Проблемы общей теории права и государства

Формирование социальной государственности в западном мире осуществлялось в развитом гражданском обществе, которое создает условия с целью решения задач, необходимых для гармонизации общественных отношений, предотвращения катаклизмов и резкого противоборства. Зрелое гражданское общество лучше воспринимает идеи сострадания, благотворительности, заботы о социально незащищенных людях.

Учитывая особенности российского общества в переходный период с его дезорганизованной экономикой, деформированным общественным сознанием, разрушенными духовно-нравственными ориентирами, необходимо сформулировать принципы взаимоотношений государства и гражданина, которые смогли бы консолидировать общество, предотвратить резкую его поляризацию, снять напряженность. Эти принципы должны заключаться в следующем.

Всемерно содействуя развитию рыночных отношений, государство берет на себя функцию социальной защиты гражданина, выражающуюся в системе мер, призванных обеспечить достойный уровень жизни каждого человека, что предусмотрено ст. 7 Конституции РФ.

Учитывая своеобразие экономических отношений', формирующихся на обломках административно-командной системы, трудности перехода к рынку, появление огромной массы населения, оказавшейся за чертой бедности, государство на переходный период сохраняет за собой в преобразованном виде регулирование распределительных отношений. Это выражается в перераспределении доходов между различными социальными слоями общества через установление целесообразной системы налогов, государственный бюджет, финансирование социальных программ, в частности программы борьбы с бедностью.

Государство неизменно учитывает своеобразие и исключительное значение в жизни общества науки (в частности, фундаментальной) и культуры, которые не могут и не должны включаться в рыночные отношения (такое включение может вызвать их полное разрушение и деградацию), осуществляет их постоянное финансирование, поддерживая и развивая фундаментальные научные и культурные программы.

Задача государства в условиях новых экономических отношений -- обеспечение социальной справедливости, равноправия, нравственности в отношениях между людьми. Эти принципы могут быть реализованы путем расширения социальных программ, поощрения благотворительной деятельности (в частности, освобождения от налогообложения предпринимательских структур, осуществляющих благотворительную деятельность), воздействия на процесс ценообразования. Последнее возможно на основе ликвидации монополизма в сфере производства и торговли, и здесь роль государства чрезвычайно велика.

В качестве долговременной, перспективной цели государство должно ставить перед собой задачу выравнивания положения людей, хотя достижение фактического, а не только юридического равенства -- задача невыполнимая. Это не означает отрицания идеи равенства: идея эта содержит в себе огромный нравственный потенциал, поскольку стремление людей к равенству значительно сильнее их стремления к свободе. С этой безудержной тягой людей к равенству и справедливости общество не может не считаться1. Она и обусловливает необходимость социально ориентированной политики государства.

Определение путей развития нашего общества, пределов вмешательства государства в экономическую и социальную сферы, обеспечение роли государства в создании среднего класса, расширение социальной функции государства, означающей возложение на него "миссии общественного служения", возрастание ответственности государства перед гражданином за создание достойных условий его жизни -- важные задачи социальной политики в переходный период.

Концепция социальной политики, основанной на праве и обеспечивающей постепенное устранение резких социальных неравенств, справедливость и нравственность, -- важный аспект модели нового общества, которое должно быть сформировано в России. Только в русле осуществления такой концепции возможно создание условий реального обеспечения социальных, экономических и культурных прав индивидов, их Участия в политических преобразованиях России, формировании демократического правового общества.

Раздел IX. Теоретические проблемы постсоциалистического развития общества, права и государства в России

Глава 1. Постсоциалистическое общество, право и государство в России: основные тенденции и направления развития

Исторический момент, переживаемый сегодня Россией, обычно называют периодом постсоциалистического развития или просто переходным периодом. Подобные определения не слишком содержательны. Последнее просто фиксирует неустоявшийся характер общественных отношений, амбивалентность социальных процессов. Первое указывает на некую точку отсчета, начальный пункт движения, раскрывая то состояние, которое осталось в прошлом (или с которым общество только стремится расстаться?).

Таким исходным состоянием является социализм, представляющий собой разновидность жесткого тоталитаризма со всеми присущими ему социальными деформациями1. Гораздо сложнее определить качество нынешней российской государственности и правовой системы. Но только так можно вскрыть уже наметившиеся тенденции развития, его направление и конечную цель.

§ 1. Государство и право

Казалось бы, сугубо академические вопросы понимания права и государства имеют ярко выраженное прикладное значение. От ответа на них зависит определение целей, пределов и характера функционирования государства.

Традиционно все понятия государства основываются на феномене публичной политической власти. Различны лишь способы (основания, критерии) ее идентификации в качестве власти государственной. Причем проявляются эти различия прежде всего в связи с соотнесением государства с правом. Таким образом, понимание государства неразрывно связано с правопониманием.

Советское правопонимание, явившееся результатом преодоления "ограниченности буржуазного права" и поиска его "новой социалистической сущности", воплотилось в сформулированном А. Я. Вышинским и утвержденном печально известным 1-м Совещанием по вопросам науки советского государства и права (16--49 июля 1938 г.) определении: "Советское право есть совокупность правил поведения, установленных в законодательном порядке властью трудящихся, выражающих их волю и применение которых обеспечивается всей принудительной силой социалистического государства, в целях защиты, закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных трудящимся, полного и окончательного уничтожения капитализма и его пережитков в экономике, быту и сознании людей, построения коммунистического общества"1.

