Язык как средство конструирования гендера

Любой субъязык с необходимостью включает единицы трех типов: неспецифические - те, что встречаются во всех субъязыках; относительно специфические - те, что встречаются в двух или нескольких субъязыках; и абсолютно специфические - те, что встречаются только в нем и не присущи иным регистрам. Стиль - это абсолютно специфическая область субъязыка или то, что отличает данный субъязык от всех других. Отсюда следует полезный с точки зрения исследовательской практики вывод, что под вербальным стилем понимается не все, что говорит индивид, а лишь отличительные особенности его/ее речи.

То, что субъязык обслуживает потребности определенной сферы/ситуации общения не может препятствовать выделению мужского/женского языков как гипотетических культурных конструктов, поскольку в прагматике адресат/адресант рассматриваются как основные компоненты ситуации общения. Более того, по Ю.М. Скребневу, количество субъязыков (как объектов лингвистического анализа) ничем не ограничено и определяется научными приоритетами самого исследователя (разумеется, в рамках прагматической целесообразности: гипостазируемые сферы должны обладать как социальной, так и собственно лингвистической ценностью).

Следует подчеркнуть, что концепция субъязыков как арбитрарных установлений не противоречит традиционной концепции стилей и, более того, мотивирует нередко наблюдаемое выделение системы стилей по логически несовместимым наборам признаков (ср. несоотносительность таких понятий как мужской/женский стиль, разговорный стиль, стиль Пушкина и т.п.).

Тезис о количественной неопределенности субъязыков в языке, в рамках которого фактически признается право исследователя на собственное членение языковой материи в соответствии с поставленной научной задачей, особенно актуален на современном этапе развития гендерных исследований, когда признается, что гендер конструируется по-разному в разных контекстах. Он создает методологическую основу для активно ведущегося зарубежными и отечественными учеными поиска лингвистических манифестаций не «мужественности» или «женственности» в единственном числе, а «мужественностей» и «женственностей» во множественном.

Важно, что выделение субъязыков не предполагает их непересекаемости. Напротив, подчеркивается, что субъязыки не дискретны, они накладываются друг на друга в своих неспецифических и относительно специфических областях, что ни в коей мере не отменяет правомерности выделения субъязыка как категории лингвистического анализа. При таком подходе полифункциональность лингвистических форм/моделей и возможность их использования как женщинами, так и мужчинами не отменяют правомерности анализа их гендерной специфики в конкретной ситуации (контексте).

Еще одним важным положением теории субъязыков и стилей является тезис о множественности нормы в языке, выдвинутый в противовес пониманию стиля как отклонения от нормы. Напомним, что к феномену нормы неоднократно обращались те, кто критиковал Р. Лакофф, утверждая, что описание женской речи как слабой и безвластной имплицировало трактовку мужского языка как нормы, а женского как девиантного, т.е. отклонения от нормы.

Трактовка гендера как социального конструкта исходит из понимания языковой нормы, согласно которому в любой специфической сфере применения языка (в науке, политике, уголовном мире, беседах с детьми, в молодежной среде и т.п.) есть свои нормы, которых придерживаются. Речь идет о «лингвистических практиках, включенных в нормативное (курсив мой. - Е.Г.) конструирование гендера» [Code 2000: 228], то есть подчеркивается, что гендерная специфика речевых практик связана с конвенциональными представлениями о том, какое вербальное поведение уместно для мужчины или женщины в той или иной ситуации (или культуре).

Изложенные принципы дают возможность четче определить сущность стиля и обосновать множественность его проявлений. Они позволяют использовать единую модель как для анализа взаимодействия языка и гендера в каждодневных социальных практиках речевых сообществ (communities of practice), о котором писали П. Экерт и С. МкКоннел-Джине, так и для описания языкового конструирования гендера в речевых действиях конкретного индивида. Объектом рассмотрения при этом могут быть черты, стереотипно соотносимые с «мужским» и/или «женским» языком, и то, что реально говорят конкретные мужчины и женщины или, в терминологии Д. Камерон, «эмпирические» и «символические» конструкты мужественности и женственности [Cameron 1998].

Идет ли речь об индивидуальных или групповых гендерно значимых стилистических практиках, важно, чтобы конституирующие элементы стиля были «узнаваемы» и понятны, т.е. опирались на известные или использованные ранее элементы (повторяемость/цитатность, по Дерриде и Батлер). Покажем практическое применение данной модели на примерах. Хотя не все авторы упоминаемых ниже работ апеллируют к понятию стиля, с лингвистической точки зрения внимание сосредоточено именно на нем.

(1) М. Бухолц рассматривает новые типы женственности на примере калифорнийских старшеклассниц, которых объединяет «мужское» увлечение компьютерами [Bucholtz 1996]. Стремясь отстраниться от традиционных интересов сверстниц и патриархальных стереотипов женственности в пользу интеллектуальных занятий, они гордятся своими академическими успехами и независимыми взглядами и конструируют новый тип идентичности - компьютерных фанаток (female geek identity) - важной частью которого является язык. В частности, на фонетическом уровне девушки последовательно избегают произносительных особенностей «крутого калифорнийского» стиля, который используют их «правильные» сверстники, и произносят с придыханием звук [t] в конечной [ju nuth] и в интервокальной позиции [buth e], где согласно нормам американского английского произносится звонкое [d]. Придыхательная артикуляция [t], стереотипно ассоциируемая с британским английским, становится важным стилистическим ресурсом - маркером «взрослой» речи. Консервативные престижные черты британского английского используются девушками сознательно - не столько для того, чтобы обозначить свой особый статус в подростковой среде, сколько затем, чтобы вообще отмежеваться от подросткового мира с его тривиальными увлечениями и потребностями.

