Стилистика языка и стилистики речи в английском языке

Методика оправдана и с точки зрения психологии, поскольку она учитывает то, как возникают и разрешаются в диалектике частого и редкого две противостоящие друг другу черты в деятельности психики. Первая -- стереотипизация, т.е. стремление к использованию уже проторенных путей, к сохранению полученного опыта. Вторая -- ослабление внимания при повторении однотипного раздражения и стремление к обновлению и

модификации уже оправдавших себя связей. Исходя из этого, фиксация внимания читателя на каком-либо элементе смысла может быть достигнута его повтором, но повтором с вариациями, или представлением в необычной форме, например в виде редкого слова.

Для раскрытия содержания и стилистического толкования текста мы будем рассматривать семантическую структуру, т.е. лексико-семантические варианты, тематическую принадлежность коннотации и ассоциации слов, обращая особое внимание на повторяющиеся значения и редкие слова. Останавливаясь на том или ином знаменательном слове, мы отметим, в каком из возможных для него вариантов оно употреблено и какие у этого варианта возможны коннотации и лексические связи. Под лексическими связями мы будем понимать отношения синонимии, антонимии, морфологической производности (однокоренные слова), семантической производности (возможные образные употребления данного слова) и вообще любые отношения, при которых сопоставляемые слова обладают каким-нибудь видом семантической общности (включение значения одного слова в значение другого по типу «род и вид» или включение смыслов нескольких слов в смысл одного слова с соподчинением между видами, т.е. разные виды гипонимии), общность эмоциональной или стилистической окраски и т.д. Лексические связи, следовательно, предполагают наличие общих компонентов в семном составе денотативных значений или в коннотациях.

Наличие лексических связей проверяется по тезаурусу П. Роже, но с допущением некоторых, основанных на интуиции коррективов, поскольку известно, что в классификациях этого тезауруса немало непоследовательностей.

Если у рассматриваемого слова обнаруживается наличие семантической связи с одним словом или более в последующих предложениях, то такое слово можно считать тематическим. Если его появление подчеркнуто каким-либо стилистическим приемом или группой приемов, т.е. конвергенцией, оно имеет стилистическую функцию. Следует иметь в виду, что и тематические, и стилистические значения могут присутствовать в скрытом виде, т.е. не будучи выраженными на поверхности текста.

В системе языка число сем, т.е. тех элементарных значений, из которых складываются лексические значения слов, ограничено, и они подчиняются определенной иерархии. Повторяясь в тексте, семы составляют его тематическую сетку.

В качестве материала для анализа выбрано трудное для понимания стихотворение Д. Томаса «Папоротниковый холм». Выбирая трудный текст, мы максимально приближаем теоретическое рассмотрение к практическим задачам декодирования. Поскольку стихотворение это довольно длинное, мы не будем стремиться к исчерпывающему анализу, а лишь наметим основные принципы и направление работы.

FERN HILL

Now as I was young and easy under the apple boughs About the lilting house and happy as the grass was green,

The night above the dingle starry,

Time let me hail and climb

Golden in the heydays of his eyes.

And honoured among wagons I was prince of the apple towns And once below a time I lordly had the trees and leaves

Trail with daisies and barley

Down the rivers of the windfall light. And as I was green and carefree, famous among the barns About the happy yard and singing as the farm was home,

In the sun that is young once only,

Time let me play and be

Golden in the mercy of his means,

And green and golden I was huntsman and herdsman, the calves Sang to my horn, the foxes in the hills barked clear and cold,

And the sabbath rang slowly

In the pebbles of the holy streams.

All the sun long it was running, it was lovely, the hay -- Fields high as the house, the tunes from the chimneys, it was air

And playing, lovely and watery

And fire green as grass.

And nightly under the simple stars As I rode to sleep, the owls were bearing the farm away, All the moon long I heard, blessed among stables, the nightjars

Flying with the ricks, and horses flashing into the dark And then to awake, and the farm, like a wanderer white With the dew, come back the cock on his shoulder: it was all Shining, it was Adam and maiden,

The sky gathered again

And the sun grew round that very day. So it must have been after the birth of the simple light In the first, spinning place, the spellbound horses walking warm

Out of the whinnying green stable

On to the fields of praise.

And honoured among foxes and pheasants by the gay house Under the new-made clouds and happy as the heart was long

In the sun born over and over,

I ran my heedless ways,

My wishes raced through the house-high hay And nothing I cared, at my sky blue trades, that time allows In all his tuneful turning so few and such morning songs

Before the children green and golden

Follow him out of grace. Nothing I cared, in the lamb white days, that time would

take me Up the swallow-thronged loft by the shadow of my hand,

In the moon that is always rising,

Nor that riding to sleep

I should hear him fly with the high fields And wake to the farm forever fled from the childless land. Oh, as I was young and easy in the mercy of his means,

Time held me green and dying

Though I sang in my chains like the sea.

Прежде всего обратим внимание на заглавие. Обозначающим для всякого заглавия является особое место в начале произведения, выделение заглавными буквами и крупным шрифтом и расстояние, отделяющее его, от первой строки. Значение слов заглавия может находиться в разных отношениях с остальным текстом: его функция может быть вводной, подытоживающей, поясняющей. В данном случае слова Fern и Hill ассоциируются с английской природой, а из того, что в тексте стихотворения слово fern не повторяется, но зато с определенным артиклем встречаются несколько раз слово the farm, а также названия построек на ферме (the barn, the stable и слова yard, fields, hay), ясно, что Fern Hill -- название фермы.

Анализ начнем с повторяющихся значений, чтобы получить тематическую сетку.

