Размещено на http://www.allbest.ru/

Российский университет дружбы народов

ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА НАРРАТИВНОГО АНАЛИЗА В СОЦИОЛОГИИ

И.В. Троцук

Москва - 2006

В монографии рассматривается проблема определения «статуса» нарративного анализа в социологии с точки зрения возможностей его практического применения. Для этого систематизированы исходные философские, психологические, лингвистические и историографические предпосылки аналитической работы с нарративами личного опыта в широкой междисциплинарной перспективе; обозначена позиция нарративного анализа в структуре методического арсенала социологического исследования; предложено «операциональное» определение нарративного анализа и возможные алгоритмы его реализации; представлен вариант упорядочения конкретных приемов аналитической работы с нарративами по степени их относительной формализации.

Издание предназначено для социологов, студентов магистратуры и аспирантов, и широкого круга заинтересованных читателей.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

ГЛАВА 1. НАРРАТИВ КАК МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЙ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ КОНСТРУКТ В СОВРЕМЕННОМ СОЦИОГУМАНИТАРНОМ ЗНАНИИ

ГЛАВА 2. ЛОГИКА ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ПОНЯТИЯ «НАРРАТИВ» В СОЦИОЛОГИИ: ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

ГЛАВА 3. НАРРАТИВНЫЙ АНАЛИЗ В ПРАКТИКЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

БИБЛИОГРАФИЯ

ПРИЛОЖЕНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предисловие призвано представить содержание книги в достаточно широком контексте, объяснив причины возникновения темы и задав некий «верный» вектор ее восприятия читателем. В качестве основной причины появления книги выступает, вероятно, желание автора разобраться в том, что же представляет собой столь дивно звучащее словосочетание «нарративный анализ», но не в общенаучном масштабе, а применительно к своей профессиональной области - социологии. Уже, по крайней мере, лет десять-пятнадцать понятия «нарратив» и «нарративный анализ» являются модными, но не имеют точного определения и используются достаточно произвольно в различных значениях в разных контекстах. В этом смысле автор не является единственным создателем представленного текста - его написание основано на анализе уже существующих источников теоретико-методологического плана и результатов социологических исследований различной тематики. Что же касается навязывания читателю нужного восприятия текста, то эта задача нереализуема. Непокорный читатель всегда склонен понимать информацию иначе, чем планировал автор: последний полностью теряет контроль над содержанием работы, но это и прекрасно - как сама тема, так и ее раскрытие предлагают читателю поразмышлять над категориальным аппаратом современного социологического знания в междисциплинарной перспективе, приглашая к альтернативным трактовкам.

Восьмидесятые годы ХХ века ознаменовали собой начало «нарративного поворота» [Трубина, 2002] - его лейтмотивом стало утверждение, что функционирование различных форм знания можно понять только через рассмотрение их нарративной, повествовательной, природы. Это положение дополнило требование «лингвистического поворота» считать исследования в области социальных, политических, психологических и культурных проблем языковыми. В итоге понятие нарратива оказалось в центре внимания не только нарратологии, специальной, ему посвященной дисциплины, но и за ее пределами, - как в социально-гуманитарных, так и в естественных науках: «в медицине, праве, истории, историографии, антропологии и психотерапии нарративы составляют продукты научной деятельности; в философии, культурологии, теологии - скорее поглощаются и перемалываются в аналитических жерновах» [Franzosi, 1998, p.518].

Исследователи в сфере нарратологии (Ж.М. Адам, Ж. Женетт, Т. Павел, Ш. Римон-Кеннан, Дж. Принс и др.) связывают факт значительного увеличения «нарративных» исследований с осознанием важности повествований в человеческой жизни - они сосредоточены не только в литературных текстах и повседневном языке, но и в научном дискурсе. Практики композиции и репрезентации исследуются в «музыкологии», художественной критике и киноведении; способы достижения различными видами власти собственной легитимации через нарративы - в культурологии; нарратологические объяснительные схемы используются в психологии для изучения памяти и понимания; в философии и социологии науки изучение условностей повествования привлекается для обоснования риторической природы научных текстов. Интерес к нарративу объясняется, в первую очередь, его способностью «давать выход стремлению человека к самомоделированию, дарить ему опыт непривычной податливости мира и ощущение безграничного потенциала собственного саморазвития» [Семейные узы, 2004, с.62].

Большая часть работ, посвященных нарративному анализу, носит междисциплинарный характер, что связано с социально-философским осмыслением феномена нарративизации научного знания. Его основания изложены в работах Х. Абельса, Ф. Анкерсмита, Р. Барта, В.В. Бибихина, И. Брокмейера и Р. Харре, П. Бурдье, И.А. Бутенко, А.В. Воробьевой, К. Гирца, В.И. Дудиной, Г.И. Зверевой, Н.Е. Копосова, А.М. Кузнецова, Ж._Ф. Лиотара, Н.С. Рябинской, Э. Свидерского, В.Н. Сырова. Ключевые методологические параметры разработки нарративной проблематики в рамках специальной лингвистической дисциплины, нарратологии, суммированы в работах И.С. Веселовой, В. Лабова и Дж. Валецки, Л. Лёфгрена, Дж. Манфреда, Е.Г. Трубиной. Лингвистические трактовки нарратива дополняет нарративная психология, представленная работами Т. Сарбина, К. Гергена, М. Росситера, в которых нарратив рассматривается как теоретический подход и метод («кейс-нарратив»), позволяющий оценивать и переструктурировать самоидентичность человека.

Традиционное название нарративного анализа «сюжетный» анализ говорит о том, что изначально он основан на принципах структурного рассмотрения текста, выдвинутых в начале ХХ века представителями структуралистского направления в лингвистике (Р. Барт, К. Леви-Строс, Ц. Тодоров). Известный своими нарратологическими изысканиями лингвист В. Лабов считает нарративный анализ «побочным продуктом» своего социолингвистического исследования афро-американского диалекта в Южном Гарлеме начала 1960-х годов. Лабов сформулировал принципы структурного анализа нарратива, которые были развиты Ф. Анкерсмитом, Д. Хейзом и Р. Мелло. В целом отечественные исследователи по преимуществу занимаются проблемами аналитической работы с нарративами личного опыта, тогда как зарубежные авторы понимают нарративный анализ значительно шире - как работу с любыми законченными повествованиями в форме объективированного текста (например, с публикациями в средствах массовой информации).

