Общая социология

Что касается политики в области образования, то она ориентировалась на задачи, опережающие потребности производства. В результате сформировался значительный слой образованных людей, не находивших применения своим знаниям и способностям. Создание этого слоя, включенного в какой-то степени в рыночные отношения в системе государственного социализма, стало предпосылкой политики перестройки⁷. Но оно не стимулировало развитие производства и технический прогресс. В рамках этого слоя накапливался значительный потенциал социального недовольства и неудовлетворенности.

Т.И. Заславская справедливо отмечает, что «представления инициаторов перестройки о целях предстоящей трансформации общества не были четкими и однозначными»⁸. Главный ориентир руководство увидело в общей демократизации социальной системы. Оно исходило из того, что ключ к развитию экономики лежит не столько в ней самой, сколько в политической, правовой и социальной сферах. Именно этим объяснялась смена лозунгов «ускорения» на «перестройку». По мнению Т.И. Заславской, необходимы были три условия, обеспечивающие успех избранного политического курса: 1) сильная политическая власть, имеющая четкую цель и конкретную программу действий; 2) готовность большей части общества следовать этой цели; 3) наличие «критической массы» инновационных личностей.

На первых этапах перестройки эти условия имели место, но к концу 90-х годов они как бы растворились⁹.

Решающим моментом стал... раскол политической элиты, неумелые действия по созданию социальной базы перестройки, консервативное сопротивление принятому политическому курсу в практике работы аппарата и всей государственно-партийной машины, несогласованность политики центра с местными органами власти. Вскоре последовал и раскол в самом Политбюро и Секретариате ЦК КПСС, которые не сумели выработать новые формы политического руководства страной, соответствующие новой политике. Т.И. Заславская отмечает вместе с тем, что важным фактором ослабления власти стало «нарастающее стремление республик к политическому суверенитету и экономической независимости»¹⁰.

Однако ей, как, впрочем, и другим авторитетным российским социологам, не удалось проанализировать развитие политического конфликта между Центром и Российской Федерацией, персонифицированным в отношениях М. Горбачева и Б. Ельцина в конце 90-го -- начале 91г., которые и стали спусковым крючком кризиса, за которым последовал распад СССР.

В) «Высокий критериальный кризис» (Ю.А. Левада, 1997)

Несколько иной подход к рассмотрению кризиса, в сравнении с двумя предшествующими авторами, предлагает Ю.А. Левада¹¹... Одну из главных задач социологического анализа на современном этапе он видит в выявлении социальных типов переходного периода, которые и выступают в качестве субъектов кризисного развития. Эти типы... не являются вечными продуктами неизменной советской (тоталитарной) системы. Прежде всего, в силу того обстоятельства, что сама система не оставалась неизменной. Она неоднократно претерпевала преобразования... В первом приближении Ю.А. Левада выделяет четыре этапа истории российского общества: ... раннесоветский период, позднесоветский период, период перестройки и постперестроечный период. В каждом из этих периодов общество оказывается структурировано по-своему. Автор... ограничивается выделением в каждом из них двух наиболее существенных слоев -- «верхнего» и «нижнего», или сознания политической и культурной элиты и массового сознания.

Так, перестройка характеризуется тем, что изменилась политическая и публичная сцена в стране, но изменения сцены оказалось недостаточным для того, чтобы выдвинулись новые актеры. Правящая политическая элита, провозгласившая себя, устами М. Горбачева, инициатором обновления, наделе оказалась парализованной и все более расколотой, шаг за шагом теряющей бразды правления... Перестройка оказалась в значительной степени верхушечным переворотом, не получившим поддержки за пределами столиц и в массовом сознании. Трагедия ее в том, что она в принципе завершила советский период нашей истории, но не создала предпосылок для управляемых и постепенных перемен...

В постперестроечный период, вновь оказавшийся «господством хаоса», выяснилось, что в результате всех преобразований в выигрыше оказались две социальные группы, интересы которых взаимно переплелись -- административная верхушка и новый бизнес. Союз этих двух сил стал складываться на предыдущем этапе, когда с помощью закона о кооперации были открыты шлюзы для коммерциализации хозяйственных кадров и сращивания государственной бюрократии с приватизированным ею же самой бизнесом. Можно сказать, что именно этот союз стал доминирующей экономической и политической реальностью российской жизни 90-х гг. На фасаде же общественной жизни были провозглашены лозунги демократии и рыночных отношений. Это несовпадение декларации и реального положения дел и стало источником хаотического состояния. Эта коллизия привела к углублению кризиса, который стал, по словам Левады, кризисом "высокого" критериального по-рядка^п. Он породил атмосферу, в которой на поверхность всюду выходят переходные, химерные временные типажи, не способные к длительному существованию и воспроизводству... В этих условиях

коридоры власти заполнились чиновниками на час, циничными дельцами и авантюристами, ориентированными на собственную выгоду и карьеру. Если для советских времен... было характерно универсальное «назначенчество сверху», то после распада правящей иерархии карьерное продвижение в самых различных сферах стало обеспечиваться личной ловкостью. Таково, по оценке Ю.А. Левады, положение в верхах.

Что же касается массовых слоев населения, то их сознание характеризуется тремя более или менее устойчивыми характеристиками -- «терпением», «мобилизацией» (в период выборных кампаний) и «двоемыслием». Особенно важным представляется «потенциал двоемыслия». «В условиях тотального отчуждения человека от государственных институтов, -- объясняет этот феномен Ю.А. Левада, -- неизбежно возникает противопоставление критериев сделанного "для себя" и "для чужого" (чуждого, враждебного, по отношению к которому оправданы любой обман и лукавство)... Место коллективного заложничества, характерного для времен тоталитаризма (все отвечают за одного), занимает механизм лукавого двоемыслия. Наиболее явное проявление этого сейчас -- повсеместное и даже ставшее неизбежным укрывательство доходов и уклонение от уплаты налогов. Подобный механизм на время может служить средством защиты человека или фирмы от «всевидящего глаза» власти, прикрытием негласной сделки между ними. В перспективе же -- средством разложения всех участников сделки»¹³.

