Философский поиск Георгия Щедровицкого и методологическая школа

Подытожим способы критического подхода Кузнецовой к истории методологического движения. Во-первых, воспоминания членов ММК не могут служить залогом корректного воспроизведения философской жизни в Москве и роли в ней Щедровицкого. Такие «игры памяти» заранее ангажированы, никак не дополняя существующие версии советской философии в исследовательской перспективе. Нужно слушать не мнения учеников и соратников Щедровицкого, а наиболее авторитетных ученых в советской и постсоветской философии. Мнение на мнение идет на пользу критикам ММК. Во-вторых, сложная структура личности Щедровицкого позволяет представить ее в таком свете, чтобы показать все изъяны его как философа, а если представиться возможность, то и как организатора. Первая атака, таким образом, направлена на «свиту», а вторая - на самого «короля». В-третьих, критическому осмыслению должно подвергнуться интеллектуальное наследие ММК, не предоставившего философскому сообществу финальный продукт своей многолетней деятельности. А главное, отсутствие своей системы у методологов могло стать наиболее уязвимой стороной для критики.

Надо сказать, что эта трехсторонняя критика была практически полностью нейтрализована уже первой статьей сборника, большой и содержательной биографией Щедровицкого, написанной Анатолием Пископпелем. Хорошо понимая общую заряженность авторов сборника на изобличение методологического движения, методологического кружка и лидера методологов, Пископпель очень талантливо обыгрывает каждый сюжет, который мог быть представлен в негативном для ММК ключе.

Пископпель реконструирует биографию Щедровицкого так, чтобы минимизировать или даже вообще исключить жанр мемуарной литературы. Было ясно, что любая попытка создавать аргументы с помощью информации, полученной вроде как из первых рук, автоматически бы снижало статус объективности историкофилософского жанра, в котором удалось удержаться Пископпелю.

Еще большей ценностью статьи можно считать то, что Пископпелю удалось не провалиться в жанр агиографии, практически всегда сопутствующий любому позитивному изложению авторского биографии в советской историко-философской литературе. Предшествовавшим и последующим биографам Щедровицкой так никогда и не пришло на ум, что любая агиография лишь обезображивает. В статье же Пископпеля представлен сложный образ личности, какой и на самом деле был Щедровицкий. Более того, в качестве главной ролевой модели для Щедровицкого Пископпель предложил фигуру Сократа, уже, казалось бы, навсегда в истории советской философии, закрепленной за «грузинским Сократом» (PiskoppeL'2004: 11). Вряд ли можно было рассчитывать на то, что философское сообщество примет Щедровицкого как «советского Сократа». Но не в этом состояла основная цель. Пископпель метил гораздо дальше, продумывая и предугадывая на несколько шагов вперед те сюжеты, в которых критика личности и образа мыслей Щедровицкого становились бы наиболее ощутимыми. Важно было заранее предвосхитить и обезвредить, ровно в русле теории рефлексии, любые попытки представить методологов в качестве софистов, а Щедровицкого - как «советского Протагора».

Наконец, Пископпель легко решает проблему видимого отсутствия результатов в почти полувековой истории методологического движения. Было предложено рассматривать эволюцию ММК из трех составляющих: первой программы по созданию теории мышления, второй программы по созданию теории деятельности, и третьей программы, соединявшие две первые, теории мыследеятельности. И пусть потенциальные критики сами разбираются в том, о чем вообще идет речь. Результатом работы методологов «стала разработка глобальной интеллектуально-действенной программы и ее центральных звеньев - методологических «подходов», сначала мыслительного, потом деятельностного, затем системодеятельностного и, наконец, системомыследеятельностного» (PiskoppeL' 2004: 12-13).

Но остановиться просто на разбивании аргументов недругов своими аргументами было мало. Казалось принципиальным грамотно воспользоваться академической площадкой, чтобы пойди гораздо дальше, раскрыть ранее скрытые горизонты методологии. Иначе говоря, Пископпель, не уходя в общие суждения, сразу перешел к активной фазе рефлексивного управления формированием представлений у читателей феномена Щедровицкого. Вместе с Пископппелем читатель прошел сложное детство Щедровицкого, учебу в школе, поступление в университет из физического на философский факультет МГУ. Поскольку на студенческие годы Щедровицкого приходилось знакомство с Зиновьевым, Грушиным и Мамардашвили, а также создание МЛК, то это трудное место нужно было обойти так, чтобы не закралось никаких сомнений в том, что с первых дней существования кружка Щедровицкий был в нем единственный и бессменный лидер. Хоть факты говорили об обратном, эта задача не казалась совсем невыполнимой. Такой трюк уже раньше удался Розину, а через некоторое время активно проводился Петром Щедровицким. Широкой публике было все равно, кто в незнакомом им кружке в начале 1950-х годов был более значимой фигурой - Зиновьев или Щедровицкий. Но Пископпель обращался к более опытной аудитории, часть из которой хорошо понимала реальное положение дел, поэтому подход к этой деликатной теме должен был быть найден наиболее осторожный. Поскольку ранее было изложено сразу три версии рождения МЛК - версии Грушина, Ладенко и Розина - особый интерес представляет то, под каким углом зрения основания МЛК демонстрирует Пископпель. Свою задачу Пископпель выполнил на высоком уровне, и целиком в традициях Розина. Аккуратно была исключена тема лидерства в кружке Зиновьева, а переход от МЛК к ММК целиком ожидаемо был представлен как переход от «спонтанных обсуждений» к научным семинарам, поставленных на «регулярную основу». На всякий случай время организации МЛК не привязано к определенной дате и, тем более, к конкретному событию. Кружок, говорит Пископпель, возник в ходе общения где-то между 1952 и 1954 годами (Piskoppel' 2004: 19-20). Ушел в тень хорошо показанный Ладенко мотив дружбы и охлаждения личных отношений, вплоть до открытой вражды, между Зиновьевым и Щедровицким. Тем самым автоматически решался еще один сложный вопрос о дате прекращения работы МЛК. Совсем не прерывание дружбы стало мотивом распада кружка, а, наоборот, ММК стал более организованной и целеустремленной версией МЛК. Удачно Пископпель разворачивает и предложенного им же сравнения Щедровицкого с Сократом.