Данное понятие права, ставшее на долгие годы офици-* альным и общеобязательным и подвергавшееся лишь косметической трансформации, принято считать классическим легист-ским2. Однако на деле оно представляет собой причудливый симбиоз различных типов правопонимания, вобравший из них все самое одиозное. Элементы классического легизма ("совокупность правил поведения, установленных в законодательном порядке") дополнялись изрядной долей социологического позитивизма ("применение которых обеспечивается всей принудительной силой социалистического государства"), причем в его сугубо советском (принудительно поддерживаемый порядок общественных отношений), а не генетическом англосаксонском (совокупность судебных и административных прецедентов) варианте. Наконец, для оправдания (содержательного обоснования) установленного "правопорядка" использовалась самая опасная разновидность этического правопонимания -- классовая концепция справедливости ("выражающих волю трудящихся... в целях защиты, закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных трудящимся, полного Уничтожения капитализма и его пережитков в экономике, быту и сознании людей, построения коммунистического общества"). Причем на практике социологический позитивизм явно доминировал. О законах и законности помнили лишь до тех пор, Пока установленные правила поведения были "выгодны и угод-Нь'" власти.

Позитивистское правопонимание, утверждающее произ-водность права от государства и сводящее его к совокупности правил поведения, обеспечиваемых государственным принуждением, неизбежно сопрягается с социологическим пониманием государства как наиболее эффективной (суверенной) организации публичной политической власти (легализованного и монополизированного насилия). Именно подобные определения государства (с различными вариациями социальных интересов -- господствующих классов, эксплуатируемых, трудящихся, всего народа, которые оно призвано защищать) предлагались советской теоретической наукой. Соответственно выстраивались и реализуемые на практике политико-организационные структуры.

О какой-либо связанности государства правом в рамках такого правопонимания можно говорить лишь в смысле конструкции "государства законности", выработанной советской теорией права1. Законность здесь рассматривается как связанность всех субъектов общественных отношений установленными государством нормами. Причем если применительно к частным лицам (гражданам и их объединениям) эта связанность обеспечивается принудительной силой государства (насилием), то в отношении государства можно говорить только об определенном самоограничении, принятии .на себя обязательства действовать в рамках изданных нормативных актов (разумеется, при сохранении права изменять и отменять их).

Но даже подобные концепции казались опасными. Не случайно в период формирования "социалистического правопонимания" (в середине 20-х годов) попытка А. А. Малицкого представить диктатуру пролетариата как правовое государство2 вызвала активное неприятие власти. Выступая в Институте советского строительства и права Коммунистической академии, Л. М. Каганович упрекнул Малицкого в увлечении буржуазной юридической методологией, в стремлении изучать просто правовую форму советского государства без глубокого анализа его социальной природы и классовых задач. "Наши зако-

Ослабление тоталитарного режима после смерти Сталина открыло возможности для преодоления односторонности советского подхода к праву. Однако дискуссия о правопони-мании, развернувшаяся с середины 50-х годов и особенно активизировавшаяся в 70--90-е годы, в основном не выходила за рамки юридического позитивизма. Сторонники "узконормативного" подхода к праву стремились утвердить формальную законность, чтобы хоть как-то ограничить произвол власти, а приверженцы "широкой" трактовки права как единства правовых норм, правовоотношений и правосознания -- признать реальный "правопорядок" и перестать закрывать глаза на то, что он не совпадает с предписаниями законов2. По вполне понятным причинам отсутствовало обращение к современным "буржуазным" концепциям: идеологии естественных и неотчуждаемых прав человека, теории конституционализма.

Но и в условиях идеологического пресса советской науке удалось выработать своеобразную интерпретацию права (правда, не получившую широкого распространения), лежащую в русле западной естественноправовой традиции и существенно развивающую и обогащающую ее3.

С таким теоретическим багажом и прочно утвердившимся на практике правовым нигилизмом4 Россия вступила в период перестройки. И неудивительно, что одним из ее лозунгов стало восстановление "подлинной" (формальной) законности. Вновь возник интерес к теории правового государства (социалистического правового государства), которая опять-таки большей частью сводилась к концепции "государства законности"3, хотя уже и предпринимались попытки собственно правового описания советской государственности1.

Однако на деле основные социально-экономические преобразования, осуществлявшиеся в стране, представляли собой вопиющее беззаконие. Декларация о государственном суверенитете РСФСР от 12 июня 1990 г.2, провозглашавшая верховенство Конституции и законов РСФСР на всей ее территории и приостановление действия актов Союза ССР, вступающих в противоречие с суверенными правами РСФСР; принятые в развитие Декларации Закон РСФСР "О собственности на территории РСФСР" от 14 июля 1990 г.3, устанавливавший, что на территории России право собственности на землю, ее недра, воды, леса, другие природные богатства, основные производственные фонды, иные имущество и фонды регулируется законами РСФСР и автономных республик, и Закон РСФСР "О действии актов органов Союза ССР на территории РСФСР" от 24 октября 1990 г.4, фактически предусматривавший санкционирование союзных актов соответствующими государственными органами РСФСР в качестве обязательного условия их действия, Закон РСФСР "Об обеспечении экономической основы суверенитета РСФСР" от 31 октября 1990 г.5, Постановление Съезда народных депутатов РСФСР от 1 ноября 1991 г. "О правовом обеспечении экономической реформы"6 и, наконец, Соглашение о создании Содружества Независимых Государств, подписанное в Минске 8 декабря 1991 г.7, явно противоречили Конституциям СССР и РСФСР. История еще раз продемонстрировала, что коренное изменение государственного устройства, формы правления, политического режима не может происходить в строгом соответствии с действующими конституцией и законами.

