Художественный мир М. Лохвицкой

Как и в других случаях, проблемы, которые Лохвицкая ставит и решает в своих произведениях - скорее духовно-нравственного, чем историко-философского характера.

В целом понятие «Средние века» стало для Лохвицкой олицетворением того душевного нездоровья, которое она пыталась преодолеть. В этом смысле программным можно считать стихотворение «Во тьме кружится шар земной…», открывающее V том.

Да в вечность ввергнется тоска Пред солнцем правды всемогущей. За нами - Средние Века.

Пред нами - свет зари грядущей! (V, 3)

6. Стихи о детях и для детей

Стихотворений, посвященных детям у Лохвицкой немного, однако они составляют неотъемлемую и очень важную часть ее поэтического наследия. При жизни поэтессы были опубликованы всего четыре стихотворения: в I томе - «Колыбельная песня» (1893 г.) и «Мое небо» (1894), и в V томе - «Материнский завет» и «Плач Агари». Их отличает возвышенная серьезность и подлинная глубина мысли, цитаты из них уже приводились выше. Основная мысль их в том, что «чувство матери - из всех // высоких высшее утех». По словам К.Р., вторичным присуждением Пушкинской премии за V том Лохвицкая была обязана именно двум «материнским» стихотворениям.

В посмертный сборник «Перед закатом» вошли два стихотворения в том же духе, обращенные к младшему сыну. Интересно, что посвящения Лохвицкая всегда выдерживала в торжественном тоне: «Моему сыну Евгению», «Моему сыну Измаилу», «Моему сыну Валерию», - обращенные к маленьким детям, они явно рассчитаны «на вырост», на то, чтобы быть прочитанными и понятыми не сразу, а когда те повзрослеют. Поэтессу не покидало предчувствие, что сама она их взрослыми не увидит. Так, в рабочей тетради стихотворение «Материнский завет» сопровождается рисунком: могильный крест, увитый розами. Мемуаристы свидетельствуют, что Лохвицкая «была нежнейшей матерью» Волынский пишет, что она «всегда при детях, всегда озабочена своим хозяйством», а также, что она, видимо, не без гордости показывает своих детей литературным знакомым. Бунин приводит в воспоминаниях шутливый обмен репликами: «А где ваша лира, тирс, тимпан? - Лира где-то там, не знаю, а тирс и тимпан куда-то затащили дети».

«У меня болеет ребенок, и я по этой причине никуда не выхожу, - сообщала Лохвицкая Гриневской 24 декабря 1901 г. В другой записке она приглашала ее к себе: «У нас в 6 часов вечера зажигают елку»

В более раннем письме Коринфскому она, давая одобрительную оценку некоторым его стихам, писала: «Детские песенки из книжки “На разъезжей дороге” заучиваются теперь моими детьми, которые до сих пор воспитывались исключительно на поэзии Пушкина».

В рабочих тетрадях поэтессы наброски стихотворений перемежаются с записями о детском приданом и хозяйственных расходах, некоторые страницы зачерчены карандашными линиями и наряду с изящными зарисовками самой поэтессы содержат неумелые детские рисунки.

Есть у Лохвицкой и образцы чисто детских стихотворений, не «на вырост». Одно из них - «Бяшкин сон» (1902 г.), вошло в сборник «Перед закатом»

Сны над мальчиком летают,

Луг зеленый снится Бяшке,

На лугу пасется стадо,

Все овечки да барашки.

Вслед за ними с палкой длинной

Бродит малый человечек, Палкой длинной погоняет И барашков, и овечек.

Так и хлещет, так и машет,

Сам точь-в-точь поход на Бяшку,

По траве бежит ребенок,

Топчет белую ромашку… (ПЗ, 55).

Как явствует из текста и посвящения, «Бяшкой» Лохвицкая называла смуглого и кудрявого Измаила. Подобное стихотворение для детей записано в рабочей тетради: Детские стихотворения Лохвицкой лишены слащавости и сентиментальности и по стилю предвосхищают детскую поэзию Саши Черного.

Интересно и другое стихотворение (ок. 1900 г.), шутливое, но содержащее тонкие психологические портреты каждого из четверых детей поэтессы, старшему из которых не больше семи-восьми лет, младший - еще грудной младенец.

Тэффи в автобиографии вспоминала о собственном воспитании: «Воспитывали нас по старинному: всех вместе на один лад. С индивидуальностью не справлялись и ничего особенного от нас не ожидали». Мирра Лохвицкая явно придерживалась иных педагогических взглядов. Из упомянутого стихотворения видно, что дети для нее отнюдь не «на одно лицо». Понятно становится и то, почему не ко всем пятерым она обращалась со стихотворными посланиями. По духу ей ближе всех казался второй сын, Евгений. Четвертый, Измаил, вдохновлял ее своей южной внешностью. Пятый ребенок, Валерий, родился в 1904 г. - на момент смерти матери ему был всего год. Почти весь этот год Лохвицкая была тяжело больна. Стихотворные посвящения с заветом следовать путем христианина - это единственное, что она могла дать своему младшему сыну.

II. СТИЛИСТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ

Стилистически поэзия Лохвицкой еще тесно связана с традицией русской классической поэзии XIX в. Т.Ю. Шевцова, рассматривая этот вопрос, называет в качестве ее предшественников Пушкина, Лермонтова,279 Фета, Майкова и Случевского. Уже в этом перечислении ощущается в целом свойственная Лохвицкой противоречивость, т.к. названные поэты во многом противоположны друг другу как с точки зрения мировоззрения, так и с точки зрения стилистики. Список предшественников можно пополнить именами Батюшкова, Жуковского, Баратынского, Вяземского, Тютчева, Владимира Соловьева. Выше уже было сказано о влиянии на поэтессу Достоевского. В числе авторов XIX в., на которых Лохвицкая ориентировалась, следует указать и французского поэта романтика Альфреда де Мюссе.

Столь обильный перечень свидетельствует о том, что поэтесса была вполне самостоятельна, - в ее творчестве, естественно, преломлялись различные традиции, но говорить о ее подражании кому бы то ни было, о принадлежности к какой-то «школе» - неправомерно.

Но, пожалуй, важнее другое. На стилистическом уровне у Лохвицкой наиболее ясно чувствуется стремление к обновлению поэтики за счет использования выразительных средств древней поэзии и фольклора. Это свойство уже роднит ее с поэтами последующей эпохи. Собственно, и из арсенала классической русской поэзии она выбирает те приемы, которые восходят глубокой древности. Стилистический анализ показывает, что она свободно употребляет многие фигуры античной риторики, предвосхищая Брюсова и Вячеслава Иванова. Риторичность и некоторая архаичность стиля Лохвицкой, которая нередко ставилась ей в вину, на самом деле обнаруживает тончайшее чутье, не только поэтическое, но и филологическое, тем более удивительное, что поэтесса не имела специального образования в этой области, наличие которого порой слишком явно чувствуется в творчестве ее современников. За внешней легкостью стиля Лохвицкой стоит напряженная подготовительная работа- и ощущение легкости тем более заслуживает похвалы.