Ранее было сказано, насколько осторожно Пископпель подходил к включению свой текст воспоминаний участников кружка и вообще любых методологов. Но рациональное исключение было сделано для самого Щедровицкого. Отталкиваясь от своих воспоминаний 1954 г., Щедровицкий в одном из докладов заявляет, и его цитирует Пископпель:

«Мы, логики, сможем сказать, что наша наука нужна обществу, что мы приносим действительную пользу, только тогда, когда оставим в стороне поистине бессмертного Сократа и обратимся к реальному объекту, к изучению современного научного мышления. Только на этом пути возможно дальнейшее развитие логики, вне этого пути - загнивание и разложение» (Piskoppel' 2004: 20).

Спрашивается, при чем здесь Сократ? Объяснение найти несложно. Сократ, в этом узком контексте, означает опору на историзм, историю философии, Платона, Аристотеля, диалектику и логику. Если пойти чуть дальше, то понятно, что Щедровицкий намекает на построенную на диалектическом мышлении марксистско- ленинскую философию и на основанную на формально-логическом мышлении философию советских последователей аристотелизма. Иначе говоря, это призыв отказаться от сократовского способа поиска истины ради проникновения в современные формы мышления. В чем состоит позитивная часть такого призыва, можно понять, по нашему мнению, только благодаря глубокому погружению в содержание кандидатской диссертации Щедровицкого, где можно найти ответы на все интересующие вопросы.

Достаточно сбивчиво и невнятно Пископпель объясняет непопадание Щедровицкого в аспирантуру философского факультета МГУ, хотя этот вопрос давно не считается секретом. Как бы то ни было, свою последующую жизнь Щедровицкий уже связывает не с МГУ, а с кружком. Уже в этом контексте никак нельзя было проигнорировать вопрос о том, кого нужно считать лидером кружка. Если раньше Пископпель игнорировал эту тему, лишь сводя роль трех участников МЛК к роли «молодых и перспективных» советских философов, то теперь такое явное несоответствие историческим фактам нужно было заменить на более правдоподобную версию. Как это было и в случае с Розиным, Пископпель вынужден признать и без него хорошо известное лидерство Зиновьева. Однако была придумана такая форма изложения, которая позволила низвести это событие к заурядному и рутинному факту (Piskoppel' 2004: 20). Но даже признавая ведущую роль в МЛК Зиновьева, Пископпель нашел способ девальвировать ценность его диссертации, и, тем более, обходилось молчанием то, что текст Зиновьева был основополагающим источником для изучения логики другими членами кружка включая Щедровицкого. А главное, новаторский и даже революционных характер работы Зиновьева был представлен Пископпеллем как продолжение давно существующих тем, что во многом не отвечало действительности (Piskoppel' 2004: 21). От марксизма Ойзермана и Ильенкова Зиновьев был не менее далек, чем Щедровицкий. Зиновьев также был абсолютно далек от фантомной программы «философских проблем естествознания», от Кедрова, Кузнецова и всех других советских философов науки.

Попытки Пископпеля девальвировать значение Зиновьева в истории советской мысли тоже безосновательны. Зиновьев и Ильенков были главными философскими звездами сначала философского факультета МГУ, а затем и Института философии. Не лишним будет заметить, что начиная с 1954 года и до конца своих дней Щедровицкий не имел никакого отношения ни к МГУ, ни к Институту философии. А если говорить о том, что Зиновьев мог заимствовать у предшественников гегелевско-марксистские подходы, о чем тоже пишет Пископпель, то это тоже неверно, поскольку он, также, как и Щедровицкий, не рассматривал философию через историю философии, и потому не вписывал себя в ряд преемников новых форм материалистической диалектики, близкой Ильенкову.

Наконец, завершая рассказ про МЛК в пятидесятые годы, Пископпель в строгой последовательности описывает ряд событий, после которых МЛК окончательно исчез и на его месте возник ММК (Пископпель 2004: 22-23). После рассказа об исчезновении МЛК и возникновении ММК, Пископпель переходит к сюжетам шестидесятых годов, и дальнейший ход его мысли органично встраивается в наиболее признанную версию методологии (изложение этого этапа ММК выходит за рамки темы этой главы нашего исследования).

В завершение длинного экскурса в интерпретацию Пископпелем образа и системы взглядов Щедровицкого обратим внимание только на несколько деталей. Пископпелю удалось закрепить доминирующую трактовку истории ранней методологии, следующую целиком в русле статьи Розина. Но еще важнее то, что ссылкой на Ладенко, естественно оторванной от контекста, удалось вовлечь в свою орбиту и эту трактовку МЛК. Хронологию МЛК тоже удалось подкорректировать. Размытость между 1952, 1953 и 1954 гг. как времени оформлении МЛК позволяет в качестве опорной даты использовать наиболее позднюю дату, и то, как времени, когда Щедровицкий взял инициативу по организации семинаров в свои руки. Одновременно Пископпель подтянул выше дату распада кружка к 1957 году, чтобы продемонстрировать крайне краткий этап существования МЛК - всего четыре неполных года. А если взять во внимание, что с 1957 года и почти до середины девяностых ММК всегда позиционировался методологами как один и тот же кружок (что правда), то сравнения времени существования МЛК почти в десять раз короче времени существования ММК. А этот вывод, соответственно, подводит к ясному умозаключению, что МЛК был лишь несовершенной, временной и преходящей школой мышления, настоящая история которой начинается лишь тогда, когда трое из четырех сооснователей кружка, покидают его, а лидерство навсегда переход к Щедровицкому.

Как уже было сказано, центральную часть сборника представляют работы философов, относящихся весьма критично к методологии. Из их числа можно выделить исследования Владимира Швырева, Владислава Лекторского и Вадима Садовского. Только последний из этой тройки был напрямую связан с ММК, хотя постепенно, как и многие другие участники, дистанцировался от Щедровицкого и от методологии в принципе. Швырева и Садовского сближает их общий интерес к теории систем.

