Диалогическая речь – основная сфера реализации языковой экономии

Развивая и конкретизируя эту теорию, А. Мартине показал, что принцип экономии можно проследить на всех уровнях языковой системы (Мартине,1963). В процессе коммуникации два плана языка план содержания и план выражения постоянно взаимодействуют. В этом взаимодействии между планом выражения и планом содержания заложены потенциальные возможности для реализации закона экономии в языке. Смысл лингвистической экономии в данном случае состоит в следующем: вновь появившийся предмет (или понятие) реальной действительности осмысляется в плане содержания таким образом, что в плане выражения ему соответствует сочетание из двух или более единиц. Благодаря действию экономии это несоответствие в процессе коммуникации сводится к тому, что одна единица плана выражения способна передать и передает одну единицу в плане содержания, а не в двух, трех и более. В плане слов и знаков каждый языковой коллектив в каждый момент находит определенное равновесие между потребностями выражения, для удовлетворения которых необходимо все большее число все более специальных и соответственно более редких единиц, и естественной инерцией, направленной на сохранение ограниченного числа более общих и чаще употребляющихся единиц» (Мартине,1960:126). Такую экономию А. Мартине называет синтагматической (Мартине, 1963: 533534). При этом часть из этих единиц вследствие появления новых единиц исчезает как излишняя, а часть, сохраняясь под действием сил инерции, изменяется качественно, так как первый фактор вынуждает их обогащаться новыми дополнительными значениями для удовлетворения новых потребностей.

Язык находится в динамическом равновесии, он изменяется, развивается, обогащается новыми единицами, не перегружаясь бесполезными излишествами, но и не поддаваясь чрезмерной инерции в ущерб все растущим выразительным потребностям. Здесь имеет место взаимопроникновение обоих факторов в сферы действия друг друга: принцип экономии укорачивает существующие единицы языка и ограничивает новые словарные пополнения, ликвидируя излишества, а потребности выражения увеличивают полисемию прежнего лексического состава или, по меньшей мере, сохраняют прежнее количество информации во все укорачивающихся старых единицах языка. Однако это взаимопроникновение А. Мартине не видит. Он обращает внимание только на одностороннее проникновение одного фактора в сферы действия всех других. Как уже указывалось выше, А. Мартине отмечает действие принципа экономии «и при ликвидации бесполезных различий, и при сохранении существующего положения» (Мартине, 1960: 130).

В.А. Звегинцев назвал экономию А. Мартине стержнем, вокруг которого последний располагает свои работы: «Принцип экономии у А. Мартине составляет такую же общую основу эволюции языков и их структурного строения, какую бинаризм - у Р. Якобсона» (Звегинцев, 1968: 321).

В отечественном языкознании появилось довольно много работ, в которых экономия речевых средств рассматривается наряду с другими кардинальными лингвистическими проблемами.

Так, например, В.Г. Адмони пишет о влиянии закона экономии на исчезновение формальных признаков рода, падежа у немецких существительных и передаче всех этих категорий в детерминативах. Он говорит: «Нельзя отрицать, что множество процессов грамматического развития непосредственно объясняются явлениями этого рода» (т.е. экономии. - В.Е.) (Адмони, 1964: 58). Однако он не абсолютизирует экономию и не рассматривает ее как основной закон развития языка, как это делает А. Мартине. «Явлением экономии, пишет В.Г. Адмони, можно объяснить в немецком языке развитие «монофлексии» (Адмони, 1955:261-262). Под «монофлексией» понимается существующая в немецком языке тенденция снабжать грамматическим показателем только один член синтаксической группы. Этот показатель выражает синтаксические отношения всей группы, а также частично выражает грамматический характер самого существительного.

Кроме того, В.Г. Адмони указывает, что на определенных участках грамматического строя фактор экономии особенно активен и значим, но вместе с тем он активен только в определенные исторические эпохи, и его нельзя рассматривать как фактор определяющий.

В.Г. Адмони подчеркивает, что «момент экономии соприсутствует в очень многих грамматических процессах грамматического строя, но как момент отнюдь не определяющий» (Адмони, 1964:60). Он говорит, что такие явления как смещение ударения, стяжение некоторых гласных принимают активное участие в более глубоких преобразованиях строя языка.

Наши собственные наблюдения позволяют нам сказать, что было бы ошибочным недооценивать роль экономии и ограничивать ее только областью фонологии и морфологии, игнорируя при этом область синтаксиса и особенно синтаксиса диалогической речи, где экономия наиболее четко манифестируется, на что указывал еще А.М. Пешковский (см. выше).

Вполне очевидно, что в процессе речевой деятельности реализация закона экономии не может заключаться только в том, что «некоторые конечные согласные опускаются» или «развиваются монофлексии». Именно благодаря действию экономии в языке возможны такие явления как совмещение тождественных элементов, синкретизм, замещения различного характера, а также делается возможным элиминирование целых структур, если они избыточны в процессе передачи информации, что так характерно для диалогической речи. Об этих и некоторых других процессах, основанных на действии принципа экономии, говорили в своих работах Р.Е. Дудучава, Н.В. Варгина, О.И. Реунова, В.П. Кобков и другие.

Стремление максимально сократить число формальных средств (знаков) выражения должно вести к возможно более эффективному использованию тех, которые остаются в речи. Так возникают способы выражать одну и ту же мысль, одно и то же содержание с помощью формально свернутых (сокращенных) средств. Для работ последних лет характерно то, что лингвистика не ограничивается констатацией фактов экономии в языке и речи, а пытается установить теоретические основы этого явления. Более глубокое изучение экономии позволяет осмыслить и по-новому посмотреть на такие явления как номинализация, субституция, компрессия и другие.