1) Поэтический словарь

Поэтический словарь Лохвицкой нередко называли «шаблонным». На первый взгляд, против этого трудно что-либо возразить, однако внимательное рассмотрение творчества поэтессы в целом убеждает воздерживаться от негативно-оценочных характеристик.

Прежде всего, свести ее поэтический словарь воедино не получается, потому что принципиально различны лексические пласты, используемые ею в лирических стихотворениях с одной стороны и в драмах - с другой. Язык драматических произведений никак не подходит под определение поэтически-шаблонного. Это обычный разговорный язык классической русской прозы и близкой к прозе поэзии второй половины XIX в.. По речевым характеристикам ее персонажи - особенно второстепенные - порой напоминают героев юмористических рассказов Тэффи. Для примера приведем речь старухи-ключницы из драмы «Бессмертная любовь»:

Ключница: Что распустили глотки?

«Га-га-га-га». И горя мало вам.

Того гляди с охоты возвратятся,

А ужин подан? Стол у вас накрыт? Бездельники! Вам нужды нет, не спросят,

Кто виноват? - Да кто же, как не я.

Старухин грех, - давай сюда старуху.

А разве мне за вами доглядеть?

Я спрашиваю, можно ли за вами

Упрыгать мне на старых-то ногах?

То там, то здесь - «га-га!» - а дело стало,

А мне за вас, за всех, ответ держать.

Эх-эх! Грехи! Вовеки не отмолишь!

Да с вами тут святая согрешит. (IV, 166)

В простонародных сценах и лексика, и интонация максимально приближены к просторечию. Но и основное повествование идет в стиле, близком к разговорному:

Отец Ромильон (один)

Да, да, ведь если б только воспретить Монахиням общенье с внешним миром, Как водится в обителях других,

Не допускать свидания с родными, Тесней замкнуть наш маленький мирок - И не было б простора пересудам,

И было бы все скрыто под замком.

Такие ли дела порой творятся

В глухих стенах обителей других,

А ничего наружу не выходит.

Все шито-крыто. Все - в своей семье. Но жаль мне было девушек тиранить. Жалел я их. Хотел я их спасти

От горечи полуденных мечтаний, От безотрадности вечерних грез. Казалось мне, целительное средство Я им нашел в обыденных трудах,

В занятиях с детьми и в рукодельях,

В общенье с миром. Да, я не был строг. Я дозволял им много, слишком много. Теперь я вижу, как я был неправ.(V, 112)

Только в наиболее ответственных монологах главных героев, а также в песнях, включенных в текст драмы, язык напоминает тот, который свойствен лирике Лохвицкой:

Он говорит: «Любовь моя, приди!

Цветет весна, повсюду ликованье,

Сияет солнце, минули дожди,

Смоковницы нам шлют благоуханье…

О, цвет долин!.. О, яблони дыханье!.. Не сердце ли поет в моей груди?<…> И пенье птиц, и горлиц воркованье

Зовут тебя: «Прекрасная, приди!»

Возлюбленный пасет меж лилий в поле

Свои стада. Он мне принадлежит,

А я - ему. Приди, приди, доколе

Прохладна тень и солнце не палит!» (V, 195)

Разговорный язык временами вкрапляется в лирические произведения балладного характера:

- Кой черт занес тебя сюда? - смеясь, спросил Жако.

- Везла я в город продавать сыры и молоко. Взбесился ослик и сбежал, - не знаю, где найти. Дай мне накинуть что-нибудь, прикрой и приюти.

- Э, полно врать! - вскричал Жако, - какие там сыры?

Кто едет в город нагишом до утренней поры?

Тут, видно, дело не спроста. Рассмотрят на суду.

Чтоб мне души не погубить, - к префекту я пойду. («Мюргит», IV,99)

Приведенные примеры показывают абсолютно свободное владение довольно обширным слоем литературного языка. Однако Лохвицкая, в противоположность веяниям своего времени, побуждающим смешивать высокое и низкое, держалась архаического деления на стили. Привычка разводить прозу жизни и поэзию души приводила к своеобразной диглоссии, к тому, что два стиля развивались у нее, почти не соприкасаясь, каждый в своей сфере и по своим законам. В дальнейшем, говоря о языке Лохвицкой, мы будем рассматривать язык ее лирических стихотворений.

Традиционное представление о лексическом арсенале Лохвицкой строится на стихотворениях типа цитированного выше стихотворения «Весенний сон», разбирая которое, Брюсов как раз говорит о расхожем «поэтическом словаре» современной поэзии.

Словарный запас этого и других подобных стихотворений, действительно, иначе как шаблонным назвать трудно. Но оно принадлежит начальному этапу творчества Лохвицкой. По аналогии с большинством поэтов можно было бы ожидать, что со временем словарный состав лирических стихотворений будет расширяться за счет конкретной бытовой лексики. Между тем, этого не происходит, хотя мастерство Лохвицкой, несомненно, развивается и крепнет. Очевидно, поэтесса идет по другому пути. И в этой связи ее специфический словарь точнее будет называть не «шаблонным», а «рафинированным». Для своих серьезных лирических стихотворений она отбирает лексику исключительно высокого стиля. Ее словарь обогащается в основном за счет архаизмов. Архаизмы в ее языке не столь вопиющи, как у Вячеслава Иванова,284 но достаточно ощутимы. Эту особенность заметил В. Марков. Правда, такие слова, как «теревинф», «сикер» или «киннамон» встречаются у нее лишь разово, и, естественно, в стихотворениях на восточные темы, но и в обычных, не «восточных» стихах свободно употребляются разнообразные славянизмы: существительные «вежды», «волчцы и терние», «врата», «всеблагой», «елей», «запястье» (в значении «браслет»), «исчадия», «крин», «кумирня», «кущи», «ланиты», «лествица», «ложница», «любострастие», «праотцы», «рамена», «сладостный», «услада», «хваление», «чело», «червонный»; прилагательные «алчный», «горний», «бренный», «златотканный», «тленный»; глаголы «вздыматься», «взреять», «возвеселить», «возжаждать», «возжечь», «исторгнуть», «низринуть», «пресытить», «свеять», «смежить», архаичные личные глагольные формы «блещет», «обрящешь», «отверзи» и т.д.285 Встречается у нее союз «затем, что» - тот самый, который впоследствии станет приметой стиля Ахматовой:

…В моей душе - лишь вопли и проклятья, / Затем, что я во власти Духа Зла!

…И призовешь одну меня, / Затем, что я непобедима.

Приведем несколько примеров позднего стиля Лохвицкой, местами приближающегося даже к державинскому:

Ты, веригами окованный, Бледный странник, посмотри, - Видишь замок заколдованный

В тихом пламени зари?

