (см.: Аристотель 1998: 245-276), почти в неизменном виде сохранилась и в наши дни; проблемам справедливости посвящен наиболее крупный труд Платона - «Государство», где мыслитель уже иногда отличает справедливость правовую категорию от справедливости категории моральной. В Новое время философия справедливости, разработанная в трудах И. Канта и Д. Юма, легла в основу представлений о достоинстве, свободе и правах человека. Монографическое исследование справедливости принадлежит перу Г. Спенсера (Спенсер 1898), а в конце прошлого века её проблемам посвятил свою книгу Дж. Роулз (Роулз 1995). Не обходит вниманием проблему справедливости и современная российская философская наука (см., например: Бобылева 2007).}

^{По наблюдениям этнопсихологов представления о справедливости входят в число наиболее значимых констант, формирующих менталитет нации в любой этнической культуре, отличаются этноспецифичностью (см.: Миллер 2003: 262) и эволюционируют крайне медленно.}

^{В российской лингвистике семантика справедливости изучается преимущественно в её специфически языковом воплощении: в качестве одного из лексико-семантических вариантов слова «правда», противопоставленного другому его варианту - «истине» (см.: Арутюнова 1999: 543-616; Колесов 2004: 123-129; Степанов 1997: 318-332). Культурно-языковая специфика собственно справедливости и производных от основы «справедлив-» исследуется в работе И. Б. Левонтиной и А. Д. Шмелева (Левонтина-Шмелев 2000: 281-292; 2005: 363-377), а в работе Анны А. Зализняк описывается несправедливость как инференционный компонент семантики «обиды» и «совести» (см.: Зализняк; 2006: 273-289).}

^{Как и исследованные ранее лингвокультурные концепты счастья (Воркачев 2004) и любви (Воркачев 2007б), идея справедливости, безусловно, носит телеономный - ориентированный на смысл жизни - характер (от греч. - результат, завершение, цель и - закон), за неё русскому человеку и умереть не жалко: «Правда и Справедливость! За Правду и умереть согласен» (Тургенев 1982, т. 10: 186).}

^{Справедливость, как, наверное, никакое другое мыслительное образование, представляет собой «идейную» сущность (ср.: «идеологема правды» - Бобылева 2007: 15), для адекватного понимания и описания которой необходимо привлечение её семантического противочлена - несправедливости.}

^{Как представляется, язык, отражающий и фиксирующий в символах «обыденное сознание», в эмбриональном, неартикулированном и противоречивом виде содержит весь универсум этических теорий: «все во всем», как античная философия содержала в себе все последующее множество научных теорий. В задачи исследования идеи справедливости входит: 1) выделить семантические признаки справедливости и принципы их объединения в теорию (концепции) в этическом и психологическом дискурсе; сформировать прототип; 2) выделить семантические признаки справедливости и принципы их объединения в концепцию в религиозном дискурсе; сформировать прототип. Просеять сквозь классификационное «сито» научного и религиозного прототипов данные языка. Сопоставить эти данные качественно и количественно с религиозным и научным прототипами и получить сведения об этническом менталитете, отраженном в обыденном (языковом) сознании.}

^{Материал для этического дискурса дали философские и психологические тексты, энциклопедические этические и психологические словари, сборники афоризмов; для религиозного - Библия и патристика; для языкового сознания - художественная литература (поэзия), лексикография, паремиология, опрос респондентов и тексты средств массовой информации.}

^{Цель и задачи исследования определяют композиционную структуру работы. Она состоит из общего раздела, посвященного проблемам лингвоконцептологии, становлению лингвоидеологии, отысканию «формулы справедливости» как прототипической модели этой семантической категории и описанию её функционирования в «карнавализованном дискурсе». Затем идут глава, описывающая вербализацию идеи справедливости в специализированных видах дискурса - научном и религиозном, и глава, в которой исследуется её «оязыковление» в обыденном сознании: в паремическом фонде русского языка, ответах респондентов, русской поэзии и масс-медийных текстах.}

^{В работе приняты следующие сокращения библейских источников:}

^{семантика справедливость менталитет религиозный дискурс}

^{Глава 1} ИДЕЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ

¹.1 Лингвокультурная концептология: становление и перспективы Воркачев С. Г. Лингвокульурная концептология: становление и перспективы // Известия РАН. Серия лит-ры и языка. 2007. Т. 66, № 2. С. 13-22.

^{«Лингвокультурологический поворот», начавшийся в российском языкознании полтора десятка лет назад, по своей значимости сопоставим, наверное, с лингвистическим поворотом в философии середины прошлого века, в результате которого язык стал рассматриваться как предельное онтологическое основание мышления и деятельности (Витгенштейн, Гуссерль, Хайдеггер). В случае лингвокультурологии это основание стало усматриваться в симбиозе языка и культуры: в задачи этой научной дисциплины входит изучение и описание взаимоотношений языка и этноса, языка и народного менталитета. На сегодняшний день становится вполне очевидным, что с антропоцентрической переориентацией парадигмы гуманитарного знания общая направленность лингвистической науки на установление соответствий между структурой универсальных логических и специфических языковых (главным образом грамматических) категорий сменилась направленностью на выявление различий семантики инвариантных категорий философии (преимущественно этики) и психологии и их вариативных реализаций в лексике конкретных этнических языков (см.: Воркачев 2007а: 10-11).}