Достаточно трезвый анализ ситуации высокого критериального кризиса Ю.А. Левада завершает следующим выводом. "Из действующих в настоящее время на российской общественной сцене социальных типов нет ни одного, который бы обладал устойчивостью и мог бы жить перспективными интересами. Безоговорочно доминируют краткосрочные ориентации -- выжить, сохранить статус, получить немедленный выигрыш и др. Поэтому нет и стабильных, институционализированных социально-антропологических типов"¹⁴ <...>

Рассмотрев три варианта объяснения российского кризиса ведущими социологами страны, заметим, что, несмотря на сугубо индивидуальный подход к анализу соответствующей проблематики каждым из авторов, можно отметить некоторые результаты коллективной работы мысли. Прежде всего, как явствует из приведенных материалов, каждый из авторов имеет дело с разными этапами развития кризиса. То, что лишь намечалось в 1983 г., в виде некоторой тенденции (Т. И. Заславская), обнаружилось гораздо явственнее в 90-е годы. Можно сказать, что главным достижением работы коллективной мысли в этом направлении является преодоление общих генерализирующих суждений о природе кризиса вообще. Все более отчетливо выявляется важнейшая методологическая предпосылка анализа масштабных социальных процессов: предварительное расчленение проблемы и выяснение специфики ситуации на каждом из этапов развития кризиса. В то же время, выявляя специфику кризисной ситуации в каждый данный момент, необходимо видеть преемственность происходящего: корни нынешнего состояния заложены в предшествующем историческом материале. Но это отнюдь не означает, будто предшествующее полностью детерминирует настоящее. Задача поиска субъекта конкретных социальных действий, который обладает собственными намерениями и представлениями о происходящем и должном, о своей роли в политике и экономике, о возможностях риска, содействует более углубленному пониманию как самого кризиса, так и перспектив выхода из него.

Приведенные выше концепции вскрывают одну важную особенность российского кризиса, обнаруживающуюся на разных его этапах. Это готовность политической элиты к крайностям, к шараханью от одной точки зрения к другой -- от ниспровержения опыта 70-летней истории Советской власти к апологетике либерального капитализма. Главный урок практического свойства, следовательно, состоит в необходимости научиться преодолевать крайности, научиться находить срединную линию при решении каждого вопроса политического и экономического характера. Это связано с повышением роли культуры именно как стабилизирующего фактора...

Общие черты рассмотренных концепций кризиса состоят в том, что корни кризисных явлений усматриваются не в свойствах российского национального характера, а в специфической ситуации, сложившейся в СССР в 70-е гг.

О.И. Шкаратан

Шкаратан Овсей Ирмович (род. в 1931 г.) -- известный российский социолог, доктор исторических наук (1968), профессор (1976); заслуженный деятель науки РФ, организатор и главный редактор журнала «Мир России. Социология. Этнология» (с 1992 г.); вице-президент Советской социологической ассоциации (1986--1991) и Российского общества социологов (1989--1994). Внес значительный

вклад в восстановление социологии как самостоятельной науки в СССР и ее развитие в современной России.

О.И. Шкаратан окончил исторический факультет ЛГУ (1954) и его аспирантуру (1957). Руководил межинститутской социологической лабораторией Ленинградского финансово-экономического института (1967--1979); результаты серии исследований этого периода отражены в его монографиях «Проблемы социальной структуры рабочего класса СССР (Историко-социологическое исследование)» (1970), «НТР. Рабочий класс. Интеллигенция» (1973, в соавторстве), «Город. Методологические проблемы комплексного социального и экономического планирования» (1975, в соавторстве), «Промышленное предприятие. Социологические очерки» (1978), книге «Рабочий и инженер. Социальные факторы эффективности труда» (под ред. О.И. Шкаратана, 1985). Одновременно принял активное участие в подготовке и реализации проекта ИКСИ РАН «Социальная организация промышленного предприятия» (1969-- 1973), в рамках которого руководил программой исследования социально-экологических факторов деятельности предприятия.

В 80-е -- начале 90-х гг. О.И. Шкаратан работал в Институте этнографии АН СССР, где проводил этносоциологические и этно-экономические исследования. Являлся советником Правительства РФ (1992), членом коллегии Госкомитета РФ по национальной политике. С 1995 г. по настоящее время работает в Государственном университете -- Высшей школе экономики: ординарный профессор (1996), зав. кафедрой и руководитель направления экономической социологии (1995--1999) социологического факультета, зав. кафедрой социально-экономических систем и социальной политики экономического факультета (1999--2004), руководитель магистерской программы по экономической социологии (1996 -- по настоящее время).

Исследования последних лет О.И. Шкаратан подытожил в монографиях: «Work and Welfare in the New Russia» (Ashgate, 2000, в соавторстве), «Государственная социальная политика и стратегии выживания домохозяйств» (под общ. ред. О.И. Шкаратана, 2003), «Российский порядок: вектор перемен» (2004), «Социальная стратификация России и Восточной Европы. Сравнительный анализ» (2006, в соавторстве). Ниже приведена, с сокращениями, статья (2004), в которой он изложил свое понимание особенностей российского общества как социетальной системы.