(2) Объектом исследования Кин Зан является речь «китайских яппи» - служащих иностранных коммерческих фирм, для которых характерен более космополитичный (отличный от местных диалектов) вариант китайского [Zhang Qing 2001]. У мужчин и женщин яппи дистинктивные признаки нового стиля проявляются в разной степени, и гендерные особенности развития карьеры (мужчины начинают в основном с работы сфере продаж, а женщины - в делопроизводстве и представительской сфере) играют в этом не последнюю роль. Одно из фонетических расхождений касается ротацизации фрикативных согласных в интервокальной позиции и добавлением r после гласных в конце слова. Эта черта ассоциируется с речевой манерой полумифической фигуры типичного пекинца, непотопляемого бойкого говоруна, который убедит кого угодно и в чем угодно. Она является общей для речи служащих обоего пола в государственных коммерческих корпорациях. У мужчин-яппи эта местная фонетическая особенность сохраняется в меньшей мере, тогда как женщины-яппи ее избегают. Причиной является то, что если ассоциация с образом непотопляемого говоруна может оказаться полезной для имиджа делового мужчины, для женщины, стремящейся сделать карьеру в глобальной экономике, они рискованны и нежелательны. Деловая женщина-яппи может быть разговорчивой, но авантюризм и напористость, ассоциируемые с фигурой пекинского говоруна, в ее позиции воспринимаются как неуместные.

Отмечается также, что мужчины и женщины яппи импортируют в свою речь тоновую особенность неконтинентальных диалектов китайского в Сингапуре, Гонконге и на Тайване - регионах, лидирующих на глобальном рынке. В пекинском диалекте неударные слоги теряют дистинктивный тон, становясь нейтральными; в неконтинентальных диалектах эти слоги сохраняют свой тон, придавая речи ритм стаккато. Эта черта в китайском языке стойко ассоциируется с глобальным рынком. Женщины-яппи используют ее намного чаще, чем мужчины, и в целом их произношение более четкое. Такой стиль речи акцентирует образ новой деловой женщины.

Речевые стили пекинских яппи - часть социальных изменений, поскольку избирательное использование ими местных и неместных языковых особенностей является инструментом конструирования гендерно ненейтральной персоны, занявшей новую социальную нишу. При этом эффект использования тех или иных языковых форм определяется историей этих элементов и социальными типами/фигурами, с которыми они ассоциируются. (3) С позиций, более близких к идеям У. Лабова, подходит к вопросам стилистического моделирования Д. Камерон, рассматривая социолингвистические характеристики коммуникативного стиля, предписанного работникам телефонной справочной службы в Англии для разговора с клиентами в рабочее время [Cameron 2000]. Его характерные особенности представлены двумя основными группами. Во-первых, это суперсегментные характеристики - такие, как качество голоса (сотрудникам рекомендуют всегда говорить с улыбкой: хотя клиент ее не видит, но чувствует по общему тону) и экспрессивная интонация, подчеркивающая интерес и внимание. Во-вторых, - различные способы управления интерактивным речевым взаимодействием: операторам рекомендуют избегать прерываний (наложения речевых фрагментов), часто употреблять минимальные реплики выражения заинтересованности и внимания («вот как», «да», «понятно»), задавать открытые вопросы (в том числе разделительные), выдерживать паузу, чтобы дать клиенту собраться с мыслями и т.д. Как справедливо указывает Д. Камерон, эти особенности соответствуют стереотипным символическим маркерам «женской» речи.

Данный стиль характерен для профессиональной коммуникации персонала с клиентами и в других секторах сферы обслуживания, что подтверждают приводимые в статье фрагменты из корпоративных пособий и профессиональных должностных инструкций, требующих, чтобы речь сотрудников была ориентирована на проявление «эмоциональной искренности, сочувствия и тепла» [Cameron 2000: 323 - 347].

Эмоциональность дискурсивно конструируется как женская сфера. Мысль Камерон заключается в том, что стилистические особенности профессиональной речи в сфере услуг конструируют сотрудника как квази-феминную персону, хотя гендерная маркированность данного стиля нигде/никем не эксплицируется: официально он обозначает «хорошее обслуживание», а не женственность. В этой связи Камерон считает возможным говорить о «скрытых гендерных смыслах» (covertly gendered meanings) и подчеркивает, что выявленная стилистическая аналогия не случайна: присвоение норм женского языка в секторе услуг глобальной экономики связано с социальной ролью женщины (заботиться, помогать, обслуживать). Любопытным подтверждением идеи о скрытой гендерной маркированности стиля общения с клиентами, предписываемого работникам сферы услуг, является жалоба группы женщин-служащих сети супермакетов Safeway в Калифорнии по поводу программы «супер-обслуживание», внедряемой их руководством. Они отмечают, что проявление дружелюбия, искренней заинтересованности и стремления идти навстречу желаниям клиента воспринималось многими клиентами-мужчинами как «сигнал романтического интереса» и провоцировало соответствующее поведение с их стороны [Grimslev 1998].

(4) Осознание гендера как социального конструкта, допускающего множество различных проявлений, создало базу для его интерпретации, вне рамок жесткой дихотомии. Бонни МкИлхинни, наблюдая за работой женщин-полицейских (выполняющих традиционно «мужскую» работу), обнаружила, что у них формируется особый бесстрастный стиль общения, специфику которого определяет эмоциональная отстраненность и избегание форм выражения сочувствия (economy of affect). Хотя данный стиль явно не подпадает под категорию «женский», сами участницы исследования не классифицировали его как «мужской», предпочитая термин «профессиональный» [МсIlhnny 1995]. Этот тип дискурсивных стратегий, МкИлхинни определила через понятие «лица» (по Гоффману) как facelessness in face-to-face interaction («обезличенное межличностное общение»). Данный коммуникативный стиль направлен, в частности, на предотвращение неуместных апелляций к полицейскому не как к представителю закона, а как к мужчине или женщине. Аналогичный стиль используют и более молодые мужчины-полицейские, тогда как их старшие по возрасту и менее образованные коллеги придерживаются традиционно «мужского» типа поведения, ориентированного на проявление физической силы и большей эмоциональной агрессии в общении. Лишь единицы женщин-полицейских характеризовались коллегами (мужчинами и женщинами) как маскулинизированные, причем причиной этому служила не их внешность, а вербальное поведение: слишком вспыльчивы, некорректно ведут себя с людьми, употребляют в речи много вульгаризмов. Таким образом, лица с вполне женственной внешностью не воспринимались как таковые из-за несоответствующего стиля общения, что еще раз подчеркивает роль языка как средства конструировании гендерной идентичности.

