Крестьянская культура в России ХХ века: проблемы изучения биографических нарративов

Междисциплинарные энциклопедические работы. В последнее время усилилось внимание к коллективным проектам по созданию междисциплинарных энциклопедических трудов по народной культуре. Так, авторы книги «Мир русского крестьянина: культура и общество после освобождения» сделали попытку раскрыть культуру как многомерное понятие, включающее в себя политику, экономику, социологию. В результате в книгу вошли статьи о народной религии, крестьянках и их труде, крестьянах-солдатах, отходниках, крестьянском образовании, народном искусстве Eklof B., Frank St. (eds.). The World of the Russian Peasant: Post-Emancipation culture and Society. London et al.: Unwin Hyman, 1990.. Многие энциклопедии о народной культуре, по сути, понимают под ней культуру крестьянства. Поэтому такие издания как, например, «Русские дети», Русские дети: Основы народной педагогики. Иллюстрированная энциклопедия / Авт.: Д.А. Баранов, О.Г. Баранова, Т.А. Зимина и др. - СПб.: Искусство-СПб, 2006. - 566 с. «Мужики и бабы» Мужики и бабы. Мужское и женское в русской традиционной культуре. Иллюстрированная энциклопедия. СПб: Искусство-СПб, 2005. и т.п. являются энциклопедиями именно по крестьянской культуре России. Но в этих энциклопедиях чаще представлена крестьянская культура конца ХIХ - начала ХХ века, и рассматривается она в большинстве своем с внешней позиции исследователей, стремящихся представить «объективные», позитивистски реконструированные исторические, этнографические и др. сведения, извлеченные, в том числе, и из анализа эго-документов.

В исторических исследованиях приобрело актуальность понимание крестьянства не только как «объекта воздействия», но и как «субъекта выбора». Ш. Фицпатрик, изучая российское крестьянство 1930-х годов с социально-исторической точки зрения, уделяет внимание действиям крестьян как субъектов истории, часто обращая внимание на неофициальное отношение крестьян к советской политике 1930-х годов. Новый взгляд на социальную историю российского крестьянства, учитывающий его собственный голос или, по крайней мере, невысказанное мнение, содержится в работах западных крестьяноведов: Р. Такера, М.Левина, Р. Редфилда Ш.Фицпатрик Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М. 2001; Такер Р. Сталин. история и личность. М.. 2006; Он же. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева (главы из книги) // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 1; Левин, М. Деревенское бытие: нравы, верования, обычаи // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. - Ежегодник. - 1997. - М., 1997; Редфилд, Р. Малое сообщество. Крестьянское: общество и культура // Отечественная история. - 1993. - № 2..

Важными для нашего исследования являются работы, рассматривающие крестьянскую культуру в рамках истории детства. Однако исследователи достаточно редко совмещают историю школы и проблемы семьи и детства в крестьянской культуре. Среди зарубежных работ можно отметить монографию Б.Эклофа Eklof B. Russian Peasant Schools: Officialdom, Village Culture and Popular Pedagogy, 1861-1914. London, 1986.. Он рассматривает школу в контексте не только официальной политики, но и крестьянской культуры. Российский автор О.П. Илюха исследует сельскую школу в Карелии во взаимосвязи с крестьянским сообществом, миром семьи и миром детства, совмещает применительно к одному предмету методы истории, этнографии, социологии, педагогики и фольклористики. Исследователь использует в качестве источников архивные материалы, опубликованные воспоминания жителей карельских сел, материалы фольклорных, лингвистических экспедиций. Илюха О.П. Школа и детство в карельской деревне XIX - начала ХХ века. СПБ., 2007.

С 1970-х годов появляется много микроисторических исследований, посвященных деревням, отдельным людям, семьям. Документальной основой им служат самые разнообразные документы, начиная от переписей населения, документов приходских церквей, расспросных листов при различных обстоятельствах и расследованиях - и вплоть до крестьянской переписки и воспоминаний. Образцовыми работами по данному направлению могут служить публикации К.Гинсбурга, Х.Медика, Д.Сэбиана, Э.Ле Руа Ладюри, Ю.Шлюмбома, К.Ульбрих и др. См.: Прошлое - крупным планом: современные исследования по микроистории. СПб., 2003, в том числе помещенную на стр. 260-265 аннотированную библиографию работ по микроистории. Работа К. Гинзбурга «Сыр и черви» (1976) основана на документах инквизиции по делу мельника Меноккио XVI века. В исследовании рассматривается мировоззрение крестьянина эпохи Возрождения. По ходу допроса Меноккио также говорит о книгах, которые ему довелось прочесть, и о том, как он их понял. Гинзбург анализирует метафоры, которые видны в речи Меноккио. Он обращает внимание на проблему связей между исследуемым сообществом вокруг мельника и большим миром за его пределами Гинзбург К. Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI в. / Пер. с итал. М.Л.Андреева, М.Н.Архангельской. -- М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2000..

