Теория и практика нарративного анализа в социологии

В западной традиции нарративный анализ широко применяется в рамках социологии здоровья и медицины [Jones, 2000; Riessman, 2003]. Например, знаменитое исследование Б. Глейзера и А. Страусса, по материалам которого была разработана методика «обоснованной теории», проводилось в шести больницах Сан-Франциско для определения устойчивых типов взаимодействия между пациентом, персоналом больницы и родственниками пациента в ситуации осознания вероятности фатального исхода. Базовое допущение данного направления социологических исследований состоит в том, что серьезные заболевания (рак, СПИД, сердечные приступы) и различные повреждения, ведущие к физической неполноценности, способны изменить отношение человека к жизни и смерти, его систему ценностей и образ жизни (становятся моментами эпифании). Подобные нестандартные жизненные ситуации предполагают интенсивное эмоциональное переживание и угрожают самоидентичности. Для исследователя в нарративе больного важна «правда» не в объективном смысле, а в плане отражения уникального человеческого опыта в свете существующих социокультурных моделей. Для информанта нарратив - возможность привести в порядок свои мысли и чувства, более адекватно отнестись к заболеванию и выйти из стрессового состояния [Miczo, 2003, p.470-474]. Например, нарративы больных СПИДом и их родственников анализируются для оценки степени стигматизации людей и их исключения из устоявшегося социального окружения. В отечественной социологии жизненные трагедии указанного типа рассматриваются как одна из причин воцерковления во взрослом возрасте: вера помогает человеку справиться с кризисной ситуацией, примириться с постигшим его горем и продолжить жить дальше [Устная история…, 2004, с.153-180].

Обращение к нарративам личного опыта наиболее плодотворно в рамках социологического изучения феномена одиночества, потому что он имеет объективное (стабильная ситуация ограниченности коммуникативных, эмоциональных и духовных связей человека с другими людьми) и субъективное измерение (не всегда верное определение себя в качестве одинокого человека) [Шагивалеева, 2003]. В негативном смысле одиночество - неадекватная форма самосознания, переживание разрыва связей и отношений с другими людьми, утрата идентичности; в позитивном - уединение, которое помогает раскрыть свои способности, понять себя [Уледова, 1999], может быть как объективным (необходимый процесс формирования личности), так и субъективным (сознательное добровольное самоустранение из чуждых социальных связей) [Шмелев, 2004].

Собственно социологическая трактовка феномена одиночества состоит в соотнесении его объективной основы с индивидуальным опытом переживания: безработные, пенсионеры, люди в местах заключения, лечебных учреждениях, сменившие место жительства и др. подвержены чувству одиночества, но стратегии его переживания и преодоления различны. Например, демография считает одинокими женщин, не состоящих в браке, вдов и разведенных. Социология дополняет эти критерии психическим состоянием человека, возрастными границами (старше 25 лет) и фактом отсутствия постоянного жизненного партнера [Романова, 2002]. Изучая методом глубинных интервью жизненные стратегии матерей-одиночек, М. Киблицкая пришла к выводу, что в российском обществе доминирует стереотип ненормальности и неправильности воспитания ребенка в неполной семье, который формирует у матерей-одиночек «комплекс неполноценности» - «феномен отсутствующего плеча» чаще угнетает женщину не потому, что она действительно в нем нуждается, а в силу наличия в общественном мнении стереотипа «нормальности» обладания им [1999].

Анализ нарративов личного опыта позволил выделить два типа жизненных стратегий одиноких женщин (пред)пенсионного возраста [Романова, 2002]: конструктивные стратегии самореализации и неконструктивные стратегии выживания. Около 80% женщин придерживаются тактики защитного, избегающего поведения, оценивая свою жизненную ситуацию как однозначно негативную и основным выходом из одиночества считая обретение постоянного партнера (среди всех одиноких женщин старше 25 лет 42% видят уход от одиночества только в создании семьи). С.Л. Вербицкая [2002], проинтервьюировав считающих себя одинокими людей в возрасте от 17 до 45 лет, выделила группы с высоким, средним (адаптивным) и низким уровнем переживания одиночества по критерию отношения к себе и окружающей жизни (оценки прошлого и настоящего, прогнозы на будущее, эмоциональное состояние). Конструктивные стратегии адаптации к одиночеству включают в себя «социальную поддержку», «высокую активность», «принятие себя и своего состояния», «социальную отстраненность» или «религиозный путь», поскольку все они основаны на позитивной динамике переживания одиночества (мотивации к изменениям).

Утверждая, что любой нарратив представляет собой практику исключения (содержит описание нескольких нетипичных событий из жизни рассказчика), Е.Р. Ярская-Смирнова [1997] использует нарративы в социокультурном анализе нетипичности как реальности, в которой приходится жить людям с особой внешностью и опытом переживания повседневности. Созданная посредством социокультурного анализа социальная, а не патологическая модель инвалидности, показала, что, например, сами глухие относят себя не к дефектным, а к людям со специфическим способом коммуникации [1999]. Ярская-Смирнова изучает жизненный опыт людей, имеющих задержки развития и вытесненных в результате этого на периферию общественных отношений, анализируя нарративы с точки зрения контекстуальных оснований конструирования смысла. В изучении инвалидности важны не столько формальные показатели состава семьи и срока инвалидности, сколько эмоциональные качества семейных отношений, складывающиеся под влиянием появления человека с особыми потребностями. Несмотря на индивидуальные особенности биографических траекторий, нарративы инвалидов объединяет несколько ключевых тем (потребность самостоятельного выбора, признание важной роли семьи, новое отношение к жизни), которые связаны с неявным противостоянием социальным ожиданиям, приписывающим инвалидам пассивную жизненную позицию, состояние безысходности и иждивенческие настроения. Многие респонденты на собственном примере показывают, что инвалидность не судьба, что свою биографию они делают сами, с помощью родных и близких [Семейные узы…, 2004, с.423,435].