Разумеется, лингвистическое изучение гендера в рамках стилистической модели не ограничивается лишь устной речью (исследованиями вербального коммуникативного стиля). Традиционно объектом стилистического анализа являются литературный и другие типы текстов. В последние десятилетия отмечается тенденция к растущей контекстуализации стилистических исследований - установлению связей между текстами и идеологиями, которые продуцируют их и продуцируются ими. В то же время сближение литературной критики с критикой культуры существенно расширяет спектр текстов, становящихся объектом стилистического анализа, куда включаются фрагменты из фильмов, телепрограмм, тексты популярных лирических песен, рекламных объявлений, газетных и журнальных статей и пр.

В изучении гендера стилистика все больше сближается с дискурс-анализом: в обоих случаях обращается внимание на то, как циркулируют и (вос)производятся в текстах культуры гендерные идеологии (дискурсы, по Фуко) и как лингвистические стратегии позиционируют читателя в данных дискурсах.

Идеи и принципы гендерной теории в стилистике наиболее полно отражены в работах Сары Миллз [Mills 1995; 1996], которые значительно расширяют контекстуальные параметры традиционной стилистики, включая в модель стилистического анализа помимо текста и автора, историю текста, его отношение к другим тестам, а также к читателям. Миллз обращает особое внимание на то, как язык текста сигнализирует способ его прочтения и каким образом это «доминантное почтение» определяется гендерными идеологиями. К идее «доминантного прочтения» текста мы обратимся при анализе гендерного позиционирования читателя в предвыборном дискурсе (см. гл. 5).

3.4 Амбивалентность языка как средства конструирования гендера

Стилистическая (и любая иная) интерпретация предполагает контекстуализацию языковых сигналов в когнитивную среду - знания, посылки, установки, обеспечивающие возможность ориентации в окружающем мире. Интерпретируемость сигнала возможна только в рамках заранее обусловленной системы интерпретации - набора видов и форм представления результата. Конструирование гендерных смыслов (в самой общей форме) происходит путем соотнесения языковых моделей, форм и единиц с подвергшимися ментальной обработке данными, хранящимися в энциклопедической памяти, в частности, в форме оязыковленной системы взаимосвязанных гендерных категорий, посредством которой осуществляется «набрасывание смысла». Таким образом, отражая и формируя социальную реальность, язык выступает в роли инструмента и фона конструирования гендера в социальной практике.

Обе роли наглядно иллюстрирует упоминавшееся выше кросс-культурное исследование мотивов смены/сохранения фамилии женщинами, выходящими замуж. Выбор имени - это акт конструирования гендерной идентичности, способ объяснить себе и другим самое себя и свое новое отношение с реальностью (инструментальный аспект). С другой стороны, женские нарративы содержат многочисленные апелляции к значениям языка, которые определяют выбор. Например, россиянки, взявшие фамилию мужа, ссылаются на слово «замужем», внутренняя форма которого задает иерархию статусов в семье. Понятия «женат» и «замужем» реляционны: статус мужа задается лексемой, производной от слова «жена», статус жены - лексемой, производной от слова «муж», однако «женат» имплицирует связь, а «замужем» - зависимость (быть «за» мужем, т.е. под его защитой, опекой и т.п.). Понятия «фамилия» и «семья», family и surname также соотносительны (определяются друг через друга) “Фамилия” - 1. наследуемое семейное наименование, прибавляемое к личному имени <…> 3. То же, что семья (устар.) “Всей фамилией отправились в гости” (ТСРЯ). Surname - “the name borne in common by members of a family”; Family - and “a group of individuals living under one roof and, usually, under one head” (Webster's 9th New Collegiate Dictionary), и многие респондентки объясняли свой выбор тем, что члены семьи должны носить одну фамилию [Gritsenko, Boxer 2005].

Фоновый аспект языка представляют также «следы» феминистского дискурса в нарративах американок. На западе позиции новой гендерной идеологии сильнее и более известны, и комментарии респонденток (как сохранивших, так и сменивших фамилию) содержат рассуждения о «равном партнерстве», «собственничестве», «потере идентичности женщиной, но не мужчиной» и т.п. (“as long as our partnership is equal, I won't feel being owned”; “I'm not sure I like the fact that women completely lose their identity and men do not”). Вербальные ассоциации такого рода отсутствуют в ответах российских женщин, поскольку понятия гендерного доминирования и идентичности являются относительно новыми для русского языкового сознания; они ограничены рамками научного дискурса, еще не став частью оязыковленных культурных представлений данного социума («информационного тезауруса как основы речемыслительной деятельности», по А.А. Залевской).

Роль языка как фона конструирования гендера актуализирует идею дискретизации смыслового содержания, которая создает предпосылки для деятельности общения во всех ее формах. Метафора инструмента подчеркивает целенаправленность и ситуативную привязанность процессов языкового конструирования гендера, в которую включаются конкретные экстралингвистические условия - эмоциональный, психологический и др. контекст. Важно подчеркнуть, что инструментальная и фоновая роли языка как средства конструирования гендера - это две стороны одного и того же явления, которые могут быть разделены лишь условно в целях моделирования изучаемого процесса. Инструментальный аспект акцентирует деятельность (речевую и интерпретативную), связанную с (вос)производством гендерных смыслов. Фоновый аспект связан с понятием внутреннего (ментального) лексикона, как средства доступа к продуктам переработки в памяти разнообразного опыта взаимодействия человека с миром. Здесь важную роль играют ассоциативные связи, лежащие в основе когнитивной модели памяти.