Немецкий микроисторик Х.Медик при реконструкции повседневности в деревушке Лейхинген особое внимание уделил соотношению между локальным и глобальным в исторических процессах развития европейской культуры. Его основным пафосом было доказать, что микроистория может на своем поле говорить о «высоких» процессах, которые раньше могли реконструироваться лишь с «птичьего полета» макроистории Medick H. Leben und Ueberleben in Laichingen, 1650--1900. Lokalgeschichte als Allgemeine Geschichte. Gцttingen, 1996. .

В рамках микроистории написана также работа Эммануэля Ле Руа Ладюри «Монтайю» (1975) - исторический портрет деревушки во французских Пиренеях в конце XIII - начале XIV века и пары сотен ее обитателей. Исследование строится на основе документов инквизиции, в частности записи допросов двадцати пяти жителей деревни, на которых пало подозрение в ереси. Вся книга структурирована как исследование отдельной общины (форма, к которой часто прибегают социологи), но отдельные ее главы поднимают общие проблемы, в то время горячо обсуждавшиеся французскими историками, -- темы детства, локального ощущения времени и пространства, крестьянского дома как воплощения семейных ценностей. Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, окситанская деревня (1294-1324) / Пер. с франц. В.А. Бабинцева и Я.Ю. Старцева. - Екатеринбург: Изд-во Урал ун-та, 2001.

Следуя данным образцам, Э.Хоком, С.В.Журавлевым и другими авторами выполняются микроисторические исследования отечественной деревни. Рязанская деревня в 1929-1930 гг.: хроника головокружения. Документы и материалы. От вред и сос Л.Виола, С.Журавлев и др. М., 1998; ВЧК-ОГПУ о политических настроениях северного крестьянства. 1921-1927 гг. Сыктывкар, 1995.

Учет различных аспектов жизни крестьянства новой культурной историей совершается сквозь призму реконструкции индивидуального или коллективного сознания. Примером может послужить статья Э.Неттинга, который рассмотрел вопрос о крестьянском изобразительном и декоративном творчестве с точки зрения внутреннего мира крестьянина. Неттинг доказывал, что в конце XIX - начале ХХ веков устои старины продолжали определять деревенский мир, крестьяне недоверчиво относились к новшествам, поэтому новые веяния определенным образом трансформировались, пересматривались в рамках традиционной крестьянской культуры, что отразилось в эволюции репрезентации внутреннего мира человека в искусстве. Netting A. Images and Ideas in Russian Art // B. Eklof, St. Frank (eds.). The World of the Russian Peasant: Post-Emancipation culture and Society. London et al.: Unwin Hyman, 1990. Р. 169, 173, 182-185.

Б.Энгел в статье «Взгляды русских крестьян на городскую жизнь, 1861-1914», обратившись к вопросу о миграции крестьян в города, выбрала типичный для культурной истории аспект - психологический. Она рассмотрела отношение к отходничеству крестьян, живших в деревнях, и тех, кто потерял с ней всякие связи Engel B. A. Russian Peasant View of City Life: 1861-1914 // Slavic Review. 1993. Vol. 52, No. 3.. Главным историческим источником статьи Энгел стала документация судебных разбирательств, участниками которых были отходники и члены их семей, что дало автору возможность реконструировать целый ряд историй из крестьянской жизни. Исследователь относит отходничество к обширному понятию «крестьянская культура», а сами истории отходников, считает она, отражают способность этой культуры к стремительному развитию. Отходничество было альтернативой привычному крестьянскому миру, оставаясь, тем не менее, его неотъемлемой частью.

