Новая постиндустриальная волна на западе

Решением этой проблемы стало бы наделение полномочиями и обеспечение защиты со стороны государства тех, кто не облечен властью. В условиях рыночной экономики власть естественным образом сосредоточена в руках работодателя -- как правило, коммерческой фирмы. Поэтому право рабочих отстаивать свою власть в противовес власти работодателей должно быть признано в качестве основного принципа. Работники, объединяющиеся для того, чтобы добиться повышения своих доходов и улучшения условий труда, должны иметь такую же широкую поддержку государства, какой пользуются лица и организации, объединяющиеся в корпорации для осуществления инвестиций.

В наши дни повсюду в мире, особенно в Соединенных Штатах, наблюдается ослабление влияния рабочих. Резко сократилось число членов профсоюзов по отношению к общей численности работающих -- отчасти в результате общего сокращения масштабов массового производства и массовой занятости, отчасти в связи со старческой немощью самого профсоюзного движения. Справедливое общество стремится по возможности возродить прежнее влияние профсоюзов, поскольку в условиях современной экономической жизни организации рабочих остаются одним из важнейших цивилизующих факторов.

Однако для большого числа рабочих членство в профсоюзе не является практическим решением всех проблем. Особенно это относится к сфере обслуживания, где степень рассредоточенности рабочей силы очень высока. Так же как раньше требовались специальные государственные меры по обеспечению занятости женщин и детей, так и сегодня необходимо прямое участие государства в защите интересов работников, не являющихся членами профсоюзов, включающее меры по обеспечению медицинского страхования и выплату пособий по безработице, а также, что в настоящее время имеет первостепенное значение, гарантирование социально адекватного минимального уровня заработной платы. Для справедливого общества последнее требование является абсолютно необходимым. Столь популярные среди его противников доводы о том, что это приведет к сокращению возможностей по обеспечению занятости, можно отвергнуть без какого-либо обсуждения, так как это любимая отговорка тех, кто не желает платить зарплату работникам, к тому же эти аргументы не подтверждаются практикой. Наряду с созданием своего рода «страховочной сетки» -- разнообразных социальных и медицинских пособий для населения -- справедливое общество обязано защищать заработки малоимущих.

Когда-то экономический механизм был источником простых, неизменных в своей основе материальных предметов первой необходимости -- пищи, одежды, жилищ, топлива, транспорта и т.д. В такой ситуации установление монополистического контроля за про- изводством любого из них становилось причиной лишений и страданий. Этот фактор и стал основанием для появления антитрестовского законодательства и других проектов защиты зачастую бедствующего потребителя от произвола промышленников.

Хозяйственные перемены и рост жизненных стандартов в современном обществе одновременно и сократили, и повысили необходимость в регулировании производства и контроле за производителями. Глобализация экономической жизни, если использовать этот ныне столь модный термин, уменьшила угрозу монополизма и связанной с ним сверхэксплуатации. Вместо прежней олигополии -- трех американских автомобильных корпораций -- появились многочисленные конкурирующие компании, как в самих США, так и за рубежом. Компьютеры и программное обеспечение производятся теперь не только IBM, но и многими другими фирмами. То же самое имеет место во многих странах.

Обобщая, можно сказать, что в экономике, характеризующейся растущим уровнем самоорганизации, сама ее природа обеспечивает множество различных вариантов выбора, причем каждый из них утрачивает свой судьбоносный характер. Каждому позволительно ошибиться в выборе между «кадиллаком» и «мерседесом», равно как и между двумя менее роскошными машинами, или джинсами разных модельеров, или различными типами готовых завтраков. В своем поведении современные потребители обращают основное внимание на сравнительную полезность конкурирующих благ, каждый из которых обладает более или менее одинаковыми достоинствами и разница между которыми, если таковая и имеется, невелика. Монопольная власть единственного производителя преодолена.

Это обстоятельство имеет, однако, и обратную сторону. Изобилие как понижает потребность в регулировании, так и увеличивает ее. До появления автомобилей не возникало проблемы дорожной безопасности. Не было нужды и в регулировании скорости, организации городского движения и борьбе с нетрезвыми водителями. Не требовался также контроль за загрязнением окружающей среды... То же самое можно сказать и о многих других товарах, от игрушек до асбеста. Современные электронные средства связи также потребовали введения целого комплекса новых форм регулирования. Существует все более обостряющаяся проблема защиты потребителя от необоснованных (по злому умыслу или неосознанно) обещаний производителя, что особенно актуально в сфере здравоохранения и фармацевтики. Потребители, по мере удовлетворения потребностей в различных товарах, услугах и развлечениях, становятся все более изобретательными в поисках того, что может улучшить или продлить жизнь; производители же готовы немедленно удовлетворить эти ожидания. Регулирование в этих условиях становится хорошо осознанной необходимостью. Поэтому должна быть создана защита против нежелательного медицинского вмешательства или лекарств, способных принести лишь вред.

Наиболее нужная и при этом встречающая наибольшие возражения форма регулирования в наибольшей степени затрагивает функционирование всего экономического механизма. Неосторожные действия здесь могут принести огромный вред; следует, однако, принимать во внимание, что даже если таковой очевиден, попытки ограничить его могут вызвать решительное неприятие.