^{Имя «концепт» (лат. conceptus/conceptum) - номинант семиотической категории, родившееся в длительном средневековом споре ученых-схоластов о природе универсалий и в классической латыни зафиксированное лишь в значениях «водоем», «воспламенение», «зачатие» и «плод (зародыш)» (см., например: Дворецкий 1949: 195), этимологически представляет собой семантический аналог русского слова «понятие». В российской науке о языке, где оно активно используется в качестве протермина («зонтикового термина») с начала 90-х годов, оно обрело новую, заметно более насыщенную событиями жизнь, выстояв в конкурентной борьбе с такими претендентами, как «лингвокультурема» (Воробьев 1997: 44-56), «мифологема» (Базылев 2000: 130-134), «логоэпистема» (Верещагин-Костомаров 1999: 70; Костомаров-Бурвикова 2001: 32-65), так и не поднявшимися над уровнем авторских неологизмов (см. подробнее: Воркачев 2003: 5-6).}

^{Несмотря на сомнения в его методологической состоятельности («концепт - это квазиметодологическая категория» - Сорокин 2003: 292), концепт, безусловно, представляет собой прежде всего гносеологичекое, эвристическое образование - «ментафакт» (Красных 2003: 155), как и артефакт, определяемое своей функцией: в данном случае функцией инструмента и единицы познания. Если, в целом, utilitas expressit nomina rerum, то потребность гносеологическая вызвала к жизни понятие и имя концепта так же, как и понятия и имена всех иных семиотических категорий.}

^{В то же самое время концепт как «объект из мира “Идеальное”» (А. Вежбицкая) обладает собственным субъективным и межсубъектным бытием и, тем самым, собственной онтологией. Свою судьбу, очевидно, имеют не только книги (habent fata sua libelli), но и научные понятия, не составляет исключения, видимо, в этом плане и «концепт». Родившись около десяти столетий тому назад в качестве имени для обозначения духовных сущностей, созданных человеком для понимания самого себя и обеспечивающих связь между разнопорядковыми идеями мира (см.: Неретина 1995: 63, 85, 118-120), сейчас он проходит этап номинативного апогея, когда концептом называют практически все что угодно, от пород дерева (концепт «рябина» - Морозова 2003: 450), предметов корабельного оборудования (концепт «якорь» - Солнышкина 2002: 431), элементов рельефа местности и пейзажа (концепт «гора» - Ракитина 2003: 291; концепт «луна» - Зайнуллина 2003: 240; концепт «солнце» - Колокольцева 2003: 242; концепт «море» - Ракитина 2001) до разновидностей бытового хамства (концепт «мат» - Супрун 2003: 158), застолья (Ма Яньли 2004) и алкогольных напитков.}

^{«Концепт» в нетерминологическом, свободном употреблении - синоним понятия. Терминологизируясь, он немедленно становится неким «паролем» - свидетельством принадлежности автора текста к определенной научной школе, последователи которой объединены общими теоретическими и методологическими взглядами на сущность и природу своего предмета исследования. В российской лингвистической традиции «концепт», воссозданный для компенсации возникшей эвристической неадекватности классических понятия, представления и значения (подробнее см.: Воркачев 2002: 82-92), в качестве термина «принадлежит» (belongs) главным образом когнитивной лингвистике и лингвокультурологии.}

^{В лингвокогнитологии концепт - «термин, служащий объяснению единиц ментальных или психических ресурсов нашего сознания и той информационной структуры, которая отражает знание и опыт человека; оперативная содержательная единица памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга (lingua mentalis), всей картины мира, отраженной в человеческой психике» (Кубрякова и др. 1996: 90) - одним словом, инструмент и продукт структурирования любых смыслов, выступающих в форме фреймов, сценариев, схем (см.: Бабушкин 1996: 19-35), «узлов» в семантической сети (см.: Медведева 1999: 29) и пр. Естественный язык здесь выступает лишь средством, обеспечивающим исследователю доступ к «языку мозга», поскольку, как заметила А. Вежбицкая, «мы можем добраться до мысли только через слова (никто еще пока не изобрел другого способа)» (Вежбицкая 1999: 293).}

^{«Концепт» в лингвокультурологических текстах - это, прежде всего, вербализованный культурный смысл, и он «по умолчанию» является лингвокультурным концептом (лингвоконцептом) - семантической единицей «языка» культуры, план выражения которой представляет в свою очередь двусторонний языковой знак, линейная протяженность которого, в принципе, ничем не ограничена (см.: Телия 2002: 92; 2004: 681). Определяющим в понимании лингвоконцепта выступает представление о культуре как о «символической Вселенной» (Кассирер), конкретные проявления которой в каком-то «интервале абстракции» (в сопоставлении с инокультурой) обязательно этноспецифичны. Тем самым, ведущим отличительным признаком лингвоконцепта является его этнокультурная отмеченность. В то же самое время язык в лингвокультурологии - не только и не столько инструмент постижения культуры, он - составная её часть, «одна из её ипостасей» (Толстой 1997: 312). Собственно говоря, внимание к языковому, знаковому «телу» концепта и отличает его лингвокультурологическое понимание от всех прочих: через свое «имя», совпадающее как правило с доминантой соответствующего синонимического ряда, лингвоконцепт включается в лексическую систему конкретного естественного языка, а его место в последней определяет контуры его «значимостной составляющей» (см. подробнее: Воркачев-Воркачева 2003: 264).}

^{Концепт - синтезирующее лингвоментальное образование, методологически пришедшее на смену представлению (образу), понятию и значению и включившее их в себя в «снятом», редуцированном виде - своего рода «гипероним» (Колесов 2002: 122) последних. В качестве «законного наследника» этих семиотических категорий лингвоконцепт характеризуется гетерогенностью и многопризнаковостью, принимая от понятия дискурсивность представления смысла, от образа - метафоричность и эмотивность этого представления, а от значения - включенность его имени в лексическую систему языка.}