По мнению автора монографии «Крестьянские мечты и рыночная политика» Д.Бердса, отходничество оказало сильное влияние на внутреннюю жизнь сельского населения, его экономику, социальные, семейные отношения, привычки и обычаи. Burds J. P. Peasant Dreams and market Politics: Labor Migration and the Russian Village, 1861-1905. Pittsburgh, Pa.: University of Pittsburgh Press, 1998. Он указывал, что крестьянские хозяйства, основанные одновременно на сельскохозяйственном и несельскохозяйственном труде, образовали «третью» культуру - не традиционную сельскую и не городскую. Историк сделал вывод, что деревенская Россия конца «старого режима» была обществом постоянных изменений, в котором традиционные отношения и традиционные модели поведения были уже значительно трансформированы. В процессе разрешения методологических затруднений нашей работы по анализу «крестьянского» и «советского» в рассказах крестьян северных регионов России о себе нам очень помог опыт Дж. Бердса.

Историк Г. Попкинс в статье «Закон против обычая? Нормы и тактика апелляций в крестьянском волостном суде, 1889-1917» также обратился к вопросу сочетания традиций и новшеств. Он рассмотрел конкретные случаи из судебной практики волостных судов, уездных съездов земских начальников и губернских присутствий, главными действующими лицами которых являлись крестьяне Popkins G. Code versus Custom? Norms and Tactics in Peasant Volost Court Appeals, 1889-1917 // The Russian Review. No. 59. July 2000. . На основе этих примеров автор мог судить о том, как судебные учреждения и, главное, тяжущиеся стороны сочетали на практике закон и традицию. Попкинс приводит случаи, когда правосудие в деревне основывалось на гражданских законах, но тем не менее он делает вывод о «триумфе» традиционных местных обычаев в повседневной практике волостных судов и даже судов более высокого уровня Popkins G. Code versus Custom? Norms and Tactics in Peasant Volost Court Appeals, 1889-1917 // The Russian Review. No. 59. July 2000. P. 414.. Его работа открывает возможность использования самоописаний крестьян, полученных в результате судебных разбирательств. Мы в данном дипломе не привлекаем такой материал, сосредоточившись на интервью крестьян, взятых у них в естественной обстановке домохозяйства, но отмечаем перспективность такого исследования.

Западные исследователи также обратились к изучению процессов моделирования образа крестьянина в глазах разных сословий, в том числе и в собственно крестьянских, что особенно интересно. К. Фрайерсон показала, что на рубеже XIX-XX веков существовало несколько имиджей, «моделей» крестьянина. Самыми яркими из них были: 1) рациональный человек земли (Rational Man of Land), преданный земле и посвятивший себя труду; 2) крестьянин-общинник (Communal Peasant), уважавший традиции, имевший социальную и моральную связи с общиной и воспринимавший жизнь с точки зрения коллективного; 3) серый мужик (Gray Peasant), пассивный или неукротимый, лишенный положительного потенциала, олицетворявший кризис самоопределения в развивающемся мире; 4) кулак (Village Strong Man), умный, властный и сильный манипулятор, как правило, пользовавшийся слабостью других общинников Frierson C. A. Peasant Icons: Representations of Rural People in Late in Nineteenth-Century Russia. New York; Oxford: Oxford University Press, 1993. P. 100, 101, 114, 115, 138, 158.. К. Фрайерсон считает, что крестьянская культура имела свою историю, логику, цели и средства самосохранения, ее долгое и сложное развитие предопределило разнообразие крестьянских образов. Автор предупреждает, что за словом «крестьянин» скрывается множество непохожих людей и что сама крестьянская культура отдает себе в этом отчет. Однако ее модель построена, скорее, на реконструкции образов крестьянина, имевшихся у других сословий в России, и влиянии этих образов на крестьянскую культуру и самосознание крестьянства.

В новой культурной истории распространен локальный метод исследования. Его сторонники склоняются к мнению о том, что делать общие выводы о крестьянстве России чрезвычайно сложно, так как различия в экономических, географических и исторических факторах развития разных регионов, провинций, уездов и даже волостей приводят к большой вариативности одного и того же явления. См. Статью Е.А. Вишленковой о длительном отсутствии единого образа российского крестьянина и сложностях его формирования в XVIII-XIX вв. (Вишленкова Е.А. Тело для народа, или «увидеть русского дано не каждому» // Человек, 2-3, 2008). Э.Кингстон-Манн назвала локальный метод методом «региональных различий», «тесного описания» (по К. Гирцу), который позволяет получить глубокие знания не только о частном, но и о целом Kingston-Mann E., Mixter T. (eds.). Peasant Economy, Culture, and Politics of European Russia, 1800-1921. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1991. ?.15..