Экономическая система функционирует эффективно только в рамках жестких правил поведения. Первым из них является всеобщая честность -- правда должна в полном объеме доводиться до сведения вкладчиков, общественности и, как уже подчеркивалось, потребителя. В области финансов, однако, где утаивание одновременно и хорошо вознаграждается, и может принести вред репутации, имеется большая вероятность того, что данное правило не будет выполняться. Регулирование должно, соответственно, поставить заслон попыткам фальсифицировать отчетность при ведении финансовых операций, а также стремлению исказить перспективы инвестирования. Существует множество приемов для введения в заблуждение недостаточно информированного или не очень дотошного потребителя. Особой и признанной потребностью является регулирование сделок в узком кругу, при использовании инсайдер-ской информации. Предметом широкого обсуждения должны стать также попытки одной компании прибрать к рукам другую, особенно если при этом последней навязываются непосильные долги или спекуляции с ценными бумагами с их неизбежными и экономически неблагоприятными последствиями. Следует отдать себе отчет в том, что немногие ошибки оказались столь пагубными и болезненными для современного общества, как злоупотребления и недочеты того, что сейчас называют финансовым сообществом, хотя таковое в свое время и являлось наиболее заметной частью высших финансовых сфер.

Некоторое сращивание финансовой и информационной сфер предлагалось уже не раз. Однако применительно к финансовому миру справедливое общество не может ожидать слишком многого, в особенности если иметь в виду, что каждое новое поколение с энтузиазмом повторяет упущения и глупости предыдущего.

Все это, вместе с защитой окружающей среды, представляет собой сущностную основу государственного регулирования в справедливом обществе. Следует заметить еще раз, что не существует универсального правила, приветствующего или отвергающего регулирование как таковое. При осмыслении этого вопроса нельзя уходить в идеологию; каждый конкретный случай должен рассматриваться в соответствующем контексте. В самой основе системы заложено то, что экономическая деятельность и ее продукты могут иметь вредные социальные последствия. В ней могут присутствовать явления, невидимые или сознательно игнорируемые, которые в будущем окажутся катастрофическими. И если потребность в регулировании представляется не столь уж актуальной в условиях современного изобилия и возможностей выбора, она ими же и стимулируется. Активное регулирование является исключительно важным для эффективного функционирования экономической системы. И хотя никто не может приветствовать регулирование как таковое, никто не в состоянии занять и противоположную позицию. Если и существует какое-то правило, так только то, что, когда некоторая форма регулирования ставится на повестку дня, следует присмотреться внимательнее, не являются ли эгоистические интересы главным мотивом ее применения.

* - Weizsaecker E., van, Lovins A.B., Lovins L.H. Factor Four. Doubling Wealth -- Halving Resource Use. L., Earthscan Publications Ltd., 1997. Copyright -- Weizsaecker E., von, Lovins А. В., Lovins L.H. 1997. Текст воспроизводится с согласия Э. фон Вайцзеккера.

Оглавление

Новая постиндустриальная волна на Западе

Оглавление

Рональд Инглегарт. Культурный сдвиг в зрелом индустриальном обществе

Рональд Ингяегарт-- один из лидеров современной прикладной социологии. Он окончил социологическое отделение Принстонского университета и подучил там степень доктора социологии. Сегодня Р.Ингле-гарт -- профессор политических наук и директор исследовательских программ в Университете Мичигана. Он женат, у него четверо детей. Живет в городе Анн Арбор, штат Мичиган.

Научная деятельность Р.Инглегарта началась в конце 60-х годов. Одна из первых его статей, «Мобилизация познания и европейская самобытностью (Cognitive Mobilisation and European Identity), опубликованная в журнале «Comparative Politics» в 1970 году, содержала основные идеи будущей книги «Молчаливая революция: изменение системы ценностей и политического стиля в западном обществе» (The Silent Revolution: Changing Values and Political Styles Among Western Public) [1977] и имела большой успех. В 70-е и 80-е годы вышло более ста статей Р.Инглегарта в престижных американских и европейских социологических журна- лах, в том числе таких, как «American Political Science Review», «British Journal of Political Science», «International Journal of Public Opinion Research», «Koelner Zeitschrift fuer Soyologie und Soyalpsychologie». Все эти работы были обобщены им в книге «Культурный сдвиг в зрелом индустриальном обществе» [1990], которая стала значительным явлением в социологической науке начала 90-х годов. Развитие концепции, осуществленное автором в последние годы, воплощено в его новой работе, выпущенной в прошлом году в издательстве Принстонского университета-- «Модернизация и постмодернизация: культурные, экономические и политические изменения в 43 обществах» [I997J.

Работы Р.Инглегарта на первый взгляд кажутся весьма специальными и сложными для восприятия. Они основаны на детальном социологическом анализе ценностей и предпочтений современного человека, проводившегося группами прикладных социологов во многих странах мира. Как в «Культурном сдвиге в зрелом индустриальном обществе», так и в «Модернизации и постмодернизации» использованы материалы, предоставленные многими десятками исследователей; полученные результаты проиллюстрированы сотнями таблиц, графиков и схем. Представляя обе книги российскому читателю, мы стремились остановиться прежде всего на методологии исследования, на основных подходах к оценке современного общества и на изложенных автором принципиальных выводах и прогнозах.

