Теория перевода

Но вдруг в процесс коммуникации попадает человек иной культуры, который в лучшем случае из текста понимает, что референтом высказывания был мост. Следуя от знака к понятию, а затем далее к предмету реальной действительности, которую он должен себе представить, читатель попадает в область денотата понятия мост. Он представляет себе класс мостов. Если в тексте не последует никаких уточнений дифференциальных признаков именно данного объекта, то в его представлении речевое произведение окажется связанным с денотатом: он будет понимать, что речь идет об одном из мостов, об одном предмете из класса ему подобных, и сам будет наделять его дифференциальными признаками согласно собственному представлению о классе и возмож ных особенностях различных входящих в класс подклассов и индивидуальных объектов, т.е. тождества референции для автора речевого произведения и его получателя в этом случае не произойдет. Коммуникация окажется тождественной в лучшем случае на уровне некоего класса или подкласса объектов, т.е. денотата.

Это наглядно, в буквальном смысле слова, показывает пример русской Красной шапочки. Французская Красная шапочка, персонаж сказки Перро, одета в красный капюшон. Попав в русскую культуру, она оказывается одетой на иллюстрациях к сказке, на конфетных обертках либо в красный фригийский колпак, либо еще в какую-нибудь шапочку, но не в капюшон. Референт речевого произведения Перро, конкретный объект с определенным набором дифференциальных признаков превращается благодаря переводческой генерализации понятия в один из объектов некоего множества, т.е. в денотат, которому приписываются иные дифференциальные признаки, соответствующие представлениям получателя переводного речевого произведения, в данном случае художника, о том, какая именно шапочка могла быть на девочке. Зная, что сказка французская и что фригийский колпак -- один из символов современной Франции¹, художник рисует себе соответствующий образ героини, который и воспроизводит затем в графической форме.

Далеко не всегда референция исходного текста совпадает с референцией высказывания перевода. Автор, строя свое речевое произведение, как правило, имеет в виду конкретный объект, переводчик же, если речь не идет о единичном предмете либо о том предмете, который хорошо ему известен или находится в поле его непосредственного восприятия, идет от знака через понятие к денотату. Он выбирает один объект из возможного в данном случае множества, приписывает ему определенные дифференциальные признаки и далее оперирует именно им как референтом.

Именно таким образом -- от частного, конкретного, к общему, а затем к новому частному -- и строится механизм семантического преобразования при переводе.

Для теории перевода различение понятий денотат и референт оказывается весьма важным, так как помогает более точно представить себе сам механизм переводческого преобразования. И не только потому, что в переводе один и тот же предмет (рефе-рент) может быть представлен разными по содержанию понятиями, как показывал Бархударов, объясняя принцип гипо-гиперо-нимических преобразований. Прежде всего потому, что позволяет понять, что в переводе часто происходит подмена референта, что референтами исходного высказывания и высказывания перевод-ного оказываются разные предметы, являющиеся в то же время ценотатами одного и того же понятия или аналогичных концептов.

В переводе постоянно коррелируют категории общего и част-ного: переводчик через общий объективный смысл знаков стре-мится проникнуть в индивидуальный субъективный смысл, кото-рый приписывает знаку автор конкретного речевого произведения. В то же время переводчик, называя предметы, уже обозначенные автором, нередко абстрагируется от конкретного предмета в силу того, что может лишь представить его, и говорит о нем как о классе. Исключение составляют ситуации, когда предмет речи находится в непосредственном ощущении автора исходного сооб-цения, переводчика и получателя переводного текста.

