История России глазами исследователей

§ 5. XVIII век

русь история церковь государство

XVIII столетие -- начала новой эры в истории России. Именно XVIII век завершил в нашей стране Средневековье и открыл эпоху Нового времени. Триста лет, минувшие со времени Петра, государственное устройство России во многом продолжает развиваться в фарватере имперской идеи. События тех лет в значительной мере определяют облик современной России. Грандиозные Петровские преобразования первой четверти XVIII столетия кардинально изменили всю жизнь российского общества, в том числе и науку. За всю полутора тысячелетнюю историю русского народа были только две короткие эпохи, в которые модернизация страны совершалась потрясающе стремительными темпами. Это эпохи Петра и Сталина, когда за три десятилетия Россия пролетела путь от сохи до водородной бомбы (Черчилль).

Вообще о науке и об образовании в современном смысле слова мы и можем говорить только со времени первого Российского императора Петра Великого -- одного из выдающихся государственных деятелей России. Образование и наука стали принимать институциональные формы, была создана Академия наук, открыты светские учебные заведения. Революционный переворот, произведённый гением Петра в общественном сознании и, в частности, в науке, состоял в тотальной секуляризации их, освобождении научного знания и всей культуры от доминирования религиозных догм. Объяснение истории теперь начинает строиться на принципиально новых началах: провиденциализм, рассматривающий все события истории вмешательством божественных сил, сменяется прагматизмом, обращающем внимание прежде всего на действие социальных, политических сил и роль личности в истории.

Более того, только в XVIII столетии начинает формулироваться принцип историзма, понимаемый как единство исторического измерения бытия. Следовательно, чтобы глубже понять тот или иной исторический отрезок, мы с необходимостью должны пристально изучить предшествующую ему и последующую эпоху. В том числе и постижение настоящего невозможно без изучения прошлого. Другое измерение принципа историзма состоит в понимании не только вертикальных (временных), но горизонтальных связей. Все события отечественной истории начинают мыслиться тесно взаимосвязанными с событиями зарубежной истории. Русская история начинает осознаваться как часть всемирной истории. Вместе с тем именно в это время русские умы узрели и радикальные отличия в судьбах нашего государства и других стран.

Царь Пётр особое внимание уделял появлению новых исторических работ и преподаванию истории в учебных заведениях. Государство поставило на самый серьезный политический уровень изучение прошлого страны и просвещение народа в этой области. Правительство давала крупные государственные заказы историкам и щедро финансировало написание исторических работ. Их авторы занимали высокие государственные посты и зачастую являлись видными политическими деятелями.

Одним из первых таких опытов было введение курса истории в программу частной школы государева сподвижника -- Феофана Прокоповича, автора «Истории Петра Великого». Появление в типографском деле гражданского шрифта облегчало знакомство с литературой грамотного населения. Первым трудом, напечатанным таким образом, было сочинение П.П. Шафирова «Рассуждение о причинах Северной войны» (1717). Его редактором и автором наиболее значимых мест был сам Пётр. Это монументальное произведение является образцом нового типа исторической работы, оценивающей цели, причины и ход войны, главным образом исходя из государственных интересов страны.

Прекрасно понимая, что изучение истории служит делу развития национального самосознания и тем самым -- укреплению центральной императорской власти, Пётр Великий специальными указами инициировал тотальную систематизацию и централизацию всей предшествующей письменной исторической традиции. Новое, заботливо-собирательное отношение к историческому наследию было инициировано именно правительством и поставлено под государственный надзор.

Для России настало время унифицировать и обобщить все накопленные за семь столетий источники. Повелевалось повсеместно отыскивать, копировать и сохранять всё, имеющее отношение к истории; губернаторам было предписано «во всех монастырях и епархиях и соборах прежде жалованные грамоты и другие куриозные письма оригинальные, такожде и исторические и печатные книги пересмотреть и переписать» для пересылки в Сенат. Также было велено копировать и передать в Синод «древних лет рукописные на хартиях и на бумаге церковные и гражданские летописцы, степенные и хронографы и прочие» источники, хранившиеся в епархиях и монастырях.

По распоряжению Петра Великого в конце его правления были начаты исторические исследования выдающего русского историка Василия Никитича Татищева (1686-1750), государева сподвижника в широкомасштабной преобразовательной деятельности. Безусловно, это самая крупная фигура в русской историографии XVIII столетия. Талант этого разносторонне одарённого человека, аристократа, потомка смоленских князей, был в полной мере использован царём на службе России в области административного, дипломатического и военного дела. Будучи неистовым патриотом России, Татищев ратовал за приобретение из Европы самого полезного для Отечества и вместе с тем горячо сражался с западными историками, утверждавшими, что Россия «корней древних не имела», за что фаворит императрицы Анны Иоанновны Бирон называл его главным врагом немцев. Вместе с тем, русский учёный уважительно относился к изучению всемирной истории, объясняя, что «без знания иностранных своя не будет ясна и понятна».

В начале 1720-х годов при непосредственном ведении императора Петра I Татищев приступил к главному делу своей жизни -- созданию крупномасштабного произведения -- «Истории Российской», над которой он трудился около 30 лет, но так и не завершил его. В этом произведении историк использовал редкие и во многом не дошедшие до нашего времен источники. Весь труд, составляющий семь томов, разделён на четыре части. Это была одна из первых попыток фундаментальной периодизации истории России, господствующая довольно длительное время в исторической науке.

Первая часть посвящена первой, догосударственной истории русского народа и доводит повествование до 860 года. Вторая часть включает события от образования русского государства до татарского нашествия в 1238 году. Третья часть полностью посвящена времени монголо-татарского ига -- «от пришествия татар до опровержения власти их Иоанном Великим» (так он именует Ивана III). Четвёртая часть охватывает события от Ивана III до воцарения в 1613 году первого царя династии Романовых -- Михаила Фёдоровича.