Первая из этих работ-- «Культурный сдвиг в зрелом индустриальном обществе» (1990) -- стала результатом обобщения материала, собранного с 1970 по 1986 год в рамках монументального исследовательского проекта Комиссии европейских сообществ под руководством Ж.-Р.Рабье. Книга состоит из 13 глав, в которых автор скрупулезно излагает результаты осмысления полученных данных. Его теоретические построения базируются на исследовании дихотомиии материалистических и постматериалистических ценностей. Р.Инглегарт дает четко разработанную методику определения того типа ценностей, который в наибольшей мере определяет поведение человека как субъекта производства и субъекта потребления. Основным выводом служит положение о резком расширении с середины 70-х годов круга нематериалистически мотивированных членов общества; при этом особое внимание автор уделяет тому обстоятельству, что развитие постматериалистической мотивации (которое, как мы полагаем, является важнейшей составляющей процесса формирования постэкономического общества) есть сложное явление, имеющее в большей мере социо- психологическую, нежели экономическую, природу. Особого внимания заслуживают такие утверждения автора, как вывод о том, что быстрый рост материального благосостояния мало сказывается в течение жизни чйювека на его мотивациднных ориентирах, закладывающихся еще в раннем возрасте, и положение, согласно которому существует исютчительно высокая корреляция между распространением постматериалистической мотивации и интергенерационными подвижками. И то, и другое показывает, что экспансия нематериалистических ценностей не может происходить очень быстро, что это явление связано со сменой поколений и обусловлено постепенным изменением мотивации, повышением материального благосостояния и ростом образовательного уровня людей, Учитывя, что именно развитие постматериалистических ценностей во многом обусловливает хозяйственный и культурный прогресс западных стран в последние годы, можно серьезно усомниться в реальности вступления России в круг постиндустриальных держав, избавиться от существующих на этот счет лиюзий.

Представляя российскому читате.чю эту работу профессора Инг-легарта, мы выбрали наиболее интересные методологические пассажи из введения к книге, а также глав 1,2, 5 и 6 (эти фрагменты соответствуют стр. 3-4, 5, 15, 16-17,18-19, 66, 103, 161, 162, 177-179 и 179-181 в издании Princeton University Press).

Вторая книга-- «Модернизация и постмодернизация: культурные, экономические и политические изменения в 43 обществах» (1997) -- обогащает и развивает подходы, предложенные автором в его прежних работах. Здесь он в более жесткой и решительной форме утверждает, что переход от материалистических к постматериалистическим ценностям представляет собой наиболее значимое социальное изменение последней трети XX века, и данный процесс не может в рамках постиндустриальных стран изменить свое направление. Однако главное внимание уделено двум другим обстоятельствам.

С одной стороны, Р.Инглегарт придает своей концепции большую теоретичность, встраивая ее в современную социологическую доктрину, оперирующую терминами модернизации и постмодернизации и акцентирующую внимание на взаимодействии и взаимозависимости экономических, политических, социальных, психологических, этических и иных факторов развития общества. Поэтому существенной новизной отличаются те главы, в которых автор теоретизирует по поводу этих взаимосвязей и анализирует обусловленность социального прогресса совершенствованием составляющих общество личностей. С другой стороны, он обращается уже не только к анализу ситуации в развитых индустриальных странах, но и к проблемам развития стран «третьего мира» и бывшего социалистического лагеря. В этом контексте весьма интересна его оценка современных преобразований в России и некоторых других странах советского блока; мягко говоря, эта оценка весьма далека от положительной. Подходя к исследованию происходящих здесь процессов с точки зрения ценностных ориентации населения, автор отмечает, что с разрушением чувства социальной и экономической защищенности, бывшей у граждан этих государств очень сильным, фактически устранены стиль поведения и система мотивации, которые были присущи населению социалистических стран и вполне соответствовали современным требованиям. Формирование сугубо экономической, материалистической системы ценностей, происходящее в последние годы, делает подчас социальную обстановку в этих странах гораздо более далекой от современных стандартов, нежели в менее развитых в хозяйственном аспекте отсталых регионах планеты.

В своей последней работе Р.Инглегарт уделяет много внимания проблеме связи между хозяйственными процессами и политическими событиями, анализирует возможности формирования стабильных демократических систем в странах, еще не прошедших стадию зрелого индустриального общества. Эта книга особенно интересна еще и потому, что автор сумел придать своей гипотезе о роли и значении ценностной ориентации личности в современном обществе характер весьма глобальной социологической концепции, которая в том или ином аспекте может быть применена к исследованию самых различных социальных систем.

Представляя российскому читателю новую книгу профессора Инг-легарта, мы выбрали отрывки из главы 1 «Системы ценностей: субъективные аспекты политики и экономики», главы 2 «Изменения на индивидуальном и социальном уровне», главы 5 «Сдвиг в направлении постматериалистических ценностей, 1970-1994 годы», главы 6 «Экономическое развитие, политическая культура и демократия» и главы 7 «Воздействие культуры на экономический рост» (эти фрагменты соответствуют стр. 7-10, 10-11, 11-16, 16-19, 52-55, 143-144, 205-206, 206-208, 209, 216-217, 218-219, 234-235, 236 в издании Princeton University Press). КУЛЬТУРНЫЙ СДВИГ В ЗРЕЛОМ ИНДУСТРИАЛЬНОМ ОБЩЕСТВЕ* Представители различных обществ являются носителями разных культур, они отличаются друг от друга своим мировоззрением, ценностями, навыками и предпочтениями. Перемены, происшедшие в последние десятилетия в экономической, технической и социально-политической сферах, обусловили серьезные сдвиги в культурных основах современного индустриального общества. Изменилось все: стимулы, побуждающие человека к работе, противоречия, становящиеся причинами политических конфликтов, религиозные убеждения людей, их отношение к разводам, абортам, гомосексуализму, значение, которое человек придает обзаведению семьей и детьми. Можно пойти еще дальше и позволить себе утверждение, что за время существования современного индустриального общества изменилось даже то, чего люди хотят от жизни.

Все эти перемены происходят постепенно, в свою очередь, отражая изменения в процессе формирования человека, определяющие лицо различных поколений. Так, среди старших членов общества по-прежнему широко распространены традиционные ценности и нормы, тогда как группы молодежи все больше становятся привержены новым ориентациям. По мере того, как более молодое поколение взрослеет и постепенно вытесняет старшее, происходит и трансформация мировоззрения, превалирующего в обществе.