§7. Объективное и субъективное в переводе

Вряд ли стоит отрицать, что многие потери при переводе но-сят объективный характер, что переводчик скован системными межъязыковыми расхождениями, асимметрией культурных реа-кций, стилистическими нормами и т.п. Эти и другие столь же объективные факторы, влияющие на степень переводимости, тра-диционно изучаются наукой о переводе. Но только объективными факторами не исчерпываются потери при переводе. Точнее, не только объективные факторы влияют на переводческий выбор. В не меньшей степени этот выбор предопределен субъективными факторами, а именно способностью конкретного индивида -- переводчика расшифровать то, что зашифровано автором в тексте оригинала, т.е. расшифровать выбор автора, и этот выбор простирается в трех сферах: реального (описываемые в тексте оригинала предметы реальной действительности в их взаимосвязях и с социально закрепленными прямыми и метафорическими значениями), идеального (представления автора текста о значениях этих предметов и их взаимосвязях, его впечатления о них, эмоции, связанные с ними; эти представления, впечатления и эмоции могут не иметь постоянного характера, они могут возникнуть лишь в какой-то момент [вдохновение?] и не выводиться закономерно из всего творчества и мировоззрения автора) и знакового (речевые формы, избранные для отображения, но не реального, а идеального, т.е. формы текста, избранные автором исходя из индивидуального представления об их семиотической и эстетической значимости). Нередко в теории перевода обосновывались способы межъязыковых преобразований для описания на языке перевода тех реальных предметов, что фигурировали в тексте оригинала, а не тех идеальных сущностей, которые в действительности представлены в тексте оригинала. Идеал перевода при этом понимался как некое почти зеркальное отражение чужой действительности, а не того идеального мира, в котором эта действительность играет второстепенную роль. Такой перевод может иметь определенную ценность как этнографический документ, но оказывается пустым с точки зрения отражения его идеальной сущности. Не следует полагать, что отражение идеальной сущности текста имеет значение лишь в художественном переводе. Напротив, и в научном переводе или, точнее, в переводе научных текстов, который часто и по многим параметрам противопоставляется художественному переводу, идеальная сущность оказывается важнее реальной. Здесь уместно вспомнить об известном споре о том, чей перевод лучше -- переводчика-профессионала, образованного филологически и не имеющего глубоких специальных знаний, или специалиста, прекрасно разбирающегося в предмете и владеющего в большей или меньшей степени языком оригинала и языком перевода. Переводчик-филолог будет переводить текст, пытаясь расшифровать заключенную в нем идеальную сущность, т.е. авторское видение реального предмета. Специалист же, продираясь сквозь дебри речевых форм иностранного языка и обнаружив там очертания предмета, будет стремиться сразу же описать этот предмет в силу своих профессиональных представлений о нем. А в этом случае велика вероятность того, что идеальная сущность предмета, т.е. то, что хотел сказать о предмете автор оригинального текста, будет подменено иной идеальной сущностью, той, которую создаст специалист-переводчик не только, а иногда и не столько на основании текста оригинала, сколько на основании собственного понимания предмета. Кто из устных переводчиков не попадал в ситуацию, когда в беседе профессионалов ведущие переговоры специалисты не дослушивают перевод до конца и начинают отвечать собеседнику, домыслив часть его слов в силу хорошего знания предмета. Часто это «речевое прогнозирование» оказывается удачным. Но нередки и случаи ложной догадки. И здесь на помощь приходит переводчик, пытаясь распутать сложный узел из высказанного и домысленного. А если в качестве переводчика выступает специа-лист? Не будет ли он домысливать не совсем точно понятый оригинальный текст, не подменит ли он своим представлением о предмете представление о нем автора оригинального текста? Различение реального, предметного, и идеального в переводе чрезвычайно важно. Взгляд на перевод как на отражение идеального позволяет иначе взглянуть на многие извечные проблемы теории перевода, а именно на проблемы переводимости и адекватности, вольного и буквального в переводе, проблему реалий и многое другое. Но уяснение идеальной сущности, заключенной в тексте оригинала, представляется весьма затруднительным. Современная теория перевода не располагает сколько-нибудь эффективными методами для решения этой задачи. Нельзя согласиться с тем, что теория перевода не уделяла должного внимания проблеме понимания¹, она научила переводчиков находить соответствия предметам одной культуры в другой культуре, устанавливать межкультурные аналогии и избирать средства для их обозначения средствами языка перевода. Так, денотативная модель показывает нам, что если мы перевозим хрупкие, легко бьющиеся предметы и пишем при этом на коробке «Осторожно: стекло!», то, поняв предметную ситуацию, при переводе этого предостережения на французский язык мы используем узуальную форму «Fragile», несмотря на полное отсутствие семантической аналогии между речевыми конструкциями. Семантическая модель перевода поможет понять семантическую структуру английского слова student и выбрать соответствующий эквивалент русского языка для перевода в зависимости от того, идет ли речь о юноше или о девушке, об учащемся средней школы или высшей и т.п. И в том и в другом случае сообщение о предметной ситуации будет передано. Что же касается идеальной сущности высказывания, то ее дешифровка, т.е. понимание, еще не нашла должного отражения в науке о переводе.

§8. Эквивалентность и адекватность, верность и точность

В современной теории перевода, стремящейся отойти от использования недостаточно точных, неоднократно критиковавшихся терминов, характеризующих перевод таких, как «точность» и «верность», наряду с термином «эквивалентность» широко используется термин «адекватность». Интересно, что термины «эквивалентность» и «адекватность» оказываются этимологически связанными, так как восходят к одной латинской форме aequи -- равно, одинаково, так же.

Что же означает понятие адекватности перевода, какую роль оно может сыграть в теории перевода, в чем отличие категории эквивалентности от категории адекватности?

По всей вероятности, понятие адекватности перекочевало в теорию перевода из теории познания, где термином «адекватное» обозначается верное воспроизведение в представлениях, понятиях и суждениях объективных связей и отношений действительности. Для теории перевода в качестве такой действительности выступает оригинальный текст как стройная система связей и отношений между составляющими его элементами. Задачей же перевода является верное воспроизведение этой системы связей и отношений средствами другого языка. Что же предполагает верное воспроизведение подлинника (что термин верный широко используется в зарубежной теории перевода для обозначения того же понятия, что и адекватный, ср. франц. fidиle)! Расшифровка определения верный через синонимы соразмерный, соответствующий, правильный, точный мало что может добавить к знанию о том, каким должен быть текст перевода по сравнению с текстом оригинала. Пожалуй, только определение соразмерный подсказывает нам, что текст перевода не должен ни превышать текст оригинала, ни быть короче его, хотя совершенно очевидно, что данное требование достижимо лишь относительно. Что же касается определения соответствующий (чему?), правильный (по оценке кого?), точный (?), то они достаточно абстрактны, хотя и употребляются довольно часто по отношению к переводу.

Категория «верности» еще в античный период ассоциировалась с буквальным переводом. Достаточно вспомнить Горация и его известное высказывание «Nec verbum verbo curabis reddere fidus interpres», получившее впоследствии так много интерпретаций. Сколько раз критики перевода задавали вопрос: «Кому должен быть верен переводчик? Автору оригинала? Тексту оригинала? Или читателю, доверяющему ему и наивно полагающему, что перевод -- это то же самое, что создал Автор, только... на другом языке? Само определение верный представляется достаточно расплывчатым. Что такое верный"! Заслуживающий доверия? Неизменно придерживающийся чего-либо? Не вызывающий сомнений в своей надежности? Соответствующий истине? Точный и безошибочный? Неизменный? Хотелось бы, чтобы перевод обладал всеми этими качествами. Но, увы, реальный перевод лишь отчасти заслуживает доверия, лишь частично придерживается подлинника, всякий раз вызывая сомнения в своей надежности. Иначе говоря, применение определения верный к переводу оказывается прекрасной метафорой, но не точным термином теории, Пожалуй, сегодня определение верный по отношению к переводу, скорее, является категорией исторической, позволяющей глубже шять такое яркое явление в переводческой практике прошлого, как «прекрасные неверные».

