Теория и практика нарративного анализа в социологии

Ш Формирование текстовой композиции («макроуровень» редактирования) в соответствии с заданной респондентом или исследователем логикой изложения объективной и субъективной картины жизни информанта.

Обращение к проблеме редактирования транскриптов объясняется возможностью двух исследовательских ориентаций в рассмотрении итогового текста: уровень непосредственной беседы и уровень объективированного текста. В рамках нарративного анализа первая ориентация встречается редко - приоритетным предметом изучения является объективированный текст. Соответственно, если вспомнить пять структурных компонентов любого коммуникативного акта (субъекты, повод, цель и эффект воздействия, контекст, специфика языковых средств), превалирующее значение в рамках нарративного анализа имеет один постоянный компонент (рассказчик) и все три варьирующих цель и эффект воздействия (самопредъявление нарратора), контекст формирования нарратива и используемые информантом языковые средства. Поэтому, прежде чем переходить непосредственно к анализу полученного транскрипта, необходимо рассмотреть его с позиции активного слушателя, ответив на следующие вопросы: 1) как определяет процесс наррации рассказчик - пытается ли он рефлексировать над собственным опытом, «теоретизировать» его, чтобы сделать свою точку зрения понятной слушателю; 2) какие языковые средства он использует, чтобы описать себя, свои отношения, свою жизнь; 3) каков контекст конструирования нарратива (ситуация интервьюирования и более широкий социокультурный контекст).

Шкала приемов аналитической работы с нарративами

Своеобразную систематизацию способов анализа интервью в рамках нарративного подхода предложил П. Томпсон, противопоставив его реконструктивному подходу, преобладающему в устно-исторических исследованиях [2003, с.272-283]. Реконструктивный подход направлен на воссоздание социального контекста или отдельных его элементов (например, типа социальной мобильности или ситуации); в рамках «нарративного метода» повествования могут анализироваться либо как конъюнкции отдельных, единичных утверждений (что непродуктивно для социологии), либо как нарративы во всей их тотальности. Единство и согласованность нарратива гарантируются нашей способностью идентифицировать в нем ту главную идею, которая определяет видение прошлого. Трудность заключается в том, что эта идея часто становится ясной только в противопоставлении с конкурирующими трактовками [Анкерсмит, 2003, с.209]. Итак, по Томпсону, возможны следующие вариации «нарративного метода» [2003, с.275-283]:

Ш Самый простой вариант - попытка истолковать интервью с позиций традиционной литературной критики, т.е. раскрыть замысел автора, опираясь на любые полезные зацепки, те образы и темы повествования, где проявляются «мифы», которыми мы живем (золотая пора детства, беззаветная материнская любовь и т.д.).

Ш Оценка интервью с жанровой точки зрения - определение стиля повествования и того, как его форма влияет на содержание (например, как на содержание рассказа влияет принятие фаталистической установки «мне суждено быть бедняком»).

Ш Выявление символического значения используемых языковых конструкций: избыточные выражения и неоправданные отклонения, все эмоциональное и субъективное в повествовании не только свидетельствует о невысказанных личных переживаниях, но и показывает, откуда человек родом, уровень его образования, сословную принадлежность.

Ш Способы анализа нарратива в его целостности:

§ Многоступенчатый метод, разработанный К. Риссман в рамках изучения рассказов мужчин и женщин о причинах развода. Сначала из черновой записи интервью удаляется все, что не имеет прямого отношения к повествованию (отступления, обмен репликами с интервьюером, неудачные начала фраз и т.п.), и выделяются описания конкретных событий. Затем по методике Лабова нарратив делится на смысловые отрезки с пронумерованными строками, но не функционально, а поэтически (в стихообразной форме). Далее определяются ключевые моменты повествования, присутствующие в каждом интервью, и сопоставляются у лиц разного пола.

§ Формализованный метод группового анализа нарративов, разработанный Ф. Шютце и Г. Розенталь (использовался в изучении воспоминаний пожилых немцев, неохотно и путано рассказывающих о периоде нацизма и войны). Сначала нарративы прочитываются целиком с акцентированием ключевых моментов повествования, особенностей речи и интерпретаций рассказчиков. Исследовательская группа выдвигает гипотезы, они проверяются путем всестороннего и последовательного анализа коротких отрывков текстов. В итоге жизнеописания реконструируются как хронологически упорядоченные биографии и как субъективные интерпретации жизненного опыта. Сопоставление достаточного количества интервью позволяет смоделировать типовые «истории жизни».

В классификации Томпсона только два последних варианта «нарративного метода» могут считаться социологическими. Чтобы составить некоторое целостное впечатление о «прикладном» нарративном анализе в социологии, можно условно упорядочить конкретные приемы аналитической работы с нарративами личного опыта по степени их относительной формализации на шкале с «количественным» и «качественным» полюсами.

Контент-анализ

Крайнюю позицию на «количественном» полюсе нашей условной шкалы занимают различные типы контент-анализа [Дмитриева, 1998, с.92; Vincent, 2000]: прагматический контент-анализ представляет собой классификацию высказываний с последующим установлением причинно-следственных связей; семантический контент-анализ предполагает систематизацию символов в зависимости от их значений и имеет три формы - измерение частоты упоминания объектов (обычно словоформ или лексем) в тексте, расчет частоты упоминания описаний объектов и измерение частоты упоминания объектов с конкретными характеристиками в конкретном контексте; психологический контент-анализ направлен на изучение эмоциональной окрашенности высказываний (недомолвки, темп и ритм речи, выбор слов в тексте позволяют оценить подтекст сказанного или то, что автор хотел умышленно скрыть).

