Философия науки

Выбранная проблема подлежит представлению, постановке, т.е. выражению в языковой форме. Не существует никаких рецептов, указывающих, как надо ставить новые проблемы, в особенности фундаментальные. Но можно указать факторы и шаги постановки проблем.

Чем более фундаментальной выглядит проблема, тем более отвлечённый и общий характер приобретает её первоначальная формулировка. Таковы формулировки проблем математической логики (определения строгой импликации, полноты аксиоматики содержательных систем и т.д.), математики (аксиоматизации теории множеств, доказательства, континуум-гипотезы и др.), физики (формулировки общей теории атомного ядра, установления носителя гравитационного поля и т.д.) и других фундаментальных наук, а также прикладных исследований (управляемого термоядерного синтеза, утилизации радиоактивных отходов, достижения гармонии человека с природой, устранения конфликтов и терроризма и многих других).

Узкие и прикладные проблемы ставятся в развитых областях исследования. В рамках общих истинных теорий формулируются проблемы возможностей их частного применения в качестве объяснения и предсказания. Скажем, термодинамика провозглашает теплопроводимость тел, отвлекаясь от их агрегатного состояния и химического состава. Для определённых узких областей исследования возникает проблема установления зависимости теплопроводности именно от агрегатного состояния, плотности, температуры и др., или химического состава.

Широта и глубина проблем зависит от широты и глубины знания, на основе которого они формулируются. Вместе с тем любая научная проблема отличается от простого вопроса тем, что ответ на неё нельзя найти путём преобразования имеющегося знания. Решение проблемы предполагает выход за пределы известного и потому не может быть найдено по заранее известным правилам. Можно перечислить лишь шаги, предваряющие постановку и решение проблемы. К ним относятся: обсуждение новых данных, которые не могут быть объяснены в рамках существующих теорий; анализ и оценка тех идей и методов решения проблемы, которые могут быть выдвинуты на основе новых данных; определение типа решения проблемы, его связи с решением других проблем и возможности контроля решения; предварительное описание проблемы. В итоге, устанавливается специфика данных, подлежащих объяснению, выделяются частично соответствующие им знания и провозглашается необходимость недостающей гипотезы для их объяснения, доказательства или предвидения. Это и есть формулировка проблемы, мобилизующая на выдвижение гипотезы для её решения.

Шаги в направлении постановки проблемы способствуют выдвижению гипотезы. В них выявляется минимум достоверных знаний, необходимых для гипотезы. Новое же, первоначально предположительное знание оказывается результатом особого творчества, совокупно именуемого интеллектуальной интуицией. Правда, обращение к описанию интуиции, социологии, психологии творчества и т.п. могут пояснить, как возникает новое знание, но не могут пояснить что и откуда берётся в новом знании.

В той степени, в какой гипотеза включает известные знания, она допускает предварительную частичную оправданность или доказательность. К примеру, гипотеза об отсутствии атмосферы у Луны, спутников Юпитера или астероидов включала знание величины необходимой массы для удержания атмосферы телом, вращающимся вокруг собственной оси и вокруг более массивного тела. Поскольку же гипотеза включает новое знание, она требует как новых средств выражения знания, так и средств его оправдания.

Наличными средствами выражения предположительного нового знания служат средства выражения достоверного старого знания. Новизна знания достигается не прямым, буквальным употреблением старого знания к новому объекту познания (что было бы простой экстраполяцией), а употреблением в виде аналогии или даже метафоры. Скажем, гипотеза о молекулярно - кинетических процессах в газах использовала в качестве аналогии поведение бильярдных шаров при столкновениях. А к примеру, гипотетическая модель электромагнитного поля Максвелла представлялась несжимаемой жидкостью, что выглядело метафорой по отношению к исходной, не терпящей такой буквальности или аналогии физической реальности. Метафоричны также не только непривычные словосочетания, вроде «поля сил», «температурное поле», «течение времени» или «стиснутые корни», «выбивание корней многочленов» (Д. Пойа), но и ставшие привычными, вроде «аксиомы», «аффинности», «конуса», первичное буквальное значение которых соответственно «достоинство», «родство по жене», «верхушка шлема».