Татищеву так и не суждено было увидеть свой труд вышедшим в свет, печатать его начали только спустя 18 лет после его смерти, в 1768 году. Полное же научное издание «Истории Российской» было предпринято только спустя 200 лет, в 1960-е годы по инициативе академика М.Н. Тихомирова. Произведение великого русского учёного уже при его жизни вызвало широкий резонанс в обществе. Церковники критиковали рукопись за «стропотность» (соблазн для простого народа), а виднейшие историки XVIII столетия М.В. Ломоносов, Г.Ф. Миллер, М.М. Щербатов, А.Л. Шлёцер активно пользовались ею.

Проникнутое секулярным духом, сочинение Татищева посягало на ряд устоявшихся в средневековой историографии моментов, продиктованных господством религиозного мировоззрения. Труд же Татищева взывал, прежде всего, к разуму и подвергал рациональной критике многие мифологические сюжеты, которыми были переполнены русские исторические источники предшествующих времён. Так, он первым поставил под серьёзное сомнение фундаментальный камень древней русской истории -- легендарное посещение апостолом Андреем Первозванным русских земель, где впоследствии были основаны Киев и Новгород, разные чудеса и прочее. Нелестно историк отзывался о монастырях, поповском сословии, именуя его людьми «злостными». Чтобы избежать обвинений со стороны церкви, учёный включал в число причин, без которых ничто в человеческой истории случиться не может, причины от Бога и от человека. А недовольство клерикальных кругов рационализмом Татищева было вполне объяснимо, поскольку он разоблачением мифов, басней и легенд подрывал влияние религии на общественное сознание. Так, когда он обоснованно показал, что царь Соломон написал известный эротический текст «Песни песней» «распалясь похотью к царевне египетской», объясняя происхождение знаменитого произведения мировой литературы вполне естественными земными причинами, даже современно и либерально настроенный Феофан Прокопович это не поддержал. Тем самым великий русский историк опережал развитие современного им русского общественного сознания на многие десятилетия и при жизни не был до конца понят.

Взгляды Татищева на историю России представлены им также в работе «О правлении государственном», которая отразила широкую полемику в русском обществе о государственном устройстве при восхождении на императорский престол Анны Иоанновны в 1730 году. Историк предлагал расширить сословные права и привилегии дворянства и учредить выборный от господствующего сословия Сенат; олигархические же претензии верховников были ему глубоко антипатичны.

Будучи сторонников теории естественного договора, Татищев полагал происхождение монархии из патриархальных отношений, скрепляющих сначала семью, затем род, а впоследствии сообщество, включающее уже и холопов, добровольно согласившихся отдаться в повиновение «старшим», имеющим больше мудрости и опыта. Поэтому крепостное право является вполне законной формой отношений господ и крестьян, не подлежащей никакому пересмотру.

Говоря о причинах возникновения государства, Татищев, вслед за Гуго Гроцием, говорил, что в основании этого процесса лежит развитие ремёсел, торговли, не позволяющее ограничиваться рамками домовых сообществ и требовавшее создания гражданского правления и начальства. Второй шаг на пути создания государства, утверждал учёный, состоял в избрании «неколико способнейших к правлению» людей. Так возникало аристократическое правление, которое затем было заменено более совершенной формой государства -- монархией. Образование государства, следовательно, представлялось Татищеву как целая серия общественных договоров, в которых люди добровольно делегируют властные полномочия всё более ограниченному числу лиц -- вплоть до одного-единственного -- монарха.

Соглашаясь с аристотелевской классификацией государств, Татищев пришёл к выводу, что в странах, подобных России, с открытыми границами, «нужно быть монархии». Она совершенно необходима там, «где народ учением и разумом не просвясчён» и потому должен содержаться в страхе. Русский историк показывает, что везде, где демократия превращалась в аристократию, а республика -- в монархию -- это способствовало росту могущества и славе государств. Падение же древних монархий, по его мнению, связано было с «дерзновениями» подданных «власть монархов уменьшить» Татищев В.Н. История Российская. В 4-х тт. - М., 1952. Т. I. С. 362.. Для России же искони было характерно не просто монархическое правление, а правление «самовластных государей». Идея превосходства монархии над всеми остальными формами государственного устройства и единственно возможное её применение в России проходит сквозь всё повествование Татищева. Все вехи исторического пути России он рассматривает исключительно с позиции смены аристократической формы монархией и наоборот и постоянно подводит читателя к мысли, «сколько монархическое правление государству нашему протчих полезнее, чрез которое богатство, сила и слава государства умножается, а чрез протчее умаляется и гинет» Там же. С. 367..

Татищев одним из первых подвёл под идеологическое укрепление базы русского самодержавия не легендарные основания его мифического происхождения от римского императора Августа и преемства царских регалий от византийского императора Константина Мономаха, а научное рационалистическое обоснование превосходства самодержавия над всеми остальными формами государственного устройства и его исключительной благодетельной роли для России. Его теория стала доминирующей в историографии XVIII века, навсегда вытеснив средневековый религиозный провиденциализм.

Исторический труд Татищева широко раздвинул проблемное поле исследования. Средневековых летописцев интересовали прежде всего события политические: войны и междукняжеские усобицы. Татищев наряду с этими сюжетами изучает законодательство, просветительскую деятельность правительства, историю крестьянства, прежде всего проблему эволюции его закрепощения.