В целом Ярская-Смирнова сводит все социологические исследования биографических повествований к двум уровням: макросоциологический подход изучает воздействие общества и социальных институтов на индивидуальный жизненный путь; микросоциологический «биографическую социализацию», те правила, которым следует индивид в течение жизни, соотнося с ними собственное ощущение того, кем он является. Соответственно, понятие нарратива позволяет соединить микро- и макроуровень анализа биографического повествования.

Критика нарративного анализа

Формирование проблемного поля нарративного анализа не будет полным без включения в него основных моментов критики данного исследовательского подхода. Сразу оговоримся, что критика референциальности нарративов личного опыта (бессмысленно говорить о реальной жизни за пределами текста или произнесенного слова, поскольку кроме текстов не существует других способов утверждать что-либо о жизни) в социологии неприемлема: тексты практически ничего не представляют в биографическом контексте, пока мы не даем им «кредит реальности», которую они стараются более или менее адекватно описать, а мы понять и сделать понятным другим в коммуникации [Берто, 1997, с.17; Руус, 1997, с.10]. Как точно подметил Д. Берто, принятие «антиреалистической» критической позиции, по сути, будет означать конец социологической мысли [1997, с.18]. Она приемлема для философии (занимается миром идей), для литературы (занимается художественным вымыслом), для лингвистики, анализирующей взаимодействия между означающим и означаемым и не нуждающейся для этого в реальном референте, и даже для психологии, для которой значимо не столько то, что произошло с человеком на самом деле, сколько то, что случилось по убеждению рассказчика. История и социология не могут позволить себе подобного «антиреализма», поскольку нацелены на помощь своим современникам в лучшем понимании того мира, в котором они живут и который конструируют каждый день.

Итак, первое критическое замечание в адрес нарративного анализа касается его выводов - они опираются на «текст» в качестве эмпирического доказательства обоснованности и не содержат указания на критерии для сравнительной оценки различных «прочтений». Второе - излишне дескриптивного характера получаемых данных и опасности подмены научных объяснений высокохудожественными и субъективными повествованиями, в которых на смену внятным теоретическим представлениям и эмпирическим доказательствам приходят риторические фигуры и суггестивные авторские интонации.

Первое замечание относится к теории интерпретации в целом, поскольку проблема выбора между конкурирующими «прочтениями» не только в повседневной жизни, но и в науке решается на основаниях, обычно игнорируемых интерпретативным подходом: выбор определяется властью и интересами, а обосновывается с помощью риторики или ссылкой на вкус. Второе замечание - к любым социобиографическим данным: искажения фактов могут объясняться и намеренным сокрытием информации, и желанием защитить личную самотождественность, и простой неосведомленностью, и стремлением придать повествованию литературную форму с помощью популярного сценария жизненного пути [Голофаст, 2002, с.67; Девятко, 1998, с.53], и надеждой рационально мотивировать свое прошлое поведение с точки зрения сегодняшнего мировосприятия и создать социально-одобряемую и согласованную картину мира. Например, практически единственный источник информации о биографиях бомжей - их устные истории, но они вряд ли могут претендовать на роль «бесспорных свидетельств» [Судьбы людей…, 1996, с.185-186]: во-первых, таким людям почти всегда есть что скрывать; во-вторых, для самосознания человека, оказавшегося на социальном «дне», правда о собственной жизни может быть столь разрушительна, что вместо нее возникает масса надуманных объяснений и, казалось бы, вполне рациональных конструкций, которые имеют под собой мало реальных оснований - «память ненавидит человека, она только и делает, что оговаривает его; поэтому люди стараются не слишком сильно доверять ее напоминаниям и более снисходительно относиться к собственной жизни» Кундера М. Неведение: Роман / Пер. с фр. Н. Шульгиной. СПб., 2004. С.74. .

Что касается навязчивого стремления информантов придать своей биографии популярную литературную форму, то оно имеет давние исторические корни. Еще в античности сложились общепринятые формы (авто)биографических повествований [Бахтин, 2000, с.68_84]: в древнегреческом мире (1) платоновский тип автобиографии был основан на хронотопе «жизненного пути ищущего истинного познания»; (2) риторическая (авто)биография была словесным гражданско-политическим актом публичного самоотчета реальных людей во внешнем реальном хронотопе (на площади); в римско-эллинистическую эпоху (3) энергетический тип биографии предполагал изображение человеческой жизни как развертывания характера в поступках, речи и т.д.; (4) в основе аналитического типа биографии лежала схема с определенными рубриками, по которым распределялся весь биографический материал (общественная жизнь, семейная жизнь, добродетели, пороки, наружность и т.п.). Поскольку семантические объяснения респондентов избирательны, имеют тенденцию смешивать действия и намерения и игнорировать существенные причинные связи, для их интерпретации в социологии используется модель «двойной герменевтики», т.е. социологи опосредуют семантические объяснения (интерпретации информантов) научными (выдвигаемыми исследователями интерпретациями интерпретаций) [Девятко, 1996, с.56].

То, что некоторое явление получает статус события или факта, уже предполагает процедуры концептуализации, типизации, категоризации и т.д.: «как бы ни определяли предмет, само определение уже является одной из операций этого предмета» [Луман, 2004, с.15], поэтому знание о нем не может рассматриваться как просто отражение неких объективно существующих вещей. М.М. Бахтин подчеркивает преобразующее воздействие означивания на содержание: «завершающие моменты, будучи осознанными самим человеком, включаются в сознание, становятся преходящими самоопределениями и утрачивают свою завершающую силу … «дурак, который знает, что он дурак, уже тем самым не дурак» [Улыбина, 2001, с.62].