У Швырева есть одно ценное наблюдение, либо не замеченное раньше, либо упомянутое до него лишь вскользь. Оно касалось того, как лидеры МЛК понимали «Капитал» Маркса. Молодые философы видели свою цель в раскрытии научных и логических оснований мышления Маркса, сознательно отключая ее идеологические предпосылки (Svyriov 2004: 65).

Зиновьев все-таки гораздо ближе склонялся к советскому марксизму, чем Щедровицкий. Последнему интуитивно были ближе неопозитивизм и постпозитивизм. И уж точно связь естествознания с методологией Щедровицкого была мнимой, в этом пункте со Швыревым согласиться нельзя. Но то, как Зиновьев понимал логическое учение Маркса было гораздо ближе к философии диалектического материализма, чем то, как логику Маркса понимал Щедровицкий, не интересующийся диалектикой в принципе. Однако важно помнить, как бы не дистанцировались члены МЛК от марксистско-ленинской философии в ее устаревшем формате, и Зиновьев, и Щедровицкий не могли не двигаться в рамках заданного политикой партии формата. По большому счету, таких целей даже никто и не ставил. Пафос МЛК состоял не в преодолении советской философии, а в ее качественном развитии. Это сторону МЛК нужно удерживать в памяти хотя бы по той причине, что разрыв МЛК и ММК значил и то, что ММК, в отличие от МЛК, с марксизмом себя не ассоциировал с самого начала. Уточним, что речь идет не о том, что МЛК было идеологизирован, а ММК - нет. ММК не был идеологическим кружком в том лишь смысле, что не разделял уже утвержденные формы идеологии. ММК стремился построить свою идеологию, основанную на содержательно-генетической логике и теории мыследеятельности. Конечно, этот опыт был уникальным для советской философии, но никак для мировой. Обычная американская фабрика мысли того же времени понимала построение новой идеологии ровно в том смысле, как идеологию понимал ММК.

Маркс членам кружка был важен не сам по себе, а как носитель особого мышления, движение которого определялось законами логики. Маркс в этом плане служил образцом реализации законов и правило логики. Но была ли эта логика диалектической или формальной? Здесь ответ на вопрос был получен давно. Маркс опирался на идеалистическую диалектику Гегеля и материалистическую диалектику Фейербаха. Однако было не ясно какими диалектическими законами и правилами руководствовался Маркса при написании «Капитала», если речь не шла о классической формальной логике. Швырев очень точно подметил, что Щедровицкий, в отличие от других членов МЛК, вскоре осознал, что логика научного знания строится на гораздо более совершенных законах и правилах, чем мог предложить Маркс. Зиновьев, Грушин и Мамардашвили были целиком ангажированы принципом историзма и не могли представить себе, что логика, заложенная в «Капитале», могла устареть в современных условиях развития науки. Если еще глубже войти в суть проблемы, то становится ясно, что Зиновьев и Щедровицкий возродили спор диалектиков и механицистов. Только в отличие от Деборина, Зиновьев легко мог включить в диалектику как законы формальной логики. А Щедровицкий, в отличие от Ортодокс Любовь Аксельрод, одна из основательниц механицизма, боровшегося против диалектической школы Абрама Деборина., готов был строить не столько советскую философию науки, сколько оригинальную теорию мышления.

Различие в понимании стоящих перед МЛК логических задач очень точно раскрыл Лекторский, раскрывший значение содержательной логики Зиновьева в его кандидатской диссертации (Lektorskij 2004: 171-174). В то же время не весь логический кружок вместе с Зиновьевым пошел в направлении поиска новой логики. Новизна подхода Зиновьева состояла в том, что он первым решился применить правила формальной логики к разбору диалектики Маркса. Грушин и Мамардашвили, в отличие от Зиновьева, остались в традиционных рамках толкования Маркса, и тем самым были ближе в своих размышлениях к Ойзерману и Ильенкову, чем к Зиновьеву и Щедровицкому. В то же время, Щедровицкий, в свою очередь, новаторский для советской марксистко-ленинской философии ход мысли Зиновьева считал лишь полумерой, недостаточной для радикального обновления советской логики. Лекторский точно пометил, что теория Щедровицкого сильно отличается от других трактовок диалектической логики, но забыл уточнить, что все другие члены МЛК были

скорее на стороне традиционных толкований, чем на самом деле надеялись создать новую логику. А когда Щедровицкий вдруг это осознал, то оказалось, что в проекте по созданию новой логики он может рассчитывать только на себя. Когда речь шла о причинах распада кружка, то главное внимание Ладенко, Розин, Пископпель и Швырев обращали на личные качества Зиновьева и Щедровицкого. Распад объяснялся амбициями двух лидеров. Но никто до Лекторского не искал причины распада в теоретического разладе между членами МЛК. С этого момента не логика была противопоставлена диалектике, а содержательная логика формальной.

Понятие содержательной логики существовало задолго до Щедровицкого. Уже Зиновьев активно использовал это понятие, чтобы подчеркнуть новизну своего подхода в анализе логического устроения «Капитала». Но для Зиновьева «содержательная» сторона логики была скорее остроумием, шуткой в отношении противопоставления формальной логики. А Щедровицкий поверил в содержательную логику всерьез, и когда стало понятно, что Зиновьев, инициатор построения новой логики, на самом деле остается целиком и полностью на позициях формальной логики, то с этого момента их пути разошлись. Можно сказать, что Щедровицкий попал в ловушку. Он искренне поверил в то, что новая содержательная логика была новым словом в развитии теории мышления, а окружающие, включая Зиновьева, лишь декларировали намерения, но по сути оставались либо в рамках диалектической логики, либо в границах формальной логики. Советские диалектики Щедровицкого не интересовали вообще, а оказались совершенно обособленной группой философов, о которой Щедровицкий имел лишь самое общее представление (и это с учетом того, что МЛК долгое время был при кафедре логики). Так Щедровицкий впервые вышел на советский аристотелизм. Вся другая советская философия на тот конкретный момент времени осталась вне зоны его внимания, как не ставившая задачу изучать мышление. И здесь Лекторский уже не прав, когда утверждает, что Щедровицкий, противопоставляя свою содержательно-генетическую логику логике формальной, боролся с ветряными мельницами.