Внимательно исследуя вопрос о происхождении Руси (напомним, что весь первый том татищевской истории, то есть четверть его труда была посвящена догосударственной истории русского народа, до 860 года. Такой удельный вес древней истории в общем повествовании не встречается больше ни у кого из последующих историков. Для сравнения скажем, что первый том самого огромного исторического сочинения в нашей историографии, принадлежащего перу С.М. Соловьева, в 18-ти книгах, доводит повествование до смерти Ярослава Мудрого в 1054 году), Татищев напрочь отверг версию о прусском происхождении династии рюриковичей. Также он считал мало заслуживающим внимания усвоенное Байером мнение летописца Нестора о том, что имя Русь пошло от варягов, пришедших с Рюриком. Русский историк склонялся к убеждению, что русы жили по Ильменю, Волхову, Шелони, Ловати и в других окрестных землях задолго до появления Рюрика. Признавая, что имя «славяне» встречается в источниках начиная с VI века, Татищев указывал, что само племя гораздо древнее и что славянский народ, «без суэти двамнения, также стар, как и все протчие» Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 291, 286, 311..

В оценке крестьянской войны под руководством Ивана Болотникова В.Н. Татищев твёрдо стоял на позиции защиты самодержавия, говоря, что «взбунтовались холопи боярские и крестьяня, многих господ побив, перво домы дворянские разоряли». Крайне негативно характеризуя восставших и вообще восстания в целом, он именует их ворами, угрожающими государству «крайней пагубой», и утверждает, что «никогда никаков бунт от благоразумных людей начинания не имел» Там же. Т. VI. С. 314-316..

Большой заслугой Татищева в области отечественного источниковедения является тот факт, что он как бы вторую жизнь первому русскому законодательному своду -- «Русской Правде». К тому времени давно вышедшая из практического применения, она была почти забыта. Кроме этого, учёный приобрёл у одного человека и экземпляр Судебника Ивана Грозного. Дополнив эти два фундаментальных исторических памятника указами «дополнительные Судебнику», Татищев в 1740 году представил в Академию наук «Собрание законов древних русских». Однако и этот труд повторил судьбы его главного исторического сочинения, не выйдя в свет.

«История Российская» Татищева ещё и потому ценна для исторической науки, что содержит некоторые сведения, совершенно отсутствующие у последующих авторов, в частности, детали киевского восстания 1113 года. М.Н. Тихомиров объяснял это тем, что в руках Татищева были и такие списки летописей, которые до нашего времени не дошли.

Младшим современником Татищева был немецкий историк Готлиб Зогфрид Байер (1696-1738), приглашённый в 1726 году в Российскую Академию наук. Поле его научных изысканий охватывало прежде всего древнюю историю славян и русского народа. Его перу принадлежали такие сочинения как «О происхождении и древнем местожительстве скифов», «О местоположении скифов во времена Геродота», «О киммерийцах», «О варягах», «О первом походе руссов на Константинополь», «Происхождение руссов», «География Руси и соседних областей в 948 году из Константина Багрянородного», «География Руси и соседних областей в 948 году из северных писателей». Байер является одним из творцов так называемой норманнской теории происхождения Руси, утверждающей заимствованный, привнесённый характер русской государственности. Исследования Байера сыграли полезную роль в нашей науке, на которые опирался и Татищев. Русский историк далеко не всегда был согласен с теоретическими выводами немецкого учёного и исправил многие допущенные им ошибки и неточности, проистекающие из незнания немцем толком русского языка. Вместе с тем, Татищев признавал, что труды Байера ему «многое неизвестное открыли» Татищев В.Н. Там же. С. 90..

Искоренение бытовавших в русской историографии легенд, мифов и басен о происхождении самого русского народа, княжеской династии и прочих краеугольных тем было нелёгким делом и потребовало фундаментальных трудов не одного маститого историка. Байер, приложивший к этому немало усилий, говорил, что искоренить басни гораздо труднее, чем их выдумать. Для этого Байеру, равно как и Татищеву, нужно было досконально овладеть инструментарием символической этимологии, чтобы «бить врага его же оружием». И, надо признаться, на этом поприще они достигли больших успехов. Были подвергнуты критике теории происхождения Москвы и московитов от библейского Мосоха, скифов -- от некоего Скифа и славян -- от его брата Словена, якобы внуков Иафета, сына Ноя, Ливонии от некоего Либона, римского легионера, прибывшего на Балтику с флотом.

Ученик и последователь Байера Герхард Фридрих Миллер (1705-1783) также оставил немалый след в русской исторической науке. Его главный труд «История Сибири» существенно расширил географический горизонт историографии XVIII столетия. В своей диссертации 1749 года «Происхождение имени и народа российского» немецкий учёный унаследовал древнюю легендарную традицию, говоря, что «прадеды ваши <…> от славных дел своих славянами назывались, которых от Дуная волохи выгнали». Начав с изгнания, Миллер всю последующую жизнь славян описывал «в разорениях и порабощениях», постоянно повторяя, что русских бьют, побеждают, «благополучно» грабят и истребляют огнём и мечом. Байер и Миллер полагали, что варяги (Русь) пришли в Новгород из Скандинавии и были норманнами. Происхождения имени Русь Миллер выводил из термина россолайна, которым финны именовали шведов. На этой же позиции стоял спустя столетие выдающийся исследователь русских летописей А.А. Шахматов. Он указывал, что финны называли себя suomi, а шведов -- ruotsi. При переводе этих имён на славянский язык suomi превратилось в Русь, а ruotsi -- в Русь.

Байер и Миллер настаивали на первобытной дикости восточных славян до прихода к ним «цивилизованных» варягов. Позже к ним присоединился Август Людвиг Шлёцер (1735-1809) -- российский и германский историк, публицист и статистик, в 1761 году по приглашению Миллера приехавший в Россию. Его перу принадлежат работы по древнерусской грамматике, истории, палеографии, прежде всего «Нестор. Русские летописи на древнеславянском языке». Шлёцер подготовил к печати и издал первый том Никоновской летописи, Русскую правду по Академическому списку, Судебник 1550 года.