Понятия «истинный» и «ложный», по сути, обозначают только некоторое измерение, правильность или уместность в определенных обстоятельствах перед определенной аудиторией для конкретной цели при заданных намерениях. Иными словами, то, что социологи называют искажениями, - конститутивные свойства человеческого сознания и языка. Сам факт вовлечения человека в коммуникативную деятельность изменяет его внутреннее состояние, заставляя вести и презентировать себя так, чтобы создать определенное впечатление у окружающих - «текст в коммуникации есть равнодействующая интенций и номинаций» [Дридзе, 2000, с.129]. Неизбежность искажений позволяет П. Бурдье утверждать, что «история жизни - это одно из тех понятий здравого смысла, которые незаконным путем проникли в научный мир» [2002, с.75-80]: человек становится идеологом собственной жизни и, следуя «законам официальной модели самопредставления», стремится превратить свою жизнь в хронологически упорядоченное и связное повествование, алгоритм создания которого (критерии отбора событий, образующих сюжетную линию) скрыт от исследователя и зачастую не ясен самому информанту [Божков, 2001, с.77].

Поскольку эмпирическому опыту искусственно придается целостность и единство, возникает методологическая проблема интерпретации того «зазора», который существует между реальностью жизни и реальностью рассказа о ней - «рассказывая свою жизнь, мы создаем форму, посредством которой распознаем в жизни то, что без этой формы не увидели бы» [Бурдье, 2002, с.80]. Текст не тождественен реальности, он только презентирует ее, поэтому происходит постоянное перетолкование текстов, ведущее человека к ситуации незавершенности. Более того, как бы реалистичен и правдив ни был изображенный мир, он хронотопически не может быть тождественен реальному миру, в котором находится автор: «даже если я расскажу (или напишу) о только произошедшем со мной событии, я как рассказывающий (или пишущий) нахожусь уже вне того времени-пространства, в котором это событие совершалось, абсолютно отождествить себя, свое «я», с тем «я», о котором я рассказываю, невозможно» [Бахтин, 2000, с.191].

Несмотря на перечисленные сложности, особая ценность биографических повествований для изучения связи между психологическим развитием и социальными процессами не позволяет отказаться от нарративного анализа, но требует от исследователя, во-первых, обладания определенным запасом концептуальных схем, чтобы читать и проблематизировать нарративы личного опыта; во-вторых, обеспечения достоверности информации с помощью множественной триангуляции - стратегии сочетания различных методов, типов данных и моделей объяснения.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В последние десятилетия нарратив стал предметом значительного числа исследований не только как новый эмпирический объект анализа, но и как новый теоретический подход. Сложность однозначной трактовки нарратива связана с рядом причин: с открытым и многообразным характером культурной феноменологии нарратива - если рассматривать его как текстовую форму освоения реальности; с присутствием нарративных структур и элементов в различных типах дискурса - если понимать под нарративом совокупность универсальных характеристик «текста о» действительности; с «прозрачностью» нарратива, обусловленной врастанием человека с детства в рассказывающий истории репертуар языка и культуры - если видеть в нарративе естественный, само собой разумеющийся способ мышления и деятельности [Брокмейер, Харре, 2000]. В итоге определение нарратива формулируется через отказ от «онтологического заблуждения» (предположения о существовании вне нарративного процесса некой реальной истории, лишенной аналитической конструкции) и «репрезентационного заблуждения» (трактовки нарратива как описания реальности, а не специфического способа ее конструирования).

В своем общепринятом и обобщенном смысле нарратив - это «имя некоторого ансамбля лингвистических и психологических структур, передаваемых культурно-исторически, ограниченных уровнем мастерства каждого индивида и смесью его социально-коммуникативных способностей с лингвистическим мастерством … причем локальный репертуар нарративных форм переплетается с более широким культурным набором дискурсивных порядков, которые определяют, кто какую историю рассказывает, где, когда и кому» [с.30]. Соответственно, анализ нарративов позволяет увидеть в отдельно взятом повествовании конкретного человека, рассказанном в заданных пространственно-временных координатах определенному собеседнику, тот исторический и социокультурный контекст, который породил данный нарратив как симптоматический и типичный.

В социологии понятие нарративного анализа может показаться, с одной стороны, пустым - в силу претензий на совмещение в себе всех вариантов аналитической работы практически с любыми типами текстовых данных; с другой стороны - красивым синонимом качественного подхода в силу самопозиционирования как систематического способа изучения интервью и репрезентации качественных данных. Действительно, обладая всеми преимуществами и ограничениями микроподхода, нарративный анализ принадлежит качественной парадигме социологического знания. Понятие нарратива вводится в социологическое исследование, чтобы подчеркнуть интегрированность того или иного индивидуального случая в некий обобщенный и культурно установленный канон. Данное понятие «акцентирует внимание не на семантических проблемах описания событий, … а на том, что должно быть сказано, чтобы читатель понимал суть происходящего, логические взаимосвязи событий и функциональные зависимости между действиями людей и явлениями, включенными в нарративный эпизод» [Heise]. Нарративный анализ в социологии определяется широко - как анализ лингвистических и экстралингвистических характеристик речевого акта - и подразумевает понимание социальных отношений как укорененных в лингвистических практиках. Соответственно, понимание текста требует от социолога знания лингвистической проблематики, а понимание контекста - обращения к смежным дисциплинам.

Задача социолога - выделить особенности не нарратива как такового (это задача лингвистов), а самих социальных отношений, «вытаскивая» из множества текстов общие тематические линии, которые различаются своим преломлением в индивидуальных жизнях. «Истории респондентов» раскладываются на секвенции, а затем соединяются в связные и последовательные повествования, утрачивая единство и контекст первоначального нарратива и превращаясь в научные тексты в рамках социологической «литературы». Поскольку нарративы - это структуры придания смысла, необходимо уважать выбранный респондентом способ конструирования смысла и анализировать его актуализацию на основе нескольких методов работы с текстовым материалом, тогда даже простой подсчет частоты встречаемости слов может дать значимые данные.