Способы образования аналогий и метафор составляют предмет особых исследований и обсуждения. Здесь важно учесть отсутствие прямой, однозначной обусловленности вида аналогий и метафор как наличным теоретическим знанием, в силу его несоответствия новым данным и новому объекту познания, так и самими новыми данными и новым объектом познания, ибо они не содержат требуемого для аналогий и метафор теоретического знания. Отсюда следует неизбежность множества (плюрализма) гипотез, претендующих на решение проблемы. Плюрализм гипотез преодолевается выбором предпочтительной гипотезы по гносеологическим, логическим и прагматическим критериям (см. изложенный далее раздел о выборе альтернатив в познании). В пособиях по философии науки обычно перечисляют требования к выбираемым гипотезам: эмпирическая проверяемость, логическая обоснованность, объяснительность, предсказательность и др.

Выбранная гипотеза подлежит уточнению и развёртыванию составляющих её понятий и суждений, с тем, чтобы быть посылкой для дедукции частностей, одни их которых могут оказаться имеющимися необъяснёнными, новыми данными, другие - предсказываемыми новыми данными. Поскольку дедукция частностей из гипотезы требует принятия не содержащихся в них допущений, краевых условий, воплощений (интерпретаций по правилам соответствия), постольку приходится мириться с неустранимым многообразием (плюрализмом) следствий гипотезы, в том числе опытно проверяемых. И если в любой гипотезе неизбежны идеализации, непроверяемые допущения, неполные индукции, то полная, во всех частностях удостоверяемость гипотезы опытом не достижима. Но на такую полноту гипотеза не претендует; она претендует на удостоверение сущности, основного, общего, необходимого, - и это удостоверение достаточно для превращения гипотезы в научную теорию.

Соотношение гипотезы и проверяющего её эксперимента сложно и понимание его вызывает споры. Спорны мнения о том, является ли эксперимент решающим для принятия или отвержения гипотезы, проверяемы ли отдельные положения гипотезы, допустимо ли заключать от истинности следствия к истинности посылки и многое другое. Можно привести доводы для предпочтения утвердительных ответов на перечисленные вопросы, но, к сожалению, это отвлечёт от основного содержания темы и потому приходится оставлять вопросы без ответов, обратившись к другой стороне отношения гипотезы к эксперименту, опосредованию этого отношения теоретическим моделированием и мысленным экспериментом.

Моделирование зародилось в лабораторно-инженерной практике и опиралось на субстратное сходство оригинала и модели, которое фиксировалось рядом критериев: геометрического подобия, массового подобия и т.д. С переходом к функциональному сходству модели потеряли какое-либо субстратное сходство с оригиналом, но приобрели несоизмеримые с прежними допрактические, в частности, доэкспериментальные возможности проверки гипотез. Таковы языковые модели (языковые каркасы), математические модели, аналоговые и цифровые ЭВМ и др. Эти модели позволяют проверить в символическом представлении применение гипотезы к различным ситуациям, хотя представление возможных ситуаций ограничено их операциональной, «исчислимой» стороной, отражаемой в программах, языковых играх и т.д.

Подобную теоретическому моделированию роль средства предварительной проверки гипотезы (или действующей теории) воображаемыми ситуациями играет мысленный эксперимент. В нём в идеализированной форме воспроизводятся существенные черты поведения объекта познания и мысленно (доказательствами и объяснением) проверяется соответствие гипотетического поведения воображаемому, но принимаемому за действительное в силу кажущейся правдоподобности. В каждой конкретной науке есть свои примеры мысленных экспериментов. В физике, в частности, известен мысленный эксперимент Эйнштейна, Подольского и Розена, содержащий воображаемую ситуацию, относительно которой испытываются объяснительные и доказательные возможности представлений о поведении элементов квантовомеханической системы авторов мысленного эксперимента и Н. Бора, олицетворявшего копенгагенскую школу.

При всей значимости и полезности теоретического моделирования и мысленного экспериментирования нельзя забывать их предварительного характера и опосредующей роли; решающим средством принятия или отвержения гипотезы служит эксперимент как основной вид научной практики.

3.3 Эмпирическое и теоретическое в эксперименте и измерении

Эксперимент отличается от наблюдения вмешательством субъекта в объективные процессы. Вмешательство может быть случайным (непреднамеренным), пробным и целенаправленным. Последний вид вмешательства наиболее универсален, включает предыдущие и потому представляет интерес для логического и теоретико-познавательного анализа.