Главная мысль в интерпретации Лекторского состоит в том, что Щедровицкий критиковал формальную логику за то, что не входило в границы ее компетенций (Lektorskij 2004: 174-175). На самом деле никакого недоразумения, так ярко описанного Лекторским, не было. Щедровицкий прекрасно знал, что входит в предмет современной и символической логики, но интерес его был в проблемном поле как раз классической формальной логики. Путаница здесь возникает по той причине, что советский аристотелизм, так же как предшествующий ему дореволюционный русский аристотелизм, был не научным направлением, а просто учебным предметом. Это была «школьная», а не «научная» логика. И поэтому, естественно, был огромный диссонанс между тем, чем занималась логика как наука в 1940-е и 1950-е годы во всем мире, и то, по какой причине логика после долгого перерыва снова стала преподаваться в Советском Союзе. Щедровицкому абсолютно было неважно, что классическая аристотелевская логика давно несовременна, и что в русских и советских учебных заведениях, после известного Постановления ВКП (б) 1946 г. о преподавании логики и психологии в средних школах, она возрождалась в том виде, какою она была в российских дореволюционных гимназиях. Щедровицкому, повторим снова, был чужд

принцип историзма, для него любая теория мышления, если она работает, оставалась актуальной теорией и практикой мышления. Поэтому в диссертации - главном тексте Щедровицкого этого периода - шла война не на жизнь, а на смерть, как раз с таким советским аристотелизмом.

Наконец, после анализа взглядов Щедровицкого в статьях Кузнецовой, Пископпеля, Швырева и Лекторского перейдем к последней значимой статье сборника «Познающее мышление и социальное действие». Единственным, кто всерьез принял раннее учение Щедровицкого, был Вадим Садовский, изначально принявший содержательно-генетическую логику как завершенную систему взглядов основателя советской методологии (Sadovskij 2004: 107). Здесь мы в очередной раз обязаны вернуться к самой ранней дате в истории МЛК, поскольку именно с этого времени формулируется план создания новой логики. Многие сюжеты выше были уже раскрыты, но описание Садовского дополняет картину важными штрихами (Sadovskij 2004: 108-109). Размышления Садовского подводят черту под общей историей МЛК, раскрытую с разных сторон всеми процитированными авторами.

Теперь легко собрать всю картину воедино. Первые обсуждение содержательной логики началось в 1952 году Зиновьевым и Грушиным, еще к тому времени не знакомых со Щедровицким и Мамардашвили. Вскоре, после знакомства Зиновьева и Щедровицкого, в 1953 г., по воспоминаниям Грушина, инициативная группа МЛК помогла Щедровицкому защитить дипломную работу на кафедре логики. Об этом событии Щедровицкий подробно рассказывает в своих воспоминаниях, изданных посмертно под названием «Я всегда был идеалистом», записанных в виде интервью в 1989 - 1981 гг., и изданных в 2001.

В 1953 - 1954 гг. проходит дискуссия по логике на философском факультете МГУ. Дата абсолютно символична. Заканчивается грандиозный проект Сталина включения логики и психологии в школьные программы, на уровне вынашивания замысла существовавшая с 1941 по 1946 г. В 1946 г., об этом мы расскажем в следующей части работы, было издано Постановление ВКП (б), требующее в краткие сроки издать учебники по логике и психологии для школ и вузов. В 1953 г., в связи со смертью Сталина, эта инициатива постепенно начинает тормозиться, а к концу 1950х исчезает вовсе. Подробно эти сюжеты раскрыты в замечательной статье Сергея Корсакова «Из истории возрождения логики в СССР в 1941-1946 гг.», изданной в двух частях в журнале «Логические исследования» за 2015-2016 гг. Дискуссия по логике была дискуссией о путях развития формальной логики. Здесь впервые о себе заявил Московский логический кружок.

В 1954 - 1955 гг. на том же философском факультете прошли обсуждение тезисов Коровикова и Ильенкова. Хотя обычно обращают внимание на то, что эта инициатива обоим авторов тезисов стояла рабочего места в МГУ, гораздо важнее понять то, зачем и почему эта дискуссия возникла в принципе. Дискуссия была нужна, чтобы после обсуждения будущего формальной логики в СССР, перейти к осмыслению будущего диалектической логики. Это была попытка вернуть легитимный статус ленинскому прочтению диамата. Попытка, как известно, завершилась провалом. Но и здесь снова отметились члены МЛК, выступавшие в защиту Ильенкова и Коровикова. Естественно, что лидирующая роль принадлежала Зиновьеву, успевшему в 1954 г. просто чудом защитить кандидатскую диссертацию «Восхождение от абстрактного к конкретному (на материале «Капитала» К. Маркса)».

В 1953 - 1957 году Московский логический кружок был институализирован на кафедре логики МГУ, после чего по инициативе Войшвилло, формального руководителя кружка, был закрыт. По мнению Пископпеля, уже 1954 г. инициатива в МЛК перешла к Щедровицкому, - но в действительности вплоть до 1957 г. в кружке еще оставалось коллективное лидерство. В то время Зиновьев еще не полностью отошел от дел кружка, а Щедровицкий только стал включаться в его работу в роли лидера. Итак, 1957 год - это определяющая дата перехода от МЛК к ММК.

Подведем общий итог дискуссии с авторами коллективной монографии под редакцией Кузнецовой. Уже по объему включения в историю вопроса материала из книги «Познающее мышление и социальное действие» становится ясно, что представленные в книге статьи имели исключительно судьбоносное значение для понимая того, какое место в советской философии занимали Московский логический кружок и Московский методологический кружок. Статьи Кузнецовой, Пископпеля, Швырева, Лекторского и Садовского органично встроились в один ряд со статьями Ладенко и Розина из сборника «Философия не кончается...». Никогда ранее не проводился анализ подобной глубины, а включение в дискуссию наиболее авторитетных советских философов позволили методологическому движению занять важнейшее место в истории советской философии как центральной школе мышления.

