Русская топонимия Приенисейской Сибири: картина мира

Известны две точки зрения относительно интерпретации значения слова: 1) значение есть отношение; 2) значение есть отражение (идеальный образ предмета). Первая точка зрения принадлежит Ф. де Соссюру, в представлении которого значение слова - это понятие, которое им выражается [Соссюр 1977: 148], а значимость - соотношение слова с другими словами языка, его отличие от них [Соссюр 1977: 149]. Утверждение Ф. де Соссюра, что «в языке, как и во всякой семиологической системе, то, что отличает один знак от других, и есть все то, что его составляет» [Соссюр 1977: 154] и что «…в языке нет ничего, кроме различий» [Соссюр 1977: 152; подчеркнуто Ф. де С.], поддерживается и в других лингвистических работах: «В настоящее время никто из лингвистов не сомневается в том, что каждая единица языка получает свое собственное лингвистическое значение благодаря соотнесенности с некоторыми другими единицами» [Шмелев 1965: 290]; «Каждый языковой знак, а следовательно, означающее и означаемое существуют не сами по себе, а исключительно в силу своего противопоставления другим единицам того же порядка. В языке нет ничего, кроме противопоставлений» [Апресян 1966: 30-31]. Последние суждения находят возражение со стороны Ю.В. Фоменко: «Ни один звукокомплекс не получил значения благодаря введению его в ту или иную лексическую макро- или микросистему. Этого не было и этого не может быть. Звукокомплекс получает значение благодаря его соотношению с тем или иным предметом, познанным человеком. Ведь слово - это знак предмета. Предмет первичен, слово (название) вторично. Если мы примем критикуемую точку зрения, то нам придется признать, что предмет вторичен и возникает как следствие возникновения названия. Понятно, что этот вывод неприемлем. Следовательно, неприемлема и посылка. «Чистое» знание о месте слова в системе слов не может дать никакого представления о значении слова» [Фоменко 2004: 8].

Вероятно, данное противоречие родилось из желания, как заметил В.В. Колесов, «свести значение к одной какой-то ипостаси», а это «омертвляет смысл «значения». «Значение как 1) совокупность содержательных признаков, 2) как отношение к предмету, понятию или другому значению, 3) как функция в языковом употреблении - совместно есть диалектическое единство всех означенных признаков слова» [Колесов 2002: 21].

Ответ относительно критики позиции Д.Н. Шмелева и
Ю.Д. Апресяна можно обнаружить в их же работах, например: «Под лексическим значением слова понимается семантика языка (наивное понятие) и та часть его прагматики, которая включается в модальную рамку толкования. Лексическое значение слова обнаруживается в его толковании, которое представляет собой перевод слова на особый семантический язык» [Апресян 1962: 69]. То есть противопоставления в языке, о которых идет речь, как нам представляется, касаются способа толкования лексического значения и местонахождения слова в системе языка, а также в семантических классификациях.

Вторая точка зрения - это тезис об отражательной природе значения слова, исходя из которого можно сделать вывод о том, что лексическое значение определяется предметным миром, а не системой языка: «… и значения, и понятия имеют отражательную природу. Если теперь согласиться, что значение не равно понятию, то придется сделать вывод, что в человеческом сознании сосуществуют два ряда отношений предметов внешнего мира - значения и понятия. Но возможно ли, чтобы в одном зеркале предмет отражался дважды?» [Фоменко 2004: 12]. В данном высказывании денотат и объект отождествляются, то есть из системы познания либо исключается наличие понятия о предмете в сознании человека, либо ставится знак равенства между лексическим значением и понятием. У Б.А. Серебренникова на этот счет другое мнение: «Отражение предметов и явлений в голове человека не является зеркальным. Головной мозг превращает поступающую извне информацию в «образ», а это уже абстракция. Фактически это представление» [Серебренников 1988: 71]. Уточнение терминов находим у В.В. Колесова: «В латинском языке соответствующие термины неопределенны по смыслу, но отличаются друг от друга по значению, чем мы и воспользуемся. De-notatus, de-notatio `обозначение (чего-то)' - de-signatio `определение (чего-то)' (от signum `знак') - новый по происхождению термин референт соотносится с лат. re-fero `связь, отношение: называть, возвращая и воспроизводя (вещь)'. Таким образом, десигнат, денотат, референт оказываются (не сводимыми к общему объекту) отношениями, существующими между различными сторонами семантического треугольника, а именно: денотат D есть отношение понятия к предмету, обозначение предметного значения, или объема понятия - его экстенсионал; десигнат S есть отношение знака к понятию, определение значения слова или содержания понятия - его интенсионал; референт R - отношение знака к предмету, т.е. та связь, которая оформляет отражательные способности знака, н а з ы в а е т, постоянно возвращая мысль к воспроизведению самой вещи в сознании и в речи» [Колесов 2002: 39]. И далее: «Рассуждая о слове…, мы увидели, что в отношении к говорящему словесный знак предстает как образ, а в отношении к слушающему он же оборачивается понятием (или наоборот)» [Там же]. Не случайно и самый семантический треугольник называли «номиналистской моделью знака» [Петренко 1988: 15], которая понятна, только если идти от «вещи» (именно «от вещи» исторически последовательно и осознавались компоненты семантического треугольника)» [Колесов 2002: 42].

Довольно часто разночтения возникают из-за некорректного употребления терминов, взятых из различных систем и построений. «Заимствованный у логиков термин «денотат» в лингвистических работах упрощен; в логической интерпретации этот термин означал и `вещь (предмет)' и `мысль (понятие) о вещи'. В лингвистике термин «денотат» получил в большинстве работ значение предмета, «явления объективной действительности», что представляется нам ошибочным, ибо языковые наименования соотносимы в сознании человека с определенным познавательным образом, отражающим предмет в его целостности» [Уфимцева 1988: 112]. Нельзя не признать также, что мыслимый образ и понятие об объекте - это только часть значения. Признавая в действительности три сущности: бытие, сознание и язык, философы и лингвисты различают две модели мира, концептуальную и языковую. Относительно лексики различие между картиной мира и языковой картиной может рассматриваться как известное противопоставление «понятие - значение».

