Теория и методика когнитивно-дискурсивного исследования прецедентных онимов в современной российской массовой коммуникации

Смысловое варьирование имени собственного издавна привлекало внимание исследователей, но подходы к познанию этого феномена и даже само его обозначение в рамках различных научных парадигм существенно различаются.

Рассмотрим существующие в современной науке подходы к изучению образного использования имени собственного.

1. Лексико-грамматическая теория. В рамках названной концепции смысловое варьирование имени собственного анализируется в аспекте транспозиции имени собственного в имя нарицательное. Как отмечает академическая «Грамматика русского языка», «имена существительные собственные переходят в разряд нарицательных, когда они служат для обозначения целого класса однородных предметов и явлений, напр., геркулес, ловелас, меценат, рентген» (Грамматика русского языка. Т. 1. 1952: 104). В многочисленных публикациях, связанных с теорией транспозиции, отмечается, что при переходе имени собственного в имя нарицательное изменяются лексико-грамматические свойства слова (оно получает формы множественного числа), преобразуется его лексическая сочетаемость. При написании подобных имен становится необязательным использование заглавных букв, хотя, как показывает специальное исследование [Нахимова 2007], однозначные рекомендации по их правописанию пока не выработаны.

2. Классическая и обновляющаяся риторика. В традиционной классификации риторических фигур и тропов обозначение свойств человека при помощи собственного имени другого человека рассматривалось как особый риторический троп, называвшийся антономазия [Античные риторики 1978].

В книге Т. Г. Хазагерова и Л. С. Шириной предлагается следующее определение антономазии (второе значение): «Гибрид ПЕРИФРАЗЫ и МЕТАФОРЫ, основанный на использовании собственного имени, обычно широко известного, вместо нарицательного, называющего другое лицо, вместо отрезков времени, наделенных сходными чертами. Нет, я вам не скажу. Вы ревнивец. Нельзя быть таким Отелло (Ильф, Петров). Мы по Эмсам да по Мариенбадам воду пить ездим (Салтыков-Щедрин). Я русский и поэтому имею право презирать эти ренессансы (Куприн)» [Хазагеров, Ширина 1999: 208-209].

В качестве третьего значения рассматриваемого термина дано следующее определение: «Гибрид ПЕРИФРАЗЫ, МЕТАФОРЫ и МЕТОНИМИИ, троп, основанный на использовании географического названия, места, связанного с какими-либо событиями, для обозначения сходных типичных событий. Рабовладельцы начинают уважать своих рабов лишь после Куликовых полей (из «Литературной газеты»). Или Чернобылям не будет конца до самого конца (там же)» [Хазагеров, Ширина 1999: 209].

В соответствии с еще одной точкой зрения, антропоним, использованный в образном значении, представляет собой одну из разновидностей аллюзии, то есть риторической (стилистической) фигуры (от фр. allusion - намек, лат. alludere - подшучивать, намекать), заключающейся в соотнесении описываемого феномена с устойчивым понятием или словосочетанием литературного, исторического, мифологического порядка [Арнольд 1993; Гюббенет 1991; Новохачева 2005; Истратова 2010]. При описании аллюзии нередко подчеркивается, что это намек, сделанный при помощи созвучного слова или упоминания общеизвестного реального факта. При таком подходе метафорический антропоним может быть представлен как разновидность аллюзии.

3. Теория и практика лексикографии. Переход имени собственного в имя нарицательное может быть законченным, что проявляется, в частности, во включении соответствующего имени в толковые словари (где отсутствуют обычные имена собственные). Например, в четырехтомном «Словаре русского языка» (1981-1984) представлена следующая словарная статья.

Донжуан. Искатель любовных приключений; волокита. На нее жадно и с любопытством смотрел Артынов, этот известный донжуан и баловник. Чехов. Анна на шее (По имени Дон Жуана - легендарного соблазнителя женщин, героя ряда западноевропейских литературных произведений).

Однако в значительном количестве случаев можно говорить только об окказиональном использовании имени собственного в значении имени нарицательного. Показательно, что в указанном четырехтомном словаре отсутствуют статьи на такие имена, как Наполеон и Вольтер, хотя их употребление в нарицательном значении встречалось еще в первой половине XIX века. В связи с этим можно вспомнить хотя бы Скалозуба - героя комедии А. С. Грибоедова, который обещал: «Я князь-Григорию и Вам фельдфебеля в Вольтеры дам».

