Становление дискурсного мышления при овладении вторым языком в условиях учебного двуязычия

Наш опыт объединяет информацию, полученную по разным каналам - сенсомоторному, слуховому, зрительному, тактильному. Существует также такой уровень восприятия, на котором информация о мире, пришедшая по разным каналам, интегрируется и обобщается. Следовательно, интегрируется и информация, полученная авербальным путем, с одной стороны, и чисто вербальным, с другой. В этой связи, как отмечает Е.С. Кубрякова, интересно рассмотреть и вопрос о видах памяти, поскольку наряду с широко известным делением памяти на кратковременную (в текущем поле сознания) и долговременную существует и деление памяти на моторную (двигательную), эмоциональную (память чувств), образную и словесно-логическую. В таком ряду словесная память противопоставляется всем прочим видам - образной, двигательной, чувственной [Там же: 88].

Для отечественной психологии основным является положение о том, что и язык, и мышление представляют собой дериваты предметно-практической познавательной деятельности [Леонтьев 1983]. И в филогенезе, и в онтогенезе следует предположить первоначальное возникновение памяти объектов, памяти реальных предметов и вещей, окружающих человека, включая самого человека. Возникает вопрос о том, что значит иметь представление об объекте, знать его. Знать вещь, это прежде всего, уметь опознать ее, выделить ее свойства, ее назначение, ее физические характеристики и т.п. Но главное в знании вещи, по мнению Е.С. Кубряковой, - опыт обращения с нею, опыт помещения ее в определенные связи и отношения с другими объектами. Знать объект - значит уметь помещать его в некую структуру деятельности, видеть объект как вовлеченный в определенные виды деятельности с ним. Следовательно, следующий уровень или пласт знаний - памяти функциональной, памяти схем действия с объектом, памяти событий, памяти деятельностной [Человеческий фактор… 1991: 89]. В современной психолингвистике соответственно выделяют два типа знания - декларативное и процедуральное [Залевская, Медведева 2002: 31-34; Moehle 1994: 45-47]. При обсуждении проблемы декларативного/процедурального знания авторы обычно опираются на концепцию Дж. Андерсона [Anderson 1976, 1983; Андерсон 2002: 236], базирующуюся на разграничении знания фактов и знания процедур, т.е. как выполнять определённые когнитивные действия. Постоянная долговременная память подразделяется также на декларативную и процедуральную. Память объектов предполагает прежде всего образ объекта, память событий предполагает схемы действий с объектами, обобщенное представление о структуре деятельности с ними, организует объекты в некие системы взаимосвязей, объединяет их определенными типами отношений или типами действий. В памяти закладываются, таким образом, не только образы, но и схемы действий, двигательные представления о вещах. В связи с этим в когнитологии появились понятия о таких структурах сознания, как фреймы, сцены и сценарии. Такое представление о существовании двух типов знаний чрезвычайно важно для понимания того, как формируется языковая память в онтогенезе, в процессе овладения языком. Итак, человек с одной стороны овладевает материальным миром вещей, отражающийся в памяти, формируется так называемая когнитивная картина мира или концептосфера. Языковая память, как отмечают многие исследователи, образуется аналогично такой памяти вещей и событий, она проходит те же стадии эволюции в направлении расширяющейся абстракции и усложняющихся представлений и образов, группировки их в определенные гештальты и наборы и т.п. Следовательно, и в самой языковой памяти есть элементы чувственной, образной и двигательной, сенсорной памяти, а далее - «надстраивающиеся» над нею элементы схемной, функциональной, деятельностной, процедуральной памяти.

Предполагается, что в условиях первого знакомства с речью, ребенок воспринимает слово, отрезки речи, простейшие высказывания примерно так, как он воспринимает предметные сущности, ведь они также имеют материальные свойства - звучание, своя форма, которые рождают в зарождающемся внутреннем лексиконе свои чувственные энграммы. С другой стороны, соотнесенность языковых объектов со смыслом, с определенным содержанием, с реальными объектами, вещами, лицами и т.д. позволяет формироваться связям объекта и его имени, связям ситуации - с типичным для нее речевым актом и т.п. Таким образом, формируется возможность использовать слово взамен объекта, использовать слово как знак, как заместитель объекта. Ребенок в процессе овладения словом постепенно овладевает всеми релевантными свойствами этой единицы, включая и схемы обращения с ним, способы соединения его с другими словами, стратегии помещения его в определенные синтаксические конструкции [Человеческий фактор… 1991: 90].

Важно подчеркнуть двухслойный характер способа фиксации информации - вербальный и невербальный. Один слой знаний образует «язык мозга», когнитивную картину мира. Единицы концептосферы - концепты - носят невербальный характер, упорядочены и вступают по отдельным своим признакам в системные отношения сходства, различия и иерархии с другими концептами. Результатом фиксации концептосферы языковыми знаками является языковая картина мира (внутренний, ментальный лексикон). Она не равна когнитивной, ущербна по отношению к ней, так как в языке названо далеко не все содержание концептосферы [Язык и национальное сознание… 2002]. Когнитивная картина мира существует в виде концептов, языковая картина мира - в виде значений языковых знаков, образующих совокупное семантическое пространство языка. Семантическое пространство языка - сложная система семем, образованная пересечениями и переплетениями многочисленных и разнообразных структурных объединений и групп, образующие поля с центром и периферией и т.п. Эти отношения отражают отношения концептов в концептосфере языка, и по отношению между значениями в семантическом пространстве можно судить об отношении концептов в национальной концептосфере [Там же].