Показательно, что в период противостояния законодательной и исполнительной властей (1992--1993 гг.) принцип формальной законности и конституционности (причем в сугубо социалистическом их понимании) был взят на вооружение сторонниками сохранения прежнего "правопорядка".

Впервые о том, что трансформация существующего режима и формирование правового государства невозможны в рамках действовавшей Конституции, официально было заявлено -Президентом Российской Федерации в его Послании о конституционности, направленном Верховному Совету 24 марта 1993 г., во время очередного кризиса во взаимоотношениях с законодательной властью. В Послании обосновывалась ограниченность формальной законности и конституционности и необходимость собственно правового оправдания Конституции и законов -- требование их правовости (правомерности)1.

Указ Президента от 21 сентября 1993 г. № 1400 "О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации"2, открыто нарушавший действовавшую Конституцию и провозглашавший, что "безопасность России и ее народов -- более высокая ценность, нежели формальное следование противоречивым нормам, созданным законодательной ветвью власти", знаменовал разрыв с социалистическим правом.

Конституция Российской Федерации 1993 г. исходит из идеологии естественных и неотчуждаемых прав и свобод человека, которые признаются существующими объективно, имеющими дозаконотворческий и внезаконотворческий характер (неоктроированными), очерчивающими сферу индивидуальной свободы и тем самым ограничивающими государственную власть.

Однако это принципиально новое для России понимание права и государства отнюдь не является самореализующимся пророчеством. Оно предполагают целенаправленную деятельность по конституированию правового государства, организованного в соответствии с принципом разделения властей и обеспечивающего надлежащую позитивацию и защиту естественных и неотчуждаемых прав и свобод человека. Причем исторически признание основополагающих принципов правовой государственности шло параллельно с формированием соответствующих институциональных и процессуальных гарантий правопорядка (парламентаризма, независимого правосудия). Россия Же волею судьбы оказалась на периферии этого процесса''.

Идеология естественных и неотчуждаемых прав человека, свобода и формальное равенство субъектов как базовые принципы правового регулирования, презумпция связанности государства правом порождены не российской социальной практикой. Более того, они до сих пор должным образом не восприняты массовым и профессиональным правосознанием. Рискну утверждать, что принципы современного конституционализма оказались в Конституции 1993 г. "случайно", стараниями ученых и под влиянием всеобщей демократической эйфории. Но западные концепции и модели плохо приживаются на российской почве. И сегодня многие из них чужды нашей политической действительности. Они даже не получили должного теоретического осмысления. Юридический позитивизм продолжает господствовать в учебной и научной литературе по теории права и государства. Предпринимаются и откровенные попытки выхолостить содержание конституционных норм. Так, в научно-практическом комментарии к Конституции для обоснования приоритета внутренних правовых актов по отношению к общепризнанным принципам и нормам международного права (то есть собственно праву) отмечается, что положение ч. 1 ст. 17 Конституции: "В Российской Федерации признаются и гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с настоящей Конституцией" (то есть одно из подтверждений неоктроированности прав и свобод) -- "имеет характер общей политической декларации" и "не определяет иерархическое положение соответствующих принципов и норм в российской правовой системе"1.

Таким образом, воспринятая Конституцией презумпция связанности государства естественными и неотчуждаемыми правами человека пока не более чем цель, ориентир, желаемое направление развития, которое может и не реализоваться. И дело здесь не только в консервативности общественного сознания, скорее это следствие определенных объективных обстоятельств.

§ 2. Государство и гражданское общество

Гарантией существования правопорядка и правовой государственности является развитое гражданское общество. Гражданское общество -- сфера автономной активности человека, преследующего свои частные цели. При этом все участники социального общения выступают как свободные и формально равные субъекты, реализующие и защищающие свои интересы.

Правовое государство представляет собой институцию гражданского общества. При его отсутствии государство неизбежно утрачивает правовое качество, ибо правоотношения возникают только между автономными частными лицами -- свободными собственниками. (В конечном счете именно собственность обеспечивает свободу и правовой характер социального взаимодействия1.)

Постсоциалистическое общество по определению не является гражданским. С социально-экономической стороны социализм характеризуется полным обобществлением (национализацией, конфискацией) всей производящей частной собственности и утверждением так называемой социалистической собственности, которая, по сути, представляет собой "радикальное отрицание всякой настоящей собственности на средства производства и создание на такой основе единого политико-производственного комплекса и централизованного фонда производительных сил страны"2. Экономика организуется по принципу "единой фабрики". Государство напрямую руководит производством и распределением всего национального продукта, и каждый человек выступает в роли наемного работника государства. В масштабе всего общества вводятся "централизованное плановое хозяйство, общегосударственная система учета и контроля за мерой труда и потребления, всеобщая обязанность трудиться и т. д."3. Доминирует внеэкономическое принуждение к труду. Устранена сама возможность индивидуальной экономической активности, естественного социально-экономического развития.

Допускавшаяся личная собственность на продукты и предметы индивидуального потребления, по существу, тоже не была собственностью, а являлась формой компенсации трудовых затрат, набором необходимых социальных благ, предоставляемых государством всем участвующим в общественном производстве на уравнительной основе.