В 1803 году за свои труды на ниве российской истории Шлёцер был награждён орденом св. Владимира IV степени и возведён в дворянское достоинство. Одна из крупных источниковедческих заслуг немецкого учёного состоит в том, что он признал и доказывал аутентичность «Слова о полку Игореве» и развенчивал религиозные басни и легенды о происхождении русского народа и государства. Работы Шлёцера имели большой научный резонанс в российской историографии второй половины XVIII-XX веков.

До Шлёцера история была предметом чистой учёности, делом кабинетного учёного, далёким от действительной жизни. Он первый понял историю как изучение государственной, культурной и религиозной жизни, первый сблизил её со статистикой, политикой, географией и т. д.: «История без политики даёт только хроники монастырские да dissertationes criticas».

Изучая русские летописи и заметив несоответствие географических названий в разных списках, Шлёцер сразу априори пришёл к выводу об искажении летописного текста переписчиками и призвал восстановить первоначальный чистый текст летописи. Однако впоследствии путём кропотливого сличения разных списков он удостоверяется, что если собрать все рукописи, то путем сличения и критики получается как раз летопись Нестора. Гораздо удачнее были его взгляды на этнографию России. Вместо прежней классификации, основанной на насильственном толковании слов по созвучию или смыслу, Шлёцер дал свою, основанную на языке. Особенно резко выступил он против искажения истории с патриотической целью: «Первый закон истории -- не говорить ничего ложного. Лучше не знать, чем быть обманутым».

Характеризуя быт наших далёких предков, Шлёцер, в частности, писал, что это были «люди без управления, жившие подобно зверям и птицам». Неудивительно, что в западной исторической литературе подобный взгляд доминировал и обосновывал «законные» претензии цивилизованной Европы на продолжение «окультуривания» русских земель в настоящем и будущем. Такая оценка первоначальной истории славян давала Байеру, Миллеру и Шлёцеру все основания применять летописную легенду «Повести временных лет» о призвании на княжение варягов как доказательство врождённой неспособности русского народа к самостоятельному созданию государственности и, соответственно, решающей роли пришедших сюда германцев для создания русской культуры. Вместе с тем надо отметить, что сам по себе норманизм гораздо шире, нежели эта предвзятая тенденциозная уничижительная оценки значения русского народа в мировой истории. Норманистами, к примеру, были выдающиеся отечественные историки А.А.Шахматов и А.Е. Пресняков.

Во всяком случае, в споре патриотов и норманистов Шлёцер и другие немецкие историки в данном случае были ближе к истине, чем Ломоносов и его последователи, подвергшие норманнскую теорию масштабной и исчерпывающей критике.

Выдающегося русского учёного Михаила Васильевича Ломоносова (1711-1765) по праву можно назвать русским Аристотелем. Пожалуй, нет области науки, где бы не оставил свой яркий след этот великий сын нашего народа, ставший крупнейшим событием русской культуры всего XVIII столетия. Сыгравший первостепенную роль в организации Московского университета, Ломоносов заложил основы подлинной академической науки и высших образцов отечественного образования.

Перу великого учёного принадлежат такие замечательные труды по истории как «Замечания на диссертацию Г.Ф. Миллера „Происхождение имени и народа российского”»; «Древняя Российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого, или до 1054 года» (1751-1758); «Краткий Российский летописец с родословием». Это сочинение, вышедшее в 1760 году, на протяжении нескольких десятилетий являлось учебником русской истории для юношества.

Выступив горячим противником норманнской теории происхождения русской государственности, Ломоносов подверг критике диссертацию Миллера «Происхождение имени и народа российского». Опровергая мнение немецкого учёного, выводившего наименование «славяне» от их славных дел, Ломоносов протестовал против изображения Миллером первых этапов жизни наших предков «в разорениях и порабощениях», в поражениях и истреблениях. Напротив, он обращал внимание читателя на тот момент, что никто иной как славяне вытеснили скифов из северного Причерноморья, чего не могли добиться ни персидский царь Дарий, ни Александр Македонский, ни римляне. И это ли не говорит о храбрости и воинской доблести предков русского народа?

Таким образом, полемика Ломоносова с Миллером положила начало спору норманистов и антинорманистов в русской исторической науке, длящегося и не прекращающеегося вот уже скоро три столетия. Вместе с тем, ни тот ни другой учёный не сомневались в летописной истории о призвании новгородцами на княжение Рюрика с братьями. Но если Байер и Миллер утверждали, что Рюрик был варяжского, то есть норманнского происхождения и произошел из Скандинавии, то Ломоносов настаивал, что Рюрики пришли с юго-восточных берегов Варяжского (Балтийского) моря и были славянами, жившими между Вислой и Двиной. Впоследствии это предположение русского учёного современной наукой не подтвердилось.

Однако существо дело состоит не в этническом происхождении династии рюриковичей, а в том, какова роль иноплеменников в процессе образования государства российского. В этом вопросе Ломоносов оказался совершенно прав. Отбивая уничижительный тезис о совершенной дикости восточных славян до прихода варягов, он выступал категорически против утверждения о решающей роли норманнов в принесении на Русь государственного устройства в силу неспособности якобы самих славян к государствообразующему творчеству. Современная наука показала, что процесс образования государства носит не династический, а экономический характер и связан с возникновением общественных классов и экономических противоречий между ними. Иначе говоря, какую цивилизованную династию ни приноси на неподготовленную почву, государства не получится.

Кроме того, современные учёные подтвердили мысль Ломоносова о том, что в славянском языке не заметно «знатной перемены» в сторону языка скандинавов, между тем «и поныне имеем мы в своём языке великое множество слов татарских». Этот веский аргумент вместе с небольшим количеством скандинавских археологических памятников на территории Руси опровергает позицию норманистов.