Но почему культуры подвержены изменениям? Скорее всего, потому, что каждая культура представляет стратегию адаптации ее народа. В долгосрочной перспективе такие стратегии, как правило, являются реакцией на преобразования экономического, технического и политического характера и, как таковые, не могут долго оставаться неизменными. При этом, хотя перемены в сфере культуры являются реакцией на развитие социально-экономической, политической и технической среды, они сами, в свою очередь, формируют эту последнюю. Серьезные изменения в сфере культуры содействовали расцвету промышленной революции на Западе, а сама она породила радикальное изменение западной культуры. Культурные движения и сегодня меняют русло развития общества, в результате чего экономический рост перестает выступать в качестве доминирующего социального ориентира, а значение экономических критериев как стандарта рационального поведения снижается. На ранних этапах индустриализации экономические факторы играли столь важную роль, что оказалась в определенной степени возможной интерпретация общества и культуры в целом на основе моделей экономического детерминизма. Когда же настала пора современного общества, экономические факторы достигли такой точки, после которой их значение стало снижаться, и сегодня детерминистские модели, подобные классическому марксистскому мировоззрению, теряют свою действенность.

У граждан западных стран стали меняться ценностные ориентации -- преобладающее внимание к материальному благосостоянию и физической безопасности уступило место заботе о качестве жизни. Причины и последствия такого культурного сдвига носят сложный характер, однако его основной принцип можно изложить весьма доходчиво: людям свойственно высказывать обеспокоенность в связи с непосредственными нуждами или грозящими опасностями, а не в отношении вещей, которые кажутся далекими или не имеющими к ним непосредственного отношения. Например, стремление к красоте носит более или менее универсальный характер, однако голодный человек будет занят поиском скорее пищи, нежели эстетического удовлетворения. Между тем беспрецедентно большая часть населения западных стран выросла в условиях исключительной экономической безопасности; в результате таковая по-прежнему рассматривается как ценность позитивного характера, однако ее относительное значение сегодня не столь велико, как в прошлом.

Неполноценность игнорирующих культурные факторы моделей становится все более очевидной. В католических странах, от Латинской Америки до Польши, церковь играет весьма важную роль, несмотря на то, что сторонники экономического детерминизма уже не раз ее хоронили. В исламском мире фундаментализм стал таким политическим фактором, который не могут игнорировать ни Восток, ни Запад. Регион Восточной Азии, где распространено конфуцианство и который по объективным условиям хозяйства относится к наиболее проблемным регионам мира, подуровню экономической динамики сегодня превосходит все другие части планеты; без учета культурных факторов объяснить эти явления невозможно. Даже в современных индустриальных обществах религиозное сознание не только перевешивает роль классового с точки зрения влияния на поведение электората, но и, судя по всему, в настоящее время все увеличивается: если за последние десятилетия влияние классового фактора на действия избирателей резко снизилось, то значение религиозного остается на удивление стабильным.

Воздействие на политические процессы экономических факторов не вызывает сомнений, однако ими одними дело не ограничивается. Различным обществам в различной степени характерна специфическая совокупность проявлений культурно-политического мировоззрения, причем это культурное своеобразие носит относительно стойкий, но отнюдь не незыблемый, характер. При этом оно может иметь серьезные политические последствия, одно из которых обусловлено их тесной взаимосвязью с жизнеспособностью демократических институтов.

При анализе долгосрочных взаимосвязей между политикой и экономикой политическая культура выступает в качестве важнейшей переменной величины. Стабильная демократия не обязательно является следствием высокой степени экономического развития: последнее может стимулировать, но не способно гарантировать становление демократических институтов и политической культуры, благоприятствующей их расцвету. Следует иметь в виду, что культурные изменения в значительной мере отражают социализацию стойких привычек и воззрений. Однажды установившись, эти ориентации обладают значительным запасом прочности и способны оказывать самостоятельное воздействие на политику и экономику на протяжении долгого времени после событий, благодаря которым они сформировались. Поэтому в долгосрочной перспективе взаимосвязь между экономикой и политикой носит комплексный характер; тем не менее, можно говорить о четкой эмпирической связи экономического развития с возникновением демократии, когда рациональный выбор и политическая культура выступают не как антиподы, а как взаимодополняющие факторы.

Культура представляет собой систему воззрений, ценностей и знаний, широко распространенных в обществе и передающихся из поколения в поколение. Если многие черты человека имеют врожденный и неизменный характер, то культура является предметом усвоения и в разных обществах может оказываться различной. Наиболее ключевые, рано усвоенные ее аспекты мало подвержены переменам: во-первых, в силу того, что для изменения центральных элементов когнитивной организации взрослого человека необходимо массированное воздействие, и, во-вторых, потому, что самые сокровенные ценности становятся для человека самоцелью и отречение от них порождает неосознанные страхи и утрату уверенности в себе. Конечно, в условиях серьезных и постоянных сдвигов социетарного характера преобразованиям могут подвергнуться даже ключевые элементы культуры, однако их изменение, скорее, будет происходить с вытеснением одного поколения другим, чем путем перестройки сознания взрослых людей, чья социализация уже состоялась.

Межгенерационный процесс смены ценностей обусловливает постепенную модификацию политических и культурных норм современного индустриального общества. Такой переход, [который мы называем сдвигом] от материалистических ценностных приоритетов к постматериалистическим, выводит на авансцену новые политические проблемы и во многом служит импульсом для новых политических движений. Он ведет к расколу традиционных партий и к появлению новых, меняя при этом сами критерии, которыми пользуется человек при оценке субъективного восприятия того, что он считает благосостоянием [и социальным признанием]. Более того, становление постматериалистических ориентации представляется отдельным аспектом более широкого процесса культурных изменений, в ходе которых переосмысливаются религиозные ориентации, представления о роли полов, сексуальные и культурные нормы западного общества. Такой сдвиг сам по себе является элементом более широкой совокупности межгенерационных культурных перемен, в результате которых рост внимания к качеству жизни и самовыражению сопровождается все меньшим акцентом на традиционные политические, религиозные, моральные и социальные нормы.