Несовпадение точек зрения в современной лингвистической терминологии связано, во-первых, с ориентацией на значение термина в языке-источнике (латынь), во-вторых, с тем, что для установления связи понятия и значения в логической семантике разными авторами использовались различные термины: значение и смысл (Г. Фреге), экстенсионал и интенсионал (Р. Карнап), референция и значение (У. Куайн), денотат и сигнификат (А. Черч).

В лексике обычно оперируют термином `лексическое значение'. Известно множество определений лексического значения: «Концепт, связанный знаком» [Никитин 1974: 6]; «Предварительно определяя значение как содержание сознания, материализованное в знаке, можно сказать, что знак с его значением и есть слово» [Колесов 2002: 20; выделено В.К.]; «Эта двойственность слова - его способность обозначать и конкретную реалию, и обобщенное понятие - основа всей его семантической структуры и всего его исторического развития как языковой единицы» [Осипов 2003: 147] и т.д.

Терминологическое наполнение названных понятий, например, у Ю.С. Степанова: слово в его понимании представляет собой единство трех элементов: «Внешний элемент словесного знака (последовательность звуков или графических знаков) - означающее, связан, во-первых, с обозначаемым предметом действительности - денотатом (а также референтом), во-вторых, с отражением этого предмета в сознании человека - означаемым. Означаемое представляет собой результат общественного познания действительности и обычно тождественно понятию, иногда -представлению. Тройная связь «означающее - денотат - означаемое» составляет категорию значения, основную ячейку семантики» [Степанов 1977: 295]. В структуре означаемого выделяются интегральные признаки, дифференциальные признаки (десигнат), составляющие лексическое значение слова, или сигнификат. При группировке слов по какому-либо признаку интегральные признаки слова образуют индивидуальное в означаемом данного слова и не противопоставлены непосредственно соответствующим признакам других слов. Список дифференциальных признаков всегда ограничен общей структурой данной группы, он может быть более или менее длинным в зависимости от широты и структуры группы. В плане познания объективного мира важно отметить, что список интегральных признаков в принципе не ограничен, он может быть ограничен уровнем познания объекта или практическими соображениями описания. В понимании Ю.С. Степанова: «сигнификат, в общем, то же самое, что и понятие. Первое принадлежит лингвистике, второе - логике. В том же значении, что и понятие, употребляются иногда термины смысл, концепт (курсив мой. - С.В.). Концепт - это то же, что и понятие, как оно понимается в системах типа системы А. Черча; смысл - это то же, что понятие, как оно понимается в системах типа системы Г. Фреге, и т.д. Десигнат в системе де Соссюра - абстрактная значимость. В теориях поля десигнат будет соответствовать тому в значении слова, что определяется противопоставлением данного слова всем другим словам поля. Понятие десигната очень важно и для теории номинации в тесном смысле слова - как теории языкового обозначения, называния. По-видимому, именно десигнат и есть тот минимум различительных признаков, который необходим для правильного, т.е. в соответствии с нормами данного языка, названия данным словом объективного предмета действительности (для того, чтобы словом петух мы называли петуха, а не кошку)» [Степанов 1977: 295].

Какова же соотнесенность понятия и концепта?

Концепт - это «явление того же порядка, что и понятие» [Степанов 2001: 43], однако далее Ю.С. Степанов уточняет содержание понятия в современной логике и языкознании: «Термин концепт становится синонимичным термину смысл, в то время как термин значение становится синонимичным термину объем понятия. Говоря проще, значение слова - это тот предмет или те предметы, к которым это слово правильно, в соответствии с нормами данного языка, применимо, а концепт - это смысл слова». Особый смысл имеет концепт в культуре - это «основная ячейка культуры в ментальном мире человека» [Степанов 2001: 43-44]. Е.С. Кубрякова определяет культурные концепты как «невербальные представления, имеющие языковое обозначение» [Кубрякова 1988: 146]. Утверждая основной единицей ментальности концепт, В.В. Колесов определяет слово исходя из его многоаспектности и с разных позиций. С онтологических позиций: в коммуникативном акте слово это знак, служащий для передачи мыслей и отражающий реальную действительность; «словесный знак» неоднороден, он обладает внешней (звучание), внутренней (первоначальное образное значение) и содержательной формой. В семиотическом плане слово как знак есть семиотическое соотношение вещи, идеи вещи и знака в их динамических связях, которые постоянно изменяются в связи с изменением качества их компонентов.

Исторически происходило отчуждение словесного знака от реальности в сторону отвлеченного: представление > образ > понятие; имя > знамя > знак; вещь > предмет > объект. «В своем языке человек удаляется от действительности в сторону созданной им самим условной реальности, которая называется культурой» [Колесов 2004: 17].

С гносеологических позиций слово - это средство познания, т.е. это знак плюс его значение и смысл. Со стороны «идеи», рассуждая эпистемологически, слово можно представить как движение его смыслов в содержательных его формах образа - понятия - символа. «Движение смыслов слова» В.В. Колесов находит в идеях русских философов: «Слово есть средство образования понятий (Потебня), но абсолютное не дано в понятиях (Вышеславцев). Следовательно, Абсолютное являет себя в последовательности: где не достает точного понятия, там выступает образ (Потебня), потому что только образы обладают преобразующей силой (Вышеславцев), да и красота связана с образами, а не с понятием (Бердяев). Но чтобы извлечь смысл, нужно перевести образы в понятия, однако конструирование в одних понятиях бесполезно в своей вдовьей бесплодности - это балет бескровных категорий и ничего больше (Густав Шпет). Где кончается компетенция понятия, там вступает в свои права символ (Бердяев)» [Колесов 2002: 18]. Завершается это «движение смыслов» концептом, на этом пути отсутствует все - и референт, и десигнат, и денотат. Вся сложность и простота отношений между словом и понятием, понятием и концептом осмыслена русскими философами XIX-XX вв. В наше время лингвист должен стать философом, чтобы научиться понимать себя через язык.

