Так, например, критикуя Л. Н.Толстого за объяснение им про-звольного движения (захотел -- и поднял руку) свободной волей субъекта, И. М.Сеченов говорил о том, что само это желание писателя было вызвано, скажем, необходимостью возразить ученому, опровергнуть его точку зрения и т. п. (т.е. был какой-то внешний повод поставить именно такую цель, какую поставил перед собой Л.Н.Толстой). Таким образом, И.М.Сеченов, несмотря на свою естественно-научную ориентацию, фактически предвосхищает идеи физиолога XX в. Н.А. Бернштейна о целевой детерминации психических процессов и мысли гуманитарно ориентированных философов (например, М.М.Бахтина) о диалогической природе человеческого мышления и волевого решения. Самое интересное здесь заключается в том, что И.М.Сеченов предвосхищает и идею интериоризации, которая появится в психологии лишь в XX в. То, что кажется «внутренним» побуждением к действию («внутренний голос»), по происхождению своему является изначально внешним, так что ученый с полным правом мог сказать о человеческом действии: «Первая причина всякого человеческого действия лежит вне его» [104, 136].

И.М.Сеченов пытается доказать это положение рядом наблюдений за психическим развитием ребенка, что было одной из первых попыток ввести в психологическую науку объективно-генетический метод исследования. В начале своего развития ребенок следует в своем поведении лишь «внешним голосам» (это далеко не только голоса воспитывающих его взрослых, но и, как сказал впоследствии К.Левин, «требования предметов», которые манят его на луг, в поле, гоняться за собакой, бросать камнями в прохожих и т.п.). Впоследствии происходит перелом в развитии: ребенок все больше и больше подчиняет свое поведение «внутреннему голосу», который является результатом хорошего воспитания. С точки зрения И.М.Сеченова, такие «голоса», как чувство долга, любовь к правде и добру, «вкладываются» в ребенка взрослым. И хорошо воспитанные люди «совсем забывают, что они могут не делать того, что говорит им разум или сердце, и делают поэтому всякое доброе дело непосредственно, легко, без усилий, с полнейшим убеждением, что дело иначе и быть не может» [103, 74].

Само протекание мыслительного (и любого другого «высшего») процесса также строго детерминировано и подчиняется непреложным законам. Характер поставленной перед субъектом задачи, имеющийся у него опыт, привычки и т.п. обусловливают протекание того или иного психического процесса определенным образом. Для доказательства этого положения И. М. Сеченов предлагал своим оппонентам (в частности, философу и психологу К.Д.Кавелину), которые были убеждены в совершенно свободном осуществлении своего мыслительного процесса, провести следующий эксперимент: в течение одного часа назвать 200 различных существительных из какой-то определенной области. И. М. Сеченов заранее убежден в том, что если перед данным опытом К.Д.Кавелин думал, например, о психологии, то его первыми словами будут, вероятно, «психология», «душа», «тело», «идеализм», «материализм», «Кант», «Гегель» и пр., и далее дело пойдет довольно легко, но, если поставить перед философом задачу назвать столько же слов из кулинарии или огородничества, течение его ассоциативных мыслительных процессов будет затруднено, и уж совсем трудной для того же испытуемого может быть задача называть попеременно по два слова из области психологии и из области кулинарного искусства.

Фактически это был замысел экспериментально исследовать влияние, оказываемое на течение мыслительного процесса поставленной перед испытуемым задачей, -- то, что затем стало изучаться Вюрцбургской школой. Осталось, однако, неизвестным, проводил ли И.М.Сеченов подобные эксперименты в действительности.

Наконец, закономерно детерминированным оказывается и конец психического акта -- он, как правило, выражается внешним «мышечным движением», как и любой рефлекторный процесс: «Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге -- везде окончательным фактом является мышечное движение» [105, 5]. И.М.Сеченову возражали: но ведь, кажется, высшие психические процессы имеют своим концом, напротив, отсутствие этого «мышечного движения» (мыслитель, например, очень часто изображается художником или скульптором как неподвижная, погруженная в свои думы статуя). И. М. Сеченов возражал: нужно рассмотреть этот процесс в развитии. Даже когда мы не имеем видимого движения как «конца» какого-либо психического процесса, он, несомненно, был ранее, на предшествующих этапах психического развития. Так, мысль о предмете у взрослого человека является результатом развития в онтогенезе сначала вполне развернутых практических контактов ребенка с предметом, когда, например, ребенок на собственном опыте познает свойства колокольчика в действиях с ним (он на ощупь холодный, имеет форму бутылки, звенит, когда его возьмут в руки и т.п.). Впоследствии эти рефлекторные процессы «затормаживаются» в своей последней трети и человек, глядя на колокольчик, «просто» думает о нем (что, если он возьмет его в руки, он зазвенит, окажется на ошупь холодным и т. п.), не выражая эту мысль никаким видимым внешним движением.

Самое интересное, что И.М.Сеченов рассматривал психическое как интегральную составляющую всего рефлекторного процесса и при этом, во-первых, допускал существование бессознательной психической жизни, а во-вторых, не отождествлял физиологическое и психическое. Первый вывод следует из того, что даже самый элементарный рефлекс живого существа с головным мозгом сопровождается субъективным переживанием (чувствованием), которое может быть весьма слабым, не доходящим до сознания. То, что И.М.Сеченов не отождествлял при этом психическое и физиологическое, доказывает признание им психологической науки как самостоятельной по отношению к физиологии. В работе «Кому и как разрабатывать психологию» он дает четкое определение предмета психологии как науки: «Научная психология по всему своему содержанию не может быть ничем иным, как рядом учений о происхождении психических деятельностей» [103, 33].