Языковые формы когнитивно запечатлевают окружающий мир, «объективируют» действительность путем концептуализации человеческого опыта в форме знаков. Гендер встроен в эти знаки и способы их употребления различным образом. Он может быть основным, денотативным содержанием языкового знака, как, например, в личных и притяжательных местоимениях (“она”, “его”); существительных, обозначающих лиц мужского и женского пола (“мужчина”, “женщина”, “сударыня”, “мужик”); суффиксах, образующих слова женского рода (“актриса”, “врачиха”) и т.п. В других случаях отношения между языковыми знаками и гендером могут быть выражены опосредованно, например, через сочетаемость с соответствующими лексическими единицами. Так, в английском языке прилагательные pretty и handsome обозначают «красивый», при этом каждое имплицирует гендерно специфичные смыслы, составляющие фон культурных представлений о мужской и женской красоте в данном социуме. Нарушение сочетаемости (“pretty boy”, ср. также “капризный мужчина”, “бравая девица“) создает контекстуальные гендерные импликации.

Единицы лексикона могут имплицировать гендерные смыслы через ассоциации по смежности, когда речь идет о предметах, признаках, видах деятельности, связываемых с представителями того или другого пола (колготки, помада, прихорашиваться, бикини, vs отвертка, футбол, отжиматься, гараж и т.д.); и через ассоциации по сходству (феномен метафорического рода), когда предметам, качествам и т.д. приписываются стереотипные признаки мужественности или женственности (сила, спокойствие, агрессия - мужское, мужественность; слабость, красота, слезы - женское, женственность и т.п.). При этом гендерная стереотипизация срабатывает автоматически даже при предъявлении вербальных или визуальных стимулов, напрямую не связанных с гендером (например, изображений пушистого котенка или бейсбольной перчатки) [Banaji 1996]. Как пишет В.В. Красных, «ассоциативная организация связей в простейшей форме репрезентирует одну из моделей хранения знаний в памяти человека. Она мыслится как некая форма семантических сетей, существующих в сознании. С каждым узлом семантических сетей в долговременной памяти человека связаны сведения одновременно с ним возбуждаемые. Следовательно, при определении (установлении) места какого-либо понятия из долговременной памяти одновременно “вытаскиваются” все известные сведения и факты, с данным понятием связанные» [Красных 2002: 182].

Включение в текст гендерно маркированных языковых знаков есть способ индуцирования желательной семантики - прямой апелляции к гендеру или соответствующего «окрашивания» темы, явным образом с гендером не связанной. Пример совместной актуализации «фиксированного» (концептуально инвариантного) и «дескриптивного» смысла, как способа, которым объект предстает перед воспринимающим его субъектом, содержит фрагмент статьи обозревателя «Нью-Йорк Таймс» Ф. Рича «Как из Керри сделали неженку» (“How Kerry Became a Girlie-Man”), в которой разоблачаются стратегии дискредитации кандидата от демократов на президентских выборах в США (перевод мой. - Е.Г.): «Говорили, что мистер Керри похож на француза (читай - “баба”). Слухи об уколах Ботокс и модном парикмахере регулярно обсуждались в Интернете. В канун Дня Памяти респектабельная “Нью-Йорк Пост” опубликовала неизвестно откуда взявшиеся записки от обоих кандидатов, где Буш заказывал себе на праздничный пикник сосиски и пиво, а Керри выражал желание съесть устриц, Шардене и крем-брюле. <…> Наконец Дик Чейни, вырвав из контекста выступления Керри прилагательное sensitive (“чувствительный, чуткий”), заявил, что тот собирается “чутко вести войну с терроризмом” (слово “чуткий” в этом контексте означает то же, что и “француз”)».

Актуализация ассоциативных цепочек - неотъемлемая часть конструирования контекста интерпретации, в процессе которого из когнитивной среды (по Шперберу и Уилсон) «извлекаются» посылки и установки, необходимые для адекватного понимания высказывания. В текстах, как правило, видна лишь вершина скрытого айсберга гендерных ценностей, и языковые формы не эксплицируют, а «намекают» на них. При этом предполагается, что данные ценности известны отправителю и получателю речи, являясь частью общего знания в данном контексте.

С учетом сказанного, объяснительный потенциал предложенных подходов к описанию языкового конструирования гендера может быть усилен в рамках коннекционистской модели деятельности мозга, которая углубляет представление об инференции, раскрывая механизм создания ассоциативных связей. Речь идет о модели интерактивной обработки информации, происходящей при активации определенных участков мозга в актах речемыслительной деятельности под влиянием поступающих сигналов или стимулов и распространения возбуждения по узлам нейронной сети. [McClelland, Rumelhart, Hinton 1986; Rumelhart 1989].

Система ментальных репрезентаций находится в состоянии покоя и не функционирует, пока какие-либо стимулы извне (вербальные или невербальные) не активируют ее. Будучи активированной, каждая единица способна возбуждать или гасить возбуждение других связанных с нею единиц, а весь активированный участок сети соответствует необходимой модели или структуре знания [Paivio 1986; Залевская 1985:156]. Исследователи говорят о трех уровнях обработки сигналов: репрезентационном (когда лингвистические сигналы возбуждают лингвистические же структуры, а невербальные - картины и образы), референциональном (когда вербальные сигналы активируют невербальные и, напротив, невербальные - вербальные) и ассоциативном, когда возбуждение каких-либо образов в ответ на слово и извлеченное из памяти название для полученных сигналов сопровождается также возбуждением разного рода ассоциаций. С учетом этого, высказываемые в разной форме идеи о «скрытых гендерных смыслах» [Камерон 2000], «индуцированной гендерной маркированности» [Коновалова 2005] и т.п. получают когнитивное обоснование как феномены, обусловленные ментальными связями ассоциативного характера.