Перевод качественных утверждений в плоскость количественных измерений посредством контент-анализа позволяет сделать выводы более доказательными, а аргументы - более весомыми. Процедуре контент-анализа должно предшествовать выделение основной идеи, структуры текста, смысловых связей между эпизодами - особенности текста должны быть ясны к моменту определения смысловых единиц и единиц счета. Ключевым ограничением контент-анализа в рамках работы с нарративами личного опыта является его «неадекватность в эвристическом смысле» [Квадратура смысла…, 2002, с.199]: он вскрывает содержание текста, но далеко не всегда позволяет адекватно интерпретировать его значение, поскольку базируется на ранее высказанных положениях и использовании установленных научных категорий (исследователь просто иллюстрирует свою точку зрения).

Информативно-целевой анализ

Следующую после контент-анализа позицию на нашей условной шкале занимает информативно-целевой анализ. Нарративное интервью - коммуникативно-познавательный процесс с собственным движущим механизмом: вопрос интервьюера интерпретируется в сознании респондента и побуждает его к ответу, интерпретация которого интервьюером, в свою очередь, может породить ранее не запланированный вопрос. Успех взаимодействия интервьюера и респондента определяется тем, насколько адекватны друг другу структуры порождения и интерпретации текстов вопросов и ответов (иначе возникает ситуация «смысловых ножниц»).

Средством обнаружения и устранения «смысловых ножниц» и является информативно-целевой анализ, позволяющий выделять макроструктуру (иерархию разнопорядковых смысловых блоков в тексте относительно основной идеи) и микроструктуру (внутритекстовые связи между блоками текста, образующими его логико-фактологическую и смысловую основу) текстов интервьюера и респондента и, тем самым, «контролировать соответствие формулировки вопросов целям исследования, определять коэффициент информативности ответов По определению Т.М. Дридзе [Киселева, 1994, с.114], коэффициент информативности представляет собой отношение общего числа синтаксем в ответе к числу синтаксем, вошедших в логико-фактологическую цепочку; чем ближе коэффициент к единице, тем выше уровень первичной информативности ответа и тем более совершенна формулировка вопроса. и оценивать с этой точки зрения качество формулировок соответствующих вопросов, выявлять рассогласованности «фокусов» вопросов и ответов и находить способы их устранения» [Киселева, 1994, с.116].

Интерпретативный анализ

Основной интерес для качественного, или интерпретативного, анализа текста представляет соотношение между его рациональными и риторическими элементами. Рациональные средства раскрывают суть идеи (хотя она искажается самим фактом облачения смысла в слова), а риторические (эмфаза, повторы, параллели, лейтмотивы, метафоры и т.д.) делают идею доступной и привлекательной для восприятия, т.е. задача аналитика - вскрыть все возможные смыслы текста, даже те, что завуалированы красивой риторикой. К достоинствам качественного анализа относят способность показать, насколько большое значение может иметь даже один-единственный текст в плане как своей внутренней организации, так и отношения к тому социальному миру, который он конструирует [Edwards, Martin, 2004, p.148].

Интерпретативный подход к анализу индивидуальных биографических повествований разрабатывал Н.К. Денцин, считавший, что внутри каждой «истории жизни» можно выделить несколько нарративов, перетекающих друг в друга. Основой выделения «мининарратива» является момент «эпифании», или особый опыт, важное событие индивидуальной жизни, помогающее человеку сформировать представление о самом себе. «Момент эпифании» важен потому, что прежнему опыту или событию придается определенное значение в ретроспективе, т.е. их смысл может значительно различаться в зависимости от того, оцениваются они сразу после/непосредственно в момент совершения или же человек пытается понять свою жизнь от момента их совершения в прошлом до настоящего времени. Задача исследователя состоит не в установлении последовательности причин и следствий, а в понимании места «эпифании» в общем рассказе на основе предложенных индивидом или, что не менее важно, сокрытых рассказчиком аргументов и мотивов.

Примером момента «эпифании» может выступать обращение к вере у женщин-мусульманок в современном российском городе [Устная история…, 2004, с.201]: повествование здесь конструируется через призму религиозного опыта и распадается на три компонента - что было до того, как женщина стала практикующей мусульманкой; как возник и развивался интерес к исламу; какие изменения произошли в ее внутреннем мире и внешнем окружении после принятия исламского образа жизни. Р. Хамфри определяет эпифании как драматические события, которые прерывают «социальные карьеры» путем переключения траектории жизни от социальной вовлеченности к социальной изоляции, т.е., по сути, это «интеракционные моменты и опыты, оставляющие глубокий след в жизни людей благодаря тому, что изменяют их фундаментальные структуры значений» [1997, с.83]. Хамфри приводит три примера - три разных типа «карьерного перелома»: 1) не запланированный, не результат целенаправленных действий респондента - несчастье/трагедия (смерть мужа); 2) результат осознанного и целенаправленного действия, противоречащего культурным нормам и ценностям окружения (развод); 3) трагедия скорее социального, чем психологического характера, вызванная реакцией окружающих (рождение умственно отсталого ребенка).

Крайнее положение на «качественном» полюсе нашей условной шкалы занимает краткий пересказ биографического нарратива с выделением фрагментов, характеризующих навыки автора осмысливать события собственной жизни [Устная история…, 2004, с.91-130; Цветаева, 1999]. Подобные трансформации исходного текста базируются на допущении, что одно и то же содержание формирует разные поверхностные структуры (повествования), а «выжимка» из нарратива не делает его менее специфичным с точки зрения той ситуации, о которой идет речь. Анализ биографических текстов проводится в этом случае на основе теории защитных механизмов психики или исходя из интерпретативной схемы Й.П. Рууса [1997], предполагающей вычленение в нарративе базового габитуса адаптации социальной группы и побочных элементов, которые свидетельствуют о неспособности человека совместить практическую логику своей жизни с общественной логикой [Цветаева, 1999, с.98].