Поскольку психическое изначально имеет объективные формы своего существования и проявления, постольку и методология изучения психики предлагается объективно-генетическая (в качестве одной из задач психологии И.М.Сеченов называл изучение истории развития ощущений, представлений, мысли, чувства и пр.). При этом метод интроспекции ученый отвергал как принципиально ненаучный, поскольку он предполагает «непосредственное» познание психических явлений, тогда как любое научное ! познание всегда опосредствованно: «У человека нет никаких специальных умственных орудий для познавания психических фактов вроде внутреннего чувства или психического зрения, которое, сливаясь с познаваемым, познавало бы продукты сознания непосредственно, по существу... Обладая таким громадным преимуществом перед науками о материальном мире, где объекты познаются посредственно, психология как наука не только должна была идти впереди всего естествознания, но и давно сделаться безгрешной в своих выводах и обобщениях. А на деле мы видим еще нерешенным спор даже о том, кому быть психологом и как изучать психические факты?» [103, 7--8]. Таким образом, поставленную Р.Декартом психофизическую проблему И.М.Сеченов решал нетрадиционным для современной ему психологии и физиологии способом: он считал неправильным отождествлять физиологическое и психическое, рассматривая последнее как предмет психологической науки, но при этом признавал невозможность существования любого психического процесса без его «физиологического обеспечения».

Единственное, что может смутить тех, кто изучает тексты И. М. Сеченова, -- то, что он поручает разрабатывать психологию физиологам. Но это происходит оттого, что только физиологи, по его мнению, владеют объективными методами исследования и смогут использовать их в психологии.

Программа построения психологии как самостоятельной науки И.М.Сеченова была настолько революционной, настолько нетрадиционно решала психофизическую и психофизиологическую проблемы, что ее не поняли при жизни автора. Фактически лишь спустя полвека физиологи и психологи начали понимать всю гениальность идей И.М.Сеченова. Более того, являясь «отцом русской физиологии» в ее классической форме, в ряде случаев он приближался к неклассической физиологии, которая является уже детищем XX в. и в создание которой внес неоценимый вклад отечественный физиолог Николай Александрович Берн-штейн (1896-- 1966)1. Эта неклассическая физиология, к рассмотрению которой мы переходим в следующем параграфе, выступила в подлинном единстве с неклассической психологией, созданной школой-направлением Л. С. Выготского--А. Н.Леонтьева--А. Р. Лу-рия.

§ 6. Неклассическая физиология Н.А.Берн штейна против классической физиологии

Чтобы понять суть неклассической физиологии Н.А.Берн-штейна, будем излагать ее положения в сопоставлении с соответствующими положениями классической физиологии XIX в. (хотя, впрочем, многих принципов этой последней придерживались и некоторые физиологи XX в.).

1. Философской основой неклассической физиологии выступает диалектический, а не механистический материализм, как в классической физиологии. Сам Н. А. Бернштейн подчеркивал «стихийный материализм» старой физиологии, ограниченность которого -- его механицизм -- не позволила решить физиологии новые задачи, которые встали перед ней в XX в.

2. Неклассическая физиология в качестве основного принципа признает принцип активности в противовес принципу реактивности классической физиологии. Н. А. Бернштейн утверждал, что именно своими движениями организм активно воздействует на окружающую среду, стремясь изменить ее в потребном ему направлении. Он находил эту идею активности уже у И.М.Сеченова: «Наше время подтвердило полностью тезис И.М.Сеченова, что "мы слушаем, а не слышим, смотрим, а не только видим"» [8, 437]. Поэтому физиологию Н.А. Бернштейна часто называют «физиологией активности».

1 Кстати, именно Н.А.Бернштейн высоко оценил идеи И.М.Сеченова как своего непосредственного предшественника и соратника в создании неклассической физиологии.

3. Неклассическая физиология представляет собой прежде всего физиологию человека, тогда как классическая была физиологией животных. Н. А. Бернштейн пишет по этому поводу, что «физиология классического периода была почти исключительно физиологией животных с постепенным типовым повышением их уровня по филогенетической лестнице (лягушка -- голубь -- кошка -- собака -- макака). В связи с этим она слабо соприкасалась с практикой» [8, 433].

4. Неклассическая физиология стремится изучать свой объект в естественных условиях его существования, тогда как классическая физиология -- в искусственных, лабораторных. В последнем случае речь шла фактически об обездвиженном «препарате», например распластанной на лабораторном столе лягушке.

5. Целостный подход неклассической физиологии противостоит принципу элементаризма классической. Для последней было характерно убеждение, что целое есть сумма своих частей, что организм представляет собой совокупность клеток, а все поведение -- цепь рефлексов. По Н. А. Бернштейну, движения -- целостно организованные структуры, а рефлекс -- не элемент действия, а элементарное действие, которое занимает подобающее ему место в общей системе действий организма в целом. Любое движение представляет собой не цепочку рефлексоподобных элементов, которые соединены механическим образом, а «непрерывный циклический процесс взаимодействия с переменчивыми условиями внешней или внутренней среды, развертывающийся и продолжающийся как целостный акт до его завершения по существу» [8, 434].

6. Неклассическая физиология основывается на целевом детерминизме, не противопоставляя его причинному детерминизму классической физиологии, а подчиняя последний первому. Н. А. Бернштейн считал необходимым добавить к исследовательским вопросам физиолога «как» и «почему» вопрос «для чего». Согласно неклассической физиологии, важнейшим фактором, определяющим характеристики движения (в том числе его амплитуду), является двигательная задача, которая имеет свое физиологическое представительство, но поставлена перед субъектом его жизнью в мире объектов. Для иллюстрации этого положения Н. А. Бернштейн ссылался на исследование, которое было проведено во время Великой Отечественной войны П.Я. Гальпериным и Т.О. Гиневской. В этом исследовании амплитуда движений раненой руки больного изменялась при решении им двигательных задач, имеющих различный смысл для человека.