Причиной межгенерационного перехода от материалистических ценностей к постматериалистическим послужила беспрецедентная экономическая и физическая безопасность, характеризовавшая послевоенный период. На постматериалистических ценностях молодежь делает гораздо больший акцент, чем люди старшего поколения, и когортный анализ свидетельствует о том, что это в гораздо большей степени является результатом смены поколений, чем простым следствием взросления и старения человека.

Американцы и западноевропейцы сделали важные шаги в сторону постматериализма между 1970 и 1988 годами, и есть основания предполагать, что этот процесс будет продолжаться. Между тем его темпы, обусловливаемые заменой одного поколения другим, остаются относительно медленными, поскольку в современных индустриальных обществах с их относительно низким уровнем смертности межгенерационное замещение замедлено, а снижение уровней рождаемости, наблюдающееся с середины 60-х годов, еще больше тормозит эту тенденцию. Тем не менее, по нашим расчетам, всего за 29 лет, с конца 1970 и до начала 2000 года, сменится почти половина (49,8%) взрослого населения Западной Европы.

С учетом постепенного характера замены одного поколения другим, представляется вероятным, что даже к 2000 году материалистов будет насчитываться не меньше, чем постматериалистов. Общая доля последних станет примерно в два раза больше, чем она была в начале 70-х, когда из десяти западноевропейцев постматериалистом был только один. Однако подобные сдвиги делают соотношение между материалистами и постматериалистами ключевым фактором сравнительного социологического анализа. В период проведения наших первых обследований, в 1970--1971 годы, материалисты имели подавляющее большинство по сравнению с постматериалистами: соотношение между ними составляло примерно 4 к 1. Оно резко изменилось уже к 1988 году, когда на 4 материалистов приходилось 3 постматериалиста. Такие показатели несколько выходят за рамки долгосрочных тенденций, поскольку они отражают сочетание межгенерационных перемен с периодическими эффектами, которые к 1988 году обрели благоприятный характер. Но даже без учета этого последнего показателя оценки, основывающиеся только на факторе замены одного поколения другим, говорят о том, что к 2000 году число материалистов будет превышать число постматериалистов очень незначительно. Последнее может послужить поворотным моментом в соотношении между двумя типами различных ценностных ориентации: постматериалисты имеют более высокий уровень образования, отличаются большей целеуст- стресса и ниже в условиях безопасности. Разъять свой мир на части, а затем вновь сложить его воедино -- это ведет к психологическому стрессу в любом случае. Однако люди с относительно высоким уровнем защищенности, подобные постматериалистам, с большей готовностью способны воспринять отход от знакомых им схем, нежели те, кто с обеспокоенностью воспринимает задачу обеспечения их основополагающих экзистенциальных потребностей. Из этого следует, что от постматериалистов следует ожидать большей готовности к восприятию культурных преобразований.

Вторая причина заключается в том, что социальные и религиозные нормы, как правило, имеют (по крайней мере, изначально) определенную функциональную основу. Такие базовые заповеди, как «Не убий», несут очевидную социетарную функцию. Чтобы общество имело возможность выжить, ему требовалось ограничить рамки насилия и сделать его прогнозируемым. Без подобных норм социуму грозила бы катастрофа. Многие религиозные установления, такие, как «Не прелюбодействуй» или «Чти отца своего и мать», имеют целью сохранение семейной ячейки. Эта конкретная функция сегодня имеет меньшее значение, чем ранее, что способно открыть путь к постепенному размыванию соответствующих норм. Несмотря на то, что семья некогда была основной экономической единицей, в развитом индустриальном обществе трудовая жизнь человека в своем подавляющем большинстве протекает вне стен его дома; основную долю образования он также получает вне семьи; ему не грозит смерть от голода, поскольку ответственность за чисто биологическое сохранение его жизни берет на себя государственная структура социального обеспечения. Было время, когда дети выживали или, напротив, умирали в зависимости от того, насколько родители обеспечивали их существование; эта зависимость возобновлялась, но уже с обратным знаком, когда наступала старость. Несмотря на то, что семья сохраняет важное значение, характерный для семейной функции экстремум «жизнь -- смерть» уже потерял свою остроту благодаря развитию структур социального обеспечения. Сегодня новое поколение имеет возможность выжить не только в случае распада семьи, но даже при отсутствии обоих родителей. Неполные семьи и бездетные старики в современных условиях защищены гораздо больше, чем когда-либо ранее.

Функциональная основа нормы, обеспечивающей сохранение традиционной семьи, постепенно сходит на нет. Означает ли это, что общество переходит от одних ценностей к другим? Не обязательно. Как правило, культурные нормы твердо усваиваются в раннем возрасте, получая поддержку и подтверждение на дорацио-нальном уровне. Если люди противятся разводу, нельзя сводить это к простому рациональному расчету, исходящему из того, что семья является важной экономической единицей и поэтому необходимо сохранять брак; напротив, тенденция такова, что развод начинает относиться к вопросам, рассматриваемым в категориях добра и зла. Нормы, ограничивающие поведение людей даже в тех случаях, когда они хотели бы поступить как-то иначе, относятся к числу таких, которые усваиваются в качестве абсолютных правил и пускают свои корни так глубоко, что при их нарушении человека начинает мучить совесть. Подобные социетарные установления имеют большой запас прочности. Ослабление или даже исчезновение функции той или иной культурной парадигмы еще не означает, что исчезает соответствующая норма, хотя очевидно, что если изначальная причина, которая некогда дала жизнь этой парадигме, устраняется, то это открывает путь к ее постепенному ослаблению.