Одной из самых значительных исторических работ Ломоносова является «Древняя Российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого, или до 1054 года». Предисловие к изданию 1766 года «Истории» написал Шлецер, он же перевел его на немецкий язык. Это первый труд по русской истории, появившийся после Синопсиса, который к этому времени уже изрядно устарел, однако вместе с тем оказал существенное влияние на сочинение Ломоносова. В частности, во многом им была воспринята идея поочередной смены побед и поражений в русской истории. Он говорит: «Каждому несчастью последовало благополучие, больше прежнего, каждому упадку высшее восстановление; и к ободрению утомленного народа некоторым божественным промыслом воздвигнуты были бодрые государи».

В этом сочинении содержится несколько ценных и замечательных мыслей. К ним относится тезис об участии славян в походах германцев на Рим («между готами множество славян купно воевали» Ломоносов М.В. ПСС. Т. 6. С. 87, 204.). Опровергая несправедливое утверждение Шлёцера, что наши предки жили без управления, подобно зверям и птицам, Ломоносов последовательно проводил мысль о том, что между историческими судьбами древних славян и других европейских народов принципиальных различий нет. Кроме того, выдающийся русский учёный высказал в этой работе совершенно оригинальную для своего времени идею, что как таковых «чистых» в расовом и этническом отношении народов вообще нет («ни о едином языке утвердить невозможно, чтобы он с начала стоял сам собою без всякого примешения» Там же. С. 173, 174.).

В целом надо сказать, что Ломоносов исповедовал патриотический принцип исследования, который зачастую доминировал над научным. Он считал, что власть на Руси имеет не скандинавские, а византийские корни и во многом принимал во внимание мифологические сюжеты XVI столетия, содержащиеся в таких популярных сочинениях, как «Сказание о князьях Владимирских», «Сказание о Вавилоне-граде», «Повесть о новгородском белом клобуке», «Москва -- Третий Рим» и др.

Апология монархической власти ясно звучит в словах автора: «самодержавством как сначала усилилась, так и после несчастных времен умножилась, укрепилась, прославилась. Благонадежное имеем уверение о благосостоянии нашего отечества, видя в единоначальном владении залог нашего блаженства, доказанного толь многими и великими примерами».

Особо надо остановиться на оценке Ломоносовым государственного значения личности первого российского императора Петра Великого. Мыслитель совершенно верно понимал историческую миссию одного из величайших государей российских в деле выдвижения нашей страны на мировую арену и поэтому справедливо оценивал стремление Петра учиться у Европы и бать у неё всё самое лучшее. В «Слове похвальном блаженные памяти государю императору Петру Великому» (1755) Ломоносов проводит мысль, что вся Россия «приобрела новый вид», хотя великому царю и не удалось воплотить в жизнь всё задуманное и довести законодательство до совершенства. Автор подчёркивает, что науки и художества были основаны в нашей стране именно благодаря «петровым дарованиям», что тяжёлая и продолжительная Северная война была выиграна во многом благодаря личному мужеству и героизму Петра Ломоносов М.В. ПСС. Т. 8. С. 606, 608..

Ломоносов полностью на стороне Петра I в вопросе обеспечения государственных интересов путём борьбы с теми, кто стоял на пути укрепления государства: стрельцы, раскольники, казаки и «разбойники». В интересах государства, считает учёный, для повышения его мирового значения, для проведения реформ и победы в войне оправданы и непопулярные меры, иногда ухудшающие положение народа. Гордясь стремлением Петра Великого преодолеть отсталость России от Европы во всех областях, включая образование и науку, Ломоносов воспевает царя за его стремление, «чтобы всякого рода знания распространять в отечестве и людей искусных в высоких науках, также художников и ремесленников размножить». Ломоносов верно понял историческую миссию Петра в преодолении вековой отсталости России от передовых стран мира. Видя царя Петра великим тружеником, на плечах которого Россия начала выезжать на передовые исторические рубежи, русский учёный говорит: «Я в поле межь огнём, я в судных заседаниях межь трудными рассуждениями, я в розных художествах между многоразличными махинами, я при строении городов, пристаней, каналов, между бесчисленным народа множеством, я межь стенанием валов Белаго, Чёрнаго, Балтийского, Каспийскаго моря и самого Океана духом общаюсь. Везде Петра Великого вижу в поте, в пыли, в дыму, в пламени -- я не могу себя уверить, что один Петр везде, не многие, и не краткая жизнь, но лет тысяча <…> Кому же я героя нашего уподоблю?.. и отвечает: «Ежели человека, Богу подобнаго, по нашему понятию, найти надобно, кроме Петра Великого не обретаю» Там же. С. 610..

Помимо «Слова похвального…» перу Ломоносова принадлежит значительное число од, посвящённых торжественным датам, прежде всего восшествиям на престол Елизаветы Петровны, Екатерины Великой и других правителей. Но кому бы ни был посвящен панегирик, в каждом сочинении автор неизменно переходил к восхвалению эпохи и личности Петра Великого, достигая при этом высочайшего художественного совершенства.

Философское осмысление исторического пути России оформилось у Ломоносова в яркий образ великой реки, которая иногда разделяется на малые потоки, теряя при этом «глубину и стремление», затем вновь соединяется в одни берега, приобретая при этом «вящую быстрину и великость», разливается и «умножает свои силы», присоединяя «иные великие от сторон реки» Там же. Т. 6. С. 169, 217.. Могучий и глубокий ум русского гения возвысился здесь до осознания истории России как единого неделимого процесса, устремленного из прошлого через настоящее в будущее, единого организма, живущего в историческом измерении, движущегося в реке истории. Ломоносов, пожалуй, первым из русских учёных стал рассматривать не только как прошлое, но как общественное бытие, жизнь общественного организма, протянутую во времени. В данном случае у Ломоносова речь идёт о первом, онтологическом понимании истории, о чём упоминалось выше.