Сегодня социологи обращаются к нарративу (и нарративности) как определяющему методологическому принципу познания индивидуальных и социальных практик. Но, несмотря на широкое использование понятий «нарратив» и «нарративный анализ» в рамках эмпирических социологических исследований, они до сих пор не получили однозначной теоретической и операциональной интерпретации как в формальном, так и содержательном отношении. Работ, посвященных комплексному теоретико-методологическому анализу данных понятий в социологии, практически нет - исключение составляют исследования Е.Р. Ярской-Смирновой и Р. Францози. В основном понятия нарратива и нарративного анализа используются в публикациях по результатам социологических исследований различной тематики (оценка потенциала социально-экономической адаптации населения, выявление риторического измерения научных текстов и сообщений средств массовой информации, показ гендерного измерения профессиональных карьер, реконструкция истории семьи/поколения или жизненных стратегий одиноких, «социально нетипичных» людей и т.д.). Нарратив здесь выступает как синоним секвенций транскриптов качественных интервью, а нарративный анализ - как обозначение приемов аналитической работы с подобными текстовыми данными.

Хотя рассматриваемые понятия сегодня стали практически общеупотребительными, их «статус» в социологии не очевиден и не определен. Нарратив как лингвистический, культурный и социальный феномен лежит в основе качественного социологического подхода, однако до сих пор не стал предметом специального систематического теоретико-методологического исследования, несмотря на то, что «нарративы просто напичканы социологической информацией, а большинство эмпирических данных в социологии имеют нарративную форму даже результаты анкетного опроса часто скрывают за числами значимые нарративы» [Franzosi, 1998, p.518]. Более того, многие западные исследователи считают, что понятие «качественное исследование» должно быть заменено на «нарративное исследование», что подчеркнет многомерность и гетерогенность анализируемых феноменов, а также выполнение полевым исследователем одновременно целого ряда функций - автора, редактора и рассказчика.

В свете всего вышесказанного автор попытался оценить возможности и ограничения применения нарративного анализа в социологии, рассмотрев его в широкой междисциплинарной перспективе. Для решения поставленной задачи в монографии представлены особенности разработки нарративной проблематики в значимых для социологической трактовки нарратива областях знания (философии, лингвистике, психологии и истории); обозначены методологические основания нарративизации социологического знания (формирования «нарративной социологии»); дано определение нарратива в соотношении с контекстуально близкими ему понятиями «наивной литературы», метанарратива и дискурса; проведено сопоставление нарративного анализа с иными вариантами текстологического анализа; определено положение нарративного анализа в рамках качественного подхода; систематизированы конкретные варианты реализации нарративного анализа в социологическом исследовании; обозначены ключевые критические замечания в его адрес.

Безусловно, автор не претендует на полный и исчерпывающий анализ нарративной проблематики в социологии - это недостижимая цель для отдельно взятого исследования одного человека. Автор просто попытался очертить и структурировать то проблемное поле, которое оформляет понятия нарратива и нарративного анализа в социологических исследованиях, создав тем самым основу, с одной стороны, для дальнейших научных изысканий по нарративной проблематике, с другой - для выбора конкретных аналитических приемов работы с текстовыми данными социобиографического характера.

ГЛАВА 1. НАРРАТИВ КАК МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЙ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ КОНСТРУКТ В СОВРЕМЕННОМ СОЦИОГУМАНИТАРНОМ ЗНАНИИ

Прежде чем говорить о нарративе как междисциплинарном конструкте, необходимо обозначить теоретико-методологические основания «нарративного поворота». В качестве первого из них выступает отказ науки от мечты об исчерпывающем знании [Пригожин, 1991] - принятие идеи нестабильности, исключение детерминизма и признание темпоральности создают новое отношение к миру, предполагающее сближение деятельности ученого и литератора. Литературное произведение предлагает читателю открытое для многочисленных вариантов развития сюжета описание исходной ситуации. В современной науке вырисовываются аналогичные контуры рациональности: «нарративное знание выражено в различного рода повествованиях ... не придает большого значения вопросу своей легитимации, подтверждает само себя через передачу своей прагматики и потому не прибегает к аргументации или приведению доказательств … соединяет непонимание проблем научного дискурса с определенной толерантностью к нему» [Лиотар, 1998, с.69-70]. Отличие нарративного от традиционного научного знания состоит в том, что элементами первого являются высказывания, а второго - части высказываний, теоретические понятия [Анкерсмит, 2003a, с.162].

Во-вторых, это перенос интересов науки с анализа объективных социальных явлений на исследование субъективности «в связи с осознанием человека как активного социального субъекта, под влиянием которого осуществляются основные преобразования как в макро-, так и в микромире» [Бутенко, 2000, с.3]. Основной трансформацией ХХ века стало обретение человеком личной сферы, индивидуализация каждой судьбы - в итоге, как отмечает Э. Гидденс, прежние междисциплинарные границы в социальных науках утрачивают былую четкость, а взаимодействие социальных и гуманитарных наук в изучении человека становится особенно тесным [1993]. Согласно М. Фуко, «наука о человеке возникает только там, где мы рассматриваем тот способ, которым индивиды или группы представляют своих партнеров по производству или обмену; тот способ, посредством которого они выявляют, скрывают или теряют из виду само это функционирование и свое место в нем; тот способ, которым они представляют себе общество, в котором функционирование осуществляется; тот способ, которым они интегрируются в это общество или изолируются от него, ощущая себя зависимыми, подчиненными или же свободными» [Фуко, 1994, с.372]. Нарративы индивидуального опыта позволяют «видеть», описывать и понимать эти «способы».