^{Важным следствием многомерности семантического состава лингвоконцепта является его внутренняя расчлененность (см.: Филатова 2006: 62) - «дискретная целостность смысла» (Ляпин 1997: 19), не позволяющая включать в число концептов «семантические примитивы» - например, такие операторы неклассических модальных логик, как `желание' и `безразличие', приобретающие статус лингвоконцепта лишь с «погружением» в культуру, где они перевоплощаются в «страсть» и «равнодушие» соответственно.}

^{К другим отличительным признакам лингвоконцепта относятся также:}

^{«Переживаемость» - концепты не только мыслятся, но и эмоционально переживаются (см.: Филатова 2006: 61), будучи предметом симпатий и антипатий (см.: Степанов 1997: 4I) - и способность интенсифицировать духовную жизнь человека: менять её ритм при попадании в фокус мысли (см.: Перелыгина 1998: 5) - то, что психологи называют «сентимент» (см.: Drever 1981: 267).}

^{Cемиотическая («номинативная» - Карасик 2004: 111) плотность - представленность в плане выражения целым рядом языковых синонимов (слов и словосочетаний), тематических рядов и полей, пословиц, поговорок, фольклорных и литературных сюжетов и синонимизированных символов (произведений искусства, ритуалов, поведенческих стереотипов, предметов материальной культуры), что напрямую связано с релевантностью, важностью этого концепта в глазах лингвокультурного социума, аксиологической либо теоретической ценностью явления, отраженного в его содержании.}

^{Ориентированность на план выражения - включенность имени концепта в ассоциативные парадигматические и синтагматические связи, сложившиеся в лексической системе языка, в семиотическом «теле» которого этот концепт опредмечивается: «значимость» этого имени и включенность его в ассоциативную сеть «вещных коннотаций» (Успенский 1979) - наличие специфической языковой метафорики.}

^{Многомерность лингвоконцепта проявляется в присутствии в его семантике нескольких качественно отличных составляющих (слоев, измерений и пр.).}

^{Исследователи расходятся здесь в основном лишь относительно количества и характера семантических компонентов:}

^{1. «Дискретная целостность» концепта образуется взаимодействием «понятия», «образа» и «действия», закрепленных в значении какого-либо знака (см.: Ляпин 1997: 18).}

^{2. В концепте выделяются понятийная и эмоциогенная стороны, а также «все то, что делает его фактом культуры» - этимология, современные ассоциации, оценки (см.: Степанов 1997: 41).}

^{3. Лингвоконцепт образуется также единством ценностной, образной и понятийной сторон (см.: Карасик 2004: 109).}

^{4. В семантическом составе лингвоконцепта выделяются понятийная, отражающая его признаковую и дефиниционную структуру, образная, фиксирующая когнитивные метафоры, поддерживающие концепт в языковом сознании, и значимостная, определяемая местом, которое занимает имя концепта в языковой системе, составляющие (см.: Воркачев 2002: 80).}

^{5. И, наконец, смысловое единство концепта обеспечивается последовательностью его «проявления в виде образа, понятия и символа» (Колесов 2002: 107), где образ представляет психологическую основу знака, понятие отражает логические функции сознания, а символ - общекультурный компонент словесного знака (см.: Колесов 2002: 42).}

^{Из нескольких разнородных составляющих концепта определяющее начало, как правило, приписывается какой-либо одной.}

^{«Окультурация» концепта-понятия как логической категории - превращение его в лингвоконцепт - возможна лишь через оязыковление: придание ему имени и включение последнего в систему лексико-семантических ассоциативных связей определенного этнического языка - вот почему, как уже говорилось, логические операторы становятся лингвоконцептами только получив культурное, «языковое» имя.}

^{Вхождение «понятия-космополита» в культурное пространство конкретного этнического языка может, в принципе, осуществляться двумя путями: для абстракций - через установление несвободных сочетаемостных связей его имени и, тем самым, обретение образных коннотаций (см.: Чернейко 1995); для реалий - через символизацию имени как удвоение его плана содержания, когда первоначальный схематический образ (представление), к которому отправляет это имя, становится символом и уже сам отправляет к какому-то иному смысловому комплексу (см. определение символа: Лосев 1970: 10; Радионова 1999: 614), который и составляет существо содержания концепта. Вот почему, кстати, выглядят не совсем удачными номинации вида «концепт березы», «концепт черемухи», «концепт матрешки» и пр., поскольку ассоциируемые с березой, черемухой и матрешкой представления о «средней России», «русской весне» и «русской душе» закрепленны за образами этих реалий, а вовсе не за соответствующими звукокомплексами (см.: Резчикова 2004: 59).}

^{Наиболее последовательным и убедительным представляется отнесение лингвокультурных концептов к числу единиц ментальности/менталитета - категорий, через которые описывается национальный (этнический) характер (см.: Колесов 1999: 81; 112; 2004: 15). «Ментальность» и «менталитет» в русском языке - этимологические дублеты и паронимы, стремящиеся к расподоблению и приобретению «самостийного» значения. Они могут даже терминологически употребляться в качестве синонимов (ср.: «Ментальность или менталитет определяет мировоззренческую структуру сознания…» - Колесов 1999: 138), однако иногда они все-таки семантически разводятся (ср.: «Ментальность - это миросозерцание в категориях и формах родного языка»; «Менталитет - категория, которая отражает внутреннюю организацию и дифференциацию ментальности» - Маслова 2001: 49). Термин «менталитет», при том, что он отмечен определенной отрицательной коннотацией, связанной с существованием неких этнически врожденных предрасположенностей (см.: Донец 2001: 301), отсылает скорее к модальной специфике национального восприятия и постижения действительности (см.: Попова-Стернин 2001: 65) - «им объясняют то, что в культуре и истории других народов кажется странным и непонятным» (Хроленко 2004: 45). Если ментальность - это способ видения мира вообще, то менталитет - набор специфических когнитивных, эмотивных и поведенческих стереотипов нации (см.: Воркачев 2002: 84-85).}

