Религиозный аспект византизма и русская национальная духовность

Чтобы выяснить направленность и, главное, эффективность влияния византийских образцов на формирование российского законодательства и правосознания русского народа как необходимого элемента национальной духовности не достаточно внешнего сравнения систем права. Более важным является выяснение роли формального права в регуляции общественных отношений, анализ степени развития правосознания народа, глубины связи его законов и нравственных ценностей

В идеале право - сфера соединения нравственности и законодательства. Однако не всякая нравственность может непосредственно быть основой права. То, что государство у истоков своего развития как будто не нуждается в праве, объясняется тем, что ранняя нравственность носит в значительной степени догосударственный характер. Соборная и вечевая государственность, с которой византийская юридическая система, основанная на римских эталонах, столкнулась на Руси, в принципе, не нуждалась в праве. Поэтому здесь нравственность и право воспринимаются как взаиморазрушающие силы. Библейское противопоставление закона и благодати используется как обоснование такой ситуации, хотя она и сложилась ещё до крещения Руси. Естественный закон совести должен для христианина стоять выше формального закона. Но то, что сам Христос, взойдя на Голгофу, дал своим последователям пример подчинения формальному закону, очевидно, не оказало значительного влияния на воспитание правосознания новокрещённого русского народа. Доказательства этому легко обнаруживаются в его истории и психологии. Например, В.В. Ильин по этому поводу пишет: «В России важнейшие решения, то есть те, которые определяют существенные изменения в жизни общества, не основаны на праве. Они формируются на отдаленных подступах к правовому механизму, на почве, чуждой праву. Движущие силы сдвигов в социокультурной динамике формируются на уровне динамики нравственности, где господствуют иные, неправовые основания и требования к законам.»(47.317).

Приоритет права означает подчинение, в числе других, и самой власти системе кодифицированных, универсальных, контролируемых гражданским обществом норм. Такого состояния Россия никогда не знала. Не удивительно, что народ здесь подчиняется закону как силе, как покорившему его врагу, нарушает его всюду, где это можно сделать безнаказанно и не испытывает при этом никаких нравственных терзаний. Русский человек склонен жить не по закону, навязанному ему государственной властью, а «по сердцу», не как понимает, а как чувствует. До сих пор в России многие благие начинания власти разбиваются о стену безразличия или сознательного игнорирования со стороны их исполнителей. Стать подлинно действенным в этой ситуации формальный закон может только если соответствует нормам естественного права, максимам традиционного сознания, в воспитании которого православная церковь, действительно, преуспела.

Конечно, российская история полна фактов жестоких расправ, массовых убийств без суда и следствия. Но нет никаких оснований связывать их с христианской идеологией. Напротив, церковь проповедует непротивление злу насилием, побуждает каждого задуматься о спасении собственной души, которое несовместимо с убиением других людей. Не случайно, уверовав, и дерзкие разбойники уходили в монастыри, заканчивая жизнь в покаянной молитве. Даже Петр 1, не отличавшийся излишним милосердием и окончательно подчинивший церковь государству, при решении судьбы собственного сына обращается за советом к духовенству: «...и хотя я довольно власти над оным по божественным и гражданским правам имею, а особливо по правам российским (которые суд между отца и детей и у партикулярных людей весьма отмещут) учинить за преступление по воле моей без совета других, - однако ж боюсь Бога, дабы не согрешить»(130.184).

Но, как замечают многие исследователи, в русском народе жива мощная иррациональная дионисийская стихия, генетически связанная с язычеством и после крещения Руси лишь изменившая формы своего проявления. Н. А. Бердяев называл её «тёмным вином» и утверждал, что «в ней есть вечные мистические реакции против всякой культуры, против личного начала, против прав и достоинств личности, против всяких ценностей. Эта погруженность в стихию русской земли, эта опьяненность стихией, оргийное её переживание не совместимы ни с какой культурой ценностей, ни с каким самосознанием личности»(19.271).

Стихия эта не уничтожима, хотя направление её энергии зависит от того, какой цели, какому идеалу она в конкретной ситуации подчинена. Когда русский человек чувствует, что подрываются основы его веры, что торжествуют «силы зла», он способен активно против них выступить, даже рискуя жизнью. Смерть за идею, к тому же «на миру» - красна. Православие могло стать одной из основ русской духовности только подчинив себе и облагородив эту энергию, только убедив народ в своей причастности истине, идее добра.