В-третьих, это трактовка сознания как совокупности текстов, признание возможности множественной интерпретации каждого текста и видение общества и культуры как единства размытых, децентрированных структур в постмодерне. Для рассмотрения нарративной проблематики постмодерн примечателен в силу двух причин [Кузнецов, 2000, с.56-57]: 1) он предельно обострил проблему текста, указав на принципиальную невозможность его однозначной оценки, и проблему познания, отметив опосредованное отношение текстовой реальности к «отображаемому» внешнему миру; 2) своей размытостью и неопределенностью обозначил проблему человека - поскольку множество людей порождает множество интерпретаций, «вместо построения теоретической модели средствами собственного языка и следуя путями уже заданных правил, исследователю предстоит изучить социальный мир в его фрагментарном состоянии» [Добрякова, 2001, с.46-47]. «И отраженная в тексте действительность, и создающие текст авторы, и исполнители текста (если они есть), и слушатели-читатели, воссоздающие и, тем самым, обновляющие текст, равно участвуют в создании изображенного в тексте мира» [Бахтин, 2000, с.187-188]: нельзя отождествлять изображенный мир с действительным (наивный реализм), а автора-творца произведения с автором-человеком (наивный биографизм) - текст и изображенный в нем мир обогащают действительность, а реальный мир обновляет текст в творческом восприятии слушателей-читателей.

В методологическом плане постмодерн сформулировал метод текстологического исследования (деконструкцию), предполагающий выявление внутренней противоречивости текста и скрытых в нем «остаточных смыслов» (неосознаваемых стереотипов) [Огурцов, 2001], а также изменил позицию ученого: «с одной стороны, он призван научно изучать общественное бытие и сознание, с другой - он сам является членом изучаемого общества … и его процедуры интерпретации лишь частично оказываются строго логичными и научными, а в основном опираются на неявное знание, которое он разделяет с остальными членами своего общества» [Социальные процессы…, 2000]. Если раньше ученый считался сторонним, объективным наблюдателем, то сегодня он включен в социальное и лингвистическое конструирование повседневной жизни: «постмодернизм требует сомнений в истинности любой теории, техники и метода … каждый может выстроить мост между наукой и литературой и пройти по нему» [Richardson, 2002, p.416]. Это позволило постмодерну утверждать неизбежность многовариантного и бесконечного интерпретативного процесса и эпистемологический приоритет обыденного знания, основной формой которого является нарратив.

В-четвертых, это развитие семиотического подхода и семиотических исследований, в рамках которых текст определяется как продукт письма (создается интенцией пишущего), а произведение - как продукт чтения (создается интенцией читающего). Интерпретация читателя предполагает внесение в текст соответствующих опыту человека пресуппозиций, выявление коннотаций и установлений референций к определенной системе культурных кодов. Сегодня сложно говорить о возможности общих оснований для всех направлений семиотики, поскольку не обозначена суть семиотического подхода, не выделены критерии строгости семиотических понятий (синонимично употребляются последовательности выражение-знак-обозначающее-означающее-имя и обозначаемое-денотат-предмет-объект-вещь), не решена проблема дисциплинарных оснований семиотики (логика, языкознание, психология, культурология, «теория деятельности» и т.д.) [Розин, 2000, с.66-67]. Тем не менее, для нарративного анализа приоритетное значение имеет не семиотика знака (логическое направление, где знак рассматривается безотносительно к акту коммуникации), а семиотика языка (лингвистическое направление), где знаковость, семиотичность, является производной от коммуникативного процесса [с.68].

И, в-пятых, это лингвистический поворот, или тенденция рассматривать факты как «репрезентации» дискурсивных механизмов [Копосов, 1997, с.37]. Методологическая основа лингвистического поворота была заложена аналитической философией, отождествившей реальность и текст и сместившей фокус внимания исследователей от анализа социальных ценностей и норм к проблемам производства значения: «практически вне зависимости от того, какие именно проявления человеческой природы интересуют исследователя, рано или поздно он обнаружит, что исследует проблемы, связанные с «языком и коммуникацией» [Журавлев, 1996, с.86]. Сама человеческая жизнь начинает рассматриваться как «автолингвистический феномен», форма, которая логически «разворачивается» благодаря различению уровней (жизненных этапов) [Lцfgren, 1981]. «Лингвисты первыми поняли, откуда следует начать, если мы хотим предпринять объективное исследование человека, перестали ставить телегу впереди лошади и первыми признали, что, прежде чем создавать историю объекта … следует очертить его границы, определить и описать его» [Квадратура смысла…, 2002, с.155]. В итоге «текстово-лингвистическая парадигма» переместила центр тяжести исследований от массовых к индивидуальным образованиям, благодаря чему «человечество близко к тому, дабы впервые реально представить себя во всем своем физическом, гендерном, возрастном, культурном, этническом и социальном многообразии» [Кузнецов, 2000, с.58-60].

Таким образом, проблема взаимоотношений между нарративом и жизнью, или выявление специфически нарративных способов осмысления мира, особого модуса бытия человека, в последнее время стала предметом повышенного междисциплинарного интереса. История, например, изучает наше представление об историческом времени как зависимое от тех нарративных структур, которые мы налагаем на опыт. Для обоснования теории личности/идентичности психология обращается к концепции текстуальности мышления, утверждая самоорганизацию сознания человека по законам художественного текста. Лингвистический поворот в философии позволил осознать то, что любая текстуальная формулировка неизбежно лингвистически относительна и семантически недетерминирована, т.е. тексты - не зеркало действительности, а медиаторы между ней и читателем, старательно продирающимся через дословный и метафорический смыслы фраз. Поэтому, прежде чем говорить о нарративном анализе в социологии, необходимо рассмотреть значимые для социологической трактовки методологические подходы к определению нарратива, оформившиеся в философии, лингвистике, психологии и исторической науке, учитывая, что базовое понимание нарратива - это всегда калька с английского языка - «устный или письменный рассказ о чем-либо» The Oxford Paperback Dictionary: Third Edition / Compiled by J. M. Hawkins. Oxford, 1988..