В целях более полной фиксации имен собственных, использующихся в значении нарицательных, Е. С. Отин создал специальный историко-этимологический словарь, куда были включены как узуальные, так и неузуальные антропонимы, топонимы, зоонимы, мифонимы, библионимы и иные виды имен собственных [Отин 2003].

4. Литературная ономастика. Исследование имен собственных в рамках художественного текста. Внимание филологов традиционно привлекают имена героев литературных произведений [Васильева 2005, Супрун 2000, Фомин 2004, Фонякова 1990 и др.]. В. М. Калинкин убедительно обосновал введение термина поэтоним для специального обозначения имени собственного в составе художественного текста [Калинкин 1999]. Специалистов интересуют также межтекстовые связи, создающиеся при помощи этих имен, а также факты их использования во внелитературных дискурсах. Учение о роли имен собственных в создании текста восходит к концепции диалога, созданной М. М. Бахтиным [Бахтин 1994], идеи которого активно развиваются современными отечественными специалистами [Фатеева 1998, 2000; Кузьмина 1999; Снигирев 2003 и др.]. Эвристики названного направления вполне применимы не только по отношению к литературному дискурсу, но и к иным видам дискурса, в том числе к дискурсу массовой коммуникации.

5. Теория интертекстуальности. В соответствии с концепцией, восходящей к идеям Юлии Кристевой, интертекст определяют как «место пересечения различных текстовых плоскостей, как диалог различных видов письма», а интертекстуальность - как «текстуальную интеракцию, которая происходит внутри отдельного текста». Автор отмечает, что «для познающего субъекта интертекстуальность - это признак того способа, каким текст перечитывает историю и вписывается в нее» [Кристева 1998: 118]. Интертекстуальность может проявляться во включении в текст маркированных или немаркированных, преобразованных или неизмененных цитат, аллюзий, реминисценций. К числу проявлений интертекстуальности (которые чрезвычайно разнообразны) относится и рассматриваемая разновидность использования имени собственного. Манифестация интертекстуальности в конкретных текстовых условиях получила наименование интертекстема [Мокиенко 2003; Сидоренко 1999; Фатеева 2000 и др.].

Следует подчеркнуть, что Ю. Кристева создавала свою теорию, основываясь на материале художественной литературы, однако в современной науке области изучения интертекстуальности существенно раздвинулись. В настоящее время интертекстуальность рассматривается как свойство массовой культуры, рекламы, средств массовой коммуникации, кино и иных зрелищных искусств. При этом учитывается не только речевая составляющая, но и невербальные компоненты (музыка, рисунок и др.). Разумеется, изучение интертекстуальности в дискурсе массовой коммуникации имеет не столь богатые традиции, как изучение данного феномена в художественной литературе, но начало уже положено.

6. Теория вертикального контекста. В концепции О. С. Ахмановой, И. В. Гюббенет и их последователей контекст подразделяется на горизонтальный и вертикальный. Первый вид контекста понимается в традиционном для лингвистики смысле, тогда как вертикальный контекст включает всю заложенную в произведении информацию историко-филологического характера [Ахманова, Гюббенет 1977]. Выделяют два типа вертикального контекста: филологический и социально-исторический. Социально-исторический вертикальный контекст представляет собой отсылки к социально-исторической действительности, в нашем случае - отсылки к именам широко известных людей или широко известным топонимам, торговым маркам и др. Филологический вертикальный контекст - это отсылки к различным художественным текстам, в том числе на основе метафоризации соответствующих имен персонажей. Восприятие вертикального контекста не ограничивается определением источника аллюзии, а ориентировано на понимание реального взаимодействия литературных источников, авторских мировоззрений, социально-исторических эпох.