Сквозь призму истории МЛК и ММК, как оказалось, можно рассмотреть вообще все без исключения философские направления в СССР в период с 1953 по 1991 годы. Парадоксальным образом, сборник, направленный на критическое освещение философии Щедровицкого легитимировал основателя методологического движения, и воздал ему должное признание, которого Щедровицкий так и не получил при жизни. Существенно было и то, что обсуждение методологии и личности Щедровицкого получилось максимально, насколько это вообще возможно, объективным. Возможность высказаться получили все без исключения стороны, что во многом определяет абсолютно классический статус книги «Познающее мышление и социальное действие». Как редактор, Кузнецова, несмотря на всю показную ангажированность и неприятие методологии, очень грамотно подошла к подбору и организации материала, что ставит ее в один ряд с прекрасным редакторским чутьем Лекторского в двухтомнике «Философия не кончается.».

Итак, к 2004 году история методологического движения получила свое классическое оформление. Наконец, в 2009 - 2010 гг. Институт философии издал серию книг «Философия России второй половины ХХ века». Серия охватывает практически все известные имена советских философов. Один из томов 2010 г. был посвящен философии Георгия Щедровицкого. Редактором тома «Философия России второй половины ХХ века. Георгий Петрович Щедровицкий» стали Петр Щедровицкий, сын Георгия Щедровицкого, и Вера Данилова, одной из представительниц третьего поколения Московского методологического кружка.

К тому времени прошло шесть лет с даты публикации сборника Кузнецовой, и потому заведомо было ясно, что новый сборник под редакцией Щедровицкого и Даниловой будет заряжен «реваншизмом». В предисловии редактора Щедровицкий- мл. говорит об этом открыто и прямо (Scedrovickij 2010: 6). Это довольно ценное замечание редактора, позволяющее понять не только отношение к сборнику под редакцией Кузнецовой, но и позиционирование авторов нового сборника. Попытка приклеить книге ярлык, обозвав его «желтым сборником» (по цвету обложки книги «Познающее мышление и социальное действие»), сразу обращает внимание читателя на снижение уровня дискуссии, чего, стоит отметить, не позволял себе ни один автор по истории советской философии, начиная с 1991 года. И тем не менее, допустив это высказывание, редакторская направленность коллективной монографии стала предельно прозрачной. Если предыдущий сборник был осмыслением методологии извне, то, по замыслу авторов, новый сборник выгодно от него отличается, поскольку его авторы смотрят на ситуацию изнутри. В реальности же это далеко не так. Право на интерпретацию методологического наследия бесспорно имеют все участники процесса становления методологии, особенно те из них, кто представлял наиболее авторитетное для философии первое и второе поколение методологов. Безусловно, имели право высказаться и участники третьего поколения, заставшие методологию Щедровицкого на этапе реализации третьей методологической программы - в эпоху организационно-деятельностных игр. Но новое поколение не имело никакого приоритета на высказывание, а было равным среди равных, и потому, безусловно, назвать книгу под редакцией Кузнецовой позицией «извне», а книгу под редакцией Даниловой и Щедровицкого-мл. - позицией «изнутри» было по меньшей мере натяжкой, а по большому счету, если использовать риторический стиль полемики автора предисловия, банальным передергиванием фактов (Scedrovickij 2010: 6).

Гораздо важнее оценочных суждений было то - и это интриговало в первую очередь, - под каким углом зрения предстанет методология в новом прочтении. Видимо, одного из редакторов полученные результаты не совсем удовлетворили, по крайней мере, если исходить из его оценки, представленной на суд читателей книги. И тем не менее, пусть даже с оговорками, что «процесс формирования своей позиции был труден», то есть, не полностью отвечал пожеланиям редактора, было важно понять, что же нового внесли статьи, отобранные для сборника, по сравнению с уже существующими наработками по истории ММК. Надежду на то, что сборник будет на соответствующем научном уровне, вселяло как минимум то, что главным редактором всей серии «Философия России второй половины ХХ века» был Лекторский.

В первую очередь обращает на себя внимание то, что авторы сборника явно претендовали на философское, а не просто историческое осмысление методологии. Из десяти статей сборника, если не считать предисловие Щедровицкого-мл. и архивную публикацию Щедровицкого-ст., легко выделить основные тексты, авторами которых были Вячеслав Марача, Вадим Розин и Матвей Хромченко.

Статья Марачи, открывающей сборник, задумывалась как систематическое введение в методологию Щедровицкого. Какое значение этой статье предавали редакторы сборника, ясно из предисловия (Scedrovickij 2010: 7). В случае Марачи речь шла буквально о программной статье, где по замыслу должны подробно быть проанализированы все этапы эволюции ММК. Однако большая по объему и грандиозная по замыслу, статья Марачи запомнится разве что хорошо подобранной библиографией, где из 74 цитированных источников 29 позиций - это публикации Георгия Щедровицкого. По содержанию же статья Марачи представляет собой попытку наукообразной систематизации главных проблем методологии, к сожалению, абсолютно неудачных по своему исполнению.

Например, совершенно обескураживает, что завершающие три страницы статьи, где вполне обосновано было бы ждать подведения итогов, Марача ведет ожесточенный хоть и заочный спор с неким Некитаевым о том, кто добился больших успехов в философии - Кант или Щедровицкий. Так, Марача цитирует «Критику чистого разума» Канта, § 27, второй части трансцендентального учения о началах.

Существует только два пути, на которых можно мыслить необходимое соответствие опыта с понятием о его предметах: или опыт делает эти понятия возможными, или эти понятия делают опыт возможным. Первого не бывает в отношении категорий... так как они суть априорные, стало быть, независимые от опыта понятия..., следовательно, остается лишь второе (допущение). (Kant 1964: 214; Магаса 2010: 61) Не будем придираться к тому, что, цитируя этот фрагмент из 3 тома Сочинений Канта в 6 томах, вышедшей в серии «Философское наследие», Марача указывает, что процитированные предложения находятся на страницах 214-215 (Магаса 2010: 61), в то время как открывая издание Канта легко убедиться, что цитируется только 214 страница. Будем считать, что это «детали».

Однако, после цитирования слов Канта, Марача делает немного неожиданное, победоносное заключение. Курсив, естественно, принадлежит Мараче.