Столь же расплывчатым оказывается определение точный по отношению к переводу. Это заставило исследователей искать иное юво для определения основного искомого качества перевода. В целом ряде работ по теории перевода, -- отмечал A.B. Федо-ов, -- усиленно подчеркивалась относительность понятия "точ-ости". Понятие это было взято под сомнение. Даже слово "точ-ость" в применении к художественному переводу стало реже потребляться в нашей художественной литературе последних де-ятилетий. В этом нашел выражение верный в своей основе принцип отказа от попыток устанавливать какие-либо абсолют-ные соответствия между разноязычными текстами, оперировать какими-либо величинами, взвешивать и измерять. Вместо слова 'точность" и выдвинулся термин "адекватность", означающий "соответствие", "соотнесенность", "соразмерность". Есть, однако, возможность заменить этот иностранный термин русским рловом "полноценность", которое в применении к переводу означает: 1) соответствие подлиннику по функции (полноценность передачи) и 2) оправданность выбора средств в переводе»¹. Стараясь уточнить понятие полноценности (адекватности) Перевода, Федоров формулирует более развернутое определение: «Полноценность перевода означает исчерпывающую передачу смыслового содержания подлинника и полноценное функцио- нально-стилистическое соответствие ему.

Полноценность перевода состоит в передаче специфического для подлинника соотношения содержания и формы путем воспроизведения особенностей последней (если это возможно по языковым условиям) или создания функциональных соответствий этим особенностям. Это предполагает использование таких языко- вых средств, которые, часто и не совпадая по своему формальному характеру с элементами подлинника, выполняли бы аналогичную смысловую и художественную функцию в системе целого»².

Федоров ставит знак равенства между понятиями полноценности и адекватности. Адекватность для него -- это всего лишь иностранный термин, который, согласно правилам художественного редактирования текста, лучше заменить словом родного языка. Однако от такой замены проблема не становится более ясной. Напротив, уподобление адекватности перевода его полноценности, предложенное Федоровым, ставит новые вопросы.

Прежде всего, для того чтобы оценить правомерность данного тождества, обратимся к определениям прилагательных адекватный и полноценный в лексической системе русского языка.

Прилагательное адекватный означает «вполне соответствующий, совпадающий», а прилагательное полноценный -- «обладающий в полной мере необходимыми признаками, качествами»¹. Как видно из этих определений, прилагательные полноценный и адекватный различаются прежде всего тем, что первое дает качественную оценку чему-либо безотносительно к другим предметам и явлениям, в то время как второе непременно предполагает сравнение, соотнесение одного явления с другим, не определяя их качеств. Эти различия отчетливо проявляются в сочетаемости данных слов с другими. Так, можно сказать полноценная валюта, полноценный диплом, полноценный продукт, полноценное произведение, полноценный летчик и т.п. Вряд ли эти имена можно опреде лить прилагательным адекватный. У прилагательного адекватный оценочное значение отсутствует. В самом деле, трудно с уверен-ностью сказать, несут ли отрицательную или положительную опенку такие терминологические словосочетания, как адекватные меры, адекватные ответные действия, довольно часто использующиеся в политической речи. Даже бытовые высказывания адекватное/неадекватное поведение не несут в себе ярко выраженного оценочного значения. Слово адекватность представляет в данном случае некоторый эвфемизм по отношению к прямо оценочным высказываниям. Отсутствие возможности соотнесения и сравнения объектов, которая необходима любой теории перевода, заставляет отказаться от термина «полноценный» по отношению к переводу Вместо него возникает новое, более соответствующее задачам теории перевода определение -- равноценный. В.Н. Комиссаров вводит категорию коммуникативной равноценности в само определение перевода. «Перевод, -- пишет он, -- это вид языкового посредничества, при котором на другом языке создается текст, предназна ченный для полноправной замены оригинала в качестве коммуникативно равноценного последнему»². Предложенное определение, по мнению этого исследователя, «охватывает все переводы, хорошие и плохие, и позволяет отграничить перевод от других видов языкового посредничества, не предназначенных для этой цели»³. В этом определении утадьгеаются те же признаки перевода, что и в приведенном выше определении полноценности, данном Федоровым, хотя использована иная терминология. Для Федорова главным свойством перевода оказывается функциональное соответствие текста перевода тексту оригинала. Комиссаров пользуется более широкой формулировкой коммуникативной равноценности. В то же время в определении Федорова есть одно важное, на мой взгляд, уточнение, касающееся оправданности выбора средств в переводе. Это положение вновь заставляет нас обратиться к категории адекватности.

В русском языковом сознании слово адекватность закрепилось за отношением между какими-либо действиями субъектов и ситуациями, в которых эти действия реализуются, либо действиями и ожидаемыми от них результатами, действиями и нормами поведения и т.п. Но адекватными не могут быть объекты по отношению друг к другу.