Так, конструирование истории семьи осуществляется через постепенное «упорядочивание» нарративов представителей всех ее поколений в фазы совместной жизни и/или раздельного существования, которые важны для истории семьи в целом, но редко просматриваются при первом чтении индивидуальных нарративов [Судьбы людей…, 1996, с.236]: выявляются связи между различными событиями и упоминавшимися ситуациями; история семьи усложняется и приобретает «осязаемость»; «белые пятна» заполняются более или менее правдоподобными объяснениями. Итоговая «история» может быть представлена в различных интерпретациях (даже графически, хотя реальные социальные траектории не отличаются простотой и прямолинейностью), в равной степени правдивых и фрагментарных. Крайне редко она сопровождается комментариями исследователя, поскольку сам текст в неявной форме содержит аналитические выводы.

Следующую после краткого социологического пересказа градацию занимает анализ нарративов с помощью метафоры сценария как некоего набора адекватных культуре нормативных образцов поведения в определенной сфере повседневных практик [Гендерные тетради, 1999, с.22-24]. Первоначально сценарии рассматривались на двух микроуровнях - интрапсихическом (планы на будущее, руководство в текущих действиях) и межперсональном (социальные взаимодействия). Позже в сценарии был добавлен третий уровень - «культурные инструкции», или знание о том, что такое «хорошо»/«плохо» и какие концовки имеют различные типы нарративов. Включая в себя одновременно культурные и индивидуальные программы поведения, сценарии позволяют людям и предвосхищать свои поступки, и оценивать их в различных ситуациях: человек постоянно осуществляет творческий «отбор» собственной стратегии поведения из существующего спектра типических «правил» [Судьбы людей…, 1996, с.298]. В рамках конкретного сценария индивид придает своему опыту определенные значения, поэтому предметом исследования становятся не сами жизненные практики, а те значения, которыми наделяются их конфигурации в результате «заключения автобиографического пакта с самим собой» [Козлова, 1999]. Поскольку идентичность процессуальна и количество идентичностей неограниченно, нарратив можно интерпретировать как историю смены идентичностей, а рассказывание о себе - как род действия, направленного на убеждение слушателей в своей правоте.

В рамках сценарной интерпретации «история» информанта предлагается читателю частично в прямой речи, хотя и здесь вмешательство исследователя неизбежно из-за превращения устной речи в письменный дискурс, подчиненный правилам линейности и ясности. Комментарии и выводы исследователя подкрепляются ссылками на транскрипт интервью для контроля за правдоподобием конструируемого «самим» рассказчиком жизненного сценария, или же прямая речь информанта разбивается на блоки в соответствии с предложенными им тематизациями («поиск нового», внутрисемейные отношения, выбор профессии и т.д.) [Мещеркина, 2004, с.87-93]. В последнем случае необходимо выделить замысел «зачина» нарратива (как человек репрезентирует себя изначально) и проследить, насколько данная «рамочная» тематизация сохраняется в качестве рефрена всего повествования: ее сохранение - свидетельство того, что рассказчику удалось соблюсти собственную логику отбора событий и фактов (именно такой он видит свою жизнь).

Понятие тематизации в рамках сценарного подхода может заменяться на «измерение». Например, Е. Ярская-Смирнова и И. Дворянчикова [Семейные узы…, 2004, с.420_452] выделяют два пересекающихся измерения в системе координат семейных связей инвалидов: 1) модель жизнеустройства - континуум смыслов между свободой и ответственностью; 2) собственная позиция по отношению к свободе и ограничениям, исходящим из семьи, - континуум смыслов между подчинением и сопротивлением структуре семейных отношений. Понятие тематизации может быть заменено и на выражение «биографический сюжет» [Здравомыслова, 2001, с.9-13]: в нарративе фиксируется ряд сюжетов, оказавших значимое влияние на формирование личности рассказчика («опыт послевоенной миграции», «выбор профессии», «карьера» и т.д.), а также фоновая тема - основа жизненного выбора в заданных структурных обстоятельствах (например, тема личной ответственности за своих близких).

Е. Мещеркина выделяет следующие этапы нарративного анализа в рамках сценарного подхода, ориентированного на поиск структур коллективного опыта (на примере автобиографии дочери репрессированных крымских татар) [Устная история…, 2004, с.33-37]: 1) определение рамочного фрейма, событийной логики и биографической процессуальности нарратива; 2) характеристика общей жизненной стратегии рассказчика и его окружения через отбор определенных секвенций текста в соответствующие кластеры (кластер этнических практик и кластер практик репрессирования) - получаются парафразы, «плотные» тематизированные описания, в которых сохраняется прямая речь рассказчика и последовательность появления секвенций в тексте (возникает образ этнической общины и личностного сопротивления мощи государственной машины); 3) в случае наличия нескольких «историй жизни» проводится сравнение полученных парафразов и формируется обобщенное описание социального времени и порожденных им коллективных практик.

В рамках сценарного подхода особое значение придается метафорам, которые могут характеризовать и весь нарратив в целом, и отдельные его компоненты: «человеческая субъективность строится с помощью рефлексивного выстраивания репрезентаций … мы постоянно находимся в пространстве языка, создавая метафоры своей личности и собственного понимания себя; человек как субъект есть нечто, сконструированное с помощью метафор» [Кюглер, 2005, с.25]. Такие эмоциональные выражения, как «из грязи в князи», «счастливое совпадение» и т.д., демонстрируют понимание человеком причинности, социальной или индивидуальной детерминации. В основе метафоры лежит сравнение в личном опыте текущей информации и пережитого в прошлом с помощью следующих механизмов: сравнения несравнимого, допущения возможности невозможного, множественного единства (сочетания буквального словесного выражения и нового смысла). Метафоры реализуют познавательную функцию (формирование новых и раскрытие существующих смыслов), оценочную (метафоры - «ключи памяти» к ценностно-окрашенным воспоминаниям), эмотивно-оценочную (достижение экспрессивного эффекта), а также функцию создания образной речи [Уилрайт, 1990, с.82-109]. Метафора синтезирует знания человека о мире: если бы метафорическое измерение было устранено из языка, наше представление о мире распалось бы на множество несвязанных и трудно обрабатываемых единиц информации [Анкерсмит, 2003а, с.298].