Социализм (как и тоталитаризм вообще) представляет собой своеобразную феодальную реакцию в индустриальную эпоху, перенос в нее феодальных социально-политических форм жизнедеятельности общества ("промышленный феодализм")1. Поэтому постсоциалистическое общество фактически пребывает на докапиталистической стадии развития, в ситуации некоего постфеодализма или неофеодализма, для которого характерно соединение в одних руках власти и собственности2. Гражданскому обществу здесь еще только предстоит сформироваться, причем происходить это будет весьма своеобразно.

В классическом (нормальном) варианте гражданское общество складывалось вне и помимо государства, заполняя "ниши", свободные от государственно-властного воздействия. Оно во многом противостояло государству, отвоевывало у него пространство.для самоорганизации и ставило пределы вмешательству в свою жизнь. При социализме "ниш", не занятых государством, практически не было. И поэтому становление гражданского общества (разведение политической и экономической власти, публичных и частных отношений) во многом будет результатом государственной деятельности, что, естественно, не может не наложить отпечаток на ход и конечный продукт этого процесса.

Частная собственность -- основа гражданского общества -- после социализма может возникнуть только в результате широкомасштабной приватизации бывшей "социалистической собственности". Приватизация означает глубокую трансформацию государственной власти, ибо отторгает ее от распоряжения всей собственностью страны. После приватизации подменять собственника государству уже не удастся. С ним надо будет считаться, создавать для него разумные и приемлемые "правила игры", переходить от силовых к правовым методам воздействия. Делать все это власть не умеет и поэтому легко может потерять контроль над социальными процессами. Инстинкт самосохранения диктует ей удержание "командных высот" в экономике.

Но если интересам государства как всевластного аппарата приватизация явно не отвечает, то отдельные его представители не прочь использовать рычаги государственной власти, чтобы обрести собственность, то есть обеспечить себе переход в слой, господствующий на иных (экономических) основаниях. В условиях постсоциализма государственная власть главный инструмент "первоначального накопления капитала *

Таким образом, приватизация начала осуществляться в системе координат, обеспечивающей, с одной стороны, сохранение государственного контроля над значительным объемом собственности, а с другой -- личное обогащение чиновников. И процесс этот оказался во многом формален и весьма далек от требований социальной справедливости и экономической целесообразности.

Впрочем, несправедливость состояний "новых собственников" отнюдь не специфика постсоциализма. Просто только здесь это составляет серьезную политическую проблему. На Западе "демократизация происходила в условиях исторической амнезии, когда все пиратские и мошеннические способы первоначального приобретения собственности были благополучно забыты"1. В России же, как и в других молодых демократиях Центральной и Восточной Европы, если воспользоваться марксистской терминологией, современную политико-правовую надстройку (конституционную государственность) начали возводить одновременно (а пожалуй, и раньше) с формированием ее базиса (частной собственности). И частная собственность здесь "не может быть оправдана ее источником, только результатом"2 (обеспечением более высокого жизненного уровня), но и его (по вышеозначенным причинам) в скором времени ожидать не приходится.

Аналогично идет становление и других институтов гражданского общества: независимых средств массовой информации, общественных объединений и т. п. Все это "разрешило" государство, разумеется оставив за собой рычаги контроля и управления (далеко не всегда правовые).

В общем, самоограничение государства (саморазгосударствление) -- процесс довольно противоречивый. Для его продвижения необходима активная ответная реакция общества -- ограничение государства "извне". К сожалению, .реагировать практически некому. Постсоциалистическому государству противостоит весьма своеобразный социальный субъект.

Формирующееся гражданское общество аморфно. Прежняя социальная структура была искусственно создана государством и представляла собой результат и одновременно гарантию его тоталитарности. Социальные группы ранжировались по уровню и объему потребления, предоставляемого властью в зависимости от места жительства, места работы (народно-хозяйственного значения отрасли), занимаемой должности и некоторых других обстоятельств (социального происхождения, национальной принадлежности, семейного положения, пола возраста, партийности и т. п.). Государство строго следило за незыблемостью сконструированной им структуры (система прописки, государственно-партийная номенклатура, нормы трудового законодательства, "национально-просрессиональные" льготы при поступлении в вузы, социально-демографическая "сетка" при формировании органов власти и т. п.)1. Переход в другой (как более высокий, так и более низкий) социальный слой от самого человека мало зависел. Социальная мобильность жестко ограничивалась и контролировалась государством.

Одновременно государство полностью (практически полностью) брало на себя обеспечение социального благополучия граждан. Гарантированная занятость, пенсии престарелым и инвалидам, пособия по болезни, поддержка семьи, материнства и детства (в форме денежных пособий, дотаций на питание в школах и детских садах, детскую одежду и т. п.), жилье, дотации на питание на производстве, бесплатное образование, медицинская помощь, санаторно-курортное лечение и отдых, культурное обслуживание -- все это предоставлялось государством по количественным и качественным "нормам", установленным для каждой социальной группы.

Подобная практика вела к снижению социальной активности, а в конечном счете к люмпенизации населения, когда значительная его часть не имеет возможности обрести собственный, отличный от других и достаточно престижный социальный статус, одновременно претендуя на стабильность и гарантиро-ванность существования.

Говоря о массовой люмпенизации социалистического общества, мы имеем в виду не то, что оно состоит из обнищавших и опустившихся людей. Нет, это вполне добропорядочные рабочие, колхозники, инженеры, учителя и т. п., имеющие семьи и неплохой (по социалистическим меркам) достаток. Однако их социальный статус, материальное положение, будущее детей не зависят от личных усилий, образования, квалификации, а определяются лишь той "территориально-профессиональной ячейкой", в которой им довелось оказаться по рождению или по воле случая. Люди утрачивают стимул хорошо работать, а вскоре и саму способность это делать.