Оно предложило своё видение смысла мировой истории. Человеку, думающему о жизни и смерти, о смысле земного существования и своей посмертной участи, христианство дает необходимые ответы на самые мучительные вопросы. Несомненно, если князю Владимиру действительно пришлось «выбирать» веру, этот аргумент был не последним. Христианская история со дня грехопадения представляет собой постоянное столкновение сил добра и зла в борьбе за бессмертную человеческую душу. Человек не только свободен в своем выборе, но всегда должен быть готов ответить за свои деяния и помыслы. И райское блаженство, и адские муки его после смерти определяются тем, как он построил свою сравнительно недолгую земную жизнь. Язычники, по искреннему убеждению христиан, подобно слепцам, блуждают во тьме идолопоклонства, лишенные света истинной веры, обречены, по искреннему убеждению христиан, на сошествие в ад. Только крещение и дальнейшая праведная жизнь дают человеку надежду на спасение. Именно этой мыслью закончил свои рассуждения греческий Философ в сцене «выбора веры» Повести временных лет.

Поэтому прежде всего Византия дала с христианством Руси нравственный идеал. Идеалы редко воплощаются в действительности. Сам Константинополь, столица православного мира, как мы уже выяснили, всегда был полон порока. И все же идеал является мощным регулятором жизни и, в первую очередь, воздействует на преображение внутреннего, духовного мира каждого человека, что было очень важно.

Однако, смешавшись с «темным вином» архаических традиций, православные нравственные идеалы при дефиците правосознания в национальном самосознании нередко искажались и приспосабливались для оправдания кровопролития и унижения человеческого достоинства. По нашему мнению, такая манипуляция учением церкви была возможна из-за неспособности большей части народа адекватно воспринимать его многогранную и глубокую сущность. Да и сама Церковь в России, как и в Византии, оставаясь подчиненной государству, либо закрывала глаза на его эксперименты над собственным народом, либо умело их оправдывала, искажая при этом и православные идеалы. Таким образом, столкновение сил добра и зла проявляется и в самой церкви. Поэтому задача сохранения истинной незамутненной веры в России считается всегда актуальной.

Для русского человека было очень важно знать, что вера, ради которой он отказался от поклонения богам своих предков, действительно является истинной. Схоластические рассудочные доказательства для вчерашнего язычника были пустым звуком. Образ жизни обычного православного грека, далекий от полного соответствия духу христианства, тоже не мог бы вдохновить. Но усомниться в искренности подвижников, посвятивших себя служению Богу, он не мог. Поэтому преимущественно на примерах жизни святых, их мыслей о вере, боге и человеке воспитывались многие поколения русских людей. Быстро распространившиеся на Руси агиографические повествования также встречались здесь с пониманием и интересом, вызывали сочувствие и порою даже желание продолжить дело мучеников.

Русская религиозная мысль под воздействием византийской традиции признает приоритет апофатического пути богопознания, что приводит к некоторым серьезным последствиям в развитии русской духовности. С одной стороны, в России во все времена существовало неослабевающее стремление к обладанию абсолютной истиной, правдоискательство. Но с другой стороны, Флоровский не без основания вопрошает о причинах затяжного молчания русской мыли: «Молчит ли они и безмолвствует в некоем раздумье, в потаенном богомыслии, или в косности и лени духовной, в мечтаниях и полусне?»(146.1). Разобраться в этом видимом несоответствии можно только учитывая византийское влияние на мировоззрение русского человека.

Прежде всего, оно сказывается на осмыслении им своих отношений с Абсолютом. Бог - главный объект, привлекающий к себе внимание средневекового человека. Но поскольку рациональным путем постичь Бога, а значит, и Истину, нельзя, то особое значение в этом процессе приобретают иррациональные, в данном случае исихастские методы, широко известные в православном мире и описанные нами ранее. И русский человек, не строя схем и не подыскивая определений, эмоционально переживает свою причастность Богу, свое предстояние Богу, непосредственное, лицом к лицу. Переживает с той невыразимой в слове очевидностью, с которой признали присутствие Бога в Константинопольском храме Святой Софии послы князя Владимира, искавшие истинную веру. Внутренняя духовная красота для него - высший критерий истины. Не случайно так выразительны лица святых на русских иконах. Здесь глаза не только «зеркало души», но и невербальное свидетельство высшей мудрости.