Позабудь земные тернии, Жизнь светла и широка, Над тобой огни вечерние Расцветили облака.

Свод небесный, весь в сиянии Ярким пурпуром залит. Слышишь роз благоухание?..

Я - волшебница Лилит… («Лилит», IV, 17)

…Пусть говорят, что путь твой - путь безумных,

От вечных звезд лица не отврати.

Для пестрой лжи услад и оргий шумных

Не отступай от гордого пути… («Материнский завет», V, 10)

Приди! Испей от чаши сладостной.

Свой дух усталый обнови.

Я буду светлой, буду радостной,

Я буду гением любви… («Белые розы», ПЗ, 20)

Умеренное использование архаизмов в сочетании со строгим отбором лексики создает эффект приближения к стилистике древних языков. Именно так лексическими средствами выразилось то, что Вячеслав Иванов назвал «простой и древней душой» поэтессы. Количественное сокращение употребляемых слов приводит к тому, что они заново обретают первоначальную полноту и цельность значения. То, что в «шаблонном» языке звучит как штамп, в языке рафинированном обретает вторую жизнь. В этом смысле метод Лохвицкой действительно был близок методу Вячеслава Иванова, но тот, будучи эллинистом по области научных интересов, ориентировался, естественно, на греко-славянскую языковую стихию с ее богатыми словообразовательными возможностями. Лохвицкой эта стихия была чужда. Ее образец - не «Илиада» в переводе Гнедича, а перевод «Песни Песней» - как церковнославянский, так и синодальный русский. Сложные прилагательные у нее встречаются, но, как правило, они не несут налета архаизации, а просто передают сложные оттенки и связаны со свойственным ей импрессионизмом: «золотисто-румяный», «зеленовато-синий», «туманно-бледный», «матово-бледный», «огненно-красный», «синевато-черный». Впрочем, и из этого правила есть исключение: библейское сочетание «злато-пурпурный».

Хотя Лохвицкой была чужда изначальная, декларируемая установка на эксперимент, фактически она, безусловно, экспериментировала - правда, более интуитивно, чем сознательно. И задачи, выдвигаемые ею были отнюдь не просты. Свидетельство тому - постигавшие ее неудачи. Лохвицкую упрекали в недоработанности, стихов, ей ставили в вину излишнюю легкость, с которой она, якобы, писала. Но хотя способность к импровизации у нее была (о чем говорит в воспоминаниях Немирович-Данченко), архивные данные свидетельствуют о стремлении работать над словом. Изучение рабочих тетрадей показывает, что во-первых, далеко не все стихи рождались у нее за раз - к некоторым она возвращается на протяжении длительного времени, в тетрадях довольно много вариантов и разночтений; во-вторых, она крайне редко отдавала стихи в печать сразу, не дав им вылежаться. Как правило, промежуток между временем написания и напечатания стихотворений составляет около года. Наконец, она прислушивалась к критическим замечаниям и порой правила первоначальный вариант. Что характерно, ее неудачи в основном связаны с нарушением лексической выдержанности, - причем нередко стихотворение портит какая-то одна строчка, и погрешности у нее - двоякого рода. Во-первых, фраза может все-таки звучать шаблонно:

Нет без тебя мне в жизни счастья:

Ни в бледных снах любви иной,

Ни в упоенье самовластья,

ваш путь осиян…»

Ни в чем - когда ты не со мной. (V, 28)

«Самовластье», на наш взгляд, уж слишком звучит перепевом Пушкина.

Другой пример:

Вы ликуете шумной толпой,

Он - всегда и повсюду один. (IV, 65)

В первой строчке слышится отголосок тех самых гражданских мотивов, которых Лохвицкая чуждалась («От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови…»). Впрочем, реминисценция была одним из сознательно используемых Лохвицкой стилистических приемов (это подметила Т.Ю. Шевцова).

Во-вторых, некоторые новые заимствованные слова нарушают гармонию стилизованного под древность поэтического языка:

Но - сквозь облако сна и туман сладострастья,

О, какой мне сиял бесконечный экстаз

На лице дорогом, побледневшем от счастья,

В глубине затемненных и меркнущих глаз («Первый поцелуй», II, 42 )

Слово «экстаз», вполне уместное в критических статьях, к примеру, Волынского, при перенесении в стих остается чужим, искусственным и разрушает гармонию всего стихотворения. Иногда одно и то же подобное слово хорошо вписывается в одни стихи, и не очень хорошо - в другие: Например, «символ»: «И каждый символ-лилию бросает Ей на грудь» - звучит натянуто. В случае: «За окном, как символ бдения, / Слышны тихие шаги», - несколько более естественно. Но некоторые заимствованные слова из обихода нового времени, например: «аккорд», «анфилада», «сфера», «марш», «балкон» - «приживаются» в архаизированном лексиконе Лохвицкой совершенно органично.

Но рассмотренные погрешности совсем не говорят о недостаточности таланта поэтессы или об отсутствии у нее вкуса. Лохвицкая знала свою меру и, в отличие от своих более самонадеянных современников, не стремилась пролагать новые пути для всей русской поэзии. Однако она активно формировала свой индивидуальный стиль, а на путях поиска нового неудачи неизбежны, - из поэтов Серебряного века их не миновал никто. Позиция Лохвицкой была тем более уязвима, что ее задача каждый раз была тройственна: она добивалась безупречной музыкальности, смысловой ясности и лексической гармонии. Музыкальность выдерживалась ею всегда, а две другие задачи нередко сталкиваясь, не давали ей путей отступления. В усложненном стихотворении отсутствие удачного варианта легко прикрыть туманным выражением, - сохраняя ясность, иногда приходится отдать предпочтение штампу.

В целом можно сказать, что поэтический словарь лирики Лохвицкой отвечает ее общей установке на гимнографичность, на понимание поэзии как высокого культового служения.

2) Эпитеты

В связи с вопросом лексической сочетаемости проследим, как Лохвицкая употребляет эпитеты.

В раннем ее творчестве изобилуют разного рода штампы: «больная грудь», «нега сладострастья», «желанный час», «жаркие лобзанья», «блаженный сон», «упоительный запах», «блаженство упоенья» и т.д. Особенно много у нее клише, касающихся культовой сферы: «неведомый край», «божественный лик», «неизъяснимая красота», «неземной восторг», «очарованная мечта», «светлые грезы» и т.д. Поэтесса использует весь имеющийся арсенал поэзии чистого искусства.