При системном подходе к переводу распространение понятия адекватности на перевод обращает нас к тем свойствам перевода, которые проявляются в его взаимодействии с окружающей средой. Адекватность перевода предполагает его соответствие тем ожиданиям, которые возлагают на него участники коммуникации, а также тем условиям, в которых он осуществляется. Категория адекватности является главным образом характеристикой не степени соответствия текста перевода тексту оригинала, а степени его соответствия ожиданиям участников коммуникации. В качестве последних могут выступать оба участника коммуникации, как автор исходного текста, так и получатель сообщения в переводе. Адекватность такого уровня можно наблюдать, в частности, в устном переводе, когда исходный текст изначально создается для перевода, а условия перевода и характер его протекания определены заранее. Оба коммуниканта считают перевод адекватным, если коммуникация оказывается успешной, т.е. если задачи коммуникации решены. При этом ни тот, ни другой коммуникант не сомневаются в том, что речевое произведение, созданное переводчиком, эквивалентно исходному. В этом случае срабатывает так называемая «презумция коммуникативной равноценности», которая возникает у коммуникантов каждый раз, когда текст создается как перевод и используется в качестве перевода.

Тем не менее адекватность как свойство перевода в большей степени ориентирована на получателя сообщения, созданного переводчиком. Во всех случаях, когда переводу подлежит текст, создававшийся «для внутреннего потребления», т.е. как речевое произведение, перевод которого изначально не предполагался, адекватность оказывается всецело ориентированной на получателя переводной продукции. Именно он определяет степень коммуникативной равнозначности оригинала и перевода, необходимую ему для решения задач комуникации. Поэтому некоторые исследователи считают необходимым разграничить разные уровни адекватности. Так, Ю.В. Ванников предлагает различать прежде всего семантико-стилистическую адекватность, которая определяется «через оценку семантической и стилистической эквивалентности языковых единиц, составляющих текст перевода и текст оригинала», и функциональную (прагматическую, функционально-прагматическую), которая «выводится из оценки соотношения текста перевода с коммуникативной интенцией отправителя сообщения, реализованной в тексте оригинала»¹. Кроме того, учитывая потребности информационной практики, в которую вовлекается и перевод, он видит необходимость выделить особый тип адекватности, а именно «дезидеративную адекватность», которая оказывается всецело ориентированной на запросы получателя переводной продукции. «С позиции семантико-стилистической теории адекватности такие виды обработки текста не должны считаться переводами, -- отмечает исследователь. -- На самом же деле, если они правильно передают требуемый аспект информации, заключенный в иноязычном тексте, т.е. реализуют коммуникативную установку, инициируемую получателем, их следует признать полноправными переводами, отличающимися от других "собственно переводов" типом своей адекватности»². К этому типу адекватности по сути дела исследователь относит такие виды информационной обработки текста, как выборочный перевод, реферирование, аннотирование, просмотровое чтение и т.п., которые сближаются с переводом тем, что оперируют исходными текстами на одном языке и производят тексты на другом, т.е. имеют тот же механизм, что и перевод.

Наконец, последней разновидностью адекватности оказывается так называемая «волюнтативная» адекватность, которую исследователь усматривает в переложениях. Она определена как волюнтативная в силу того, что в этом случае активно проявляется собственная коммуникативная установка переводчика. Автор данной типологии полагает, что все эти различные виды перевода, предполагающие различный уровень близости текста перевода тексту оригинала, объединены между собой тем, что являются фактами двуязычной коммуникации при посредничестве переводчика.

В рассмотренной выше концепции понятие адекватности полностью покрывает собой все типы соответствия между текстом оригинала и текстом перевода. В этом случае понятие эквивалентности оказывается просто излишним. Иначе говоря, понятие адекватности поглощает понятие эквивалентности. Но такой функциональный подход к установлению степени соответствия исходного речевого произведения и его перевода, опирающийся на коммуникативные установки трех участников коммуникации (автора оригинального текста, получателя текста перевода, т.е. «заказчика», и самого переводчика), выводит за рамки интересов теории перевода «таинство» переводческой кухни, его операции по максимально полному перевыражению всей системы смыслов, заключенной в тексте оригинального речевого произведения. По сути, функционально допустимыми оказываются любые формы межъязыкового посредничества независимо от того, насколько эквивалентен текст, порождаемый в процессе таких операций, тексту перевода. С таким расширенным пониманием перевода трудно полностью согласиться. Сведение всех разновидностей межъязыкового посредничества к переводу чрезмерно расширяет и размывает рамки самого объекта, что уводит теорию перевода на слишком зыбкую почву. В этой концепции привлекает то, что различение типов адекватности позволяет нам вновь ввести перевод в круг основных составляющих коммуникативного акта. Не следует забывать, что комуникативный акт -- это не только участники коммуникации, но и само сообщение, система смыслов в словесном обличий. Именно установка на сообщение вновь возвращает нас к категории эквивалентности, ведь при всей важности коммуникативных установок на отправителя исходного сообщения, получателя текста перевода и самого переводчика не менее значимыми являются тексты, порождаемые в процессе этого акта коммуникации, и отношение соответствия между ними.

Поэтому не менее верным представляется и такой взгляд на перевод, при котором максимальное совпадение между содержанием оригинала и перевода считается очевидным. В этом случае «хорошим», или «правильным», признается только эквивалентный перевод¹. В.Н.Комиссаров, полагая, что категория оценочности оказывается при таком подходе естественным признаком категории эквивалентности, предлагает вовсе вывести термин «адекватность» из научного оборота теории перевода². Исследователь исходит из положения теоретической концепции Федорова, уподоблявшего адекватность полноценности.

Но, как мы пытались показать выше, адекватность и полноценность суть разные понятия, и понятию адекватности в отличие от понятия полноценности оценочность не свойственна. Поэтому нет достаточных оснований для того, чтобы устранять термин «адекватность» из теории перевода. Он не является дублетом термина «эквивалентность», ни тем более таких понятий с неясным объемом, как «точность» и «верность». Термин «адекватность» обозначает особую категорию теории перевода. Его сосуществование с категорией эквивалентности не только допустимо, но и целесообразно. Однако для того, чтобы они могли существовать в пределах одной теории, следует четко разграничить их понятийные области. Во всяком случае при первом приближении к разграничению понятийных сфер адекватности и эквивалентности можно сделать вывод о том, что в переводе не все адекватно, что эквивалентно и не все эквивалентно, что адекватно.