Использование носителем языка свернутых, сокращенных конструкций вместо развернутых обусловлено общей тенденцией к экономии языковых средств - язык вырабатывает сжатые формы выражения (сжатый синтаксис), позволяющие выразить сложные мысли более простой формой. Эти формы вырабатываются в индивидуальных актах отдельных индивидов и направлены на устранение избыточности, т.е. семантико-грамматического дублирования (особенно в диалогической речи).

Отметим, что существуют и другие пути реализации сжатости, восстановить которые помогает трансформационная грамматика.

Одним из важнейших достижений современной лингвистики следует признать разработанное Н. Хомским учение о поверхностных и глубинных синтаксических структурах. Подобно тому, как возникновение теории фонем дало возможность за бесконечным разнообразием реально произносимых звуков увидеть строго ограниченное количество функционально значимых звуковых типов, или фонем, точно также возникновение теории поверхностных и глубинных структур дало возможность за бесконечным разнообразием реально употребляемых в речи синтаксических структур увидеть строго ограниченное количество функционально значимых структур. Поверхностные структуры, реально употребляемые в речи, порождаются от глубинных структур при помощи определенных правил, зная которые можно из строго ограниченного набора глубинных структур образовать все бесконечное множество реально употребляемых предложений того или иного языка. С формальной точки зрения, благодаря трансформациям могут совершаться четыре типа операций над символами: 1) субституция; 2) перестановка элементов (пермутация); 3) добавление (адъюнкция); 4) исключение элемента (эллипсис) (Хомский, 1962).

Как известно, трансформационная грамматика, изучая порождение синтаксических конструкций путем модификации простых предложений, естественно изучает и те их трансформации, которые ведут к порождению более экономных (менее объемных) синтаксических конструкций.

В этом плане следует рассматривать трансформацию номинализации и трансформацию редукции. Включение номинализованных конструкций в так называемые матричные предложения ведет к вычеркиванию некоторых членов этих конструкций, замене нулевыми позициями (морфемами), что тоже должно рассматриваться как средство экономии в языке.

При двухбазисных трансформациях возможны такие процедуры, ведущие к сокращению полученного двухбазисного трансформа, как нулевание, субституция, редукция связующих слов, редукция вспомогательных глаголов, идентичных элементов.

Трансформацию номинализации можно также рассматривать как одно из средств языковой экономии, поскольку здесь вместо соединения двух предложений в одном высказывании одно из них преобразуется в именную фразу, которая включается в другое предложение. Благодаря этому образуется сжатая экономная конструкция, передающая объем информации двух (а иногда и более чем двух) предложений. Например: We saw him, he was reading a poem. ---We saw him reading a poem.

Разделяя мнение Н. Хомского относительно возможности создания неограниченного количества поверхностных структур на базе определенного набора глубинных структур, Л.С. Бархударов отмечает, что «в этом отношении представляется уместным говорить о «редуцирующей способности» теории глубинных и поверхностных структур». Под «редуцирующей способностью» он имеет в виду «сведение всего многообразия реально функционирующих в речи единиц к ограниченному инвентарю непосредственно ненаблюдаемых, но функционально существенных элементарных единиц. Суть «редуцирующей способности», стало быть, заключается в сведении бесконечного к конечному, без чего невозможна никакая наука» (Бархударов, 1974:6869).

Трансформационная порождающая грамматика описывает, прежде всего, компетенцию говорящего, точнее говоря, она сосредотачивает свое внимание на внутреннем языковом механизме, наблюдаемом не непосредственно, но через призму речевой деятельности. В применении к этому механизму можно сказать, пользуясь метафорой из области физики, что языковая экономия - это сокращение количества работы, выполняемой этим внутренним механизмом. Таково своеобразное представление генеративной грамматики об экономии (Литвинова, 1999:98).

Однако нам кажется, что речевая деятельность и порождение предложений рассматривается в этой теории только с точки зрения операций мышления и создания формул предложений. Реальный язык с его словарным составом и исторической обусловленностью, его семантика остаются за пределами исследования. Главным объектом является синтаксис, а все остальное, будь то семантика или фонология, выполняют по отношению к синтаксису лишь интерпретирующие функции.

Кроме вопросов, связанных с теорией порождения предложений, большое внимание трансформационная грамматика уделяет понятиям морфем-заместителей и нулевых морфем. Если морфемы-заместители освещались в лингвистике и раньше (Ярцева, 1949:199; Блумфилд, 1968:269-290), то понятие нулевой морфемы в синтаксической конструкции - открытие лингвистики последних лет и трансформационной грамматики - в частности (Хэррис,1962). Широкое использование морфем-заместителей и нулевых морфем следует рассматривать как один из путей экономии в языке.

Нельзя не отметить, что некоторые лингвисты, хотя и признают влияние экономии в реальной языковой действительности, однако не всегда рассматривают ее проявление как несомненное достоинство языка. Так, Э. Хауген в одной из своих работ крайне скептически высказывается относительно тех языков, которые обладают минимальным числом флексий. Он подчеркивает, что «экономия средств выражения не всегда является достоинством языка. Иногда она является результатом бедности» (Хауген, 1960:262). В данном высказывании Э. Хаугена мы усматриваем критику «теории прогресса», предложенной О. Есперсеном, который считал, что движение языка от флексии к анализу является прогрессивным. Мы полагаем, что точка зрения О. Есперена более точно соответствует действительности. Язык в своем развитии стремится избавиться от всего того ненужного груза излишеств, который затрудняет его функционирование. Причем он может отказываться от них совсем, либо же заменить их иными, более простыми, удобными и адекватными средствами выражения, соответствующими современному этапу его развития. Конечно, если язык утрачивает что-то необходимое, то это ведет к его обеднению. Однако, возвращаясь к утрате флексий, нам бы хотелось задать вопрос: неужели после почти полной утраты окончаний говорящие на английском языке перестали нормально понимать друг друга? Ответ, без сомнения, будет отрицательным. Так о каком же обеднении может идти речь, если язык сохранил в достаточной мере свою главную функцию средства общения. Отсюда напрашивается вывод о том, что в языке ничего не появляется и ничего не исчезает без появляющейся на то необходимости.