Ментальный лексикон (от греч. mental; от лат. lexicon) является системой, отражающей в языковой способности знания о словах и эквивалентных им единицах, а также выполняющая сложные функции, связанные не только с указанными языковыми единицами, но и стоящими за ними структурами представлениями экстралингвистического (энциклопедического) знания. Это совокупность вербальных сетей, сетей подвижных, пересекающихся в топологическом пространстве мозга по разным линиям, направлениям, основаниям. Интенция говорящего оказывается стимулом, активизирующим тот или иной участок этих сетей, пусковым механизмом речи. Считается, что мыслить можно на предметно-схемном уровне, когда активируется только невербальный слой памяти, но чаще мышление имеет смешанный характер при активации вербальных сетей. Два пласта сознания связываются кодовыми переходами от языка мозга к естественному языку, что соответствует упомянутой нами выше теории Н.И. Жинкина.

3.2 Слово как центральная единица внутреннего лексикона

По признанию большинства лингвистов, свойства лексических единиц оказались гораздо более существенными для грамматики и синтаксиса, чем предполагалось ранее. Целое направление так называемых лексических грамматик (Дж. Бреснан, Р.Хадсон, Ст. Староста и др.) исходит из положения о первостепенной важности для порождения и восприятия речи такой единицы, как слово, признаваемой центральной единицей хранения и использования информации, доступа к ней и ее извлечения из памяти говорящих [Залевская 1978, 1990; Кубрякова 1986; Слобин 1986; Шведова 1984; Aitchison 1987; Bierwisch 1983; 1986; Hoekstra 1981; Hudsen 1985 и др.]. Для обозначения ментального лексикона используются нередко и такие названия, как внутренний лексикон», «словесная память» и даже «информационный тезаурус» человека.

Известно, что наиболее существенные из представлений нашего мозга и имеющихся структур сознания - это те, которые уже сформировали значения языковых знаков, те, которые репрезентируют структуры сознания с помощью языковых знаков [Кубрякова 1994]. Языковые данные обеспечивают наиболее очевидный и естественный доступ к когнитивным процессам и механизмам; само их появление можно рассматривать как следствие определенных процессов и действие определенных механизмов, связанных с ментальной и когнитивной деятельностью человека. Полученная информация фиксируется в языковых формах, где и происходит слияние знания и значения.

Являясь единицей лексического уровня языковой структуры, слово открывает исследователям доступ к изучению глубинных образований психики, к анализу картины мира индивида в целом. При решении такого рода задач неизбежно возникают вопросы, непосредственно связанные с принципами организации метального лексикона человека, такие как:

- что представляет собой семантическая структура лексикона;

- с помощью каких методов и моделей она может быть описана;

- каковы отношения между словами и понятиями (концептами);

- каким образом новые единицы инкорпорируются в лексиконе;

- каковы нейрональные механизмы функционирования лексикона.

При разностороннем подходе к лексикону с позиций таких наук , как лексикологии и семасиологии, психологии памяти и речи в центре внимания исследователей неизбежно оказываются вопросы, связанные с установлением специфики единиц лексикона и выявлением основных принципов их упорядоченности.

Под внутренним лексиконом большинство исследователей понимает лексический компонент речевой организации человека, формирующийся через переработку речевого опыта и предназначающийся для оптимального использования в речемыслительной деятельности человека. Поскольку последняя трактуется как процесс формирования мысли в речи, логично сделать вывод, что лексикон должен включать единицы всех этапов этого процесса, то есть, иначе говоря, его можно интерпретировать как систему кодов и кодовых переходов, обеспечивающую реализацию процессов смыслоформирования и смыслоформулирования.

Следует заметить, что на самом деле можно предположить еще целый ряд определений лексикона, каждое из которых будет характеризовать его с некоторой стороны. Поскольку через слово проходит формирование информационной базы человека, обеспечивающей овладение опытом предшествующих поколений и становление индивида как члена определенного социума, можно трактовать лексикон и как средство доступа к этой информационной базе.

Каждое из возможных определений лексикона в то же время подсказывает ряд оснований, по которым должно происходить упорядочение его единиц. Так, будучи средством доступа к информационной базе, лексикон не может не отражать системности знаний человека об окружающем его мире и свойственных ему закономерностях и связях. Поскольку этот доступ осуществляется через слово, в основе организации лексикона должны лежать и чисто «лингвистические» параметры. Связь слова с другими членами соответствующей ему чувственной группы также находит свое отражение в числе оснований для многообразных противопоставлений и группировок. Если вспомнить слова И.М. Сеченова о принципах записи слов в «реестры памяти» [Сеченов 1953: 26], то становится очевидным взаимодействие ряда параметров, обеспечивающих организацию и постоянную реорганизацию лексикона по мере накопления речевого опыта индивидом.

Для выявления этих параметров необходимо получить убедительный фактический материал, который позволил бы обнаружить существенные для упорядоченности лексикона признаки и связи. Поскольку специфика рассматриваемого явления - лексического компонента речевой организации человека, - состоит, в частности, в том, что его строение недоступно прямому наблюдению, необходим фактический материал, содержащий некоторую информацию о глубинных процессах оперирования словом. Для получения материала такого типа следует, очевидно, обратиться к информантам - носителям исследуемой речевой организации. При этом информанты должны быть поставлены в такую экспериментальную ситуацию, которая позволила бы по результатам той или иной деятельности со словами установить те ее упорядочения наших знаний об окружающем мире, первоначально оформлявшихся через полные высказывания или через цепи логических рассуждений; по мере усвоения знаний информация о них может предельно «свертываться» до установления автоматизированной признаки слов и те связи между словами, которыми информанты оперируют при идентификации и поиске этих слов.