Теория концепта в XXI в. - это не только поиск однозначного определения, а разведение понятий «когнитивный концепт», «психолингвистический концепт», «лингвокультурный концепт» [Карасик, Слышкин 2003: 50]. Традиционная лингвистика в качестве объекта рассматривает «лингвистические структуры», и интерпретирующей моделью в этой системе является значение. Объект изучения психолингвистики - «структура и функции речевой деятельности», в качестве интерпретирующей модели здесь выступают «образ сознания и концепт». Объектом когнитивной лингвистики становится «языковое мышление (языковая способность)», где в качестве интерпретирующей модели используется концепт [Пищальникова 2003: 7]. На практике часто области когнитивной лингвистики и психолингвистики пересекаются, отечественные лингвисты все чаще и чаще включают в объектную область функционирование человеческого менталитета. В современном отечественном языкознании складывается практика исследования концепта как интегративной модели исследования речевой деятельности. Такой подход обусловлен «традициями отечественного языкознания, психологии, физиологии и других наук, сформулировавших ряд теорий высокой объяснительной силы» [Пищальникова 2003: 8]. К ним относятся теория внутренней формы слова А.А. Потебни, теория физиологической доминанты А.А. Ухтомского, теория функциональных систем П.К. Анохина, теория психической и речевой деятельности Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, А.А. Леонтьева и др. Представление о концепте как совокупности всех знаний и мнений, связанных с той или иной реалией, позволяет рассматривать в качестве объекта исследования языковую способность, включающую в себя понятие речевой деятельности как системы интеллектуальных, ментальных и речетворческих усилий.

Концепт как интегративная модель, представленная В.А. Пищальниковой, содержит следующие взаимосвязанные и взаимообусловленные отрасли знания, интегрированные в нем: системоцентрическую лингвистику, когитологию, психологию, психолингвистику [Пищальникова 2003: 10].

Ю.А. Сорокин предложил термин когиоцепт как составляющую концепта. Когиоцепт (от cogitatio, onis - мышление, размышление, рассуждение) представляет собой интерпретирующую модель, «отражающую закономерно связанные стабильные компоненты знания и стабильные формы их репрезентации» (когнитивная лингвистика). Но современная научная действительность такова, что когнитивная лингвистика стремится к «исследованию всех различных процессов, механизмов, способов познания человеком действительности, в том числе и механизмов, совершающихся в языке и фиксированных языком» [Пищальникова 2003: 8; курсив В.П.] А это уже сфера, репрезентируемая концептом (от лат. cognitio, onis - познавание, узнавание, ознакомление).

Подводя итоги, следует отметить, что последователи концептуалистских теорий познания в форме картины мира и в форме ментальности оперируют термином концепт как единицей описания. Концепт трактуется как понятие [Арутюнова 1999: 239; Гак 1990: 384]; как синоним термину смысл [Степанов 2001:44]; как «единица мышления, представляющая целостное, нерасчлененное отражение факта действительности» [Чесноков 1967: 37]; как «ключевое слово» [Вежбицкая 2001]; conceptum - `зародыш, зерно первосмысла' [Колесов 2002: 51] и др.

Нельзя не согласиться с тем, что сторонники онтологической теории смысла (А.Ф. Лосев, П.А. Флоренский, С.Н. Булгаков; Х.Г. Гадамер, В. Дильтей, Ф. Шлейермахер) критикуют концептуалистскую теорию за гносеологизм, сами же они могут быть подвергнуты критике за «обожествление» сущности, субстанции, Имени, т.е. за онтологизм [Пименова 2003: 44-45]. Наиболее адекватной и объективной из представленных версий нам представляется объемная герменевтическая модель В.В. Колесова, основанная на смене содержательных форм концепта, выраженная в концептуальном квадрате «образ» - «понятие» - «символ» - «образ + символ = понятие». Тогда концепт как единица ментальности осознается как «сущность, явлением которой выступает понятие», сложившееся на основе образа и символа в его триипостасной сущности под знаком Логоса и Софии в гармонии бытийности и познания. И если, как было описано, последовательность образ - понятие - символ циклична, то, по предположению В.В. Колесова, «концепт неизбежно устремлен к обновлению концептуальной энергии своих содержательных форм» [Колесов 2002: 430].

Таким образом, постижение сознания (ментальности) путем моделирования картины мира означает: 1) отказ от созерцательности и переход к деятельностному пониманию процесса познания, основанного на онтологических аспектах науки и являющегося необходимым элементом гносеологии; 2) в трактовке картины мира подчеркивается «энергейтическое» понимание, континуальность и текучесть образов снятой реальности. Однако признаётся, что реконструируемая картина мира - это некая абстракция. Объективированность картины мира под сомнением, т.к. «существует столько картин мира, сколько имеется «миров», на которые смотрит наблюдатель» [Постовалова 1988: 33]. В ответ на это можно возразить, что объективированность картины мира, основанной на языковой ментальности народа, подтверждается историей ее сложения как процесса «взросления мысли в категориях языка», показана в философии русского слова, проявлена в концептах, объективированность которых не подлежит сомнению, т.к. постижение образа - понятия - символа обеспечивают, по выражению В.В. Колесова, «глубокое проникновение в сущность концепта, энергия которого, постоянно возобновляя содержательные формы словесного знака, преобразует культурные парадигмы в соответствии с требованиями времени и служит главным признаком национальной идентичности во времени и в пространстве её существования» [Колесов 2002: 6].