Выполнение двигательной задачи субъектом представляет собой вариант целесообразного движения, детерминированного целью как «моделью потребного будущего». Подобные модели представляют собой программы различного рода, которые, «забегая вперед» реальному исполнению, определяют и само исполнение (так, музыкант, играющий «с листа», обязательно опережает взором на какой-то временной интервал те ноты, которые фактически звучат в данный момент), т.е. он «все время имеет в своем мозгу звуковой и психомоторный образ того, что еще предстоит двигательно реализовать через секунды или доли секунд» [8, 416]. Это, естественно, не означает, что сама программа всегда предшествует любой деятельности; напротив, многие программы являются результатом соответствующей деятельности человека.

7. Неклассическая физиология (в отличие от классической физиологии, придерживавшейся постулата «непосредственности», как и классическая психология) подчеркивает немеханистичность, незеркальность отражения мозгом (как реализатором целей субъекта) внешнего мира: «Он [мозг] должен обладать в какой-то форме способностью «отражать» (т.е., по сути дела, конструировать) и не ставшую еще действительностью ситуацию непосредственно предстоящего, которую его биологические потребности побуждают его реализовать» [8, 416]. Эти идеи незеркального, конструктивного отражения субъектом мира хорошо согласовывались с идеями деятельностного подхода в психологии.

8. Детерминация разворачивающегося движения будущим (целью как «моделью потребного будущего») может иметь, согласно неклассической физиологии, только вероятностный характер. Классическая физиология предполагала однозначную связь раздражителя и вызванного им ответа. Неклассическая физиология считает цель лишь программой, которая развертывается по-разному в зависимости от многочисленных условий совершаемого движения, которые заранее невозможно учесть. Поэтому движение, даже самое элементарное, -- всегда «живое движение», которое строится «здесь и теперь», а не следует автоматически -- каждый раз одно и то же -- вслед за вызвавшим его стимулом: «Даже и в самых стандартных, с младенчества освоенных актах, как ходьба, достаточно было от приглядки перейти к применению точной аппаратуры, чтобы обнаружить, что ни один шаг не идентичен другому даже на гладком месте, не говоря уже о ходьбе по неровной дороге» [8, 413].

Коррекция разворачивающегося движения зависит от множества условий, среди которых могут быть: 1) состояние мышцы при определенной фазе выполнения действия (положение руки, степень сокращения мышцы и т.п.), 2) реактивные силы (всегда имеющиеся непроизвольные реакции мышц, сухожилий, костей и т.п., выступающие побочными реакциями на нужное движение), 3) силы инерции (часто рука или нога движется по инерции дольше, чем нужно), 4) внешнее сопротивление, т.е. многочисленные внешние силы и препятствия, которые могут встать на пути уже выполняемой программы или вообще отменить ее и заставить субъекта создать новую модель будущего.

Рис. 8. Классическая схема «рефлекторного кольца», по Н.А.Бернштейну

Поэтому организм, выполняющий то или иное действие, должен постоянно учитывать все вышеперечисленные условия для правильного выполнения имеющейся программы и ее коррекции по ходу выполнения. Для этого необходимы так называемые сенсорные коррекции, т.е. учет информации в виде обратной связи от проприорецепторов в самих мышцах, от органов чувств, следящих за выполнением движения.

9. Из всего вышеизложенного становится понятной еще одна главная идея неклассической физиологии, противостоящая догме классической физиологии: «Всеобщей и господствующей формой управления и регулирования в живых организмах является не рефлекторная дуга, а рефлекторное кольцо» [8, 413]. Рассмотрим схему этого кольца (рис. 8) в той ее части, которая имеет непосредственное отношение к сенсорным коррекциям.

Задающий прибор посылает в прибор сличения нужное значение (Sw, сокращение слова «Sollwert» -- должное значение) какого-либо параметра регулируемого органа (например, мышцы). Но проприорецептор воспринимает фактическое в данный момент значение (Iw, сокращение слова «Istwert» -- наличное значение) данного параметра (например, мышца еще недостаточно сократилась, чтобы рука смогла взять тот или иной предмет). Если прибор сличения констатирует какое-либо отклонение lw от Sw, т.е. Aw, происходит коррекция начавшегося движения и мышца получает соответствующую команду изменить свое положение. Новое положение мышцы вновь отражается проприорецепторами самой мышцы или другими рецепторами (допустим, зрительными), происходит сличение нового положения мышцы с требуемым -- и совершается новый цикл регулирования движения, пока, наконец, не будет достигнута поставленная цель.

Дуга классической физиологии представляет собой, согласно Н. А. Берн-штейну, лишь «разорванное кольцо», т.е. абстракцию от подлинно целостного акта кольцевой регуляции.

10. Все вышеперечисленное приводит еще к одному противопоставлению идей неклассической физиологии и классической при решении проблемы формирования навыков. Согласно классической физиологии, формирование навыков происходит путем неоднократного повторения одних и тех же движений, т.е. путем проб и ошибок (весьма механистическим образом). Согласно Н.А. Бернштейну, повторение происходит «без повторения». Это означает то, что формирование двигательных привычек (навыков) происходит сложным поэтапным образом, и никогда, казалось бы, внешне одно и то же движение не является на самом деле тождественным предыдущему (хотя бы потому, что каждый раз изменяются условия его совершения, в том числе приобретенный ранее опыт выполнения данного движения). Процесс построения движений имеет своим результатом превращение их в управляемую систему, что предполагает «преодоление избыточных степеней свободы» движущегося органа (т.е. координацию движений).

На основе принципов неклассической физиологии Н.А.Берн-штейн разработал концепцию «уровней построения движений», которая имеет чрезвычайное значение как для физиологии, так и для психологии и вносит свой вклад в решение психофизиологической проблемы.