Большая заслуга Ломоносова в развитии отечественной историографии состоит в очищении её от религиозного наследия Средневековья. Вплоть до середины XVIII столетия в русской исторической науке бытовали религиозные представления о сотворении мира, человека и о Боге как движущей силе истории. На Западе наука была очищена от засилья религиозного сознания благодаря философам-гуманистам XV-XVI веков. Россия же продолжала отставать от передовых цивилизованных стран и в этом отношении. Много сил Ломоносову пришлось потратить на преодоление сопротивления реакционных клерикальных кругов, поборников невежества и противников просвещения. «Напрасно многие думают, -- настаивал русский учёный, -- что всё, как видим, сначала творцом создано». По его суждению, легко быть философами, «выучась наизусть три слова: „Бог так сотворил”». Ломоносов отвергал библейское предание о сотворении мира в шесть дней и церковную хронологию, умещавшую всю историю человечества до Христа всего в 5508 лет. Вместе с тем учёный признавал факт проповеди апостола Андрея Первозванного в славянских землях и вероятность происхождения Рюрика от Августа.

В завершении рассказа о роли самого выдающегося русского учёного, родоначальника науки российской М.В. Ломоносова приведём характеристику, данную ему и В.Н. Татищеву С.М. Соловьёвым, признававшего, что им «принадлежит самое почётное место в истории русской науки в эпоху её начальных трудов» Соловьёв С.М. Писатели русской истории XVIII века. - СПб., 1850..

Во второй половине XVIII столетия -- в век «просвещённого абсолютизма» Екатерины Великой русская наука, образование, культура в целом, концентрируясь в Академии наук и Московском университете, сделали значительный шаг вперёд. Центральное место в русской исторической науке этого времени занимает дворянская историография, давшая много замечательных идей и имён. Пожалуй, самые яркие среди них -- М.М. Щербатов и И.Н. Болтин.

Князь Михаил Михайлович Щербатов (1733-1790) в своих исторических сочинениях ярко выразил своё аристократическое происхождение и взгляды. Будучи идеологом старинного родовитого дворянства, князь неприязненно относился ко многим либеральным нововведениям екатерининской эпохи, критикуя реформы правительства «справа». В частности, в произведении, написанном в 1780-е годы, «О повреждении нравов», Щербатов клеймил массовые злоупотребления властей, беззаконие и произвол, взяточничество и казнокрадство, фаворитизм и угодничество по отношению «к государю и вельможам» и другие «прелести» абсолютистско-бюрократического строя. «В истину могу я сказать, -- писал историк, -- что естли вступя позже других народов в путь просвещения, нам ничего не оставалось более, как благоразумно последовать стезям прежде просвещенных народов, -- мы в людскости и в некоторых других вещах, можно сказать удивительные имели успехи и исполинскими шагами шествовали к поправлению наших внешностей. Но тогда же с гораздо вящей скоростью бежали к повреждению наших нравов…».

Следуя Аристотелю, М.М. Щербатов различал четыре формы государственного устройства: монархическое, аристократическое, демократическое, или народное, и «самовластное или деспотическое». Будучи убеждённым аристократом, историк объявлял любую форму народовластия порочной формой правления, тогда как, по Аристотелю, идеальной моделью государственного устройства выступала полития -- истинная форма народоправства, в противовес демократии.

Некоторые позитивные черты Щербатов находил у аристократии, когда управление государством осуществляется «по здравому рассуждению разумнейших людей» и где «пронырство» не имеет силы. Однако аристократия не может быть прогрессивной формой государства, так как в данном случае следствие борьбы различных группировок неизбежно страдают государственные интересы.

Все симпатии Щербатова, безусловно, на стороне монархии. Главное, чтобы она не переродилась в самовластие -- «мучительство, в котором нет иных законов и иных правил, окромя безумных своенравий деспота» Щербатов М.М. О повреждении нравов // Щербатов М.М. Соч. В 2-х тт. - СПб., 1901. Т. 1. С. 387-389.. Если в монархии государь служит народу, то при самовластном правлении «народ является быть сделан для государя». Самовластье -- это переродившаяся монархия, попирающая законы и законность.

Объяснение исторических событий, по мнению историка, коренится в психологии действующих в истории лиц, в мотивах, которыми они руководствуются при совершении того или иного поступка. Это своего рода историософский прагматизм. В калейдоскопе на первый взгляд разрозненных фактов и явлений обнаруживает себя единая во все времена человеческая природа. Она же позволяет проливать свет на причины исторических событий в жизни различных народов и выводить некоторые подобные сюжеты в их прошлом. При таком подходе в истории высвечиваются множество параллелей, перекрещивающихся событий.

Главный исторический труд М.М. Щербатова -- «История Российская с древнейших времён» в семи томах (пятнадцати книгах), над которым учёный работал со второй половины 1760-х до 1790 года, доведён до воцарения династии Романовых. Шаг вперёд в методологическом отношении здесь состоял в том, что следуя просветительской традиции, Щербатов полагал, что историческая личность не может действовать по своей прихоти, что поступки людей должны быть обусловлены определёнными причинами, прежде всего влиянием господствующих мыслей и идей, распространённых нравов и обычаев. В своём исследовании событий прошлого историк должен доходить «до тайных пружин и до причин сокровенных», а его труд будет тем совершеннее, чем более полную и далеко уходящую цепь причин он представит читателю Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен: в 2-х тт. СПб., 1901. С. 26-27..

Влиянием нравов и обычаев, распространённых у наших предков, Щербатов пытался объяснить действующий в Киевской Руси порядок престолонаследия, причём эта попытка в исторической литературе была предпринята впервые. Объясняя наследование престола не сыновьями великого князя, а старшим в роду братом, учёный считал, что главным фактором здесь был возраст и опытность последнего и неопытность первого. Спустя столетие С.М. Соловьёв объяснил такой порядок престолонаследия остатками родового строя.