7. Теория межкультурной коммуникации в варианте, представленном в трудах В. Г. Костомарова, Н. Д. Бурвиковой и их последователей. Одним из центральных понятий названной теории является логоэпистема (от греческих слов, обозначающих слово и знание) - единица коммуникативного пространства, которая характеризуется как «след языка в культуре или культуры в языке» [Бурвикова, Костомаров 2006а: 11]. В данной концепции рассматриваются логоэпистемы, к числу которых относят «разноуровневые лингвистически ценные единицы», в том числе «говорящие имена и названия» [Бурвикова, Костомаров 2006: 8]. Рассматривая конкретные примеры логоэпистем, соавторы называют такие, как Соловей-разбойник, Ватсон, Освенцим, Рио-де-Жанейро, Ромео и Джульетта, Анна Каренина. Все эти названия обладают высокой культурной значимостью, относятся к числу широко известных и входят в базисную часть вербально-ментальной базы русского национального сознания. Соответственно, их употребление в качестве «чужого слова» представляет собой проявление лингвистического и культурного опыта индивида, свидетельствует о его эрудиции и многих иных качествах.

8. Теория текстовых реминисценций. В исследованиях А. Е. Супруна и его последователей используется термин текстовые реминисценции [Супрун 1995; Алексеенко 2003 и др.], который определяется как «осознанные vs. неосознанные, точные vs. преобразованные цитаты или иного рода отсылки к более или менее известным ранее произведенным текстам в составе более позднего текста» [Супрун 1995: 17]. К текстовым реминисценциям автор относит цитаты, «крылатые слова», имена персонажей, имена авторов произведений, прямые и косвенные напоминания о разного рода ситуациях и их участниках. В соответствии с указанной концепцией рассматриваются не только семантически преобразованные имена, но и такие имена, которые используются в традиционном значении. Ср.: У русских с грузинами есть Данелия и Товстоногов, Габриадзе и Кикабидзе, да мало ли всего… Над рекой стоит гора, под горой течет Кура… Такую личную неприязнь испытываю к потерпевшему, что кушать не могу… Расцветай под солнцем, Грузия моя… Цвет небесный, синий цвет полюбил я с малых лет… (Е. Ямпольская. Вина Грузии. Куда поставить ударение в первом слове? // Известия. 28.11.2006).

В данном контексте имена Данелия, Товстоногов, Габриадзе и Кикабидзе использованы в традиционном (денотативном) значении, то есть обозначают конкретных людей, но вместе с тем эти имена выступают как своего рода символы культурных связей России и Грузии. Подобными символами стали и представленные в рассматриваемом тексте прецедентные высказывания.

9. Теория регулярной многозначности, созданная около полувека назад в рамках структурно-семантического подхода к языку (Ю. Д. Апресян, Л. А. Новиков, Д. Н. Шмелев и др.). В соответствии с этой теорией исследуются регулярные метонимические и метафорические переносы и выявляются регулярные (однотипные, повторяющиеся) вторичные значения, которые встречаются у семантически близких слов, принадлежащих к одной части речи. Сам факт выявления модели обычно свидетельствует о том, что аналогичным образом могут быть использованы и другие семантически сходные слова.

Специальные исследования показывают, что в русском языке существует относительно регулярная модель многозначности, в соответствии с которой для обозначения качеств человека может быть использовано имя иного человека, широко известного благодаря данным качествам. Аналогичным образом географические названия могут метонимически использоваться для обозначения событий, которые произошли в соответствующем месте (Сталинград, Ватерлоо и др.). Эта модель относится к числу относительно регулярных и обладает богатым потенциалом [Василевская 1984]. Возможны также случаи, когда модель регулярной многозначности уходит из активного употребления: например, А. Б. Пеньковский обнаружил две таких модели в языке пушкинской эпохи [Пеньковский 2001].

10. Традиционная теория метафоры. Использование имени собственного в рассматриваемом варианте значения вполне соответствует традиционному пониманию метафоры как переноса наименования по признаку сходства обозначаемых предметов. Соответственно, может быть применен термин «ономастическая (онимная) метафора», то есть метафора, источником которой служит имя собственное. Такой подход особенно широко распространен в зарубежной лингвистике, где соответствующие метафоры часто называют историческими (если за основу взято название исторического события или его активного участника) или литературными. Так, и в исследовании И. ван дер Валка ярко показано, что в правой прессе Франции лидер Народного Фронта А. Ле Пен метафорически обозначается как современная Жанна д`Арк и французский Уинстон Черчилль, что позволяет представить Ле Пена как потенциального спасителя Франции, защитника национальных интересов, смело выступающего против иноземных захватчиков. Соответственно в рамках рассматриваемой парадигмы иммигранты метафорически представляются как своего рода продолжатели худших традиций немецких и английских оккупантов, пытавшихся в свое время лишить Францию ее независимости и национальной самобытности [Valk 2001].