Пристрастие к клише, очевидно, является наиболее наглядной иллюстрацией ко второй части высказывания Брюсова: «слишком много в ней нового и слишком много в ней старого». При этом характерно, что Лохвицкая не чуждалась подобных выражений и в зрелый период творчества, уже сформировав свой собственный стиль и обладая достаточным средствами для того, чтобы избегать банальностей. Похоже, что она воспринимала их не как «штампы» (с негативными коннотациями), но как своего рода элементы канона, неизбежные для высокого стиля. Некоторые из этих выражений олицетворяли ее сокровенные убеждения - и она буквально поднимала их на щит, сознательно противопоставляя духу «века сего». Примеры таких клише дает стихотворение «Любовь совершенная»:

Будто сон, - но несбыточней сна, Как мечта, - но блаженней мечты, Величаво проходит она

В ореоле святой красоты. (V, 31)

Примечательно и то, что в зрелых стихах Лохвицкой клише не кажутся избитыми - она умеет их подновлять и разнообразить. В приведенном примере подновление совершается за счет гиперболы. Другой, еще более распространенный, путь - варьирование сочетаемости. Рядом с «блаженным видением» и «блаженным миром» появляются «блаженная тишина» и «блаженный ответ», наряду с «лазурным небом» и «лазурными далями» употребляются «лазурные своды», «лазурные туманы», «лазурные луны». В ряде случаев определение является не поэтическим, а логическим, превращающим выражение в термин. Лохвицкая употребляет существующие термины: «бесплотные силы», «бессмертная душа», «вечная жизнь», «вечное блаженство», «нетленный свет» и т.д. - и формирует свои: «блаженное пробу-жденье», «бессмертная любовь», «святое пламя». На этом пути некоторые ее выражения очень близки блоковским: «голубые края», «голубой путь», «нездешние страны», «надзвездный мир». Средством разнообразить устоявшиеся сочетания является метафорическое переосмысление, катахреза и оксюморон.

Катахреза - прием очень распространенный в поэзии символизма, своего рода «визитная карточка» декадентства. Заметность сделала его предметом насмешек.

Ср. ироническое четверостишие А.Н. Майкова:

У декадента все, о чем не говори,

Как бы навыворот - пример тому свидетель:

Он видел музыку, он слышал свет зари,

Он обонял звезду, он щупал добродетель.

Между тем, нарекание вызывал, очевидно, не столько сам прием, правомочно существовавший в поэзии с древности, а злоупотребление им, использование его в качестве одного из основных выразительных средств. Синестезия, нераздельность чувств, пленила поклонников новой поэзии, прежде всего, в творчестве Верлена.

Использование Лохвицкой этого одиозного приема едва ли можно объяснить сторонним влиянием новой поэзии. Сам принцип катахрезы - парадоксальность, совмещение несовместимого - был в высшей степени созвучен ее душевному складу. Уже в ранних произведениях - например, поэме «У моря» 1890 г. встречается «гиацинтов чудный звон». В дальнейшем она пользовалась этим приемом довольно умеренно, хотя постоянно.

Примеры, которые дает ее поэзия, довольно многочисленны, хотя в сравнении с устойчивыми клише их удельный вес невелик: «алая музыка восхода», «ароматный привет», «безбрежный путь», «вещий свет», «звездная песня», «звон лунных чар», «золотистый трепет утра», «лазурный гимн», «лазурные мгновения», «лазурная тоска», «лазурная трава», «лунная греза», «лунная тишина», «лунный мир», «лучистые дни», «лучистый легион», «огонь созвучий», «пламенная тоска», «прозрачные сны», «прозрачный взор», «прозрачный стих», «радужный век», «серебряные песенки», «серебряный звон», «серебряный путь», «хрустальная душа», «хрустальная степь», «хрустальная чистота», «хрустальные созвучия», «хрустальный голосок» и др.

Относительно нередки и примеры оксюморона: «алые травы», «беззвучная песнь», «бледное зарево», «горькие наслаждения», «неведомая отчизна», «пламенные струи фонтанов», «страстный лепет», «утренняя ночь»; фраза : «Горячий день не в силах изнемочь» - и т.д.

Кроме того, Лохвицкая иногда употребляет постоянные эпитеты русского фольклора: «синее море», «золотое солнце», «широкое поле», «чистое поле», «буйный ветер», «белая береза», а также типичные для переводов древней восточной поэзии сочетания с родительным падежом несогласованного определения: «ветер юга», «страна снегов», «страна обетованья», «ветер пустыни», «роза Иерихона», «лилия долин», «край солнца и роз», «долина роз», «рощи пальм» и т. д. Такие выражения придают ее стихам соответствующий восточный или просто архаический колорит.

Нередко у нее и употребление двойных, усиленных эпитетов:

«В венках из белых, белых роз»

«Я оделась в черный-черный бархат»

«Белый-белый мне сплети венок».

Однако в целом статические эпитеты для Лохвицкой - далеко не главное средство выразительности, и как раз в их выборе у нее нередко случались неудачи.

Рассматривая ее творчество в его эволюционном развитии, можно сказать, что у нее наметилась тенденция к умалению роли прилагательного, и переноса основного центра тяжести на существительное и в особенности глагол. Пример такого стиля:

За нами месяц, пред нами горы, Мы слышим море, мы видим лес. Над нами вечность, где метеоры

Сгорают, вспыхнув во мгле небес. («Вечер в горах», III, 12)

В четверостишии нет ни одного прилагательного - тем самым достигается максимальная динамика и лаконичность.

3) Тропы

а) Метафора, парабола (развернутая метафора)

Метафорическая образность - один из главных признаков любой поэзии на ранней стадии исторического развития, - является одной из отличительных черт поэзии Лохвицкой.

Излюбленным средством создания лаконичного и в то же время емкого пейзажа, является у Лохвицкой одушевление различных элементов природы. Этот прием, используемый многими поэтами, имеет корни в народной поэзии. Отсутствие у Лохвицкой чистых описаний говорит о том, что она в большей степени следует традициям фольклора, нежели новой пейзажной лирики - к примеру, Фета, хотя нередко использует те же приемы, что он. Ее одушевляющие метафоры редко бывают принципиально оригинальны - но они подспудно, незаметно сообщают читателю ощущение природы как живого существа, в целом рисуя почти мифологическую картину, не вполне национально выдержанную, но более всего соответствующую славянскому мировосприятию.

Деревья и цветы у Лохвицкой «дышат», «молчат», «грезят», «приветствуют» лирическую героиню и «расступаются» перед «торопливым» вихрем.

Клены, березы, смоковница «шепчут» «внятные слова». Васильки «смотрят» «лазурно-темными глазами», лилии «возносят хваление» небу, а полевая астра «в страстной жажде света и тепла» молитвенно «призывает» солнце. Цветок, склонившись над бездной, «бледнеет», точно от испуга, водяные цветы «купаются» в воде и «смотрятся в зеркало вод». Лес «ждет полуночных чудес».

Ночью «цветы и травы спят». Осенью «грустен вид дерев осиротелых». Звезды «глядят» с неба и «шлют привет» земле. Они «робко светят», «пугаются», и «даются диву дивному», видя красавицу, уносимую Змеем Горынычем. Созвездия «в стройном хоре» «вечный гимн поют». «Поют» также морские волны и реки. Но если «спит» утро, то «молчит» и волна. Источник «лепечет». Океан, «лепечет, ропщет сам с собой». Волны «лижут не знающий жажды гранит».