Первое предложение текста занимает целую строфу, поэтому лексику удобнее рассматривать по строчкам. Первые же елова вводят основную тему стихотворения и показывают его автобиографический характер: оно повествует о днях юности поэта. То, что это основная тема, легко подтверждается, поскольку аналогично начинаются и следующая строфа, и третья строчка от конца, а слово I встречается в стихотворении 12 раз. Слово young подчеркнуто нарушением грамматической валентности; прошедшее время сочетается с наречием настоящего времени, следовательно, оно стилистически релевантно. Оно употреблено в своем основном варианте. Разлагать его на семы для того, чтобы установить тему, к которой его надо отнести, тоже нет необходимости, поскольку оно почти является словом-темой и соответственно словом-семой. Тематический, семантический и лексический уровни в нем почти совпадают. Однако ему не хватает абстрактности, и собственно словом-темой является соответствующее существительное youth. Т. Ван Дийк¹ предлагает следующее правило: если в поэтическом тексте сема реализуется непосредственно на лексическом уровне, она почти всегда является тематическим словом данного текста.

Что касается тематического поля слова youth, то в словаре П. Роже оно входит в поле «время». Теперь мы можем найти слово time в последующем тексте и убедиться в том, что мы нашли основную, главную тему стихотворения, воплощенную в образе времени:

Time let me hail and climb / Golden in the heydays of his eyes...

once below a time I lordly had...

Time let me play and be / Golden in the mercy of his means,...

time allows / In all his tuneful turning so few and such morning songs

/ Before the children green and golden / Follow him out of grace.

that time would take me...

I should hear him fly...

Oh, as I was young and easy in the mercy of his means, / Time held

me green and dying...

Итак, слово time проходит через все стихотворение, сочетаясь с глаголами, показывающими его власть над лирическим героем: let me, allows, would take me, held me.

Отметим существенное различие в глаголах, связанных со словом time: сначала это глаголы с общим значением давать свободу, разрешать, а в конце -- с антонимическим значением держать. В конце стихотворения власть времени над человеком получает контрастирующую со счастливым началом трагическую ноту предчувствия смерти: I was young and easy in the mercy of his means, / Time held me green and dying¹. В последней строфе о времени употреблен глагол fly. И сами глаголы let, allow и другие, и замещающее слово time местоимение he показывают его персонификацию.

Тема времени повторяется также в словах night, nightly, day, morning и в необычных полуотмеченных конструкциях, употребленных в функции обстоятельств времени: once below a time, all the sun long, all the moon long, in the lamb white days, к которым нам еще придется не раз возвращаться. Здесь напомним, что нарушение отмеченности имеет стилистическую функцию и что существует методика для ее исследования, которая называется трансформационной. Трансформируя фразу в нормальную, определяют, какое значение внес поэт путем отступления от традиционно обозначающего. Сравнивая all the sun (the moon) long с обычным all day (night) long, мы убеждаемся, что словам sun и moon придана сема времени.

Но вернемся к слову young, анализ которого мы не закончили. Посмотрев по словарям его синонимы, однокоренные слова и слова, которые могут с ним ассоциироваться, обнаружим, что многие из них присутствуют в стихотворении. Особенно интересно слово green, которое относится то к траве, то к мальчику, то к огню, то к детям вообще, то опять к герою: happy as the grass was green; And as I was green and carefree; And green and golden I was; And fire green as grass; the children green and golden; Time held me green. Стилистическая функция поддержана аллитерацией. Хотя применительно к траве и огню green означает цвет, а применительно к мальчику -- его юность, свежесть, неопытность, все же это прилагательное связывает их (траву, огонь и мальчика) и таким образом вводит еще одну не лежащую на поверхности, но раскрытую в образах тему счастливого единства ребенка и природы. Кстати, прилагательное young также имеет два адреса: I was young; the sun that is young once only.

Следующим словом строчки является easy. Его лексико-семантические варианты: 1) нетрудный, 2) беззаботный, 3) приятный, 4) нестрогий. Поскольку в данном тексте слово употреблено в значении беззаботный, то и темой здесь может быть именно беззаботность или удовольствие. И действительно, именно эта тема с ее коннотациями радости и счастья пронизывает все стихотворение: happy, singing, carefree, play, lovely, blessed, honoured, gay, happy, heedless, nothing I cared, I sang. Здесь мы вновь встречаемся с тем же приемом: эпитет happy относится сначала к самому мальчику, а затем ко двору фермы. Счастье мальчика сообщается и всему, что его окружает.

Как уже говорилось вначале, слово можно считать тематическим, если у него обнаруживаются лексические связи с последующими словами. Коннотативные и ассоциативные связи между young и easy несомненны. Но мы все же укажем и на синтаксическое подтверждение их связанности: слова эти употреблены как однородные члены, соединенные союзом and¹.

Следующие два слова вводят тему природы, но природы не дикой, а деревенской: apple boughs. Слов этой группы в дальнейшем очень много. Растения: grass, apple towns, trees, leaves, daisies, barley; животные и птицы: the calves, the foxes, the owls, nightjars, horses, the cock, the pheasants, lamb, swallow. Таким образом, мы можем считать тематическими все три прилагательных: young, easy, happy и фразу apple boughs.

Получив основу тематической сетки, мы можем сказать, что в стихотворении описано счастливое, беззаботное детство поэта, проведенное на ферме в радостном единстве с природой. В тексте есть и вторая, более глубокая философская тема о власти времени над человеком.

Во второй части анализа необходимо обратиться к редким словам и необычным сочетаниям. Таких слов сравнительно немного: lilting, dingle, starry, hail, in the heydays, sabbath.

Слово lilt (весело напевать), подобно sing, предполагает в качестве субъекта живое существо, поэтому lilting house (и дальше gay house) -- неотмеченное сочетание. Это нарушение сочетаемости имеет метафорическую стилистическую функцию, которая выявляется уже упомянутым выше способом трансформирования. Добавляя в числе сем слова house сему одушевленности, мы раскрываем один из типичных для поэтического языка механизмов -- механизм олицетворения.