1.4 Топоним в зеркале антропоцентризма

Обозначенные нами проблемы современной антропоцентрической лингвистики во всех отношениях затрагивают специфический, хотя и называемый периферийным, класс ономастической лексики. Начнем наши рассуждения об имени собственном с неоспариваемых никем тезисов: 1) собственные имена выделяют, индивидуализируют предметы, нарицательные - обобщают; 2) «…имена собственные - это особые языковые знаки, образующие иную знаковую систему для тех же предметов из реального мира вещей, для которых создаются и обычные языковые знаки - имена нарицательные. Связь этих особых знаков с понятиями породивших их апеллятивов стремится к нулю, а с понятиями именуемых объектов - опосредована через предмет. Связь же их с самими предметами значительно сильнее, чем у знаков обычных» [Суперанская 1973: 135]. Однако, отмечая связь имен собственных с предметом, многие исследователи не учитывают связи с исторической и этнокультурной сферой возникновения и бытования имени собственного. Так, по мнению О.Н. Трубачева, именам собственным присуща знаковость даже в бьльшей степени, чем нарицательным, так как они в бьльшей степени связаны с культурным контекстом, чем нарицательные [Трубачев 1978: 22-23].

Онтологическая сущность топонима как словесного знака определяется обозначением реальных объектов действительности на основе апперцепции. Гносеологический аспект (познавательный) топонима обусловлен высоким уровнем его информативности (знак + его значение и смысл). Эпистемологическая сущность топонима (со стороны сознания) заключается в отношениях объекта и представления об объекте (идеи), при этом представления об объекте, заключенные в топониме, обогащаются идеей, заключенной в географическом термине, непременном элементе идеи топонимического объекта (а иногда и его составной части). Представления об объекте отдельного человека формируют субъективный образ, представления человеческого коллектива (этноса), выраженные в языке (топонимии), формируют объективированный образ предмета.

Наиболее целесообразным методом извлечения знания о языковом мышлении и речетворческой деятельности человека является реконструкция картины мира, которая осуществляется в нашей работе на основе моделирования ментальных образов по данным народной топонимии Приенисейской Сибири. Моделирование КМ позволяет разрешить вопрос о том, как язык (топонимия) отражает стереотипы восприятия и осмысления действительности, как язык при этом организует и упорядочивает членение и восприятие мира. На этом пути реально опереться на теорию номинации, т.к. она ориентирована в ономасиологическом плане и рассматривает преимущественно, как объекты получают свои названия, т.е. из трех изучаемых в данном случае сущностей: действительность, сознание и язык - учтены будут все. Классификация и номинация - первый шаг человека в освоении мира, в его господстве над природой. Язык уже давно пережил этап первичного означивания жизненно важных для человека объектов и понятий. На определенном уровне развития языка вновь появляется необходимость выделения отдельных объектов из ряда подобных: «…человеческая практика делает необходимым создание для некоторых объектов единичных имен, которые отражают не классифицированные объединения данного объекта с другими, подобными ему по определённым признакам, но индивидуальные особенности этих объектов внутри данного класса. Так возникают имена собственные, которые указывают на класс предметов, состоящий из одного элемента» [Гак 1977: 249]. Nomina propria противопоставлены nomina apellativa по объему понятия. Как происходит акт номинации на уровне семантической структуры слова? На уровне языковой системы номинатом имени является сигнификат, создаваемый в человеческом сознании в результате выявления дистинктивных черт у денотатов: номинант (имя) - отношение номинации - сигнификат (номинат) - денотат [Гак 1977: 250]. Номинатом в языковой системе служит сигнификат - мыслительный конструкт, понятие, субстратом которого являются внелингвистические объекты. Иногда различие между сигнификатом и денотатом трактуется как различие преимущественно в объёме понятия: сигнификату приписывается значение обобщенного понятия, денотату - указание на конкретный единичный объект. Однако В.Г. Гак считает, что более правильно видеть различие сигнификата и денотата прежде всего в функциональном аспекте. В актуализированной речи объектом обозначения являются денотаты - прежде всего, реальные предметы, лица, признаки, действия, чувства, а также продукты человеческого сознания: отвлеченные понятия, вымышленные объекты и т.п. Номинация происходит следующим образом: на основании того или иного выделяемого в денотате признака он включается в определённый класс объектов, для которого в языке либо имеется закреплённое наименование, либо оно может быть сформировано из существующих языковых элементов. Сигнификат оказывается промежуточным звеном, обеспечивающим сопоставление имени и внеязыкового объекта. Номинаты в речи (денотаты) объективно даны, они не зависят от языка и говорящего. Однако субъект номинации производит отбор признаков при наименовании, и от него зависит, какое обозначение будет дано объекту.

Опираясь на систему Фреге, В.Г. Гак заключает, что именующий определяет значение, но не смысл данного имени в речи, но вместе с тем - смысл, но не значение наименования. В языковой системе он формирует и смысл, и значение. Исходя из этого выявляются следующие различия между языковой и речевой номинацией: 1) языковые номинации характеризуются устойчивой связью между номинантом и номинатом, у речевых эта связь неустойчива; 2) у языковых номинаций номинатом служит сигнификат, результат условного членения мира данным языковым коллективом; у речевых - денотат, объективно заданный говорящему; 3) языковые номинации не всегда мотивированы, речевые мотивированы всегда в том смысле, что при определённом освоении денотата мышлением он получает обязательную для данного языка форму. Так, мы не можем сказать, почему животное canis familiaris называется по-русски собака, но мы всегда можем объяснить, почему в речи мы назвали данное животное собакой [Гак 1977: 256-257]. Описанный алгоритм номинации позволяет сделать вывод о том, что ономастическая (топонимическая) номинация - явление речи.