Постсоциалистическое государство перестало предоставлять существующим социальным группам "положенный им" овень потребления и устранило или ослабило консервирующие их административные механизмы. Однако для формирования нормальной социальной структуры этого недостаточно. Тут требуется время и изменение отношений собственности. Постсоциалистическое структурирование общества осложняется поливалентностью и нестабильностью идущих в нем экономических процессов, что порождает маргинальность социальных слоев. В итоге у большинства населения отсутствует однозначная социальная самоидентификация.

Социальные проблемы, стоящие перед современной Россией, крайне сложны и кажутся просто неразрешимыми.

Нынешние правовые социальные государства Запада предварительно прошли либерально-демократическую стадию развития, когда государству отводилась роль "ночного сторожа", обеспечивающего судебную и полицейскую защиту отношений формального равенства, свободы, безопасности и собственности граждан. Государство не вмешивалось в жизнь гражданского общества, функционировавшего по принципу естественного отбора. Буржуазия приобретала все большую экономическую и политическую мощь за счет подавления интересов пролетариата. Но жесткая эксплуатация неквалифицированного труда с минимальными расходами на воспроизводство рабочей силы оказалась самым эффективным способом развития. Так обеспечивался быстрый экономический рост, ставший основой дальнейшего процветания, качественного изменения производительных сил (в том числе самого человека) и социальной структуры.

Саморегуляция гражданского общества обеспечивала и защищала свободную конкуренцию независимых собственников. Это позволило утвердиться наиболее эффективным формам производства и обмена. Таким образом, либеральное государство, охраняя классовые интересы буржуазии, объективно действовало и в интересах всего общества, способствуя его дальнейшему прогрессу.

Свободный рынок, отсутствие внеэкономической зависимости и государственной опеки сформировали социально активную личность, привык'пую рассчитывать на собственные Силы, самостоятельно решать возникающие проблемы. И лишь Позднее, когда история продемонстрировала ограниченность ^сключительно правовых регуляторов (действие принципа Формального равенства и невмешательство государства в ры-н°чные отношения привели к монополизации производства и резкому обострению социальных противоречий), государство стало активно вторгаться в социально-экономические процессы в целях демонополизации и предотвращения сверхконцентрации производства, поддержания конкуренции, защиты интересов лиц, занимающих в отношениях свободного рынка менее выгодное положение (наемных работников, арендаторов, квартиросъемщиков и т. п.), перераспределения национального дохода между социальными группами посредством дифференцированного налогообложения.

Таким образом, на Западе усиление социальных функций государства происходило по мере вызревания для этого необходимых условий. В эпоху либерального государства возникли, развились и достаточно прочно укоренились институциональные механизмы ограничения государственного вмешательства в жизнь общества и обеспечения приоритета прав личности, гарантии индивидуальной свободы. В ходе "социализации" правовых государств этим либеральным ценностям уже не мог быть нанесен существенный урон. Кроме того, созданный к этому времени производственный потенциал позволял с помощью системы государственного перераспределения обеспечить всем гражданам достойное существование без нивелирования различий в уровне материального достатка и престижности социальных статусов.

В постсоветской России такую последовательность развития соблюсти невозможно. Сегодня в России отсутствует необходимый для функционирования социального государства уровень развития производительных сил и структур гражданского общества, но нельзя и просто "вернуться назад" к некогда не пройденному этапу либерального правового государства. Существует целый ряд факторов, делающих невозможной радикальную "десоциализацию" российского государства, -- полный отказ от системы социальных гарантий, предоставлявшихся при социализме.

Как уже отмечалось, в постсоветской России нет свободного рынка. А при его отсутствии не могут действовать и рыночные регуляторы, их заменителем неизбежно станет государственное перераспределение национального дохода.

Не может идти исключительно естественным путем социальное развитие и структурирование постсоциалистического общества. Российская экономика, ранее сугубо затратная, излишне милитаризированная, нуждается в коренной реконструкции, а это влечет за собой высвобождение (по сути, выталкивание из привычной социальной среды) практически целых социальных групп, ранее занимавших достаточно привилегированное положение (шахтеры, работники военно-промышленного комплекса, инженерно-техническая интеллигенция, военнослужащие и т. п.). Проблемы, встающие перед этими людьми (переобучение, переезд в другие регионы, вообще адаптация к новому жизненному укладу), явно не могут быть решены за счет их личных усилий.

Сегодня в России маловероятно возникновение классовой структуры, свойственной начальным стадиям индустриализации. Даже при нашем уровне экономического развития дальнейший рост уже не может основываться на эксплуатации неквалифицированной рабочей силы. Воспроизводство же образованного, квалифицированного работника требует значительных затрат и предполагает относительно нормальное качество его жизни.

При социализме отсутствовала практика (да и сама возможность) формирования крупных личных состояний. Более того, даже незначительные накопления граждан были "съедены" инфляцией в период реформ. Чтобы аккумулировать средства, позволяющие самостоятельно решать те или иные проблемы (обучение, лечение, улучшение жилищных условий и т. п.), требуется время, а проблемы обычно "не ждут".

Возможность улучшения благосостояния за счет личных усилий часто бывает сопряжена с необходимостью снижения социального статуса (например, переход невостребованных в новых условиях специалистов в сферу торговли и услуг), что для многих весьма непросто уже чисто психологически.