В 90-е гг. появились исследования по истории крестьянок, что объясняется взаимодействием новой культурной истории и гендерной историографии. Б.Энгел, Л.Энгелштайн, К.Воробек, Д.Пэллот, обратившись к проблемам культуры российского крестьянства, уделили значительное внимание изучению «женского» образа жизни и восприятия мира. Engel B.A. Peasant Morality and Pre-Marital Relations in Late Nineteenth Century Russia // Journal of Social History. 1990. Vol. 23, No. 4; Engel B.A. Between the Fields and the City: Women, Work and Family in Russia, 1861-1914. Cambridge: Cambridge University Press, 1994.Worobec Ch. D. Peasant Russia: Family and Community in the Post-Emancipated Period. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1991; Worobec Ch. D. Victims or Actors? Russian Peasant Women and Patriarchy // Kingston-Mann E., Mixter T. (eds.). Peasant Economy, Culture, and Politics of European Russia, 1800-1921. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1991; В России также стали проводиться исследования по социальной истории пола в крестьянской истории и культуре Денисова Л.Н. Судьба русской крестьянки в ХХ веке. Брак, семья, быт. М.: Российская политическая энциклопедия, 2007..

Историко-культурные исследования крестьянского мира проводятся и с точки зрения исторической психологии. Социально-психологическая сторона крестьянской культуры изучается, например, И.С.Кузнецовым на основе крестьянских писем в газеты. Через материал писем он рассматривает взгляды крестьян на имущественные различия в 1920-е годы. ???????? ?. ?. ??????? ? ??????: ??????? ?????????? ???????????? 1920-? ??. ?? ?????????? ???????? // ??????? ???. ?????: ???????, ?????????. ?. 1. ???. 3: ??????? / ???????. ???. ??-?. ???????????, 2002. C. 55-62.; ???????? ?.?. ?????????? ?????????? ?????????? ???????????? ? 1920-? ??. ???. … ??????? ???. ????. ???????????, 1992 Социальную психологию крестьянства Уральского региона 1920-х годов рассматривает А. Л. Воробьева ????????? ?.?. ????????????? ? ????? ????? ???????? ? 1920-? ??. (?? ?????????? ?????) ??????????? ??????????? ?? ????????? ?????? ??????? ????????? ???????????? ????. ????????????, 2007.. Ее интересует прежде всего проявление традиций и новаций в образе жизни и мировоззрении крестьянства Уральской области под воздействием государственной политики в 1920-х гг. Особое внимание в ее работе уделено специфике межличностных отношений. Автор использует метод контент-анализа, применяя его в анализе записей судебных процессов и крестьянской переписки.

Исследователи, работающие в русле новой культурной истории, перечисленные нами, рассматривают культуру как систему, с помощью которой человек осмысливает собственное существование и мир вокруг себя. В универсальное понятие культуры включаются политические, социальные, экономические, идеологические и прочие элементы. Историки этого направления стремятся познать индивидуальные и коллективные представления и символы; интересы, потребности, идеалы и ценности отдельного человека и сознание целого сообщества; практику повседневных отношений, быт, поведение людей. Новая культурная история изучает культуру общества «снизу», не противопоставляя элитарную и народную культуры. Сторонники новой культурной истории заявляют о самобытности народной культуры, в отличие от традиционной культурной истории, которая рассматривала ее лишь как изменение, приспособление простыми людьми достижений культурной жизни высшего общества. Сторонники новой культурной истории широко используют в своих работах источники личного происхождения, дающие информацию о сознании и мышлении человека: письма, записки, воспоминания, дневники. Часто привлекаются сочинения публицистического и литературного характера, несущие в себе скрытую информацию об авторе. При характеристике группы людей опираются и на массовые источники.