Установления, связанные с сохранением семьи с двумя родителями разного пола, ослабевают по целому ряду причин, начиная от развития структур социального обеспечения и кончая резким падением уровня детской смертности. Следует предположить, что в обществе, характеризуемом такими условиями, процесс пойдет по пути своего рода эксперимента: постепенно поведение, отклоняющееся от традиционных норм, будет становиться все более и более приемлемым, а контингент, в наибольшей степени готовый согласиться с новыми нормами поведения, скорее будет относиться к младшему, нежели старшему поколению, а также к числу представителей основательно защищенных, нежели более уязвимых, слоев населения.

Третья причина отхода от традиционного мировоззрения связана с вопросами когнитивной гармонии. Стремление к внутренней гармонии свойственно человеку, и поэтому его мировоззрение проявляет тенденцию к соответствию его повседневному опыту, а последний в настоящее время коренным образом отличается от того, в рамках которого формировалась иудейско-христианская традиция. Ветхий завет появился в пастушеском обществе, и его символы («добрый пастырь, накорми Моего агнца» и так далее) отражают пасторальное мировоззрение. Ко времени написания Нового завета среди иудеев уже было больше земледельцев, нежели пастухов, и он отражает реалии аграрного общества с иными нормами и мировоззрением. Но сегодня мы живем в условиях развитого индустриального строя, и в быту приметой нашего времени является отнюдь не агнец, а скорее компьютер. Поэтому между традиционной нормативной системой и тем миром, который непосредственно знаком большинству людей, возникают когнитивные ножницы, и уже не только социальные нормы, но и символика и мировоззрение ставших традиционными религий теряют ту доказательность и убедительность, которой они отличались в среде, где изначально возникли.

В аграрных обществах человечеству во многом приходилось уповать на милость необузданной стихии. Понимание законов природы было весьма смутным, и поэтому люди, что бы ни происходило, были склонны объяснять это волей антропоморфических духов, божеств и богов. Источником пропитания служило сельское хозяйство, которое во многом зависело от того, что приходило с неба, от солнца и дождя. Молились обо всем -- о ниспослании хорошей погоды, об исцелении от болезни, о спасении от нашествия саранчи.

В индустриальном обществе производство все больше стало втягиваться в стены и под крышу, в антропогенную среду. Уже не нужно стало ждать восхода солнца или прихода соответствующего времени года; теперь достаточно включить свет и отопление. Во многом исчезла и нужда в молитве о хорошем урожае, поскольку производство зависит от станков, которые разрабатывает и эксплуатирует человеческий гений. А с открытием микробов и антибиотиков и болезни перестали казаться промыслом Божьим, а все больше стали восприниматься как одна из проблем, решение которых находится во власти человека.

Вполне естественно, что столь далеко идущие изменения в повседневном восприятии характера функционирования окружающего человека мира должны привести к соответствующим изменениям в созданной людьми космологии. В индустриальном обществе, где вся производственная деятельность концентрировалась вокруг фабрики, вполне естественным представлялся механистический взгляд на Вселенную. Первоначально это способствовало становлению представления о Боге как о Великом Часовщике, который некогда создал Вселенную и, однажды запустив ее, позволил ей вращаться самостоятельно. Однако по мере того, как человек получал все больше и больше возможностей контролировать среду обитания, роль, приписываемая им Богу, становилась все более скромной. Появились идеологии материалистического толка, предлагавшие небожественное толкование истории, наряду с антирелигиозными утопиями, создать которые предполагалось с помощью одной лишь инженерной мысли.

Представляется, что становление постиндустриального общества способно активизировать дальнейшую эволюцию космологических представлений, однако в несколько ином направлении, чем на ранних этапах индустриализации. В Соединенных Штатах, Канаде и Западной Европе значительная часть работников трудится сегодня вне фабричных стен. Большинство людей уже не живет в механистической среде, а проводит большинство своего производственного времени в общении с людьми и символами. Усилия человека все меньше оказываются сегодня сосредоточенными на производстве материальных товаров, вместо этого акцент делается на коммуникации и на обработке информации, причем в качестве важнейшей продукции выступают инновации и знания.

Нам представляется, что такое развитие событий должно благоприятствовать формированию менее механистического мировоззрения, в рамках которого во главу утла будет возведено понимание цели и смысла человеческого существования. Холокост и Хиросима со всей очевидностью продемонстрировали, что техника представляет собой благо далеко не однозначное, а экологические проблемы привели к тому, что былое уважение к природе оказалось в определенной степени восстановленным. Поскольку постиндустриальное общество отнюдь не является возвращением к аграрному, более вероятным, чем воссоздание традиционной религии, представляется рост внимания к духовным ценностям.

Хотя этот процесс пока что находится на своих ранних стадиях, духовность является неотъемлемым качеством человека. В «Краткой истории времени» физик-теоретик Стивен Хоукинг рассказывает о своих попытках примирить общую теорию относительности с квантовой механикой в стремлении понять, как же действует Вселенная. Эта книга, в которой нашел свое отражение один из наиболее ярких интеллектов двадцатого столетия, завершается следующим выводом: «Если мы создадим ту или иную всеобъемлющую теорию, со временем она станет понятной всем и каждому, а не толь- ко горстке избранных. Тогда мы все, философы, ученые и самые обычные люди, сможем принять участие в обсуждении вопроса о том, почему же существует Вселенная, а вместе с ней и мы сами. Если мы найдем ответ на этот вопрос, это станет конечным триумфом человеческого разума, ибо тогда мы поймем склад ума Бога»1.