§ 7. Уровни построения движений, по Н.А.Бернштейну

Чем сложнее (точнее, осмысленнее, предметнее) двигательная задача, тем более высоким является «уровень построения движения» и тем более высокие уровни нервной системы принимают участие в решении этой задачи и реализации соответствующих движений.

Н.А.Бернштейн выделил и подробно описал пять основных уровней построения движений, обозначив их латинскими буквами Л, Я, С, D, Е.

Самый древний в филогенетическом отношении -- уровень А, который называется уровнем «палеокинетических регуляций», или руброспинальным, по названию анатомических «субстратов», которые отвечают за построение движений на этом уровне: «красное ядро» выступает «высшей» регулирующей инстанцией этого уровня построения движений, к которому имеют отношение и другие подкорковые структуры. Система данных структур обеспечивает поступление и анализ проприоцептивной информации от мышц, удержание определенной позы, некоторые быстрые ритмические вибрационные движения (например, вибрато у скрипачей), а также ряд непроизвольных движений (дрожь от холода, вздрагивание, стучание зубами от страха). Уровень А у человека практически никогда не бывает ведущим уровнем построения движений.

Второй -- уровень В -- называется также уровнем «синергии и штампов», или таламо-паллидарным уровнем, поскольку его анатомическим субстратом являются «зрительные бугры» и «бледные шары». Он отвечает за так называемые синергии, т.е. высокослаженные движения всего тела, за ритмические и циклические движения типа «ходьбы» у младенцев, «штампы» -- например, стереотипные движения типа наклонов, приседаний. Этот уровень обеспечивает анализ информации о расположении отдельных конечностей и мышц безотносительно к конкретным условиям осуществления соответствующих движений. Поэтому он отвечает, например, за бег вообще (скажем, за бег на месте) как переменную работу различных групп мышц. Однако реальный бег совершается по какой-нибудь конкретной поверхности со своими неровностями и препятствиями, и чтобы он стал возможным, необходимо подключение других, более высоких уровней построения движений. Этот уровень отвечает также за автоматизацию различных двигательных навыков, выразительную мимику и эмоционально окрашенные пантомимические движения.

Уровень С, называемый уровнем пространственного поля, или пирамидно-стриальным, поскольку его анатомическим субстратом выступают уже некоторые корковые структуры, образующие так называемые пирамидные и экстрапирамидные системы, обеспечивает ориентацию субъекта в пространстве. Движения, выполняемые на данном уровне, носят отчетливо целевой характер: они ведут откуда-то, куда-то и зачем-то. Соответственно они имеют начало, середину и конец. Таковы, к примеру, плавание, прыжки в длину, высоту, вольные акробатические упражнения, движения рук машинистки или пианиста по клавиатуре, движения наматывания, т.е. такие, где требуется учет «пространственного поля».

Еще более высоким уровнем является уровень D, называемый также теменно-премоторным, поскольку его анатомическим субстратом являются исключительно кортикальные структуры в те-менно-премоторных областях. Он называется также уровнем предметных действий, поскольку обеспечивает взаимодействие с объектами в соответствии с их предметными значениями. Примеры движений на этом уровне: питье из чашки, снятие шляпы, завязывание галстука, изображение домика или человека. Если вспомнить структуру деятельности, по А.Н.Леонтьеву, то речь идет о выполнении именно действий, а не операций, т.е. цель действия, строящегося на этом уровне, может быть достигнута разными способами (за осуществление операций отвечают другие уровни).

Наконец, уровень Е (Н. А. Бернштейн говорил, что этот уровень наименее изучен в физиологии активности, -- возможно, это даже не один, а несколько уровней) отвечает за «ведущие в смысловом отношении координации речи и письма», которые объединены уже не предметом, а отвлеченным заданием или замыслом. Таковы, например, речевые и другие движения читающего лекцию преподавателя, танец балерины и т.п. Здесь речь уже идет о передаче научных знаний или замысла художника, что предполагает исключительно произвольный уровень регуляции разворачивающихся действий. Анатомический субстрат движений данного уровня еще не вполне изучен, хотя Н. А. Бернштейн подчеркивал несомненное участие в произвольной регуляции движений лобных долей коры головного мозга, ссылаясь на работы А. Р.Лурия.

Как правило, в построении действий человека принимают участие структуры всех уровней, хотя иногда более простые движения регулируются лишь низшими уровнями. В принципе одно и то же движение может строиться на различных уровнях, если включается в решение разных задач. Строго говоря, это движение не будет «одним и тем же» (как было показано выше, даже амплитуда движений рук раненых бойцов увеличивается, если больной выполняет более значимую для него работу). Поэтому можно изменить характер протекания движений, изменив его смысл для человека.

Из вышеизложенного явствует, что концепция неклассической физиологии Н.А. Бернштейна помогает подойти к диалектическому решению психофизиологической проблемы. Анатомо-физио-логические структуры здесь всего лишь инструменты для реализации задач деятельности субъекта. То, какие именно структуры участвуют в обеспечении построения движений человека, зависит от того, какое место занимает это движение в структуре деятельности субъекта, какой смысл оно имеет для него. Образно говоря, мозг и нервная система в целом -- инструмент, с помощью которого человек «проигрывает мелодии своей жизни».

Мы не должны, однако, забывать, что устройство этого инструмента также заслуживает своего изучения в психологии, поскольку ни один из психических процессов, обеспечивающих ориентировку субъекта в мире и регуляцию его деятельности, невозможен без нормально работающего мозга. Естественно, патология мозговой деятельности приводит к ограничениям (иногда весьма существенным) в формировании адекватной деятельности субъекта, подобно тому как поломанный или расстроенный инструмент не позволяет музыканту извлечь достойную музыку (хотя, впрочем, Н.Паганини мог играть и на одной струне). Обратимся поэтому к некоторым аспектам работы головного мозга, изучаемым в психологии при решении разных задач, и в частности в связи с практическими запросами к нейропсихологии, одним из создателей которой был А. Р.Лурия.