Различие имен определяется теми разными признаками, которые выделяются говорящим при наименовании. Эту возможность давать одному предмету разные по смыслу наименования в пределах одного или разных языков заметил еще А.А. Потебня, который назвал признак, по которому производится наименование, внутренней формой слова. Для имен собственных значение внутренней формы актуализируется через базовый апеллятив.

Правомерно предположить, что номинируемый именем собственным объект уже имеет обозначение (апеллятив), «имя собственное имеет при одном денотате двойной сигнификат» [Кубрякова 1988:147]. Так ли это? Объект, имеющий собственное имя, получает двойное обозначение: термин + топоним. Но каждое из этих слов, если это не онимизация апеллятива, имеет свою структуру значения, в которой есть денотат и сигнификат, при этом денотат у этих двух слов действительно один и тот же, но сигнификат у каждого слова свой.

Обозначенный вопрос, возникающий в связи с семантикой имени собственного, не единственный. «Возникает… вопрос, с помощью каких лингвистических механизмов осуществляется или по крайней мере фиксируется индивидуализация объекта, являющегося денотатом собственного имени?» [Руденко 1988: 56]. На этот вопрос не может быть однозначного ответа, т.к. индивидуализация объекта осуществляется на базе не только лингвистической, но и экстралингвистической. Кроме того, как отмечает М.В. Голомидова, частную характеризующую и индивидуализирующую семантику имени собственного составляют не только денотативная отнесенность, но и мотивировочное значение [Голомидова 1998: 21]. Удельный вес мотивации в семантике топонимического знака довольно велик. Обобщение отдельных мотивационных связей приводит к образованию мотивационных моделей, или «мотивем» [Гинатуллин 1971: 5], которые впоследствии определяют творческую деятельность топонимообразования, становятся частью картины мира.

В силу наличия двойного сигнификата топонимическое наименование (термин + оним) более информативно, поскольку оно отражает один из признаков обозначаемого объекта и сообщает о нем; историко-культурный фон топонима гораздо богаче, чем у апеллятива. Чтобы выстроить методику извлечения интересующих нас знаний из топонимического материала, необходимо прежде всего определить пути и смысл поиска.

На основании знакомства с современными исследованиями можно отметить несколько вариантов. Возможен путь от изучения общей модели номинации к реконструкции общей модели мира. «Выбор именно собственных имен, а не апеллятивной лексики обусловлен, помимо уже упоминавшейся номинативной «прозрачности» онома, следующими моментами: во-первых, точной территориальной привязкой к данному региону, во-вторых, относительной однородностью языкового коллектива-номинатора (севернорусские крестьяне), в-третьих, относительной общностью хронологии создания (собственно русские онома) и, наконец, сочетанием полноты материала с его реальной обозримостью» [Рут 1992: 48].

Ономастический материал может служить объектом изучения в социолингвистическом, прагматическом, когнитивном, ономасиологическом аспектах в рамках проблемы естественной и искусственной онимической номинации. «Когнитивный подход к проработке темы искусственного онимического наречения выдвигает три блока задач, решение которых смыкается в поле исследования. Один из них связан с необходимостью уточнить критерии выделения естественной и искусственной номинации как частных разновидностей лексической номинации, другой обращен к выявлению специфики искусственной номинации в ономастике, третий - к методическим приемам когнитивного анализа именотворчества» [Голомидова 1998: 7].

Изучение топонимии в этнолингвистическом аспекте позволяет решить задачу выявления своеобразия топонимии как языкового источника информации о духовной культуре народа путем моделирования реального и ирреального пространства. «Требуемая в данном случае концептуальная интерпретация предполагает преодоление расстояния от характеристики объекта действительности, запечатлеваемой языковыми единицами, до характеристики установок, интенций субъекта - носителя языка, обусловивших именно такое восприятие объекта. Для сокращения этого расстояния следует сначала максимально более полно представить объем информации о данном объекте и ему подобных, которую дает язык, а в применении к топонимическому материалу - топонимикон» [Березович 1998: 26].

Один из вариантов - изучение топонимической системы в её онтологическом и ментальном бытии - строится на понимании системного структурного и семантического подхода к изучению топонимического материала как к онтологическому бытию топонимической системы, а топонимической картины мира - как ментальному бытию топонимической системы. «Онтологическое бытие системы неизбежно смыкается с её ментальным существованием» [Дмитриева 2002]

1.5 Ономасиологические и семантические основы анализа топонимов

Как и любое другое слово лексической системы языка, топоним имеет знаковую природу. Его отличие от апеллятива заключается в его вторичности. Это свойство вторичности понимается: 1) в предметном и ономасиологическом плане - как обозначение предмета, уже имеющего знак, следовательно, объекты, носящие имена собственные, имеют двойное означивание; 2) в семантическом плане имя собственное - это всегда производная единица, имеющая базовый апеллятив (возможно, производный). Создание имен собственных подобно первичному знакообразованию. Приведем некоторые суждения и примеры Б.А. Серебренникова по поводу первичного знакообразования. Для того, чтобы звуковой комплекс был связан с действительностью, необходимо превратить его в знак, создать знаковую соотнесенность. Например, в основе обозначения березы лежит только один признак (“белый”). Такое отражение нельзя считать естественным отражением. Весь секрет здесь заключается в том, что это частное отражение подчинено всецело техническому приему создания знака. Если выразить в названии предмета сразу несколько признаков, понадобится несколько звуковых комплексов. Если бы понятие река было бы выражено таким образом, то возникло бы такое обозначение: вода, течение, берега, извилистость. Поэтому человек старается положить в основу слова какой-то один признак. «Звуковой комплекс, основанный только на одном признаке, соотносится человеком с понятием, включающим в себя много признаков» [Серебренников 1988: 77].