Таким образом, мы видим, что источникам личного происхождения в последнее тридцатилетие уделяется особенно большое внимание самыми разными направлениями в историографии. См.: Безрогов В.Г. Автобиография и история: некоторые комментарии историка к автобиографическим исследованиям // Хеннингсен Ю. Автобиография и педагогика. М., 2000. С.133-180. Крестьянскую культуру на основе источников личного происхождения рассматривают Н.Л. Рогалина, В.Е. Щетнев, И.С. Кузнецов, А.И. Верховская, Л.Б.Хвостова, В.М.Селунская, Т.П.Миронова, Д.Х. Ибрагимова, Т.К.Щеглова и др. авторы. В советской историографии, где исследования крестьянства строились большей частью на основании официальных документов, государственных указов и т.п., внимание к источникам личного происхождения, а тем более к текстам, написанным «обычными» людьми, считалось, однако, второстепенным и необходимым лишь для иллюстративного подтверждения фактов, не имевших достаточных доказательств помимо воспоминаний. Автобиографии относились к публицистическому жанру, личные воспоминания «обычных» людей не рассматривались как ценность. Глубокий интерес к источникам личного происхождения появляется только в постсоветское время. Начинают издаваться крестьянские документы личного происхождения - письма, дневники, воспоминания, устные нарративы, собранные в экспедициях и/или найденные в архивах. В качестве примера последних можно привести серию «Документы советской истории», в которой изданы такие сборники как «Письма во власть» (письма, заявления, прошения, доносы и другие формы апелляции во власть) Письма во власть. 1928-1939: Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и советским вождям / Сост. А.Я. Лившин, И.Б. Орлов, О.В. Хлевнюк. - М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2002., «Голос народа» (письма в «Крестьянскую газету») Голос народа: Письма и отклики рядовых советских граждан о событиях 1918 - 1932 гг. / Ин-т рос. истории и др.; Отв. ред. А.К. Соколов; Сост.: С.В. Журавлев и др. - М.: РОССПЭН, 1997.. Архив писем в «Крестьянскую газету» используется сейчас многими исследователями. Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. / Пер. с англ. - М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2001; Кузнецов, И.С. Социальная психология сибирского крестьянства в 1920-е гг. Дис. … доктора ист. наук. Новосибирск, 1992; Воробьева А.Л. Мировоззрение и образ жизни крестьян в 1920-х гг. (на материалах Урала) Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Екатеринбург, 2007 и др. Об экспедиционной методике получения материалов личного происхождения мы расскажем немного ниже. В качестве интересного примера подобного рода работы можно привести подготовку и публикацию полевых материалов опросов староверов горной Шории и Алтая (Бойко И., Литвина. Н. Чулеш и Килинск, XXI век. Межкультурная коммуникация староверов-беспоповцев, челканцев и шорцев. Полевые материалы 2001-2005 гг. М., 2005).

В конце 1980-х - 1990-х годах формируется устойчивый интерес историков крестьянской культуры к направлению устной истории и получаемым с ее помощью источникам. В российской традиции оно по-новому ставит вопрос о соотношении официальной и неофициальной истории, соотношении памяти культуры и истории. Крестьянские воспоминания получают легитимный статус в культурологических исследованиях, сначала как источник «правдивой» информации, потом - и как отражение культуры аграрного мира ХХ века, существующего рядом с мегаполисами, но сохраняющего важные особенности. См.: Проблемы устной истории в СССР : (тез. науч. конф.), 28-29 нояб. 1989 г. в г. Кирове. Отв. ред. В.А. Бердинских. - Киров, 1990; Тонкин Э. Социальная конструкция устной истории // Европейский опыт и преподавание истории в постсоветской России : материалы из цикла семинаров "Поддержка регион. инноваций в прогр. и методах преподавания истории". - М., 1999. - С. 159-184; Устная история в Карелии : сборник научных статей и источниковю Сост.: И.О. Такала и др. ; науч. ред.: А.В. Голубев, А.Ю. Осипов. - Петрозаводск : Изд-во ПетрГУ, 2006-2007. - Вып. 1-3; Устная история (Oral History): теория и практика : материалы всерос. науч. семинара (Барнаул, 25-26 сент. 2006 г.) / [сост. и науч. ред. Т.К. Щеглова]. - Барнаул : Барнаул. гос. пед. ун-т, 2007; Щеглова Т.К. Деревня и крестьянство Алтайского края в XX веке. Устная история.- Барнаул, 2008.