Такой взгляд на категории адекватности и эквивалентности в известной степени совпадает с трактовкой различия между ними, предложенной А.Д. Швейцером. Этот исследователь отмечал несколько отличий одной категории от другой. Полагая, что обе категории имеют оценочный и нормативный характер, он видел первое их различие в том, что эквивалентность ориентирована на результаты перевода, на соответствие текста перевода определенным параметрам оригинала, в то время как адекватность связана с условиями протекания межъязыкового коммуникативного акта¹. «Иными словами, если эквивалентность отвечает на вопрос о том, соответствует ли конечный текст исходному, то адекватность отвечает на вопрос о том, соответствует ли перевод как процесс данным коммуникативным условиям»². Второе различие состоит в том, что эквивалентность предполагает максимально полную передачу «коммуникативно-функционального инварианта» оригинала, в то время как адекватность представляет собой некий компромисс, на который идет переводчик, жертвуя эквивалентностью для решения главной задачи. Такой главной задачей считается сохранение в переводе функциональных доминант исходного текста. Иначе говоря, адекватность имеет не максимальный, а оптимальный характер. Швейцер полагал, что категория адекватности выводится непосредственно из переводческой практики, так как в реальной жизни переводчик не всегда имеет возможность максимально полно передать всю систему смыслов, заключенную в исходном речевом произведении. Иногда, например в устном переводе, он вынужден сокращать сообщение, максимально «сжимая», компрессируя его, чтобы успеть за выступающим. В другом случае он изменяет функциональное значение исходного текста, когда требуется, например, только извлечь необходимую информацию из текста имеющего для адресата оригинала значение нормативного документа. «Отсюда вытекает, -- заклюмал исследователь, -- что требование адекватности носит не максимальный, а оптимальный характер: перевод должен оптимально соответствовать определенным (порой не вполне совместимым друг с другом) условиям и задачам»¹. При таком подходе адекватными можно считать и переводы, сделанные французскими мастерами «прекрасных неверных».

Таким образом, мы видим, что во всех теоретических концепциях происходит более или менее четкое разделение двух сфер: сферы речевых произведений и соотношения между ними и сферы условий коммуникации, речевой ситуации, коммуникативного акта в целом. У Федорова оба аспекта представлены как два необходимых требования к полноценному переводу. У Ванникова они составляют определенные уровни адекватности, у Комиссарова -- уровни эквивалентности, а у Швейцера определяются как адекватность и эквивалентность.

Несмотря на явные и неявные терминологические различия, мы обнаруживаем если не общий, то во всяком случае очень близкий подход к тому, между какими аспектами перевода уста-новливаются соответствия.

Понятия функций, функциональных различий речевых произведений, коммуникативных актов приямо или косвенно возникают во всех теориях соответствий. Причем в большинстве случаев эти теории опираются на функциональную структуру коммуникативного акта, предложенную Якобсоном. Его модель акта коммуникации оказывается если не универсальной, то во всяком случае доминирующей при определении критериев межъязыковых соответствий, устанавливаемых в переводе.

Провозгласив семиотическую сущность перевода, исследователи стремятся уложить свои критерии соответствий в довольно жесткие рамки трех типов отношений, в которые вступают языковые знаки с окружающей действительностью, а также между собой в речевой цепи, а именно прагматические, семантические и синтаксические отношения.

Швейцер не без оснований полагал, что для «анализа эквивалентных отношений при переводе более подходит типологическая схема Р. Якобсона, в которой выделены функции, отличающиеся друг от друга установкой на тот или иной компонент речевого акта. Это такие функции, как референтная или денотативная (установка на референт или «контекст»), экспрессивная -- эмо-тивная (установка на отправителя), конативная -- волеизъяви-тельная (установка на получателя), фатическая -- контактоуста-навливающая (установка на контакт между коммуникантами), металингвистическая (установка на код), поэтическая (установка на сообщение, на выбор его формы). В соответствии с этими функциями можно говорить об эквивалентности референтной, экспрессивной, конативной, фатической, металингвистической и поэтической»¹.

Но далее следовал неожиданный вывод о том, что «установление доминантных функций оригинала (референтной, экспрессивной, конативной, фактической, металингвистической или поэтической) определяется прагматикой текста -- коммуникативной интенцией отправителя и коммуникативным эффектом текста -- и предполагает наличие прагматической эквивалентности между оригиналом и переводом. Иными словами, прагматические факторы играют доминирующую роль как в иерархической модели уровней эквивалентности, так и в одномерной функциональной типологии эквивалентности»².

Возникают по меньшей мере два вопроса: откуда берется эта самая прагматика, состоящая в коммуникативной интенции отправителя и коммуникативном эффекте текста, т.е. в его воздействии на получателя, и почему эта прагматика определяет не только референтную, поэтическую, контактоустанавливающую и металингвистическую, но и экспрессивную и волеизявительную функции? Эти вопросы не проясняются, а, напротив, выделяются еще рельефней, когда исследователь стремится уточнить и пересмотреть категорию коммуникативной эквивалентности. Конкретизируя смысл, который вкладывается в понятие коммуникативного эффекта, он отмечает, что это понятие является одним из элементов следующей триады: 1) коммуникативной интенции (цели коммуникации); 2) функциональных параметров текста; 3) коммуникативного эффекта. Эти три категории соотносятся с тремя компонентами коммуникативного акта: 1) отправителем; 2) текстом; 3) получателем³. Экспрессивная и волеизъявительная функции, являющиеся неотъемлемыми частями функциональных параметров текста, оказываются продублированными в триаде, так как именно они создают коммуникативный эффект и задают коммуникативную интенцию.