В эпоху становления индустриального общества люди не имели прошлого опыта государственной опеки и обслуживания. Отсутствие социальных гарантий и необходимость полагаться на собственные силы воспринимались как нечто нормальное, если и не должное, то хотя бы привычное, обыденное. Постсоциалистическое государство имеет дело с принципиально иным "человеческим фактором".

Люди развращены длительным государственным патернализмом, не обладают элементарными навыками экономической активности. Гарантированность минимального социального благополучия воспринимается ими как "естественное и неотчуждаемое" право человека и соответственно обязанность государства. Обращенное к государству требование обеспечить гражданам реальную возможность пользоваться социально-экономическими правами, по существу, есть стремление не допустить расширения сферы рыночных отношений, сохранить в неприкосновенности административно-командное (уравнительное) регулирование. Причина этого не только в неизбежном в переходный период ухудшении материального положения и условий жизни значительных слоев населения, но и в том, что большинство людей не привыкли действовать самостоятельно, чувствуют себя неуютно в отношениях свободы и эквивалентного обмена.

Практика показала, что постсоциалистическое общество никогда не поддержит режим, который не предлагает социальные услуги и социальные гарантии, существовавшие при социализме, или хотя бы не обещает сохранить большинство традиционных форм социальной защиты. Поэтому ни одно из посткоммунистических правительств стран Центральной и Восточной Европы не рискнуло отказаться от унаследованной социальной системы1.

В постсоциалистический период пренебрежение государством социальными функциями чревато серьезными политическими потрясениями, ибо значительные группы населения не только не хотят, но и объективно не могут самостоятельно обеспечить свое социальное благополучие. Но не менее опасна и чрезмерная социальная активность государства. Это препятствует формированию рыночных регуляторов и способствует консервации патерналистских установок массового сознания, а в конечном счете сдерживает экономический рост. Государство, отягощенное тоталитарным прошлым, излишне увлекшись социально-экономической деятельностью, легко может вернуться в первоначальное состояние. Определить и соблюдать необходимую и достаточную "меру социальности" государства при неразвитости либерально-демократических традиций и правовых ограничителей политической власти весьма сложно.

Пока в России практически все возможности повышения благосостояния и социального статуса связаны с проникновением во властные структуры. Деэтатизацию некому подгонять и корректировать. Подавляющее большинство населения, лишенное собственности, навыков и возможности самостоятельного заработка, объективно представляет собой базу излишне социального государства, сохраняющего мощные перераспределительные рычаги. Система государственного распределения удобна и для многих коммерческих структур, успешно эксплуатирующих ее неэффективность и коррумпированность.

Независимый производитель на экономическую и политическую сцену еще не вышел.

Социальная недифференцированность общества порождает политическую асистемность. Говорить о реальной многопартийности не приходится. Ни одна из возникающих партий не имеет четкой социальной ориентации: не знает, на какие слои опирается, чьи интересы выражает. В основном это небольшие политизированные группировки, занятые удовлетворением личных амбиций лидеров. (Единственное исключение составляет коммунистическая партия, очевидно, сказывается определенный опыт партийного строительства.) При кажущемся разнообразии партий их роль в повседневной политической жизни малозаметна. Ни один из влиятельных государственных деятелей однозначно не связывает себя с определенной партией, не опирается на ее поддержку, не находится под ее конт-, ролем. Более того, у многих граждан существует навеянное памятью о КПСС активное неприятие партий как таковых.

Общество постепенно утрачивает качество целостности. Исчезают системообразующие связи и отношения. Население, партии и государственные структуры в политическом процессе почти не сопрягаются. Власть существует как бы сама по себе и сама для себя.

Такое положение опасно и долго продолжаться не может. Государство, не имеющее в обществе социальной опоры, рискует получить все общество в качестве оппозиции. Отсюда крайняя неустойчивость переходной власти, постоянное балансирование между возвратом к тоталитаризму и угрозой анархии. Удержаться на этой зыбкой черте и обеспечить пусть медленное и половинчатое движение в сторону демократии -- максимум того, что можно от нее -требовать.

Устойчивость государственной власти, ее способность принимать решения и проводить их в жизнь, не прибегая к открытому и массовому насилию, обеспечиваются эффективностью и легитимностью существующей политической системы.

Под первой понимается полезность деятельности власти, степень удовлетворительности, с которой она выполняет свои Управленческие функции. Позитивное представление об эффективности, пожалуй, основная причина, побуждающая лю-Дей признавать политическую систему как должное и выполнять принимаемые решения. Но оценка эффективности не может быть однозначной как из-за неизбежной противоречивости интересов различных слоев населения, так и в силу практически неограниченных возможностей ее повышения. Поэтому трудно переоценить значение легитимности власти.

Легитимация власти -- это процедура ее объяснения ц оправдания (с точки зрения нормативного порядка более высокого уровня) с целью добиться общественного признания власти, уверенности.в законности и справедливости ее управленческих притязаний. Представляя собой субъективно-эмоциональное отношение народа к власти, легитимность образует как бы внутреннюю гарантию ее устойчивости, обеспечивая повиновение, доверие, политическое участие.

Для легитимации (самооправдания в глазах подвластных) власть апеллирует к различным рациональным и иррациональным доводам (экономическим, историческим, культурным, этическим, религиозным, эмоциональным и т. п.). В политологии вслед за М. Вебером принято различать три "чистых" способа легитимации власти:

Традиционный, когда существующая власть признает ся законной, потому что была таковой "всегда". Такой тип легитимности (характерный в основном для монархий) основанна привычке, обычае, приверженности установленному издревле порядку и предполагает безусловное доверие к институтам власти, но не к персонифицирующим их лицам.