Интерес к исторической памяти, отраженный в устных рассказах актуализирован в контексте «поиска идентичности России». На первый план вышли такие понятия, как «исторический опыт», а также «историческая память». По мере развертывания дебатов вокруг «правды о прошлом» произошла конкретизация понятия «историческая память». На первый план вышла проблема, обозначенная как «правда истории и правда исторической памяти». Диалог с прошлым приобрел характер поиска социальных ценностей и идентичности. «Историческая память» понимается как «поиск смысла повседневного и исторического существования», «места в непрерывной череде поколений», как «ощущение и понимание настоящего». Наступление времени «неопасной памяти» характеризуется собиранием и публикацией крестьянских воспоминаний различных «проблемных регионов» бывшего СССР. Одним из такого рода проектов стали жизнеописание эстоноземельцев, то есть жителей эстонских сел. Автор введения к сборнику этих рассказов Р. Хинрикус считает: эти тексты показывают, что «жизнеописание - это частица истории». «Общая история складывается из персональных биографий, или по-другому: без отдельных биографических описаний не бывает истории всеобщей». Рассказы о своей жизни. Жизнеописания эстоноземельцев. Сост.Р.Хинрикус и В.Паклар. Таллинн, 2005. С. 7. Написанные и изданные на русском языке они стали своеобразным мостом в русско-эстонских исследованиях крестьянских биографий данного региона. Данное собрание воспоминаний эстоноземельцев на новом этапе продолжило попытки собирать рассказы обыкновенных людей, предпринимавшиеся в Европе уже в конце XIX века и особенно широко после первой мировой войны, но не получившие в то время такого важного статуса. Mutschler, S. Lдndliche Kindheit in Lebenserinnerungen. Familien- und Kinderleben in einem wьrttembergischen Arbeiterbauerndorf an der Wende vom 19. zum 20. Jahrhundert. Tьbingen, 1985.

На грани между устной историей и нарратологией крестьянской словесности стоят исследования «наивного письма» - письменных источников личного происхождения, оставленных «обычными» людьми, для которых написание текста не являлось повседневной профессиональной практикой. Методология изучения наивного письма разработана в классической публикации сочинения «Я так хочу назвать кино», выполненной, правда, жительницей городской. Козлова Н.Н. Сандомирская И.И. «Я так хочу назвать кино»: «Наивное письмо»: опыт лингво-социологического чтения. - М.: Гнозис: Рус. феноменол. о-во, 1996. - 255 с. После публикаций Н.Н. Козловой и И.И. Сандомирской «наивное письмо» выделили и среди крестьянских текстов. Например, А.П. Минаева изучает мемуары В.М.Малькова «Раскулачивание: как это было». Мальков В.М. Раскулачивание: как это было. Опыт прожитого и пережитого с 1920 года по 1939 год. Екатеринбург, 1996. С помощью контент-анализа исследовательница реконструирует отношение автора воспоминаний к раскулачиванию, способы объяснения крестьянином его причин, описания механизма проведения, особенности самоанализа последствий раскулачивания. Вину за раскулачивание крестьянин Мальков накладывает не только на советскую власть, но и на соседей. Очевидно, отмечает Минаева, «сказалось также и представление В.М. Малькова о крестьянской общине как содружестве, сообществе тесно связанных друг с другом людей, которые волей-неволей должны держаться друг за друга и помогать друг другу, чтобы община могла выжить. Эта чисто крестьянская картина мира к моменту написания мемуаров уже подверглась сильнейшей коррозии: опыт раскулачивания убедил автора, что от единства общины перед лицом внешних враждебных сил давно ничего не осталось. Однако принцип такого единства, усвоенный им с детства, продолжал жить в его сознании как норма, как образец, и потому предательство соседей было для него особенно чувствительным; в детстве, возможно, оно переживалось как потрясение». Исследователь анализирует восприятие крестьянином советской власти. Действия власти не оцениваются ни с точки зрения политической или социальной целесообразности, ни с точки зрения юридического права. Претензии к ней исключительно морального свойства. Исследователь также отмечает особенность восприятия автором советской власти, государства как стихии, вроде неурожая или падежа скота. Воспроизводя в тексте крестьянское представление о событиях 1930-х годов, Мальков пишет клишированным языком газет, с цитированием и повторением одних и тех же оборотов, как правило, заимствованных из перестроечной публицистики.