ВЫВОДЫ

Сказанное позволяет определить языковое конструирование гендера как когнитивную деятельность импликативно-инференционного характера, в основе которой лежит соотнесение языковых форм/сигналов с гендерными представлениями (ассоциациями, стереотипами и пр.), являющимися частью универсума общих смыслов представителей данной культуры. Смысл неотъемлем от культурно-исторической ситуации, в которой происходит его (вос)производство и интерпретация. Социальные нормы, частью которых являются нормы гендерные, функционируют как прагматические пресуппозиции, без которых невозможно адекватное понимание. По отношению к языку эти нормы можно трактовать как вторичные моделирующие системы, а языковое произведение представлять как многократно закодированное.

Моделирование процессов речемыслительной деятельности, связанной с конструированием гендера, позволяет предложить для его лингвистического описания два подхода: когнитивно-прагматический, объясняющий механизм конструирования гендерных смыслов в аспекте их порождения и интерпретации; и стилистический, ориентированный на выявление и описание «поверхностных» языковых составляющих гендерного дисплея.

В основе первой модели лежит идея об импликатурах как особом типе значения, создаваемом путем умозаключений коммуникантов о том, что каждый имеет в виду под тем, что говорит. Смысловые импликатуры дифференцируются на культурные (ориентированные на владение нормами общения и общими знаниями о культурной традиции) и прагматические (определяемые характером взаимоотношений между коммуникатами, их статусом, интенциями); пропозициональные (вербализуемые предложением) и субъективно-модальные (смягчение, категоричность и т.п.). Анализ показывает, что источником имплицитной гендерной информации могут единицы всех уровней языка: фонетического (просодия), морфологического, лексического (эмоциональные/оценочные/ассоциативные созначения слов) и синтаксического (актуализация языковых форм в контексте).

Роль импликаций в конструировании гендера обусловлена тем, что связь между использованием определенного языка и конструированием определенного вида гендерной идентичности обычно носит опосредованный характер. Гендер индексируется путем употребления языковых форм, символизирующих роль (мать, солдат) или качество (скромность, сила). Наделение лингвистических форм значением социально и ситуативно обусловлено. «Узнавание» получателем речи коммуникативного намерения отправителя возможно благодаря консенсусу в языковом сообществе относительно того, что может означать данный языковой знак в данной ситуации и/или данной культуре.

Одна и та же форма может передавать несколько разных смыслов, которые нередко «выводятся» с учетом пола говорящего. Поскольку всякое понимание согласуется не только с интенцией отправителя, но и с установкой получателя, гендерно релевантные смыслы могут передаваться и непреднамеренно, т.е. восприниматься независимо от того, хотел ли этого говорящий.

Необходимой частью обработки импликатур и экспликатур высказывания является выбор контекста, который не задан заранее, а конструируется в момент интерпретации с опорой на различные источники лингвистическое окружение, визуальные образы, культурные знания, социальные нормы, фреймы, сценарии, стереотипные ситуативные типы, установки/мнения коммуникантов. Последние являются частью когнитивной среды (картины мира) как непрерывно конструируемой и модифицируемой системы данных (представлений, мнений, установок), включающей не только непосредственные знания индивида об окружающем мире, но и потенциально допустимые умозаключения, которые могут быть сделаны на их основе. При предъявлении гендерно релевантной языковой формы (или невербального сигнала), лингвистические и культурные знания о гендере «извлекаются» из памяти, становясь частью контекста интерпретации. Релевантность в данном случае предполагает способность активизировать ассоциации и представления, связанные с гендером.

Таким образом, ставя во главу угла анализ отношений между использованием языка, пользователем и контекстом, когнитивно-прагматическая модель создает оптимальные условия для представления гендера не как имманентной природной данности, а как динамичного, ситуативно и контекстуально обусловленного культурного конструкта. В рамках данной модели мужчины и женщины различаются не тем, как они говорят/рассуждают, а тем, из каких посылок они исходят в своих рассуждениях, т.е. речь идет о том, какие позиции/роли принимают коммуниканты и как эти роли связаны с гендером.

Описание языкового конструирование гендера в рамках стилистической модели предполагает соотнесение групповых и/или индивидуальных языковых практик с существующими стереотипными представлениями о мужской и женской речи, и исследование стилистических перформаций конкретных личностей и/или групп в аспекте конструирования гендерной идентичности. В первом случае гендерно значимые особенности стиля могут рассматриваться безотносительно к полу участников; во втором - объектом анализа являются речевые практики конкретных мужчин и женщин.

Теоретическим обоснованием существования наряду со стереотипно постулируемой дихотомией «мужского» и «женского» стилей потенциально открытого числа вербальных манифестаций гендера служит тезис о количественной неопределенности субъязыков в языке, признающий право исследователя на собственное членение (структурирование) языковой материи в соответствии с поставленной научной задачей. Концепция субъязыков как арбитрарных установлений не противоречит традиционной концепции стилей и мотивирует нередко наблюдаемое выделение системы стилей по логически несовместимым параметрам. Она создает методологическую основу для ведущегося зарубежными и отечественными учеными поиска лингвистических манифестаций не «мужественности» и «женственности» в единственном числе, а «мужественностей» и «женственностей» во множественном.