^{Признание лингвоконцепта единицей менталитета по существу возвращает лингвистику к проблеме соотношения языка и мышления, наиболее рельефно сформулированной в гипотезе «лингвистической относительности» Сепира-Уорфа: родной язык полностью («сильный» вариант гипотезы) либо отчасти (её «слабый» вариант) определяет мировосприятие своих носителей, поскольку, как еще утверждал предтеча этнопсихолингвистики и лингвокультурологии Вильгельм фон Гумбольдт, «человек думает, чувствует и живет только в языке» (Гумбольдт 1985: 378), а сам «язык есть способ мироистолкования» (Гадамер).}

^{Если ментальность/менталитет образуется совокупностью лингвоконцептов и не существует вне форм родного языка (см.: Колесов 1999: 138; 2002: 260), то роль последних в формировании национального характера отнюдь не однозначна (см.: Карасик 2004: 175): вполне естественно, категории, наиболее существенные для определенной лингвокультуры - её «опорные точки» (Колесов 1999: 112), находят выражение не только в лексике, но и в грамматике конкретного естественного языка (время, например). Можно соглашаться или нет с выводом о внеположенности «локуса контроля» модальной (усредненной) русской личности - её готовности перекладывать ответственность за свою судьбу на внешние обстоятельства - на основании наличия в языке специфических безличных конструкций: «Его переехало трамваем, убило молнией» (см., например: Вежбицкая 1997: 73-76). Русский фатализм вполне согласуется с другими специфически национальными чертами, унаследованными от вековой необходимости русского человека подчинять свою волю воле большинства, откуда и «соборность», и «коллективизм», и «самодержавие». Однако маловероятно, чтобы свободный порядок слов в предложении и отсутствие артикля в русском языке свидетельствовали о бессознательном ощущении мира его носителями как бесструктурного, неопределенного и нелогичного образования (см.: Мельникова 2003: 117, 126, 128) - ведь фиксированный порядок слов и артикль отсутствовали, например, в латыни, что нисколько не мешало древнеримскому ratio.}

^{Можно полагать, что особенно существенно влияние на национальный характер «дублетных лингвоконцептов», не находящих аналогов в других языках, таких, как «правда» и «справедливость», «совесть» и «сознание» и др. Так, для западного менталитета правосудие и справедливость сливаются в едином концепте, о чем на самом поверхностном уровне свидетельствует отсутствие для них различных имен: в английском, французском, испанском, итальянском и пр. языках для их обозначения используется лексема, этимологически производная от латинского слова justitia. В русском же языке этический и юридический аспекты правосознания кардинально разводятся, а концепт «справедливость» в паремиологии получает имя правды, которая успешно противостоит законности как чему-то формальному и внешнему по отношению к совести, которая одна только может быть действительно справедливым судиёй. Русская паремиология передает крайне негативное отношение обыденного российского сознания к закону и его чиновникам - «судейским», противопоставляет правосудие и суд совести, формальное право и правду-справедливость.}

^{Лингвокультурная концептология (см.: Воркачев 2002; 2004: 10-15), как представляется, выделилась из лингвокультурологии в ходе переакцентуации и модификации компонентов в составе намеченной Эмилем Бенвенистом триады «язык, культура, человеческая личность» (Бенвенист 1974: 45), в которой «человеческая личность» сводится к сознанию (ср.: «исследовательское поле лингвокультурной концептологии формируется трихотомией “язык - сознание - культура”» - Слышкин 2004: 8), точнее к совокупности образующих его «сгустков смысла» - концептов.}

^{Несмотря на то, что лингвоконцептологи к настоящему времени относительно едины в понимании объекта своего научного интереса как некого культурного смысла, отмеченного этнической специфичностью и находящего языковое выражение (см.: Воркачев 2001: 66-70), видовая пролиферация этого объекта, как представляется, дает повод обратиться к «биологической метафоре»: разновидности лингвоконцептов в пределах дефиниционной формулировки растут, «как трава» - не имея под собой какого-либо последовательного классификационного основания (см.: Сорокин 2003: 288), что весьма затрудняет их типологию. Объясняется это в первую очередь, видимо, тем, что сам дефиниционный признак «этнокультурная специфика» отнюдь не однозначен и допускает множество толкований в зависимости от того, распространяется ли эта специфика лишь на семантику концепта или же она затрагивает также и способы его вербализации, как определяется статус «внутренней формы» лексических единиц, «оязыковляющих» концепт, и включается ли концепт в число формант ментальности в целом или же менталитета как части последней.}

^{Прежде всего, в самом первом приближении, неопределенность дефиниционного признака приводит к «узкому» и «широкому» пониманию лингвоконцепта.}

^{В узком «содержательном» понимании, продолжающем на новом уровне абеляровскую традицию, лингвоконцепты - это «понятия жизненной философии», «обыденные аналоги мировоззренческих терминов» (Арутюнова 1993: 3-6; 1999: 617-631), закрепленные в лексике естественных языков и обеспечивающие стабильность и преемственность духовной культуры этноса. Как таковые, они представляют собой единицы обыденного философского (преимущественно этического) сознания, аксиологически окрашены, мировоззренчески ориентированы и предназначены «быть индикатором основных человеческих смыслов и ценностей» (Красиков 2003: 13).}