Этакратизм и российская социетальная система*

Теоретические конструкты социологов и экономистов, изучавших советское общество... не раскрывали сущностные черты этой социальной системы и ее последующих преобразований. Дело в том, что науки об обществе по своему происхождению и содержанию и поныне носят европоцентристский характер... Даже терминология (тоталитарное общество, авторитаризм, демократия, правовое государство, общественное мнение) не отражает сущностных свойств обществ, обладающих другими (то есть не европейскими, не атлантическими) институциональными структурами и ценностными системами.

Европоцентристский подход тесно увязан с принятием идеи унитарности исторического процесса. И на марксистское, и на либеральное отрицание мультилинеиности развития конкретных обществ решающее влияние оказала гегелевская схема «ступенчатого» развития истории к единому для всего человечества идеалу. Это относится прежде всего к марксизму с его теорией сменяющихся социально-экономических формаций. Ничем в данном отношении не отличается и либерализм... Представляется, что такие представления далеко не бесспорны.

Это не чисто академический вопрос. В основу переустроения и экономики, и общества во всех странах Центральной и Восточной Европы, включая Россию, были положены одни и те же принципы, одни и те же универсальные способы реформирования экономики, именуемые «Вашингтонским консенсусом», который появился на свет в 1990 г. как рецепт лечения экономики развивающихся стран, не выплачивающих свои долги. Важно, что принципы Вашингтонского консенсуса были пригодны для стран, уже имевших рыночную экономику и не находившихся в состоянии перехода, что позднее подтвердил тогдашний вице-президент и главный экономист Мирового банка, лауреат Нобелевской премии Дж. Стиглиц [Стиглиц, 1998; Стиглиц, 1999; Stiglitz, 2002]. Но их стали применять ко всем странам с переходной экономикой, что сыграло едва ли не определяющую роль в выборе стратегии экономических реформ в сильно различающихся друг от друга постсоциалистических государствах...

Однако последствия такой стратегии по-разному сказались на развитии государств Центральной и Восточной Европы, а также бывшего СССР. Через сравнительно короткий промежуток времени стали очевидными и убедительными успехи в экономическом росте и становлении либеральной демократии стран европейской культурной традиции, западного христианства, многовековой традиции частной собственности и определенного опыта гражданских отношений и правовой государственности -- Чехии, Словении, Польши, Венгрии, Словакии. В тоже время восточно-христианские общества (Россия, Украина, Болгария, Румыния, Грузия) оказались далеко не в лучшем положении.

На разных исторических этапах и тем более в наше время одновременно существовали и существуют разнообразные социально-экономические формы, развивавшиеся в контексте различных культур. Советский тип общества, так же как и современное российское общество, -- некая данность, с особой институциональной структурой и системой ценностей, относящихся...к другому типу цивилизации (евразийской), чем западная...

Советское общество как особый тип цивилизации

В конце 1980-х -- начале 1990-х гг. российскими социологами были предприняты попытки осмыслить природу уходящей (как тогда казалось) социетальной системы и особенности присущей ей социальной стратификации во взаимосвязи формационного, цивилизационного и институционального подходов в контексте исторического опыта России. Эта новая социально-экономическая и политическая система сложилась к началу 1930-х гг. и сохранилась без существенных изменений до 1990-х гг. [Ионин, Шкаратан, 1989; Шкаратан, 1990; Радаев, Шкаратан, 1991; Radaev, Shkaratan, 1992; Shkaratan, 1992]. Она не являлась ни капиталистической, ни социалистической, а по присущим ей специфическим и устойчиво воспроизводящимся чертам ее можно именовать этакратической...

Первооснову этакратического общества составляют следующие характеристики:

обособление собственности как функции власти, доминирование отношений «власть-собственность»;

преобладание государственной собственности,., исчезновение практически всякой (кроме теневой) экономической деятельности, не подвластной государственному регламентированию;

государственная собственность на рабочую силу..;

государственно-монополистический способ производства;

реализация государством собственности через переуступку ее ведомствам, точнее, бюрократическому аппарату..;

корпоративная система как доминирующая форма реализации властных отношений..;

подчинение хозяйственных ведомств и их руководителей общеноменклатурным (= общеэтакратическим) интересам через партию как разработчика стратегии социально-экономического развития и координатора-контролера действий ведомств-монополистов в общегосударственном и региональном масштабах;

доминирование централизованного распределения;

целевая функция экономической деятельности в этакратической социетальной системе -- воспроизведение и усиление власти правящего слоя..;

наличие теневой экономики как необходимого элемента этакратической системы;

зависимость развития технологий от внешних стимулов (технологическая стагнация);

милитаризация экономики;

сословно-слоевая стратификация иерархического типа, в которой позиции индивидов и социальных групп определяются их местом в структуре власти;

система социальных гарантий для низших слоев населения, обеспечивающая стабильность социума;

социальная мобильность как организуемая сверху селекция наиболее послушных и преданных системе людей;

отсутствие гражданского общества, правового государства и, соответственно, наличие системы подданства, партократии;

имперский полиэтнический тип национально-государственного устройства, фиксация этнической принадлежности как статуса (при определении ее «по крови», а не по культуре или самосознанию).

Из концепции этакратического характера обществ советского типа вытекает признание доминирования в них властно-собственнических отношений. Это означает, что отношения по поводу собственности выражаются не в оппозиции «собственник -- несобственник», а в континууме, отражающем меру присвоения собственности в зависимости от места во властной иерархии... Поэтому в советском обществе отсутствовали классовые отношения, а доминировали слоевые отношения по поводу места в системе «власть -- собственность».