Философский подход к трактовке нарратива: ключевые понятия

Современная философия видит особенность отношений человека с миром в том, что субъект описывает их посредством разнообразных языковых форм, раскрывающих внутренние причины его поведения. Всё, что человек говорит о своих действиях и связанных с ними убеждениях и желаниях, укладывается в рамки его социальных и индивидуальных практик и составляет «бытие личности». Посредством нарратива мы придаем практикам форму и смысл, упорядочиваем наш опыт темпорально и логически, выделяя в нем начало, середину, конец и центральную тему. Нарративы повсеместны как механизм организации человеческого опыта, локальны - в силу исторически конкретных путей их восприятия, обладают социальной инструментальностью и прагматическим потенциалом [Трубина, 2002].

Философия трактует нарратив как способ обретения человеком идентичности - в нарративе рассказчик «объективирует собственную субъективность» [Янков, 1997, с.7]. Но нарратив не только средство самоидентификации, но и способ достижения неких социальных целей, поэтому на практике он принимает ограниченное число элементарных функциональных форм, различающихся ориентацией во времени и общей оценкой событий [Socor]: «нарратив стабильности» связывает события, образы или понятия так, что индивид не становится «хуже» или «лучше», а остается прежним (его самоидентификация не изменяется); «нарратив прогресса» характеризуется оценкой событий или роли рассказчика как желаемых и одобряемых, «нарратив регресса» - наоборот.

Наиболее последовательную концепцию нарратива в философии, интересную с социологической точки зрения, разрабатывают И. Брокмейер и Р. Харре [2000]. Они определяют нарратив как самую общую категорию лингвистического производства, которая «слишком часто используется так, как если бы она была лишь словом для обозначения некоторой онтологии. Однако это понятие должно использоваться скорее как выражение ряда инструкций и норм в различных практиках коммуникации, упорядочивания, придания смысла опытам, становления знания … как конденсированный ряд правил, включающих в себя то, что является согласованным и успешно действующим в рамках данной культуры» [с.36]. Нарратив не онтологическая сущность, а обозначение набора инструкций, позволяющих интегрировать любой индивидуальный случай в некий обобщенный и культурно установленный канон: «нарративы действуют как чрезвычайно изменчивые формы посредничества между личностными и обобщенными канонами культуры, т.е. являются одновременно моделями мира и моделями собственного «я» [с.38]. Иными словами, «быть человеком - значит рассказывать истории самому себе и окружающим, чтобы выразить свои эмоции и мнения относительно того, каким должен быть этот мир, и репрезентировать свою идентичность и общество» [Fraser, 2004, p.180]. Рассказывание историй помогает людям организовать собственный жизненный опыт в значимые эпизоды, соответствующие принятым в данной культуре модусам причинности и репрезентации. В этом смысле нарративы - интегральная часть человеческой культуры как ансамбля наших историй о самих себе.

Однако следует помнить, что индивиды далеко не всегда оперируют навязываемыми ими культурой типами и содержанием нарративов, - своими повествованиями мы можем как поддерживать, так и протестовать против доминирующих социальных практик [Franzosi, 1998; Riessman, 2003]. События нарративов не всегда выстраиваются линейно-хронологически именно потому, что по мере накопления опыта и воспоминаний возникают новые смыслы и интерпретации прошлого, которые изменяют как самооценку человека, так и степень его согласия и встроенности в существующий социальный порядок [Робертс, 2004, с.12].

Для социологической трактовки нарратива важна рассматриваемая в философии проблема смысла и контекста. Во-первых, словам, предложениям и текстам присущ смысл, который проявляется во взаимоотношении слова/предложения/текста с контекстом их появления. Во-вторых, смысл события, описываемого и обозначаемого словом, предложением, текстом, существует до, вне и независимо от них. Поиски ответов на вопросы, обладает ли слово, предложение, текст смыслом лишь в определенном контексте, чем отличается их смысл от смысла описываемого ими события, что происходит с их смыслом при переходе к другому контексту и каков смысл самого контекста осложняются наличием следующих «преград» [Аронов, 1999, с.134-136]: 1) многозначностью понятия «смысл» и неправомерным отождествлением смысла слова/предложения/текста и смысла события; 2) способностью текста по-разному выступать в различных контекстах (текст может иметь математический, физический, философский смыслы, но они не порождаются математиком, физиком, философом, а обнаруживаются за привычными языковыми смыслами в различных контекстах); 3) рассуждениями о неких особых «смыслопорождениях» - казалось, что «постмодернизм показал возможность деконструкции смыслового ряда привычных, классических текстов … что привело к порождению новых культурных смыслов» [Бак, Кузнецова, Филатов, 1998, с.144], но в действительности подобная деконструкция ведет не к порождению новых, а к обнаружению тех культурных смыслов, которые уже содержались в классических текстах до, вне и независимо от деконструкции их смыслового ряда («новизна» здесь обусловлена незнанием); 4) мнением, что слово, предложение, текст могут терять смысл, будучи, например, заимствованы новой теорией из старой, - но их смысл сохраняется, просто он неадекватен за пределами области своей применимости; 5) мнением, что слово приобретает значение лишь в определенном контексте - но слово обнаруживает только соответствующее значение, отличающиеся от тех, которые оно демонстрировало вне этого контекста.