Звезды - не только «небесные очи», но также и «цвет небесных нив», которые «выжнет» месяц, «бледный» и «ревнивый». Он, как и цветы, «смотрится в волны морские». В то же время, в страшную, колдовскую ночь о месяце говорится, что он «вздул кровавый рог». «Тоскующая ночь» глядит на «благостный вечер», любуясь им в параллель лирической героине, тоскующей о возлюбленном. Над миром царит солнце. Днем оно - «гневный царь», вечером «сходит в свои ночные чертоги» «по красным облакам». Перед бурей «солнце спряталось в туман, притаились нивы». Рассвет «мчится на розовых крыльях», а «алая заря» плывет на колеснице. «Золотая заря» «улыбается» снежным вершинам гор, точно так же, как земля «озаряется улыбкой», любуясь «пробуждением» весны. Солнечные лучи «лобзают» землю и все, что на ней. Небосклон «обнимает» море. Метель «расстилает снеговую постель». Ветер то «поет весенние песни», то «злится и мечется в тоске», плача «о рощах пальм, забытых вдалеке». «К огням зари» горы «вздымают свои престолы и алтари». Горы «следят теченье ночных светил и внемлют пенью небесных сил». Вершины «провидят рожденье зари». Такой метафорический анимизм соседствует с более высокой ступенью мифологического сознания: земля населяется духами.

При этом используется обратная метафора: уже не природа уподобляется живому существу, а природное явление называется живым существом. Таким способом описывается рассвет в швейцарских горах: ангелы - метафора рассветных лучей солнца.

И взреяли ангелы -

Небесные вестники -

К широким пустыням родной высоты.

Жемчужные, алые

И желто-лиловые

По горным хребтам и уступам яснеющим

Роняли они, улетая, цветы. («Горные видения», V, 37)

Вариант: цветы, как метафора света или огня - для Лохвицкой характерен в принципе. Ср.: «И лужайку, и овраг / Опалил горячий мак».

Другой сходный и тоже типичный вариант - небо как метафора огня:

«Вечернее небо горит впереди» - или - «Закат пылающих небес».

Как уже было сказано, чистый пейзаж у Лохвицкой - это обычно развернутая метафора (парабола), нередко частично раскрытая и, как правило, обозначающая чувство. Образцом и ключом к пониманию таких метафор является образная система «Песни Песней».

Ср. Песнь Песней, 4, 16: «Поднимись, ветер с севера и принесись с юга, повей на сад мой и польются ароматы его».

У Лохвицкой:

Юный мой сад и цветущ и богат,

Розы струят в нем живой аромат,

Яркие - будто раскрытые жадно уста,

Матово-бледные - девственных плеч красота,

Чуть розоватые - щек заалевшихся цвет,

Есть и другие, которым сравнения нет.

Нет им сравненья, но дышат они и цветут,

В зное томятся, и бури, как счастия, ждут.

Вихри, сомните махровые венчики роз, Бури, несите им громы сверкающих гроз! Жгите их молнии, чистым небесным огнем,

Пусть отцветают весенним ликующим днем.

В полном расцвете, без жалких утрат

Пусть умирает и гибнет мой сад! (II, 87)

В данном случае раскрытие метафоры сада идет постепенно, и то, что нельзя произнести, не нарушая приличий, уже не раскрывается, но подразумевается само собой. В другом случае, пейзажная картинка создается как будто самоцельно, но в конце метафора внезапно раскрывается.

Я видела пчелу. Отставшая от роя,

Под бременем забот и суеты дневной -

Вилась она, ища прохлады и покоя,

В палящий летний зной.

И алый мак полей, дарующий забвенье, Ей отдал влагу рос и медом напоил. Усталая пчела нашла отдохновенье,

Источник новых сил.

Когда же серп луны взошел над спящей нивой

И вечер наступил, и благостен, и тих,

Она вернулась вновь в свой улей хлопотливый.

Я жажду губ твоих! (II, 41)

б) Сравнения

Любимейшим средством выразительности у Лохвицкой является сравнение.

Она использует все возможные их виды:

1. Самый простой и самый распространенный способ сравнений - с союзами «как», «будто», «как будто», «словно», «что»:

«Наклонилися ивы над зыбкой волной, / Как зеленые кудри русалок».

«Как пальма Енгади - стройна, / Свежа, как роза Ерихона…»

«И в золоте кудрей, как в гроздьях спелой ржи, / Запутались мои трепещущие руки…»

«И вот - будто отзвуки чудного пенья - / Мне слышится шепот любви…»

«Как будто из лунных лучей сотканы, / Над зеркалом дремлющих вод / Играют прекрасные духи весны»

«Будто колокольчики - плачет звон гитары…»

«Словно белая березынька / Высока я и стройна»

«И сгорели они, словно уголья, / От тоски моей…»

«Друг мой, что облако ясное… / Друг мой, что солнце прекрасное…»

Список примеров можно продолжать. Легко заметить, что союзы «как» и «как будто» употребляются нейтрально, а «словно» и «что» - в народных и библейских стилизациях.

2. Прием, особенно характерный для восточной поэзии - отсутствие сравнительного союза. В риторике такое отождествление предмета с подобным, содержащее скрытую метафору, называется определением.

«Золото - их опыление, / Венчик - сияющий храм».

«Друг мой! Мы - лилии чистые»

«О, друг мой, мы - песок, смываемый волнами, / Мы - след росы под пламенем луча».

«Твои уста - два лепестка граната»

«Вы - течение мутной реки; / Он - источник нетронутых вод».

«Дни твои - жемчужин белых зерна, низанных на золотую нить…»

3. Сравнения с использованием сравнительной степени или гипербола:

«Алее розы Ерихона…»

«Мчится черный витязь, / Сам бледнее смерти…»

«Чаши раскрыли душистые / Горного снега белей…»

«Воздушней казался вечерних теней ее обольстительный стан»

«Я люблю тебя ярче закатного неба огней…»

4. Весьма распространенно в поэтическом языке Лохвицкой сравнение с использованием творительного падежа:

«На запад златой / Я чайкой морской / Беспечно отдавшись теченью, / Несусь по волнам…»

«И кудри его благовонной волной / Закрыли мгновенно весь мир предо мной!..»

«Золотой закатиться звездой, / Облететь неувядшим цветком»

«В красной дымке солнце плавало огненной луною».

«Той любви, что жемчужиной скрытой сияет на дне…»

«Легкой тенью, лунной грезой, / В темный сад скользнула я…»

5. Раскрытые метафоры с использованием родительного падежа:

«Солнца яркий щит», «золото кудрей», «шелк кудрей», «жемчуг слез», «жемчужин-слез сверкающие груды», «шелк густых ресниц», «бледное зарево ланит», «жемчуг зубов», «бархат заповедных лугов» и т.д.