Целенаправленное вмешательство предполагает предварительное представление цели и средств её достижения. Чтобы представить цель эксперимента (получение данных для проверки гипотезы или новых данных для уточнения гипотезы), необходимо знание внутренних связей внешне разнородных элементов экспериментальной установки, сущности их взаимодействий, возможных направлений взаимодействий и ожидаемых результатов взаимодействий. Требуемые знания всегда являются совокупностью достоверных и гипотетических составляющих. Важно также то, что необходимость быть сущностными, объясняющими и предсказывающими придает этим знаниям теоретический характер. Таким образом, научному эксперименту предпосылается некоторая научная теория.

Для научной теории любое ее материальное воплощение в наборе случайного, единичного и т. п. выглядит частным приложением, частностью. В таком случае все объяснения, предписания направлений воздействий и предсказания научной теории в конкретном эксперименте оказывается логическими (дедуктивными) следствиями научной теории. В той степени, в какой эксперимент целенаправлен, сознателен, все шаги в нём направляются логическими следствиями теории. Обычно говорят не о научной теории, управляющей экспериментом, а о знании экспериментальной установки, принципов её действия и об объяснении результатов экспериментов. Такое представление об эксперименте не отменяет, тем не менее, объединяющей и предпосылочной роли научной теории, задающей цель эксперимента. Например, эксперимент Майкельсона-Морли был теоретически обусловлен положениями о свойствах эфира (гипотетическими), механике поворотных зеркал (достоверными), свойствах свободных и совмещенных (интерферирующих) лучей света (достоверными) и предположением о величине скоростей света в зависимости от скорости движения источника света относительно эфира, задаваемой движением Земли вокруг Солнца (известной). Короче говоря, весь эксперимент обусловлен одной целью - измерить, точнее, просто подтвердить предположение о зависимости скорости света от скорости движения источника светового излучения на основе теорий механики Ньютона, геометрической и волновой оптики.

В точных экспериментах измерения венчают эксперименты, поэтому научная теория логически определяет и измерения. Она определяет свойства эталонов, систем отсчета и средства представления результатов сравнения эталонов с объектами (в конечном счете, сочетаниями элементов геометрии или анализа, т.е. отрезками, числами и т.п.). Если возникает вопрос, какими законами и допущениями обосновывается измерение, известными или не известными, ответ очевиден, измерение обосновывается допущениями и законами теории, которая подлежит проверке измерением, т.е., всем совокупным теоретическим знанием, включая неизвестное.

Обычно экспериментальные процедуры отражаются не в языке научных теорий, а в собственном языке: языке операций, наблюдений, протоколов и т.п. В таких случаях выводные высказывания научных теорий об измерениях, измеримых величинах, наблюдаемых событиях и т.п. переводятся на экспериментальный язык по правилам соответствия. Полный перевод обеспечивает готовность эксперимента к осуществлению.

Осуществление эксперимента состоит в воспроизведении материальными процессами предписаний теории или их переводов в экспериментальные инструкции. Материальные процессы подчинены естественным свойствам и законам. Сообразно последним обнаруживаются события наблюдения и измерения, в конечном счете, в виде пространственно - временных совпадений. Они и подлежат фиксации языком эксперимента и последующим переводом в значения измеримых величин. Эти значения в силу прямой обусловленности материальными процессами считаются достоверными; ими удостоверяются проверяемые предсказанные величины либо пополняются достоверные составляющие создаваемых гипотез. В обоих случаях достоверные данные измерений служат источником истинного знания. Как источник истинного достоверного (а не гипотетического) знания данные измерений в эксперименте обусловливают истинность всего логически предпосылочного знания. Логически обусловленные научной теорией, измерения гносеологически обусловливают научную теорию, ее статус истинной или ложной. Логическая и гносеологическая обусловленности научной теории и ее измеримых величин противоположно направлены и взаимно дополняют друг друга, так что можно говорить о своеобразной диалектике связи измерений и научной теории.

В отличие от изложенного понимания соотношения теоретического и эмпирического, теории с экспериментом и измерениями в нем, существует множество концепций, стремящихся изобразить универсальными теоретические или эмпирические методы научного познания и свести все содержание знания к экспериментальным данным или теоретическим представлением соответственно. Начало этим крайностям положили рационализм и эмпиризм XVII века.