Определение стиля как абсолютно специфической области субъязыка (определенным образом упорядоченной и соотнесенной с внеязыковой реальностью совокупности языковых единиц и моделей их употребления) ведет к полезному с точки зрения исследовательской практики выводу о том, что под вербальным стилем понимается не все, что говорит индивид, а отличительные особенности его/ее речи. Положение о недискретности/пересекаемости субъязыков (и стилей) показывает, что полифункциональность лингвистических единиц не является препятствием для изучения их гендерной специфики в конкретном контексте (ситуации общения), в том числе в случаях манипулятивного использования гендерно маркированных форм (моделей) в процессе стилизации - принятии/присвоении «голоса» сигнализирующего идентичность Другого.

Гендерно релевантные манифестации стиля многообразны; они возникают в социальной практике и связаны с ней. При этом речь идет не о едином, обусловленном полом, варианте языка, а о соотнесении языковых форм (элементов вербального поведения) с их социально обусловленным значением.

Следует подчеркнуть, что выделение двух моделей описания в значительной мере условно и преследует цель показать, в каком направлении может вестись изучение языкового конструирования гендера и как могут быть представлены его результаты. Речь идет о различных акцентах и подходах, а не о принципиально несовместимых аналитических процедурах. Более того, во многих случаях продуктивным оказывается совмещение обоих подходов, поскольку «узнаваемость» элементов стиля предполагает их когнитивную обработку (соотнесение языковых моделей, форм и единиц с подвергшимися ментальной обработке данными, хранящимися в памяти). И в стилистической, и в когнитивно-прагматической моделях описания важным ресурсом является ассоциативный потенциал языковых единиц, как некая форма семантических сетей, существующих в сознании и репрезентирующих одну из моделей хранения знаний в памяти человека.

Роль языка в процессах конструирования гендера неоднозначна. С одной стороны, язык как «форма мысли, активно воздействующая на саму мысль» [Зубкова 203: 231] является фоном, определяя, что есть мужское и женское, мужественность и женственность в данном обществе и культуре. С другой стороны, язык рассматривается как средство и способ (вос)производства гендерных смыслов в актах взаимодействия индивида с окружающим миром (инструментальный аспект). Важно отметить, что между двуединой ролью языка как фона и инструмента конструирования гендера и двумя моделями его лингвистического описания нет прямой соотнесенности. Было бы значительным упрощением полагать, что изучение языка как фона конструирования гендера может/должно вестись преимущественно в рамках когнитивно-прагматической модели, а инструментальный аспект - изучаться лишь с позиций стилистического подхода. Объектом рассмотрения в рамках данных моделей могут быть оба аспекта языка, однако в каждом случае это будет анализ иного уровня: выводы, полученные при анализе в рамках одной модели, будут неоднозначны выводам, полученным в рамках другой.

Анализ фоновой составляющей языка как средства конструирования гендера предполагает обращение к вопросам категоризации и когнитивным структурам представления гендерно значимого опыта и знаний.

Глава 4. ЯЗЫК КАК ФОН КОНСТРУИРОВАНИЯ ГЕНДЕРА: ВОПРОСЫ КАТЕГОРИЗАЦИИ

Гендерная категоризация («приписывание» пола) является неизбежной базовой практикой повседневного взаимодействия: обычно она представляет собой неосознанный, нерефлексируемый фон коммуникации. В предыдущей главе было показано, что любая интерпретация предполагает контекстуализацию языковых сигналов в когнитивную среду - знания, посылки, установки, обеспечивающие возможность ориентации в окружающем мире. Языковое конструирование гендера было определено как когнитивная деятельность импликативно-инференционного характера, в которой язык играет двоякую роль - неосознаваемого фона, фиксирующего гендерные стереотипы, идеалы и ценности посредством аксиологически не нейтральных структур языка, и инструмента, дающего возможность (вос)производства гендерных смыслов в социальной практике. Вывод смысла осуществляется путем соотнесения языковых моделей/форм/единиц с подвергшимися ментальной обработке данными, хранящимися в энциклопедической памяти в форме оязыковленной системы гендерных категорий.

Объектом рассмотрения в данной главе является пласт культурных представлений, определяющих роль языка как фона конструирования гендера - содержательной и ценностной основы контекстуальных импликаций и инференций. Анализ ведется с позиций прототипической теории категоризации, которая позволяет избежать эссенциализма и дать когнитивное обоснование перформативности и конструируемости гендера как компонента коллективного и индивидуального сознания. Рассматриваются когнитивные модели структурирования гендерных знаний, роль опыта и образных механизмов мышления (метафоры, метонимии) в гендерной категоризации, типы асимметричных отношений.

Гендерные традиции, знания, представления окружают человека с детства. Они присутствуют в беседах, шутках, спорах. К ним апеллируют для объяснения почти всего - от умственных способностей до любимых блюд и походки. Гендер так глубоко встроен в общественные институты, наши действия, убеждения и желания, что представляется абсолютно естественным. Но именно то, что гендерные постулаты воспринимаются как нечто само собой разумеющееся, не требующее доказательств, диктует целесообразность деконструкции того когнитивного процесса, в результате которого они стали казаться воплощением здравого смысла.

Целесообразность анализа гендера как сложившегося набора поведенческих практик, способов восприятия и репрезентации окружающего мира (а также тех форм аргументации, с помощью которых существующий порядок вещей приобрёл статус естественного) через призму теории категоризации обусловлена тем, что когнитивный подход дает новое понимание данного феномена как компонента коллективного и индивидуального сознания и позволяет лучше представить природу гендерных концептов и их специфику.

Вопросы гендерной категоризации рассматриваются с опорой на ментальный лексикон, который определяется как «система, отражающая в языковой способности знания о словах и эквивалентных им единицах, а также выполняющая сложные функции, связанные не только с указанными языковыми единицами, но и стоящими за ними структурами представления экстралингвистического (энциклопедического) знания» [КСКТ, с. 97]. Ментальный (внутренний) лексикон выступает как средство доступа к продуктам переработки в памяти разностороннего опыта взаимодействия человека с миром [Залевская 1999: 158], образуя единую информационную базу для речемыслительной деятельности.