Стремление постичь смысл жизни, осмыслить Вселенную не утратило своей актуальности. У Хоукинга упоминание о Боге не имеет иронического подтекста и не является случайным; вся его книга пронизана идеей о том, что современная наука представляет собой духовный поиск. Автор, конечно же, представляет Бога совсем иначе, нежели его видели в пасторальном обществе, создавшем Библию, однако поиск смысла жизни является, как и ранее, неотъемлемой чертой человеческой природы. Традиционные модели устарели, и причем весьма серьезно, в целом ряде аспектов: соответствующие им представления в большинстве своем не согласуются с теми, которые большинство людей усваивает сегодня как посредством формального образования, так и на основе своего повседневного опыта, однако основополагающие вопросы, составляющие краеугольный камень великих религиозных традиций и касающиеся целей и смысла жизни, остаются и останутся неизменными.

* - Weizsaecker E., van, Lovins A.B., Lovins L.H. Factor Four. Doubling Wealth -- Halving Resource Use. L., Earthscan Publications Ltd., 1997. Copyright -- Weizsaecker E., von, Lovins А. В., Lovins L.H. 1997. Текст воспроизводится с согласия Э. фон Вайцзеккера.

1 - См.: Meadows D.H., Meadows D.L, Randers J. Behrens III, W.W. The Limits to Growth. N.Y., 1972.

Оглавление

Новая постиндустриальная волна на Западе

Оглавление

Рональд Инглегарт. Модернизация и постмодернизация<##*>

Экономические, культурные и политические преобразования настолько связаны друг с другом в своем развитии, что эта взаимосвязь позволяет прогнозировать характер их воздействия на общество.

Так звучит главный тезис теории модернизации в устах ее сторонников, от Карла Маркса и Макса Вебера до Даниела Белла. Чуть ли не два века вокруг этого тезиса идут горячие споры. В целом он верен: пусть мы не в силах точно предсказать, что именно произойдет в данном обществе в данное время, некоторые основные тенденции поддаются общему прогнозу. <..,>

Идея о том, что социальные и экономические преобразования имеют логическую взаимосвязь, казалась интересной и одновременно спорной с того момента, как была впервые высказана К. Марксом. Она привлекает к себе умы не только потому, что способствует разъяснению характера экономических, социальных и политических преобразований, но и потому, что может обеспечить определенную степень их прогнозируемости. На сегодняшний день все попытки предсказать пути, по которым человечество пойдет в своем развитии, лишь тешили гордыню предсказателей: общеизвестно, что многие прогнозы Маркса оказались ошибочными. Поведение человека столь многогранно и подвержено влиянию со стороны столь многих факторов, действующих на самых различных уровнях, что любой попытке выступить с точным прогнозом, не допускающим вариантов, грозит неудача.

Мы на такой прогноз не претендуем, ибо невозможно предсказать точный путь социальных преобразований. Однако определенные совокупности экономических, политических и культурных трансформаций развиваются логически взаимосвязанным образом, причем одни направления такого развития представляются более вероятными, чем другие. Когда конкретные общественные процессы набирают темп, то в долгосрочном плане возникает вероятность определенных серьезных по своему значению изменений. Например, индустриализация порождает тенденцию к урбанизации, росту профессиональной специализации и повышению уровней формального образования в любом обществе, которое пошло по такому пути. Все эти элементы представляют собой ключевые аспекты того направления развития, которое в целом принято называть «модернизацией».

Модернизация порождает в свою очередь тенденцию к проявлению менее очевидных, но также серьезных последствий, таких, например, как повышение уровня политической активности масс. И пусть мы не в состоянии прогнозировать действия конкретных руководителей в тех или иных странах, мы можем говорить о том, что (в данный исторический момент) активное участие населения в политической жизни с большей вероятностью сыграет решающую роль в Швеции или Японии, чем в Албании или Бирме. В более конкретном плане мы можем также определить, какие именно вопросы с наибольшей остротой будут вставать в политической жизни того или иного конкретного общества, причем вероятность, что этот прогноз окажется верен, будет далеко выходить за рамки случайности.

Модернизация связана с широким кругом преобразований культурного характера. Определенные культурные ценности благоприятствуют повышению склонности населения к сбережениям и инвестициям, открывая тем самым путь к индустриализации, а резкие различия в роли, отводимой мужчинам и женщинам в любом доиндустриальном обществе, в зрелом индустриальном обществе практически стираются.

Однако социальные преобразования не носят линейного характера. То, что переход от аграрного общества к индустриальному порождает возможность ряда перемен, не означает, будто какая-либо тенденция может продолжаться в одном и том же направлении до бесконечности. Достигнув в своем развитии какой-то точки, она начинает идти на убыль. Не служит исключением и модернизация. В последние десятилетия зрелые индустриальные общества вышли в своем развитии на поворотную точку и стали двигаться в новом направлении, которое можно назвать «постмодернизацией».

С началом постмодернизации тот взгляд на мир, который преобладал в индустриальных обществах со времени промышленной революции, постепенно вытесняется новым мировоззрением. В нем находят свое отражение ожидания людей, желающих определенных перемен. Постмодернизация меняет характер базовых норм политической, трудовой, религиозной, семейной, половой жизни. Таким образом, процесс хозяйственного развития приводит к тому, что движение в направлении модернизации сменяется затем курсом на постмодернизацию. Оба они самым тесным образом связаны с процессами в хозяйственной сфере, однако постмодернизация представляет собой более позднюю стадию развития, которая характеризуется совсем иным комплексом убеждений и верований, нежели модернизация. Этот комплекс не просто является следствиями экономических или социальных преобразований; он в свою очередь формирует социально-экономические условия, испытывая затем их воздействие.