Харизматический, когда лидеру (вождю) приписываются великие личные качества -- моральное, физическое, интеллектуальное превосходство, а часто даже магические способности. Харизма предполагает безоглядное доверие и слепое подчинение вождю, замешанное на обожании и страхе.

Рационально-правовой, когда повиновение управляющим основано на признании правомерности и рациональности обретения и осуществления ими власти. Рационально-правовое оправдание -- наиболее трудоемкий способ легитимации власти, так как предполагает детальную разработанность и строгое соблюдение правовых норм, регламентирующих организацию и деятельность государственных органов. *

Но опыт показывает, что обычно власть не довольствуется только каким-то одним из названных типов легитимности. На практике вера в законность власти проистекает из сложного переплетения множества трудноуловимых факторов экономической, правовой, моральной, психологической, религиозной природы, и речь идет лишь о доминировании того или иного способа.

В период радикальных социально-экономических преобразований наблюдается "кризис легитимности" власти. Старый режим свою легитимность уже утратил, новый еще не обрел-Причем положение усугубляется тем, что должна произойти смена способов легитимации.

Тоталитарная власть основывалась на харизме. Это наиболее гибкий и простой способ легитимации. Он не требует для своего формирования ни длительного времени, ни рационального набора общепринятых правовых норм. Однако культ харизматического лидера ведет к тому, что он обычно олицетворяет и источник, и осуществление власти. Его не только боготворят, но и оценивают. К нему обращено повышенное внимание подвластных, ему же адресуется и любое недовольство системой. Поэтому харизматическому лидеру для поддержания своей легитимности необходимо постоянно демонстрировать эффективность режима или (а как правило, и) проводить жесткую репрессивную политику.

Демократическая конституционная государственность (особенно при отсутствии соответствующих традиций) нуждается в рационально-правовом оправдании. Однако власть часто пренебрегает его требованиями ради сиюминутных политических выгод. Отсутствует четкое разграничение компетенции между государственными органами, не разработаны многие процедурные моменты их деятельности, принятые законы нередко игнорируются. В общем, формирование рационально-правовой организации политической власти находится в самой начальной стадии. А на практике власть пытается обращаться сразу ко всем известным способам легитимации, не гнушаясь ссылками ни на исторические традиции, ни на особые личные качества лидеров.

Вспомним распространенные пропагандистские клише начала перестройки: "в Октябре 1917 г. наш народ сделал свой исторический выбор"; "ленинская Республика Советов"; "исторически сложившаяся однопартийность"; "парламентаризм не в российских традициях"; "в России всегда была сильная Центральная власть". Установленные порядки предлагалось признавать законными, потому что они были таковыми "всегда". Предпринимались (хотя и не явные) попытки харизмати-зации: "КПСС -- инициатор и гарант перестройки"; "Горбачеву нет альтернативы". Наиболее распространенный аргумент в политических спорах 1992--1993 гг.: "Ельцина избрал народ" представлял собой симбиоз харизматического и рационально-правового обоснования. Эти же элементы сочетались и в лозунгах избирательной кампании 1996 г.: "голосуй сердцем" и не допустим реставрации коммунизма".

Такое балансирование в переходный период неизбежно и °правданно, но лишь если оно помогает власти убедить граждан, что она действует в целях обеспечения прав и свобод человека, ограничена ими, доступна контролю и не выходит за пределы выделенных ей ресурсов (прежде всего свободы подвластных).

Строго говоря, конституционная государственность совместима только с рационально-правовой легитимностью. Два других способа оправдания власти могут присутствовать лишь в качестве небольших "вкраплений", эмоционально окрашивающих абстрактные правовые конструкции и тем самым усиливающих их привлекательность.

Наконец, стабилизация постсоциалистической власти не-возможна без хотя бы минимальной эффективности проводимых ею мероприятий. Для новых режимов проблема эффективности особенно актуальна. Требования к ним обычно завышены, и для обеспечения лояльности новый государственный строй должен доказать, что он, по меньшей мере, лучше старого обеспечивает запросы различных слоев населения. На практике наглядная демонстрация эффективности означает, как правило, экономическое развитие, своеобразные "выплаты" гражданам в категориях экономических благ, товаров и жизненных уровней.

§ 3. Форма постсоветского государства

Правовое по своей сущности и содержанию государство предполагает (требует) определенную организационную форму, должно быть устроено в соответствии с принципом разделения властей. Только это создает необходимые институциональные гарантии правового характера государственности, препятствуя монополизации властных полномочий1.

Государство, провозглашающее правовое качество ориентиром своего развития, неизбежно должно стремиться и к правовой форме организации. Так, разделение законодательной, исполнительной и судебной властей уже в Декларации о государственном суверенитете РСФСР, принятой первым Съездом народных депутатов 12 июня 1990 г., признавалось "важнейшим принципом функционирования РСФСР как правового государства".

Однако рецепция этого принципа, как и презумпции естественного и неотчуждаемого характера прав и свобод человека, была исключительно внешней, поверхностной. В суЩественно обновленной Конституции 1978 г. утверждение, что система государственной власти в Российской Федерации основана на принципе разделения властей (ч. 1 ст. 3), мирно уживалось с провозглашением Советов народных депутатов политической основой Российской Федерации (ч. 2 ст. 2) и правом Съезда народных депутатов как высшего органа государственной власти Российской Федерации принять к своему рассмотрению и решить любой вопрос; отнесенный к ведению Российской Федерации (ч. 1, 2 ст. 104).