§ 8. Концепция системной динамической локализации высших психических функций

При рассмотрении данной концепции мы должны остановиться на важном как для физиологии, так и для психологии понятии «функция». В физиологии понятие «функция» имеет два основных значения. Как правило, в классической физиологии под функцией понималась «работа» определенной ткани или органа (например, функцией поджелудочной железы является выделение инсулина). В неклассической физиологии функцией называлась приспособительная деятельность целого организма: например, функция дыхания, функция пищеварения. Так понимаемые функции нельзя считать работой строго определенного органа: это сложный результат совместной деятельности целой системы органов, мышц и нервных центров. К примеру, дыхание может быть обеспечено функционированием разных групп мышц, которые при определенных условиях могут брать на себя большую или меньшую работу. У беременных женщин, например, в силу понятных причин в осуществлении дыхания практически не участвуют брюшные мышцы, тогда как участников хора, напротив, учат дышать, используя именно их (для певца важно набирать в легкие воздух незаметно для слушателя, не используя грудные мышцы и мышцы плечевого пояса). То же относится, например, и к обеспечению изменения положения тела в пространстве, за которое могут отвечать разные группы мышц.

Таким образом, речь идет уже о сложнейшей функциональной системе органов и нервных центров, каждый из которых входит в эту систему, обеспечивая какую-либо сторону ее работы. Термин «функциональная система» ввел в физиологию известный отечественный исследователь П.К.Анохин, которого можно также рассматривать как представителя неклассической физиологии. А. Р.Лурия, используя эти идеи и опираясь на концепцию Л. С. Выготского, создал свою теорию системной динамической локализации высших психических функций.

Концепция А. Р.Лурия диалектически разрешает противоречие между двумя противоположными точками зрения на решение проблемы локализации психических функций в головном мозге, а именно между позициями «узкого локализационизма» и «антило-кализационизма». Первой точки зрения придерживался, например, австрийский врач и анатом Ф.А. Галль, чьи идеи о точной локализации отдельных психических «способностей» (таких, например, как «влечение к вину», «остроумие», «дружба и общительность» и т.д.) в строго определенных участках головного мозга широко распространились на рубеже XVIII и XIX вв. Согласно этой точке зрения, мозг представляет сумму автономно работающих участков, что вполне соответствовало господствовавшему в это время в психологии принципу элементаризма. Умозрительная концепция Ф.А. Галля получила, казалось бы, мощное эмпирическое подтверждение уже во второй половине XIX в., когда французский анатом П. Брока установил четкую связь конкретного нарушения речи, названного моторной афазией (больной понимал речь других, но не был способен к артикулированной речи), с поражением задней трети нижней лобной извилины левого полушария головного мозга.

П. Брока обнародовал свое открытие в 1861 г. Спустя 13 лет немецкий психиатр К. Вернике установил связь между поражением задней трети верхней височной извилины левого же полушария и нарушением понимания речи. После этого многие психиатры и неврологи стали настойчиво искать «мозговые центры», отвечающие за строго определенные функции. Однако параллельно этим поискам накапливались факты, которые говорили о том, что мозг работает как единое целое. Французский ученый Ж. П. Флу-ранс, удаляя участки головного мозга у птиц, еще в первой половине XIX в. обратил внимание на то, что нарушенные в результате такой операции психические функции восстанавливаются (причем скорость и успешность восстановления функций зависят не от того, где удален участок мозга, а от того, какого он объема), и сделал вывод, что кора головного мозга представляет собой однородное целое. Но он не учел, что кора больших полушарий у птиц недостаточно дифференцирована. Однако благодаря этим исследованиям и аналогичным экспериментам более позднего времени (немецкого физиолога Ф. Гольца в 70-е гг. XIX в., который удалял участки головного мозга у собак; американского невролога К. Леш-ли в конце 20-х гг. XX в. и др.) возникли и укрепились идеи целостного подхода к решению проблемы локализации. Идеи о том, что мозг работает как единое (и однородное) целое, находили сочувствие у гештальтпсихологов и представителей других школ целостной психологии. Так возникла позиция «антилокализационизма» -- убеждение в том, что не существует жесткой локализации тех или иных психических функций в отдельных участках мозга: за их отправление отвечает весь мозг «целиком».

Концепция А. Р.Лурия диалектически «снимает» противоречие между этими крайними позициями, каждая из которых несет в себе свою «правду» и в то же время в абсолютном смысле слова неверна. Опираясь на идеи своих предшественников в неврологии (среди них А. Р.Лурия особенно выделял английского невролога Х.Джексона), в физиологии (П.К.Анохина и А.А.Ухтомского) и в психологии (Л.С.Выготского), он приходит к выводу, что мозг действительно работает как «единое целое», но не однородное, а системно организованное целое. При решении субъектом конкретной задачи каждый раз оказываются «задействованными» разные участки коры его головного мозга.

При этом, если нарушается работа какого-либо звена этой системы, разлаживается работа всей системы, но каждый раз по-разному в зависимости от конкретного поражения. Для примера рассмотрим некоторые нарушения сложнейшей деятельности письма. Для ее осуществления необходима работа самых разных участков головного мозга. Одни участки мозга отвечают за акустический анализ звукового состава слов (при их поражении будут смешиваться близкие по звучанию фонемы, сложные звукосочетания восприниматься как шумы и пр.), другие -- за «перешифровку» полученных результатов в зрительно-пространственные схемы (при их поражении окажется невозможным, например, правильное пространственное расположение элементов букв), третьи -- за организацию общей кинетической организации движений (при их поражении могут наблюдаться трудности при переходе от одной графемы к другой) и т.п.