Изучение модернизации играло ведущую роль в общественных науках в конце 1950-х и в начале 1960-х годов. Впоследствии, начиная с 70-х, концепция модернизации была подвергнута серьезной критике и во многом признана несостоятельной. Со своей стороны, мы также хотели бы представить новые эмпирические обобщения и предложить новое толкование механизма модернизации.

Основной тезис теории модернизации заключается в том, что индустриализация связана с конкретными социально-политическими преобразованиями, которые осуществляются повсеместно: если между доиндустриальными обществами имелись огромные различия, то есть все основания говорить о единой модели «современного», или «индустриального», социума, к которой придет любое общество, вставшее на путь индустриализации. Экономическое развитие связано с комплексом перемен, охватывающих, помимо индустриализации, урбанизацию, массовое образование, профессиональную специализацию, создание бюрократических структур, развитие коммуникаций, что, в свою очередь, порождает культурные, социальные и политические преобразования еще более широкого характера.

Одна из причин, вызвавших столь большой интерес к теории модернизации, заключалась в тех перспективах, которые она открывала с точки зрения социального прогнозирования; согласно этой теории, в обществе, вставшем на путь индустриализации, с определенной вероятностью осуществляются конкретные преобразования культурного и политического характера, начиная со снижения рождаемости и увеличения продолжительности жизни и кончая усилением роли правительства, возрастанием политической активности масс и даже установлением демократии. Некоторые критиковали теорию модернизации за то, что она якобы утверждает, будто экономическое развитие должно автоматически и безболезненно привести к становлению либеральных демократий, отвергали этот тезис как наивный и этноцентристский. Однако фактически прогнозы большинства сторонников этой теории были гораздо более осторожными; если же оставить за скобками необоснованное предположение о безболезненном и автоматическом характере модернизации, даже этот тезис не представляется сегодня совершенно невероятным.

Теория модернизации развивалась на протяжении более чем целого столетия. Широкий круг специалистов по социальным теориям в своих утверждениях сходился на том, что трансформации технологического и экономического характера логически связаны с предсказуемыми преобразованиями в сфере культуры и политики. Однако не утихали споры относительно характера их причинно- следственных связей: экономические преобразования влияют на изменения в культуре и политике или наоборот?

Маркс возводил во главу угла экономический детерминизм, утверждая, что технический уровень развития общества формирует его экономическую систему, которая, в свою очередь, определяет его культурные и политические характеристики: технологический уровень ветряной мельницы таков, что в основе общества будет лежать натуральное сельское хозяйство, а масса обездоленных крестьян будет находиться в подчинении у поместного дворянства; паровой двигатель влечет за собой появление индустриального общества, в котором доминирующей элитой становится буржуазия, эксплуатирующая и угнетающая городской пролетариат.

Вебер, со своей стороны, подчеркивал влияние культуры: ее не следует сводить к вторичному явлению в рамках экономической системы, напротив, она представляет собой важный фактор, имеющий самостоятельное значение; культура способна формировать экономическое поведение, равно как и испытывать его воздействие, Например, становление протестантской этики способствовало расцвету капитализма, что благоприятствовало как промышленной, так и демократической революции; согласно этому взгляду, системы убеждений и верований влияют на экономическую и политическую жизнь, а также сами подвергаются ее влиянию.

Некоторые из последователей Маркса переносили акцент с экономического детерминизма (который предполагает спонтанное возникновение революционной утопии) на роль идеологии и культуры, уделяя им большее внимание. Например, Ленин утверждал, что рабочий класс сам по себе никогда не выйдет на такой уровень классового сознания, который необходим для успешного осуществления революции; необходимо, чтобы во главе пролетариата встал идеологически стойкий авангард профессиональных революционеров.

Мао Цзэдун уделил еще большее внимание роли революционного мышления. Порвав с ортодоксальным марксизмом, он провозгласил, что в Китае не обязательно ждать процессов урбанизации и индустриализации, чтобы изменить лицо страны; если идеологически подкованные кадры сумеют пробудить достаточный энтузиазм у масс, коммунистическая революция способна победить даже в аграрном обществе. Казалось, что вера Мао Цзэдуна в могущество идеологической убежденности, способной восторжествовать над материальными препятствиями, нашла свое подтверждение в победе китайских коммунистов в 1949 году над противником, имевшим в своем распоряжении неизмеримо большие финансовые и людские ресурсы. Однако же тот факт, что идеологический детерминизм имеет свои пределы, был продемонстрирован в 1959 году позорным провалом «большого скачка»: оказалось, что для развития современного общества необходимы не только сознательные массы, но и знающие специалисты. Для осушения болот или строительства прокатного стана есть правильные методы и есть неправильные методы, вне зависимости от идеологической перспективы.

Обеспечивает ли модернизация становление демократии? Реформы Хрущева конца 1950-х годов породили надежды на то, что коммунистический блок пойдет по пути демократизации. Эти надежды укрепились в результате распада колониальной системы и появления множества молодых независимых государств в 60-е годы. Однако весь оптимизм рухнул, когда в 1964 году коммунистическая верхушка отстранила Хрущева от власти, в Советском Союзе воцарился брежневский авторитарный режим, которому, казалось, не будет конца, и одновременно авторитаризм восторжествовал в большинстве постколониальных наций. Утверждают, что экономическое развитие изначально благоприятствует демократизации, однако сегодня большинство социологов скептически воспринимает эту концепцию. Авторитарные режимы стали казаться неотъемлемой чертой современного мира, даже (если не в особенности) в тех коммунистических странах, которые добились внушительного экономического роста. Индустриализация, оказалось, способна вести как к демократии, так и к диктатуре.