Справедливости ради надо отметить, что нигде в самых стабильных и развитых демократиях принцип разделения властей не проведен на практике до конца последовательно. Он может иметь разное институциональное воплощение, и всегда полномочия законодательной, исполнительной и судебной властей не уравновешены с аптекарской точностью, та или другая власть неизбежно доминирует, и, лишь когда это доминирование переходит некоторый предел, вся система властеот-ношений утрачивает правовой характер.

"Чтобы образовать умеренное правление, -- писал Ш. Л. Монтескье, -- надо уметь комбинировать власти, регулировать их, умерять, приводить их в действие, подбавлять, так сказать, балласту одной, чтобы она могла уравновешивать другую; это такой шедевр законодательства, который редко удается выполнить случаю и который редко позволяют выполнить благоразумию"1. Право вообще и конституционализм в частности -- не жесткая схема, а лишь наиболее абстрактное выражение общественных отношений. Не случайно В. С. Нерсесянц называет право математикой свободы. Как язык математики в силу своей абстрактности и точности применим для описания качественно различных явлений и процессов, так и правовые конструкции могут опосредовать разные отношения и интересы. Принцип разделения властей, к примеру, в каждой стране воплощается в особой организационной форме, складывающейся в зависимости от исторических традиций, текущих политических задач и иных обстоятельств.

Постсоциализм -- период выработки своей модели разделения властей. История конца XX в. показала два подхода к решению этой задачи. Государства Центральной и Восточной Европы заимствовали конструкции (в основном парламентской республики) из мировой и собственной досоциалистической практики, проведя лишь незначительную их модификацию, государства1. Россия же занялась самостоятельным политическим творчеством2.

Период выработки новой системы осуществления государственной власти характеризуется неоформленностью властных структур, стремлением каждой из них перетянуть на себя как можно больше полномочий (борьбой за полновластие) и неравенством стартовых условий "конкурирующих властей".

Институты, образующие все три ветви власти, несовершенны и незавершенны. Законодательная власть представлена неким пред- или полупарламентом. Он отличается структурной, функциональной и процедурной неупорядоченностью. Российская "двухэтажная" структура представительного органа власти вообще была уникальна. Верховный Совет, в принципе являющийся аналогом парламента, избирался не населением, а Съездом народных депутатов, который обладал высшей законодательной (и не только законодательной) властью в стране, но в силу своей громоздкости функционировать в качестве парламента просто не мог.

Исполнительную власть олицетворяют Президент и Правительство, причем их субординация и распределение компетенции между ними четко не определены.

И на исполнительной власти, и на законодательной лежит печать их советских предшественников -- в виде реально полновластных партийных органов и декоративных Советов народных депутатов. В новых условиях первая пытается удержать свои позиции, а вторая -- реализовать лозунг "Вся власть Советам".

Но хуже всего дело обстоит с третьей властью -- судебной. Судебная власть в силу инцидентного характера деятельности производна от силы гражданского общества и при его отсутствии утвердиться не может. Доверия и уважения к суду в постсоциалистическом обществе нет, он по-прежнему воспринимается как карательный орган. Граждане и организации предпочитают решать свои проблемы в привычном административном порядке, а законодательная и исполнительная власти -- выяснять отношения без посредников. Постоянное пробуксовывание судебной реформы неудивительно: законодательной и исполнительной властям "третий конкурент" вообще не нужен, а общество до потребности в независимом правосудии пока не доросло.

Заложить основы независимости судебной власти призвано учреждение конституционного контроля за решениями органов законодательной и исполнительной властей. Однако этой функцией наделяется в основном Конституционный Суд, выведенный за рамки общей судебной системы. Таким образом, Конституционный Суд освобождается от предвзятого отношения к общим судам, а суды общей юрисдикции -- от реальных властных полномочий. В итоге в качестве третьей власти во многом выступает не суд вообще, а Конституционный Суд1.

Положение осложняет и то, что практическое конституи-рование разделения властей идет параллельно с его конституционным оформлением. Всякое фактическое изменение в распределении властных полномочий "победитель" в политической борьбе стремится закрепить конституционно2. Постепенно Конституция становится все более нестабильной и противоречивой, образуя собой весьма зыбкую основу для разрешения конфликтов властей. Обосновать как конституционность, так и неконституционность любого закона, решения, действия несложно, и решающую роль здесь будут играть политические пристрастия судей. Балансируя между правом и политикой, Конституционный Суд постепенно все более тяготеет к последней. В итоге общество получает не независимую судебную власть, способную удерживать конфликт законодателей и правительства в правовых рамках, а просто "третью власть", которая, не слишком дорожа своей независимостью, принимает ту или другую сторону и только усиливает политическую нестабильность.

Подобная эволюция российского Конституционного Суда была констатирована в Указе Президента Российской Федерации от 7 октября 1993 г. № 1612 "О Конституционном Суде Российской Федерации"3, которым его деятельность была приостановлена. В ныне действующем Федеральном конституционном законе "О Конституционном Суде Российской Федерации"4 содержатся реальные гарантии от излишней политизации Конституционного Суда, в частности, он лишен возможности рассматривать дела по собственной инициативе. Но качественного изменения роли судеблой власти в стране так и не произошло.