Принимая во внимание гипотезу А.А. Залевской о многоярусном строении лексикона [Залевская 1990], можно сказать, что примеры актуализации ассоциативных связей проливают определенный свет на некоторые принципы организации единиц лексикона на поверхностном ярусе словоформ: это, во-первых, принцип установления связей на основе совпадения элементов, а во-вторых, - включение в контексты разной протяженности. Первый из этих принципов может реализоваться на базе совпадения элементов разной протяженности и разной локации в составе вступающих в связь словоформ.

Можно предположить, что в качестве третьего принципа организации единиц поверхностного яруса лексикона выступает принцип совместного хранения результатов связи между словоформами.

Исследователями установлено, что для глубинного яруса лексикона признак принадлежности к лексико-грамматическому классу не является релевантным. Если учитывать также примеры ошибочной записи слов по их созвучию с исходными словами, то можно сделать общий вывод, что поиск слова в памяти ведется как по чисто формальным - звуковым или графическим, так и по грамматическим и семантическим признакам, или по разного рода комбинациям формальных признаков с признаками семантическими; при этом разграничиваются различные степени совпадения формы и значения исходных и ошибочно записанных слов.

Пути поиска слов в памяти могут также быть выявлены посредством анализа оснований для группировки слов испытуемыми в ходе свободного воспроизведения запомнившихся им слов, поскольку последовательность записи слов испытуемыми сигнализирует об актуализации тех или иных признаков, а также об использовании испытуемыми определенных стратегий поиска слова в памяти.

К числу ведущих проблем, связанных с внутренним лексиконом человека и принципами его организации, прежде всего, относится проблема характера связи между единицами поверхностного и глубинного ярусов лексикона. По мнению Дж. Миллера, лексикон человека организован заведомо не так, как статья в толковом словаре [Миллер и др. 1965: 38]. А.А. Залевская считает, что слово является продуктом взаимодействия сложнейших перцептивных, мнемонических, интеллектуальных и других психических процессов. Главную функцию слова составляет актуализация разных аспектов многогранного индивидуального и социального опыта. Воспринимаемая индивидом словоформа вызывает многомерную систему связей, позволяющую оперировать совокупностью энциклопедических и языковых знаний, преломляемой через эмоциональный опыт индивида и через принятую в соответствующем социуме систему ном и оценок. Сказанное свидетельствует также об ограниченности широко распространенной трактовки лексикона как «памяти слов» [Залевская 1978: 54].

Каждая единица лексикона вступает в многочисленные связи по каждому из возможных для нее параметров, включая индексирование с позиций эмоционального опыта индивида, «объективной» «субъективной частотности» слова, возраста его усвоения и т.д. Все переплетение и пересечение разнообразных связей и оценок хранится в памяти одновременно и вместе с набором стратегий поиска единиц разных ярусов при межъярусных переходах, и вместе с набором правил сочетаемости единиц в рамках отдельных ярусов и подъярусов. Создается впечатление, что внутренний лексикон представляет собой чрезвачайно сложную систему многократно пересекающихся полей, с помощью которых упорядочивается и хранится разносторонняя информация как о предметах и явлениях окружающего мира, так и о языковых особенностях обозначающих их вербальных единиц [Там же: 18]. Логично было бы предложить наличие целого ряда пересекающихся иерархий, в которые входит та или иная единица по каждому из характеризующих ее признаков. Не вызывает сомнения и взаимодействие принципов «вертикальной» и «горизонтальной» упорядоченности элементов лексикона, при котором элементы каждого яруса (или подъяруса) лексикона включаются в линейные связи разной протяженности, обеспечивая тем самым контакты между различными иерархиями. Из вышесказанного можно сделать вывод, что элементы, являющиеся точками пересечения наибольшего числа связей, составляют ядро лексикона - самую активную его часть.

А.А. Залевская трактует лексикон как систему многократно пересекающихся объемных ассоциативных полей [Залевская 1977: 16]. Полученные данные убедительно свидетельствуют о том, что ассоциативное поле интегрирует все известные в настоящее время виды полей, в то время как описанные в лингвистических работах поля отражают лишь отдельные аспекты организации лексикона человека.

Одной из специфических особенностей организации лексикона является то, что говорящий или слушающий человек оказывается способным одновременно учитывать целый комплекс увязываемой со словом информации. Этот феномен в последнее время находится в центре внимания исследователей, пытающихся моделировать иерархию семантических и синтаксических признаков, строить гипотезы относительно характера морфологической, синтаксической и семантической «спецификации» слова и т.п.

При восприятии первого слова нового сообщения (как и при идентификации исходного слова в ходе свободного ассоциативного эксперимента), когда отсутствует контекст или ситуация, предшествующий опыт индивида определяет «угол зрения» для установления связи между слышимой (читаемой) словоформой и хранящейся в памяти информацией. «Высвечивание» отдельных аспектов этой информации не исключает, а неизбежно предполагает более или менее четкое «всплывание» релевантных знаний о структуре и об отдельных свойствах объектов окружающего мира и о существующих между ними отношениях, равно как и о чисто языковых параметрах воспринимаемого слова, о его типовых контекстах и об эмоциональных состояниях, связанных с этим словом в прошлом опыте. Более или менее полное восстановление лежащей за словом разнородной информации, в той или иной мере осознаваемой индивидом, происходит в случаях формирования неточных или ошибочных гипотез о последующем контексте или о глубинном замысле воспринимаемого сообщения в целом. В условиях же производства речи адекватность выбранного слова замыслу высказывания обеспечивается именно подсознательным учетом значительной части той информации о слове и об обозначаемом им предмете, которая остается «за кадром», т.е. не получает выхода в «окно сознания», хотя и может, в случае надобности, быть актуализованной.