Б.А. Серебренников выделяет еще один важный момент первичного означивания: совокупность знаний о предметах у разных людей неодинакова. Например, о воде у разных людей различное представление, но слово выступает в роли своеобразного возбудителя общего понятия. При употреблении слова уточнение его понятия осуществляется благодаря действию многих факторов, большую роль играют контекст, сфера или область его применения, конкретная обстановка и т.п. Не обязательно, чтобы слово было точным, важно, чтобы оно играло роль возбудителя. Отсюда можно сделать вывод, что само означивание чего-либо вовсе не требует глубокого и всестороннего знания предмета. Предположим, человек имеет сотню овец. Для того, чтобы найти одну из них быстро и безошибочно, он не должен знать её лучше других. Ему достаточно выжечь на её боку тавро, и он будет сравнительно легко находить её [Серебренников 1988: 77].

Описание процесса первичного знакообразования помогает понять, в каком отношении к языку, с одной стороны, и к практической деятельности людей - с другой, находятся процесс и результаты идеализации предметного мира.

Вернемся к вопросу о специфике топонимов. Топонимические единицы обладают набором грамматических категорий, важнейшая из которых - конкретность. Чтобы оценить роль этого признака, обратимся к некоторым данным психолингвистики. В результате психолингвистических экспериментов, проведенных А.А. Залевской, в составе языка по ассоциативным связям выявлен универсальный признак лексики - наличие «ядра» в лексиконе. В значениях ядерных слов выражены знания «первого эшелона» об объектах физического мира, их пространственных и вещественных характеристиках. Не случайно из числа «ядерных» слов 60 % - предметные имена с отражательной семантикой, т.е. с конкретным значением. «Полнозначные словесные знаки, ядерные в том числе, потому и называются характеризующими, что репрезентируют предметы, явления внешнего и внутреннего мира человека как по свойствам, воспринимаемым чувствами (визуально, тактильно и т.п.), по денотату, так и по их внутренним характеристикам, отображаемым мысленно, по сигнификату» [Уфимцева 1988: 120]. Предметные имена, относящиеся к ядру лексикона, обладают двухчастным характером предметно-вещественного значения, включающим как денотативный, так и сигнификативный компоненты значения. Топонимы как конкретные единицы лексики имеют аналогичные свойства, но они теснее, чем нарицательные имена, связаны с предметным миром. Важное значение при интерпретации топонима приобретают данные о том, что к числу ядерных слов относятся прежде всего конкретные слова - имена существительные, служащие основой толкования значений прочих слов. «Можно полагать, - пишет А.А. Залевская, - что наличие ядра лексикона является одним из оснований для многократного пересечения ассоциативных полей, разных, казалось бы, не имеющих друг с другом связей слов. Это помогает дать объяснение феномену, описанному Ю.Н. Карауловым как «правило шести шагов»: именно через принадлежащие к ядру наиболее ёмкие единицы лексикона устанавливается связь между двумя любыми словами в пределах названного числа переходов. Не исключено, что ядро лексикона обеспечивает экономичность хранения энциклопедических и языковых знаний человека и эффективность параллельного учета их в его речемыслительной и прочей деятельности» [Залевская 1982: 38]. Как уже было отмечено, имена собственные составляют периферийную часть лексикона, но в силу своей вторичности, производности, имеют весьма сильную связь со словами ядерной группы по производящей базе, по внутренней форме. «Базой анализа лексики производной становится анализ лексики примарной - этой первоосновы вторичного обозначения» [Кубрякова 1988: 153].

Связь лексического и грамматического в слове, соотношение лексического и грамматического в системе языка составляет основной отличительный признак лексико-семантического уровня языка. Важнейшим признаком, конституирующим языковую картину мира лексическими средствами, являются различные парадигматические группировки слов, называемые недифференцированно «семантическими полями».

Понятие «семантическое поле» было введено в научный обиход последователем В. фон Гумбольдта Йостом Триром в 20-30-е гг. XX в. Идея исследования понятийного содержания языка через лексику и грамматику была новой, т.к. задача подобного исследования сводилась к выяснению особенностей и форм языкового мышления носителей языка. Большой вклад в разработку понятия поля и структурацию словарного состава языка по семантическим полям внес Ю.Н. Караулов (1976; 1981), который в связи с разработкой нового словаря предложил новое понимание семантического поля. По наблюдениям Ю.Н. Караулова, слово не есть отражение действительности, «способом отражения является поле» [Караулов 1976 (б): 269]. Метод поля рассматривается Ю.Н. Карауловым как исследовательская процедура применительно только к лексическому уровню в связи с построением структуры идеографических словарей: «Базой идеографических словарей всегда считалась ономасиология, представляющая собой такой аспект изучения семантики, когда исходным является некоторое понятие, идея или намерение, а предметом анализа - пути и средства её выражения» [Караулов 1976: 19]. В монографии «Общая и русская идеография» Ю.Н. Караулов приводит 14 определений поля как «единицы» лексико-семантической системы, 9 определений по свойствам и 8 - по принципам внутренней организации, в результате анализа которых он выделяет следующие свойства поля: 1) связь его элементов; 2) системный характер связей (либо парадигма, либо набор корреляций, либо сеть понятийно-логических отношений); 3) взаимоопределяемость элементов (иногда взаимозаменимость); 4) самостоятельность семантического поля (выражающаяся в его целостности, а следовательно - принципиальной выделимости); 5) специфичность в разных языках (историческая обусловленность, неповторимость национальных особенностей внешних связей полей друг с другом).