Стихотворение воспевает жизнь такой, какой ее видит мальчик, соединяя в единое счастливое целое себя, окружающую действительность, фантазию и сон. В трактовке поэтом образа дома, в котором живет мальчик, это можно увидеть особенно наглядно. Дом поет, это родной дом, счастливый дом, и поэтому поет и мальчик (singing as the farm was home). Это был маленький дом, стога сена были выше него, но он был такой веселый (gay house), что мальчику казалось, что даже трубы его рождают мелодии (tune from the chimneys). Ночью, когда мальчик засыпал, ему снилось, что дом уносит сова. Утром, когда он просыпался, дом появлялся снова, как путник, сверкающий, белый от росы, с петухом на плече. В последней строфе -- нота грусти; мальчик и не думал тогда о том, что когда-нибудь он проснется в мире, где не будет детей и куда эта ферма и этот дом никогда не вернутся.

Прием нарушения обычной сочетаемости слов -- излюбленный прием Д. Томаса, и недаром во всех работах о полуотмеченных структурах прежде всего приводятся примеры из его стихотворений. Но для целей данного анализа важно не это, а то, что рассматривая парадигматически редкое слово lilt, мы в условиях данного произведения опять обнаруживаем синтагматически частотное для текста значение. В следующей строфе поет не только сам мальчик, поют под его рожок телята, лают лисицы, звенит в ручье отдых, т.е. вместе с мальчиком поет все, что его окружает. Дальше эта тема присутствует в таких необычных сочетаниях смыслов, как: the tunes from the chimneys, the whinnying green stable, time allows in all his tuneful turning so few and such morning songs. Нетрудно понять, что эта тема радостной музыки важна не денотативным, а коннотативным значением, создавая экспрессивность и эмоциональность. Красочная палитра тоже является светлой и радостной: в стихотворении неоднократно повторяются порознь и вместе green и golden, a также white и blue.

В отношении редкого слова dingle (небольшая поросшая деревьями долина) наблюдается аналогичное явление, что и в отношении lilt: это парадигматически редкое слово объединяется синтагматически со значительной для данного текста тематической группой, связанной с географическим описанием местности: dingle, apple towns, rivers, hills, streams, land, sea. Фонетически dingle ассоциируется с sing.

В заключение нашего анализа необходимо подчеркнуть, что при установлении тематической сетки этого стихотворения нам приходилось учитывать не только узуальные значения слов, но и их контекстуальные значения, возникающие в двух типах структур, а именно: в полуотмеченных структурах с подчинением и в сочинительных структурах с союзом and. Об особенностях таких структур мы уже упоминали выше, отмечая, что между элементами такой структуры всегда имеется известная лингвистическая однородность. На базе синтаксической равнозначности таких структур в них возникает общность и других, не только грамматических, но и лексических составляющих значения. Если в семантической структуре этих слов имеется несколько лексико-семантических вариантов, то в сочинительной структуре обязательно реализуются варианты, характеризующиеся наибольшей лексической близостью, как денотативной, так и коннотативной, принадлежащие к одному разряду, семантическому полю, антонимичные или синонимичные. Сочинительные сочетания обнаруживают, таким образом, контекстуальную взаимозависимость, входящие в них слова оказываются уточнителями друг для друга. В рассматриваемом стихотворении подобное взаимное контекстуальное уточнение встречается очень часто и поэтому заслуживает специального внимания. Это такие сочинительные структуры, как young and easy... and happy; hail and climb; the trees and leaves; daisies and barley; green and carefree; ...and singing; play and be golden; clear and cold; lovely and watery; foxes and pheasants; green and dying. Последняя пара особенно интересна, так как с большой сжатостью выражает все ту же основную тему о неизбежной смерти всего живого.

Заканчивая на этом лексическое декодирование стихотворения «Папоротниковый холм»¹, заметим, что оно оказывается неполным не только потому, что мы охватили не всю лексику, но и потому, что необходим анализ и других уровней, особенно синтаксического и фонетического. Кроме того, для полноты анализа не хватает проверки с помощью какой-нибудь другой методики, например анализа конвергенции.

СТИЛИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ НА УРОВНЕ МОРФОЛОГИИ

§ 1. Транспозиция разрядов существительного

Под морфологией в данной главе понимается совокупность свойственных английскому языку морфологических противопоставлений, грамматических категорий и способов их выражения, включая и функционирующую параллельно с синтетическими формами систему сочетаний служебных слов с полнознач-ными. Стилистический потенциал морфологии словообразования был уже рассмотрен в главе о лексической стилистике, а здесь внимание будет сосредоточено на морфологии словоизменения с учетом, однако, тесной связи между грамматикой и лексикой.

Как известно, каждая грамматическая форма имеет несколько значений, из которых одно можно рассматривать как главное, а другие -- как переносные. В настоящей главе рассматривается стилистический эффект употребления слов разных частей речи в необычных лексико-грамматических и грамматических значениях и с необычной референтной отнесенностью. Такое расхождение между традиционно обозначающим и ситуативно обозначающим на уровне морфологии называется транспозицией (или иногда грамматической метафорой). Выражение эмоций, оценки и экспрессивность, а иногда и функционально-стилистические коннотации осуществляются при этом за счет нарушения привычных грамматических валентностных связей.