Правящие слои образовали этакратию, распоряжавшуюся государственной собственностью. Этакратия не являлась совокупностью замкнутых слоев. И попасть в нее в принципе могли представители буквально всех социальных групп. Непременные условия -- политическая лояльность и личная преданность руководству. В Советском Союзе этакратия имела четкое организационно-иерархическое построение в виде номенклатурной системы...

Исторические предпосылки этакратизма в России...

Существующее ныне в мире разнообразие линий общественного развития в конечном итоге основывается на различиях двух доминирующих типов макроцивилизаций, которые условно можно именовать «азиатской» и «европейской». Первый тип исторически связан с азиатскими деспотиями, доминированием государственной собственности, всевластием государственных институциональных структур при отсутствии гражданского общества, подданством, приоритетом общинных ценностей при подавлении индивидуальности. Центральной его характеристикой, точно так же как и советского этакратизма, были отношения «власть-собственность»... Основа восточной структуры -- полное поглощение личности коллективом. Типичная восточная община определяет макроструктуру государства.

Второй тип макроцивилизации идет от античного полиса; это цепочка обществ, которые характеризуются частной собственностью, балансом отношений «гражданское общество -- государственные институты», развитой личностью и приоритетом ценностей индивидуализма...

В мировой истории и пространственно, и во времени преобладал первый тип цивилизации, доминировали социумы, основанные на отношениях «власти-собственности». Именно в тех странах, где исторически доминировала неевропейская линия развития, в середине XX в. ненасильственно установился этакратизм...

Если попытаться предельно коротко изложить результаты анализа, проведенного многими исследователями, то получим следующее. Специфичность отечественной истории, организации экономической и социальной жизни, национальной культуры и менталитета сформировалась под решающим влиянием таких факторов, как: рассредоточение населения на огромных пространствах и изначально слабые связи между территориальными общностями; исключительная значимость борьбы за выживание в условиях сурового северного климата; наконец, и это самое важное, -- многовековой процесс собирания земель, то есть экстенсивный рост на протяжении примерно шестисот лет. Постоянная территориальная экспансия требовала государственности в форме самовластия и милитаризации страны, а как следствие -- огромного напряжения народных сил...

Социетальная система постсоветской России

Номенклатура (или в другой терминологии -- этакратия) в условиях расцвета системы при И. Сталине, обладая властью, тем самым владела и собственностью, ибо владела государством, которому, в свою очередь, принадлежала почти вся собственность в стране...

Как только репрессивный режим перестал давить на этакратию и господствующие слои получили гарантии личной и имущественной безопасности, неприкосновенности жилища и т.д., на первый план вышла проблема собственности. Началось личное накопление. Номенклатура, теневики, руководители военно-промышленного комплекса, пригретые политическими лидерами работники искусств, -- вот хозяева первичных предкапиталов, начавших складываться с середины 1950-х гг...

В 1988-1991 гг. эти подспудные процессы вышли наружу. Началась открытая номенклатурная приватизация. В этом был социальный смысл реформ Н. Рыжкова -- М. Горбачева, вся выгода от которых досталась «своим» -- хозяйственному и партийно-комсомольскому аппарату. Была проведена раздача государственной собственности в «полное хозяйственное ведение» соответствующих должностных лиц. Это была келейная приватизация без смены юридических форм собственности. Принцип владения ею из исключительно корпоративного превратился в корпоративно-индивидуальный. В итоге сложился номенклатурный псевдокапитализм в чрезвычайно выгодном варианте -- лжегосударственной форме деятельности частного капитала.

Процесс выхода номенклатурных чинов на коммерческую стезю начался в 1987 г. со специального решения ЦК КПСС о комсомольском движении в рыночную экономику. Координационный комитет этого движения возглавил второй человек в партии -- Е. Лигачев. Началось создание разнообразных коммерческих центров, контроль за которыми и реальное руководство осуществляли высшие чиновники. Эти организации практически не платили налоги, они покупали валюту в Государственном банке по смехотворному официальному курсу (0,56 рубля за 1 долл.) и тут же перепродавали по коммерческому курсу (от 20 до 150 рублей за 1 долл.). Им были доступны все государственные запасы сырья и готовой продукции, которые они продавали за рубеж огромными партиями. Им же было передано множество зданий, санаториев, домов отдыха. Эти же люди создавали благотворительные фонды, неподконтрольные налоговой инспекции и позднее в своем большинстве таинственно исчезнувшие. И, наконец, все эти «свои» люди были полностью ограждены от правоохранительных органов. Примером успешного включения «зачинателей» этого движения в настоящую, крупную даже по мировым масштабам коммерцию может служить финансовая империя Менатеп (руководитель -- М. Ходорковский), до недавнего времени пользовавшаяся особой благосклонностью властных структур.

Пришедшее к власти ельцинское руководство не столько создавало новую систему государственности, отключенной от собственности, сколько реорганизовывало старую власть. А потому прежние властные структуры и люди интегрировались в новые институциональные образования. Подоспевшая приватизация (с 1992 г.) облекла ту же номенклатурную собственность в разного рода смешанные, полугосударственные формы и таким способом еще более надежно закрепила ее за номенклатурой, укрыла от притязаний других социальных групп. В итоге и власть, и собственность остались в руках прежних хозяев России. Это был этап латентной (номенклатурной) приватизации.