Анализ нарративов личного опыта позволяет (1) выявлять коллективные представления людей как формы классификации социального мира, схемы восприятия и оценки жизненных явлений, неявные предпосылки деятельности; (2) определять варианты маркирования человеком собственного положения в социальных иерархиях (образы, «ритуалы», «стилизации жизни»); (3) оценивать степень актуализации в представителе группы ее социальных качеств [Козлова, 1999а, с.18]. Возможность распространения результатов анализа единичного нарратива на более широкий социокультурный контекст гарантируется понятием габитуса как типического содержания реакций человека на любую жизненную ситуацию, обусловленного его принадлежностью к определенной группе и воспроизводством ее коллективных социальных представлений: «в совместной деятельности группы возникает общая порождающая матрица практик людей, которые живут в сходных социальных условиях и обретают сходство биографий» [с.42]. Например, крестьянин - это тип, образ (стиль) жизни, габитус: несмотря на все многообразие конкретных крестьян, они имеют ряд общих черт (семейное домохозяйство на земле, традиционная культура, низшее положение в системе социальной иерархии) Шанин Т. Понятие крестьянства // Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире. Хрестоматия / Сост. Т. Шанин. М., 1992. .

Нарративы личного опыта, безусловно, субъективны, потому что являются результатом мобилизации навыков рассказчика в процессе говорения о себе, но они могут быть использованы как ступени в конструировании социологических описаний и интерпретаций, поскольку вносят в социологическое исследование измерение времени и показывают, что субъективные определения реальности являются и постоянно действующими детерминантами, и продуктом социального взаимодействия. Если заменить анкетный опрос серией нарративных интервью, ограниченных конкретным социальным феноменом, и соединить полученные таким образом рассказы о жизни, можно продвинуться не в направлении статистической репрезентативности, а к пониманию того, как происходят подобные явления, когда, где, почему и с кем. В этом смысле нарративный анализ оказывается вариантом реализации такой тактики качественного исследования, как «кейс-стади», а «любая дисциплина (в том числе социология) без большого числа тщательно проведенных кейс-стади (систематического производства образцовых примеров) неэффективна» [Фливберг, 2004].

Итак, словосочетание «нарративный анализ» одновременно является и метафорой аналитического потенциала социологии в отношении социобиографических данных, и понятием, обозначающим совокупность разнообразных приемов анализа текстовых данных различного происхождения. Наиболее приемлемое для социологии операциональное определение нарратива таково: это записанный и расшифрованный рассказ респондента о собственном жизненном опыте. Следовательно, нарративный анализ - это последовательность ряда аналитических процедур: «сквозное» прочтение нарратива, разбиение его на секвенции, выделение кодов (тематизаций), сведение тематизаций в несколько кластеров, выстраивание стратегии жизненного пути, итоговое «сквозное» прочтение нарратива.

Методы анализа нарративов личного опыта (как и любых социобиографических данных) трудоемки и занимают много времени, так как требуют внимания к нюансам речи, организации реакций, локальным контекстам и социальным дискурсам, оформляющим сказанное и невысказанное. Главная сложность этих аналитических приемов скорее не методологическая, а «гуманистическая»: события, стоящие за повествованием, «не из тех вещей, у которых есть отмеренный срок жизни, … они продолжаются, нарастают … и ваше понимание все равно не окончательное» [Бибихин, 2001, с.17]. Полное понимание нарративного эпизода невозможно, поскольку потребовало бы слияния читателя с автором. Чтобы в определенной степени гарантировать понимание текста, процесс «перевода» повествовательных конструктов респондента в теоретические положения исследователя должен проходить по следующей схеме: 1) акт доверия (текст рассматривается как полновесный, ожидающий и заслуживающий раскрытия символический мир); 2) схватывание конкретного смысла текста; 3) структурирование содержания текста респондента в соответствии с заданными критериями; 4) взятие на себя ответственности за «локализацию» автора, т.е. за нахождение или придание ему неких типических характеристик.

«Гарантировав» таким образом понимание текста респондента, социолог сталкивается с еще одной «гуманистической» проблемой: поскольку конкретное содержание нарратива есть во многом результат коммуникации, то каждый информант в принципе может «выдавать» целый ряд жизненных историй, в которых его жизненный опыт по-разному организуется. Эта проблема несущественна для нарративного анализа, поскольку, во-первых, любой рассказчик считает каждое из своих повествований истинным просто потому, что его самоописания кажутся ему аутентичными в момент их наррации; во-вторых, мы обладаем знанием прошлого в том виде, как оно выражено в нарративном языке, - «когда вы прочли нарратив, вы прочли нарратив, и к этому добавить нечего» [Анкерсмит, 2003а, c.34].

Таким образом, нарративный анализ как совокупность приемов работы с текстовыми данными социобиографического характера позволяет прояснить, насколько случайно использование определенных терминов и выражений для конкретной культурной и исторической ситуации, которая воспринимается рассказчиком как должная, естественная и неизбежная. Введение в социологический оборот понятия «нарративный анализ» приводит к некоторым затруднениям в связи с необходимостью проводить различия между понятиями нарратива и дискурса, нарратива и жизненной истории и т.д. Приверженцы нарративного подхода считают, что сама реальность носит нарративный характер и потому позволяет применять концепты нарратологии к новым объектам и переописывать их в связи с распространением на новое поле исследования. В социологии результатами подобного «переописывания» оказываются относительно устоявшиеся понятия качественного социологического исследования, что и объясняет терминологическую путаницу.