Сама идея многоярусности лексикона при наличии горизонтальных (внутриярусовых) и вертикальных (межъярусных) связей согласуется с трактовкой принципов структурной организации, в той или иной мере свойственных мозгу в целом, а также с признанием того, что мозг человека организован как по голографическому, так и по структурному принципам.

4 Психолингвистические аспекты изучения дискурсивного

мышления языковой личности

4.1 Грамматический аспект изучения структуры дискурса

Фундаментальными категориями текста выступают связность и целостность [Леонтьев 1976; Сорокин 1982].

Грамматический аспект изучения структуры дискурса предполагает, по К.Ф. Седову, рассмотрение дискурса вне его когнитивно-культурологических функций [Седов 2004: 24], т.е. как текст - «почти жестко фиксированную, передающую определенный связный смысл последовательность предложений, связанных друг с другом семантически, что выражено различными языковыми способами» [Откупщикова 1982: 28]. На первый план здесь выступает поверхностная структура речевого произведения. В лингвистике текста, одной из наиболее молодых отраслей языкознания, в результате интенсивных исследований последних десятилетий имеется значительное количество работ, рассматривающих проблему внутритекстовой связности (когезии) [Акишина 1979; Борботько 1998; Брчакова 1995; Гальперин 1981; Зарубина 1981; Ильенко 1989; Маслов 1977; Матвеева 1990; Москальская 1981; Николаева 1972, 1978; Новиков 1983; Откупщикова 1982, Реферовская 1983, 1989; Синтаксис текста 1979; Солганик 1997, Тураева 1986, Филлипов 2003; Фридман 1984; Dane 1970, 1974; van Dijk 1973, Dressler 1972;; Harris 1952; Hartmann 1971, 1972; Schmidt 1973; Studien zur Texttheorie und zur deutschen Grammatik 1973; Tekst i jezyk 1974; и др.].

Изучение текстовой когезии предполагает выделение минимальной текстовой единицы, микротекста. Существует несколько терминологических обозначений для единицы такого типа: сверхфразовое единство [Москальская 1981], сложное синтаксическое целое [Лосева 1980], суперфраза [Акишина 1979], прозаическая строфа [Солганик 1997], абзац [Фридман 1984], фоноабзац [Златоусова 1986] и др. В настоящей работе для обозначения микротекста на правах синонимов используются два термина - сверхфразовое единство и тематический блок, под которыми мы вслед за Н.А. Слюсаревой и М.И. Теплицкой понимаем «выделяемую в тексте единицу содержательной структуры, следующей за высказыванием, обладающей семантической законченностью, которая отражает наше интуитивное представление о единстве темы» [Слюсарева, Теплицкая 1978: 101].

В центре исследования текстовой когезии находятся связи между предложениями, входящими в микротекст. В лингвистике текста выделяется два основных механизма построения межфразовых связей: зацепление и повтор. Зацепление - наиболее элементарный способ реализации когезии. Он основан на использовании разного рода пограничных элементов - предлогов, союзных слов, союзов, частиц и т.п.

Зацепление посредством сочинительных союзов - наиболее элементарный способ соединения предложений сверхфразового единства. Выступая в функции межфразовой связи, различные союзы несут в себе неодинаковую семантику.

Большинством исследователей основным средством реализации межфразовых связей считается повтор. Как справедливо отмечает М.И. Откупщикова, «повторение смысла - необходимое условие появления и существования текста» [Откупщикова 1982: 40]. Ученые различают грамматический и лексико-семантический повторы.

Грамматический повтор есть не что иное, как морфологическая соотнесенность употребляемых в пределах сверхфразового единства словоформ. Сюда прежде всего нужно отнести межфразовое согласование имен и соотнесенность видовременных форм глаголов.

Центральным способом соединения предложений в тексте по праву считается лексико-семантический повтор. Основной механизм его реализации - замещение (субституция), в ходе которого происходит «преобразование замещающего в заместителе под влиянием грамматических свойств последнего» [Откупщикова 1982: 55]. Рассмотрим разные виды проявления этого универсального для связной речи явления.

Применительно к спонтанному монологическому дискурсу прежде всего необходимо различать собственно лексико-семантический (контекстный) повтор и ситуативное замещение. Ситуативные замещения связывают высказывание не с предшествующим текстом, а с реальной ситуацией общения. Механизм замещения здесь строится на употреблении дейктических элементов - наречий (типа тут, там, здесь), местоимений (типа этот, тот), частиц (типа вон, вот) и т.п. Контекстные повторы основаны на воспроизведении информации, имевшей место в предшествующем предложении.

В своем исследовании мы вслед за К.Ф. Седовым [Седов 1998] будем использовать типологию лексико-семантических повторов, предложенную В.Г. Борботько. По характеру осуществления замещения ученый различает разноименные и соименные повторы. «К группе разноименования относятся наименование одного и того же референта (предмета речи) в дискурсе различными способами. К группе соименования относятся средства, указывающие на отнесенность различных референтов к одной и той же семантической области» [Борботько 1981: 43]. Разноименные повторы включают в себя собственно повтор, прономинализацию (местоименный повтор), ноль-именование (эллипсис), синонимический повтор и т.п. Характеристикой, показательной для овладения этой разновидностью межфразовых связей, следует считать степень синонимии средств субституции.

В разряд соименных повторов следует включить антонимический, топонимический (повтор на основе объединяющего пространства), повтор по сопринадлежности к множеству, гипо- и гиперонимический повторы и т.п. Нужно сказать, что по своей психологической природе соименные повторы предполагают более высокий уровень речевого аналитизма, нежели повтор разноименный.