Интересную точку зрения на проблему экономии высказывает Е.Д. Поливанов, который, стремясь раскрыть причину, лежащую в основе принципа экономии и в основе развития языка вообще, пишет: «Если попытаться одним словом дать ответ относительно того, что является общим во всех этих тенденциях разнообразных «типичных» процессов, то лаконичный ответ этот - о первопричине языковых изменений - будет состоять из одного, но вполне неожиданного для нас на первый взгляд, слова - «лень». Как ни странно, но тот коллективно-психологический фактор, который всюду при анализе механизма языковых явлений будет проглядывать как основная пружина этого механизма, действительно, есть то, что, говоря грубо, можно назвать словами: «лень человеческая», или - что тоже - стремление к «экономии трудовой энергии» (Поливанов, 1968:81).

Мы отчасти согласны с мнением Е.Д. Поливанова по вопросу о «лени человеческой» как причине языковых изменений. Да, действительно, говорящий может сокращать длину своего высказывания путем опущения какихлибо элементов, исходя из своих личных побуждений. Одним из таких факторов может быть и лень как свойство, присущее многим людям. Но нам кажется, что в данном случае речь идет о строго индивидуальном, личностном, психологическом подходе. Да, один человек может сказать какую-либо фразу кратко лишь потому, что ему лень распространяться на данную тему. Но другой человек может высказаться лаконично потому, что того требует его внутренняя дисциплина, да, в конце концов, и просто ситуация общения. Кто скажет, что офицеры отдают приказы своим солдатам кратко, точно, лаконично только потому, что они ленятся? Думаем, никто. Так и всю проблему экономии усилий в целом нельзя сводить только к лени. Хотя, вероятно, ее можно рассматривать как одну из причин, ведущих к экономии, но отнюдь не самую главную, и уж тем более не единственную.

В этой связи интересно замечание В.Уитнея, который считал, что экономия может перерастать в лень, так как в этом случае теряется больше, чем приобретается. Поэтому здесь следует говорить о мнимой экономии, или «ленивой расточительности» (lazy wastefulness), которая функционирует в языке одновременно с подлинной экономией, но с полным отсутствием заблаговременной обдуманности и, не заботясь о тех результатах, к которым она ведет (Whitney, 1897:50).

Практически никто до сих пор не оспаривал значение роли тенденции к экономии в истории и функционировании языка. Поэтому несколько неожиданным было появление статьи Р.А. Будагова «Определяет ли принцип экономии развитие и функционирование языка?» (Будагов, 1972), в которой отрицается какая бы то ни была роль экономии в развитии и функционировании языка. Автор весьма критически высказывается в адрес исследователей, признающих большую роль принципа (закона) экономии в языке: «Пишутся даже статьи и книги о принципах лингвистической экономии, хотя никто толком не знает, что это такое и как следует понимать слово «экономия» (или термин «экономия»?) по отношению к такому сложнейшему феномену, каким является язык» (Будагов, 1972:17). Такой упрек вряд ли справедлив. Ведь каждый автор исходил из своего понимания и давал посильную аргументацию выдвигаемых им положений. Одни положения были верны, другие верны с оговорками, третьи ошибочны.

Мы не видим особых мотивов для категорического расчленения языковой экономии на два «вида», на котором настаивает Р.А. Будагов: «С самого начала следует расчленить проблему. В последующих строках речь будет идти не о том, на сколько «экономны» отдельные слова, словосочетания или предложения в отдельных языках, а об «экономии» как об общем понятии, на основе которого стремятся объяснить важнейшие процессы развития и функционирования языка. Различия между двумя видами «экономии» надо подчеркнуть тем сильнее, чем чаще они практически смешиваются и даже отождествляются. Говорят, например, вот это аббревиатура такого-то слова или выражения», следовательно, язык действует по принципу «экономии». Между тем подобное заключение несостоятельно. «Сокращаясь» в одних своих сферах, язык обычно «расширяется» в других своих сферах. Поэтому отмеченное заключение - результат антисистемного понимания языка» (Там же. С. 17).

Расчленение языковой экономии на экономию в отдельных частях системы и «экономию как общее понятие» можно считать только временным, рабочим разделением, так как, в конечном счете, от изучения проявлений экономии в отдельных частях языковой системы следует переход к характеристике экономичности языка в целом. Против такого расчленения никто возражать, очевидно, не станет. Возражение может вызвать лишь то, что Р.А. Будагов считает правомерным говорить только об экономии «как общем понятии» без учета проявлений ее в отдельных частях языковой системы, а между тем, без их учета нельзя всесторонне рассмотреть и объяснить важнейшие процессы развития и функционирования языка. У самого Р.А. Будагова это расчленение приведено не очень четко: под «экономией как общим понятием» он подразумевает не язык как систему в целом, а лишь его огромные «богатства наличных средств выражения», что является шагом назад от общего к частному. Как явствует из приведенной цитаты, Р.А. Будагов отвергает необходимость изучения и учета проявлений экономии в отдельных частях системы языка и оспаривает правомерность каких бы то ни было выводов на базе обобщения этих частных случаев. Вопреки установленным фактам проявления экономии в фонетике, морфологии, синтаксисе, т.е. практически во всех сферах системы языка, Р.А. Будагов подвергает сомнению действие закона экономии в языке как системе на том лишь основании, что язык, развиваясь, постепенно обогащается выразительными средствами, пополняет и все более дифференцирует свой словарь (Там же. С.18). Но такой вывод не учитывает проявлений экономии как в остальных частях системы языка, так и в самой сфере словаря. Обогащение словаря выразительными средствами не исключает бережливости при их формировании и использовании. Богатство средств выражения в языке можно вполне сочетать с их экономией, так как именно оно позволяет языку обеспечивать экономию выразительных средств в процессе его функционирования. Тем более что «язык не должен быть архисложным образованием, непомерным по ресурсам и беспредельным для познания и овладения им» (Мишкуров, 2000:9).