Наличие метафор, аккумулирующих смысл происходящих поворотных событий и позволяющих экономно обходиться с ресурсом памяти, - текстуальная особенность биографических описаний. По сути, метафора «эквивалентна некоей индивидуальной точке зрения, с которой нас приглашают посмотреть на действительность» [Анкерсмит, 2003, с.16] (поэтому метафоры эффективны для достижения политических целей): метафора «антропоморфирует» социальную и физическую реальность, превращает незнакомую действительность в знакомую, описывая ее в известных терминах. В биографических повествованиях метафорические высказывания оказываются «сумматорами» нарративов, поскольку определяют, каково будет их буквальное содержание (конкретные высказывания о прошлом).

Р. Францози дополняет сценарный подход рядом приемов лингвистического анализа. В качестве примера он рассматривает следующий нарративный пассаж некоего Невилла [1998, p.528-544]: «Когда жена выгнала меня из дома, несколько недель я жил в своей машине. Будучи бездомным, она не разрешала мне видеться с сыном… Я очень скучал по Рики. Друг посоветовал мне прийти в Приют. Я сомневался … боялся идти, но все оказалось просто прекрасно. Это немного напоминает отель, здесь очень чисто и персонал отличный. Моя жена поступила очень хорошо пришла проверить, где я живу, и теперь позволяет сыну навещать меня. Приют позволил меня восстановить связь с семьей…». Францози определяет данный текст как нарратив, поскольку он описывает темпоральный характер человеческого опыта, показывает значимое изменение ситуации и содержит нарративные фразы (сообщают о начале и конце процесса изменения отдельного объекта, который в большей или меньшей степени остается самим собой) и ненарративные (дескриптивные) фразы, расположенные в хронологическом порядке (табл.1).

Фабула и сюжет здесь совпадают с минимальным доминированием сюжета, что типично для простых историй, где нарративная компетентность автора позволяет ему упорядочить исходный «сырой» материал в последовательность событий. Выбор «фактов» и несоответствие нарративной и реальной длительности событий указывает на желание автора не привлекать внимание читателя к факту изгнания из дома (драматическое вступление «Когда жена выгнала меня из дома» является фоном для следующего высказывания «Несколько недель я жил в своей машине»), а акцентировать состояние бездомности. Подобное описание фона и авансцены, умалчивание причин действий и подчеркивание их трагических последствий позволяют автору настойчиво предлагать читателю свое определение ситуации: выбор фонового («будучи бездомным») и основного («она не разрешала мне видеться с сыном») высказываний (глагол «не разрешала» указывает на повторяемость и волевой аспект запрета) характеризует поступки жены Невилла как немотивированные и подлые.

Таблица 1

Скрытая каузальная аргументация нарратива позволяет Францози интерпретировать его как своеобразный мужской манифест против женщин: Невилл не упоминает ни одной причины, по которой жена выгнала его из дома (может быть, он грубо обращался с ней, не выполнял домашних обязанностей, заводил интрижки на стороне, был пьяницей или наркоманом), поэтому «оказывается» жертвой немотивированного, бессмысленного поступка. Дальнейшие подсказки (Невилл скучает по сыну, ценит уют, у него есть друзья) также формируют позитивный образ бездомного, безобидного и глубоко оскорбленного в своих отцовских чувствах человека.

Поведение жены Невилла характеризует ее как уверенного в себе человека с сильным характером: она выгоняет, она не разрешает, она проверяет, она позволяет - все это властные действия. Намеренно или нет, Невилл представляет себя слабохарактерным человеком - он испуган, смущен, растерян. В нарративе происходит смещение стереотипных гендерных ролей мужской агрессивности и женской пассивности, что вполне объяснимо, если предположить, что Невилл - выходец из низшего социального класса. Это подтверждают отсутствие у него финансовых возможностей для достойной жизни и отстаивания прав на ребенка в суде, а также лингвистические характеристики повествования - в частности, многоточия (говорят о неуверенности), «пустые» прилагательные («великолепный», «отличный») и усилители («очень скучал», «очень чисто»). То, что кажется Невиллу привлекательным в Приюте («чисто», «похож на отель»), характеризует восприятие представителя низшего класса: «процент выборов, подчеркивающих эстетические характеристики (гармоничность, изысканность, творческий подход), возрастает с продвижением вверх по социальной лестнице, тогда как процент функциональных предпочтений (чисто, практично) заметно снижается» [Franzosi, 1998, p.538].