Утверждения восточных богословов о том, что неведение, «умудренное незнание» выше и достовернее знания, почерпнутого из академических трактатов, способствует распространению в России настороженного отношения к позитивной науке. Даже в Х1Х в. сохраняются обвинения университетов и любых просветительских программ во всех бедствиях страны. Кроме того, получив из Византии сложную и глубокую догматическую систему, адекватно выражающую сущность христианства, русский народ видит свою задачу не в развитии, но в сохранении и передаче обретенной отцами церкви незамутненной истины будущим поколениям. Этим, по нашему мнению, объясняются очевидный консерватизм и немногочисленность теоретических построений в русской мысли.

Однако под покровом консерватизма живут необычайно сильные и чуткие религиозные чувства русского народа. Именно они в наиболее критические периоды жизни России становятся своеобразными «двигателями» народного духа. «Русский дух насквозь проникнут религиозностью», - утверждает С.Франк(85.243). Даже воинствующий атеизм в России носит религиозный характер. «У русских революционеров, ставших атеистами, - замечает по этому поводу Н.Лосский, - вместо христианской религиозности явилось настроение, которое можно назвать формальной религиозностью, именно страстное, фанатическое стремление осуществить своего рода Царство Божие на земле, без Бога, на основе научного знания»(85.251).

Такая серьезная трансформация религиозного сознания не случайна. Она связана с ослаблением авторитета Русской Православной Церкви, уменьшением контактов с греческой церковью и забвением византийских духовных традиций. Все это - следствия петровских реформ официальной церкви по протестантскому образцу. Причем, в первую очередь, изменения затрагивают высшее российское общество, ориентированное на западные идеалы. Тем не менее, и здесь, в среде передовых умов России идет стихийный и сложный поиск путей возвращения к духовным религиозным корням. В XVШ веке таким путем становится масонство. «Вся историческая значимость русского масонства была в том, что это была психологическая аскеза и собирание души. В масонстве русская душа возвращается к себе из Петербургского инобытия и рассеяния..», - пишет в «Путях русского богословия» Г.Флоровский(146.115). Действительно, русское масонство по своим задачам и требованиям к личности имеет ряд общих черт с византийской исихастской традицией. Это прежде всего ведение борьбы со страстями, собирание чувств и помыслов, сдержанность воли, желание углубить понимание истин христианства и осуществлять их в личной и общественной жизни. Но опирающееся на наследие западной мистики XVI-XVП вв. масонство не могло полностью соответствовать требования исихазма. Например, следование тезису масонов «Ни о чем столько не прилежи, как чтобы быть в духе, в душе и в теле совершенно без я»(146.116) для исихастов совершенно не приемлемо, ибо ведет к мечтательности, сентиментальности, лишает трезвого контроля сердце и воображение. С точки зрения исихазма же, ощущение личностью собственного «я» не должно теряться даже в момент обожения. И все же, можно только удивляться тому, как точно, во всем разнообразии западных учений, религиозное чувство русского великосветского человека, почти забывшего предания своей родины, находит течение наиболее близкое по духу православию. Это ли не свидетельство силы и глубины русской религиозности?

И в обыденной жизни, в повседневной практике русский человек - плотник ли он или печет хлеб, создает живописное полотно или музыкальное произведение, поет в церковном хоре или пляшет на сельском празднике - всю свою жизнь и жизнь своей страны он воспринимает через призму священнодействия, всему придает метафизическое, космическое значение. Поэтому, по крайней мере до ХХ века, религиозность, как «непосредственное, священное и экстазе переживаемое знание индивида о своей реальной или восстанавливающейся связи с Абсолютом»(105.11), который «есть реально существующий неизменный личностный идеал истины, добра и красоты»(105.15), может быть признана существенной характеристикой русского народа. В этой связи тезис Достоевского «Красота спасет мир» очень русский. До сих пор и в России, и на Западе бесспорным является утверждение о том, что особенностью русского искусства и русского творчества вообще является его удивительная духовность, давно утраченная западной культурой. Духовность, воспитанная религиозными традициями православия, которые постижение и творческое отражение мира любящим сердцем ставят выше рационального познания.