Для рационализма характерно признание разума в конечном счете источником, средством, критерием принятия и отвержения результатов познания. Декорт, Спиноза, Лейбниц и их последователи так или иначе превозносили рациональную (интеллектуальную) интуицию в качестве средства познания исходных объектов, знание которых составляет предпосылки для последующей дедукции частных знаний. Эксперимент, или опыт с их данными изображались вместилищем неопределенностей и ненадежностей, в лучшем случае побуждающих к рациональному познанию мира, но ничего ему не дающих.

Эмпиристскую ориентацию познание обрело в трудах Ф.Бекона и его последователей. Родоначальник эмпиризма провозгласил опыт, эксперимент универсальным средствам преодоления распространенных предрассудков и ошибок, а также единственным источником знаний, из которых индукция по определённым правилам создаёт предпосылочные знания для последующей дедукции. Ближайшими последователями эмпиризма оказались сторонники сенсуализма (Локк, Гассенди, Кондильяк) и позитивизма (Конт, Милль). Сенсуализм постарался свести все содержание знания к простым идеям внешних и внутренних восприятий в опыте, позитивизм - к явлениям и отношениям между ними в опыте. Познавательная деятельность разума ограничивалась манипуляциями данными опыта.

Традиционному рационализму не удавалось обосновать относимость рационального знания к объективному миру, а том числе к опытно данному, а также объяснить причину изменения либо замены знаний, ранее принятых по критериям разума. Рациональная интуиция считала объектом познания воспринимаемое разумом, а не чувствами. Но разуму даны лишь объекты разума, то есть образы разума, примером которых считались понятия и аксиомы эвклидовой геометрии. Критерием принятия исходных знаний, всех промежуточных и конечных звеньев вывода признавалась интуитивная ясность, очевидность. Если исходные знания черпаются не из чувственно воспринимаемого мира, не сверяются с ним в выводах, то не ясно, на каком основании они могут относиться к чувственно воспринимаемому объективному миру? И если не свойства чувственно воспринимаемого мира заставляют изменять или заменять рациональные знания, то что же именно, прихоть разума?

Традиционный эмпиризм не способен постичь и обосновать объяснительные и предсказательные возможности научного знания в форме научных теорий. Если содержание знания исчерпывается данными опыта, эксперимента, то невозможно знание внеопытной реальности, сущности явлений эксперимента. А без сущностного знания невозможны объяснения, управление и предсказания эксперимента и событий вне эксперимента. Последовательный эмпиризм обрекает знание на локальность и сиюминутность, т.е. лишает научное знание статуса подлинного знания, раскрывающего суть, объясняющего, выбирающего и предсказывающего.

Дальнейшее развитие рационализма приобрело формы априоризма кантианства и неокантианства, и, наконец, идеи теоретической нагруженности фактов в последнее время. И.Кант неявно допускал монизм общечеловеческих априорных форм созерцания пространства и времени, т.е. априорных форм чувствительной деятельности. Монизм молчаливо распространялся и на деятельность рассудка, предписывавшего законы природе. И лишь разум постигали антиномии, впрочем носившие характер видимости, поскольку не относились ни к какому опыту, действительному или возможному. Неокантианцы (Г. Коген, П.Наторп, Э. Кассирер и др.) учли плюрализм пространственнно-временных и атрибутивных представлений о мире (в математике и естествознании конца XIX - начала XX веков). Однако в монизме и плюрализме кантианства всякая определенность научного знания считается субъективной; непознаваемая объективная действительность хаотична и неопределенна.

Конец XX века ознаменовался распространением своеобразного пантеоретизма, исключающего независимость научных фактов от научных теорий. Все факты считаются теоретически нагруженными, лишенными нейтральности по отношению к объясняющим или интерпретирующим теориям. Факты оказываются частью интерпретирующих, объясняющих и проверяемых научных теорий. Очевидная возможность изменения любой интерпретации фактов с помощью новых теоретических допущений создает видимость самопроверки (самореференции) научной теории: теория проверяется отнесением не к внешнему факту, а к высказыванию о факте, составляющему часть самой теории. Так как у каждой теории свои факты, ни одна теория не лучше и не хуже других соответствует фактам. Субъективизм научного знания кажется непреодолимым, хотя сторонники пантеоретизма, не заботясь о соблюдении общепринятых оценочных именований, не усматривают в следствиях самореферентности какого-либо субъективизма.