Каждая часть речи, в зависимости от присущих ей грамматических категорий и способов их выражения, имеет при транс-Позиции свою специфику. Рассмотрение этой специфики удобно начать с существительных. В соответствии с присущими им грамматическими категориями экспрессивные возможности существительных связаны, в первую очередь, с необычным употреблением форм числа и падежа, а также с характером местоименного замещения. Явление транспозиции здесь, как и в других частях речи, связано с тем, что лексико-семантические варианты одного и того же слова могут принадлежать к разным лексико-грамматическим разрядам и иметь различную валентность и референтную отнесенность к разным сферам действительности. О лексико-семантических вариантах слова уже говорилось выше¹, а на понятии лексико-грамматического разряда необходимо остановиться.

Лексико-грамматическйй разряд определяется как класс лексических единиц, объединенных общим лексико-граммати-ческим значением, общностью форм, в которых проявляются присущие этим единицам грамматические категории, общностью возможных слов-заместителей, а в некоторых случаях и определенным набором суффиксов и моделей словообразования². Лексико-грамматические разряды являются подгруппами внутри частей речи, и совпадение валентностных свойств внутри разряда полнее, чем внутри части речи.

Наблюдения показывают, что транспозиция в виде перехода слова из разряда в разряд может дать как экспрессивные, оценочные, эмоциональные, так и функционально-стилистические коннотации. Для толкования текста особый интерес представляют транспозиции в первый разряд.

Наиболее хорошо изученным и известным типом подобной транспозиции является так называемое олицетворение, или персонификация, при котором явления природы, предметы или животные наделяются человеческими чувствами, мыслями, речью (антропоморфизм). Изменение разряда при транспозиции персонификации выражается в изменении соотнесенности с местоимениями, изменении синтаксической, лексической и морфологической валентности. В строке Дж. Байрона:

Roll on, thou dark and deep blue Ocean -- roll!

Ocean из существительного нарицательно-неодушевленного становится одушевленным именем собственным. Оно заменяется местоимением thou, пишется с заглавной буквы и употреблено в функции риторического обращения. Очень похоже и обращение А. Теннисона к морю:

Break, break, break

On thy cold grey stones, о Sea!

Критерием, позволяющим судить о том, что персонификация или любая другая транспозиция стилистически релевантна, может служить участие ее в конвергенции. В приведенной выше строке А. Теннисона грустный и торжественный тон создается не только обращением к морю, но и повтором, выразительным эпитетом cold grey stones и заменой притяжательного местоимения второго лица множественного числа архаическим thy.

Поскольку грамматическим признаком существительных -- названий лица является, среди других, возможность формы родительного падежа с 's и замена местоимениями he и she, то эти же черты являются формальными признаками персонификации, а персонификация всегда сопровождается экспрессивностью. Сравните: Winter's grim face¹.

Даже сильно стершаяся и привычная персонификация, как, например, при употреблении в форме родительного падежа названий стран и городов, все же сохраняет некоторую приподнятость. Сравните: London's people, my country's laws -- the people of London, the laws of my country.

Другим относительно изученным типом транспозиции в первый разряд являются зоонимические метафоры (зооморфизмы). В применении к людям слова второго разряда, т.е. названия животных, птиц или фантастических существ, получают метафорическое, эмоционально окрашенное и нередко обидное значение². Это легко заметить, сравнивая прямые и метафорические варианты слов: ass, bear, beast, bitch, bookworm, donkey, duck, kid, monkey, mule, pig, shark, snake, swine, tabby, toad, wolf, worm, angel, devil, imp, sphinx, witch.

I was not going to have all the old tabbies bossing her around just because she is not what they call «our class». (A. Wilson. The Middle Age)

«Старыми кошками» (old tabbies) героиня называет других дам-патронесс, своих сподвижниц по благотворительному обществу, о которых несколько раньше в той же главе говорится: The women she worked with she regarded as fools and did not hesitate to tell them so, что подтверждает наши соображения об эмоциональности слова tabbies в этом варианте. Сравните также пренебрежительный тон в следующем примере: «What were you talking about to that old mare downstairs?» (S. Delaney).

Наряду с эмоциональной эти слова имеют и сильную отрицательную оценочную, а также экспрессивную и стилистическую (разговорную) коннотации. Любопытно, что в тех случаях, когда названия животных имеют синонимы, они в переносных названиях людей могут отличаться по интенсивности и характеру коннотаций. Так, pig, donkey, monkey имеют ласково-иронический характер («Don't be such a donkey, dear» (C.P. Snow), тогда как swine, ass, ape -- грубую и резко отрицательную окраску.

Отрицательные коннотации усиливаются постоянными эпитетами и эмфатическими конструкциями: you impudent pup, you filthy swine, you lazy dog, that big horse of a girl.

Само собой разумеется, что транспозиция связана не только с отрицательной оценкой и не ограничивается переносом из юрого разряда. Так, например, в норме лексики женщина называется словами первого разряда. Экспрессия и эмоциональность передается при транспозиции словами второго разряда: duck, angel, fairy; шестого: star, rose, jewel; седьмого, т.е. вещественными: honey, pearl или абстрактными: love, beauty.

Транспозиции возможны и для слов разных частей речи, а не только для разных разрядов. Транспозиция прилагательных в разряд названий лица и употребление их в апеллятивной функции может получить не только эмоциональную и экспрессивную, но и функционально-стилистическую, например разговорную, окраску: Listen, my sweet. Come on, lovely! Возможна также поэтическая стилистическая коннотация: То thy chamber-window, sweet (P. Shelly).

Эмоциональные, или экспрессивные, коннотации возникают также при транспозиции отвлеченных существительных в существительные лица. Сравнивая:

The chubby little eccentricity :: a chubby eccentric child He is a disgrace to his family :: he is a disgraceful son The old oddity :: an odd old person,

нетрудно заметить, что при тождестве остальных коннотаций примеры в левой колонке экспрессивнее.

Чтобы показать взаимодействие лексико-грамматического значения, транспозиции и синтаксических конструкций, проведем еще один эксперимент.