Необходимо подчеркнуть, что упомянутые выше понятия не в полной мере совпадают по содержанию, а соответствующие термины вовсе нельзя считать синонимами. Так, прецедентные имена, выступающие в неденотативном значении как обозначения конкретных людей, безусловно, причисляются к числу текстовых реминисценций, но не являются историческими метафорами. К разряду прецедентных феноменов обычно относят далеко не все единицы, которые А. Е. Супрун рассматривает среди текстовых реминисценций, однако в теории прецедентности учитываются не только метафоры. Таким образом, между названными концепциями обнаруживаются существенные различия не только в методологии, но и в объеме изучаемого материала.

Другие признаки ономастической метафоры (интертекстемы, прецедентного феномена, текстовой реминисценции, исторической или литературной метафоры) могут быть охарактеризованы только в рамках столь характерной для когнитивистики категории «семейного сходства». Эти признаки воспринимаются как типичные, характерные, распространенные, но они не относятся к числу обязательных, несомненных свойств.

Следует также учитывать, что абсолютное большинство ономастических метафор не относится к числу глобально прецедентных (хорошо известных во всем мире) или хотя бы национально прецедентных (хорошо известных большинству носителей соответствующего национального языка). Использование прецедентного феномена как основы для метафоры предполагает определенный уровень эрудиции у адресата. Ср.:

Для Саакашвили, который сначала требовал прибытия Абашидзе в Тбилиси, а пришлось все же самому прибыть в Батуми, это была своего рода «дорога в Каноссу» (Э. Капба // Советская Россия).

Представленный обзор показывает как разнообразие подходов к рассматриваемому явлению, так и признаки, учет которых объединяет все названные выше концепции. К числу данных свойств относятся прежде всего такие показатели, как обогащение семантики и интертекстуальность, использование соответствующей единицы как своего рода культурного знака, связывающего различные тексты, эпохи, пространства.

Говоря о наиболее существенных признаках данных феноменов, следует прежде всего назвать их осознание как «чужеродных», «вторичных». Вместо того чтобы описать свойства соответствующего события или человека, автор обращается к аналогиям, ищет нечто похожее в других исторических обстоятельствах, в литературных произведениях и т. п.

Еще одно свойство рассматриваемых феноменов - это их семантическая трансформация, использование в не совсем обычном смысле (степень трансформации может быть различной). Очевидно, что «новый Сталин» - это уже не Иосиф Виссарионович Сталин, а совсем иной политический лидер, который лишь отчасти похож на прототип. С другой стороны, «эпоха Сталина» - это и время правления Иосифа Виссарионовича, и эпоха тоталитаризма, которую позднее назвали «периодом культа личности».

Ономастические метафоры изначально связаны с единичными и уникальными феноменами, которые знакомы далеко не всем представителям лингвокультурного сообщества. «Дорога в Каноссу», несомненно, относится к числу культурных знаков, известных лишь немногим интеллектуалам. Как ярко демонстрирует С. Л. Кушнерук, функционирование и восприятие прецедентных имен тесно связано с особенностями национальной культуры, с традициями и ментальностью соответствующего народа [Кушнерук 2006]. Например, как отмечает В. Кеннеди [Kennedy 2000], во время войны в Косово сербские СМИ апеллировали к битве на Косовом поле, но эта метафора мало о чем говорила жителям США и Западной Европы.

Целесообразно отметить, что одно и то же прецедентное имя при его использовании в разных национально-культурных сообществах способно нести совершенно различную информацию. Так, для русских Бородино - это символ решающей победы российской армии над иноземными захватчиками, тогда как для французов это - последняя крупная победа Наполеона в кампании 1812 года и своего рода символ победы, приведшей к поражению.