Новую форму приобрел и эмпиризм. Различными средствами он стремиться заменить общее и теоретическое в научном знании эмпирически значимым, т.е. осуществлять сведение теоретического к эмпирическому, эмпирическую редукцию. Например, в логике классы и свойства заменяются индивидными переменными, (У.Куайн), а применительно к составу любой научной теории теоретические термины замещаются операционально значимыми (Ф.Рамсей) или эмпирически (даже в духе номинализма) значимыми терминами и высказываниями (В.Крэйг). (см. напр., Г.И.Рузавин. Научная теория. - М., Мысль, 1978, с. 89-98). Аргументом в пользу устранения теоретических терминов и высказываний служит утверждение о достаточности эмпирически значимых терминов для логической систематизации и предсказаний эмпирических данных. Однако помимо очевидной лишенности возможности объяснять опытные данные и раскрывать скрытую за ними более глубокую реальность, операционально и эмпирически значимые заменители научных теорий уступают последним в способности предсказывать новые, не похожие на известные факты. Наконец, научные теории представляют собой более простую, экономную (лаконичную) форму знания эмпирических данных.

Более приемлемой выглядит концепция соотношения теоретических и эмпирических составляющих научного познания, избегающая крайностей пантеоретизма и эмпирического редукционизма, - концепция относительной самостоятельности традиций эмпирического исследования. Суть ее состоит в следующем.

Субъективистское понимание научной теории, связанное с пантеоретизмом, может быть преодолено, если беспристрастно всмотреться в историю науки. Она показывает, что помимо обширных данных обыденного опыта, лишенных какой- либо теоретической нагруженности, в любой отрасли научного познания существуют данные наблюдения и эксперимента, не объяснённые теориями или предшествовавшие им. Таковы эмпирические законы Архимеда, явление инерции движущихся тел, протуберанцы на солнце и цикличность его активности, различие химического состава планет и астероидов и т. д.

Каждая научная теория, соотносясь с фактами, толкует их средствами своего языка и превращает их в свою часть. Но факт должен существовать прежде, чем он становится предметом толкования и введения в теорию. В случае поиска фактов, предсказанных теорией, неизбежно дополнение языка теории языком составляющих факта и средств его получения (наблюдения и эксперимента), не входящих в теорию. Скажем, описание установки для получения веществ, предсказанных теорией определённого раздела химии, касается физических средств, не относящихся к химии (т. е. средств поддержания массы, давления, температуры, силы тока и т. п.).

При соотнесении с фактами конкурирующих теорий каждая стремится освободить факты от интерпретаций соперницами, опереться на относительно обнажённые, в конечном счёте, голые факты. Такова, к примеру, ситуация с отношением теории Лоренца - Фитцджеральда, Ритца и Эйнштейна к опыту Майкельсона - Морли.

В итоге, неопозитивистское требование нейтральности языка наблюдения можно считать абсолютом, идеалом, практически воплощаемыми в допущении относительно самостоятельной эмпирии. Научные знания представляются относительно независимыми совокупностями теоретических и экспериментальных наук, которые в свою очередь представлены публикациями и профессиональным разделением учёных.

Рассмотренные стороны методов теоретического и эмпирического исследований допускают разнообразную конкретизацию, в том числе посредством учета особенностей выделенных областей научного исследования - фундаментальных и прикладных. Местом такой конкретизации служат рефераты и семинары.

4. Определения и доказательства

4.1 Язык науки

Важнейшим достоянием общества является естественный язык. Он может быть охарактеризован как исторически сложившаяся система принятых по соглашению (конвенциональных) знаков, основное предназначение которой состоит в опосредовании общения людей. В отличие от других знаковых систем, возникших среди биологических популяций, предшествовавших человеку, языковые знаки - не просто средства сигнализации или предупреждения; они также не являются воспроизведением (за исключением простейших слов - подражаний звукам) или изображением обозначаемых предметов (иконографическими знаками). Между языковыми знаками и обозначаемыми ими событиями нет никакой материальной связи; между ними существует только идеальная, социокультурная связь. Пользователи языка (индивид, группа, общество) мысленно относят знаки к обозначаемому, независимо от того, предъявляется ли обозначаемое или представляется другими знаками. Для любой категории собеседников условием введения какого-либо соглашения об употреблении некоторого знака является присоединение его, хотя бы временное, к ранее принятым соглашениям. Чтобы изменить соглашение о правиле употребления какого-то термина или выражения, необходимо неявно принять другие соглашения, а именно те, которые касаются употребления терминов (слов) и выражений, разъясняющих смысл нового знака. Например, носом человека по соглашению названа выступающая часть лица, орган обоняния. Носу свойственно быть первопроходцем в новой атмосфере, соприкасающимся с ее необычностью. Эти свойства предопределяют буквальные, аналогичные и метафорические употребления понятия «нос» («сует нос в чужие дела», «держит нос по ветру», «любопытной Варваре нос оторвали» и т.д.) и все разъяснения употребления. Когда же термину «нос» придали значение передней части корабля, самолета и т.п., разъяснения новых употреблений слова «нос» стали подразумевать переднюю в направлении движения, рассчитанную на наименьшее сопротивление среды часть судна или летательного аппарата.