в) Металепсис

Встречаются у Лохвицкой сложные, усиленные, комбинированные тропы:

«То не дева-краса от глубокого сна / Поцелуем любви пробудилась… / То проснулась она, - молодая весна, / И улыбкой земля озарилась».

«Ее глаза, как две звезды, / Горят сквозь темные ресницы… / Что говорю я?… две звезды?! / То молний яркие зарницы!..»

«Он, как ландыш над водой, / Белой светится звездой».

г) Метонимия

Примеров метонимии значительно меньше, чем примеров метафоры, они в основном традиционны, взяты из первичной поэзии:

«Блистает день и пурпурный и ясный / на высях гор»

«Весь в бархат и шелк разодет…»

«Но веет ночь. О, вспомни обо мне!»

«Тихо жертвенник горит…»

«Восходит день в сиянии весны…» и т. д.

д) Перифраз и антономасия

Эти приемы встречаются у Лохвицкой всего несколько раз в ранних стихах на античные темы, написанных в духе классицизма XVIII века: «Тезея сын» - Ипполит, «богиня красоты», и «рожденная из пены» - Афродита, «десятая муза» - Сафо. Характерно, что некоторые перифразы Лохвицкая брала в кавычки, словно ощущая сам прием чуждым для себя.

4) Фигуры речи (Фигуры выделения. Добавления и повторы)

1. Случаи плеонастического повтора слов и корней, полиптот, парономасия

Один из наиболее распространенных приемов первичной поэзии - игра разными морфологическими формами, образованными от одного корня. Примеры можно приводить из самых разных литератур:

Песнь Песней, 1, 1. «Да лобзает он меня лобзанием уст своих».

В церковной гимнографии: «Славно бо прославися»; «Спрославляя Прославльшего тя прославлю»; «Свете светлый, светло просвети душу мою».

У Шекспира, сонет 116: Love is not love

Which alters, when it alteration finds, Or bends with the remover to remove.

У Лохвицкой примеров использования этого приема немного, но оно, несомненно, носит сознательный характер, особенно в поздний период:

«Надышаться дыханьем цветов»

«С тихой отрадой в радостном взоре»

«Я оделась в легкие одежды, / В белый цвет, как любит мой любимый…»

«Я проснулась, - звуки отзвучали…»

«В тайнах духа - скрыто откровенье…»

«Мне внятны знаки, понятны руны…» и др.

Применение данного приема тем более примечательно, что его, как правило, игнорирует новая поэзия - даже в переводах, выполненных специалистами, ощущается стремление «улучшить» текст, избавив его от тавтологических повторов, между тем, именно этот прием часто придает первичной поэзии особый колорит. Распространен у Лохвицкой и полиптот - употребление одного слова в разных падежах (ср. «Смертию смерть поправ…»; в русской поэзии у Пушкина: «Но человека человек послал к анчару властным взглядом»; у Лермонтова: «И звезда с звездою говорит» и т.д.). Этот прием появляется уже в одном из первых напечатанных произведений - «Сафо»: «На волну набегала волна…» - и в дальнейшем появляется с определенной регулярностью.

«С волной волна / Журчит, звеня…»

«Чужой руки едва касается рука…»

«Жизнь скользит, как волна / за другими волнами…»

«Счастье далеко, но счастья не жаль…»

«В долине лилии цветут. Идет на брата брат. / Щитами бьются о щиты и копья их стучат…»

«Пред тобою жертва, - жертву заколи…»

Есть случаи парономасии - игры словами, близкими по звучанию, но разными по значению:

«В глубине голубой безмятежно-светло…»

«Вольные волны плывут надо мной…»

«Венчаю вечностью мгновенье»

«…каждый час, разлучающий нас, / это луч, что без света угас…»291

«Да вновь предамся Небесам, да отрекусь от беса…»

«Усталые странники призрачных стран…» и др.

2. Синонимия и эксергазия

Синонимия - фигура, состоящая в развертывании, уточнении и усилении значения слова, которое достигается присоединением к нему ряда синонимов. Близкая к синонимии фигура эксергазии («разработки») используется для усиления эмоционального напряжения речи. У Лохвицкой две эти задачи нередко сливаются.

«И духи света, духи дня / Взмахнули ризой златотканной…»

«Все огни, цвета, уборы / Жаркого заката…»

«Дальше темницы, дальше оковы, / Скучные цепи неволи земной…»

«Неодолимо, властно, непрестанно…»

«Мольбы, молитвы, гимны просятся…»

«Все в чудных знаках, в заветных рунах…»

Голос друга, смех его веселый…» и др.

3. Аккумуляция

Аккумуляция - это перечисление слов, обозначающих предметы, действия, признаки, свойства, таким образом, что образуется единое представление множественности:

«Что я дивлюсь его уму, / Могуществу, богатству, краю…»

«О, вы, картонки, перья, нитки, папки, / Обрезки кружев, ленты, лоскутки, / Крючки, флаконы, / пряжки, бусы, тряпки, /Дневной кошмар унынья и тоски!..»

«Вдруг, сквозь сон, послышались мне стуки, / Стуки, шумы, звоны, разговоры…» и т.д.

4. Градация

Градация - перечисление синонимов с постепенно усиливающимся значением:

«Люблю его!… и рвусь к нему!…/ И от любви изнемогаю…»

«Чтоб мне не думать, не желать, / забыть, не знать, что где-то есть / борьба и жизнь…»

«Взгляни, помедли, подожди!…»

5. Восхождение (климакс)

Фигура восхождения представляет собой подхват и повтор последнего слова или выражения в следующей части синтаксической конструкции:292

«Я верю: есть таинственная связь. / Она из грез бессмертия сплелась. / Сплелась меж нами в огненную нить / Из вечных слов: страдать, жалеть, любить…»

«И мечты нездешней красоты / Обвивают душу, как цветы, / Как цветы из крови и огня…»

«Но поклоняюсь я Кресту, / Кресту - как символу страдания…»

«Страшных слов заклятия вспомнить не успела. / Не успела, - глянула…»

«Вороной и белая лошадка / Будто день и ночь, впряглись в карету, / А в карету входит незнакомка…»

6. Антитеза

Антитеза - противопоставление, является одним из излюбленных приемов древней поэзии и в особенности, христианской гимнографии.

Ты - пленница жизни, подвластная, / А я - нереида, свободная… Стихотворение может быть целиком построено на антитезе: Вы ликуете шумной толпой, / Он - всегда и повсюду один.

Вы идете обычной тропой, / Он - к снегам недоступных вершин. и т.д.

7. Аллойосис

Аллойосис («отчуждение») - отыскание различия в сходном прием, известный со времен античности:

Кто - счастья ждет, кто - просит славы,

Кто ищет почестей и битв,

Кто - жаждет бешеной забавы,

Кто - умиления молитв.

А я - все ложные виденья,

Как вздорный бред угасших дней,

Отдам за негу пробужденья,

О друг мой, на груди твоей.