Таким образом, гениальный Кант вынужден делать достаточно дурацкий выбор между двумя видами натурализма: обыкновенным эмпирическим - и «перевернутым» рационалистическим, т. е. гносеологическим натурализмом априорных форм мышления. Интересно, что при этом он абсолютно уверен, что третьего не дано. (Магаса 2010: 61)

Действительно, интересно. Далее Марача продолжает оборванную цитату Канта, главной мыслью которой был поиск альтернативы, которую видит, естественно, в своей критической философии. «Быть может, кто-нибудь предложит средний путь между обоими указанными единственно возможными путями» (Кант 1964: 215). А Марача же делает из прочитанного экстравагантных вывод:

Если комментировать этот абзац в духе гуманитарной фантастики, то интересно, что добавил бы к нему Кант, живи он в наше время. Ведь ММК реализовал предвосхищенный им «средний путь», вырастив на себе коллективно-распределенное мышление. (Магаса 2010: 62)

Еще раз нужно напомнить, что в данном случае речь идет о финальной части программной статьи, открывающей сборник. При этом представляется избыточным множить примеры из публикации Марачи, общий ход его мышления более чем понятен.

Совсем другой уровень анализа ММК представлен в статье ветерана методологического движения Вадима Розина. Ранее уже отмечалось, что предыдущая статья Розина, представленная во втором томе сборника под редакцией Лекторского «Философия не кончается...» на годы вперед определила общее толкование истории Методологического кружка. Тем важнее понять, какую эволюцию претерпела позиция Розина за более чем десятилетие с момента знакового публичного высказывания. В целом, Розин остался на тех же позициях, которые разделял раньше. Отличие же его взглядов от ранее высказанных состояло лишь в частичной смене Розиным собственного позиционирования в отношении ММК. В словах Розина просматривается определенная эмансипация от привычки методологов держаться строем и занимать заведомо оборонительную позицию. Освобождение мышления Розина отчетливо проявляется в гораздо более отстраненном и научном взгляде на историю ММК, чем это было прежде. Вот, например, как Розин видит общую структуру спектра проблем, решаемых ММК на протяжении всех лет существования кружка, и в первую очередь разворачивание сюжета о степени оригинальности методологической теории мышления (Rozin 2010: 91).

Важнейшее отличие нового взгляда Розина было в том, что он спустя годы оказался готовым полемизировать с Щедровицким, причем по наиболее существенному вопросу - в отношении проекта содержательно генетической логики Щедровицкого и его критики формальной логики. Наконец, самое ценное из размышлений Розина может считаться то, что он чуть ли не единственный, кто признал значение диссертации Щедровицкого, постоянно по каким-то необъяснимым причинам выпадавшую из поля зрения методологов. Но в то же время, Розин изъясняется без обычного для методологов заискивания и раболепства перед личностью Георгия Щедровицкого, трезво и точно указывания на его промахи и ошибки.

Розин как никто другой, и даже гораздо тоньше чем Садовский и Лекторский, понял психологическую природу Щедровицкого, некое «нутро», принуждающее основателя методологии вкладывать свой замысел в сущностное основание философских систем Аристотеля и других классиков философии, утверждающих приоритет над мышлением неизменных законов мышления. Попытка Щедровицким переиграть, перечитать, перетолковать в свою пользу, даже путем искажения, теорий мышления диалектиков и логиков, для Розина - явление совершенно отталкивающее. Именно эта нераскаянность основателя методологии, готовность идти на всевозможные подтасовки в логике, подменяя ее софистикой, беспокоило Розина больше, чем что-либо другое. Существующая внутри каждого настоящего философа интуитивное желание идти вслед истине, подчинить свое мышление истинам и законам разума, - и Розин полностью разделяет эту интуицию, - шло вразрез с основной целью методологии, впервые выраженной средствами содержательногенетической логики: подчинить логические законы разума своей, методологической воле.

В сборнике под редакцией Щедровицкого-мл. и Даниловой статья Розина была самым глубоким и сильным высказыванием, по своей остроте и значимости максимально приближенной к лучшим статьям сборника под редакцией Кузнецовой. Большая последняя статья Матвея Хромченко, одного из наиболее авторитарных историографов ММК, выгодно отличается от большинства других статей сборника исторической направленностью, чуждой созданию самочинных реконструкций методологической философии. Но, с другой стороны, выполняя те же функции, какие в сборнике Кузнецовой выполняла публикация Пископпеля, в отличие от последней, статья Хромченко не содержала новых фактов, ранее неизвестных из других подобного плана публикаций. Еще одним недостатком статьи Хромченко можно считать некритическое воспроизведение чужих мнений, никак не отшлифованных собственной рефлексией. И тем не менее, вместо со статьей Розина, публикация Хромченко есть то лучшее, что содержит сборник ««Философия России второй половины ХХ века. Георгий Петрович Щедровицкий».

На сборнике 2010 года временно обрывается осмысления феномена Московского методологического кружка, если не считать уже проанализированную книгу об истории советской философии Нелли Мотрошиловой, вышедшей в 2012 году.

Выводы по истории развития Московского логического кружка

Как было продемонстрировано в развернутом выше описании, Московский логический кружок стал первой послевоенной школой мышления, по своим идейным основаниям и философским принципам в корне отличавшийся от созданного на его руинах Московского методологического кружка. Главным действующим лицом МЛК был Александр Зиновьев, выступавший для остальных трех участников - Грушина, Щедровицкого и Мамардашвили - в роли единственного наставника и абсолютного авторитета. Проект содержательной логики Зиновьева был воплощен в диссертации “Восхождение от абстрактного к конкретному” ставшей практически учебником логики для членов кружка. Осознание Зиновьевым неподъемного характера поставленной цели развернуло его интересы в сторону современной на то время математической логики. Грушин и Мамардашвили тоже отказались от проекта содержательной логики и вернулись к традиционному диалектическому мышлению. Георгий Щедровицкий оказался единственным участником логического кружка, который не перестал верить в возможность создания новой советской логики, результатом чего стало переформатирование кружка и возникновение методологии.

Теория мышления и содержательно-генетическая логика.