Вероятно, тенденция обращения к нарративу в социологии - это в значительной степени интеллектуальная мода среди приверженцев качественного подхода, которая возникла под влиянием работ западных социологов. Поскольку любая методологическая точка зрения частична, неполна и исторически ограничена (что требует полифонии репрезентаций), нарративный анализ оказывается подходом, удобным в одних исследовательских ситуациях и неприменимым в других. Соответственно, определение «статуса» нарративного анализа в корпусе социологического знания зависит от позиции ученого. Если он сторонник нарративного анализа, то сформулирует массу логичных доводов в пользу его научной состоятельности, если противник - выдвинет не меньше доводов в пользу его теоретической и методической несостоятельности. Тем не менее, следует признать, что у нарративного анализа есть своя четкая логика. Н.Н. Козлова и И.И. Сандомирская формулируют ее словами А. Платонова «а ведь это сверху кажется - внизу масса, а тут - отдельные люди живут» [1996, с.27]: нарративный анализ позволяет одновременно увидеть уникальность биографического повествования и обозначить типичность представленной в нем жизненной траектории в заданном социально-историческом контексте.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Абельс Х. Интеракция, идентификация, презентация: введение в интерпретативную социологию / Пер. с нем., под общ. ред. Н.А. Головина и В.В. Козловского. СПб., 1999.

2. Абельс Х. Романтика, феноменологическая социология и качественное социальное исследование // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т.I. Вып.1.

3. Алексеев А.Н. Эстафета памяти // Мир России. 2000. №4.

4. Ананьев Б.Г. Человек как предмет познания. М., 2000.

5. Андреева К.А. Литературный нарратив как возможный мир и игра // Герменевтика в России. 1998. Т.2. №4.

6. Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры / Пер. с англ. М. Кукарцева, Е. Коломоец, В Кашаева. М., 2003.

7. Анкерсмит Ф. Нарративная логика. Семантический анализ языка историков / Пер. с англ. О. Гавришиной, А. Олейникова; под науч. ред. Л.Б. Макеевой. М., 2003a.

8. Антология гендерных исследований: Сб. пер. / Сост. и комментарии Е.И. Гаповой и А.Р. Усмановой. Мн., 2000.

9. Антонова Н.В. Личностная идентичность и общение современного педагога // Вопросы психологии. 1997. №6.

10. Аронов Р.А. Проблема смысла в контексте // Вопросы философии. 1999. №6.

11. Бак Д.П., Кузнецова Н.И., Филатов В.П. Границы интерпретации в гуманитарном и естественнонаучном знании // Вопросы философии. 1998. №5.

12. Балашова Т.В. Роман ХХ века: Поток сознания в психологическом романе // Вопросы филологии. 2000. №1.

13. Бар-Он Д., Адван С. Возможен ли общий учебник истории для палестинцев и израильтян? // ИНТЕР. 2004. №2-3.

14. Баранова Т.С. Психосемантические методы в социологии // Социология: методология, методы, математические модели. 1993-94. №3-4.

15. Бараулина Т., Ханжин А. Конструирование мужской сексуальности через презентацию биографического опыта в интервью // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара / Под ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Труды ЦНСИ. Вып.5. СПб., 1997.

16. Барт Р. Мифологии / Пер. с фр., вступ. ст. и коммент. С.Н. Зенкина. М., 2000.

17. Барт Р. S/Z / Пер. с фр.; под ред. Г.К. Косикова. М., 2001.

18. Батыгин Г.С. Карьера, этос и научная биография: к семантике автобиографического нарратива // Моральный выбор. Ведомости. Вып.20 / Под ред. В.И. Бакштановского, Н.Н. Карнаухова. Тюмень, 2002.

19. Батыгин Г.С. Лекции по методологии социологических исследований. М., 1995.

20. Батыгин Г.С., Градосельская Г.В. Сетевые взаимосвязи в профессиональном сообществе социологов: методика контент-аналитического исследования биографий // Социологический журнал. 2001. №1.

21. Батыгин Г.С., Девятко И.Ф. Миф о «качественной социологии» // Социологический журнал. 1994. №2.

22. Бахтин М. Эпос и роман. СПб., 2000.

23. Белановский С.А. Индивидуальное глубокое интервью. М., 2001.

24. Белановский С.А. Свободное интервью как метод социологического исследования // Социология: методология, методы, математические модели. 1991. №2.

25. Белинская Е.П. Временные аспекты Я-концепции и идентичности // Мир психологии. 1999. №3.

26. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: трактат по социологии знания. М., 1995.

27. Берто Д. Полезность рассказов о жизни для реалистичной и значимой социологии // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара / Под ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Труды ЦНСИ. Вып.5. СПб., 1997.

28. Бибихин В.В. Слово и событие. М., 2001.

29. Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1999.

30. Бодрийяр Ж. Соблазн. М., 2000.

31. Божков О.Б. Биографии и генеалогии: ретроспективы социально-культурных трансформаций // Социологический журнал. 2001. №1.

32. Бредникова О. «Семейная» и «коллективная» память (способы конструирования этнической идентичности) // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара / Под ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Труды ЦНСИ. Вып.5. СПб., 1997.

33. Брекнер Р. Изменение значения миграции в жизни восточно-европейских мигрантов, прибывших на «запад» до 1989 г. // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара / Под ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Труды ЦНСИ. Вып.5. СПб., 1997.

34. Брокмейер И., Харре Р. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы // Вопросы философии. 2000. №3.

35. Бургос М. История жизни: рассказывание и поиск себя // Вопросы социологии. 1992. Т.1. №2.

36. Бурдье П. Биографическая иллюзия // ИНТЕР. 2002. №1.

37. Бутенко И.А. Постмодернизм как реальность, данная нам в ощущениях // Социс. 2000. №4.

38. Бухараева Л.М. Методологические основания качественного анализа в исследовании образовательных ценностей студентов // Социология: методология, методы, математические модели. 2001. №13.

39. Василенко И.А. О возможностях политической герменевтики // Вопросы философии. 1999. №6.