Рассмотрим четыре синонимичных предложения, расположенных по нисходящей экспрессивности. Сравните:

You little horror, You horrid little thing, You horrid girl, You are a horrid girl.

В первом примере экспрессивность и эмоциональность повышены за счет субстантивации прилагательного с эмоционально гиперболизированным лексическим значением и за счет синтаксической конструкции; второй почти эквивалентен по экспрессивности, здесь нарушение традиционности означающего создано за счет применения общего имени (thing) к человеку; в третьем экспрессивность слабее и опирается только на лексическое значение horrid и синтаксическую конструкцию; в четвертом -- только на значение horrid.

В сочетании с другими конструкциями субстантивация может дать книжную окраску, т.е. функционально-стилистическую коннотацию:

a flush of heat :: a hot flush a man of intelligence :: an intelligent man the dark of the night :: the dark night the dark intensity :: the intense darkness.

Субстантивированное прилагательное оказывается более абстрактным и более книжным, чем однокоренное существительное, образованное путем деривации: The devil-artist who had staged it (the battle) was a master, in comparison with whom all other artists of the sublime and the terrible were babies (R. Aldington. The Death of the Hero).

§ 2. Стилистический потенциал форм генитива и множественного числа

Выше уже говорилось о возможностях формы генитива как контекстуального индикатора персонификации. Но его стилистический потенциал этим не исчерпывается. Авторы «Грамма-

тики современного английского языка»¹ отмечают, например, что употребление флективной формы характерно для газетных заголовков, и не только потому, что там очень важное значение имеет краткость, но и потому, что эта форма подчеркивает определение. Сравнивая Hollywood's Studios Empty и The Studios of Hollywood Empty, они отдают предпочтение первому заголовку не только из-за краткости, но и потому, что в нем слово Hollywood оказывается подчеркнутым. Любопытно, что эти авторы отмечают также употребление флективного генитива с именами, «представляющими особый интерес для человеческой деятельности»: the mind's general development, my life's aim, duty's call, love's spirit и т.д. А это свидетельствует о большей экспрессивности по сравнению с o/-phrase.

Создающее экспрессивность нарушение типичной валентности может состоять еще и в том, что сочетающиеся единицы принадлежат к разным уровням (гетерогенная валентность). Так, например, падежный суффикс может присоединяться не к основе, как обычно, а к целому словосочетанию или предложению (групповой генитив).

Таковы шуточные примеры с ярко выраженной разговорной окраской, которые приводит Дж. Бейли:

She's the boy I used to go with's mother. She's the man that bought my wheelbarrow's wife. It's the young fellow in the backroom's car. He is the niece, I told you about's husband².

Морфема -- показатель генитива -- присоединяется во всех этих примерах не к основе, а к целому определительному комплексу -- существительному с определяющим его придаточным предложением. Комизм звучания возникает за счет многих факторов: за счет уже упомянутой гетерогенной валентности, за счет большой длины комплекса, за счет логической несовместимости стоящих рядом слов: She's the boy..., She's the man..., ...wheelbarrow's wife, ...about's husband.

Дальнейшими синтаксическими связями эта несовместимость снимается, и оказывается, что в первом случае «она» не мальчик, а мать мальчика, и что во втором примере речь идет не о жене тачки, а о жене человека, который купил тачку, и т.д. Но сочетания эти бросаются в глаза и забавляют.

Аналогичная гетерогенная валентность возможна и для окончания множественного числа, которое, присоединяясь к целому предложению, тоже звучит забавно: One I-am-sorry-for-you is worth twenty I-told-you-so's¹.

Как и в предыдущих примерах, необычность здесь аккумулируется. Помимо указанной гетерогенной валентности, мы видим числительные, определяющие целые предложения.

Многозначность грамматических форм может передавать информацию второго рода, аналогично тому, как это происходит при одновременной реализации разных значений одного полисемантичного слова. Родительный падеж может, как известно, передавать отношения принадлежности, субъектное отношение к определяемому, объектное отношение к определяемому, отношение целого и части и некоторые другие. Название детективного рассказа The Murder of My Aunt можно понимать двояко, и действительно, в конце рассказа тетушка оказывается не жертвой, а убийцей. Сравните: Daniel's Trail (К. Bennet).

Показатель числа может создавать эмфазу нарушением традиционных валентных свойств. Так, экспрессивность следующего отрывка из романа Г. Грина «Суть дела» в значительной степени зависит от необычного употребления отвлеченных существительных в форме множественного числа, хотя, разумеется, не только от этого: Heaven remained rigidly in its proper place on the other side of death, and on this side flourished the injustices, the cruelties, the meannesses, that elsewhere people so cleverly hushed up.

Конечно, экспрессивность множественного числа у абстрактных существительных трудно отграничить от того, что грамматисты называют отдельными случаями проявления тех или иных абстрактных свойств, но наличие экспрессивности в этом примере все же не подлежит сомнению. «A world without goodness -- it'd be Paradise.» But it wouldn't no more than now. The only paradises were fools' paradises, ostriches' paradises (A. Huxley).

Пренебрежение к самой идее рая передается в данном случае транспозицией в разряд предметных нарицательных существительных, сигнализируемой формой множественного числа и написанием со строчной буквы.

Итак, самое общее правило состоит в том, что существительные в английском языке имеют две формы числа. На это правило накладывается ограничение: имена собственные, абстрактные и вещественные имеют только одну форму числа, но это ограничение может быть снято, и тем самым передаются какие-то особые значения. Рассмотрим еще один пример, а именно форму множественного числа у вещественных существительных, которые придают масштабность пейзажным описаниям.