Если словарь естественного языка лишить не только лексических слоев, но и значительной части слоев, несущих основной, предметный смысл и таким образом ограничить словарь языка небольшим числом простых, легких для усвоения лексических единиц и в речи выражать предметный смысл также способом семантического разложения, то язык сохранит свою способность выражать всю необходимую информацию, но при этом превратится в чрезвычайно неэкономное средство общения.

Одним из фундаментальных свойств лингвистического знака - быть соотносимым с разными предметами явлениями реального и воображаемого мира (с разными денотатами) - обусловлено наличием в естественных языках подавляющего количества многозначных слов (по данным Р.А. Будагова - около 80%) (Будагов, 1974:117).

Основным лингвистическим фактором, оказывающим решающее влияние на появление многозначных и омонимичных слов, как утверждают многие ученые, являются происходящие в языке в процессе его исторического развития фонетические изменения и случайные конвергенции и, как следствие этих изменений, семантические и постсемантические сдвиги и трансформации (Блумфилд, 1968:427). С другой стороны, появлению многозначных слов в языке способствуют научно-технический прогресс и прогресс цивилизации вообще, которые приводят к необходимости не только образовывать новые слова, но и добавлять новые значения старым словам.

Многозначность (или полисемия) языкового знака является проявлением его асимметричного дуализма, представляет собой одну из семантических универсалий. Вопреки, на наш взгляд, частично верному утверждению Л. Ельмслева, что «выражение и содержание во всех отношениях являются координированными и равноправными сущностями» (Hjelmslev,1961:60), существует очевидное неравновесие, диспропорция между семантической стороной языка и фонетической с точки зрения их объемов и сложности. Поэтому было бы неверно рассматривать полисемию естественного языка как нарушение «закона знака». Такое мнимое «нарушение» является закономерным и естественным, ибо, если бы координация между формой и значением определялась пропорцией 1:1, то язык превратился бы в такое же «адски неудобное» средство общения, что и язык с реализованным принципом «одно слово одно значение, одно значение - одно слово». Нетрудно представить себе, каким неэкономным и громоздким был бы языковой код. Это привело бы к непомерному и практически необозримому количеству знаковых единиц, а «это затруднило бы для носителей языка пользование им;…и такое устройство противоречило бы природе языка как инструмента познания» (Литвин, 1984:4). Такое положение, подчеркивает С. Ульман, «означало бы, что мы должны держать в мозгу чудовищный запас слов с отдельными названиями для любого явления, о котором нам понадобится говорить. Это означало бы также, что в языке не должно быть метафор, а тогда язык в большей мере оказался бы лишенным своей выразительности и гибкости» (Ульман, 1970:267). Но, к счастью, ни один естественный язык не реализует в сколько-нибудь значительной степени этого принципа (Будагов,1974:118; Мартине, 1963:463), так как проигрыш во времени в процессе постоянного использования такого языка оказался бы во много раз больше тех дополнительных усилий, которые мы тратим на ограниченное во времени усвоение богатых выразительных средств языка. А «всякая экономия, отмечают К. Маркс и Ф. Энгельс, в конечном счете, сводится к экономии времени» (Маркс, Энгельс, 1960:117).

Тот факт, что, как справедливо отмечает Р.А. Будагов, язык, сокращаясь в одних своих сферах, обычно расширяется в других, не отменяет закона экономии, а говорит лишь о необходимости всестороннего учета проявлений разных тенденций во всех частях языковой системы. Так, одновременно с тенденцией к экономии существует и тенденция к избыточности, противоположная первой. Являясь специфической чертой разговорной (диалогической) речи, языковая избыточность обусловлена, как правило, экстралингвистическими факторами (часто психологическими, передающими эмоциональное состояние участников диалога). Она проявляется постоянно на двух уровнях: синтаксическом и семантическом.

«Синтаксическая избыточность означает какие-то добавления к тексту; говорится или пишется что-то сверх того, что строго необходимо для передачи сообщения» (Черри, 1972:147). Такая избыточность необходима «для защиты от различных возмущений, исходящих из окружающей среды, вызванных неопределенностью произношения или неточностью почерка, а также несовершенством самого языка. Последние требуют от нее развертывания фраз и предложений до тех пор, пока мы не почувствуем, что выразили то, что хотели сказать» (Там же. С. 53).

Семантическая избыточность требует особых знаков, что находит выражение в синтаксической избыточности. В общем, избыточность предполагает наличие определенных повторов или дополнительных знаков.

Становится очевидным, что избыточность существует в языке не только объективно, но и создается нами при необходимости, особенно в том случае, когда мы хотим придать сообщению большую убедительность.

Избыточность информации становится средством, при помощи которого уменьшается число семантических помех. Однако это средство может употребляться лишь до определенного предела, выход за который дает обратный эффект увеличение числа семантических помех. Следовательно, избыточность и отсечение избыточности сосуществуют одновременно (Соколовский, 1982:87).

Когда мы говорим о необходимости отсечения информации, то в каждом конкретном случае нужно придерживаться одного важного условия, что делать это можно до определенного предела, после которого восстановление сообщения становиться невозможным. Вот что по этому поводу замечает Дж. Пирс: «До сих пор мы стремились полностью устранить избыточность с тем, чтобы передавать только абсолютный минимум информации, позволяющий восстановить исходное сообщение. Но если такое устранение проведено достаточно успешно, то любая ошибка в передаче сообщения исказит или изменит его смысл» (Пирс, 1967:79). Таким образом, существует предел сокращения избыточности, и переход чрез него делает сообщение менее сопротивляющимся помехам. Определение такого предела производится с помощью следующей операции: «Мы убираем из этого сообщения знаки до тех пор, пока это не лишает сообщение понятности, т. е. пока оно не теряет своего смысла» (Крамш, 1990:107). В итоге мы получаем такой отрезок информации, из которого нельзя изъять ни один знак, не изменяя его смысл.