8. Анафора

Анафора - повтор начального элемента синтаксической конструкции, является одновременно приемом и риторическим и мелодическим.

Если б счастье мое было вольным орлом, / Если б гордо он в небе парил голубом (те же повторы в следующих строфах: два во 2-й и один в 3-й).

Если грусть на сердце, если жизнь постыла, /Если ум тревожат дум тяжелых муки

«Спешите ж ею насладиться, / Спешите юностью упиться…»

«Я искала его среди лилий и роз, / Я искала его среди лилий…»

«Только мечты не уснули свободные, / Только желанья не спят…»

Анафора может подчеркивать антитезу:

Слишком поздно тебя я нашла, / Слишком рано рассталась с тобой.

9. Полисиндетон (Многосоюзие)

Полисиндетон - присоединение посредством повторяющихся союзов словосочетаний, предложений и фраз, так что они образуют единое целое и рассматриваются на одном уровне, независимо от своей формальной Многосоюзие придет перечислению плавное, спокойное звучание, в котором, в то же время, постепенно может нагнетаться напряженность:

«И вечер наступил, И синей дымкой мгла / И горы, и поля, и лес заворожила…»

«И взор его, пылающий огнем, / И кудри темные, упавшие на плечи, / И стройный стан, и мужественный вид, / И легкий пух его ланит…»

Наряду с многосоюзием может употребляться и многопредложие:

«Для детских душ, для радостных…»

В ряде случаев многосоюзие помогает имитировать библейский стиль:

«Прозрачную ткань отвела я с чела / И с тихим смущеньем к нему подошла… / И вот наклонился к мне он с коня / И обнял так крепко, так жарко меня…»

«И я ночи скажу, чтобы свет излила. / Солнце, встань! - Будь луна и бела и светла!..»

«И сойду я во ад, и сыщу их в огне…»

«Так он стоял. И жертвенник пред ним / Струил благоуханье киннамона / И ладана, и красного сандала. / Так он стоял, - служителем добра, / Пред алтарем всерадостного Солнца, - / И светел был, и дивен лик его!»

«И от века возлюбленный принял Он лик / И склонился, и нежно приник. / Тихо имя мое повторял - и оно / Истомляло, журча - как вино…»

Но такой эффект обычно бывает обусловлен восточной или средневековой тематикой.

10. Асиндетон (Бессоюзие)

Бессоюзие - взаимное присоединение конструкций при значимом отсутствии соединительных средств - повышает самостоятельное значение каждого присоединяющего элемента (слова, сочетания, предложения), в результате чего речь становится более лаконичной и более напряженной.

«Разрушена башня. На темной скале / Безмолвный стоит кипарис. Убитая, дремлет в холодной земле / Рабыня Энис-эль-Джеллис».

«Затихли громы. Прошла гроза. / На каждой травке горит слеза…»

«Жарко, душно. Зноен день. / Тяжело гудит слепень. / Я лежу. Над головой / Ель качает полог свой».

«Встань, проснись. Не время спать. / Крепче сна моя печать. / Положу тебе на грудь, - / Будешь сердцем к сердцу льнуть…» и т.д.

5) Некоторые особенности синтаксиса простого и сложного предложения.

1. Преобладание глаголов

Зримой особенностью поэтического стиля Лохвицкой была простота и ясность синтаксических конструкций. Эта черта была видна уже в ранних ее стихах, и с течением времени не исчезала, но напротив становилась все заметнее - на фоне общей тенденции к усложнению синтаксиса, к преобладанию анаколуфов и безглагольных периодов. У Лохвицкой, напротив, глагол несет едва ли не основную смысловую нагрузку. В противоположность Фету, у которого на целое стихотворение может не быть ни одного глагола, норма Лохвицкой в среднем - глагол в каждой строке, в отдельных строфах количество глаголов превышает количество строк.

Приведем несколько примеров:

1. Как жарко дышат лилии в саду! Дыханьем их весь воздух напоен… И дремлет сад: к зеркальному пруду

Склонился весь, в мечтанье погружен. («Ночи» I, 29)

В четырех строках пять глагольных форм (три активных личных формы и два кратких пассивных причастия, одно - именная часть сказуемого, другое - именная часть деепричастного оборота, обе со значением результата действия.

2. Тускнеет солнца яркий щит,

Не шелохнется воздух сонный…

Один фонтан поет, журчит -

И бьет струей неугомонной. («К чему?», I, 89)

В четырех строках пять активных личных глагольных форм.

3. Проснувшись рано, встал Жако, шагнул через забор.

Заря окрасила едва вершины дальних гор.

В траве кузнечик стрекотал, жужжал пчелиный рой,

Над миром благовест гудел - и плыл туман сырой.

Идет Жако и песнь поет; звенит его коса;

За ним подкошенных цветов ложится полоса. («Мюргит», IV, 99)

В шести строках одиннадцать личных форм глагола и одна форма деепричастия, а кроме того форма страдательного причастия в функции определения («подкошенных цветов»), также называющая результат действия.

Во двух первых случаях изображаемые картины абсолютно статичны, в третьем тоже нет особой динамики. Тем не менее, во всех трех случаях глагол - основное изобразительное средство. Очевидно, именно этим создается то ощущение «напора», о котором писал В.Ф. Марков, характеризуя стиль Лохвицкой. Возможно, это же свойство имел в виду Бальмонт, упоминая Лохвицкую в сонете «Глагольные рифмы», в котором собственно глагольных рифм нет, за исключением деепричастных.

Сопоставляя стиль Лохвицкой и Бальмонта, нельзя не заметить, что у них были совершенно противоположные тенденции в передаче динамических признаков. У Бальмонта - стремление передать процесс в его застывании, отсюда - любовь к действительным причастиям настоящего времени - «догорающий», «тающий», «умирающий» и т. д. Следующая стадия - «окостенение» признака в существительных типа «безглагольность», «подневольность», «предельность». У Лохвицкой таких существительных нет (пожалуй, единственный пример - «лазурная необъятность», но здесь очевидно стремление избежать штампа), а действительные причастия крайне редко несут на себе логическое ударение - разве только в стихах, где сознательно имитируется стиль Бальмонта. Сама же она предпочитает пассивные причастия и деепричастия прошедшего времени, передающие результат действия. В сочетании с глаголами они дают возможность добиться предельной наполненности действием:

…Ветер, веющий пустынями,

Льет миндальный аромат.

Грозный там, в стране загубленной,

Он притих на склоне дня…

В статическую картину вечернего успокоения вносится воспоминание и о неистовстве ветра в далекой стране, и о стремительности его движения, - таким образом, покой наполняется напряженным ожиданием, разрешающимся в эмоциональном призыве лирической героини:

…Мой желанный, мой возлюбленный!

Где ты? Слышишь ли меня? («Гимн возлюбленному», II, 3)

Как и у Фета, у Бальмонта целые стихотворения могут состоять из назывных предложений. У Лохвицкой таких стихов нет. Создается даже впечатление, что назывные предложения раздражают ее, вызывают в ней чувство тоски и тревоги.