Характерное для революционного романтика П.Б. Шелли убеждение, что тирания не вечна, что она исторически обречена, воплощено в его стихотворении «Озимандия» в образе лежащих в пустыне и полузасыпанных песком обломков статуи когда-то всемогущего фараона:

Nothing beside remains. Round the decay Of that colossal wreck, boundless and bare The lone and level sands stretch far away.

Форма sands играет важную роль в конвергенции приемов (эпитеты, аллитерация), показывающей, что от могущества деспота не осталось ничего, оно обращено в прах. Число вещественных существительных, для которых возможна подобная функция, ограничено. Приведем еще только два примера: Waters on a starry night are beautiful and fair (W. Wordsworth); But where are the snows of yesteryear? (F. Villon).

Наряду с подобной образной экспрессивностью формы множественного числа упомянем еще интенсифицирующую экспрессивность избыточности тех случаев, когда в форме множественного числа употребляются существительные, уже содержащие указание на множественность в своем денотативном значении. Сравните: a lot of money :: lots of money; a number of people :: numbers of people.

§ 3. Стилистические функции артикля

Функционирование артикля является наглядным примером того, что код представляет собой систему знаков, правил их функционирования, ограничений на эти правила. Поскольку языковой код является адаптивной системой, то, рассматривая его, мы должны пронаблюдать и условия, при которых эти ограничения могут при передаче экспрессивной информации сниматься.

Имена собственные одушевленные употребляются, как известно, без артикля, за исключением определенного артикля с фамилиями в форме множественного числа: The Hardys were rather late (S. Maugham) и неопределенного артикля в обычной вводящей функции: Не was engaged to be married to a Miss Hubbard (S. Maugham). Оба эти случая имеют функционально-стилистическую окраску: оба принадлежат разговорной норме. Сюда же, по-видимому, следует отнести и метонимическое употребление собственных,имен с неопределенным артиклем для названия произведения, что дает транспозицию в разряд общих имен: «Have you a Rosetti?» I asked (S. Maugham). Имеется в виду картина Росетти.

Неопределенный артикль перед фамилией при отсутствий транспозиции создает оценочное метафорическое значение: I do not claim to be a Caruso -- Я не считаю, что я хорошо пою. Сравните: I do not claim to be Caruso -- Я не говорю, что меня зовут Карузо. Оценочный компонент в последнем случае отсутствует. Как в большинстве оценочных коннотаций, формальные признаки не предопределяют, положительная или отрицательная оценка имеется в виду. В следующем примере из книги Н. Винера «Кибернетика» оценка сугубо положительная: «A century ago there may have been no Leibnitz, but there was a Gauss, a Faraday and a Darwin». Неопределенный артикль подчеркивает высокую оценку роли этих ученых в развитии науки. Однако часто неопределенный артикль перед фамилией ничем не примечательного человека дает презрительное указание на какие-нибудь дурные черты носителя этой фамилии. Так, Скоби, герой романа Г. Грина «Суть дела», считает, что он не может поступить, как другой персонаж -- Бэгстер, которого он презирает: «Не was not a Bagster.» В романе Ш. Бронте «Шерли» отвергнутая любимым героиня говорит, что ей суждено одиночество, так как она не может стать женой таких людей, как Ма-лоне или Сайке: «I will never marry a Malone or a Sykes -- and no one else will ever marry me.» И Малоне и Сайке, таким образом, получают явно отрицательную характеристику, понятную даже если читатель не знает, кто они такие.

Неопределенный артикль перед фамилией может раскрывать и еще одно значение, а именно принадлежность к знаменитой семье; в этом случае всегда имеется оценочный компонент, причем коннотации могут быть и довольно сложными. Узуально при этом речь идет о том, что данному лицу свойственны фамильные черты знатного рода: Elisabeth was a Tudor. Но если мы обратимся к примеру окказионального использования подобной конструкции в романе Дж. Элиот «Мельница на Флос-се», то увидим, как писательница неоднократно говорит о сестрах Додсон «she was a Dodson», сатирически разоблачая жестокое, чванливое и предельно ограниченное мещанское семейство, их самодовольство и нелепые претензии. Фамилия Додсон звучит очень неаристократично, и сочетание ее с неопределенным артиклем создает характерный для сатиры прием дисгармонии, режущего слух несоответствия.

Определенный артикль перед фамилией может быть экспрессивным и указывать на то, что данное лицо -- знаменитость, в хорошем или дурном смысле -- безразлично: «Know my partner? Old Robinson. Yes, the Robinson. Don't you know? The notorious Robinson.» (J. Conrad. Lord Jim).

Определенный артикль, ассоциируя слово с предшествующим контекстом, придает ему добавочные признаки, и поэтому может играть большую роль в механизме метафоры¹. Артикль служит квантованию, при котором читатель должен сам восполнить недостающие звенья.

Так, например, Антоний, поверив, что Клеопатра мертва, восклицает:

I will o'erktake thee, Cleopatra,

And weep for my pardon. So it must be, for now

All length is torture: since the torch is out...

(W. Shakespeare. Antony and Cleopatra)

В метафоре the torch определенный артикль указывает многозначную связь с предшествующим контекстом. Антоний может назвать факелом саму Клеопатру, ее жизнь, их любовь или все это вместе. Такая множественность смыслов является одной из важных черт компактности создаваемого метафорой художественного образа.