В естественном языке соглашения о значениях знаков и правилах употребления их (т.е. формы связи с другими знаками) обычно неявны и часто противоречат друг другу. Стихия возникновения и развития естественного языка придала ему неоднородность (диапазон соглашений простирается от индивидуальных до общепринятых), непоследовательность (части языка и употребления одинаковых выражений различны и даже противоречат друг другу в употреблениях, так как введены в язык различными создателями и пользователями, к примеру, слово «умный» может употребляться для похвалы и для укора) и бессвязностью (наличием относительно замкнутых частей языка, в частности, диалектов, фольклора и т.п.).

Попытки усовершенствования естественного языка лежат в основе иногда случающихся реформ языка. Научное познание усматривает в стихии естественного языка как недостатки, так и достоинства. Неоднородность, непоследовательность и бессвязность естественного языка считаются недостатками, препятствующими сосредоточению познания на исследуемом объекте, доказательной и понятной форме сообщения результатов познания; они преодолеваются общезначимыми соглашениями о значениях знаков, о принятии правил логики в качестве правил связей языковых выражений (по содержанию и объему), о словосочетаниях, грамматических и синтаксических правилах употребления языка. Соглашения о значениях и правилах употребления знаков, как подметил, к примеру, К. Льюис, подчиняются такому положению: если принято соглашение о значениях знаков, то правила их употребления не могут быть предметом нового соглашения, - они обусловлены значениями знаков, и наоборот, если принято соглашение о правилах употребления знаков, то их значения не могут быть произвольными, допускающими особое соглашение об их принятии. Например, приняв соглашение о том, что считать слагаемым, нельзя независимо от принятого соглашения устанавливать соглашение о том, что считать сложением, и наоборот, назвав некую процедуру сложением, нельзя независимо от нее нечто называть слагаемым. Если слагаемым назвать элемент, сохраняющий свою величину в соединении с другими величинами и изменяющий состояние соединения в сторону роста на величину, равную своему значению, то сложением может быть лишь процедура, соответствующая этим свойствам слагаемого. Такая процедура ведет к сумме, а не к разности, произведению, частному от деления и т.д., которые можно было бы выбрать по соглашению и связать со слагаемым. Аналогична судьба слагаемого после принятия соглашения о сложении. Впрочем, весьма заметно, что во вводимых соглашениях о значении знака или правилах употребления знаков явные соглашения об одном неявно включают соглашения о другом. Это присуще всем языковым элементам и отношениям между ними в синтактике (учении о знаковых системах: структуре, образовании и преобразовании знаков) и синтаксисе (учении о структуре и словосочетаниях в предложении). Явные соглашения призваны преодолеть недостатки естественного языка. Крайним выражением недовольства естественным языком служит искусственный язык.

Однако, для развития языка посредством создания новых частей языка, в частности, научного языка недостатки естественного языка выглядят его достоинствами. Неоднородность, непоследовательность и бессвязность обеспечивают многогранность его употребления, гибкость и разнообразие оттенков смысла языковых выражений. Естественный язык служит источником буквальных, подобных и переносных значений знаков, создающих новый язык.

Язык как предмет исследования входит в семиотику, лингвистику, культурологию, психологию, философию. Для философии науки, занимающейся теорией научного познания, логикой и методологией научного исследования, язык интересен не как предмет, а как средство познания, т.е. интересно: о чем говорит язык, как определяет предмет, средства и результаты познания (в том числе и применительно к познанию языка). Поэтому основное внимание сосредоточивается на процедурах выявления, сохранения, изменения и удостоверения смыслов языковых выражений, а именно, определениях и доказательствах.

4.2 Виды определений