Аристократические предпочтения Щербатова проявлялись и в оценке им роли самодержавия в истории России. Если у предшествующих историков оно было решающей силой, от усиления или ослабления которой зависела мощь всего государства, то для Щербатова идеалом была ограниченная монархия, когда государь во всём советуется со знатными боярами. Именно поэтому, сочувствуя боярам, он крайне сдержанно оценивал заслуги перед страной величайшего российского правителя, первого царя Ивана Грозного, Политика опричного террора, проводившаяся в интересах всего царства, а не в интересах знатнейших и влиятельных фамилий, вызывала критику у Щербатова.

Оценка личности и деятельности второго выдающегося русского государя -- Петра Великого -- содержится в ряде других сочинений Щербатова, поскольку его основной труд, «История…», доведён лишь до начала XVII века (например, «Рассуждение о пороках и самовластии Петра Великого», «О повреждении нравов» и др.). Названия произведений говорят сами за себя. Историк выступает апологетом теории полицейского государства, рожденную в ходе петровских преобразований. Он считает вполне обоснованным право государства регулировать свободу личности, поскольку только государство может выступать в качестве высшего социального разума, и вслед за Платоном предлагал свою утопическую модель идеального государства. Щербатов был убежден, что человеческая натура неизменна во все времена и улучшить ее можно лишь путем сатирического высмеивания и посрамления. Неизменяемость природы человека во времени именно и дает нам возможность постижения отдаленных событий. И напротив, изучение предшествующих эпох проливает нам свет на современность.

Более обстоятельно модель идеального утопического государства представлена в утопическом произведении «Путешествие в землю Офирскую г. С., шведского дворянина» (1787), события которого происходят в XXXV столетии. Здесь описывается общество далекого будущего, управляемого государством, высшим общественным разумом. Государство наделено полномочиями регламентировать абсолютно все, даже малозначительные стороны человеческой жизни: «Все сие так расчислено, что каждому положены правила, как ему жить, какое носить платье, сколько иметь служителей, по скольку блюд на столе, какие напитки, даже содержание скота, дров и освещения положено в цену; дается посуда из казны по чинам: единым жестяная, другим глиняная, а первоклассны серебряная и определенное число денег на поправку, а потому каждый должен жить, как ему предписано».

Щербатов признавал роль Петра как реформатора, создателя новой России, её армии, флота, промышленности и торговли, осознавал, что царь обеспечил невиданный рывок в историческом развитии России, её культуре, образовании и науке. Он отмечал, что для достижения «нынешнего состояния просвещения и славы» без иностранных заимствований и самовластья Петра понадобился бы куда как больший срок. А суровая историческая действительность нам этого времени не давала. За время тихого и спокойного развития Карл XII и Фридрих II каждый со своей стороны завоёвывали бы русские земли. Точно так же не было времени на спокойное и мирное развитие у СССР в 1930-е годы, окружённого кольцом вражеских государств. Обе эпохи схожи тем, что как никогда остро стоял вопрос о выживании и о выходе на передовые рубежи мировой истории.

Вместе с тем, Щербатов порицает царя за жестокость и грубость в расправе со стрельцами и порках дворян. Ограниченность аристократического мировоззрения князя в данном случае, как и в описании эпохи Ивана Грозного, не позволяла ему понять, что самодержец призван действовать не в интересах той или иной социальной группы, а прежде всего в интересах государства в целом -- и прежде всего за счёт ущемления интересов правящего класса. Историк-аристократ грустит по старой, Московской Руси, сожалея, что в XVIII столетии нравы и «умонастроения» повредились: стала исчезать вера, ослабли узы брака и супружеская верность, необузданное «сластолюбие» порождало различные «стремительные хотения», для удовлетворения которых люди шли на любые мерзости.

В заключение необходимо отметить, что исторические сочинения князя М.М. Щербатова и прежде всего его монументальный труд «История Российская» благодаря введению в научный оборот огромного количества новых, ранее не использовавшихся источников, оказали влияние на развитие русской историографии и в большей степени на Н.М. Карамзина.

С критикой исторических построений М.М. Щербатова выступил Иван Никитич Болтин (1735-1792), представитель теории климата. Ученый происходил из родовитого дворянства и достиг внушительных успехов на государственной службе. Основные его исторические произведения -- «Примечания на «Историю древния и нынешняя России» господина Леклерка» в двух томах (1788) и «Критические примечания генерал-майора И.Н. Болтина на первый и второй тома «Истории» князя Щербатова» (1793). Несмотря на то, что сочинения Болтина, в отличие от Татищева, Ломоносова и Щербатова, посвящены не собственно истории России, а критическому разбору исторических трудов его современников, в них прослеживаются твёрдые убеждения автора по различным вопросам отечественной истории. В своих критических и полемически заостренных сочинениях Болтин прежде всего заботится о смысле и значении фактов, что позволило ему впервые в русской историографии составить целостное представление об историческом процессе в России. Объективному статусу факта ученый придавал особо ценное значение. Исторические факты должны строго и внимательно отбираться и устанавливаться их значение.

Будучи патриотом, историк видел перед собой главную задачу в защите России от наветов иностранных писателей, рисовавших наш народ диким, варварским, ленивым, подобным колониальным народам и совершенно чуждого европейской цивилизации.

Оригинальная и прогрессивная для того времени догадка Болтина состояла в том, что природа людей одинакова во все времена, независимо от национальности, и следовательно, схожие природные и исторические условия неизбежно порождают одно и те же нравы и обычаи. Поэтому русский народ прошёл все те же ступени исторического развития, что и другие, в частности европейские, народы. Поэтому все разговоры о диком и варварском состоянии славян до облагораживая их норманнами являются выдумкой и клеветой. Всё то же самое, что было в первые годы жизни русского народа, можно обнаружить в истории любого другого народа. «Образ жизни, правления, чиностояния, воспитания, судопроизводства тогдашнего века русских таков точно был, каков первобытных германцев, британцов, франков и всех вообще народов при первоначальном их совокуплении в общества» Болтин И.Н. Примечания на «Историю древния и нынешняя России» господина Леклерка. Т. I. СПб., 1788. С. 308.. Вместе с тем Болтин настаивал на самобытности русской истории и неприменимости к ней мерок чужой культуры: «О России судить, применяясь к другим государствам европейским, есть то ж, что сшить на рослого человека платье по мерке, снятой с карлы. Государства европейские во многих чертах довольно сходны между собой; знавши о половине Европы, можно судить о другой, применяясь к первой; но о Росси судить таким образом не можно, понеже она ни в чем на них не похожа».