Смесь лингвистических кодов интеллигента (прилагательные типа «смущенный» и сложные синтаксические конструкции) и малообразованного человека (просторечия типа «позволил меня») наряду со сменой грамматического субъекта в конце повествования (Приют «вытесняет» сильную и властную жену Невилла как агента социального позволения) приводят Францози к мысли, что нарратив Невилла может быть просто рекламой Приюта для бездомных. Тогда Невилл не автор, а вымышленный персонаж. Стремление создать реалистичный рекламный нарратив заставляет настоящего автора использовать риторический прием отказа от собственного «голоса». Учет лингвистических нюансов повествования в сценарном анализе нарратива позволяет увидеть в тексте рекламу Приюта или женоненавистнический манифест: действия жены Невилла определяют вторую трактовку, нарушая жизненное равновесие; образ Приюта - первую, инициируя счастливое разрешение проблемной ситуации. Однако нарратив организован так, что его начало оказывается фоном, а конец - авансценой, т.е. рекламный эффект акцентируется. Таким образом, лингвистический аспект сценарного анализа помогает понять взаимосвязь между отдельными словами текста, между данным текстом и множеством других (например, рекламных текстов), между текстом и социальной реальностью, развивая, тем самым, социологическое воображение: в нескольких фразах можно «увидеть все многообразие социальных отношений (гендерных, классовых) в современном обществе» [Franzosi, 1998, p.547].

«Обоснованная теория»

Срединную позицию на нашей условной шкале «прикладного» нарративного анализа занимает ряд «аналитических и интерпретативных процедур, которые используются для получения данных или теорий, включают техники для концептуализации данных» и обозначаются А. Страуссом и Дж. Корбином как последовательное кодирование [2001, с.18]. В количественном исследовании кодировка - рутинная техническая процедура, в качественном - способ организации исходных данных посредством их уплотнения, укрупнения, категоризации. Коды - это «аббревиатуры или символы, прилагаемые к сегментам текста, чтобы их классифицировать … и разместить в кластеры, относящиеся к определенным вопросам, гипотезам, концепциям или темам» [Готлиб, 2002, с.158_159].

В результате использования процедур последовательного кодирования формируется «обоснованная теория, или теория, которая индуктивно выводится из изучения феномена, который она представляет, т.е. она создается, развивается и верифицируется в разных условиях путем систематического сбора и анализа данных, относящихся к изучаемому феномену» [Страусс, Корбин, 2001, с.21]. «Обоснованная теория» призвана показать символические значения, которые люди придают своим действиям и объективным условиям жизни. Исследователь начинает не со статистически разработанной выборки, а исходит из отдельного случая, который тщательно анализируется; затем он ищет другие случаи, которые были бы сходны с первым (минимальное сравнение) или явно отличались от него (максимальный контраст), - эта поисковая стратегия обозначается как теоретическая выборка. Именно она обеспечивает репрезентативность (в первую очередь, не субъектов, а понятий) и согласованность «обоснованной теории» [Васильева, 1996, с.60]. Задача исследователя - выстроить теоретическое объяснение феноменов, точно определенных с точки зрения условий, действий и следствий, а не обобщений.

Формирование «обоснованной теории» проходит в несколько этапов:

1) Открытое кодирование - идентификация и развертывание понятий с точки зрения их свойств и измерений посредством маркировки подобных случаев «ярлыками» и группировки в категории. Кодирование можно проводить по предложениям, параграфам или всему документу, но акцент должен быть сделан на «априорных» кодах (их используют сами информанты). Если первоначально данные будут помещены в категорию, к которой они не принадлежат, то посредством сравнения по признакам подобия и различия ошибка будет локализована.

2) Осевое кодирование - связывание субкатегорий с категорией в рамках некоторой модели «парадигмы кодирования», т.е. развитие каждой категории с точки зрения ее каузальных условий, измерений (свойств и контекста) и стратегий взаимодействия с другими категориями.

3) Избирательное кодирование - выбор центральной категории из уже идентифицированных (или формулировка более абстрактного понятия) и связывание всех значимых категорий с ней и друг с другом для создания четкой линии аналитической истории изучаемого феномена (может быть изображена в виде интегрирующей все категории диаграммы).

Таким образом, по мере интерпретации частной информации о прожитой жизни исследователь описывает и структурирует данные в социологических понятиях, а затем формулирует гипотезы, вытекающие из конкретного социально и исторически контекстуализированного жизненного опыта. Подобная техника не ведет к генерализации, но помогает увидеть все разнообразие форм протекания того или иного общественного процесса, которые кажутся стандартными в рамках массового обследования. Методика «обоснованной теории» позволяет переходить от нарративов личного опыта, спровоцированных вопросами исследователя, к «высказываниям, претендующим на типологическую плотность» в релевантном для темы исследования фокусе (категории родительства, семьи, образования, профессии и т.д.), с помощью следующих шагов [Устная история…, 2004, с.223-253]:

1) разбиение нарратива на секвенции;

2) уплотнение секвенций до кодов и «конденсация типологических структур биографического пути» до момента насыщения тезауруса кодов;

3) оценка частоты встречаемости кодов и их ранжирование от наиболее до наименее упоминаемых;

4) переформулирование кодов, которые пересекаются по смыслу, в более общие коды (например, для кодов «невыход замуж» и «развод» общей является ситуация одиночества);

5) дифференциация полученных кодов на «семантические ядра» (например, «комплекс проблемной частной сферы», «комплекс нереализованного образовательного и/или профессионального пути», «комплекс неудовлетворенности жизненным проектом») и периферийные по отношению к ним коды (код роли домохозяйки частично входит в «комплекс удовлетворенности жизненным проектом», но не покрывается им целиком);

6) описание коллективного биографического опыта как совокупности сформулированных кодов.

«Качество» «обоснованной теории» оценивается по следующим критериям: 1) надежность, достоверность и вероятность данных; 2) состоятельность и ценность теоретических формулировок; 3) адекватность исследовательского процесса; 4) эмпирическое обоснование выводов [Васильева, 1996, с.64]. Для выработки «обоснованной теории» необходимо совместное обсуждение текста, так как групповой анализ способствует интеграции кодовых понятий в гипотезы и повышает теоретическую чувствительность исследователей. Например, мини-теория факторов успешной/неуспешной социально-экономической адаптации жителей Самарской области была сформирована в ходе коллективного анализа текстов нарративных интервью по методике «обоснованной теории», причем в результате обсуждения априорные коды информантов «тогда», «все» и «мы», «нормально» были преобразованы, соответственно, в «тогда и сейчас», «мы-другие» и «уровень притязаний» [Готлиб, 2002, с.263_266].