Компенсирующее развертывание элементов языковой структуры наблюдается, видимо, только там, где допущено чрезмерное сокращение в ущерб ясности мысли. При этом само развертывание идет под контролем того же закона экономии. Конечно, развертывание элементов языковой структуры не всегда диктуется необходимостью компенсировать чрезмерную экономию в какой-либо части языковой системы. Оно имеет место и при возникновении потребности в дополнительных выразительных средствах, диктуемых развитием производства, науки, литературы, искусства, межъязыковых связей и т.д. Но и в этом случае формирование новых выразительных средств происходит не без сдерживающего влияния закона экономии. Из сказанного становится ясно, что успешная передача информации и ее прием заключаются в «балансировании между избыточностью и ее отсечением» (Соколовский, 1982:95).

Таким образом, необходимо уметь видеть проявления экономии не только там, где язык «сокращается», но и там, где он «расширяется». Общее понятие экономии в применении к языку следует понимать как синтез проявлений экономии во всех сферах, как результат всестороннего учета «сокращений» и «расширений» в отдельных частях системы языка. Вывод об экономии как принципе развития и функционирования языка основывается на фактах ее проявления во всех сферах его системы.

По этому поводу считаем уместным привести высказывание Р. Якобсона, который говорит: «В настоящее время едва ли можно мыслить себе лингвистическое исследование без учета двух процедур: устранения избыточности и использования избыточности» (Якобсон, 1985:580).

Все языки обладают известной степенью избыточности. Такая избыточность - «запас прочности» языка, необходимый ему для успешного функционирования. Подсчитано, что эта избыточность у разных естественных языков колеблется в пределах от 70 до 80%. Английский язык более экономичен, чем немецкий и русский. По подсчетам некоторых ученых, избыточность английского языка даже ниже 70%, а А. Кондратов считает, что она составляет около 50% (Kondratov, 1969). И, тем не менее, английский язык вполне успешно выполняет свои функции средства общения.

В своей статье Р.А. Будагов ставит задачу показать, что экономию часто видят там, где в действительности ее совсем нет. Из следующего ряда предложений: «Как начал работать - понемногу откладывал деньги на покупку «Москвича» = Откладывал деньги на «Москвича» = Откладывал на «Москвича», Р.А. Будагов берет последнее и указывает, что в нем осложняется семантика глагола «откладывать», выступая здесь в значении «откладывать деньги». Таким образом, по мнению Р. А. Будагова, «предложение, короткое по длине и тем самым, казалось бы, более «экономное», оказывается семантически более сложным и тем самым менее «экономным», чем предложение длинное, но с неосложненной («ненапряженной») семантикой глагола «откладывать» (Будагов, 1972:25).

Но в упрощенном предложении семантическая структура осталась прежней: сколько смысла «отделилось» от опущенного слова «деньги», столько «добавилось» к глаголу «откладывать», количество информации осталось прежним. В данном случае Р.А. Будагов странно понимает термин «экономия»: выигрыш в длине речевого отрезка (его укорочение) должен означать проигрыш в количестве передаваемой информации (сокращение ее объема), по Р.А. Будагову - в семантической сложности.

Если рассматриваемое предложение не укорачивать, то объем сообщаемой информации остается тот же, а языковых средств будет потрачено больше. Следовательно, укорочение речевой цепи при сохранении всего смыслового содержания несет выигрыш, экономию языковых средств, энергии, времени в устной речи, а в письменной - и места и т.д., т.е. именно конденсация («усложнение») смысла в более кратком отрезке речи и дает экономию! При этом напряженная семантика не означает, что мы проигрываем в легкости понимания кратких фраз. Напротив, «материал значительно выигрывает, если его сжать, он сверкнет ярче, убедительнее и станет читателю понятней» (М. Горький).

Все примеры, приведенные Р.А. Будаговым против «постулата экономии», на самом деле оборачиваются в пользу этого постулата. Не составляют исключения и примеры, призванные опровергнуть наличие связи между экономией и дифференциальными тенденциями в языке. Связь здесь самая непосредственная. Дифференциация в языке - это навязывание экономии языку: раз усвоив все богатство выразительных средств языка (а чем более эти средства дифференцированы, тем они богаче), носитель данного языка обеспечивает себе на всю жизнь выигрыш во времени, в выразительности и яркости речи и т.д. Р.А. Будагов упустил из виду диалектику этой связи и пришел, на наш взгляд, к ошибочному выводу о том, что «экономия» и дифференциация - взаимоисключающие друг друга понятия» (Там же. С. 27).

Наиболее адекватную оценку причин, лежащих в основе тенденции к экономии в языке, дает, по нашему мнению, Б.А. Серебренников. Он полагает, что «источником тенденции к экономии является человеческий организм. Принцип экономии в языке - одно из частных проявлений инстинкта самосохранения. Это своеобразная реакция против чрезмерной затраты физиологических усилий, против всякого рода неудобств, осложняющих работу памяти, осуществление некоторых функций головного мозга, связанных с производством и восприятием речи. Отрицание роли экономии в языке равносильно отрицанию всех защитных функций человеческого организма» (Серебренников, 1974: 27).