На месте государственных банков были созданы коммерческие банки. Именно этим номенклатурным банкам давалась чиновничеством привилегия делать большие деньги, им присваивался статус «уполномоченного», позволявший осуществлять самые выгодные операции. Именно в них государственные организации размещали свои расчетные счета. Лидерами стали банки Менатеп, Инкомбанк; за ними следовали ОНЕКСИМбанк, Мосбизнесбанк, Мостбанк и' другие. Это были, как правило, банки, созданные при содействии партийных органов (Инкомбанк, Менатеп) или под эгидой правительственных структур (Международная финансовая компания, ОНЕКСИМбанк) еще в конце 1980-х гг.

Приватизация советской распределительной системы состояла в создании на месте Госснабов и Торгов «комсомольских» бирж (Московская товарная биржа, Московская центральная фондовая биржа и др.), множества торговых домов, совместных предприятий по международным торговым операциям. На месте министерств были созданы концерны...

Начало открытой приватизации (с 1992 г.) означало ненасильственное изменение отношений собственности без (в большинстве случаев) смены владельца. Можно было ожидать, что фиговый листок лжегосударственности станет спадать с номенклатурной собственности, что директора, министерские и другие чиновники сами инициируют переход от лжегосударственной формы собственности к подлинно частной, к чисто рыночному перераспределению собственности. Однако процесс пошел преимущественно по другому вектору. До сих пор не существует системы достаточно развитой частной собственности, отделенной от государства...

Реальным приоритетом нового постсоветского режима была политика по концентрации ресурсов нации в руках незначительного меньшинства. Решающую роль здесь сыграла скоростная приватизация, практически подарившая правящей номенклатуре, в первую очередь ближнему президентскому кругу, громадную государственную собственность. Только на первом этапе массовой приватизации в 1992-1993 гг. под руководством А. Чубайса было продано 500 крупнейших предприятий стоимостью не менее 200 млрд долл. за 7,2 млрд долл. [Полеванов, 1995, с. 50]. И это было лишь начало. В ходе шести самых дорогих залоговых аукционов (1995-1997 гг.) были проданы акции нефтяных компаний, чья стоимость на рынке была в 18-26 раз выше уже через полтора года после аукционов.

Все большее сосредоточение власти и собственности в одних руках препятствовало формированию цивилизованной рыночной экономики и вело к коррупции, экономической стагнации и обнищанию населения. В отличие от экономической элиты советских времен, которая являлась непосредственной составляющей номенклатуры, бизнес-элита относительно более независима. Однако лишь относительно. Реально на протяжении всех постсоветских лет власть позволяет одним бизнесменам преуспевать, а других может разорить, унизить, уничтожить если не физически, то социально, не считаясь с законами и моральными нормами. В России олигархи назначались, а не побеждали конкурентов в цивилизованной борьбе...

В 1995--2003 гг. коррупция превратилась в устойчивую систему отношений между чиновником и бизнесменом. Основная особенность взаимодействия между предпринимателями и чиновниками в последний период заключалась в том, что теперь -- в отличие от нестабильной ситуации 1992-1994 гг. -- они приобретали долгосрочный характер. Сформировались специфические «контракт-отношения», уже не сводящиеся к простому обмену услугами между чиновником и бизнесменом. Скорее они предусматривают взаимную стратегическую и тактическую поддержку в рамках длительного сотрудничества...

Другой привилегированной группой общества, помимо крупных собственников, стало, точнее -- сохранило и укрепило свои позиции, российское чиновничество, прямое продолжение советской номенклатуры. Численность же чиновников в стране, как отмечают «Известия» (1 июня 2001 г.), поражает -- 1,34 млн. человек (без силовых ведомств) (см. также Гимпельсон, 2002)...

Вывод таков. Сложившиеся отношения власти и бизнеса, когда бизнес выступает как зависимый и манипулируемый властью социальный субъект, есть органическая характеристика современной социетальной системы России как системы позднеэтакратической... В постсоветской России частный принцип действует в основном в сфере присвоения, которое отнюдь не лимитировано производством. Предметом частного присвоения сплошь и рядом оказывается стоимость, в создании которой соответствующие лица не принимали никакого или почти никакого участия: основные фонды, накопленные трудом и лишениями многих поколений, богатства российских недр, бюджетные средства...

Особого разговора заслуживают такие проблемы, как отсутствие в России подлинно свободного рынка и стабильные (начиная с осени 1993 г.) ограничения в демократии. Как и в советское время, качественно различны по сравнению с западным обществом (во всех его вариантах) типы личности, все основные цивилизационные черты. Другими словами, речь идет об особой советско-постсоветской цивилизационной модели, сущностно отличной от европейской (атлантической) по институциональной структуре и системе ценностей...

Центральный вопрос, на который необходимо получить ответ в предстоящих дискуссиях: имеется ли выход из того положения, в котором находится страна, есть ли в ней социальные силы, способные переломить ситуацию и вывести Россию на дорогу, ведущую-в рыночную информационную экономику и демократию?

Т.И. Заславская опубликовала более 15 монографий и сотни статей. Основные ее работы в последние годы: «Социология экономической жизни: очерки теории» (всоавт., 1991); «Российское общество на социальном изломе: взгляд изнутри» (1997); «Социетальная трансформация российского общества: деятельностно-структурная концепция» (2002); «Современное российское общество: социальный механизм трансформации» (2004).

Ниже, с сокращениями, представлен один из разделов ее книги «Социетальная трансформация российского общества» (2002).

О социальном механизме посткоммунистических преобразований в россии*

Постановка проблемы

Раскрыть социальный механизм процесса посткоммунистических перемен в России -- значит показать, под влиянием каких общественных сил и в результате каких взаимодействий социальных акторов качественно меняется тип институциональной структуры общества. Но прежде чем говорить о таком механизме, необходимо уточнить типологическую принадлежность и социальную сущность самого исследуемого процесса. Особенно важно это в условиях, когда мнения российских ученых о событиях, пережитых Россией на переломе 80-90-х гг., далеко не единодушны.