Логический сбой происходит, на мой взгляд, из-за того, что прагматика, которая всему голова, предстает как составная часть сложного понятия переводческой эквивалентности.

Чтобы лучше понять взаимодействие функциональных параметров текста, прагматики текста и найти им место в общей теории эквивалентности и адекватности, обратимся к многоуровневым и функциональным моделям эквивалентности.

§9. Многоуровневые теории эквивалентности

В.Н. Комиссаров, анализируя категорию эквивалентности, справедливо отмечал, что «сопоставление переводов с их оригиналами показывает, что существует несколько типов эквивалентности, в каждом из которых разные части содержания исходного текста. Изучение уровней эквивалентности позволяет определить, какую степень близости к оригиналу переводчик может достичь в каждом конкретном случае»¹. Мы уже убедились в том, что реальные переводы соответствуют оригиналам в разной степени, оставаясь при этом именно переводами, а не иными видами межъязыкового посредничества. Попытка построить типологию эквивалентности, найти те ступени, которые ведут от минимально возможной к максимальной эквивалентности, а также установить объективную, обоснованную границу, отделяющую перевод от «неперевода», и приводит к теории уровней эквивалентности.

Наиболее известные теории уровней эквивалентности строятся на семиотических основаниях, точнее, на выделенных семиотикой трех типах отношений знака -- прагматическом, семантическом и синтаксическом.

Понятие многоступенчатого переводческого эквивалента приобретает достаточно четкие очертания в теории Г. Егера². Он приходит к понятию коммуникативной эквивалентности через понятие коммуникативной значимости, которая и составляет основу этого типа эквивалентности. Коммуникативная значимость текста оказывается его свойством вызывать определенный коммуникативный эффект. Она возникает из функций языковых знаков, которые связаны с семантическим, синтаксическим и прагматическим уровнями отношений. Эти отношения, согласно гипотезе Черри, в нормальной речевой коммуникации находятся в определенных иерархических отношениях: семантический уровень подчиняет себе синтаксический, и оба они подчинены прагматическому уровню. Внутри семантического значения различаются сигнификативное и денотативное. Таким образом, модель переводческой эквивалентности, отражающая иерархию отношений языковых знаков, выстраивается в следующих четырех уровнях:

-- прагматический (для чего говорить);

-- семантический 1 (денотативный) (о чем сказать);

-- семантический 2 (сигнификативный) (как сказать);

-- синтаксический (как расположить элементы высказыва

Полная эквивалентность, или собственно эквивалентность, между текстом оригинала и текстом перевода достигается тогда, когда на всех четырех уровнях значения ИТ инвариантны значениям ПТ.

Данная концепция, и особенно идея о доминирующей функции прагматических отношений, подчиняющей себе все другие типы, была проддержана многими исследователями. Швейцер утверждал, что «прагматический уровень занимает высшее место в иерархии уровней эквивалентности. В этой иерархии существует следующая закономерность: каждый уровень эквивалентности предполагает наличие эквивалентности на всех более высоких уровнях»¹.

Прагматический уровень эквивалентности, возведенный в ранг главного, высшего, составляет то необходимое коммуникативное ядро, без которого эквивалентность не может быть достигнута. Прагматическое значение составляет некий минимум инвариантности, по достижении которого уже оказывается возможным говорить о переводе.

Рассмотрим гипотетическую речевую ситуацию. Переводчик сопровождает в аэропорту иностранца, не понимающего по-русски. Их цель -- встретить зарубежную делегацию. Переводчик слышит интересующее его и его клиента сообщение о том, что самолет, в котором летят те, кого они ждут, приземлился: «Произвел посадку самолет авиакомпании "Эр-Франс", совершавший рейс № 2332 из Парижа». Переводчик может перевести данное высказывание полностью, так как оно не содержит каких-либо элементов, трудных для перевода. Но вполне возможно, что он просто скажет: «Зa y est, on a atterri». В этом случае на всех уровнях, расположенных ниже прагматического, подобия значений в оригинальном тексте и в тексте перевода не отмечается. Но получателю переводного сообщения не важно, что на языке оригинала сообщение было передано в клишированной форме, в которой использованы единицы выражения, принадлежащие официальной речи. Переводчик же использовал формы выражения, свойственные разговорной речи. Ему также не важно, что предметная ситуация, в которой фигурируют самолет, владеющая им авиакомпания, рейс, не воспроизведена в тексте перевода и что переводчик местоимением on обозначил нечто неопределенное -- то ли самолет, то ли делегацию, которую они ждут. Ему также безразлично, что в тексте перевода существительное посадка преобразовано в глагол a atterri, равно как и то, что во французском высказывании грамматический субъект стоит перед глаголом, а в оригинальной русской -- после. Для него главное в том, что ожидаемое им действие произошло. Иначе говоря, цель коммуникации -- сообщение о свершении ожидаемого события -- достигнута. Возникает, правда, вопрос о том, можно ли считать высказывание переводчика переводом услышанного им сообщения. Или же здесь мы сталкиваемся с какой-либо иной формой межъязыковой коммуникации, близкой переводу, но все же не с переводом? Или же переводы могут различаться степенью эквивалентности, оставаясь все же переводом?

Разделив двуединый процесс перевода на два этапа и вычленив соответствующие единицы на каждом из двух этапов, а именно единицу декодирования и единицу репродукции, мы можем сосредоточить внимание на этапе репродуцирования текста в переводе и установить, каким образом достигается эквивалентность фрагментов текстов оригинала и перевода.