Таким образом, выпадение «собственной» функции конкретного участка мозга ведет к определенному нарушению работы всей системы в целом, однако благодаря функциональным перестройкам могут наблюдаться компенсации (до определенных пределов) возникшего дефекта. Так, например, если поражены вторичные корковые зоны зрительного анализатора (18-е и 19-е поля) и у больного наблюдается невозможность узнавания предметов с помощью зрения (у него возникает зрительная предметная агнозия), это вовсе не означает, что больной вообще теряет способность воспринимать значения предметов. Те же предметы можно распознать с помощью подключения иных звеньев системы -- например, дать испытуемому возможность опознать данные предметы с помощью осязания.

Чем более сложна психическая функция, тем более «широко» она локализована в структурах мозга. Отдельные элементы этой системы могут (до известных пределов) заменять друг друга при решении одной и той же задачи. При этом мозговая локализация изменяется в онтогенезе. Мозговая организация речи у взрослого человека (правши) существенно отличается от таковой у детей 5 -- 6 лет, не владеющих еще грамотой. Это обусловлено как раз прижизненным характером формирования высших психических функций, изменением их структуры на разных возрастных ступенях и соответственно изменением их локализации в мозге. Поражение одних и тех же мозговых зон в разном возрасте может привести к разным последствиям у ребенка и взрослого человека. Так, например, поражение «низших» сенсорных отделов коры в раннем детстве может привести к недоразвитию познавательных функций, тогда как то же самое поражение у взрослых может быть скомпенсировано влиянием уже сложившихся высших функциональных систем. При этом сами мозговые структуры развиваются при «включении» их в решение различных психологических задач. Известно, что при поражении лобных долей головного мозга расстраиваются произвольная и волевая регуляция психических функций, управляемость и целесообразность поведения в целом. Однако, когда ребенок рождается, у него нет произвольного поведения не потому, что лобные доли еще не «созрели», а потому, что развитие произвольности у ребенка происходит благодаря совместной деятельности со взрослым, процессам знакового «опосредствования» и т.п. Именно благодаря построению у ребенка соответствующих систем ВПФ мозг развивается в онтогенезе специфически человеческим образом и окончательно формируется только к 12--14 годам.

Характеристика системной работы головного мозга была бы неполной, если бы мы не остановились на трех выделяемых А. Р.Лу-рия «блоках мозга» [79]. Они, несомненно, работают согласованно, но решают каждый свои задачи.

Первый -- так называемый энергетический блок мозга, или блок регуляции тонуса и бодрствования, -- отвечает за оптимальное состояние коры, необходимое как для переработки и сохранения информации (за что отвечает второй блок мозга), так и для планирования и контроля деятельности субъекта (что обеспечивает третий блок мозга). Кстати говоря, измененные состояния сознания вызываются, вероятно, намеренными (искусственными) или непреднамеренными изменениями закономерностей работы именно этого блока мозга (см. главу 7). В него входят образования верхних отделов ствола мозга (имеются в виду структуры гипоталамуса, зрительные бугры и ретикулярная формация, которые обеспечивают двустороннюю связь этих подкорковых образований с корой) и структуры древней, или лимбической, коры, также связанные с вышеперечисленными отделами ствола (а именно образования, входящие в так называемый гиппокампов круг, -- гип-покамп, мамиллярные тела и др.). Поддержание тонуса коры в оптимальном состоянии зависит от информации, поступающей от органов чувств, от интерорецепторов, реагирующих на отклонения от постоянства внутренней среды организма, и от идущих сверху вниз влияний высших образований коры, которые обеспечивают произвольную регуляцию человеческого поведения. Известно, например, что до известных пределов усилием воли человек может поддерживать бодрствующее состояние даже в условиях, когда нервная система истощена от трудной работы и человек чувствует, что засыпает.

Второй блок, называемый А. Р.Лурия блоком приема, переработки и хранения информации, физиологически обеспечивает деятельность субъекта, имеющую своей целью познание свойств и закономерностей окружающего мира.

Он включает в свой состав мозговые структуры, расположенные в задних отделах головного мозга (теменной, височной и затылочной областях). Первоначально модально-специфическая информация поступает от рецепторов (соответственно кожных, слуховых и зрительных) в первичные (проекционные) зоны коры головного мозга. В них имеются высокоспециализированные нейроны, реагирующие лишь на отдельные признаки внешних раздражителей. Раздражение этих участков головного мозга (например, при операциях на мозге) в области «зрительной коры» (17-е поле) приводит к возникновению у человека отдельных зрительных ощущений -- светящихся шаров или точек и т.п. При этом имеет место соматотопическая проекция отдельных рецепторных поверхностей на участки первичной коры. Так, корковое представительство кожного анализатора имеет четко различающиеся зоны клеток, перерабатывающих информацию, идущую от конкретных кожных рецепторов: например, кожные рецепторы левой ноги имеют свою корковую проекцию в верхних отделах задней центральной извилины правого полушария (в силу перекреста волокон в стволе мозга), а кожные рецепторы правой ноги, напротив, «представлены» в соответствующих участках задней центральной извилины левого полушария. Кожные рецепторы рук имеют свое корковое представительство в средних отделах, а кожные рецепторы лица, языка и губ -- в нижних частях этих же извилин. При этом площадь территории, занимаемой проекцией рецепторов тех или иных кожных зон, пропорциональна не размерам соответствующих частей тела, а их значимости для деятельности субъекта. Так, значительную часть площади занимают проекции рецепторов губ и языка, а также больших пальцев рук в силу их особой значимости для деятельности человека, в то время как проекция кожных рецепторов ног занимает не столь существенное место. Клетки первичных зон анализаторов выполняют функцию анализа поступающей в органы чувств информации.