Как известно, цели и содержание современных социальных преобразований в России на разных этапах трактовались по-разному. Вначале говорилось всего лишь об ускорении темпов экономического развития страны. Позже речь зашла о глубокой перестройке, означавшей совершенствование всей советской системы. Затем демократически настроенная часть общества с энтузиазмом заговорила

* Цит. по: Заславская Т.И. О социальном механизме посткоммунистических преобразований в России // Социологические исследования. 2002. № 8. Цитируемый текст иллюстрирует сложность проблем, рассматриваемых в разделе 7 базового пособия учебного комплекса по общей социологии. о назревающей революции. После выхода России из состава СССР наиболее употребительным обозначением происходивших в стране перемен стали реформы (часто с добавлением: радикальные). Когда же активные институциональные реформы сменились ожесточенной борьбой разных групп элит за власть и собственность, а сам процесс социальных изменений стал мало контролируемым, на первое место вышли понятия трансформация и/или переход (от посттоталитаризма -- к демократии, от плановой экономики -- к рынку), лучше других отражающие нынешнюю реальность.

Однако эти понятия отражают особенности только последнего этапа преобразований и не достаточны для того, чтобы дать общее определение процессу, который, начавшись с ускорения развития, в конечном итоге привел к коренному изменению социетального типа общества. В научной литературе представлены, по меньшей мере, три разных представления о сути этого процесса.

Согласно первому в начале 90-х гг. в России произошла новая Великая революция. Соответственно те противоречия и трудности, с которыми сталкивается наше общество в последние годы, объясняются общими особенностями всех постреволюционных периодов.

В рамках второго представления, исходящего из более широкой исторической перспективы, реформы 90-х годов рассматриваются как завершение антисоциалистического переворота, начатого Сталиным еще в конце 20-х годов, а ныне доведенного до логического конца.

Третье представление заключается в том, что в 1989-1990 гг. в СССР назревала демократическая революция, направленная против власти номенклатуры, но она в силу разных причин не состоялась, и революционный подъем сменился реформами "сверху" в интересах бывшей номенклатуры.

От ответа на вопрос о том, что было основным содержанием развития России в последнем десятилетии -- революция, реформы или контрреволюция, зависит оценка не только недавнего прошлого, но и современной общественной ситуации. Действительно ли Россия пережила революцию и если "да", то когда и какую! Какие социальные силы противостояли друг другу в революционной борьбе? Кто победил в ней и кто проиграл!Какие новые силы пришли к власти и в чьих интересах ее использовали?

Революция или кризисная эволюция?

Сторонники революционной концепции утверждают, что в начале 1990-х гг. в России произошла буржуазная либерально-демократическая революция, направленная против авторитарно-бюрократического режима, тормозившего модернизацию общества. Лидеры демократов во главе с Ельциным и Гайдаром отстранили от власти КПСС, демократизировали политическую систему, ликвидировали многие направления деятельности КГБ, осуществили приватизацию государственной собственности и постарались создать условия для развития конкурентного рынка...

С тем что в последние десять лет Россия пережила революцию, в принципе согласны многие ученые¹. <...>На мой взгляд, концепции Великой российской революции 1991--1993гг. можно противопоставить целый ряд возражений. Во-первых, новая элита, возглавившая российское общество в начале 90-х гг., на три четверти состояла из прежней номенклатуры (в то время как в странах Центрально-восточной Европы (ЦВЕ) к власти пришли оппозиционные социальные силы). Во-вторых, массовые общественные движения в России, в отличие от стран ЦВЕ, не получили большого развития, поэтому главным актором социальных преобразований на протяжении всего периода оставалась верховная власть¹. В-третьих, как справедливо отмечает И. М. Клямкин, "в других революциях на радикальной фазе решались проблемы большинства, а у нас этот вопрос не решался вообще и не решен до сих пор". В-четвертых, масштабы политического насилия в России были весьма ограниченны даже в сравнении с "бархатными" революциями в ЦВЕ. И, наконец, не поддается рациональному объяснению тот факт, что Великая социальная революция могла остаться практически не замеченной тем обществом, в котором она совершилась.

Интересен и взгляд историков, которые рассматривают этот вопрос в широкой временной ретроспективе. Они подчеркивают, что к концу 1930-х годов партийная бюрократия овладела всеми рычагами власти и управления государством, де-факто получив статус правящего класса. Но благоденствие ее представителей было неустойчивым, так как гарантировавшие его аппаратные должности было очень легко потерять. Сложность их положения усугублялась жесткостью сталинской вертикали, ставившей чиновников любого уровня в полную зависимость от вышестоящих начальников.

В течение следующего полувека советская номенклатура расширялась, крепла и все сильней ощущала несоответствие между масштабами своей власти и неустойчивостью личного положения. В середине 1980-х годов наиболее образованный, прагматичный и неудовлетворенный эшелон партийно-комсомольской номенклатуры инициировал общественное движение за перестройку социалистического общественного устройства, предусмотрительно "взяв в долю" экономически предприимчивую и политически активную часть среднего класса. Стремительно проведенная противоправная приватизация государственной собственности окончательно утвердила обновленную номенклатуру в статусе правящего класса общества, сосредоточившего в своих руках все политические и экономические ресурсы.