Действительно, в языке очень многое зависит от особенностей чисто биологической организации человека. Человеческий организм отнюдь не безразличен к тому, как устроен языковой механизм. Он старается определенным образом реагировать на все те явления, возникающие в языковом механизме, которые недостаточно соответствуют определенным физиологическим особенностям организма. Таким образом, «возникает постоянно действующая тенденция приспособления языкового механизма к особенностям человеческого организма, практически выражающаяся в тенденциях более частного характера» (Серебренников, 1983: 49). Одной из таких тенденций и является тенденция к экономии языковых средств, объясняющаяся биологическими особенностями человеческого организма и проявляющаяся в самых различных языках мира. Более того, биологические характеристики, будучи по большому счету сходными у всех рас и народов, позволяют нам говорить о тенденции к экономии как о законе, носящем универсальный характер. «Физиологическая общность устройства мозга и органов восприятия (и производства речи В.Е.) является условием одинакового отражения окружающего мира, а, следовательно, и общности логического мышления, Это обуславливает возможность выбора одинаковых или, по крайней мере, сходных средств выражения мыслей» (Там же. С.278). Таким образом, принципиальная тождественность психофизиологических структур органов чувств и органов речи, а также идентичность механизма отражения высшего яруса - сознания и мышления у всех представителей человеческой расы являются стержневыми факторами общения. По мнению Ю.А. Дубовского и Н.А. Грейдиной, «с информационной точки зрения тождественность такого аппарата необходима - дифференциация принимающей и передающей систем нарушала бы коммуникацию, не допуская ее осуществления» (Дубовский, Грейдина, 1997:143). Именно идентичность, проявляющаяся в мозговых и речевых структурах, способах выражения мысли, регуляторах декодирования и понимания являются залогом «интегративности существования человека», которая реализуется посредством коммуникации.

Раздел второй: Принцип языковой экономии и уровни языковой системы

Язык есть материальная семиотическая система, предназначенная для передачи информации, т.е. язык есть средство общения людей. «Именно коммуникация, т.е. всеобщее взаимопонимание, представляет собой главную функцию того орудия, которое называется языком», подчеркивает А. Мартине (Мартине, 1963:371). Аналогичные взгляды развивает и Э. Косериу: язык относится к явлениям, которые определяются своей функцией. «Язык функционирует не потому, что он система, а, наоборот, он является системой, чтобы выполнять свою функцию и соответствовать определенной цели» (Косериу,1963:156).

Понимание языка как системы, т. е. осознание того, что язык представляет собой не простой набор разнородных элементов (слов, грамматических форм и т.д.), а своеобразное единство взаимосвязанных, взаимообусловленных и взаимодействующих частей и что его отдельные элементы должны рассматриваться в их отношении друг к другу и к тому целому, в состав которого они входят, является одним из краеугольных камней, на котором основываются современные лингвистические исследования.

Общепризнанной является точка зрения, что полное описание лингвистической единицы может быть достигнуто только при использовании методики системного анализа.

Системное изучение языка исходит из обязательной взаимосвязи и взаимообусловленности различных его компонентов. Эту точку зрения на свойства системного лингвистического анализа высказывает В. Матезиус: «Лингвистический анализ, основанный на системных принципах, должен быть в конечном итоге направлен на установление взаимных причинных связей между сосуществующими явлениями данного языка» (Матезиус, 1967:227). Подчеркивая преимущества системного изучения языка, В.В. Виноградов высказывает мнение, что «системное описание экономнее несистемного» (Виноградов, 1969:258). А В. Матезиус считает, что оно вскрывает «более глубокие факторы действительности» (Там же. С. 227).

Принцип экономии системного анализа проявляется в том, что свойства единиц описываются упорядоченно, в границах определенной классификации, которая учитывает вновь возникающие свойства как результат взаимодействия этих единиц. Выявление системных связей между компонентами языка способствует планомерному проникновению в его сущность и его природу, вскрывает причинно-следственные глубинные отношения между сопоставляемыми единицами и тем самым делает более обоснованной и последовательной их классификацию. По существу, системное описание различных аспектов языка является единственно возможной формой его изучения, т.к. «…никакой элемент системы языка не может быть надлежащим образом оценен, если не принимаются во внимание его отношения с другими элементами той же самой системы»(Vallins, 1976:54).

Язык выступает как сложная система, характеризующаяся наличием частных подсистем, обладающих разным назначением и различной степенью сложности. Поэтому язык можно назвать не просто системой, а в некотором смысле системой систем. Рассмотрение языка как системы предусмотрено уже в традиционной модели его описания, распределяемого по разделам: фонетика, грамматика (морфология и синтаксис) и лексикология.

Единицы языка суть либо двусторонние единицы - звуковые комплексы, выражающие определенные значения, либо односторонние единицы - отдельные звуки (фонемы), служащие для различения двусторонних единиц. Применение языка в качестве средства общения, т.е. его речевое использование, состоит, в конечном счете, в образовании из элементов языка особых систем, формирующих, выражающих и передающих информацию. Такие образующиеся в процессе речи системы представляют собой конкретные предложения, которые, будучи речевыми системами, состоят из единиц языка. Сами единицы языка различаются по степени сложности и по своему назначению. При этом единицы более высокого порядка не развиваются из единиц менее высокого порядка. Поэтому в языке и в речевых системах, образованных из единиц языка, отношения низших и высших уровней есть отношения компонентов и целого, но не эволюционное отношение.

Тем не менее, различия единиц языка по степени сложности и назначению, обуславливающие их качественное своеобразие, а также своеобразное «вхождение» низших единиц в высшие, позволяет применять к отношению между единицами разной степени сложности понятие «иерархичности» и рассматривать такие единицы как единицы разных уровней. Теория, имеющая целью отразить существенные черты самого языка, а не разные подходы лингвистов к языку, должна строиться на том исходном положении, что языковой уровень характеризует, прежде всего, поддающийся вычленению сегмент языковой системы, имеющей объективно иерархическое строение. Исходя из представления об уровне как области функционально однородных единиц, служащих строительным материалом для другой, иерархически высшей, смежной области, Ю.М. Скребнев предлагает следующую дефиницию: «Языковой уровень - это порядок языковой единицы, мера ее сложности и степень ее членимости» (Скребнев, 1985:79). Как заметил Э. Бенвенист, единица каждого данного уровня выступает в качестве знака по отношению к смежному, более высокому уровню (Benveniste, 1966:126).