Первая исследовательская программа ММК (1952/1957 - 1964)

В данном контексте наиболее значимы два принципиальных момента устройства семинаров ММК: 1) вынесение идеального содержания «на доску» (объективация), осуществлявшаяся в ходе коллективного обсуждения; 2) признаваемое всеми

лидерство Г. П. Щедровицкого как основание для задания «генеральной линии» разворачивания содержания и преодоления конфликтных ситуаций.

Вячеслав Марача

МЛК и ММК имеют одну и ту же дату рождения. В 1952 году, со времени знакомства первых участников кружка, начинается реализация первой исследовательской программы. Но представлениях отдельных участников кружка события его становления выглядели по-разному, иногда совершенно до неузнаваемости.

Философия раннего Зиновьева двигалась по траектории от формальной к математической логике, а диалектика в диссертации о Марксе была лишь мимолетной увлеченностью. Грушин представлял себе логику как историю становления научного мышления, оставаясь вдалеке от разрывающих советское академическое пространство споров о новой логике. Мамардашвили, ученик Ойзермана, прошел этапы марксисткой и экзистенциальной диалектики, и завершил свой путь в диалектике христианства. Ни Зиновьев, ни Грушин, ни Мамардашвили никогда не были участниками Московского методологического кружка. Все трое с момента основания и до самого распада были членами МЛК.

Щедровицкий, формально состоявший в логическом кружке с момента присоединения к Зиновьеву, уже содержательно, в своих мыслях, пребывал в ММК. Поэтому не должно удивлять наше намеренно провокационное суждение о том, что МЛК и ММК родились в одном году и длительное время сосуществовали параллельно. Наоборот, лишь такой угол зрения позволяет рассмотреть запутанную и сложную историю кружков в ее полноте, без упрощения и схематизации «на досках».

В том случае, если 1952 год будет принят в качестве точки отсчета МЛК и ММК, то где будет поставлена финальная точка логического кружка? Ладенко и Пископпель были единственными, кто назвал конкретное время, а именно 1957 год. Правда нужно уточнить, что Ладенко, как мы помним, считал, что в 1957 году закончилась институализированная жизнь логического кружка на философском факультете МГУ, но кружок продолжил работать в неформальном статусе и дальше. Временем же распада МЛК Ладенко называл 1958 год, а главным триггером этого события послужил его, Ладенко, уход из кружка. Ранее было сказано, что это событие никак не может считаться причиной распада Логического кружка. А вот переход от официального к неофициальному статусу кружка для этой цели подходит гораздо больше. Пископпель тоже называет дату 1957 год, но не связывает ее с прекращением работы кружка на кафедре логики. Мотивом для распада МЛК, по мнению Пископпеля, было ухудшение личных отношений между членами кружка. Об этом же пишет, но не называя конкретной даты, и Садовский.

В этом случае, если принять версию событий в изложении Пископпеля и Садовского, нужно выяснить, во-первых, был ли разлад в кружке между всеми его членами, или же имело место охлаждение отношений между конкретными, возможно двумя, участниками. Во-вторых, когда станет ясно, между кем из участников произошел разрыв, важно понять, какое фактическое событие стало тому причиной.

Из истории кружка нам известно, что Грушин и Мамардашвили покинули МЛК добровольно и без ссор. Иначе сложились отношение в кружке между Зиновьевым и Щедровицким. Оба претендовали на лидерство, оба радикально по-разному видели пути его развития. В предыдущей части об этом рассказано подробно, поэтому достаточно перейти к главному вопросу - какое фактическое основание стало причиной распада МЛК в 1957 году? Слишком было бы просто свести это событие до личного конфликта Щедровицкого с Зиновьевым. За личным конфликтом был профессиональный. Два философа разошлись не из-за личных обид, о по глубоким идейным основаниям. Именно идейное разномыслие лидеров МЛК привело к известному исходу. Но если для Зиновьева, Грушина и Щедровицкого в 1957 г. история членства в кружке закончилась, то для Щедровицкого все только начиналось. Уже к 1957 году у него не только был замысел создания нового кружка, но и его идея - построение содержательно-генетической логики. К этому времени вокруг Щедровицкого появились новые соратники, сопровождавшие его как минимум до середины шестидесятых готов. Таким было рождение первой исследовательской программы Московского методологического кружка.

Однако мы еще не выяснили, какое фактическое событие было декларацией, точнее, целой программой, нового кружка под уже единоличным лидерством Щедровицкого. Почти все писавшие о МЛК и ММК этот пункт обходят молчанием. Даже формулировка такого вопроса практически всегда отсутствует. Один лишь Садовский точно определил это событие: речь идет о первых публикациях Щедровицкого, где впервые в профессиональном академическом пространстве публично прозвучала идея создания новой логики. Таким образом, главное событие, послужившее причиной распада МЛК и возникновения ММК, по наш взгляд, стало состояло в публикации первой исследовательской программы методологического кружка. Это главный тезис этой части данного исследования, который еще нужно будет обосновать и доказать.

В то же время, не менее важно понять, в какой из публикаций первого периода ММК идеи, впервые изложенные в 1957 году, получили свое классическое воплощение. Мы считаем, что первая исследовательская программа методологии была реализована в кандидатской диссертации Георгия Щедровицкого, защищенной в Педагогическом институте им. Г. Плеханова в 1964 году.

Итак, общая схема реализации первой исследовательской программы ММК объективно прослеживается через конкретный набор публикаций, а именно: первую статью Щедровицкого «“Языковое мышление” и его анализ», опубликованную в первом номере «Вопросов языкознания» за 1957 г., первую статью Щедровицкого в соавторстве с Никитой Алексеевым «О возможных путях исследования мышления как деятельности», изданную в 1957 г. в третьем номере Докладов Академии педагогических наук РСФСР, и имевшую продолжение под тем же названием в Докладах АПН РСФСР 1958 (№ 1,4), 1959 (№ 1, 2, 4), 1960 (№ 2, 4, 5, 6), 1961 (№ 4,5) и 1962 (№ 2, 3, 4, 5, 6) годов, диссертацию Щедровицкого на соискание степени кандидата философских наук «“Языковое мышление” и методы его исследования» (1964). Анализа этих публикаций вполне достаточно, чтобы получить объективное и полное представление о проекте содержательно-генетической логике и методологической теории мышления.