^{В узком «формальном» понимании лингвоконцепты - это семантические образования, стоящие за словами, которые не находят однословных эквивалентов при переводе на другие языки (см.: Нерознак 1998: 85).}

^{К лингвоконцептам в широком «содержательном» понимании можно отнести любой вербализованный культурный смысл, в какой-то мере отмеченный этнической спецификой вне зависимости от её значимости (существенности-случайности) для национального характера: «дом» (см.: Медведева 2001; Коваленко 2003), «быт» (см.: Рудакова 2001), «деньги» (см.: Панченко-Боштан 2002), «Америка» (см.: Гришина 2003), «Европа» (см.: Керимов 2003) «спорт» (см.: Панкратова 2002), «музыка» (см.: Сапрыкина 2003), «метель» (см.: Хайчевская 2000), «гроза» (см.: Адонина 2004), «чистота» (см.: Кондратьева 2005) и пр. - в самом деле, если хорошенько поискать пару языков для сопоставления, то семантика практически любой лексической единицы окажется этноспецифичной.}

^{К лингвоконцептам в широком «формальном» понимании относятся культурные смыслы, закрепленные за именем, обладающим специфической «внутренней формой» - признаком, положенным в основу номинации, в реализации которого наблюдается серийность, массовидность.}

^{Типология лингвоконцептов может основываться на «кванторизуемых» признаках, определяющих возможность их вариативности: уникальность-универсальность, индивидуальность-социальность и уровень абстрактности.}

^{Деление на концепты-универсалии, присутствующие в любой лингвокультуре (счастье, мир, любовь, свобода, вера и пр.), и концепты-уникалии - идиоэтнические (см.: Вежбицкая 1999: 291-293; Алефиренко 2002: 259-261) - в достаточной мере условно, поскольку идиоэтничность частично присутствует и в концептах-универсалиях, отличающихся от одного языкового сознания к другому своим периферийным семантическим составом и способами его иерархической организации.}

^{Деление лингвоконцептов на индивидуальные (идеостилевые), групповые и национальные основывается на том очевидном факте, что любое общество состоит из отдельных личностей и, как правило, в нем выделяются определенные социальные группы, обладающие собственными концептосферами (см.: Карасик 2004: 118), в которых индивидуальные и национальные концепты специфически модифицируются.}

^{В основу типологии лингвокультурных концептов может быть положен также уровень абстракции их имен, отправляющих к концептам-универсалиям духовной культуры и образованных путем гипостазирования предикатов - свойств и отношений (счастье, красота, свобода и пр.), с одной стороны, и к концептам-символам - окультуренным реалиям (матрешка, черемуха, береза и пр.), с другой. Между этими семантическими полюсами лежит «серая зона». Эта зона включает эмоциональные концепты (см.: Красавский 2001), ближе всего стоящие к концептам-духовным сущностям и воплощающие субъективность, которые занимают промежуточное положение между предметной (наблюдаемой) и абстрактной (метафизической) областями (см.: Чернейко 1997: 111). В ней же находятся лингвоконцепты «среднего уровня», которые могут быть описаны в терминах когнитивной лингвистики - «мыслительных картинок», схем, фреймов, сценариев и пр. (см.: Лю Цзюань 2004).}

^{И, наконец, видовое деление лингвоконцептов может идти по линии предметной области, к которой они отправляют: помимо эмоциональных концептов, о которых речь уже шла (см. еще: Дорофеева 2002), в качестве концептов могут рассматриваться также универсальные, наличествующие в любой этнокультуре онтологические (пространство и время - см.: Мечковская 2000; Карасик 2004: 177-184; Красных 2003а), гносеологические и семиотические (см.: Савинова 2000; Полиниченко 2004), иллокутивные (см.: Кусов 2004) и, вероятно, другие категории, в той или иной форме входящие в «обыденное» (языковое) сознание.}

^{Расширение и углубление предметной области лингвоконцептов идет, прежде всего, за счет включения в число объектов исследования их вариантов в границах национальной концептосферы, задаваемых «сферой бытования» этих лингвоментальных сущностей. Варианты национальных лингвоконцептов создаются их функционированием в различных типах дискурса (см.: Злобина 2002), в различных речевых жанрах (см.: Каштанова 1997), в различных социокультурных группах (гендерных и возрастных - см.: Воркачев 2004: 189-214) и в различных идиостилях (см.: Морозова 2003; Рыжков 2004).}

^{Лингвоконцепты как «сгустки» смысла - «утолщения», возникающие в местах пересечения линий ассоциативных сетей, формируют «концептуальное пространство» (В. И. Карасик) соответствующего типа дискурса, речевого жанра, авторского стиля либо отдельного произведения. Расширение предметной области лингвоконцептологии может, следовательно, осуществляться также через изучение специфического набора ключевых концептов, образующих подобное пространство (см.: Шейгал 2004: 69-96).}

^{Уже установлено (см.: Успенский 1979; Чернейко 1995: 83; Голованивская 1997: 27), что лингвоконцепты-абстракции более или менее высокого уровня «обрастают» в языковом сознании образно-метафорическими и сочетаемостными ассоциациями, которые, с одной стороны, позволяют этому сознанию «видеть» и, тем самым, понимать эти абстрактные сущности, т. е. «ведать» - «одновременно и видеть, и знать» (Колесов 2002: 100), с другой же - свидетельствуют об органичности и исконности для языка самих этих концептов.}