Обращение к ономастической (в других терминах - исторической, социальной или литературной) метафоре - традиционная черта политической коммуникации в самых различных национальных дискурсах. Этот прием позволяет ярче представить политическую позицию автора, привлечь внимание к историческим истокам современных социальных теорий, усилить прагматическое воздействие текста. По своим функциям и свойствам прецедентные антропонимы, используемые в политических текстах, обнаруживают значительную близость к метафорическим наименованиям. Яркий образ обладает значительным прагматическим эффектом и способен служить сильным аргументом в любой политической дискуссии. Вместе с тем легко заметить, что неудачное использование прецедентных имен обнаруживает косноязычие и низкую эрудицию адресанта, что особенно бросается в глаза на фоне его значительного общественного положения.

Представленные в настоящем разделе материалы свидетельствуют о том, что образное использование имен собственных традиционно привлекает внимание исследователей, относящихся к самым различным научным направлениям. Существующие различия в терминологии (интертекстемы, ономастические метафоры, исторические и литературные метафоры, текстовые реминисценции, случаи переносного использования имени собственного) связаны с неодинаковым объемом соответствующих понятий, с различными аспектами изучения интересующего нас феномена.

Вместе с тем важно учитывать, что названные термины относятся к разным научным парадигмам, каждая из которых предполагает особую систему взглядов на взаимосвязи анализируемых единиц, на их взаимоотношения и функции в тексте и дискурсе, на интенции автора и прагматическое воздействие на адресата.

Можно надеяться, что различные подходы к изучению рассматриваемого явления будут способствовать более глубокому его осознанию и более полному пониманию сущности соответствующих феноменов. Это, несомненно, относится и когнитивному направлению в изучении имени собственного, которое специально рассматривается в следующем параграфе.

1.3 Когнитивное направление в исследовании смыслового варьирования имени собственного

Современная когнитивная лингвистика отличается значительным разнообразием направлений, что определяет, в частности, различные подходы к анализу смыслового варьирования имени собственного. Особый интерес специалистов привлекают случаи, когда имя собственное используется не для обозначения обычного референта, а для метафорической характеристики совершенно иного лица. Ср.: Мы не застрахованы от того, что в какой-то момент «сорвет крышу» у очередного Саакашвили и он сделает то, что было сделано в августе (Д. Медведев // Российская газета. 16.09.2008).

В данном случае фамилия президента Грузии воспринимается как обобщенное обозначение политических лидеров, способных пойти на те или иные авантюры, которые в конечном итоге окажутся источником трагедии для их собственного народа. При таком использовании в той или иной степени элиминируются другие признаки президента Саакашвили: внешность политического лидера, история его прихода к власти, политические симпатии, конкретные детали событий и т. п.

Как справедливо отмечает Е. С. Кубрякова, когнитивно-дискурсивный подход позволяет подойти ко многим проблемам с новых позиций и увидеть рассматриваемые феномены в новых аспектах [Кубрякова 2006: 4]. Обратимся к специфике когнитивного исследования имени собственного в рамках различных направлений когнитивной лингвистики.

1. Теория концептуальной метафоры. Наибольшую известность получили когнитивные интерпретации употребления имени собственного, связанные с теорией концептуальной метафоры Дж. Лакоффа и М. Джонсона [Lakoff, Johnson 1980; Лакофф, Джонсон 2004]. В соответствии с данной теорией метафора - это не украшение текста или способ упрощения сложной мысли, а основная ментальная операция, способ познания, концептуализации, структурирования, объяснения и оценки реальности. Поскольку имена собственные обладают богатым и очень специфическим смысловым содержанием, их использование становится важным когнитивным средством.

В публикациях многих западных специалистов анализ метафорического использования имен собственных занимает важное и даже ведущее место. Это обнаруживается уже в исследованиях Дж. Лакоффа по проблемам политической метафорологии [Lakoff 1991, 1996], но наиболее ярко проявляется в работах некоторых его последователей. Так, Р. Пэрис в статье «Косово и метафорическая война» [Paris 2002] показывает, что американские политики традиционно рассматривают внешнюю политику через фильтр исторических аналогий, а поэтому события в Косово метафорически представлялись при помощи четырех групп метафор, в основе которых лежали прецедентные феномены Вьетнам, Холокост, Мюнхен и Балканская пороховая бочка. Соответствующие метафоры использовались как важные аргументы в дискуссии об адекватном ответе на военный и гуманитарный кризис в Югославии. Одни политики видели в Косово новый Холокост, другие - еще один Вьетнам, многие опасались повторения Мюнхенского сговора и напоминали о пороховой бочке на Балканах. Ссылаясь на уроки Вьетнама, противники военного вмешательства говорили об ужасах войны, тогда как сторонники войны считали, что американская армия воевала в Юго-Восточной Азии «со связанными за спиной руками».