В целом в качестве определенного критерия степени связности текста посредством лексико-семантических повторов К.Ф. Седов рассматривает категорию кратности повтора - средний показатель количества повторов, соединяющих одно предложение с предшествующим текстом [Седов 1998].

Структурная связь может также быть выражена посредством синтаксического параллелизма. Этот тип связи характерен для текстов, построенных в семантическом плане по принципу описаний, развивающих гипертему [Москальская 1981: 29]. Чаще всего синтаксический параллелизм связывается с наличием повтора и дефинируется соответственно как “повторяющееся строение предложений” [Fleischer W., Michel G 1979: 171]. Это “повтор синтаксической конструкции с одинаковым или неодинаковым лексическим наполнением” [Deutsche Sprache. Kleine Enzyklopaedie 1983: 473]. Э.Г.Ризель определяет параллелизм как “симметричное положение однородных членов или целых предложений, в большинстве случаев связанное с повтором” [Riesel 1959: 318]. Принимая во внимание особенности порядка слов и топологические особенности оформления сложного предложения, в отношении рассматриваемых структур следует говорить о топологическом параллелизме [Поликарпов 1999]. Топологический параллелизм играет важную роль в создании единства частей и в сцеплении компонентов сложного предложения. Особенно активно к топологическому параллелизму коммуниканты прибегают при построении паратаксисных структур в непринужденном общении.

Говоря о текстовой когезии, нельзя оставить без внимания вопрос об особом средстве реализации связности - о метатекстовых элементах дискурса. Метатекст в речевом произведении, как правило, несет в себе то, что в науке носит название субъективной модальности, т.е. авторского отношения к предмету речи. Эта категория выступает «глубинной характеристикой речи, во многом формирующей, связывающей высказывания, конституирующей речь как относительно самостоятельную область в диалектическом единстве «язык-речь» [Солганик 1997: 180]. Языковыми средствами выражения субъективной модальности в микротексте выступают вводно-модальные слова и словосочетания, специальные синтаксические конструкции, порядок слов, интонация и т.п.

С понятием текстовой когезии непосредственно связано представление о завершенности речевого произведения, предопределяемое его композиционным строением. Композиция дискурса прежде всего строится путем обозначения в речи границ текста, текстовой рамки. «Начало и конец каждого текста, - указывает А.А. Акишина, имеют сильную смысловую направленность: они отделяют текст от нетекста» [Акишина 1979 Т.2: 15]. В зависимости от объема речевого произведения в лингвистике текста разделяются микрокомпозиция и макрокомпозиция.

Для анализа композиционного строения как микро-, так и макротекста важную роль играет выделение функций инициальных фраз (текстовых зачинов). Как показали исследования отечественных фонетистов, в спонтанных дискурсах «в начало абзаца выносится высказывание, представляющее собой некий центр смысла, а последующие высказывания фоноабзаца как бы проясняют, распространяют его. В таких инициальных фразах говорящий стремится определить тему своего дальнейшего сообщения» [Златоустова и др. 1986: 85].

Другим важным элементом композиции выступает предикатный повтор. Эта разновидность контекстного повтора также предназначена для реализации функции текстового обобщения. Процесс субституции здесь предполагает достаточно сложные речемыслительные операции анализа и синтеза. Замещающий компонент соотносится в этом случае «с содержанием одной или несколько предикативных единиц, а иногда и с содержанием всего предшествующего текста» [Федосюк 1978: 74-75]. Обычно предикатный повтор помещается в финальной части сверхфразового единства реализуя собой фигуру сужения, свертывания информации.

Степень и характер связности тематического блока отражает его коммуникативная структура. Исследование коммуникативного строения дискурса опирается на теорию актуального членения (различные авторы по-разному называют эту теорию: коммуникативное членение, перспектива высказывания, функциональная перспектива предложения и т.п.). Как показали работы современных лингвистов, актуальное членение следует считать особенностью строения текста, а не предложения [Николаева 1974]. Структура сверхфразового единства, рассматриваемая с точки зрения актуального членения, чаще всего называется частной перспективой высказывания. Чешский языковед Ф. Данеш предложил типологию видов актуального членения текста, названного им тематической прогрессией [Dane 1970]. Подобный подход опирается на коммуникативную преемственность между предложениями, составляющими текст, суть которого «заключается в том, что каждое последующее предложение в сверхфразовом единстве опирается на предшествующее, продвигая высказывание от известного, «данного» к новому, вследствие чего образуется тема-рематическая цепочка, имеющая конечный характер и определяющая границы сверхфразового единства» [Москальская 1981: 21]. Приведем схематические изображения основных видов тематических прогрессий ( Т на схеме обозначает тему предложения, Р - его рему, горизонтальная линия обозначает связь между темой и ремой, вертикальная со стрелкой - направление тематической прогрессии (рис. 2) [Dane 1970].

Проблема текстовой когезии, как подчеркивает К.Ф.Седов не ограничивается вопросами организации строения микротекста. Она может включать в себя и макроуровневое исследование. Подобный подход предполагает рассмотрение сверхфразовых единств как линейных единиц, соотносящихся друг с другом в тексте значительного объема. Исследование связей между сверхфразовыми единствами зависит от того, насколько четко представленный дискурс членится на микротекстовые единицы [Седов 2004: 29].

1. Простая линейная тематическая прогрессия:

Т₁ --------Р₁

Термин прагматика пришел в языкознание из работ американского ученого Ч. Морриса [Morris 1946], который выделял в общем пространстве семиотики три измерения: синтактику (учение об отношении между знаками), семантику (учение об отношении знаков к объектам действительности) и прагматику (учение об отношении знаков к их интерпретаторам). Прагматика, таким образом, - область семиотики, которая изучает поведение языковых единиц в реальных процессах коммуникации применительно к участникам общения - субъекту речи и адресату речи [Моррис 1983].