Представления о поле в различных теориях колеблются от признания поля «единицей смысла» (Кривченко) до объявления его «эвристическим приемом» (Рупп) [Караулов 1976 (б): 33-34]. В рамках поля проявляется несколько уровней абстракции при переработке, хранении и передаче семантической информации. На более высоком уровне абстракции «смысловые связи между словами объясняются наличием в их составе общих единиц смысла или сходством структуры их комбинаций, что не всегда доступно непосредственному наблюдению и интуиции. На одном из более низких уровней, предшествующем заключительным этапам порождения текста (речи), в качестве единицы уже выступает слово, как некая образно-мыслительная единица. Слова группируются в сознании говорящих в семантические поля на основе тематической близости или на основе принадлежности к одной области логических понятий их референтов. На этом уровне абстракции смысловые связи между словами одного семантического поля определяются ассоциативными связями между обозначаемыми» [Кривченко 1973: 100-101].

Принцип поля может быть применен к анализу топонимов как лексических единиц. «Структурирование ономастического поля, выявление его системных параметров и является этой генеральной типологией, на основании которой можно построить частные описания ономастических категорий и парадигм» [Супрун 2000: 16].

В практике топонимических исследований известны работы, выполненные на основе анализа семантических полей на трех уровнях: собственно семантическом, мотивационном и уровне культурной символики. В русле этнолингвистического подхода Е.Л. Березович было осуществлено описание народной топонимии Русского Севера. В её исследовании семантические модели объединяются в семантические поля, которые членят семантическое пространство топонимии в разных направлениях, которые, накладываясь друг на друга, создают семантическое пространство топонимии. Располагая по вертикали поля по типам объектов, а по горизонтали - признаки объектов, внутри поля - модели, различающиеся по способам характеризации объекта, исследователь «фиксирует своеобразную «сетку предпочтений». Таким образом обеспечивается возможность наблюдать за функционированием топонимической лексики в рамках семантических полей. «Иерархическая цепочка: семантика отдельного топонима > семантическая модель > семантическое поле позволяет представить структуру семантического пространства топонимии» [Березович 1998: 67].

Для изучения своеобразия ментальных представлений сибиряка нами применена следующая последовательность анализа: топоним > номинативная модель > семантическое поле > идеографическое поле > ментальный образ > картина мира. В качестве рабочих терминов нами применяются термины топосема и топосемема. Под топосемой понимается базовый апеллятив, мотивирующий в структурном и семантическом плане ряд топонимов - топосемем. По своей сути топосема - это семантическая модель, реализованная в конкретных топонимах - топосемемах. Например, топосема большой реализована в топосемемах: Большак, Большуха, Большой омут и т.д.

Моделируя топонимическую картину мира через ментальные образы, нужно иметь в виду в методологическом плане следующее: 1) анализ должен быть направлен на обнаружение точек сопряжения языковой (топонимической) и концептуальной (ментальных образов) моделей мира; 2) в поиске «горячих» точек не следует подменять одну модель другой, но разграничивать единицы разных систем: понятие и значение, слово и концепт (ментальный образ); 3) для того чтобы результаты не подвергались сомнению, материал должен быть объективирован и верифицирован невербальными средствами. Объективированность народной топонимии обусловлена социальным характером этих знаков, их связью с культурно-историческими фоновыми знаниями, содержанием внерационального, чувственно-эмпирического знания.

Современные исследователи в зависимости от имеющегося материала располагают для выявления глубинной семантики слова и его ментальных смыслов следующим набором способов, отмеченных и апобированных В.В. Колесовым: 1) на основе «внутренней формы слова», т.е. исходя из первичного значения слова, как оно сохранилось в этимоне; этот показатель помогает выявить и описать историческое развитие семантической доминанты слова; 2) на основе семантических признаков калькированных слов, которые с самого начала могут отражать только переносное значение слова в языке-источнике (ср. терминологические значения в словах супруги, глава и пр.) или дают толчок для семантического развития слова в заимствующем языке (термины христианской этики типа милосердие, благодать, совесть); 3) на основе исходной семантики производных слов, которые, как правило, сохраняют то значение, которое фиксировалось в производящем слове как основное в момент образования производных (ср. производные от слова дом); вообще производные образуются обычно от слов родового значения (гиперонимов), например от слова дом, но не от гипонимов видового значения типа изба, хоромы, чертоги, хижина, кущи и т.п. (то же относится и к развитию переносных значений старого слова); 4) на основе сочетаемости слов в определённых контекстах, учета образной семантической валентности слова, т.е. на основе синтагматических системных отношений; 5) на основе системного соотношения семантики слов внутри лексико-семантической группы лексики; 6) на основе разнообразных стилистически ограниченных и экспрессивно-выразительных коннотаций, которые своим наличием ограничивают пределы действия инвариантного слова (хорошо прослеживается на лексике вторичного происхождения, прежде всего на диминутивах и различных пейоративах); 7) на основе системных отношений между омонимами; 8) на основе категориальной укрупненности первоначально лексических значений в связи с их выходом на грамматический уровень абстрактности, т.е. снятия родового значения категории с конкретных лексических значений (ср. развитие категории глагольного вида из различных форм выражения способа действия или развитие категории одушевленности из первоначально лексических ограничений, связанных с выражением лица); и т.п. [Колесов 2002: 23-25]. Оперируя имеющимися материалами на уровне значения слова, исследователь может подойти к выявлению ментальных смыслов.

Семасиологический и ономасиологический аспекты предполагают два различных подхода к анализу имени собственного: семасиологический - от означающего к означаемому, ономасиологический - от означаемого к означающему. Соотнесение данных семасиологического и ономасиологического видов анализа дает возможность выявить способы и своеобразие выражения ментальных представлений человека в топонимии данной территории.

1.6 Топоним как этнокультурная единица

Топонимисты отмечают высокую степень объективированности дискретных единиц ономастикона, включая ряд различных языковых носителей концептуальной информации в такой иерархии: внутренняя форма; деривационные связи; концептуальное ядро значения; коннотация; типовая (узуальная) сочетаемость; парадигматические связи; «свободная» текстовая сочетаемость; ассоциативные связи [Березович 1998: 19-21].