Тенденцию к рассмотрению политических событий сквозь призму исторических метафор отмечает также Дж. Гуднайт при анализе метафорики периода войны в Персидском заливе. Обсуждая причины и следствия этой войны, многие американские политики и журналисты использовали образные характеристики «Ирак - это Вьетнам Буша» и «вьетнамское болото» [Goodnight 2004]. Подобные выражения детально рассматривают и многие европейские специалисты (П. Друлак, А. Мусолфф, Й. Цинкен и др.).

В нашей стране теория концептуальной метафоры получила широкое признание уже в 90-е годы прошлого века, когда появились словари российский политических метафор [Баранов, Караулов 1991; 1994], в которых, помимо прочего, было дано определение метафорической модели, выделены ее структурные составляющие, рассмотрены функции метафор в политических текстах. Хотя авторы не останавливаются специально на детальном анализе метафорического использования имен собственных, эти имена постоянно фигурируют в качестве иллюстраций при характеристике закономерностей реализации тех или иных моделей. Например, А. Н. Баранов и Ю. Н. Караулов наряду с метафорами «Сталин - это старший брат» и «мавзолей Ленина - это айсберг» приводят такие примеры, как «Сталин - это Берлиоз» и «мавзолей Ленина - это Мекка» [Баранов, Караулов 1991: 110]. Подобная интерпретация вполне закономерна, поскольку с учетом гипотезы о когнитивном механизме метафоризации есть все основания считать указанные метафоры в качестве реализаций одного и того же когнитивного процесса - концептуальной операции над двумя фреймами, проекции знаний из одной понятийной области в другую.

Аналогичный подход обнаруживается и в публикациях А. П. Чудинова, где при анализе политической метафоры привлекаются такие имена собственные, как Цицерон, Олимп, Гитлер, Суслов (в женской юбке), Иудушка и др. [Чудинов 2001, 2003], и отмечается их важная роль в представлении современного российского политического дискурса.

Детальный обзор отечественных и зарубежных публикаций, посвященных когнитивному исследованию политических метафор, представлен в монографии «Метафора в политической коммуникации» [Будаев, Чудинов 2007], в которой, однако, оставлены без внимания вторичные значения онимов.

2. Теория концептуальной интеграции (теория блендинга). Начиная с 90-х гг. прошлого века методология когнитивного анализа метафоры (в том числе политической) обогащается теорией блендинга. Основоположники теории М. Тернер и Ж. Фоконье показали, что при метафоризации возможна не только проекция из сферы-источника в сферу-мишень, как это представлено в концепции Дж. Лакоффа и М. Джонсона, но и иные виды проекции. В соответствии с теорией М. Тернера и Ж. Фоконье при метафоризации возможны сложные динамические интеграционные процессы, которые создают новые ментальные пространства. Эти новые пространства возникают в процессе концептуальной интеграции, они имеют смешанный характер и отчасти наследуют признаки сферы-источника и сферы-мишени, выделенных ранее Дж. Лакоффом и М. Джонсоном, но в то же время обладают и совершенно новыми свойствами, что приводит к существенному преобразованию структуры значения [Fauconnier, Turner 1994, 1998; Turner, Fauconnier 1995, 2002].

Важной методологической идеей теории М. Тернера и Ж. Фоконье стала замена двухдоменной модели метафоры (two-domain model), которая была обоснована Дж. Лакоффом и М. Джонсоном, моделью, состоящей из нескольких пространств (many-space model) [Fauconnier, Turner 1994]. По мнению создателей новой теории, однонаправленная метафорическая проекция из сферы-источника в сферу-цель представляет собой лишь один из возможных вариантов более сложного, динамического и вариативного комплекса процессов. Поэтому в новой теории было обосновано введение двух промежуточных пространств (middle spaces). В результате указанной новации вместо двух концептуальных доменов, охарактеризованных в теории Дж. Лакоффа и М. Джонсона, было предложено учитывать четыре ментальных пространства, среди которых выделяются два исходных пространства (input spaces), общее пространство (generic space) и смешанное пространство (blended space), которое нередко обозначается как бленд (blend).