В этом смысле сердце является глубинным центром души человека, не органом, а наиболее адекватным символом религиозного опыта. Скрытое от других людей, оно, согласно апофатическому толкованию, всегда открыто Богу. Все лучшее, что есть в человеке, рождается в его сердце. И.А.Ильин абсолютно уверен, что «Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца... Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится и вера, и вся культура духа»(49.332). Человек без сердца не знает любви ни к Богу, ни к своим ближним. Воспринимая же чьи-либо проблемы и заботы «сердцем», он, напротив, принимает их как свои и не может остаться безучастным. Поэтому не случайно в России «сердечным» называют такое отношение людей друг к другу, когда они и в горе, и в радости вместе. Таким образом, «сердечность» есть необходимый компонент русской духовности, причем, как религиозной, так и, позднее, атеистической, чему ярким примером служат идеалы построения межличностных отношений в советском обществе.

Мы полагаем, что существует связь между идеалом «сердечности» в межличностных отношениях и принципом соборности, отражающим православный идеал общественного устройства. Если, как пишет Б.П.Вышеславцев, «...сердце есть орган устанавливающий особую интимную связь с Богом и с ближним, которая называется христианской любовью»(22.276), а соборное единство, по мысли Хомякова, есть «единство свободное и органическое, живое начало которого есть Божественная благодать взаимной любви»(25.20), то сердечность оказывается необходимым условием существования соборного общества, будь то семья, община, народ или союз народов. Общества, в котором личность не растворяется в безликой толпе и, с другой стороны, не изолируется от остальных его членов, а реализует в согласии со всеми своим лучшие черты. На Западе И.А.Миллер называл этот принцип католическим и описывал его так: «Католический принцип, объединяя всех верующих в единство, не устраняет при этом отдельной индивидуальности, ибо каждый индивид продолжает существовать в качестве живого члена церковной общины. Отдельная жизнь как таковая имеет свои особенности, которые не должны исчезнуть; воистину целое перестанет существовать, если пропадут особенности отдельных индивидов, из которых оно складывается. Именно благодаря множеству особенностей индивида, благодаря их свободному и непринужденному развитию, возникает организм цветущий и плодоносящий»(34.21).

Несмотря на то, что философские исследования принципа соборности в России появились лишь в Х1Х веке, на обыденном, интуитивном уровне ему здесь стремились следовать, как идеалу, в построении общинной жизни еще со времен христианизации, ибо в православном понимании церковь - не общественная организация, а богочеловеческий организм, мистическое единство Творца и творения, в котором личность не поглощается, а «обоживается». Приходя в храм, участвуя в литургическом процессе, верующий всегда ощущал это единство, единство с Богом, людьми и окружающим миром, который тоже предназначен провидением к обожению и спасению. Эти чувства русского человека должны учитываться при анализе его отношения к земле, природе, к соотечественникам и всему человечеству.

Наличие достаточно большого количества земель, пригодных для использования в сельском хозяйстве, способствовало распространению в России экстенсивных методов земледелия, когда крестьянин, истощив плодородность одного участка, мог, не заботясь о его удобрении, культивации, перейти к обработке другого, попросту оставив на какое-то время первый. Если западный земледелец не ждет милости от природы и вынужден постоянно разрабатывать новые методы повышения эффективности обработки земли, то русский не навязывает земле свою волю, а сам подчиняется ей. Он раб земли и эта зависимость еще более сильная, чем крепостничество, поскольку имеет религиозное обоснование.