В целом тема нарратива синтезировала два открытия современной философии: тему времени и тему языка [Сыров, 1999]. Открытие темпоральности состоит не в фиксации конечности человеческого существования или необратимой последовательности времени, а в продуктивном рассмотрении времени как структуры или условия конституирования любых форм человеческой жизни (текстов, институтов, действий и т.д.). Темпоральность подразумевает интеграцию прошлого, настоящего и будущего в рамках нарратива, что дает индивиду ощущение протяженности жизни во времени, необходимое для самоидентификации [Rossiter, 1999, p.62]. Текстовое время имеет три темпоральные основы [Шевченко, 2003, с.38]: объективную (календарную), концептуальную (событийную) и перцептивную (эмоционально-экспрессивную). Временное измерение препятствует «вещному закрепощению социального измерения» [Луман, 2004, с.53]: в каждый следующий момент времени другие люди могут наблюдать предметное поле совершенно иначе (его смысл получает временную мобильность). Интерес к языку проявился в анализе любого типа объектов как знаковых систем: слово стало пониматься не только как знак оторванности от действительности (всё - лишь слова) или ее часть (произнесение слов - часть нашего существования), а как способ выражения и производства действительности. Являясь темпорально организованным повествованием, нарратив объединяет в себе оба этих аспекта.

Лингвистическая парадигма текстового анализа

В начале ХХ века под влиянием работ Ф. де Соссюра, противопоставившего совокупность неписаных правил языка их актуальному использованию в речи, в лингвистике произошла структуралистская революция (К. Леви-Строс, Р. Барт, Ж. Лакан, М. Фуко и др.): «в лингвистике, как и в политической экономии, мы сталкиваемся с понятием значимости, … системой эквивалентностей между вещами различной природы: в политической экономии - между трудом и заработной платой, в лингвистике - между означаемым и означающим» [Соссюр, 1977, с.112-113]. Лингвистика XIX века занималась, преимущественно, изучением происхождения слов, прослеживая историю их изменений во времени (главную роль играли филология и этимология). На первом этапе становления лингвистических исследований внимание ученых было сосредоточено на грамматических аспектах языка вне его повседневного использования; на втором этапе, завершившемся к 1900 году, акценты были смещены от грамматики к филологии - к проблемам использования слов в текстах в различные исторические периоды. Таким образом, до Соссюра лингвистика изучала конкретное слово, автора или текст, но не язык в целом. Соссюр сконцентрировал внимание на изучении языка как системы структурных отношений, показав, что смысл слова не является следствием исторической трансмиссии, а формируется синхронно через отношения с другими словами, использовав для этого метафору шахмат: исторические изменения материала, из которых изготовлены шахматы, не влияют на «значение» фигур - оно определяется ролью каждой фигуры в игре в целом и по отношению к другим фигурам [Кюглер, 2005, с.52].

Согласно Соссюру, язык универсален (это коллективное социальное явление, которое позволяет нам говорить), речь индивидуальна (в разговоре мы обладаем определенной степенью личной свободы). Но, хотя каждый индивид говорит по-своему, в научном анализе языка нас интересуют «не индивидуальные различия, а социальный факт, подчиненный общим правилам, совершенно не зависимым от индивидуальности говорящего» [Кассирер, 1998, с.584]. Новый подход превратил лингвистику из исторической и описательной науки в теоретическую и высоко формализованную: «структурный метод исследования означает, что в исследуемом объекте смысл зависит от расположения частей» [Декомб, 2000, с.84]. Иными словами, «литературное суждение всегда определяется тем целым, которому оно принадлежит, так что даже само отсутствие системы - особенно когда оно возводится в ранг кредо - бывает связано со вполне определенной системой» [Барт, 2000, с.187].

К. Леви-Строс применил принципы лингвистики к анализу социальных отношений, сделав «лингвистическую аналогию» важнейшим инструментом антропологического изучения социального поведения. Даже «простые» общества имеют относительно сложные языковые системы, поскольку язык структурирован и является структурообразующим элементом культуры - человеческий разум упорядочивает опыт в виде бинарных оппозиций (верх/низ, мужское/женское, священное/профанное, внутреннее/внешнее, чистое/нечистое, свое/чужое, природное/культурное), придавая миру когнитивный порядок [Козлова, 1999a, с.7-8]. В 1950-х годах Леви-Строс впервые провел структурный анализ нарратива: рассматривая мифы как вариации нескольких основных тем, которые можно редуцировать до определенной универсальной структуры, главным в мифе он считал не его нарративное содержание, а универсальные ментальные операции по классификации и организации реальности. Соответственно, структуралистскому образу «читателя» в идеале должны быть присущи такие характеристики, как бесстатусность, бесполость, непринадлежность к классу, свобода от этничности и культурных установок, - он просто «функция» текста: «конкретное произведение интересует структурализм не с точки зрения его возможных смысловых интерпретаций, но лишь как индивидуальное воплощение универсальных повествовательных законов» [Барт, 2001, с.16].

В рамках структурализма возникло отдельное направление - нарратология, или теория повествования, которая оформилась в результате пересмотра структуралистской доктрины с позиций коммуникативных представлений о природе и модусе существования искусства [Ильин, 1996, с.74-75]. Нарратология предложила метод редукции любого текста к совокупности его структурных единиц, в качестве которых могут выступать «сферы действия», функции, определенное соотношение элементов (субъект-объект, отправитель-получатель, помощник-оппонент) или понятия «грамматического анализа» - каждая история может быть прочитана как вид распространенного предложения, по-разному комбинирующего характеры (существительные, их атрибуты/прилагательные и их действия/глаголы) [Воробьева, 1999, с.92].

На основе различения фабулы и сюжета - естественного хронологическо-логического порядка событий и той последовательности, в какой они представлены читателю в тексте, - нарратология развела понятия наррации как «акта рассказывания самого по себе», нарратива как «трехуровневой иерархии истории, текста и наррации» [Franzosi, 1998, p.520] и нарративности, повествовательности, как движения сюжета во времени от завязки до финала [Янков, 1997, с.14]. Хотя в определениях и структурировании нарратива между авторами существуют некоторые разногласия, разработанные лингвистами параметры анализа нарратива можно суммировать следующим образом: нарратив = история/фабула (основание нарратива, позволяющее отличать нарративные тексты от ненарративных) + сюжет (текст/дискурс + наррация).