Вторичные, «гностические» участки коры, расположенные недалеко от первичных зон, осуществляют функцию синтеза полученной и проанализированной первичными участками коры информации. Соматотопическая проекция в этих зонах уже отсутствует. Раздражение клеток вторичных полей коры приводит к появлению образов предметов (цветов, бабочек, мелодий и пр.). Нарушения в работе этих зон приводят к нарушениям предметного восприятия, получившим название агнозий (мы уже рассматривали случай зрительной предметной агнозии, когда больной с подобным поражением не узнает предмет, хотя и может его описать).

Наконец, существуют так называемые третичные зоны коры головного мозга, которые являются специфически человеческим образованием и очень поздно созревают в онтогенезе. Они расположены на границах корковых представительств трех рассмотренных нами анализаторов (кожного, зрительного и слухового), т.е. на границах теменной, затылочной и височной областей, и осуществляют синтез информации от разных анализаторов. Повреждение этих зон приводит к нарушению сложных форм пространственного восприятия субъектом мира, затруднению в определении положения стрелок часов на циферблате, перепутыванию левой и правой сторон и т. п.

Третий блок головного мозга обеспечивает программирование, регуляцию и контроль деятельности. Обеспечивающие его работу участки головного мозга расположены в передних отделах больших полушарий (в их лобных долях). Любопытно, что соответствующие этому блоку корковые структуры также могут быть рассмотрены с точки зрения выделения первичных, вторичных и третичных зон, только эти зоны, в отличие от рассмотренного выше блока переработки и хранения информации, включаются в выполнение задач своего блока в обратном порядке: первыми в организацию работы по планированию и осуществлению необходимых программ поведения вступают третичные зоны лобной коры -- специфически человеческие образования, которые созревают в онтогенезе самыми последними и формирование которых определяется овладением человеком речью, усвоением им социального опыта, в том числе нравственных ценностей и правил поведения в обществе. По сути дела, эти зоны и составляют материальный субстрат произвольной и волевой регуляции человеком своей деятельности. Нарушения работы этого блока вызывают соответствующие расстройства поведения («полевое поведение»), которые можно наблюдать у так называемых лобных больных.

Необходимая для реализации функций данного блока информация поступает затем во вторичные поля -- в премоторную область, подготавливающую непосредственную реализацию двигательных импульсов с помощью работы первичных двигательных зон коры и играющую главную роль в формировании навыков (двигательных привычек), выступающих, образно говоря, «кинетической мелодией», которая включает в себя в качестве составляющих отдельные движения. Выполнять эти последние предназначены уже первичные зоны двигательной коры. Первичные поля двигательной коры имеют такое же четкое соматртопиче-ское строение, как и первичные зоны второго рассмотренного нами блока; при этом сохраняется тот же принцип не геометрического, а функционального представительства разных групп мышц в этих зонах: значительную площадь занимают корковые представительства не самых крупных мышц, а тех, которым в наибольшей степени необходимо управление.

Существуют также значимые различия между спецификой работы правого и левого полушарий мозга, которые в обычных условиях работают слаженно и согласованно, однако в отдельных случаях (при перерезке так называемого мозолистого тела, соединяющего полушария друг с другом) они начинают работать независимо друг от друга. При этом у человека (в отличие от животных) левое полушарие, являющееся «мозговым аппаратом» речи, доминирует у правшей (правое полушарие является у них подчиненным). У левшей доминирующую роль может играть правое полушарие.

Подводя итоги, можно сделать вывод о том, что и в концепции А. Р.Лурия (как и в работах Н.А.Берн штейна) соотношение между психическим и физиологическим предстает в форме их диалектического единства -- нет ни одного психического процесса, который не был бы каким-то образом (причем весьма специфическим образом) локализован в мозговых структурах, но в то же время психическое не сводимо к физиологическому. При конкретизации этого единства следует отметить, что поставленная субъектом та или иная психологическая задача определяет систему мозговых процессов, которые будут задействованы при решении данной задачи.

Закончить разговор о возможном соотношении психического и физиологического в деятельностном подходе (который в той или иной степени развивался как в работах Н. А. Бернштейна, так и в работах А. Р.Лурия) можно очень емкой цитатой из выступления А. Н.Леонтьева в 1969 г., когда подводились итоги сделанной в его школе работы: «Если составить систему единиц, понять ее иерархически -- от деятельности к операциям, функциям, то движение, формирование, развитие идет сверху вниз: от высших образований -- к физиологии. Невозможно движение восхождения от мозга к неким процессикам, от процессиков к более сложным образованиям и, наконец, к сложению жизни» [28, 150]. Можно сказать еще короче: от жизни к мозгу, а не от мозга к жизни. Это означает, что в психологической теории деятельности физиологические процессы рассматриваются как то, что обеспечивает реализацию предметной по своему существу психической деятельности, но, чтобы понять суть этой последней, необходимо выйти за пределы мозга (и вообще нервных и телесных структур) в систему отношений «субъект -- объект», которые реализуются разными формами деятельности субъекта.

Круг замкнулся -- мы опять возвратились к необходимости поместить категорию «деятельность» в центр понятийной системы психологической науки. Только при понимании психики как функции деятельности (а не мозга как такового) можно адекватно решить и психофизиологическую проблему. Постоянно приводимые в нашей литературе определения психики как функции мозга могут быть приняты с большими оговорками (как выражение абстрактно-философской позиции не деятельностного, а вульгарного материализма). Сам по себе мозг несет в себе лишь возможность физиологической реализации психической деятельности, однако искать истоки самой этой деятельности в мозге -- значит впадать в физиологический редукционизм, ограниченность которого уже вполне доказана современной наукой. Однако при решении психофизиологической проблемы можно впасть в не менее опасный для конкретно-научного ее решения философский редукционизм, на котором мы остановимся в следующем параграфе.