4.1 Традиционная теория категоризации как основа эссенциалистской концепции гендера

Основными категориями, используемыми для гендерного анализа политических, социальных и исторических контекстов, являются категории «мужчина» и «женщина». Они представляют собой дихотомию, для иллюстрации которой в патриархатной культуре существует известный набор оппозиций: мужчины сильные, женщины слабые; мужчины агрессивны, женщины застенчивы; мужчины рациональны, женщины иррациональны; мужчины невозмутимы, женщины эмоциональны; мужчины стремятся к конкуренции, женщины - к сотрудничеству и т.д. Хотя многие не считают, что эти оппозиции адекватно описывают реальность, и не принимают их за идеал, практически все согласятся, что они составляют квинтэссенцию образов мужчины и женщины в бытовом сознании. Оппозиционный характер этих категорий фиксируется в языке устойчивым выражением «противоположный пол» (the opposite sex), а их полярность многими по-прежнему осознается как факт, отраженный, а не сконструированный сознанием. Объяснение этому, на наш взгляд, следует искать в традиционной теории категоризации, которая в течение двух тысячелетий служила человечеству ключом к осмыслению мира.

Классическая теория категоризации исходит из положения о том, что категории выделяются исключительно на основе общих признаков, внутренне (по природе вещей) присущих их членам. Эти признаки рассматриваются как объективные, т.е. существующие независимо от человека, его восприятия и понимания. Процесс категоризации, как правило, происходит бессознательно: мы автоматически делим на категории людей, животных, физические объекты и т.д. Благодаря этому создается впечатление, что мир существует уже поделенным на классы и группы, а концептуальные категории лишь отражают и фиксируют объективно существующие естественные категории. Такой подход фактически является обоснованием эссенциалистской концепции гендера, в рамках которой гендерные различия трактуются как имманентные, а категория «гендер» и ее составляющие рассматриваются как объективная природная данность.

Термин «эссенциализм» имплицирует определенные метафизические положения (например, положение о том, что природа женщины/мужчины биологически обусловлена), однако в современной феминистской теории он приобрел политическое и риторическое измерение. Эссенциализм часто трактуется как подход, в рамках которого концепция женственности определяется исключительно через опыт белых женщин среднего класса, а цветные женщины, представительницы других классов и маргинальных групп не включаются в политическую категорию «женщина». Поскольку феминисты, как правило, отвергают и саму суть эссенциализма, и его политические импликации, данный термин стал ассоциироваться с устаревшим и неверным пониманием женственности и нередко употребляется чисто риторически, как выражение неодобрения.

Теоретическим фундаментом современного понимания гендера, его трактовки как социального конструкта (набора черт и поведенческих стереотипов, характеризующих концепты мужественности и женственности в определенной культуре) является новая теория категоризации, которая акцентирует роль человека и его опыта Дж. Лакофф говорит в этой связи о телесном опыте (bodily experience), имея в виду, что опыт человека как физического существа всегда связан с его телесной деятельностью. в этом процессе и подчеркивает, что категоризация не обязательно осуществляется на основе общих признаков, объективно присущих членам категории. В основе нового подхода - понимание того, что категории не заданы природой вещей и не даны нам свыше, а формируются в процессе осмысления человеком мира и себя в этом мире: с появлением нового опыта происходит модификация существующих и создание новых категорий.

4.2 Роль нового подхода к категоризации в современной гендерной теории

Классическая точка зрения, что категории базируются на общих признаках, объективно присущих их членам, не является абсолютно неверной. В некоторых случаях мы действительно следуем этому принципу, но не всегда. Название книги Дж. Лакоффа “Женщины, огонь и опасные предметы” [Lakoff 1987], где обоснованы основные принципы новой теории категоризации, представляет собой ссылку на язык австралийских аборигенов, в котором есть категория balan, включающая женщин, огонь и опасные предметы - а также птиц, которые не являются опасными, солнце и некоторых редких животных. Птицы относятся к данной категории потому, что аборигены считают их душами женщин, а огонь - поскольку он обжигает, как солнце, которое, согласно мифу, является женой месяца. Названием книги Лакофф подчеркивает, что процессы категоризации могут строиться на принципах, которым нельзя найти объяснения в рамках классической теории.

Одним из родоначальников новой теории категоризации является Л. Витгенштейн. Он первым обратил внимание на то, что члены одной категории могут соотноситься друг с другом подобно тому, как члены одной семьи, не обладая общей для всех чертой (чертами), похожи друг на друга. Витгенштейн назвал это принципом семейного сходства [Wittgenstein 1953: 66 - 71].

Эксперименты Э. Рош [Rosch 1981] продемонстрировали, что в категории всегда имеются члены, которые представляют ее лучше других. Если же следовать классической теории, где категория объединяет предметы с общими свойствами, то все ее члены должны быть одинаково репрезентативны. Рош назвала новую теорию категоризации «теорией прототипов» (prototype theory), определив прототип как член категории, обладающий статусом «лучшего примера» (best example), т.е. наилучшим образом представляющий данную категорию. Действуя как точки когнитивной референции (cognitive reference points), прототипы создают основу для рассуждений, догадок, умозаключений.

Еще один важный вывод Э. Рош, положенный в основу новой теории, заключается в том, что процесс категоризации зависит от того, кто ее производит. Если классическая теория определяет категорию в терминах общих черт ее членов, без учета особенностей понимания и восприятия классифицирующих субъектов, то в новой теории категоризация опосредована человеческим опытом и воображением (образными механизмами мышления). Эти факторы исключительно важны для понимания особенностей гендерной категоризации и роли языка как фона конструирования гендера в социальной практике.