Каждое из рассматриваемых ментальных пространств обладает специфическими свойствами. Так, общее пространство включает наиболее абстрактные элементы (роли, фреймы, сценарии и схемы), присущие обоим исходным пространствам, то есть пространство выступает основанием для метафоризации на максимально абстрактном уровне. В пространстве-бленде смешаны отдельные признаки исходных пространств, но в результате этого смешивания появляется совершенно новая концептуальная структура, которая уже существенно отличается от исходных пространств и имеет собственный потенциал дальнейшего развития. В результате оказывается, что бленд «живет своей собственной жизнью» [Turner, Fauconnier 2000: 137]. Эта «жизнь» проявляется, в частности, в том, что одни признаки исходных пространств нейтрализуются, тогда как другие оказываются максимально значимыми.

Весьма показателен тот факт, что М. Тернер и Ж. Фоконье демонстрируют практическое применение обоснованного ими подхода на примере некогда популярной в Вашингтоне политической метафоры «Если бы Клинтон был “Титаником”, то утонул бы айсберг» (If Clinton were the Titanic, the iceberg would sink) [Turner, Fauconnier 2000]. Изначальной основой этой метафоры служат два исходных пространства, которые в теории Дж. Лакоффа и М. Джонсона обозначались как сфера-источник и сфера-мишень. Сфера-источник - это хорошо известная прецедентная ситуация столкновения с айсбергом, казалось бы, абсолютно надежного в эксплуатации лайнера «Титаник». Результатом столкновения стала гибель «Титаника» и множества его пассажиров. Плавучая ледяная гора оказалась источником смертельной опасности для пассажиров судна, которое считалось не только максимально комфортным, но и абсолютно надежным.

Метафора основана на том, что президент Клинтон соотносится с кораблем, а скандальные отношения между ним и Моникой Левински - с айсбергом. Однако в данном случае нет полной аналогии: «Титаник» (Клинтон) не тонет, тогда как айсберг (скандал) идет на дно, во всяком случае, не оказывается губительным для президента. В смешанном ментальном пространстве наблюдается концептуальная интеграция двух исходных ментальных пространств. С одной стороны, смешанное ментальное пространство (бленд) заимствует фреймы «Титаник», «айсберг», «смертельное столкновение», «гибель» из сферы-источника. Вместе с тем в смешанном пространстве обнаруживаются каузальная структура из сферы-мишени - знаменитого сценария «Скандал из-за связи Клинтона с Моникой Левински»: как известно, итогом этой истории стало то, что Клинтон уцелел, а не потерпел крушение (сохранил политическую власть, а не ушел в отставку).

Итак, в данном случае междоменная проекция носит метафорический характер, однако каузально-событийная структура смешанного пространства не выводится из пространства-источника. Очевидно, что простые метафорические инференции из пространства-источника призваны были навести на мысль о том, что Клинтон должен потерять президентские полномочия: асйберг-скандал должен погубить президента, метафорически представляемого как «Титаник». В пространстве-бленде возникает совершенно новая событийная структура: «Титаник» остается на плаву, айсберг не причиняет ему смертельного вреда, но тонет сам. Эта «фантастическая» структура не выводится из исходных пространств, но конструируется в бленде и привносит совершенно новые, хотя и вполне ясные инференции: Клинтон обладает огромной политической мощью, и никакие события не в состоянии лишить его власти, он всегда становится победителем в политических столкновениях.