В последние годы методика кодирования транскриптов подвергается критике за то, что «вырывает слова из контекста и тем самым теряет выраженный в нем жизненный опыт» [McCormack, 2000, p.283] (речь идет о так называемом «кризисе репрезентации»). Процедура разбиения нарратива на секвенции и, далее, на фразы (которые могут состоять всего из двух-трех слов), а затем их реорганизация под выделенными ключевыми кодами основана на убеждении, что нарративы слишком длинны и сложны, поэтому их проще понимать, если они сегментированы. Конечно, подобные манипуляции сами по себе не гарантируют полного понимания нарратива - по сути, так исследователь конструирует «искусственное» повествование, которое может значимо отличаться по смыслу от первоначального. Выходом из «кризиса репрезентации» стало «интуитивное, эмоциональное, историчное, поэтичное и эмпатическое» отношение исследователей к информанту, выразившееся, в частности, в том, что социологи стали включать транскрипты интервью в свои отчеты и статьи.

Как показывает практика работы с нарративами личного опыта, в социологии вполне возможно сочетание разных аналитических приемов в одном исследовательском цикле. Так, например, для изучения особенностей социализации детей с диагнозом умственной отсталости в школах-интернатах Е.Р. Ярская-Смирнова [1999] предложила метод прочтения нарративов в «метафоричной интеракционистской манере», который объединяет в себе сценарный подход и метод «обоснованной теории». На первом этапе исследования проводилось неструктурированное чтение повествований детей: исследователи не знали, кто и когда написал тексты, - их задача заключалась в поиске спорных, дискуссионных моментов, доступных множественной интерпретации. В четырех группах по 4-5 человек один участник зачитывал повествования вслух, остальные задавали вопросы о наиболее существенных моментах текстов, кто-то делал записи в таблице «что я вижу» и «что это может означать». После краткого отчета о том, что им удалось узнать, группы продолжали чтение нарративов в рамках одного из четырех сценариев социального контекста их формирования: тексты написаны детьми табора, беженцами, детьми из далекого племени или из прошлого.

После обмена результатами прочтения нарративов в рамках предложенных сценариев на третьем этапе исследования тексты анализировались с точки зрения образа социального будущего (профессии, образования), представлений о семье и гендерных идеалов авторов. Уже зная, что нарративы созданы детьми с умственной отсталостью, участники коллективной дискуссии пытались определить, из какой социальной страты выходят и какую, вырастая, пополняют респонденты. На последнем этапе работы исследователи пытались охарактеризовать социализационную норму человека со стигмой в зависимости от места и времени ее приобретения: дети, живущие в закрытых учреждениях и получающие там представление о собственной инаковости и социальной норме; дети с особенностями развития, живущие в семьях и находящиеся некоторое время в защитной информационной капсуле; взрослые, приобретающие стигму, уже зная о том, что есть норма и патология, - все они располагают разными возможностями адаптации в обществе, которое отказывает им в праве входа в мир нормальных социальных отношений и ролей.

Итак, судя по нашей условной шкале, нарративный анализ - это обозначение совокупности конкретных приемов работы с текстовыми данными, которые различаются по степени формализации и фокусу исследовательского интереса. Все они укладываются в общую схему анализа «жизненных траекторий», которая включает в себя два этапа: 1) систематизацию повествований и выбор для социальных измерений конкретных характеристик, имеющих свои временные рамки (образование, работа, брак, дети, миграция, ограничения в правах, привилегии и т.д.); 2) изучение описываемых событий с точки зрения принятия и совершения осознанных решений (действия ради осуществления целей, реализация ожиданий и т.д.) [Судьбы людей…, 1996].

После тщательного анализа конкретного биографического опыта в «социальной мозаике жизни» выделяются определенные социальные типы Тип здесь понимается как результат сложной теоретической реконструкции исследуемого множества: тип - некий объект, выделяемый по ряду критериев из всего множества и рассматриваемый в качестве его представителя. Речь идет о некоем обобщенном образе характерного явления - «типическом», т.е. можно заданным способом разбить изучаемую совокупность на группы (типология) [Татарова, 1996, с.101_102]. , обобщающие жизненное разнообразие и помогающие выйти на проблемы глобального характера (модели «социального успеха», межпоколенная трансмиссия социального статуса, гендерные аспекты социальной идентичности и т.д.). «Мы представляем себе каждого человека как тип, мысленно подводим его, наряду со всей его единичностью, под некую всеобщую категорию, причем, конечно, человек не полностью охватывается ею, а она не полностью охватывается им … мы видим в человеке не чистую индивидуальность, но тот всеобщий тип, к которому его причисляем» [Зиммель, 1994, с.105]. При построении концептуальных схем ученый неизбежно замещает реальных людей «куклами», «конструирует идеальные типы акторов» [Шютц, 2003, с.111]. Исследователь может понять смысл действий информанта именно потому, что при всей его уникальности большая часть индивидуальных смыслов типична и интерсубъективна.

Описанные выше приемы нарративного анализа укладываются и в классификацию методов интерпретации автобиографических текстов глубоких интервью [Белановский, 2001]: 1) конструирующий метод (анализ автобиографий под углом зрения изучаемой проблемы на основе некоторой социологической теории); 2) метод примеров (иллюстрирование и подтверждение тезисов/гипотез выбранными из автобиографий фрагментами); 3) типологический анализ (выявление определенных типов личностей, схем и образцов поведения в исследуемых социальных группах); 4) контент-анализ; 5) статистическая обработка (установление зависимости характеристик авторов от их позиций и от свойств социальных групп).