40. Васильева Т.С. Основы качественного исследования: обоснованная теория // Методология и методы социологических исследований (Итоги работы поисковых исследовательских проектов за 1992-1996 годы). М., 1996.

41. Василюк Ф.Е. Жизненный мир и кризис: типологический анализ критических ситуаций // Журнал практической психологии и психоанализа. 2001. №4.

42. Вербицкая С.Л. Социально-психологические факторы переживания одиночества: Дис. канд. пед. наук. СПб., 2002.

43. Веселкова Н.В. Полуформализированное интервью // Социологический журнал. 1994. №3.

44. Веселова И.С. Нарратология стереотипной достоверной прозы // www.folk.ru/propp/rech/veselova.html.

45. Виноградский В.Г. Крестьянские семейные хроники // Социологический журнал. 1998. №1/2.

46. Воробьева А.В. Текст или реальность: постструктурализм в социологии знания // Социологический журнал. 1999. №3/4.

47. Воронков В., Чикадзе Е. Ленинградские евреи: этничность и контекст // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара / Под ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Труды ЦНСИ. Вып.5. СПб., 1997.

48. Воронкова О.А. Социальное качество текста: интерпретативный подход // Социология: методология, методы, математические модели. 2002. №14.

49. Галимова Е.Ш. Формирование жанра филологической прозы в контексте эволюции творческого сознания современной эпохи // Научная библиотека Центроконцепта: Концепты. 1997. Вып.1(1).

50. Галль Д. де, Ван Ш. ле. Сексуальный дебют в современной Франции // ИНТЕР. 2004. №2-3.

51. Гендерные тетради. Вып.2. СПб., 1999.

52. Герасимова К. Вербализация сексуальности: разговоры о сексе с партнерами // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара / Под ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Труды ЦНСИ. Вып.5. СПб., 1997.

53. Гидденс Э. Девять тезисов о будущем социологии // THESIS. Теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993. Т.1. Вып.1.

54. Гидденс Э. Социология. М., 1999.

55. Гирц К. «Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной теории культуры // Антология исследований культуры. Т.1. Интерпретации культуры. СПБ., 1997.

56. Голдсмит Г. Некоторые замечания о психоанализе, языке и переводе: Пер. А. Шуткова // Журнал практической психологии и психоанализа. 2001. №1_2.

57. Голофаст В.Б. Многообразие биографических повествований // Социологический журнал. 1995. №1.

58. Голофаст В. Повседневность в социокультурных изменениях // ИНТЕР. 2002. №1.

59. Голофаст В. Три слоя биографического повествования // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара / Под ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Труды ЦНСИ. Вып.5. СПб., 1997.

60. Готлиб А.С. Введение в социологическое исследование: Качественный и количественный подходы. Методология. Исследовательские практики. Самара, 2002.

61. Готлиб А.С. Качественная социология: предпосылки, контуры, проблемы // Сборник научных трудов ученых и аспирантов социологического факультета. Самара, 2001.

62. Готлиб А.С. Социально-экономическая адаптация россиян: опыт сочетания количественной и качественной методологии в отдельно взятом исследовании // Социология: методология, методы, математические модели. 2000. №12.

63. Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни / Пер. с англ. и вступ. статья А.Д. Ковалева. М., 2000.

64. Гофман И. Формула внешнего выражения роли / Пер. с англ. А.Д. Ковалева // Социологический журнал. 2001. №3.

65. Гуревич А.Я. Историк конца ХХ века в поисках метода // Одиссей: Человек в истории. М., 1996.

66. Девятко И.Ф. Методы социологического исследования. Екатеринбург, 1998.

67. Девятко И.Ф. Модели объяснения и логика социологического исследования. М., 1996.

68. Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. / Пер. с англ. О.А. Гулыги, сост. В.В. Петрова, под ред. В.И. Герасимова. М., 1989.

69. Декомб В. Современная французская философия / Пер. с фр. М., 2000.

70. Демин А.Н. О совмещении количественного и качественного подходов в исследовательском цикле // Социология: методология, методы, математические модели. 1999. №11.

71. Демин А.Н., Попова И.П. Способы адаптации безработных в трудной жизненной ситуации // Социс. 2000. №5.

72. Дерябин А. Телевизионные новости как коммуникативное событие // Дискурс. 1998. №7.

73. Джерелиевская М.А. Установки коммуникативного поведения: диагностика и прогноз в конкретных ситуациях. М., 2000.

74. Диттмар Х. Экономические представления подростков // Иностранная психология. 1997. №9.

75. Дмитриева Е.В. Фокус-группы в маркетинге и социологии. М., 1998.

76. Добрякова М.С. Исследования локальных сообществ в контексте позитивизма, субъективизма, постмодернизма и теории глобализации // Социология: методология, методы, математические модели. 2001. №13.

77. Дридзе Т.М. От герменевтики к семиосоциопсихологии: от «творческого» толкования текста к пониманию коммуникативной интенции автора // Социальная коммуникация и социальное управление в экоантропоцентрической и семиосоциопсихологической парадигмах / Отв. ред. Т.М. Дридзе. Кн.2. М., 2000.

78. Дудина В.И. Социологический метод: от классической к постнеклассической точке зрения // Журнал социологии и социальной антропологии. 1999. Т.II. №3.

79. Женская устная история: Гендерные исследования / Сост. А. Пето. Ч.1. Б., 2004.

80. Жорняк Е.С. Нарративная терапия: от дебатов к диалогу // Журнал практической психологии и психоанализа. 2001. №4.

81. Журавлев В.Ф. Анализ коммуникаций в качественном интервью // Социология: методология, методы, математические модели. 1996. №7.

82. Журавлев В.Ф. Нарративное интервью в биографических исследованиях // Социология: методология, методы, математические модели. 1993-94. №3-4.