Разные исследователи по-разному определяют предмет, задачи и параметры лингвистической прагматики. Такое теоретическое многоголосие хорошо отражается в научных сборниках, посвященных этому направлению науки о языке [Арутюнова, Падучева 1985; ван Дейк 1989; Имплицитность в языке и речи 1999; Новое в зарубежной ... 13. 1982; Новое в зарубежной ... 16. 1985; Новое в зарубежной ... 17. 1986; Сухих, Зеленская 1998; Формановская 1998; Шмелёв 2002; van Dijk 1981; и др.].

Е.В. Падучева относит к лингвистической прагматике научную область, которая рассматривает «языковые элементы, ориентированные на речевое взаимодействие» [Падучева 1996: 223]. Суть подобного подхода применительно к исследованию текста раскрывают слова А.Е. Кибрика. «Обычно лингвист «помещает себя» в текст и, исходя из его элементов и связывающих эти элементы отношений, строит систему обслуживаемых им функций. Напротив, (теоретически мыслимая) лингвистическая модель языкового взаимодействия «помещает» лингвиста непосредственно в РА (речевой акт), структура и цели которого должны пролить свет на то, как устроен текст» [Кибрик 1992: 288].

Рассмотрение развития структуры дискурса с точки зрения прагматики (теории речевых актов) выявляет природу формирования у языковой личности способности моделирования языковыми средствами фактов и явлений реальной действительности в соответствии с особенностями коммуникативной ситуации [Седов 1998]. Речевой акт включает говорящего (автора дискурса), слушателя (адресата дискурса) и той реальности, которая находит отражение в дискурсе. Любое речевое произведение, с одной стороны, в той или иной степени содержит элементы «субъективного эмоционального оценивающего отношения говорящего к предметно-смысловому содержанию своего высказывания. В разных сферах речевого общения экспрессивный момент имеет разное значение и разную степень силы, но есть он повсюду: абсолютно нейтральное высказывание невозможно» [Бахтин 1996: 188]. С другой стороны, немаловажное значение имеет фактор обращенности высказывания на слушателя, его адресованность. М.М. Бахтин писал: «Существенным (конститутивным) принципом высказывания [текста] является его обращенность кому-либо, его адресованность <...> Кому адресовано высказывание, как говорящий (или пишущий) ощущает и представляет себе своих адресатов, какова сила их влияния на высказывание - от этого зависит и композиция и в особенности стиль высказывания» [Там же: 200].

Фактор адресованности дискурса, учет того, что Т.А. ван Дейк называл прагматическим контекстом, определяется стремлением говорящего к адекватному пониманию адресатом речевого произведения. При этом «говорящий может только тогда успешно осуществить намеченный речевой акт, когда он уверен, что прагматический контекст удовлетворяет условиям этого речевого акта» [ван Дейк 1989: 26]. Итак, понимание текста предполагает наличие в нем потенциала перцепции, программы смыслового восприятия дискурса слушателем.

Все три компонента прагматической структуры текста - отражаемая в речи действительность, субъективно-авторское начало, потенциал восприятия - присутствуют в структуре дискурса во взаимосвязи.

Характер взаимоотношений между названными компонентами дискурса зависит от принадлежности высказывания к тому или иному стилю (жанру) речи. Однако важным показателем степени прагматизации дискурса становится уровень языковой компетенции говорящего (уровень становления его языковой личности).

По мнению О.И. Москальской, «всякий текст представляет собой более или менее сложное высказывание о действительности. В основе текста лежит суждение о предметах или явлениях действительности, о тех или иных фактах и ситуациях. Это означает, что все слова в тексте, все предложения, входящие в текст, как и текст в целом, актуализованы, они выступают не как словарные лексемы и гипотетические синтаксические конструкции, а как названия конкретных предметов и как реальные высказывания или части высказываний о конкретных фактах и ситуациях» [Москальская 1981: 97]. Соотнесенность и соотнесение языковых элементов с неязыковыми объектами и ситуациями называют текстовой референцией, которая является одной из центральных проблем прагматического исследования дискурса [см.: Арутюнова 1985, 1999; Падучева 1996: 221-257]. Текстовая референция в широком понимании термина включает в себя локально-временную актуализацию и референцию имен, входящих в дискурс [Седов 1998].

Факты и явления реальности, находящие отражение в дискурсе создают своего рода пространственно-временную модель действительности, или хронотоп. Основными языковыми средствами изображения времени в тексте становятся грамматические формы вида и времени глаголов, в дополнение к которым используются лексические актуализаторы темпоральности и синтаксические конструкции сложноподчиненных предложений с придаточными времени. Функции увязки дискурса с реальным пространством выполняют локализаторы, традиционно называемые обстоятельствами места, плюс сложноподчиненные предложения с придаточными места. Прагматический аспект изучения дискурса предполагает рассмотрение особенностей управления восприятием адресата в рамках пространственных и временных координат построения текста. Так, создавая хронотопические рамки повествования, говорящий фиксирует в целостном континууме дискурса точку зрения, «наблюдательный пункт», с которого он (а стало быть, и слушатель) как бы воспринимает изображаемые события [Успенский 1995; Падучева 1993, 1996; Седов 2003]. Эта точка зрения говорящего имеет локальные и временные координаты. И то, насколько успешно автор текста способен «руководить» восприятием адресата, свидетельствует о прагматической компетенции его дискурсивного поведения.