Особо следует остановиться на употреблении артиклей при перечислении. В атрибутивных сочетаниях с несколькими зависимыми однородными членами однородные члены обычно замыкаются между первым артиклем, который указывает на именной характер словосочетания, и существительным. Для конструкции сочетания в повторении артикля необходимости нет, но для выполнения стилистической функции он может понадобиться: Under the low sky the grass shone with a brilliant, an almost artificial sheen (C.P. Snow). Появление второго артикля оказывается неожиданным и, привлекая внимание к следующему за ним слову, подчеркивает его важность и создает впечатление начала нового словосочетания. Эффект повторения артикля в общем аналогичен повтору любого другого детерминатива или союза и может сочетаться со стилистическим приемом нарастания, т.е. расположения слов и выражений в порядке их возрастающего значения. При перечислениях, т.е. в ряду однородных членов, отступление от нормы может выражаться как в повторе артикля, так и в опущении его: It began to rain slowly and heavily and drenchingly... and her thoughts went down the lane toward the field, the hedge, the trees -- oak, beech, elm (Gr. Greene). В данном случае чередование рядов с артиклем и без артикля создает определенный ритм предложения: то замедляет, то ускоряет его темп¹.

Отсутствие артикля перед предметным существительным в единственном числе -- ощутимое нарушение нормы. Оно передает максимальную степень абстракции и обобщения. Введенный таким способом образ лишается своей конкретности. В стихотворении В. Одена «Странник» крайняя усталость путника, прошедшего через моря и леса, описана в обобщенных образах. Необычный синтаксис сочетается с отсутствием артикля.

There head falls forward, fatigued at evening,

And dreams of home,

Waving from window, spread of welcome,

Kissing of wife under single sheet;

But waking sees

Bird-flocks nameless to him, through doorway voices

Of new men making another love.

Размытость образов помогает читателю почувствовать, что Домашний уют и счастье -- только сон.

В заключение параграфа отметим, что наряду с рассмотренными выше стилистическими особенностями употребления артиклей существует еще специфика жанровая, т.е. особенности употребления артиклей в авторских ремарках, газетных заголовках и т.д.

§ 4. Противопоставления в системе местоимений как фактор стиля

Стилистические функции местоимений также зависят от расхождения между традиционно и ситуативно обозначающим. Транспозиция здесь осуществляется как перенос одного местоимения в сферу действия другого местоимения. Лексико-грам-матические разряды местоимений известны. Это личные, притяжательные, указательные, относительные, неопределенные и другие местоимения. Со стилистической точки зрения наиболее важными являются личные, указательные и неопределенные. На них мы и остановимся более подробно.

Личные местоимения. Характерно употребление местоимений первого и второго лица в лирике, содержанием которой является глубоко личное выражение переживания, состояния, духовного мира. «Я» -- главное и часто единственное действующее лицо лирического стихотворения. Обращено лирическое стихотворение не к читателю, а к близкому для поэта человеку -- возлюбленной, другу, матери и т.д., которые обычно называются только местоимением второго лица.

Стилистическая функция местоимений в прозе и поэзии различна.

Местоимение первого лица единственного числа является одним из формальных признаков повествования от первого лица, получившего в современной литературе столь широкое распространение.

В речевых характеристиках утрированно частое местоимение первого лица изобличает самодовольство и эгоизм говорящего, как это видно в речи кинобосса из рассказа Р. Ларднера «Гнездышко любви».

«... I mean I want you to be sure and see the kiddies. I've got three.»

«I've seen their pictures,» said Bartellet. «You must be very proud of them. They're all girls, aren't they?» «Yes, sir, three girls. I wouldn't have a boy. I mean I always wanted girls. I mean girls have got a lot

more zip to them.I mean they're a lot zippier. But let's go! The Rolls is downstairs and if we start now we'll get there before dark. I mean I want you to see the place while it's still daylight.»

Наоборот, употребление one или you, которые говорящий относит к самому себе, свидетельствует о некоторой сдержанности, говорящий не позволяет себе слишком прямо говорить о чувствах, о чем-нибудь, что его лично очень трогает. One, таким образом, одновременно передает и эмоциональность, и сдержанность, формально означает любого, а по существу, относится к говорящему. Замена I неопределенным one или местоимением второго лица множественного числа you в обобщающей функции создает более тесный контакт между говорящим и слушающим, звучит скромнее и уважительнее. Говорящий делает слушающего соучастником своих переживаний. Б. Чарльстон приводит следующий пример из пьесы Дж. Пристли «Опасный поворот»:

Olwen: Then it's not so bad then. You can always build another image

for yourself to fall in love with. Robert: No, you can't. That's the trouble you lose the capacity for

building. You run short of the stuff that creates beautiful

illusions.

В речи Олуен you употреблено как обычное местоимение второго лица и относится к Роберту. Но Роберт употребляет you обобщенно, т.е. включая себя самого, свою собеседницу Олуен и других людей вообще. Тем самым он парирует иронию Олуен, которая намекает на то, что он создал себе недостойный кумир. Роберт отлично понимает, что слова Олуен характеризуют именно его отношение к жизни и к пустой, развращенной Бетти, но защищается этим обобщающим you, делает вид, что не принимает сказанное на свой счет или принимает только частично.

В авторском повествовании обобщающее you имеет своим денотатом и первое, и второе лицо, т.е. объединяет автора и читателя, вовлекая последнего в круг описываемых переживаний и мыслей. Аналогичную функцию в фамильярно-разговорной речи может иметь замена I такими существительными, как a man, a chap, a fellow, a girl. В художественной литературе такая замена возможна, естественно, либо в прямой речи, либо при повествовании от первого лица.

Обобщающее one и обобщающее you, отнесенные к говорящему, очень близки по значению.

В следующем примере из романа Г. Грина «Суть дела» Скоби думает о себе, но пользуется не местоимением I, а неопределенным one, распространяя тем самым свои переживания на других, т.е. создавая обобщение. «If one knew,» he wondered, «the facts, would one have to feel pity even for the planets? If one reached what they called the heart of the matter?» He случайно, конечно, это обобщение необходимо во фразе, которая раскрывает философский смысл заглавия романа, выдвигающего сострадание как основу морали. Замена one на you изменила бы смысл незначительно, но фраза звучала бы несколько менее абстрактно и философски.