Концептуальным базисом языковой категоризации является имплицитное владение специфической информацией об организации физического и социального мира. Гендерные представления, как и другие формы знаний, организованы в виде ментальных структур, которые Дж. Лакофф назвал идеализированными когнитивными моделями (ИКМ). Они используют различные принципы структурирования [Lakoff 1987: 113 - 114]:

1. пропозициональные модели определяют элементы, их отличительные особенности и отношения между ними (напр., пропозициональная модель, характеризующая знания об огне, будет включать то, что огонь опасен);

2. схематические модели образов определяют схематические образы, такие как траектории, длинные формы или сосуды (знания о волейбольной подаче включают ее траекторию, о свече - схему длинного тонкого объекта и т.д.);

3. метафорические модели, представляющие собой проецирование из пропозициональной и образно-схематической модели одной сферы в соответствующую структуру другой сферы;

4. метонимические модели, где в одной (или более) из вышеназванных моделей один элемент представляет (выполняет функцию) другой.

Значение образной составляющей в гендерной категоризации определяется тем, что, во-первых, сами базовые гендерные категории мужественности и женственности являются метафорами, производными от опыта человека как физического существа, и, во-вторых, источником прототипического эффекта в гендерной категоризации, как правило, служат метонимические когнитивные модели, где категория представлена одним из ее членов или субкатегорий.

4.3 Метонимические модели в гендерной категоризации

Метонимия - одна из базовых характеристик познания, механизм которой заключается в том, что хорошо понятная, легко воспринимаемая черта представляет весь предмет или явление, т.е. на основе переноса по смежности часть замещает целое, следствие - причину, материал - предмет из этого материала, орудие действия - действие и т.п.

В концептуальной системе существует множество метонимических моделей, используемых в разных целях. С точки зрения данного исследования, наибольший интерес представляют те, в которых член категории или субкатегория используются для представления категории в целом в процессе (рас)суждений, умозаключений и/или оценок. Анализ таких моделей помогает, в частности, понять роль стереотипов в гендерной категоризации, которая определяется их когнитивным прототипическим статусом.

Одну из первых попыток объяснения природы прототипического эффекта с точки зрения когнитивных моделей предприняли в своих работах Марвин Минский и Хилари Патнэм.

У Минского, фреймы - пропозициональные модели, представляющие знание о предмете в формате сетчатой структуры с набором пустых ячеек (слотов), заполняемых индивидом в конкретной ситуации, - снабжены так называемыми «величинами по умолчанию» (default values), которые представляют собой значения, используемые для осмысления ситуации при отсутствии конкретизирующей ситуативной информации [Minsky 1975]. Например, значением по умолчанию для большинства метагендерных статусных антропонимов в английском языке является мужчина. Насколько шокирующей может быть его несанкционированная (не оговоренная контекстом) замена свидетельствует текст анонса, который поместила в газете «Нью-Йорк Таймс» 9 июля 1989 года общественная организация, протестующая против одобрения Верховным судом США закона штата Миссури об ограничении прав женщин на абортыON JULY 3, AMERICANS LOST A FUNDAMENTAL LIBERTY.

Now it's up to you to win back your write to choose. <…> The Supreme Court's ruling… has given politicians the power to intrude on the most personal decision an American can make - whether or not to have an abortion (цит. по: Cameron 1995: 119) (перевод мой. - Е.Г.):

3 ИЮЛЯ АМЕРИКАНЦЫ ПОТЕРЯЛИ ОДНУ ИЗ СВОИХ ОСНОВНЫХ СВОБОД.

Теперь только от вас зависит, сможете ли вы отстоять право выбора. <…>

Решение Верховного суда предоставило политикам право вмешиваться в самое личное решение, которое может принять американец, - делать или не делать аборт.

Прагматически значимая замена в тексте слова womаn на слово American подчеркивает, что женщины - тоже американские граждане и не могут быть лишены прав и свобод, гарантируемых Конституцией США. Однако эта лингвистическая стратегия не сработала бы, если бы слово American В английском языке нет грамматической категории рода, и существительное American может иметь в качестве референта и мужчину, и женщину. автоматически вызывало в воображении образ женщины.

Х. Патнэм для обозначения фреймов, содержащих величины по умолчанию, использовал термин «стереотип», понимая под этим идеализированные ментальные репрезентации обычных (стандартных) случаев, которые не обязательно являются точными [Putnam 1975].

Таким образом, если в бытовом сознании слово «стереотип» коннотирует негативное отношение и недоверие, в когнитивистике оно лишено этих коннотаций, хотя предполагает, что стереотипические репрезентации и восприятия могут основываться на несущественных признаках.

Стереотипы трактуются как ментальные механизмы, действующие по принципу эвристики (кратчайшего пути): они облегчают понимание окружающего мира, формируя основу для контекстуальных импликаций и инференций.

В психологии появление данного понятия связывают с именем У. Липмана (1922), который определял стереотипы как мнения, знания и ожидания в отношении социальных групп. Первоначально интерес исследователей был сосредоточен на вскрытии неточного, противоречивого и надуманного характера стереотипов. В настоящее время акценты сместились: интерес к знаниям (мнениям) о социальных группах per se (т.е. к содержанию стереотипов) сменился интересом к ментальным механизмам, посредством которых стереотипы влияют на межличностное и межгрупповое восприятие и взаимодействие. Мнение «многие Х являются У» (напр., «большинство политиков - мужчины») может быть и верным, однако если оно используется в суждении об индивидуальном члене группы (напр., «женщина Х не является/не может/не должна быть политиком») имеет место стереотип. Стереотип в таком понимании можно представить в виде формулы «Х считают, что У в основном является Z» [Banaji, Greenwald 1995], где Z (атрибут, ассоциируемый с категорией) распространяется на индивида У (члена данной категории), а переменная X представляет носителей культуры - среду, в которой бытует данный стереотип. Синтез когнитивного и психологического подходов имеет место в определении стереотипов как особых форм хранения знаний, структур ориентирующего поведения [Матурана 1996: 142].