И.С. Веселова анализирует «Дневник бабушки Марфы» - воспоминания о своей жизни 66-летней жительницы с. Ярополец Волоколамского уезда, некоторое время жившей и в городе. Рукопись датируется примерно 1910-1915 годами. Исследователь, изучая повествовательную структуру текста, показывает, какие события жизни становятся значимыми в репрезентации жизненного опыта своим детям представителя крестьянской культуры (И.С. Веселова делает вывод, что текст, скорее всего, был адресован сыну автора текста). Рукопись состоит из двух частей: одна часть - описание паломнической поездки в Иерусалим, вторая - воспоминания о своей жизни. Во второй, жизнеописательной части жизнь бабушки Марфы становится достойной описания начиная с узнавания ею «горя». События жизни в биографической части становятся значимыми для текста не с привычных для светских биографий периодов жизни, а с момента смерти мужа, пожара и обстоятельств, принудивших к работе горничной в доме терпимости. Предшествующие события никак не обозначены, поскольку, как пишет исследователь, не являются «интересными» событиями и укладываются в нормальное течение жизни. И.С. Веселова отмечает, что жизненный опыт автора воспоминаний предъявляется с разными целями: пожаловаться, покаяться, оправдаться, поделиться знанием (любопытным, поучительным).

Многие особенности «наивного письма» прослеживаются и в устных текстах, так как они во многом схожи, в частности, особенностями построения текста. Подобные тексты, как и спонтанная устная речь, держатся на ассоциативных связях эпизодов вне хронологической последовательности: рассказывалось как вспоминалось. Рассказчики переходят от описания автобиографических фактов к пространным описаниям внешних событий в третьем лице. Это также прослеживаются в устных крестьянских нарративах, особенности которых мы подробнее рассмотрим в следующих главах. Но стоит учитывать и отличные от устного интервью черты «наивного письма»: создание теста мотивировано самим автором, текст адресован определенному читателю - обычно представителю своей культуры.

И.С. Веселова анализирует также круг чтения автора рукописи, сам автор на момент написания текста включает в него Евангелие и духовные книги. Исследователь предполагает, что литературный фон мог включать и светские книги. Как и живая устная речь, текст «Дневника бабушки Марфы» использует разные жанровые регистры, в том числе устойчивые литературные формулы (если использовать применительно к культуре начала ХХ века понятие Дж. Кавелти). «Образец для моделирования подобных «новелл» - это жестокий романс с его сюжетикой (измена, самоубийство), персонажами (изменщик, жертва, старший советчик) и драматургией прений между ними, читай - между традицией и «новейшим временем». Проживая на границе традиционной крестьянской и городской жизни, бабушка Марфа не разводит события жизни и текста, а принимает поэтику романса для своего жизнеописания», - делает вывод И.С.Веселова.

К проблеме присутствия в биографическом нарративе связи «традиционного» и «модерного» обращается Н.Н. Козлова. Ее интересует связь советского и крестьянского, поскольку, с ее точки зрения, советский человек - прежде всего бывший крестьянин. Козлова Н.Н. Социально-историческая антропология. М., 1999. с.153-157. Н.Н. Козлова с помощью документов личного происхождения исследовала взаимодействие идеологии с массовым обыденным сознанием, соотнесла исторический опыт советской модернизации с опытом частных, индивидуальных человеческих судеб. Козлова Н.Н. Горизонты повседневности советского человека. Голоса из хора. М., 1996 Опираясь на эго-документы, она показала, как поколение бывших крестьян участвовало в формировании советской системы («изобретало советское общество»). Н.Н. Козлова также рассмотрела отдельную биографию в контексте процессов советской модернизации на основе дневника «крестьянского сына», выбившегося в «советские люди». Козлова Н.Н. Крестьянский сын: опыт анализа биографии // Социологические исследования, 1994, № 6. С. 112-123 Этот материал помог исследователю воспроизвести карту повседневности советской эпохи, ее правила игры, культурную и когнитивную карту советского человека, его биографии и ее (само)рефлексии. Н.Н. Козлова рассматривает постоянное возвращение автора дневника, переселившегося в город, к своему прошлому крестьянскому опыту. Как отмечает Н.Н. Козлова, «то, как он описывает мир своего детства, как бы еще раз подтверждает сказанное специалистами: в 20-е годы в России восстановились общинные порядки. Господствовало натуральное хозяйство, а община фактически была выключена из товарной связи» Там же. С. 115.. На примере одной судьбы рассматриваются процессы, происходящие во всем обществе. «Новая индустриальная цивилизация надвигалась на деревню через постоянные экспроприации и через внешнее привнесение технических средств. Записки Владимира Ильича -- еще одно свидетельство того, как общинные формы жизни сочетались с современной техникой, как традиционное сознание встретилось с новыми средствами коммуникации -- радио и кино» Там же. С. 116.. На основе биографии можно проследить, как у крестьян возникала мотивировка уйти из деревни. «Малейший элемент новизны оказывал на деревенских жителей огромное впечатление, порождая мечты и грезы - чаще всего об уходе. Мысли эти чаще посещали молодые головы, которые схватывали любую новинку». Там же. С. 116. Взятые нами воспоминания у жителей Вологодских сел показывают вторую сторону этого же процесса, дают взгляд на то же время со стороны тех, кто не ушел, кто по тем или иным причинам остался жить в деревне. Сохранение крестьянского в условиях трагизма желательности и невозможности ухода-отказа от крестьянской культуры станет своего рода осевым нервом полученных в 2000-х годах воспоминаний о довоенном, военном и послевоенном времени.