^{Описание атрибутивно-предикативной сочетаемости абстрактных имен и их «вещных коннотаций», конечно, вполне перспективный и активно используемый путь исследования лингвоконцептов (см.: Пименова 2003; Сергеева 1996), однако анализ образных ассоциаций концептов-универсалий духовной культуры может вестись также и «в глубину»: быть направленным на выявление стоящих за образной метафорикой определенных гештальтных «архетипных» структур (см.: Воркачев 2004а).}

^{И, наконец, лингвоконцепты высшего уровня абстрактности могут исследоваться в ключе их карнавализации (по М. М. Бахтину): погружения в «смеховую культуру», которая как, наверное, никакая другая так не связана с менталитетом нации и национальным характером (см.: Воркачев 2003а; Шейгал-Слепцова 2006).}

^{Таким образом, концепт как идеальное сущее (ср.: греч. ьн, ьнфпт - «сущее», «существо») обладает собственным бытием и онтологией: его становление, начавшееся около тысячи лет назад, в российской лингвистической науке, где он стал родовым именем для представления, понятия и значения, сейчас достигло, видимо, своего апогея. За это время «концепт» как синоним и аналог «понятия» сузил свой объем и расширил свое содержание: наполнившись дополнительными признаками, он стал сначала «культурным концептом», а затем - «концептом лингвокультурным».}

^{В лингвокультурологии статус концепта признается за ментальными образованиями любой степени общности, обладающими внутренней семантической расчлененностью, отмеченными этнокультурной спецификой и находящими фиксированное языковое выражение. В силу неопределенности самого признака «этнокультурной специфики» видовая пролиферация лингвоконцепта продолжается, захватывая все новые пласты лексического фонда языка.}

^{Как представляется, «эвристический ресурс» лингвоконцепта еще не исчерпан - расширение предметной области лингвоконцептологии может идти по пути изучения междискурсной, речежанровой и идиостилевой вариативности лингвоконцептов, а также за счет изучения дискурсной кластеризации - их семантических объединений в определенной «области бытования».}

^{Тем не менее, в лингвокультурологии ощущается необходимость выработки дисциплинарного термина, более объёмного, чем концепт, позволяющего включить в сферу исследования целые смысловые группы, которые сами состоят из концептов - «суперконцепт», «гиперконцепт» (см., например: Арутюнян 2007: 11-13; Крячко 2007: 2-3).}

^{Дисциплинарная «легитимизация» концепта, лавинообразное и неудержимое проникновение этого термина практически во все области традиционной лингвистики, видимо, как раз и выявили его эвристическую ограниченность и обострили его «врожденные пороки». Вызывающий раздражение (см.: Слышкин 2006: 27) «концептуализм без берегов», когда слово «концепт» становится чуть ли не артиклем, который ставится перед любым именем существительным, только заставляет при встрече с очередным объектом «парольного» исследования повторять вопрос «А концепт ли это?» (Карасик 2006: 26). Отсутствие последовательной таксономии предмета описания и семантическое перенасыщение содержания научного понятия, как представляется, ведут к «смазыванию» специфики термина «концепт» и, может быть, к утрате смысла самой терминологизации соответствующего имени. Очевидно, не спасает дело и дальнейшее (концепт > культурный концепт > лингвокультурный концепт) сужение объема понятия путем его видового деления, когда лингвокультурные концепты разбиваются на «параметрические и непараметрические», а последние в свою очередь на «регулятивные и нерегулятивные» (см.: Карасик 2006а: 17-19), и, не исключено, что уже назрела необходимость «смены имени» хотя бы для части исследуемых «объектов из мира “Идеальное”».}

^{В практике сопоставительных лингвоконцептологических исследований не решена до конца проблема «тождества концепта»: являются ли смыслы, обладающие различным «телесным воплощением» в различных языках отдельными семантическими сущностями или же они представляют собой ипостасные реализации какого-то единого глубинного смысла? Ментальные образования, обладающие в значительной мере общей концептуальной структурой в разных языках, получают, тем не менее, разные имена (см., например: Мошина 2006). Здесь можно заметить, что совокупные семантические отличия концепта и «антиконцепта» (счастье-несчастье, надежда-отчаяние и пр.) количественно менее значительны, чем семантические отличия его межъязыковых вариантов (надежда-hope, счастье-happiness).}

^{Что касается имени лингвокультурного концепта, которым он должен обладать по определению и которое, в принципе, совпадает с доминантой соответствующего синонимического ряда, то многозначность этого имени (наличие у слова нескольких лексико-семантических вариантов) приводит к необходимости создания различного рода двандв типа «правда-истина» и «правда-справедливость», «счастье-удача» и «счастье-блаженство» и пр.}

^{Помимо всего прочего, имя «концепт» идиоэтнично: будучи своего рода скрытой семантической калькой «понятия», при попытке передачи на языки, в лексической системе которых присутствует соответствующий производящий латинский этимон (conceptus/conceptum), оно утрачивает свою терминологическую «значимость», основанную на с таким трудом созданной противопоставленности «понятию», и требует описательного перевода.}

^{Совершенно определенно, из всех разновидностей выделяемых концептов некую группу а part составляют ментальные образования, отправляющие к представлениям об основах человеческого существования, от которых, собственно, и «пошла быть» концептология: средневековые «трансценденталии», абеляровские «концепты» как духовные связующие разнопорядковых идей мира, «предельные понятия» Дж. Ройса, «философские идеи высшей общности» Уайтхеда, «смыслы мировоззренческих универсалий» В. С. Степина, «экзистенциальные смыслы», «универсалии духовной культуры» и пр. Своё языковое осмысление они получили в «узком содержательном понимании» лингвоконцептов как «понятий жизненной философии», (Н. Д. Арутюнова), совокупность которых образует своего рода «социогеном», обеспечивающий через язык преемственность духовной культуры. Отличительные признаки этой группы концептов включают: 1) мировоззренческую направленность, связанную с представлениями о конечной цели (телеономность); 2) аксиологичность (оценочность) и «переживаемость» (эмоциогенность); 3) сложность (многомерность и иерархичность) признакового состава; 4) теоретичность как системность организации этого состава - выводимость одних признаков из других.}