Для примера приведем стихотворение «Две красоты»:

Лазурный день. На фоне бирюзовом

Как изумруд, блестит наряд ветвей,

И шепот их - о счастье вечно-новом,

О счастье жить - твердит душе моей.

Немая ночь. Рассыпанных над бездной -

Мерцанье звезд в далекой вышине…

В груди тоска! - И рвусь я в мир надзвездный,

Хочу уснуть… и умереть во сне. (I, 134)

В обеих строфах в достаточной степени выдержан синтаксический параллелизм, чтобы заметить разницу. В первом, «дневном» четверостишии - признак выражен глаголом: «наряд ветвей блестит». Соответственно, шепот ветвей «твердит о счастье», и это внешнее воздействие успокаивает лирическую героиню, внушая ей желание жить. Во второй строфе действия нет. Признак выражен существительным: второе назывное предложение - «Мерцанье звезд». Синтаксически и метрически ничто не препятствует тому, чтобы сделать фразу глагольной - например: «Рассыпаны над бездной, / Мерцают звезды в дальней вышине». Но, видимо, именно назывное предложение понадобилось для того, чтобы передать угрожающую напряженность покоя.

В том же смысле интересно стихотворение «Вальс», - одно из единичных практически безглагольных стихотворений, принцип которого - совершенно обратный описанному выше: динамичное действие - танец - описывается одними назывным предложениями, движение передается только ритмически:

Огонь созвучий,

Аккордов пенье,

О, вальс певучий,

Мое забвенье,

Ты льнешь украдкой

Мечтою ложной, Ты отдых сладкий Душе тревожной,

Кольцом неверным

Сомкнуты звенья,

В движенье мерном

Покой забвенья.

В огне созвучий,

В живом стремленье -

И трепет жгучий,

И утоленье. (ПЗ, 31)

На все стихотворение всего один полноценный глагол - «льнешь». Почему так? - Возможно, ответ дает биография поэтессы. Приблизительное время написания - 1902 г. (автограф - РО ИРЛИ, ф.486, л. 132 об.). В этот период у нее уже четверо маленьких детей, к которым она прикована, особенно если они болеют, сама она тоже болеет часто и подолгу, в редкие часы освобождения выбирается к литературным знакомым и по издательским делам. О балах и танцах в реальности не может быть и речи. И вот - сознательно или подсознательно - в своем стихотворении она передает томящее чувство ностальгии, невозможности откликнуться, как когда-то, на призывную, любимую мелодию вальса. Отсюда характерный для нее образ «сомкнутых звеньев» (ср. выше стих. «Кольчатый змей») - лирической героине кажется, что ее что-то душит.

Таким образом, назывные предложения для Лохвицкой - явление неестественное, ненормальное, болезненное.

В связи с описанными особенностями понятно частое использование ею признаковых глаголов («алеть», «белеть» и т.д.) и нередко омонимичных им глаголов со значением процесса («светлеть», «темнеть» и т.д.):

«Сквозь утренний туман алели выси гор, / Темнели берегов далеких очертанья, / Пестрел лугов нескошенный ковер…»

«Где желтеет некошенный дрок…»

«Рдеет солнце - гневный царь…»

«Там, меж липой и березой, / Чуть белеется скамья…»

«Вижу лик мой в зеркале белеет…»

«Морская даль под солнцем заалела…» и т.д.

Наречные определения при подобных глаголах (характерная особенность стиля Бунина) у Лохвицкой редки:

«Они вздымались двойной стеною, / Алели ярко над облаками…»

Более обычно для нее употребление сравнений:

«Почернел, как уголь, лес…»

«Уста молодые алели у ней, как розы полуденных стран…»

«Как дым мое белело одеянье…»

«Как живые - алели и рдели уста…» и т.д.

2. Трансформации и перестановки

а). Средство усиления глагола -.Контактная инверсия

Для еще большего усиления глагола Лохвицкая часто пользуется инверсией.

Излюбленный ее прием - постпозитивная постановка личного местоимения:

«Буду я с башни смотреть в ожидании…»

«Мы едем; вижу я, вдали / Мелькнул и скрылся мирный дом…»

«Сижу я у входа, качая дитя, / Пою я, и ветер мне вторит, свистя / И вижу я - кто-то несется ко мне / На черном, как уголь, арабском коне…»

«И сойду я во ад, и сыщу их в огне…»

«Так жажду я, так верю я…»

«Смерти скажу я: «Где жало твое?»

«И вижу я, - сверкают крылья, - крылья…» и т.д.

Есть и другие способы усилить глагол. В ряде случаев личное местоимение опускается:

«Светит месяц. Выйду в сад…»

«Сегодня отдых сердцу дам / Пойду молиться в Божий храм…»

«Вижу - пол усыпан лепестками роз…»

«Исчез. По гулким ступеням / Спешу, стучусь, но заперт храм…»

«Знаю, Темный, знаю, - кротостью блаженной / Никогда не билось сердце у меня…»

Повтор глагола - явление нередкое, хотя и не уникальное при общей любви Лохвицкой к повторам:

«И бились, бились по ногам / Мои распущенные косы…»

«Я сплю, я сплю, не умерла…»

«Я вижу море, вижу лес…»

«Плачет, плачет мать о сыне…» и т.д.

Любимый прием также - несколько сказуемых-глаголов при одном подлежащем:

«…Чья-то тень ко мне прильнет, / Прервет немую тишину, аккорды скорбные внесет…»

«Что озарит огнем надежд? / Повеет радостью бывалой? / Заставит вздрогнуть взмах усталый /

Моих полузакрытых вежд?..»

Иногда часть глаголов предшествует подлежащему, остальные - следуют, образуя сжатый синтаксический хиазм:

Да где-то бьет, поет вода, / Журчит, звенит: «Всегда, всегда…»

«Почуял зверь, взыграл, и вот, / Присев, хвостом по бедрам бьет…»

«Шла я, голодом томима, / За насущным хлебом. / Шла и стала недвижима / Пред вечерним небом».

Значимость глагола повышает и частое употребление повелительного наклонения, причем нередко повелительные формы повторяются или аккумулируются в целые цепочки:

«Приди, приди, / Весенний день, В моей груди / Расторгни тень…»

«Уйди, мучительная тень, / Уста немые оторви!..»

«О, яви мне, Господь, милосердие въявь, / И от призраков смерти и ларвов избавь!..»

«О, Боже праведный, / Внемли моления…»

«Не обрывайте васильков! Не будьте алчны и ревнивы!..»

«Иди, иди в сады живого Бога!..»

Но ты, чей смехом был ответ, / Ступай. Тебе здесь места нет. / Ты - смейся! Смейся! Смейся!..»

«Поверь, пойми, благослови!..»

б) Гипербат (дистантная инверсия)