Если в узком смысле нарратология - это литературная теория структуралистского толка, то в широком - теория нарратива, осмысливающая тенденции и результаты нарративного поворота и изучающая природу, формы, функционирование, правила создания и развития нарративов [Трубина, 2002; прилож.1]. Нарратология сформулировала неотъемлемые, но неочевидные характеристики повествования: 1) нарративы - основной способ придания смысла человеческим действиям через организацию кажущихся несвязанными и независимыми элементов существования в единое целое; 2) нарративы чувствительны к временному модусу человеческой жизни - они упорядочивают события, действия и переживания в единый связный временной образ, или сюжет. Нарратология рассматривает реальность как имеющую нарративный характер, поэтому, во-первых, можно применять концепты нарратологии к новым объектам; во-вторых, переописывать эти концепты в связи с распространением на новое поле исследования; в-третьих, понимать настоящее как структуру, в которой можно выделить начало-середину-конец или происхождение-осуществление-цель; в-четвертых, превращать выявленные элементы в технологии конструирования социальности [Сыров, 1999].

В ХХ веке активное изучение нарратива привело к формированию множества нарратологических теорий [Трубина, 2002]: теории русских формалистов (В. Пропп, Б. Эйхенбаум, В. Шкловский), диалогической теории нарратива (М. Бахтин), теории «новой критики» (Р.П. Блэкмер), неоаристотелианских теорий (Р.С. Грейн, У. Бут), психоаналитических теорий (З. Фрейд, К. Берк, Ж. Лакан, Н. Эбрэхем), герменевтических и феноменологических теорий (Р. Ингарден, П. Рикер, Ж. Пуле), структуралистских семиотических теорий (К. Леви-Строс, Р. Барт, Ц. Тодоров, А. Греймас, Ж. Женетт, Х. Уайт), теорий читательского восприятия (В. Айзер, Х.Р. Яусс), постструктуралистских и деконструктивистских теорий (Ж. Деррида, П. де Ман). Различные теории нарратива объединяет стремление определить фундаментальные, смыслообразующие принципы повествования. Один из ведущих теоретиков нарратива, лидирующий по количеству ссылок на его работы, Ж. Женетт, формулирует эти принципы на основе категорий грамматики глагола: «наклонение» показывает модальность нарративной репрезентации; «голос» описывает рассказчика и его аудиторию; «время» обозначает отношения между рассказом и реальными событиями и имеет двойную природу - это время нарратива и время событий, которые в нем описываются.

Структуралистские семиотические теории рассматривают «каждый внеязыковой код как функционирующий только через посредство естественного языка» [Барт, 2000, с.7]. В теоретической лингвистике понятия коннотации и метаязыка рассматриваются как взаимодополнительные: язык состоит из выражения и содержания; метаязык и коннотация - вторичные знаковые системы. Для первой язык - план содержания (на научном, лингвистическом метаязыке говорят о языке-объекте), для второй - план выражения (коннотация создает новые смыслы, присоединяя их к первичным). Р. Барт же смешивает понятия коннотации и метаязыка, считая «миф» коннотативной, но «метаязыковой» системой (первичный, языковой знак служит «формой», средством выражения нового, «мифического» смысла) [с.18-19]. Совпадение коннотативных и метаязыковых функций, по Барту, объясняется доминированием вербальных знаковых систем над любыми невербальными кодами (например, над вестиментарным - кодом одежды). Кроме того, коннотация и метаязык по сути - неистинный, отчужденный, но исторически неизбежный язык, «говорящий по поводу вещей». Заслуга метаязыка состоит в том, что в нем вещи «социализируются», обретая общественную значимость: «мифом может быть всё … наш мир бесконечно суггестивен - любой предмет может из замкнуто-немого существования перейти в состояние слова, открыться для усвоения обществом» [с.233]. Задача исследователя - срывать с вещи ложные обличья, «прорывать тошнотворную непрерывность языка», чтобы добыть истину [с.199].

Основную задачу семиотических исследований Ц. Тодоров [1983] видит в анализе риторических речевых фигур (тропов), которые позволяют вводить переносные значения: метафора основана на принципе сходства (отношении перекрещивания/интерсекции); метонимия - на принципе смежности и отношении исключения/эксклюзии, в котором оба взаимоисключающих понятия включены в некоторое более широкое целое (содержащее и содержимое, причина и следствие, производитель действия и само действие, явление и его временное или пространственное положение и т.п.); синекдоха - на отношении части и целого или рода и вида, отношении включения/инклюзии, принимающем различные формы в зависимости от того, разлагается ли целое на части или же на признаки (обобщающая и специфицирующая синекдохи). Разница между тропами и утвердительными суждениями заключена не в природе отношений субъекта и предиката, а в том, что в утвердительном суждении наличествуют оба («Все люди смертны»), а в тропе - только один (употребление слова «смертные» вместо слова «люди» - обобщающая синекдоха).

В целом структурализм демистифицировал литературу, сведя литературное произведение к конструкту, чьи механизмы поддаются классификации и анализу, и сформулировал идею о сконструированности значения - это не адекватное отражение реальности, а функция языка, который продуцирует реальность в нашем сознании [Воробьева, 1999, с.92]. Если структурализм рассматривает язык объективно, как сложную систему знаков, то антиструктурализм анализирует дискурс как явление, включающее в себя как говорящего/пишущего, так и потенциальных слушателей/читателей. Ориентируясь на другого, индивиды используют конкретные выражения в определенном социальном контексте так, что значение знаков модифицируется непостоянными социальными тонами и ценностями.

К антиструктуралистскому направлению относят теорию речевых актов, рассматривающую в качестве единиц человеческой коммуникации не отдельные слова или предложения, а многоплановые по структуре речевые действия, направленные на достижение определенных эффектов [Воробьева, 1999, с.93; Зарубежная лингвистика II, 1999, с.211]. В своих ранних работах основоположник теории речевых актов Д. Остин сформулировал концепцию «перформативных» и «констативных» высказываний: первые являются исполнением некоторого действия, вторые - описаниями, способными быть истинными или ложными [Зарубежная лингвистика II, 1999, с.212; Серль, 1999, с.99].