^{Однако в языке (и не только в русском) есть еще одно имя, которое, может быть, еще более органично соответствует семантическим сущностям, обладающим набором перечисленных признаков - это «идея», в современной философии полностью утратившая свое специфическое значение и синонимизировавшаяся с понятием.}

^{Уместность этого имени в подобной знаковой функции подтверждается как данными лексикографических источников, отражающих «наивную семиотику» носителей языка, так и представлениями об идее в истории философии.}

^{В словарях русского языка отражены такие семантические характеристики идеи, как мировоззренческая направленность («основной, существенный принцип мировоззрения» - Ушаков 2000, т. 1: 1134; «определяющее положение в системе взглядов, воззрений» - БТСРЯ 1998: 207; «понятие…, воплощающее ту или иную сторону мировоззрения - Ожегов 1953: 207), семантическая сложность («сложное понятие» - Ожегов-Шведова 1990: 236), аксиологичность («понятие, … выражающее отношение к действительности - Ожегов-Шведова 1990: 236) и теоретичность («принцип устройства» - Ушаков 2000, т. 1: 1134; «замысел, определяющий содержание чего-нибудь» - Ожегов 1951: 207). Здесь фиксируется также семиотическая универсальность, синтетичность идеи («понятие, представление» - Ожегов-Шведова 1998: 236; «постигаемый разумом образ» - Ушаков 2000, т. 1: 1134). В речевом употреблении «идеи» отражаются такие её признаки, как этически-оценочный характер и теоретичность, концептуальность (см.: Пименов-Пименова 2005: 150, 153).}

^{В истории философии среди прочих признаков идеи отмечается её синтезирующий и универсальный характер: она «может выражаться и как представление, и как понятие, и как теория» (Копнин 1962: 234); для Дж. Локка это все то, «чем занят ум во время мышления» (Локк 1985, т.1: 154). В доплатоновской философии «идея» в соответствии со своим этимоном (ЯдЭб - «видимость», «внешний вид» от глагола Ядеън «видеть» - Черных 1999, т. 1: 336) обозначает «образ», «форму», «вид». После Платона она обозначает высшую форму сознания - «понятие разума» (И. Кант), стоящее над категориями рассудка и связанное с постижением сущности вещей как причины, обеспечивающей их существование.}

^{От всех других форм сознания идею отличает связь с законом, закономерностью, в ней отражается «умопостигаемое истинно сущее» (Копнин 1962: 234), знание которого позволяет объединять отдельные понятия в целостную систему, где она выполняет функцию «краеугольного камня», скрепляющего теоретические построения. Тем самым, в число эвристических свойств идеи входит концептуальность как системный взгляд на предмет. Содержание идеи не раскрывается одной дефиницией, а требует совокупности разносторонних определений, превращающих её в теорию (см.: Копнин 1962: 237).}

^{Идея включает в себя сознание цели и отражение своего предмета в форме идеала: не только таким, каким он есть, но и каким он должен быть, давая ему, тем самым, оценку.}

^{Идея - диалектически развивающаяся семантическая сущность, источник её развития заключается в присутствии отрицающих её категориальных противоречий: вместе с «тезисом» в ней содержится и «антитезис», вместе с «концептом» и «антиконцепт». Идея успешности судьбы (счастья), например, неотделима от несчастья, справедливости - от несправедливости, патриотизма (национализма) - от космополитизма.}

^{Как представляется, введение термина «лингвокультурная идея» явится еще одним шагом в направлении «синтезации» категориального аппарата лингвоконцептологии, еще одной «ступенькой вверх». Прежде всего, это позволит «вывести из тени» многочисленные «антиконцепты», остающиеся, как правило, вне сферы исследовательских интересов - описаны счастье и правда-справедливость, например, но нет работ по несчастью и несправедливости, описан патриотизм, но нет исследований по «космополитизму» и пр. Другое преимущество лингвокультурной терминологизации «идеи» представлено отсутствием у неё в русском языке этимологического дублета - её ближайший синоним «мысль» исторически никак не калькирует «внутреннюю форму» последней и не создает препятствий для её переводимости. И, наконец, подведение лингвоконцептов высшего уровня - универсалий духовной культуры - под категорию лингвокультурной идеи позволит исключить из лингвистической номенклатуры «*идеи березы, черемухи, матрешки» и даже «России», которые все охватываются «идеей патриотизма или любви к родине».}

^{Может быть, тогда «реабилитируется» и слово «идеология», еще и сейчас обозначающее по Марксу и Энгельсу иллюзорное сознание, конструирующее мнимую реальность, и к нему вернется значение науки, раскрывающей всеобщие и неизменные законы возникновения идей, которое в него вкладывалось его создателем А. Л. К. Дестютом де Траси в начале 19-го века.}

^1.2 «Формула справедливости»

^{Семантическое образование, охватывающее представления о справедливости, подходит под определение концепта в любом его понимании: как содержательной единицы ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга (см.: Кубрякова 1996: 90) или же как единицы коллективного знания, имеющей языковое выражение и отмеченной этнокультурной спецификой (см.: Воркачев 2001: 70). Лингвокультурологическая теория концепта, заложенная в работе С. А. Аскольдова «Концепт и слово» (1928), рассматривая «слово», как органическую часть концепта» (Аскольдов 1997: 279), включает языковую составляющую в число его значимых компонентов.}