В целом варианты «прикладного» нарративного анализа сводятся и к двум моделям контент-анализа, выделяемым на основе различия задач исследования [Таршис, 2002, с.74-88]: традиционная частотная модель предполагает описание содержания текста в рамках уже обоснованных параметров; нечастотная - открытие «формулы» содержания текста и характеристику состояния субъекта, создавшего текст. Нечастотная модель всегда используется в авторском исполнении, ориентирована на обнаружение нового феномена и оценку его распространенности. Исходная предпосылка нечастотного контент-анализа состоит в том, что фактический объект изучения (текст) должен адекватно отражать реальный: 1) текст должен принадлежать реальному информанту; 2) текст должен быть создан без каких-либо форм давления на человека и с минимальным воздействием исследователя; 3) объем анализируемого текста должен обеспечивать реализацию цели исследования (искомый элемент структуры содержания должен попасть во включенный в анализ текст).

Таким образом, выделение нарративного анализа в отдельную область качественной социологии (как конкретной стратегии, тактики или метода исследования) оказывается невозможным не только с точки зрения теоретической интерпретации понятий, но и в плане практической работы с нарративами личного опыта. Под нарративным анализом следует понимать совокупность методов - от формального до вольного, с участием рассказчика и без него, совместимых или несовместимых друг с другом - побуждающих исследователя не торопиться с выводами, а внимательно рассмотреть текст в его целостности и одновременно детализированно (символические образы, лингвистические нюансы, тематика, явный и скрытый смыслы).

Требования к результатам анализа нарративов можно свести к двум общим, которые относятся к качественной методологии в целом: 1) аналитическое обобщение результатов нарративного анализа не снимает с исследователя ответственности за строгость представленных выводов, которая достигается отражением социального феномена с разных точек зрения, сочетанием фрагментов разнообразных исследовательских практик; 2) несмотря на отказ от теоретических предпочтений, терминологические нововведения должны осуществляться традиционно научными способами, главным образом посредством калькирования понятий «количественной» методологии. Результаты нарративного анализа не претендуют на репрезентацию рассматриваемой общности - изучение отобранных случаев проводится исключительно с целью реконструкции типов идентификационных стратегий в рамках определенных жизненных практик или ценностей. Однако никакой текстуальный анализ не допускает экспликации выводов на широкий социокультурный контекст на основании интерпретации единичного жизненного опыта - необходимо несколько нарративов, чтобы можно было сравнить различные стратегии людей, принадлежащих к одной и той же социальной среде.

Критерии валидности нарративного анализа

Исследователи предлагают четыре критерия валидности нарративного анализа [Ярская-Смирнова, 1997]: 1) критерий убедительности - убедительность больше там, где теоретические положения подкрепляются свидетельствами информантов и предлагаются альтернативные варианты интерпретации данных; 2) критерий соответствия - если реконструкция смысла узнаваема для респондентов, то соответствие считается достигнутым; 3) критерий связности - а) глобальная связность характеризует общие цели рассказчика; б) локальная связность относится к тому, на что рассказчик пытается влиять в самом повествовании и какими лингвистическими средствами; в) тематическая связность подразумевает связность содержания; 4) критерий прагматического применения показывает, становится ли данное исследование основой для других работ.

Валидизация нарративного анализа, как и любой интерпретативной работы, не может быть сведена к набору формальных правил или стандартизированных технических процедур. Для обеспечения валидности данных, подверженных стилизации со стороны исследователя, необходимо «постоянно возвращаться к транскрипту интервью для контроля над аутентичностью интерпретаций» [Судьбы людей…, 1996, с.237]. Главным условием валидизации результатов нарративного анализа является соблюдение «правила триангуляции» - повышение надежности выводов путем идентификации изучаемого феномена на пересечении различных методов сбора и анализа информации, перспектив различных участников изучаемой ситуации, интерпретаций различных исследователей (полученное знание обретает конвенциональный характер), а также с помощью временной (повторные исследовательские проекты) и пространственной (сравнительные исследования) триангуляции данных [Готлиб, 2002, с.164; Устная история…, 2004, с.136]. Кроме того, для адекватного понимания нарратива следует рассматривать его в целостной законченности, т.е. даже секвенционный или «построчный» анализ должен сопровождаться «сквозным» просмотром повествования.

Области применения нарративного анализа

В последние годы в социологии достаточно четко обозначились те предметные области, в которых обращение к понятию нарратива стало обычной исследовательской практикой. Социология знания рассматривает научный текст как компонент литературного процесса с присущими ему жанровыми и функционально-стилистическими особенностями, чтобы выявить в нем социально институционализированную иерархию ценностей и объяснить процесс коллективного производства знания в ходе научной коммуникации [Воробьева, 1999, с.98]. Научные тексты обозначаются как нарративы (в них присутствуют рациональные и риторические элементы, буквальное и метафорическое измерение), и нарративный анализ обычно проводится с помощью контент-аналитических процедур.

Военные социологи используют нарративы для «анализа военной тематики на уровне повседневности» [Кьяри, 1996, с.248]: изучение биографических свидетельств помогло представить поражение вермахта в реальном свете, освободив этот факт от мифологизации - «экранизация «повседневной истории» в большей степени способствовала избавлению немецкой общественности от стереотипов, нежели многие исторические труды» [с.250]. Понятие нарратива в данном случае обозначает любые биографические данные (записки, документы, дневники, письма, разговоры и т.д.), подчеркивая субъективный характер изучаемого материала.