Для этого обратимся вновь к некоторым теориям эквивалентности, построенным в виде уровневых моделей, и вспомним модель, которая легко выводится из рассуждений Егера.

Швейцер предлагает уровневую модель эквивалентности, в которой прагматический уровень также доминирует над всеми остальными. По мнению Швейцера, «прагматический уровень, охватывающий такие жизненно важные для коммуникации факторы, как коммуникативная интенция, коммуникативный эффект, установка на адресата, управляет другими уровнями. Прагматическая эквивалентность является неотъемлемой частью эквивалентности вообще и наслаивается на все другие уровни и виды эквивалентности»¹. Швейцер представляет иерархию уровней эквивалентности в виде следующей таблицы:

Нетрудно заметить, что построенная Швейцером уровневая модель эквивалентности практически ничем не отличается от модели Егера. Она лишь перевернута, но это не меняет сути отношений, устанавливаемых исследователями между оригинальным речевым произведением и его переводом. В ней обнаруживаются те же три основных уровня, построенных на трех основных типах отношений языкового знака: прагматический, семантический, синтаксический. Так же семантический уровень разделяется на два подуровня в соответствии с различением в семантике денотативных и сигнификативных значений. Так же доминирующим оказывается прагматический уровень. Швейцер, однако, представляет модель, предложенную Егером, в структурированном виде, что придает ей большую оперативную ценность.

Комиссаров строит более развернутую модель уровней эквивалентности. В последнем уточненном варианте предложенная им модель предполагает пять иерархически взаимосвязанных уровней:

-- уровень цели коммуникации;

-- уровень описания ситуации;

-- уровень способа описания ситуации;

-- уровень структуры высказывания;

-- уровень лексико-семантического соответствия.

Сопоставив эту модель с той, которая предлагалась Швейцером, мы обнаруживаем определенное сходство на первых четырех уровнях: уровень цели коммуникации соответствует прагматическому, уровень описания ситуации -- семантическому референци-альному, уровень способа описания ситуации -- семантическому компонентному и уровень структуры высказывания -- синтаксическому. В модели Комиссарова по отношению к модели Швейцера изменена иерархия двух уровней: уровень описания ситуации подчиняет себе уровень способа описания ситуации. Иначе говоря, перевод на уровне способа описания ситуации предстает как более точный по отношению к уровню описания ситуации. С таким изменением иерархии уровней эквивалентности трудно не согласиться. Мы уже показывали на примере, заимствованном у Р. Барта, насколько обедняется текст перевода, если в нем передается только информация о предмете речи (денотативное или референциальное значение) и опускается информация о том, как этот предмет отражается в сознании автора, что находит выражение в выборе определенных речевых форм.

Комиссаров дополняет модель эквивалентности еще одним уровнем -- уровнем лексико-семантического соответствия. Это дополнение представляется существенным, во всяком случае, по двум причинам. Во-первых, оно логически завершает иерархию уровней эквивалентности: начав с уровня цели коммуникации, где перевод оказывается максимально свободным, вольным (за верхним пределом этого уровня вряд ли можно уже говорить о переводе), Комиссаров доходит до уровня пословной эквивалентности, т.е. до уровня буквального перевода, который в опреде-

ленных случаях также возможен. Во-вторых, автор модели привлекает внимание к слову, которое в реальном переводе весьма часто выступает в качестве единицы эквивалентности. Множество трансформационных операций, известных в теории перевода, связаны именно с преобразованием слов (конкретизация, генерализация и т.д.).

На первый взгляд, этот уровень эквивалентности перекликается с уровнем способа описания ситуации (компонентный уровень у Швейцера). Но это не так. В самом деле, на уровне способа описания ситуации Комиссаров рассматривает семантическую структуру не отдельного слова, а высказывания как речевой формы отражения той или иной предметной ситуации, его компонентный состав.

Таким образом, выделение пяти уровней эквивалентности, различающихся степенью детализации, точности и полноты смыслов, представляется обоснованным.

Однако в типологии уровней эквивалентности Комиссарова угадывается некоторое противоречие. Первые три уровня выделяются на основе ономасиологического подхода к сравнению текстов оригинала и перевода, а оставшиеся два, напротив, семасиологического. Ведь в первых трех случаях Комиссаров движется от значений (цель высказывания -- ситуация -- отражение ситуации сознанием автора) к формам их выражения в ИЯ и ПЯ, т.е. к знакам. В четвертом и пятом случаях он идет от форм выражения, знаков (синтаксической структуры и слов) к их значениям.

Типология Егера -- Швейцера менее подробна, но более логична. Она заявлена как функциональная и построена на установленных лингвистикой функциях языкового знака, т.е. на отношениях между знаком и участниками акта коммуникации (прагматическая функция), между знаком и отражаемым в нем фрагментом реальной действительности (семантическая функция) и между знаками в процессе коммуникации (синтаксическая функция). Разведение семантического уровня на два подуровня (Егером и Швейцером) с точки зрения строгости критериев типологии также некорректно. Ведь выделяемый в особый подуровень сигнификативный аспект семантического значения характеризует не столько отношения между действительностью и знаком, сколько между знаком и коммуникантом, т.е. может рассматриваться в пределах прагматического аспекта. Если при одном и том же денотативном значении высказываний «Злая собака» и «Осторожно: собака» мы устанавливаем различия их сигнификативных значений, то должны признать, что различия эти обусловлены желанием, интенцией коммуниканта сказать именно так, а не иначе, т.е. в этих различиях угадывается отношение между знаком и коммуникантом.