83. Зарубежная лингвистика: I / Пер. с англ.; общ. ред. В.А. Звегинцева и Н.С. Чемоданова. М., 1999.

84. Зарубежная лингвистика: II / Пер. с англ.; общ. ред. В.А. Звегинцева и Н.С. Чемоданова. М., 1999.

85. Зверева Г.И. Реальность и исторический нарратив: проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории // Одиссей: Человек в истории. М., 1996.

86. Здравомыслова Е. «Земной свой путь пройдя до половины…». Судьбы поколения на примере одной биографии // Невидимые грани социальной реальности: Сб. статей по материалам полевых исследований / Под ред. В. Воронкова, О. Панченкова, Е. Чикадзе. Труды ЦНСИ. Вып.9. СПб., 2001.

87. Зиммель Г. Как возможно общество? // Социологический журнал. 1994. №2.

88. Золотова Г.А. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998.

89. Иванова Е.И., Михеева А.Р. Внебрачное материнство в России // Социс. 1999. №6.

90. Ильин И.П. Нарратология // Современное зарубежное литературоведение. Концепции, школы, термины. М., 1996.

91. Ильин И.П. Постмодернизм от истоков до конца столетия: эволюция научного мифа. М., 1998.

92. Ионин Л.Г. Социология культуры: пути в новое тысячелетие. М., 2000.

93. Исупова О.Г. Конверсационный анализ: представление метода // Социология: методология, методы, математические модели. 2002. №15.

94. Калекин-Фишман Д. Биографии учителей и история государства // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара / Под ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Труды ЦНСИ. Вып.5. СПб., 1997.

95. Калмыкова Е.С., Мергенталер Э. Нарратив в психотерапии: рассказы пациентов о личной истории // Журнал практической психологии и психоанализа. 2002. №1-2.

96. Карасик В.И. Языковые концепты как измерения культуры (субкатегориальный кластер темпоральности) // Научная библиотека Центроконцепта: Концепты. 1997. Вып.2(2).

97. Кассирер Э. Опыт о человеке: введение в философию человеческой культуры // Избранное: опыт о человеке. М., 1998.

98. Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса / Пер. с фр. и португ.; общ. ред. и вступ. ст. П. Серио; предисл. Ю.С. Степанова. М., 2002.

99. Киблицкая М. Исповеди одиноких матерей. М., 1999.

100. Киселева И.П. Информативно-целевой анализ текста свободного интервью // Социологический журнал. 1994. №3.

101. Ковалев Е.М., Штейнберг И.Е. Качественные методы в полевых социологических исследованиях. М., 1999.

102. Коетцы Я. Жизнь на периферии: потребность в промежуточных шагах на пути радикальной трансформации общества // ИНТЕР. 2002. №1.

103. Козлова Н.Н. «Повесть о жизни с Алешей Паустовским»: социологическое переписывание // Социс. 1999. №5.

104. Козлова Н.Н. Социально-историческая антропология. М., 1999a.

105. Козлова Н.Н. Социологические чтения «человеческих документов», или размышления о значимости методологической рефлексии // Социс. 2000. №9.

106. Козлова Н.Н., Сандомирская И.И. «Наивное письмо»: Опыт лингвосоциологического чтения. М., 1996.

107. Козлова Н., Сандомирская И. «Наивное письмо» и производители нормы // Коллаж: социально-философский и философско-антропологический альманах / Под ред. В.А. Кругликова. М., 1997.

108. Козловский В.В. Оправдание социологического суждения // Журнал социологии и социальной антропологии. 2000. Т.III. Вып.1.

109. Кольцова Е.Ю. Массовая коммуникация и коммуникативное действие // Социологический журнал. 1999. №1/2.

110. Кон И.С. Социологическая психология. М.-Воронеж, 1999.

111. Копосов Н.Е. Замкнутая вселенная символов: к истории лингвистической парадигмы // Социологический журнал. 1997. №4.

112. Кривцун О.А. Биография художника как культурно-историческая проблема // Человек. 1997. №4-5.

113. Кузнецов А.М. Антропология и антропологический поворот современного социального и гуманитарного знания // Личность. Культура. Общество. 2000. Т.II. Вып.1(2).

114. Кузнецов В.Г. Герменевтика и гуманитарное познание. М., 1991.

115. Купер И.Р. Гипертекст как способ коммуникации // Социологический журнал. 2000. №1/2.

116. Купина Н.А. Лингвистический анализ художественного текста. М., 1980.

117. Курманова Г.У., Башмакова Л.Н., Бутенко Е.Н. Работники коммерческого секса // Социс. 2000. №5.

118. Куттер П. Современный психоанализ: введение в психологию бессознательных процессов. СПб., 1997.

119. Кьяри Б. Устные свидетельства Второй мировой войны // Социологический журнал. 1996. №3/4.

120. Кюглер П. Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое / Пер. с англ. М., 2005.

121. Кюнг Г. Онтология и логический анализ языка / Пер. с англ. и нем. А.Л. Никифорова. М., 1999.

122. Левина О.В. Одиночество в социально-генерационной структуре современного российского общества - геронтологический аспект: Дис. канд. социол. наук. Ростов-на-Дону, 2001.

123. Леви-Строс К. Структурная антропология / Пер. с фр. Вяч.Вс. Иванова. М., 2001.

124. Левичева В.Ф. Использование интервью как исследовательского и практического метода в социальной работе // Российский журнал социальной работы. 1997. №2(6).

125. Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна / Пер. с фр. Н.А. Шматко. СПб., 1998.

126. Луман Н. Общество как социальная система / Пер. с нем. А. Антоновского. М., 2004.

127. Маслова О.М. Ежегодный семинар по методологии и методике социологических исследований // Социология: методология, методы, математические модели. 1996. №7.

128. Маслова О.М. Мир интервьюера: по данным формализованного и свободного интервью // Социология: методология, методы, математические модели. 2000. №12.