Язык, как канал трансляции ментальной и этнокультурной информации, позволяет, на наш взгляд, определить соотношение концептов «язык и ментальность», «язык и культура». Глубинные соотношения ментальных структур, мотивов речевой деятельности через вербальные и невербальные ассоциации, стабильные языковые и когнитивные структуры, эмоциональные экспликации в телах знаков изучает психолингвистика. Поэтому интерпретирующей моделью современной психолингвистики является не столько личностный смысл, сколько концепт / образ языкового сознания, определяющиеся психолингвистами, по сути, идентично [Пищальникова 2003: 10]. Функция языка в качестве канала трансляции культуры связана с ролью культуры в жизни человека. В таком случае значение имеет генетический аспект, т.е. культура как средство трансляции человеческих способностей. Е.А. Тарасов видит здесь аналог с генетической программой животных: их способность осуществлять жизненно необходимые действия передается генетически и проявляется как инстинкты. «Культура как в филогенезе, так и в онтогенезе человека играет роль генетической программы, позволяя ему прижизненно формировать самостоятельно способности, которыми обладали люди предыдущих поколений, создавшие культуру, ставшую для их потомков аналогом генетической программы» [Тарасов 2000: 46]. Форма трансляции культурных способностей может быть различной, в первую очередь это культурные предметы. Альтернативными формами могут быть деятельность, в ходе которой изготовлены эти предметы, и ментальные (психические) образы культурных предметов. Отмечая ментальную природу лингвокультурного концепта, исследователи замечают, что предлагаемая Е.М. Верещагиным и В.Г. Костомаровым логоэпистема [Верещагин, Костомаров 1999] является элементом значения слова и локализуется в языке. Лингвокультурема В.В. Воробьева определяется как единица межуровневая, в то время как концепт базируется в сознании [Воробьев 1997]. «Именно в сознании осуществляется взаимодействие языка и культуры, поэтому любое лингвокультурологическое исследование есть одновременно и когнитивное исследование» [Карасик, Слышкин 2003: 51].

Единицей моделирования картины мира Приенисейской Сибири в нашем случае избран ментальный образ как структура сознания, сформированная в результате чувственно-эмпирического, психического опыта человека, запечатлённого и сохранённого в топонимических единицах. Ментальный образ может быть представлен в двух ипостасях: 1) как структура сознания (шире - ментальности), сформированная в результате чувственно-эмпирического, психического и когнитивного опыта человека, запечатлённого и выраженного в топонимических единицах; 2) как структура представления знания: это объёмная промежуточная структура между языком и сознанием, основанная на онтологической сущности топонима как словесного знака, существующего для обозначения объектов реальной действительности, его гносеологических (топоним - это знак + значение и смысл) и эпистемологических (отражающих отношение между объектом и представлением об объекте) свойствах.

Обращение к ментальному образу как единице репрезентации знаний о мире (картине мира) является результатом поиска адекватной формы для перехода с семантического уровня на уровень мышления. На уровне целостной языковой личности проблема соотношения семантики и гносеологии приводит к необходимости построения триады - системы, в которую в качестве среднего члена включается совокупность знаний о мире. Эта трехчленная, трехуровневая система в её субъективированном воплощении позволяет сделать предположение о специфике промежуточного языка, связывающего три её уровня, и показать, как образ, образность могут играть роль посредника в осуществлении этой связи; наконец, попытка реконструирования единиц гносеологического уровня путем построения метатекста заставляет поставить вопрос о необходимости рассмотрения операций компрессии, информационного сжатия и расширения, развертывания текста как естественных лингво-когнитивных преобразований, постоянно осуществляемых человеком в процессе коммуникативно-познавательной деятельности [Караулов 1987: 184].

«Промежуточный язык» в работах Н.И. Жинкина обозначается как «смешанный код», «универсальный предметный код (УПК)», в работах других авторов, опиравшихся на идеи Н.И. Жинкина, - как предметно-схемный код, предметно-изобразительный код, внутриречевой код, нейтральный язык, язык-посредник и др. К числу элементов промежуточного языка относят образы, гештальты, схемы, фреймы и некоторые подчиненные им конструкции. Наиболее типичными и чаще всего упоминаемыми из них являются образы восприятия, отражающие реальные предметы, действия, события, обладающие свойствами наглядности, синтетичности, синкретизма, недискретности, «а значит, отсутствием детализации и известной схематичностью, статическим преобладанием среди них феноменов зрительной природы, хотя ряд исследователей указывает и на наличие акустических образов» [Караулов 1987: 189]. Гештальты отличаются от образов отсутствием наглядности, это скорее блоки, которые могут рассматриваться как целое и быть развернуты в текст, проявляя свойство «прегнантности», по мнению Ю.Н. Караулова. Автор теории гештальтов Дж. Лакофф дает такое определение этой единице: «…структуры, используемые в процессах - языковых, мыслительных, перцептуальных, моторных или других» [Лакофф 1981: 360]. Ю.Н. Караулов замечает, что гештальты - это нечто среднее между образом и схемой [Караулов 1987: 191].

Такой единицей языка мысли, как «пространственная схема», пользовался Н.И. Жинкин, введший понятие «интериоризованной схемы внешних действий». Э. Холенштейн, сторонник первичности языка, в качестве главного элемента сознания называет «схемы функциональных связей и правил действия», не представленные ни в образах, ни в пропозициях. Различные виды схем предлагают исследователи промежуточного языка мысли: С.А. Аскольдов - схему, проективный набросок в сознании; П.Я. Гальперин - «схему ориентировочной основы действия»; А.Н. Соколов - «схему смысловых опор», Ж.Ф. Ришар - когнитивные структуры, предназначенные для обработки информации.