Другой аспект проблемы текстовой референции - соотношение имен и именных выражений с объектами реальной действительности. К.Ф. Седов рассматривает референцию имени, с одной стороны, в связи с функциями выражения в тексте авторского начала, с другой - с точки зрения построения в нем потенциала перцепции [Седов 1998]. Способы обозначения явлений действительности связаны с личностью говорящего, что проявляется в оценочных словах. Референциальные свойства оценочных обозначений «определяются как семантикой самих оценочных слов, так и их сочетанием с именами объектов. Оценка, как правило, находится в реме, и оценочные слова выступают в роли предикатов» [Вольф 1985: 153]. Поэтому для выражения авторского начала большое значение имеет введение в референтную ситуацию, т.е. первичное представление объекта референции.

При прагмалингвистическом изучении текстовой референции необходимо рассмотреть идентифицирующую функцию - узнавание предмета в ходе восприятия текста. При этом немаловажную значение имеет проблема кореференции - соуказания, указания на объект, осуществляемого посредством более чем одного обозначения. «Как формы проявления авторской интенции, так и способы реализации кореференции свидетельствуют о степени прагматизации дискурса, что в свою очередь выступает показателем коммуникативной компетенции языковой личности говорящего субъекта» [Седов 2004: 33].

Особым объектом прагмалигвистического рассмотрения становится в современной прагмалингвистике дискурс, содержащий чужую речь. Своеобразие способов передачи в тексте «чужого слова» также отражает уровень развития дискурсивного мышления языковой личности. «Наша речь, - писал М.М. Бахтин, - переполнена чужими словами, переданными со всеми разнообразными степенями точности и беспристрастия. Чем интенсивнее, дифференцированнее и выше социальная жизнь говорящего коллектива, тем больший удельный вес среди предметов речи получает чужое слово, чужое высказывание, как предмет заинтересованной передачи, истолкования, обсуждения, оценки, опровержения, поддержки, дальнейшего развития и т.п.» [Бахтин 1975: 150]. М.М. Бахтин еще в начале прошлого века отмечал, что главный недостаток в работах, посвященных проблеме передачи чужого высказывания, состоит в «почти полном отрыве от передающего контекста» [Бахтин (Волошинов) 1998: 117]. Прагмалингвистический подход к изучению проблемы «чужой речи» позволяет углубить наши представления об этой важнейшей стороне коммуникации, содержанием которой является лингвистическое оформление отношения «я и другой» [Арутюнова 1986, Китайгородская 1993]. Рассматривая явление «чужого слова» в рамках структуры речевого акта, необходимо выявить характер соотношения двух величин - передаваемой («чужой») и передающей («авторской») речи. Как отмечает К.А. Долинин, «по отношению к передающей речи, передаваемая (первичная) предстает как особое референтное пространство, которое <...> отличается от всех прочих тем, что допускает прямое воспроизведение <...>. Однако <...> отражение в речи какой-нибудь референтной ситуации предполагает ее истолкование, которое всегда в той или иной мере субъективно, так как определяется потребностями, интересами, степенью информированности адресанта и адресата, той целью, которое преследует высказывание и т.п. Чужое высказывание как референтная ситуация тоже может подвергнуться такому истолкованию, но поскольку оно представляет собой не простой объект, а знак, причем из всех возможных аспектов передающего субъекта, как правило, интересует лишь содержание, истолкование в этом случае выливается в полную или частичную перекодировку» [Долинин 1985: 225-226]. Кроме авторского начала и чужой интенции прагматика выдвигает на первый план и третью ипостась речевого акта - потенциал восприятия, влияние слушателя на структуру построения дискурса.

Известно, что современный русский язык располагает двумя основными способами передачи чужих высказываний: прямая речь, где дается воспроизведение чужого высказывания без искажения, и косвенная речь, где слова другого человека пересказываются. Говоря иначе, «прямая речь - это показ чужого слова, а косвенная - рассказ о нем» [Там же 1985: 226]. Отличие косвенной речи от прямой в большей аналитичности этой формы; здесь происходит перекодировка содержания чужого высказывания. Еще дальше по пути компрессии и ассимиляции передаваемого сообщения идет так называемая скрытая косвенная, или тематическая речь. Этот способ позволяет «кратко передать основное содержание чужой речи или ограничиться лишь указанием темы чужого высказывания» [Москальская 1981: 129].

В художественной литературе принято выделять особую форму передачи чужого высказывания, которая располагается в зоне между прямой и косвенной речью, является так называемая несобственно-прямая речь. Здесь чужая речь тесно сливается с речью передающей. «Все грамматические признаки несобственно-прямой речи, - указывает Г.Г. Инфантова, - находятся в тесной взаимосвязи и во взаимодействии, рождая стилистический эффект совмещения субъективных планов автора и героя» [Инфантова 1962: 21]. Существуют варианты несобственно-прямой речи: «на одном полюсе - максимальная выраженность линии героя, на другом - еле заметные ее проявления, так что по существу мы имеем дело с авторской речью, лишь пропущенной через призму сознания героя» [Чумаков 1975: 45]. Иногда эти две разновидности передачи чужого высказывания разграничиваются терминологически: первая из указанных (где превалирует интенция героя) носит название персональной несобственно-прямой речи, или несобственно-прямой речи в ее чистом виде, вторая (где доминирует авторское начало) - авторской несобственно-прямой, или несобственно-авторской речи [Гончарова 1977]. Указанная форма передачи чужой речи может встречаться и за пределами художественной речи - в письменном и даже устном дискурсе.