Пытаясь разграничить, с одной стороны, значения элементов языка и их использование в речевых актах, а, с другой - речь как действие (перформатив) и другие действия как последствия речи, Д. Остин и Д. Серль преобразовали концепцию «перформативных» и «констативных» высказываний в теорию «речевых актов» и выделили три типа таковых [Серль, 1999]: 1) локутивные акты - сами акты говорения, в которых предложение имеет определенный смысл и отнесение («значение»); структура локутивного акта включает в себя произнесение звуков (акт фонации), употребление слов, соединение их по правилам грамматики, обозначение с их помощью тех или иных объектов (акт референции), приписывание этим объектам тех или иных свойств и отношений (акт предикации); 2) иллокутивные акты - совершение действия в высказывании, которое имеет определенную «силу», внеязыковую цель (информирование, приказ, оценка, совет, извинение, аргументация и т.д.); 3) перлокутивные акты - совершение действия посредством высказывания (уверить, заставить, удивить и т.д.), причем реальные последствия речевого акта могут не соответствовать той внеречевой цели, для достижения которой он был осуществлен. В целом правила речевого поведения позволяют оформить интенции говорящего таким образом, что они будут опознаны и поняты воспринимающей стороной. Эти правила относятся к сфере социального контекста, они не регулятивны, а конститутивны, и отклонения от них могут носить как сознательный, так и ненамеренный характер. В теории речевых актов нарратив рассматривается как «прототип или единственный пример идеально оформленного речевого акта с началом, серединой и окончанием» [Калмыкова, Мергенталер, 2002; Labov, 1997].

В основе постструктурализма (или неоструктурализма) лежит сомнение в существовании «привилегированного дискурса», т.е. в возможности универсального метода или теории, гарантирующих абсолютное знание [Richardson, 2002, p.415]: любые «истины» подозреваются в служении определенным локальным, культурным или политическим интересам, а претензии на истину приравниваются к претензиям на власть. Концептуальную основу постструктурализма составили два тезиса позднего Р. Барта [Анкерсмит, 2003, с.21-22]: 1) текст - средство выражения этических, идеологических и иных взглядов автора на реальность, о которых ни автор, ни читатель не подозревают (экспликация постмодернистской трактовки текста как единственного адекватного средства, доступного человеку для самореализации в современной культуре); 2) реальность прошлого обусловлена эффектом реальности прошлого, который создается, казалось бы, иррелевантными деталями текста (это подтверждается всей историей риторики и литературы).

Постструктурализм поднимает вопрос о том, как, кем и зачем создаются тексты, и допускает множественность альтернативных репрезентаций в науке, литературе, письме и речи. В качестве ключевых элементов текста постструктурализм рассматривает наррацию, рефлексивность и контекстуализацию, поэтому необходима пространственная и временная локализация автора, которая помогает расширить дисциплинарные границы текстового анализа - в рамках постструктуралистского направления он считается продуктивным только в том случае, если учитывает имеющиеся в распоряжении представителей различных культур «экстра-текстовые» системы создания значений.

Поскольку в основе постструктурализма лежит убеждение, что невозможно соотнести предметный мир с миром произносимых/написанных слов, что существует лишь множество интерпретаций, каждая из которых равно возможна, воздействие постструктурализма на сферу биографических исследований в рамках социологии и исторической науки выразилось в осознании того, что нарративность - важный фактор автобиографии (между автором, его «я» и «реальностью» существуют достаточно напряженные отношения), в формулировке проблемы идентичности «я» рассказчика (непрерывность идентификационного процесса, множественность идентичностей), в признании многоуровневости аудиторий/авторов и первичности текста (исследователь всегда имеет дело только с текстом, а не с реальной жизнью) [Руус, 1997, с.7-8].

Отдельным направлением лингвистики является социальная лингвистика, предмет которой составляют все виды взаимоотношений между языком и обществом (социальные функции языка и воздействие социальных факторов на язык), подразумевающие ситуации выбора говорящими того или иного варианта языка [Мечковская, 2000, с.5]. В социолингвистике принято выделять три течения [Швейцер, 1990]: первое ориентировано на этнометодологию и этнографию и предполагает исследование способов, с помощью которых члены общества производят социальную действительность и репрезентируют ее в упорядоченном и регулярном виде друг другу; второе связано с собственно лингвистикой и нацелено на установление социально детерминированных языковых правил; третье опирается на социологию и занимается изучением норм языкового употребления. Общей для всех направлений исследований является проблема социальной дифференциации - совокупности стратификационных и ситуативных компонентов подбора социально корректного высказывания в конкретных обстоятельствах. Соответственно, в структуре социолингвистики можно выделить два условных уровня [Chambers, 1995]: в фокусе интереса «макро-социолингвистики» находятся акценты и диалекты, «язык в обществе», языковая политика и т.д.; «микро-социолингвистика» сосредоточена на описании языковых корреляций и вариаций в зависимости от таких социологических категорий, как класс, гендер, возраст, статус, мобильность, властные различия и т.д., т.е. как глубоко укорененных в экстралингвистических фактах, знании мира и соображениях здравого смысла.