^{Пожалуй, как уже говорилось, наиболее существенной характеристикой лингвокультурного концепта является ассортимент его знакового представления - семиотическая плотность как выразимость целым рядом вербальных и образных средств. Если семиотическую плотность ограничить только языком, то она будет выглядеть как «культурная разработанность» концепта в представлении А. Вежбицкой (см.: Вежбицкая 1999: 275-278) - его номинативная детализация. Закрепленность смыслового содержания концепта за определенными языковыми средствами реализации, совокупность которых составляет план выражения соответствующего лексико-семантического поля, ставит вопрос об имени концепта - языковом знаке, который с наибольшей полнотой и адекватностью передавал бы его лингвокультурную сущность.}

^{В принципе, имя концепта совпадает с доминантой синонимического ряда (естественно, при наличии такового), которая выделяется на основании таких признаков, как частотность, стилистическая нейтральность, степень синтаксической свободы, широкозначность и употребимость в качестве семантического множителя при лексикографическом описании этого концепта (см.: Воркачев-Жук 1999: 23). Как представляется, как раз наличие у концепта имени, «ключевого слова» (Попова-Стернин 2001: 101-114) и свидетельствует об органичной принадлежности этого концепта к определенной лингвокультуре: «вещные коннотации», отраженные в несвободной сочетаемости имени концепта, раскрывают его этнокультурную специфику (см.: Чернейко 1997: 285), а его включенность в сеть ассоциативных связей, сложившихся в лексической системе языка, говорит о том, что оно не является семантически опустошенным (см.: Фрумкина 2001: 206) и не соотносится с некой «фантомной сущностью», еще не освоенной лингвокультурой, такой, как «средний класс», «правовое государство», «частная собственность» и пр.: «Попробуйте, например, после трех рюмок предложить тост “За гражданское общество!” - вам скажут: лечиться надо» (АиФ 2006, № 5).}

^{Имя концепта - это главным образом слово (см.: Вежбицкая 1999: 434-484; Арутюнова 1998: 543-640; Нерознак 1998: 84-85). На соотнесении концепта со словом, в принципе, основано составление словарей концептов (см., например: Степанов 1997). Однако слово как элемент лексико-семантической системы языка реализуется в составе той или иной лексической парадигмы, что позволяет его интерпретировать как: I) инвариант лексической парадигмы, образованной ЛСВ этого слова; 2) имя смыслового ряда, образованного синонимами, соотносимыми с одним из ЛСВ этого слова (см.: Москвин 1997: 67). Тогда «ключевое слово», скорее, соотносится с инвариантом лексической парадигмы, а «имя» - собственно с концептом (см.: Лихачев 1997: 281).}

^{Признаки доминанты в ряду лексических средств выражения идеи справедливости в русском языке распределены преимущественно между лексемами «правда» и «справедливость», которые обе, тем самым, могут претендовать на имя соответствующего лингвокультурного концепта. По данным частотного словаря (см.: *Шаров) «правда» более чем на порядок употребительнее «справедливости», однако здесь не следует забывать, что в частотном словаре отражается лишь общее употребление лексемы «правда», а не частотность появления её лексико-семантического варианта «справедливость». Толковые словари русского языка не приводят каких-либо стилистических помет ни у лексемы «правда», ни у лексемы «справедливость», хотя в синонимическом словаре «правда» дается с пометой «разг.» (Евгеньева 2001, т. 2: 483). Словарная статья «правда» насчитывает до 8 вариантов (Ушаков 2000, т. 3: 690), словарная статья «справедливость» - до 3 (БТСРЯ 1998: 1252; СРЯ 1983, т. 4: 231). Практически во всех лексикографических источниках «правда» толкуется через «справедливость», «справедливость» же выступает семантическим множителем при толковании «правды» лишь спорадически и лишь в словарной статье «справедливый» - «беспристрастно следующий правде» (СЯП 1959, т. 4: 325; Ушаков 2000, т. 4: 448).}

^{Как можно видеть, лексикографические характеристики единиц «правда» и «справедливость» не дают каких-либо весомых аргументов в пользу выбора одной из этих лексем в качестве имени соответствующего лингвокультурного концепта. Как представляется, в этом случае вполне оправдано принять за имя концепта двандву «правда-справедливость», которая становится в один ряд с «правдой-истиной» и «правдой-искренностью» - именами еще двух концептов, передаваемых ЛСВ слова «правда».}

^{В то же самое время, очевидно, адекватное описание представлений о справедливости в лингвокультуре требует выхода за пределы собственно категории концепта, подъема «на одну ступеньку» вверх: исследования идеи справедливости, включающей и её противочлен - несправедливость. Синтетичность подобного «идеологического анализа» позволит, очевидно, снять, с одной стороны, эвристическую ограниченно «концепта» - вывести из тени сопряженные с ним «противоконцепты», с другой - избавиться от недопустимой в научном дискурсе идиоэтничности этого термина. Тем более что «ведущим» в паре «справедливость-несправедливость» выступает, видимо, как раз концепт несправедливости, о чем свидетельствуют, в том числе, и наблюдения философов над «разнопорядковостью» этих семантических сущностей, которые «означают два соотнесенных, но не противоположных понятия»: первое - «некую идею, т. е. понятие человеческого ума, а второе - некоторое положение вещей, т. е. факт» (Кучуради 2003: 20). Справедливость в этой паре представляет собой в каком-то смысле «зеркальный концепт» (Карасик 2006: 26), светящийся отраженным светом и не существующий без своего коррелята.}