Исследователи в области массовой коммуникации рассматривают новости как нарратив [Дерябин, 1998], поскольку в них можно выделить главных и второстепенных действующих лиц, «героев» и «злодеев», а также последовательно развивающееся действие, которое соответствует привычным для аудитории сценариям и имеет начало, середину, конец и маркированные драматические повороты в сюжете. Нарративный анализ новостей - это изучение задействованных в них нарративных стратегий (анекдот, сказание, притча) и коммуникативных компетентностей зрителя (рекреативной, регулятивной). Он позволяет понять, как новостному жанру удается сохранять соответствие критериям объективности и непредвзятости, одновременно выполняя функции идеологического медиума: идеологически оформленное освещение событий достигается с помощью риторических приемов избирательного умалчивания, акцентирования и дозирования информации [Franzosi, 1998, p.531].

Так, исследования освещения забастовок английской прессой и телевидением показали, что причины забастовок упоминаются лишь вскользь, а акцент делается на их разрушительных экономических последствиях. Анализ освещения деятельности радикальных групп обнаружил те же механизмы систематических смещений - описывалось протестное поведение групп, а не предлагаемые ими идеи и определения ситуации. Контент-анализ новостного «обрамления» бомбежек Косово в ключевых американских средствах массовой информации показал, что сложные социально-политические события в рамках югославского конфликта были упрощенно представлены как «преступления против человечества», а на Милошевича был наклеен «ярлык» жестокого и демонического исторического персонажа, аналогичного Гитлеру [Vincent, 2000]. Несмотря на то, что американское общество было разделено на противников бомбежек, шокированных актами насилия в отношении мирных жителей, и сторонников «гуманитарной интервенции», одобряющих военное вмешательство США, новостной дискурс отражал только последнюю точку зрения, следуя официальным идеологическим диспозициям.

Не только оценочные высказывания, объясняющие, зачем рассказывается история и в чем ее суть, но и сама нарративная структура новостей (связывание событий в логическую последовательность, структурирование действий в терминах мест и людей) помогает аудитории атрибутировать действующим лицам события определенные мотивы, облегчает придание смысла изначально фрагментированным и случайным наблюдениям. Таким образом, обращение к понятию нарратива в социологическом анализе массовой коммуникации упрощает работу с новостным материалом в структурном и содержательном плане.

Современные исследования бедности [Ярошенко, 1994] рассматривают этот социальный феномен не столько как отсутствие дохода, сколько как стиль жизни: низшие слои населения в условиях постоянной нужды вырабатывают особые установки, ценности и устойчивые модели поведения, которые социально наследуются и подчеркнуто отличаются от общепринятых. Выявление содержательных характеристик субкультуры бедности достигается посредством нарративного анализа - понятие «бедный» не является чисто структурным (социально-стратификационным), а включает в себя субъективные ощущения принадлежности к «безвластной» и «безгласной» категории граждан. Поскольку «слова являются отправной точкой при описании нашей социальной реальности, лингвистические сети служат способом конструирования нашего мира» [Коетцы, 2002, с.28], анализ нарративов личного опыта позволяет бедным декларировать свои взгляды и участвовать в постановке конкретных целей общественного развития - рассказчики выступают в роли «экспертов» собственной жизни, объясняющих, как они стали тем, кто они есть, и как переживают свое теперешнее состояние. Использование нарративов помогает «услышать» неуслышанные голоса и «увидеть» скрытые области жизненного опыта бедности, связанные со способами организации повседневных практик.

В рамках гендерной социологии нарративы личного опыта привлекаются, в первую очередь, для характеристики особенностей женской профессиональной карьеры. Например, в рассказах достигших профессиональных высот женщин доминируют следующие тематизации [Устная история…, 2004, с.39_89]: 1) мотивация старта наверх (значимая позитивная или отрицательная ориентация на отца, желание реванша у судьбы, эстафета от матери к дочери); 2) биографический опыт в советское время (растворение личного в коллективном, механизмы карьерного роста, «стеклянный потолок» - невидимые барьеры на пути к социально-профессиональным вершинам); 3) адаптация в постсоветский период (новый виток самореализации или сохранение статусной позиции). Анализ нарративных интервью позволяет выделить несколько стратегий совмещения семьи и карьеры: наиболее оптимальна стратегия «поиска баланса» (признание равнозначности работы и семьи и стремление к равному распределению обязанностей в семье); позитивная, но маргинальная стратегия - «ответственное материнство» (приоритет семьи, но гармоничное сочетание профессионального развития и материнства); инструментальная по отношению к семье стратегия «манипуляторши» (жизненный приоритет - профессиональный рост - достигается за счет мужа-кормильца) и т.д.

В социологии семьи нарративы личного опыта привлекаются для реконструкции истории семьи на протяжении нескольких поколений в рамках меняющегося социального контекста. Важно показать не только типичность стратегий выживания в новых социально-экономических и исторических условиях, но и их индивидуальность как «частного проявления социально-типичного» [Судьбы людей…, 1996, с.11]. Например, конкретный опыт создания семейных коммуналок как способ недопущения вторжения «чужих» в частное жилищное пространство в период санкционированной государством политики расселения уникален, но репрезентирует одну из типичных стратегий социальной адаптации и реинтеграции в новое общество представителей сметенных революцией 1917 г. социальных слоев - использование личных связей (другие стратегии - использование высокого образовательного и профессионального статуса и территориальная мобильность) [с.245-263]. Обращение к нарративам личного опыта здесь обусловлено тем, что «культурная память перешагивает через эпохи и поддерживается нормативными текстами, а коммуникативная память связует поколения через устно передаваемые воспоминания» [Устная история…, 2004, с.14]. Обычно история семьи реконструируется через жизненные траектории представителей разных ее поколений, отраженные в биографических повествованиях членов семьи.