Впрочем, к этому списку публикаций Щедровицкого нужно присоединить одну забытую, но принципиально важную для понимания первой исследовательской программы ММК, статью Зиновьева «Об одной программе исследования мышления», опубликованной в тех же Докладах АПН РСФСР, во втором номера за 1959 год.

Анализ статьи «“Языковое мышление” и его анализ» и диссертации «“Языковое мышление” и методы его исследования» достоин отдельной публикации, здесь же все внимание будет сосредоточено на первой публичной научной дискуссии между Зиновьевым и Щедровицким, произошедшей на платформе журнала «Доклады АПН РСФСР».

Можно не сомневаться в том, что эта тихая интеллектуальная война между Зиновьевым и Щедровицким прошла для современников абсолютно незамеченной. Важную роль тут сыграло скорее не то, что «Доклады АПН РСФСР» были узкоспециализированным изданием, а то, что эти «Доклады» не обладали научным статусом, сравнимым, например, с «Вопросами философии», «Вопросами психологиями» или теми же «Вопросами языкознания». Дискуссия логика и методолога на шестьдесят лет была погребена архивах.

Воскрешение дискуссии Зиновьева со Щедровицким, кроме своей основной функции, решает еще и задачу осмыслить разрыв между МЛК Зиновьева и ММК Щедровицкого. Наверное, наиболее симптоматичным проявлением интересующего нас раскола может служить одно действие, совершенное основателем методологии. Своими публикациями 1957 г. Щедровицкому удалось перехватить инициативу в кружке и одновременно включиться в актуальную повестку советской философии эпохи Хрущева. Новые тенденции в советских школах мышления только формировались, а существующий диамат и истмат становился все более рыхлым и аморфным. Щедровицкий и его новый круг единомышленников вовремя осознали, что включиться в научную повестку означает волевое решение ее формировать. Ильенков только готовил к печати свою первую монографию с обновленной материалистической диалектикой, Зиновьев после защиты диссертации прервал свое увлечение им же придуманной содержательной логикой, поскольку хорошо понимал, что создавать логику с нуля есть удел дилетантов. Быть лидерами своего поколения Ильенкову и Зиновьеву было сложно, ни один из них не был на хорошем счету в Институте философии, особенно после скандала с тезисами Коровикова и Ильенкова (1954 - 1955) и не меньшим скандалом с защитой кандидатской диссертации Зиновьева (1954). В этом отношении Щедровицкий пребывал в тихой гавани, в равной мере далекий от перспектив работы как в Институте философии, так и на философском факультете МГУ. В отличие от старших своих коллег, уже защитившихся и потому хорошо известных в кругу московских философов, Щедровицкому еще предстоял долгий путь к защите. В 1964 году его мечта исполнилась: Щедровицкий стал кандидатом философских наук. Выполнив свою «программу минимум» в академической науке, глава методологического кружка стал все больше отдалятся от своих бывших друзей времен обучения в МГУ и начал приближать к себе людей, максимально далеких от философии.

Но в том далеком 1957 году, когда до защиты диссертации оставалось долгих семь лет, Щедровицкий сделал шаг, на годы вперед определивший ход его жизни. Синтез теории и практики он усмотрел в соединении теории мышления в логике и психологии с марксистско-ленинской теорией деятельности. Программная статья «О возможных путях изучения мышления как деятельности», написанная в соавторстве с Алексеевым, несмотря на явно вымученное название, в своем содержании была предельно прозрачна, что выгодно отличало ее от публикаций Щедровицкого начиная с середины 1960-х годов. Мы далеки от мысли, чтобы сводить отсутствие в статье путанных мыслей только к авторскому таланту Алексеева, но фактом остается то, что написанное Щедровицким в соавторстве читается понятней и легче, чем в том случае, когда он оставался с русским языком один на один. Можно также предположить, что среднее и позднее творчество Щедровицкого, перенасыщенное разнообразными моделями и схемами, возникло как раз с той целью, чтобы сбалансировать в подобных публикациях соотношение языка и мышления. Современная российская методология строго следует этой традиции.

В структуру программной статьи встроены три основных темы: теория мышления, техника мышления и приемы мышления. Начнем анализ с предложенного авторами общего наброска теории мышления. Мышление, в толковании Алексеева и Щедровицкого, существует либо в статике, как раз и навсегда закрепленное знание, имеющее свои неизменные законы и правила, либо же мышление находится в динамике, а значит наличие в нем знания есть никогда не завершающийся процесс.

Мышление можно рассматривать в двух различных аспектах: во-первых, как образ определенных объектов, как фиксированное знание, во-вторых, как процесс или деятельность, посредством которой этот образ формируется, а затем используется. (Alekseev & Scedrovickij 1957)

По мнению двух молодых советских философов, до настоящего времени четкого разграничения между двумя этими аспектами рассмотрения мышления так и не произошло. При этом они готовы признать, что «в скрытой форме это различие намечалось в истории науки уже давно и, фактически, в различных исследованиях всегда то один, то другой из этих аспектов становился основным предметом изучения, все же достаточно четкого, последовательного и осознанного различия деятельности мышления и фиксированного знания так и не было выработано, а поэтому не были выработаны и исходные понятия, которые могли бы лечь в основу всех дальнейших исследований этих двух аспектов как таковых» (Alekseev & Scedrovickij 1957). Но поскольку всю науку, в ее исторической разрезе и в современном состоянии проанализировать сразу и полностью невозможно, то Щедровицкий с Алексеевым сужают угол рассмотрения мышления только до формальной логики, внутри которой специалистами этой науки тоже осталась не замечена двухаспектность мышления, вследствие чего на логику воздействует набор скрытых предпосылок, в которых утверждается неизменность и полнота уже существующего в мышлении знания. К тому же, уже в таком заранее утверждаемом и утвержденном знании, если придерживаться установленных в логике правил, заранее готов способ поиска ответа на вопрос о том, какое суждение в мышлении соответствует истине, а какое - нет.