Понятно, что описанные события не соответствуют понятию революции. Вряд ли подходит здесь и используемое время от времени понятие контрреволюции, поскольку события 1990-х гг. отделены от Октябрьской революции слишком большим периодом времени. Вернее считать, что мы стали свидетелями завершения постепенного, занявшего около 60 лет антисоциалистического "разворота" власти, а вслед за нею -- и общества. Последний этап его был направлен на окончательное искоренение тех элементов социализма в идеологии и организации общества, которые давно уже стали помехой обуржуазившейся "коммунистической" номенклатуре.

Наиболее соответствующей реальности мне представляется концепция, согласно которой в конце 1980-х гг. в СССР назревала народно-демократическая революция, направленная против власти номенклатуры. Ее цель виделась в замене авторитарно-бюрократического общественного устройства либерально-демократическим. Движущей силой поднимавшейся революционной волны был "средний класс" советского общества, представленный хорошо образованной, квалифицированной, но социально и политически ущемленной и не удовлетворенной своим положением интеллигенцией. Ее лозунгом было совершенствование социализма, придание ему демократического лица, расширение прав и свобод человека, повышение благосостояния народа.

Революционно настроенной части общества противостояла политическая номенклатура, опиравшаяся на партийно-государственную бюрократию. Демократические силы общества, едва освободившегося от тоталитаризма, были слабы, организационно и идейно разобщены. Они не имели ни политической программы, ни навыков политической борьбы, ни существенного политического влияния. Многоопытная номенклатура, в руках которой находились все значимые ресурсы общества, легко оттеснила демократов от ведущих позиций и предотвратила народно-демократическую революцию. Вместо этого общественная энергия была направлена на проведение радикальных (буржуазных по социальному содержанию) реформ 1992-1993 гг.

Начиная же с середины 1990 гг. Россия переживает постреформенный период, суть которого состоит, с одной стороны, в формировании и практическом внедрении в жизнь новых формально-правовых правил игры, а с другой -- в весьма непростой, а нередко и остроконфликтной адаптации социальных субъектов (индивидов, организаций и групп) к новой институциональной структуре. Реализация этих функций связана с громадным расширением и типологической диверсификацией акторов, участвующих в преобразовании общества, множественность и неуправляемость взаимодействий которых придает этому процессу преимущественно стихийный характер.

Мой общий вывод заключается в том, что новой социальной революции в России не было. В действительности имела место эволюция, в основе которой лежало, однако, не постепенное и последовательное развитие, а цепочка сменявших друг друга кризисов. Исходный подъем демократических движений, соединившихся с национально-освободительными, завершился распадом СССР. Радикальные либерально-демократические реформы фактически вылились в ограбление общества горсткой в общем случайных людей. Начавшаяся затем спонтанная трансформация в условиях отсутствия у правящей элиты стратегии и политической воли имела следствием, во-первых, крайнее ослабление государства и тотальную криминализацию общества. Причем каждый из этих этапов углублял кризисное положение России.

Переход или трансформация?

Как отмечалось, современный этап социальных преобразований в России чаще всего обозначается понятиями трансформация и переход, нередко рассматриваемыми как синонимы. Между тем содержание этих понятий различно. На мой взгляд, понятие переход предполагает наличие субъекта, знающего конечную цель движения и пользующегося доверием тех, кого он ведет в избранном направлении. Применительно к обществу это предполагает наличие сильной власти, руководствующейся конкретной идеей, а также авторитетной команды, преследующей ясную и реалистичную цель, опирающейся на обоснованную программу действий и пользующейся широкой поддержкой граждан. При этом важно, чтобы цели команды соответствовали интересам общества, а программа -- имеющимся возможностям.

К сожалению, в современной России не выполняется ни одно из этих условий. Здесь нет такой партии или общественного движения, чья программа пользуется массовой поддержкой граждан. Отсутствует разделяемое активным большинством представление о желательном устройстве общества. До сих пор ведутся ожесточенные споры о конкретных путях выведения страны из кризиса. А тем временем в экономике и в политической сфере продолжаются разрушительные процессы, справиться с которыми власть явно не в состоянии (продолжающаяся война в Чечне, растущая криминализация общества, институциализация коррупции, развал армии, кризисное положение Севера и Дальнего Востока, кризис науки и утечка умов и пр.). Задачи, выдвигаемые Президентом РФ, в целом носят конструктивный характер, но не подкрепляются соответствующими средствами и потому на практике часто не решаются. Думается, что в такой ситуации нет оснований говорить о целенаправленном переходе России к более современному и эффективному типу общества.

В действительности в стране происходит процесс преимущественно стихийной трансформации общественного устройства, ни генеральное направление, ни конечные результаты которого не являются предрешенными. Этот процесс более сложен и менее изучен, чем реформирование обществ, сохраняющих типологическую идентичность. Лежащие в его основе социальные механизмы и его движущие силы более многообразны, чем при социальных переходах (транзитах) под руководством общепризнанных лидеров.

Концепция трансформации подчеркивает зависимость общественных сдвигов от действий не только верхнего, но также среднего и базового слоев общества, представители которых исходят из собственных интересов и действуют в условиях не вполне сформированной и нежесткой институциональной среды. Главными движущими силами трансформационного процесса являются, с одной стороны, правящая элита с примыкающей к ней бюрократией, а с другой -- социально зрелые, экономически и политически активные представители массовых общественных групп, в первую очередь -- средних слоев. Отсюда -- зависимость его результатов от того, как управленческие меры «верхов» воспринимаются массовыми слоями общества. В значительной степени спонтанный характер социальной трансформации общества исключает характерную для перехода презумпцию движения в заранее заданном направлении -- результаты трансформации трудно предсказуемы. Хотя проблема стратегических ориентиров и в этом случае остается достаточно актуальной, однако на первый план выдвигается сохранение социальной стабильности.