§ 9. Философская проблема идеального и разведение философского и психологического аспектов изучения сознания

В психологической литературе (особенно отечественной -- в силу специфических социокультурных условий развития психологии в советский период) часто встречается определение психического (точнее -- сознательного психического) через категорию идеального (тогда как физиологические процессы, естественно, рассматриваются как материальные процессы). На наш взгляд, обращение к философским категориям «материальное» и «идеальное» не только не помогает решить поставленную психофизиологическую (и -- шире -- психофизическую) проблему, но и чрезвычайно затрудняет ее решение. Попробуем доказать это.

Начнем с того, что даже в марксистской философии (в верности которой в свое время клялись, вероятно, почти все отечественные философы) определения категории «идеальное» были весьма различными (с «материальным» было проще -- считалось, что классическое определение категории «материя» было дано В. И.Лениным в работе «Материализм и эмпириокритицизм» -- и с ним никто, естественно, не спорил). Существовало минимум три разных определения категории идеального в работах наиболее известных советских философов, работавших над этой проблемой. Идеальное трактовалось как субъективная реальность, субъективный образ объективного мира (наиболее распространенная точка зрения) [31; 32]. Идеальное определялось и гораздо более нетрадиционно -- как «схема реальной, предметной деятельности человека, согласующаяся с формой вне головы, вне мозга», обладающая особого рода объективностью (так определялось идеальное в работах Э.В.Ильенкова [42; 30]). Наконец, под идеальным понималось «совершенное», объективные пределы совершенства (завершенности) природных и материальных вешей, т.е. «идеальное» было прилагательным от существительного «идеал»' [72]. Имелись и попытки соединить эти три точки зрения в одну [45; 93].

Нам представляется, что следует выделить два основных значения понятия «идеальное» в философии. Они отличаются друг от друга не только собственно содержанием, но и своей функцией при решении проблем двух разделов философии: онтологии (учения о бытии) и гносеологии (учения о познании). Рассмотрим сначала «гносеологическое значение» понятия идеального. Одним из главных вопросов гносеологии является вопрос о соотношении материального и идеального. В данном случае, если термин «материя» обозначает объективную реальность, существующую независимо от сознания субъекта, совершенно логично предположить, что под идеальным следует иметь в виду субъективную реальность. Речь идет в данном случае о философствующем субъекте, который в процессе философской рефлексии обнаружил для себя непримиримую противоположность Я и не-Я, субъективно переживаемого и объективно существующего (вспомним, например, как Р.Декарт пришел к этому выводу), реальности «для» меня и реальности «вне» меня.

Эта противоположность существует как непримиримая только в контексте упомянутого выше гносеологического вопроса (т.е. вопроса, связанного с познанием мира: что первично, что вторично). По тому, как отвечают философы на этот вопрос, они условно разделяются на два лагеря: материалисты считают первичной объективную реальность, а субъективные явления -- вторичным; идеалисты, напротив, рассматривают субъективную2 реальность как исходную, а материальный мир -- как вторичное по отношению к ней3. Надо отметить, что в истории философии для обозначения этих двух реальностей использовались, как известно, многообразные термины: «бытие» и «мышление», «материя» и «сознание», «материя» и «ощущение», «материальное» и «идеальное», «природа» и «дух», «физическое» и «психическое». Многие из этих понятий используются и в конкретных науках, в частности в психологии. Это-то и вносит путаницу в понимание сущности психики.

Если психолог будет использовать применительно к психике и сознанию термин «идеальное» именно в этом, гносеологическом значении (т.е. считать их абсолютной противоположностью материальному), он придет к отождествлению психики и сознания с субъективной реальностью -- и тогда надо признать, что психология как наука не может существовать в принципе, поскольку не может быть науки «о призраках», «о кажимости», как говорил Л.С.Выготский, т.е., собственно говоря, о том, что существует только «для» субъекта1. Как ни странно, до сих пор многие современные отечественные философы, решая проблему идеального, отождествляют психическое с субъективным и тем самым возрождают в той или иной степени позиции интроспективной психологии. Вот характерные цитаты: «Сознание потому и понимается как субъективная реальность, что выступает как реальность лишь для субъекта (человека), обладающего этим сознанием» [77, 213]; «Для другого человека его сознание существует так же, как для меня существует мое сознание» [77, 214]. Мало того, что тем самым психология как объективная наука о сознании оказывается невозможной: данные высказывания противоречат также и накопленному в научной психологии опыту объективного изучения сознания -- в частности в школе Выготского -- Леонтьева -- Лу-рия.

Известный отечественной психолог Б. М.Теплов не уставал повторять, что в самонаблюдении наше сознание нам непосредственно не дано: «В ощущении и восприятии мы непосредственно воспринимаем объективную реальность. Самих же ощущений и восприятий мы непосредственно не воспринимаем, о них мы узнаем опосредствованно» [119, 293]. И уж совсем анахронизмом (после трудов А. Р.Лурия и Н.А. Бернштейна) выглядят попытки некоторых философов, загнавших себя в угол абсолютного противопоставления психического как идеального физиологическому как материальному, искать «интимный механизм» их взаимодействия на клеточном и субклеточном уровнях [34].

На наш взгляд, подобные попытки представляют собой поиски ответа на неверно поставленный вопрос. Ведь определяя (в пределах гносеологии) психические явления как идеальные, мы находимся лишь в начале исследования, а не в его конце, поскольку относим их к некоторой категории явлений, еще только требующих объяснения, и намечаем в лучшем случае путь, ведущий к этому объяснению (материалистический или идеалистический). С точки зрения материализма, определение психических явлений через категорию «идеальное» говорит лишь об их вторичности по отношению к материи, но не об их конкретных механизмах. Для идеалистов, наоборот, идеальные явления -- исходная точка отсчета для дальнейших процедур познания. В любом случае гносеология не может дать ответа на вопрос о конкретных механизмах этих явлений.