Трактовка понятия «уровень», которую дает Б.А. Серебренников, созвучна вышеприведенным дефинициям. Он говорит, что «уровнями, или ярусами языка, составляющими его структуру, называются последовательно усложняющиеся системы линейных единиц, в которых единица высшего уровня состоит из единиц предшествующего уровня. Иначе говоря, уровни - это системы единиц разной сложности, находящиеся между собой в отношениях иерархии, которая предполагает возможность получения единиц одной системы путем интеграции единиц другой системы» (Общее языкознание, 1972:97).

Поскольку языковая система характеризуется наличием различного рода единиц, моделей и правил их комбинирования, хотя и не сводится к простому их суммативному набору, постольку связь понятия языкового уровня с совокупностью каких-то единиц несомненна. Трудность заключается в выборе самой совокупности единиц, которая может служить объективным основанием для выделения некоторого уровня, что в свою очередь требует выявления уровневых свойств единиц, т.е. таких свойств, которые могут служить отличительной характеристикой всей совокупности данных единиц.

Если исходить из предположения, что в системе языка имеются различные уровни организации, т.е. уровни, в которых проявляется структурное устройство языка и выделение которых не зависит от точки зрения исследователя, а навязывается самой системой, то, прежде всего, следует выяснить, существуют ли такие общие, присущие всем единицам языка свойства, которые могут служить единым и общим основанием для выявления места тех или иных единиц в системе языка. Свойства всех единиц языка проявляются в их отношениях с другими единицами языка. Что же касается этих отношений единиц языка между собой, то в наиболее общем виде их можно свести к трем общим видам: синтагматические, парадигматические, иерархические.

Синтагматические - это отношения единиц в линейной последовательности (иначе их называют комбинаторными); парадигматические - это, по терминологии Ф. де Соссюра, ассоциативные отношения (группировки единиц в классы на основании общности или сходства их некоторых существенных свойств); иерархические - это отношения по степени сложности, или отношения «вхождения» (компонентности) менее сложных единиц в более сложные. Это отношения целого и части, т.е. отношения, характеризующие строение различных единиц. Способность вступать в указанные три вида отношений относится к числу наиболее общих свойств всех единиц языка.

Уровень включает в себя совокупность всех относительно однородных единиц (единиц одной степени сложности), которые могут вступать между собой в синтагматические и парадигматические отношения, но не могут находиться в иерархических отношениях (фонемы не могут состоять из фонем, морфемы - из морфем, слова - из слов). Единицы, составляющие уровневую организацию, или систему, являются элементами по отношению к этой системе и поэтому являются неделимыми в пределах своего уровня.

Иерархические отношения характеризуют только отношения между единицами разных уровней, т.е. отношения качественно различных величин. При этом переход от единицы более низкого уровня к единице более высокого уровня осуществляется, как правило, в результате комбинирования, т.е. реализации синтагматических свойств элементов более низкого уровня.

Выявление самих лингвистических единиц осуществляется посредством сегментации речевого потока и применения к выделенным сегментам различных видов абстрагирования (прежде всего абстракций отождествления).

Минимальным речевым сегментом является звук или фон, соответственно минимальной лингвистической единицей системы языка оказывается фонема, которую можно определить как класс фонов с тождественными смыслоразличительными функциями.

На следующем этапе сегментации речевого потока выделяются морфы. Морфы - это наименьшие речевые единицы, обладающие значением. Применяя к морфам абстракцию отождествления, мы получим соответствующие лингвистические единицы системы языка - морфемы. Морфему можно определить как класс морфов с тождественными лексическими или грамматическими значениями.

Единицами следующего, более высокого уровня, являются словоформы. Словоформы характеризуются автономностью и относительно свободной выделимостью в потоке речи.

Фраза - это речевая единица высшего ранга. В конечном счете, все средства языка направлены на то, чтобы с их помощь создавать фразы. Непосредственным материалом, из которого складываются фразы, служат словоформы. Но фраза не является простым набором словоформ: она объединяет их в одно структурно-семантическое целое, наделенное определенным качеством, которым словоформы сами по себе не обладают, способностью выражать целенаправленное и актуально согласованное с определенными задачами коммуникации сообщение.

Класс фраз с тождественным составом грамматических форм представляет собой синтаксическую конструкцию. Одна и та же синтаксическая конструкция может быть представлена фразами с различным коммуникативным назначением.

Класс синтаксических конструкций, объединяющий фразы с тождественным коммуникативным назначением, представляет собой предложение.

Следовательно, в качестве лингвистических единиц разных уровней системы языка, таковыми, очевидно, следует признать фонемы, морфемы, слова и предложения. Таким образом, соответственно названным лингвистическим единицам можно более точно выделить основные уровни системы языка:

1) уровень фонемы, или фонетический уровень;

2) уровень морфем, или морфологический уровень;

3) уровень слов, или лексический уровень,

4) уровень предложений, или коммуникативно-синтаксический уровень.

Кроме того, принимая во внимание участие единиц одного уровня в построении единиц другого уровня, можно выделить ряд промежуточных уровней:

1) морфонологический уровень, на котором рассматриваются морфемы с точки зрения их фонемного состава;

2) лексико-морфологический уровень, где подвергаются анализу слова с точки зрения их морфемного состава (отдельные частные сферы этого уровня предоставляют словообразование и формообразование);

3) конструктивно-синтаксический уровень, на котором рассматриваются предложения с точки зрения их формально-грамматического состава (или с точки зрения их позиционной структуры).