Трансформационные процессы охватывают все уровни общественной вертикали: общенациональный, региональный, локальный, групповой, индивидуальный. При этом по мере спуска на нижние «этажи» подконтрольность этих процессов центральной власти снижается. Возникают несогласованности и расхождения в понимании конкретных вопросов, установки властного центра нередко наталкиваются на прямое противодействие региональных и местных общностей и элит, сопротивление организаций и граждан. Свидетельством этого может служить исключительное многообразие общественных ситуаций, сложившихся в разных регионах страны, в том числе непосредственно соседствующих друг с другом. Все эти обстоятельства затрудняют управление рассматриваемыми процессами, осложняют контроль и прогнозирование их результатов. Для того чтобы лучше справляться с этими трудностями, важно иметь адекватное представление о внутренних социальных механизмах трансформационных процессов.

Категория «социальный механизм процесса»

Изучение социальных механизмов можно по праву назвать одним из наиболее актуальных направлений современных социальных исследований. Под социальным механизмом общественного процесса имеется в виду устойчивая система взаимодействий социальных акторов разных типов и уровней, конечным результатом которых служит удовлетворение определенной общественной потребности.

Функционирование социальных механизмов регулируется, с одной стороны, соответствующими общественными институтами (формальными и неформальными правилами игры), ас другой -- социальным статусом и культурными особенностями акторов: органов управления, организаций, групп, индивидов (интересами и возможностями игроков). Идея социальных механизмов экономических, политических и иных процессов базируется на предположении о том, что совокупность определяющих эти процессы явлений, факторов и зависимостей образует целостный феномен, исследование устройства которого позволяет глубже разобраться в изучаемых закономерностях. Перспективность категории социальный механизм подтверждается не только ее использованием широким кругом обществоведов разного профиля, но и тем, что в последние годы она стала одним из базовых элементов методологии нескольких социологических школ.

Анализ практики употребления этой категории разными авторами позволяет выделить ее основные черты. Основная особен

ность социальных механизмов состоит в способности регулировать общественные процессы, что объясняется особой значимостью, силой и устойчивостью социальных связей, обусловливающих их системность. Поскольку в механизмах социальных процессов сосуществуют элементы, принадлежащие прошлому и настоящему, они отличаются высокой инерционностью: их обновление всегда носит частичный характер. Кроме того, в них сосуществуют феномены, сознательно создаваемые для достижения определенных целей и развивающиеся естественно-историческим путем. Первые конституируются в процессе социальных преобразований, вторые же возникают спонтанно в ходе общественной эволюции и меняются под влиянием внутренних трансформаций.

Характер социальных механизмов, действующих в разных обществах, определяется особенностями их институциональной структуры, а также функциональными потребностями либо в воспроизводстве сложившихся отношений (т.е. поддержании стабильности), либо в определенных социальных изменениях. Чем более общий характер носит социальный процесс, тем сложнее и многограннее регулирующий его механизм и, значит, тем более условный характер приобретают попытки его конкретизации.

Социальный механизм трансформационного процесса

Такие понятия, как «социальный механизм развития экономики» или «социальный механизм трансформационного процесса», представляют научную абстракцию, поскольку в действительности эти процессы регулируются множеством механизмов, «отвечающих» за более конкретные процессы. Тем не менее применение рассматриваемой категории к социальной трансформации общества оправдывается возможностью представить процесс, определяющий будущую судьбу России как некоторую целостность, охватывающую как управленческие воздействия власти, так и спонтанные действия разных общественно-политических сил. Именно этой цели и служит аналитическая схема, раскрывающая строение и принципы функционирования социального механизма трансформационного процесса Она призвана показать, каким образом действия социальных акторов микроуровня меняют макрохарактеристики общества и как изменение этих характеристик в свою очередь воздействует на жизнь и деятельность микроакторов.

Блок А отражает социетальные характеристики трансформирующихся обществ. Рассматриваемый в статике, он дает целостное описание состояния конкретного общества в определенный момент времени, а анализируемый в динамике, показывает происходящие в нем социетальные сдвиги. Это позволяет назвать данный блок системным, или результативным.

Блок В показывает, каким образом трансформируется социе-тальный тип общества. Его содержанием служат взаимосвязанные виды трансформационной активности социальных акторов разного уровня. Понятие трансформационная активность охватывает всю совокупность таких действий социальных акторов разного уровня и разного типа (индивидов, организаций и групп), которые либо непосредственно вызывают, либо косвенно влекут за собой значимые сдвиги в общественном устройстве и/или человеческом потенциале общества. Трансформационная активность членов общества амбивалентна по отношению как к социальному прогрессу (направления которого к тому же не всегда очевидны), так и к морали и праву. Она охватывает любые виды трансформационной деятельности и поведения, даже если они, с общественной точки зрения, носят вредный или деструктивный характер. Этот блок можно назвать деятельностным, или собственно механизменным.

Блок Б отражает массовые процессы, изменяющие базовые социальные практики. Примерами таких процессов могут служить становление рынка труда, развитие рыночной инфраструктуры, формирование фермерства, превращение бывших директоров из наемных менеджеров в собственников предприятий, распространение и институционализация коррупции и др. В изучаемом механизме этот блок занимает особое место: на входе находятся действия микроакторов, а на выходе -- макрохарактеристики общества. Таким образом, он «скрывает в себе тайну» преображения социальных действий множества микроакторов в макропроцессы и вместе с тем выглядит «черным ящиком», содержание которого неизвестно. Выяснить его суть -- значит понять конкретный механизм «переработки» индивидуальных и коллективных социальных действий в макропроцессы. В этом смысле этот блок можно назвать переходным.