Следует отметить, что теория концептуального блендинга была создана на основе своего рода синтеза теории ментальных пространств Ж. Фоконье и теории концептуальной метафоры Дж. Лакоффа и М. Джонсона. Впоследствии отдельные положения этой теории дополнялись и уточнялись [Coulson 1996; 2000; Fauconnier, Turner 1994; 1998; Turner, Fauconnier 1995; 2000]. В частности, Дж. Грейди и соавторы показали, что в бленде Этот хирург - мясник несоответствие цели хирурга и средства мясника рождает негативную характеристику - некомпетентность врача [Grady et al. 1999]. Позднее Л. Брандт и П. А. Брандт убедительно продемонстрировали, что в данном бленде важна не столько некомпетентность врача, сколько этическая составляющая: врача по существу обвиняют в нарушении профессиональных норм поведения [Брандт и Брандт, 2010: 5].

Показательно, что далеко не все специалисты считают названную теорию достаточно новой и перспективной. Многие когнитологи квалифицируют ее лишь как некоторую модернизацию теории концептуальной метафоры. Так, Е. В. Белоглазова пишет, что теория М. Тернера и Ж. Фоконье «является фактически развитием двухпространственной модели метафоры, объясняя в терминах наложения концептуальных пространств механизм вторичного семиозиса, лежащий в ее основе» [Белоглазова 2009: 68]. С другой стороны, Дж. Грэйди, Т. Оукли и С. Коулсон отмечают, что теория концептуальной метафоры и теория блендинга носят комплементарный характер, что они по существу дополняют друг друга [Grady et al. 1999; Coulson et al. 2000].

Важно отметить, что сами создатели теории концептуальной интеграции вовсе не считают свою концепцию лишь развитием идей Дж. Лакоффа, поскольку блендинг понимается очень широко и совсем не ограничивается исследованием процессов метафоризации. При таком подходе блендинг оказывается едва ли не важнейшей категорией когнитологии, так как он представлен как «когнитивный механизм, охватывающий многие (возможно, все) когнитивные феномены, включая категоризацию, построение гипотез, инференцию, происхождение и комбинирование грамматических конструкций, аналогию, метафору и нарратив» [Fauconnier, Turner 1994: 3-4]. Как следует из определения, в рамках данной концепции метафора занимает место только одного из когнитивных механизмов, являясь частным проявлением всеобщего механизма концептуальной интеграции. Тем самым данная теория претендует едва ли не на универсальную объяснительную силу, постулируя концептуальную интеграцию как «принцип конструирования языкового значения» [Ирисханова 2001: 47].

По замыслу Ж. Фоконье и М. Тернера, теория блендинга должна описывать гораздо большее число лингвокогнитивных явлений, чем это делала теория концептуальных метафор. В их концепции теория концептуальной метафоры становится частным случаем блендинга, при этом постулируется, что теория концептуальной интеграции представляет отдельные случаи когнитивных метафор «более адекватно», чем теория концептуальной метафоры.

В связи с этими дискуссиями весьма показательна позиция самого Джорджа Лакоффа, который подготовил «зеркальный ответ», предложив нейронную теорию языка и нейронную теорию метафоры, которые охватывают более широкий круг линвокогнитивных явлений, чем теория блендинга [Lakoff 2008]. Кроме того, Дж. Лакофф считает блендинг и метафорическую проекцию совершенно разными явлениями. По мнению исследователя, непонимание этого факта приводит к тому, что сторонники теории блендинга часто описывают метафорические бленды как неметафорические и наоборот. Согласно Дж. Лакоффу, теория блендинга и теория концептуальной метафоры - это научные программы, имеющие разный предмет исследования, а поэтому нет смысла их противопоставлять [Lakoff 2008: 37-38].

3. Теория жесткой и нежесткой референции. Еще один вариант когнитивного анализа имени собственного связан с теорией референции, рассматриваемой в качестве когнитивной операции, в которой используются отношения между языком и объектами в реальном мире [Кубрякова и др. 1996: 160]. В рамках теории референции Сол Крипке разграничивает жесткие и нежесткие десигнаторы [Крипке 1982, 1986]. Имена собственные при стандартном использовании относятся к числу жестких десигнаторов, то есть обозначают один и тот же объект. Вместе с тем некоторые имена собственные могут выступать как нежесткие идентификаторы, то есть обозначать различные объекты. Примером такого десигнатора может служить имя президента Саакашвили, которое при стандартном использовании обозначает президента Грузии, а в рассмотренном выше примере (… в какой-то момент «сорвет крышу» у очередного Саакашвили…) - иных лидеров, способных на политические авантюры.