Еще один важный аспект прагмалингвистического исследования дискурса - рассмотрение своеобразия выражения в тексте интенции говорящего (иллокутивного содержания текста). Так как в нашей работе в основном используется методы исследования структуры дискурса, разработанные К.Ф. Седовым [Седов 1998, 2004], объектом прагмалингвистического исследования в нашей работе, так же как и у К.Ф. Седова, выступают главным образом однородные в жанровом отношении речевые произведения - устные спонтанные монологические рассказы. Все они как бы призваны выполнить однотипные коммуникативные задания: вербально передать собеседнику содержание серии визуально созерцаемых событий, которые известны говорящему, но неизвестны слушателю. В современной науке существуют попытки типологии коммуникативных принципов построения дискурса в соответствии с прагмалингвистическими критериями. Так, Г.А.Золотова выделяет два основных коммуникативных типа, или регистра речи: репрезентативный (изобразительный) и информативный, каждый из которых содержит более дробную систему подтипов [Золотова 1982: 349].

К.Ф. Седов говорит о существовании в рамках дискурсивной деятельности различных коммуникативных стратегий, т.е. общих прагмалингвистических принципов реализации иллокутивного смысла. Им выделяются прежде всего две глобальные коммуникативные стратегии речевого поведения: репрезентативную, или изобразительную, и нарративную, или аналитическую.

Репрезентативная стратегия построения дискурса имеет установку на изображение в дискурсе неязыковых ситуаций. Здесь мы сталкиваемся с наименьшей степенью авторизации текста, отсутствием аналитизма и оценки. Репрезентативная стратегия подразделяется на подтипы: репрезентативно-иконический и репрезентативно-символический [Седов 1998].

Репрезентативно-иконическая стратегия речевого поведения предполагает передачу информации путем изображения фактов и событий, для чего обычно используются иконические коммуникативные элементы: невербальные компоненты общения, звукоизобразительные средства общения, дейксисы и т.п. Рассказ в рамках подобной прагматической стратегии в своих крайних формах строится таким образом, будто говорящий и адресат речи одновременно созерцают изображаемые события, находясь внутри сюжетного хронотопа [Там же].

Сходный тип дискурсивного мышления был описан в исследованиях языковой личности носителя диалекта. В.Е. Гольдин называет его «принципом совмещения ситуации-темы с ситуацией текущего общения». Он указывает, что этот принцип обнаруживается «в хорошо известном диалектологам стремлении рассказчиков по возможности показывать упоминаемые ими предметы, в крайнем случае - представлять их посредством других предметов (изображать, например, укладки снопов с помощью щепок, спичек - всего, что имеется под рукой), совершать при рассказе упоминаемые действия: наклоняться и захватывать воображаемые стебли, как при жатве серпом, взмахивать и ударять цепом, налегать на воображаемую соху, двигать к себе и от себя «набилки», перебирая одновременно ногами «подножки», при описании работы за ткацким станом и т.д. Рассказ и демонстрация часто сопровождается звукоподражанием <...>, причем характерно, что диалектные звукоподражания отличаются, как не раз отмечалось (А.Б.Шапиро), особой яркостью: говорящий отождествляет себя со звучащим предметом и издает звуки за него, как бы «от его имени». И точно так же воспроизводится носителями диалекта и чья-то речь: говорящий передает ее эмоциональный настрой, тембр, ритм, интонацию, часто - индивидуальные особенности, драматизирует свое повествование» [Гольдин 1997: 26].

Далее по К.Ф. Седову: «Репрезентативно-символическая стратегия, ориентирована на моделирование действительности сугубо языковыми средствами, с опорой главным образом на произвольные знаки разных языковых уровней. Здесь уже нет погруженности в моделируемую ситуацию; однако при детальном изображении действительности отсутствуют какие-либо элементы ее анализа и оценки изображаемых фактов.

Нарративная стратегия формирования текста несет в себе языковое отражение действительности на более высокой степени абстрагированности. Выполнение коммуникативного задания здесь уже строится с использованием установки на передачу перекодированной информации об увиденном, а не на изображении ситуации языковыми средствами. Она тоже подразделяется на два подвида: объектно-аналитический и субъектно-аналитический.

Объектно-аналитическая стратегия предполагает информирование о реальных фактах таким образом, что точка зрения автора (слушателя) находится вне хронотопа рассказа, в будущем по отношению к времени повествования времени. Здесь имеет место не только передача некоторой информации, но и рефлексия по поводу изображаемой действительности, которая подается слушателю через призму таксономической обработки. Однако в этом способе построения текста не присутствует субъективная оценка от автора (говорящего).

Субъектно-аналитическая стратегия разворачивания дискурса представляет не столько сами события, сколько субъективно-авторский комментарий к ним. Такой принцип построение речевого произведения обычно приводит к образованию в одном дискурсе двойной структуры - текст в тексте, (или текст о тексте). Это наиболее «прагматизированная» форма моделирования действительности, отражающая в своем строении особенности авторского субъективного начала и максимально учитывающая потенциал перцепции, т.е. фактор адресованности речи» [Седов 2004: 36-37].

4.3 Психолингвистический аспект изучения структуры дискурса

Психолингвистическая природа структуры дискурса раскрывается в исследовании его с точки зрения целостности (цельности). «Цельность, - по словам Л.В. Сахарного, - это психолингвистический феномен особого рода, который представляет собой возникающее в психике человека симультанное (одновременное) интегральное, полностью не совпадаемое динамическое представление о некотором объекте» [Сахарный 1994: 20]. Целостность речевого произведения определяется единством замысла говорящего, выражением которого выступает тема текста. Как указывает А.И. Новиков, «тема как свернутое и обобщенное представление содержания является конечным результатом процесса осмысления. Она представляет собой понятый и эксплицированный замысел автора, реализованный в словах и декодированный на основе смысла. <...> Именно после определения темы, завершающей процесс формирования целостной структуры содержания, окончательно становится ясной роль и функция каждого элемента текста» [Новиков 1983: 112].