Общие принципы лингвистического анализа текста предполагают его рассмотрение как продукта языка, интерпретации и практики, т.е. подразумевают изначальное сплетение реальности с проблемами ее языкового освоения: «реальный мир» в значительной мере бессознательно строится на языковых нормах данного общества» [Воробьева, 1999, с.95], язык является не «логическим исчислением, а социальной практикой» [Анкерсмит, 2003, с.68]. Нарратив в этом контексте предстает как особая эпистемологическая форма - окружающая реальность может быть освоена человеком только через повествование, через истории. В лингвистических исследованиях классическим считается определение, предложенное в конце 1950-х - начале 1960-х годов В. Лабовым: «нарратив один из способов репрезентации прошлого опыта при помощи последовательности упорядоченных предложений, которые передают временную последовательность событий; нарративы функционируют как эквиваленты единичных речевых актов, таких, как ответ, высказывание просьбы, претензии и т.п.» [Калмыкова, Мергенталер, 2002]. Необходимыми лингвистическими признаками нарратива являются: 1) наличие придаточных предложений, соответствующих временной организации событий; 2) отнесенность повествования к прошедшему времени; 3) наличие определенных структурных компонентов - ориентировки (описания места, времени действия, персонажей), осложнения/конфликта, оценки (выражения авторского отношения к происходящему), разрешения конфликта и коды (завершения повествования и его отнесения к «здесь-и-теперь» [Labov, 1997])

Нарратив как теоретический подход и объект анализа в психологии

Сложившиеся в рамках психологии подходы к нарративной проблематике достаточно сложно систематизировать, поэтому ниже будут рассмотрены только два ключевых из них - нарративная психология, или «теория» нарратива, и психоаналитическая терапия, или «практика» нарратива. Современная постмодернистская парадигма в психологии утверждает, что любой образ «Я», сама возможность осмыслить себя и свою судьбу неразрывно связаны с текстуально-диалогическими интерпретациями мира: личность понимается не как нечто стабильное, а как исторически меняющаяся в ходе коммуникации и самопрезентации идентичность, самосознание - как прописывание себя в смысловых координатах эпохи, «Я»-нарратив, непрерывное «осюжетивание» своего жизненного опыта [Семейные узы…, 2004, с.62]. Нарративная психология (Т. Сарбин, Г. Олпорт, Дж. Бруннер, К. Герген, А. Керби, Ч. Тейлор), оформившаяся в 1960-1970-е годы, утверждает, что смысл человеческого поведения выражается с большей полнотой в повествовании, а не в логических формулах и законах [Романова, 2001], поскольку понимание человеком текста и самого себя аналогичны: «люди думают, воспринимают, воображают и делают моральный выбор в соответствии с нарративными структурами» [Sarbin, 1986, p.8]. Человек как «истолковывающее себя животное» достигает самопонимания через нарратив, или непрерывную самоинтерпретацию, посредством которой выделяет в жизненном потоке определенные моменты, обладающие для него смыслом и оценочным значением.

В рамках нарративной психологии выделяют два подхода: «социально-конструктивистский» подход (К. Герген, Т. Сарбин) занимает радикальную позицию в вопросе о том, что такое личность и как происходит самопонимание (понятия «личность», «я» не нужны; личность - это «текст», ее понимание подобно пониманию текста); «персонологический» подход (Д.П. МакАдамс) отождествляет самопонимание и самоидентификацию (понимание себя равнозначно осознанию своей социальной принадлежности). Оба подхода включают теорию идентичности в более широкие теории реальности, т.е. для диагностики психологического статуса индивида необходимо учитывать, на какую собственно реальность он ориентируется [Бергер, Лукман, 1995, с.282], в каком социально-культурном контексте существует: «любой нарратив личной жизни - это выражение, или воплощение, множества накладывающихся друг на друга семейных, религиозных, социально-экономических и культурных контекстов и систем значений, в рамках которых он был сформирован … в этом смысле история жизни по определению - конструкция из психологических и социокультурных элементов» [Rossiter, 1999, p.65].

«Социально-конструктивистский» подход получил развитие в Европе и США в 1980-1990-е годы как перспектива изучения приемов «Я-выстраивания» в различных дискурсивных ситуациях, рассматривающая самопонимание как интерпретативный, а не отражательный процесс, а рефлексию - как самоконструирование, т.е. сознание человека - своего рода личностное самополагание, организованное по законам художественного текста. Доминантные нарративы культуры определяют значение, формы и «письменность» нарративов, доступных и принимаемых индивидами: «каждая культура предлагает океан приемлемых нарративов, набор историй и сюжетов, посредством которых человеческие действия и намерения могут быть интерпретированы, объяснены и поняты» [Rossiter, 1999, p.66]. Каждый человек просто выбирает и/или адаптирует доступные нарративные формы для конструирования своих повествований в соответствии с собственным пониманием социокультурной реальности. Иными словами, можно выделить два модуса сознания [Романова, 2001; Richardson, 1990]: нарративный модус самоосмысления отражает жизненный контекст и уникальный индивидуальный опыт; парадигматический, или логико-научный, модус является общечеловеческим - это форма нарратива, выработанная в ходе культурного развития человечества и приспособленная к межличностному общению. Соответственно, психологи выделяют следующие нарративные структуры человеческой личности: «комедию» (отменяет общественные нормы и условности, подавляющие желания), «романс» (идеализирует прошлое и традиции), «трагедию» (показывает поражение героя и его изгнание из социума), «иронию» (подвергает сомнению предыдущие варианты нарративных структур, когда они не справляются с задачей выстраивания жизненных смыслов).

Главным методом исследования в психоаналитической терапии является «кейс-стади» или «кейс-нарратив» изучение эвристически и коммуникативно значимых индивидуальных случаев или биографий для конструирования типических моделей психических структур [Рустин, 2002, с.17]. Нарратив здесь рассматривается как средство организации личного опыта, отражающее эмоциональное состояние рассказчика и стимулирующее ответную реакцию слушателя. Анализ нарративов основан на идеях интертекстуальности (всё, что автор узнал до создания своего текста, невольно и неосознанно прорывается в его «творении»), множественной интерпретации и неотделимости текста от контекста, диктующего его оценку [Жорняк, 2001; Калмыкова, Мергенталер, 2002], и проводится при помощи контент-аналитических приемов. По сути, психоанализ оказывается «набором стратегий интерпретации» [Анкерсмит, 2002, с.333], основанных на убеждении, что в повествовании пациента всё то, что вытеснено, проявляется только в незначимых и иррелевантных деталях - тайна индивидуальности кроется в том, что крайне редко и мимолетно становится видимым на фоне ее обычных проявлений («личность следует искать там, где личное усилие наименее интенсивно»).