Идеал государственного деятеля для Болтина -- мягкий, осторожный и неторопливый лидер, с оглядкой ведущий страну вперёд. В это идеальное представление, разумеется, не укладывались такие грандиозные фигуры русской истории, как Иван Грозный и Петр Великий. Ограниченность дворянского мировоззренческого подхода в оценке двух самых выдающихся правителей России не позволяла историку в полной мере осознать масштабность и прогрессивность их деяний для судьбы Отечества. Говоря об эпохе Ивана IV, Болтин полагал, что при нём монархия выродилась в губительное для страны «деспотичество». В оценке Петра I он не был столь негативно категоричен, но, признавая позитивными в целом петровские преобразования, учёный критиковал царя за необдуманность, поспешность, чрезмерный радикализм и невнимание к старине и древним обычаям. Более того, он был убеждён, что Екатерина Великая предприняла меры «к исправлению повреждённых» петровскими реформами нравов. Неудивительно, что верный сын своего социального класса, дворянства, Болтин не мог дать объективную оценку ни одному из двух указанных великих российских государей. Равно как он не смог ни осознать стоящих перед каждым из них государственных задач, ни смириться с методами, коими эти задачи решались.

Печалясь о повреждении нравов в результате петровских реформ, учёный считал их фундаментальными причинами исторических событий, так как они прочно сидят в сознании народном и трудно поддаются изменениям посредством законов. «Удобнее законы сообразить нравам, нежели нравы законам», -- говорил Болтин Болтин И.Н. Примечания на «Историю древния и нынешняя России» господина Леклерка. Т. I. С. 316.. Идя дальше в своих поисках конечных причин исторических событий, Болтин видел источник формирования нравов и обычаев народа в природной среде и прежде всего в климате. Следуя Бодену и Монтескье, он считал «климат первенственною причиною в устроении и образовании человеков». Однако не только климат, по мнению ученого, определяет характер истории народа, но также воспитание народа и правление. Среди разнообразных форм правления лучшей он полагал монархию. Историк большое внимание уделял установлению «союза деяний и произшествий, причин и их следствий» в исторических событиях. Географический или климатический детерминизм как раз и выступал основой исторического объяснения. Поскольку разные народы живут в различных климатических условиях, они имеют разную судьбу. Исследование истории того или иного народа состоит прежде всего в постижении его нравственной сущности, его человеческой природы. Поэтому и историю он понимает как историю общественных нравов. На каждом этапе исторического развития господствуют те или иные нравы. Народы, находящиеся на одном уровне исторического развития, имеют схожие нравы, следовательно, зная историю одного народа, мы можем реконструировать историю другого.

Важная заслуга Болтина в развитии русской историографии состоит в том, что он один из первых стал применять метод сравнительного анализа, то есть сопоставлять события русской истории с тем, что происходило в это время в других странах. Он впервые обратил внимание на общие черты в истории русского и других европейских народов и один из первых подошёл к необходимости раскрытия общих законов исторического развития.

Вторая половина XVIII столетия дала, помимо Щербатова и Болтина, ряд других интересных историков, происходивших из других социальных слоёв: мещанства, купечества, казачества, разночинства. Этот факт свидетельствует о превращении истории в светскую гражданскую науку. Теперь начали появляться работы, посвящённым отдельным областям экономической и общественной жизни: промышленности, торговли, сельского домостроительства, художеств, истории городов. Показательным в этом отношении является сочинение М.Д. Чулкова «Историческое описание российской коммерции» в семи томах, где автор утверждал, что купечество «составляет благополучие общества не только потому, что прибыль казне приносит, но потому более, что сей класс ободряет земледельство, служит ко обогащению общественному и в политических делах бывает иногда подпорою государствам» Чулков М.Д. Историческое описание российской коммерции: В 7 тт. СПб., 1871-1788. Т. 1. Кн. 1. С. 15..

Экономическому развитию России в начале XVIII столетия: заведение мануфактур, размножение всякого рода продуктов, скотоводство -- посвящен 12-томный труд И. И. Голикова «Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России» и 18-томные «Дополнения к «Деяниям Петра Великого».

В XVIII столетии окончательно оформляется масонская теория исторического процесса. В центре историософии «вольных каменщиков» стоит убежденность в мессианстве человеческого разума, способного своим совершенствованием приводить в движение историю. Однако истинный прогресс совершается лишь в самом человеке посредством самосовершенствования. Эволюция исторических форм, таким образом, определяется внутренним развитием, совершенствованием разума, самопознанием. История поэтому являет собой науку человеческого самопознания и раскрывает особую внутреннюю реальность -- нравственный мир человека. Такая история учит и наставляет.

Выразителем масонских идей в нашей стране с середины XVIII века стало русское просветительство, знаменем которого стал выдающийся общественный деятель, издатель и философ, видный деятель масонства Николай Иванович Новиков (1744-1818). Его большая заслуга перед исторической наукой состоит в том, что он издал 20 частей «Древней Российской Вифлиофики» (1773-1791), куда вошло свыше шестисот исторических источников от Киевской Руси до XVIII века. Его «Опыт исторического словаря о российских писателях» (1772) -- один из первых в России биографических словарей о деятелях культуры, литературы, науки с X по XVIII века, включающий триста пятнадцать имен.