Известная схема структурных уровней языковой системы, предложенная Э.Бенвенистом, обнаружила свою незавершенность при лингвистическом анализе целостных текстов. Лингвистика текста опровергла статус предложения как единицы высшего уровня в иерархии языковых единиц. В текстах установлен целый ряд правил языковой структурации. К ним относятся такие лингвистические явления, как правила прономинализации, актуальное членение предложений, функционально-стилистические нормы, ограничения на дистрибуцию в тексте определенных грамматический категорий, синтаксические схемы объединения предложений в более крупные сверхфразовые единства и др. Все это позволяет рассматривать текст как единицу языковой системы наивысшего уровня. Такое утверждение высказывается многими лингвистами (Тураева,1974; Гальперин,1981; Колшанский,1978; Москальская,1981).

Таким образом, статус структурных уровней языка можно признать только за областями, образуемыми следующими единицами: фонема - морфема слово - предложение - текст. Поясним этот итог. Текст есть предложение или группа предложений; предложение состоит из слов: слово есть минимум одна морфема, которая, в свою очередь, либо делится (без остатка) на фонемы, либо состоит из одной фонемы.

Предложенный принцип деления (стратификации) не предполагает, что любые другие единицы представляют меньший интерес для лингвистики: они лишь не относятся к системе уровней, отражающей в наиболее общем виде - в виде единиц качественно различных порядков принципиальную схему строения языка. Принятая здесь система уровней отражает иерархическую структуру знакообразования, но не предопределяет характера и способа изучения отдельных уровней и, во всяком случае, не ограничивает его пределами каждого данного уровня. Напротив, подход к какому-то из уровней языка как к набору единиц в отвлечении от конструирующих их единиц нижележащего уровня и от функционирования единиц данного уровня на вышележащем уровне лингвистики бессодержателен: ни один из уровней не может быть описан исключительно в терминах единиц, его составляющих.

Очевидно, что и предмет синтаксиса - уровень предложения - разделяет в этом отношении свойства нижележащих уровней: описание предложения оперирует единицами этих уровней. Помимо того, уровень предложения обладает свойствами, отличающими его от других уровней. Он соотносится не только с вышележащим языковым уровнем, но и с внеязыковой действительностью. В описании коммуникативных свойств предложения невозможно отвлечься от учета супрасегментных средств (просодических характеристик) языка, не входящих в систему линейных уровней.

Организация языка как системы предполагает сбалансированность его частей. Когда мы говорим о языковой системе, мы должны помнить, что она представляет собой динамическое, нежесткое, сложное образование, состоящее из нескольких подсистем, коррелирующих между собой. «Система языка рассматривается как незамкнутая система, постоянно взаимодействующая со средой и приспосабливающаяся к условиям своего существования, а потому - подвижная» (Общее языкознание, 1972:52).

Языковая система - это целостная структура; все, что имеет место в одной ее части, отражается и в других частях. Целостность языковой системы, иерархический характер образующих ее уровней требует учитывать при изучении отдельного языкового явления межуровневые связи.

Все в языке служит для выполнения им коммуникативной функции. Именно коммуникативная предназначенность объясняет стремление к гармонии в строении языка - ведь невозможно было бы общаться с помощью бесформенной кучи отдельных обломков. В уровневом строении языковой системы, в специфике строения отдельных уровней (фонетического, грамматического, лексического), в типах их различий, а также в некотором сходстве черт, прослеживаемых в отдельных уровнях (т.е. явлении изоморфизма), даны закономерности, свойственные системе языка как средства общения людей.

Общение между людьми реализуется при помощи слов. Слово существует в единстве звучания и значения. Звучание только тогда осознается как слово, когда можно указать предмет, явление в реальной действительности или в сфере человеческой мысли, который этим звучанием представляется. Р. Якобсон заметил, что отправитель речевого сообщения действует на морфемном уровне, а получатель на фонемном (Якобсон, 1959:286). Иными словами, отправитель шлет морфемы, облекая их в фонемное облачение в определенной последовательности, а получатель, воспринимая звуковую цепь и составляющие ее фонемы, перекодирует их в морфемы, содержащие смысл сообщения.

При известной изоморфности своего строения, наблюдаемой при сопоставлении фонетического, грамматического, лексического уровней языка, многочисленными работами доказаны специфические черты, характерные для каждого уровня, и, как следствие, необходимость учитывать диалектику общего и частного. Отдельные части системы языка, ее уровни отличаются по характеру составляющих единиц, и это сказывается на типах взаимоотношений этих уровней. Чаще всего изменения, происходящие в структуре языка, возникают в промежуточных областях, на «стыке» различных уровней языковой системы.

Мы уже говорили о том, что принцип экономии носит универсальный характер, т.е. он выступает в качестве одной из основных причин изменений во всех языках. Теперь же нам хотелось бы сказать о том, что этот принцип проявляет свою универсальную роль и с другой точки зрения, а именно, он находит свое выражение на всех уровнях языковой системы. Конечно, средства реализации этого принципа на каждом из уровней обладают своей собственной спецификой и должны рассматриваться по отдельности, что и будет сделано ниже. Но сейчас следует отметить тот факт, что результат проявления принципа экономии на разных уровнях всегда один и тот же: это сокращение речевой цепи, а, следовательно, и экономия усилий и времени. Как отмечалось выше, языковая система имеет иерархический характер. Исходя из этого, мы считаем, что многоярусность языковой структуры делает язык очень экономичным и гибким орудием, обеспечивающим удовлетворение выразительных потребностей человека. Эта многоярусность обеспечивает существенную экономию языковых средств при выражении разнообразного мыслительного содержания. Поистине, как говорил Л. Ельмслев, «язык организован так, что с помощью горстки фигур и благодаря их все новым и новым расположениям может быть построен легион знаков» (Ельмслев, 1960:305).