129. Меренков А.В., Никитина М.Н. Социальный портрет современной проститутки // Социс. 2000. №5.

130. Методология и методы социологических исследований (Итоги работы поисковых исследовательских проектов за 1992-1996 годы). М., 1996.

131. Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика. М., 2000.

132. Мещеркина Е. Биографическая реконструкция: образовательные и профессиональные стратегии адаптации в рыночной экономике // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара / Под ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Труды ЦНСИ. Вып.5. СПб., 1997.

133. Мещеркина Е. Как стать баронессой // ИНТЕР. 2002. №1.

134. Мещеркина Е. «… Я была домашним, дворовым ребенком» // ИНТЕР. 2004. №2-3.

135. Миллер Б. «Я никогда ни на кого не доносил»: стратегии самооправдания осведомителей штази // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара / Под ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Труды ЦНСИ. Вып.5. СПб., 1997.

136. Миллс Ч.Р. Социологическое воображение // Пер. с англ. О.А. Оберемко, под общ. ред. и с предисл. Г.С. Батыгина. М., 2001.

137. Муздыбаев К. Оптимизм и пессимизм личности // Социс. 2003. №12.

138. Надеждина Е.В. Художественный текст в структуре реальности // Общественные науки и современность. 2001. №1.

139. «Наивная литература»: исследования и тексты. М., 2001.

140. Ньюман Л. Полевое исследование // Социс. 1999. №4.

141. Огурцов А.П. Истоки постмодернизма // Человек. 2001. №3-4.

142. Омельченко Е. Размытое начало: гомодебют в контексте сексуального сценария // ИНТЕР. 2004. №2-3.

143. Основы неклассической социологии: Новые тенденции развития культуры социологического мышления на рубеже XX - XXI веков / С.И. Григорьев, А.И. Субетто. М., 2000.

144. Пол - гендер - культура / Под ред. Э. Шоре, К. Хайдер. М., 1999.

145. Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы философии. 1991. №6.

146. Пузанова Ж.В., Троцук И.В. Нарративный анализ: понятие или метафора? // Социология: методология, методы, математические модели. 2003. №17.

147. Рахилина Е.В. Когнитивный анализ предметных имен: от сочетаемости к семантике: Автореферат дис. докт. филолог. наук. М., 1999.

148. Реснянская Л.Н. Теоретико-методологические проблемы исследования языка как социального явления: Дис. канд. филос. наук. Новосибирск, 1994.

149. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 1995.

150. Робертс Б. Конструирование индивидуальных мифов // ИНТЕР. 2004. №2-3.

151. Розин В.М. Возможна ли семиотика как самостоятельная наука (методологический анализ семиотических подхода и исследований) // Вопросы философии. 2000. №5.

152. Романов П.В. Процедуры, стратегии, подходы «социальной этнографии» // Социологический журнал. 1996. №3/4.

153. Романов П.В., Ярская-Смирнова Е.Р. «Делать знакомое неизвестным…»: этнографический метод в социологии // Социологический журнал. 1998. №1/2.

154. Романова И.А. Основные направления исследования самопонимания в зарубежной психологии // Психологический журнал. 2001. №1.

155. Романова И.В. Адаптация одиноких женщин к посттрудовому периоду в условиях современного общества: Дис. канд. социол. наук. Улан-Удэ, 2002.

156. Романова Н.П. Одинокие женщины: потребности, жизненные ориентации и пути их реализации: Дис. канд. социол. наук. Улан-Удэ, 1999.

157. Романовский Н.В. Социология знания - новые вызовы // Социс. 2001. №3.

158. Роткирх А. Сексуальные биографии женщин двух поколений. Первая попытка сравнения России и Финляндии // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара / Под ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Труды ЦНСИ. Вып.5. СПб., 1997.

159. Рубел П., Чегринец М. Исследовательские стратегии в современной американской культурной антропологии: от «описания» к «письму» // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т.I. Вып.2.

160. Рустин М. Размышления по поводу поворота к биографиям в социальных науках // ИНТЕР. 2002. №1.

161. Руус Й.П. Контекст, аутентичность, референциальность, рефлексивность: назад к основам автобиографии // Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ: Материалы международного семинара / Под ред. В. Воронкова и Е. Здравомысловой. Труды ЦНСИ. Вып.5. СПб., 1997.

162. Рябинская Н.С. Текст и социальная структура // Социологический журнал. 2000. №3/4.

163. Садмен С., Брэдберн Н. Форма вопроса в социальном контексте // Социологический журнал. 2000. №3/4.

164. Садмен С., Брэдберн Н., Шварц Н. Автобиографическая память / Пер. с англ. Д.М. Рогозина, М.В. Рассохиной // Социологический журнал. 2002. №2.

165. Сандомирская И. Родина в советских и постсоветских практиках // ИНТЕР. 2004. №2-3.

166. Сартр Ж.-П. Слова: автобиографическая повесть / Пер. с фр. Ю. Яхниной, Л. Зониной. СПб., 2004.

167. Свидерский Э. Интерпретационная парадигма в философии гуманитарных наук / Пер. с англ. О.А. Оберемко // Социологический журнал. 1994. №3.

168. Семейные узы: Модели для сборки. Сб. статей. Кн.1 / Сост. и ред. С. Ушакин. М., 2004.

169. Семенова В.В. Качественные методы: введение в гуманистическую социологию. М., 1998.

170. Сепир Э. Антропология и социология // Избранные труды по языкознанию и культурологии. М., 1993.

171. Сердюк Т.Г. К вопросу об отношении истории к искусству // Преподавание истории в школе. 1998. №5.

172. Серль Дж.Р. Конструирование социальной реальности / Реферативный пер. с англ. А. Романовой. М., 1999.

173. Современная западная философия: словарь. М., 1998.