Последовательное, поэлементное сравнение уровней эквивалентности, описываемых Егером, Швейцером и Комиссаровым, показывает, несмотря на внешнюю вариативность терминов, большое сходство в определении уровней эквивалентности и явную привязанность к идее о семиотической природе перевода, о взаимодействии в переводе трех типов отношений знака к окружающей действительности:

Иначе строит модель уровней эквивалентности В.Г. Гак. Прежде всего он последовательно разрабатывает теорию эквивалентности на основе семантических отношений, устанавливаемых между знаками (языковые формы), понятиями (значения) и денотатами (внеязыковые ситуации). Гак строит простую, но весьма показательную схему уровней эквивалентности¹:

Из этой схемы видно, что прагматический уровень не включается в категорию и выпадает из этой трехступенчатой типологии уровней эквивалентности, т.е. выводится за пределы эквивалентности. Это означает, что предметная ситуация оказывается первым, необходимым уровнем эквивалентности. Если предметная ситуация в переводе не воспроизведена, то перевод не эквивалентен.

Данная концепция представляет несомненный интерес, так как она позволяет вновь обратиться к категории адекватности и сделать предположение о том, что прагматический уровень действительно не определяет эквивалентность перевода исходному речевому произведению, а всецело располагается в сфере адекватности. Если допустить, что прагматика определяет отношения знака с участниками коммуникации, то к этим участникам следует отнести и переводчика. Поэтому взаимодействие переводчика (даже гипотетическое) с автором оригинала и получателем текста перевода, изменяющееся от условий перевода и запросов получателя, от умения переводчика расшифровать и передать коммуникативный эффект, от его представлений о реальном или гипотетическом получателе речевого произведения, и определяет, как мы видели выше, адекватность перевода.

Что же касается семантического и синтаксического уровней, относящихся к смыслу и структуре сообщения, т.е. к собственно текстовым категориям, то именно они и определяют эквивалентность речевых произведений.

Выведение прагматического уровня из области эквивалентности показывает целесообразность использования в теории перевода категории адекватности. Прагматическое значение и коммуникативный эффект, достигнутые при переводе, даже при отсутствии эквивалентности на семантическом и синтаксическом уровнях делают перевод адекватным. Перевод оказывается не только адекватным, но и в разной степени эквивалентным, если эквивалентность достигнута на семантическом и синтаксическом уровнях.

Более четкое соотнесение категорий соответствия (эквивалентности и адекватности) с компонентами структуры речевого акта позволяет уточнить и саму модель перевода как акта коммуникации. В этом случае сам перевод оказывается соотнесенным с металингвистической функцией в силу того, что перевод является интерпретацией одной языковой системы посредством другой. Экспрессивная и волеизъявительная функции располагаются в области адекватности перевода и соотносятся с тремя участниками коммуникации. В этой области располагаются соответствие (или несоответствие) коммуникативного эффекта и соответствие (или несоответствие) коммуникативных интенций. Поэтическая, референтная и контактоустанавливающая (в том числе контакто-поддерживающая) функции, относящиеся к семантике и синтак-тике, т.е. к структуре речевых произведений и их соотнесенности с обозначаемыми в них объектами реальной действительности (референтами), располагаются в области эквивалентности. Их соответствие или несоответствие и определяют эквивалентность перевода. Можно согласиться, но лишь отчасти, что семантический уровень доминирует над синтаксическим, ведь в реальном переводе мы вынуждены нередко изменять семантику того или иного элемента только потому, что этого требуют иные, чем в языке оригинала, возможности сочетаемости. Таким образом, гипотеза о подчинении синтаксического уровня семантическому, верная для большинства случаев речи на одном языке, требует некоторых уточнений для ситуаций столкновения языков в переводе. Мы подробней остановимся на этом в третьей части книги.

§10. Теория формальной и динамической эквивалентности. Прагматический инвариант

Юджин Найда, американский лингвист, переводчик и теоретик перевода, внес существенный вклад в развитие современной теории перевода. Наиболее значима его книга «К науке переводить» (1964)¹. Теоретические взгляды Найды на перевод сформировались в процессе многолетней практики перевода и редактирования переводов текстов Библии на многие языки мира. Работа в Американском библейском обществе позволила ему сопоставлять самые различные пары языков, как близкородственных, так и далеких, обслуживающих самые разнообразные культуры.

Главным в концепции Найды представляется положение о двух типах эквивалентности при переводе: формальной (ФЭ) и динамической (ДЭ). В основе его представлений о необходимости различать эти два вида эквивалентности лежит убеждение в том, что совершенно точный перевод невозможен. Однако очень близким к оригиналу может оказаться воздействие перевода на получателя, хотя тождества в деталях не будет.

Найда отмечает, что существуют самые разные типы перевода -- от сверхбуквального (подстрочника) до свободной парафразы. Различие в выборе того или иного типа перевода обусловлено, по мнению Найды, тремя факторами: характером сообщения, намерениями автора и переводчика как его доверенного лица и типом аудитории².

Признавая неразрывную связь формы и содержания в сообщении, Найда отмечает, что сообщения различаются все же тем, что доминирует в них -- форма или содержание. В этом положении угадывается функциональный подход к сообщению, сформулированный Якобсоном, а именно различение денотативной и поэтической функций сообщения, каждая из которых может выступать на первый план в конкретном акте коммуникации, а все остальные функции, присущие сообщению, сохраняются. В качестве иллюстрации этого положения Найда приводит пример библейских текстов: в Нагорной проповеди превалирует содержание, а в некоторых стихах Ветхого Завета, написанных акростихом, на первый план выступает поэтическая функция, т.е. доминирует форма.