Хаксли с помощью one создает сатирический подтекст, издевается над лицемерием Берлапа, который, соглашаясь дать сотруднику мизерную прибавку, говорит о себе в безличной форме, чтобы снять с себя ответственность: «One feels quite ashamed of offering it. But what can one do?» «One» could obviously do nothing, for the good reason. That «one» was impersonal and did not exist (A. Huxley. Point Counter Point).

Говорящий может говорить о себе и в третьем лице, тогда он как бы смотрит на себя со стороны и тем самым сильнее концентрирует на себе внимание. К. Мэнсфилд пишет о себе в своем дневнике: I do not want to write; I want to live. What does she mean by that? It's hard to say. Дополнительный смысл этого высказывания -- холодное отчуждение. Основной смысл не изменился бы, если бы мы заменили she на I: I do not want to write; I want to live. What do I mean by that? It's hard for me to say. Замена I на one придала бы высказыванию более обобщенный смысл, предполагающий большее понимание и сочувствие: One doesn't want to write; One wants to live, what does one mean by that One cannot say.

Местоимение второго лица единственного числа thou, его объектный падеж thee, притяжательное местоимение thy и его абсолютная форма thine, усилительное и возвратное thyself в современном английском языке уже неупотребительны, за исключением диалекта, но имеют узуальную функционально-стилистическую коннотацию. В поэзии и в обращениях к Богу они создают архаизирующую приподнятость. Thou может передавать исторический или географический колорит. Так, например, передавая речь на языке, в котором местоимение второго лица единственного числа существует (испанский, итальянский), Э. Хемингуэй использует thou и соответствующие глагольные формы как одно из средств для создания местного колорита. Аналогичную стилистическую функцию имеет местоимение второго лица уе, которое в современном английском языке архаично и сохранилось только в диалектах. Оно, соответственно, важно для речевых характеристик.

Коннотации местоимений исторически изменчивы и связаны с правилами этикета. Во времена Шекспира, например, обращаться на ты к постороннему джентльмену было оскорблением. Сэр Тоби подговаривает сэра Эндрю оскорбить Цезарио и дает ему такой совет: «If thou thou'st him some thrice it shall not be amiss.» (W. Shakespeare. The Twelfth Night).

Стилистические возможности употребления местоимений третьего лица единственного числа he, she, it интересны потому, что эти местоимения могут служить формальными показателями олицетворения -- если he или she заменяют существительные, традиционно замещаемые it, и таким образом создают эмоциональную приподнятость, и наоборот: замещение местоимением it одушевленных существительных сводит их в разряд вещей и тем принижает, придает высказыванию иронический, юмористический, неодобрительный и реже ласковый характер: «О, Lord!» He involuntarily ejaculated as the incredibly dilapidated figure appeared in the light. It stopped; it uncovered pale gums, and long upper teeth in a malevolent grin.-- «Is there anything wrong with me, Mister Mate?» it asked (J. Conrad -- пример Б. Чарльстон).

Оценочная коннотация такого рода присуща и другим языкам, но она тесно связана с имеющейся в данном языке системой выражения категории рода.

Аналогичную функцию снижения могут иметь местоимения what, this, that, anything или местоименное употребление слова thing, или употребление для обозначения людей существительных, которые в прямом значении обобщенно называют животных или фантастические существа: beast, brute, creature, fury.

В приподнятом олицетворении небесных светил, сил природы, городов, рек и т.п. выбор между he и she субъективен и целиком зависит от образа, который автор создает. В этом смысле интересно упомянуть в качестве примера олицетворение солн-Ца в романе Т. Харди «Тэсс из рода д'Эрбервилей», где писатель дает специальное пояснение, почему он считает, что солн-Цу более подобает местоимение мужского рода.

Функция местоимений при транспозиции разрядов очень существенна. Интересно их использование в повести Э. Хемингуэя «Снега Килиманджаро». Умирающий от гангрены герой повести писатель Генри ощущает приближение смерти как приближение живого существа: «Because just then, death had come and rested its head on the foot of the cot and he could smell its breath.» Здесь нет традиционного олицетворения, потому что использование местоимения it (а не he или she) показывает, что слово death попадает не в разряд существительных лица, а в разряд одушевленных (its breath), но не названий лица, т.е. уподобляется животному.

Местоимение we при основном значении говорящий вместе с другим лицом или лицами может быть в норме языка использовано так, что его фактическим референтом является только говорящий. Это так называемые Piuralis Majestatis (множественное величия), употребляемое в королевских указах, манифестах и т.п., и Piuralis Modestiae (множественное скромности), или авторское «мы», употребляемое для того, чтобы из скромности объединить себя с теми, к кому обращена речь.

В художественной литературе множественное скромности вызывает ассоциации с научной прозой и тем создает эффект достоверности. В. Скотт, например, в исторических романах использует we, и у читателя создаются ассоциации с научно-исторической литературой. В научной прозе избегают обоих местоимений первого лица и заменяют их словами the present writer, the present reviewer.

Местоимение третьего лица множественного числа they приобретает эмоциональность, когда оно употреблено независимо: All the people like us are We, and everyone else is they (R.Kipling). Своеобразие заключается в том, что they ничего не замещает, а просто указывает на то, что действие производится группой лиц, не включающей собеседника или говорящего, который как бы отгораживается от этих they.

В предсмертном монологе героя Э. Хемингуэя you относится к самому герою, т.е. использовано в сфере действия местоимения первого лица, в то же время оно сохраняет и свое прямое значение, т.е. вызывает читателя на сопереживание и противопоставляет героя и читателя «им».

«You kept from thinking and it was all marvellous.You were equipped with good insides so that you did not go to pieces that way that most of them had, and you made an attitude that you cared nothing for the work