Если история адаптации крестьянского сознания к некрестьянскому миру города на основе биографических нарративов (дневников и устных рассказов) рассматривает «трансформации крестьянского мировосприятия под воздействием идеологии, адаптации крестьян к новому жизненному укладу, тому, в каких случаях и в каком виде идеологические формулы проникали в их мировосприятие и, по свидетельствам крестьян, в значительной степени сохраняются до сих пор, характеризуя традиционную компоненту социально-культурных изменений сегодняшнего дня» Цветаева Н. Н. Биографический дискурс советской эпохи // Социологический журнал, 1999. № 1/2., то особенно интересным данный процесс выглядит в условиях «естественного проживания» крестьян в контексте сельской местности. И.Н.Райкова изучает воспоминания крестьян о детстве, собранные в районах, где сохранилась культурная преемственность, где живы те, кто вырос в данной территории в условиях доминанты сельской, деревенской культуры довоенного времени (в частности, Муромский край). Главную ценность данных текстов автор видит в том, что в них отражается эмоциональная оценка, а также виден контекст бытования того или иного фольклорного текста. На основе воспоминаний взрослых делается вывод, что дети в крестьянской культуре были с раннего детства вовлечены в общий мир с доминированием взрослых, но имеющий и субкультуру детей. Как пишет И.Н. Райкова, «в воспоминаниях объединяются и описания детских забав, форм досуга, и этнографические сведения, и мифологические представления взрослых, преломленные детским восприятием». Райкова И. Н. Воспоминания о детстве в контексте традиционной культуры (по полевым материалам Муромского края). // Традиционная культура, 2006, № 3. С. 75. Она выделяет по воспоминаниям, что действительно производило впечатление на детей, что больше ценилось, каково было их отношение к различным событиям.

Для изучения саморепрезентации крестьянской культуры может быть применена так называемая методология двойной рефлексивности, разработанная Т.Шаниным и его группой «крестьяноведов». Как утверждают авторы сборника «Рефлексивное крестьяноведение», «основным элементом человеческой жизни и ее особенностью являются вопросы смысла и выбора при определении действий субъекта, поэтому для исследователей сферы человеческой деятельности так важна именно расшифровка субъективного в объекте». Шанин Т. Рефлексивное крестьяноведение и русское село // Рефлексивное крестьяноведение: Десятилетие исследований современной России / Дж. Скотт, Т. Шанин, О. Фадеева и др.; / Под ред. Т. Шанина, А. Никулина, В. Данилова. М.: МВШСЭН, "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2002. С. 9 Важны не только факты тех или иных действий, но также контекст действия и его личностное значение. Особенно существенно, что данный подход учитывает понимание самим крестьянином своих действий, способы их осмысливания и означивания личностью крестьянина. Т.Шанин разграничивает «внимание к фактам» и «внимание к намерениям и смыслам, понятийному контексту и его динамике». Наиболее полно смыслы и понятийный контекст поведения в крестьянской культуре отражают источники личного происхождения. Как пишет Т.Шанин, биографические рассказы «несут в себе содержательное описание взглядов и культурных значений, смыслов, циркулирующих внутри социальных сетей и групп, в которые включены индивиды в своих повседневных контактах». Однако на настоящий момент методология двойной рефлексивности применена лишь к реконструкции внешних обстоятельств жизнедеятельности носителей крестьянской культуры, их социально-экономического поведения.

1.3 Методологические проблемы изучения крестьянских биографических нарративов