Но, как мы полагаем, корни этого сохранившегося по сей день явления не в православии, а глубже, в славянских языческих мировоззренческих установках. Понятие «родная земля» здесь имеет мистическое содержание, близкое языческому культу «матери-земли». Она кормит, одевает, оберегает русского человека, а потом и забирает его в свое лоно. Для русского человека характерно обостренное чувство связи с родной землей. Это не только участок земли, то место, где человек рождается и вырастает, это вся Россия. Поэтому той же смысловой нагрузкой обладают выражения «Матушка Россия», «Родина-Мать». «Русский славянин и в Х1Х в. еще не оторвался вполне от матери-земли, - пишет Г.П.Федотов. - Его сращенность с природой делает трудным и странным личное существование. Природа для него не пейзаж, не обстановка быта и уж, конечно, не объект завоевания. Он погружен в нее, как в материнское лоно, ощущает ее всем своим существом, без нее засыхает, не может жить»(143.392).

Восприятие родной земли как матери постепенно, под воздействием православия, связывается с почитанием Богоматери. На то, что «душа России» аналогична душе женщины, обращали внимание Бердяев, Розанов, С.Булгаков и др. На Западе, например, у французов, также популярна эта аналогия: они называют свою страну не иначе как «прекрасная Франция». Но если здесь акцентируется внимание на плотском, внешнем начале, то для русского человека Родина - «Святая Русь» - обладает внутренней неизреченной красотой, она не может восприниматься подобно объекту вожделения. Иконы с образом Богоматери приобрели в России особую популярность, многие из них считаются чудотворными заступницами Русской земли. Таким образом, национальное и религиозное чувства русского человека оказались непосредственно и тесно сплетенными в почитании им родной земли. Связь эта сохранилась и после повсеместного распространения атеизма в СССР, и с наибольшей силой проявилась в годы Великой Отечественной войны, которая с первых же дней была названа «священной».

Привязавшись к земле, воспринимая ее как святыню, русский народ не привязался ни к чему земному, мирскому, так как это бы не соответствовало аскетическим принципам его религии. Издавна богатство, накопительство здесь считалось грехом, одинаковое усердие в обустройстве бытовых и церковных построек воспринималось как кощунство. Поэтому по всей России стоят величественные златоглавые храмы и до сих пор царит бездорожье.

Вся русская культура пронизана этим ощущением мистической причастности Творцу. Отсюда ощущение избранности, святости России. Истоки идеи святой Руси можно обнаружить еще в Х1 веке. Анализируя в «Слове о законе и благодати» библейскую притчу о виноградарях, Иларион Киевский приходит к выводу, что достоинство новокрещенного русского народа, по крайней мере, не ниже достоинства его крестителя - народа греческого. Более того, как новые мехи предпочтительнее ветхих для «вина нового учения благодетельного», так и христианская задача русского народа значительнее задачи народа греческого. Светлая святая Русь была религиозным идеалом русского народа, мечтой, с воплощением которой связывались надежды на вселенское спасение. Поэтому идея святой Руси - это, прежде всего идея конца истории, питающаяся периодически возникающими в народе апокалиптическими предчувствиями. Именно в такой ситуации в конце ХV - начале XVI вв. складывается еще одна популярная до настоящего времени концепция - «Москва - Третий Рим».

Падение Константинополя в 1453 году вызвало глубочайшее потрясение во всем христианском мире, в том числе и в России, где давно был известен эсхатологический смысл существования этого царствующего града. К тому же в 1491 году заканчивалась седьмая тысяча лет от Сотворения мира, то есть срок, который, как полагали, изначально отмерян дольнему миру. Ибо сказано апостолом Петром, что «у Господа один день как тысяча лет, и тысяча лет, как один день (2 Пет.3.8), а коль этот мир сотворен был за 7 дней, то значит, столько же тысячелетий ему и просуществовать. Причем истина эта казалась столь неоспоримой, что даже не делались расчеты пасхальных циклов на годы, следовавшие за 7000.

Но конец света не наступил, а гибель Царьграда получила в России особую трактовку. Она объяснялась божьей карой за отход греков от истинной веры в результат принятия унии с католическим Западом на Ферраро-Флорентийском соборе. На это в письме новгородцам указывает митрополит Филипп: «И сами весте, како погаными турки и нужней одержим бысть великый царьсвующей прежде благочестием град Константинополь: не тоя же ли ради латыньскыя прелести погыбе и от великого благочестия истребися, еже царь и патриарх от латин прельстишась, и бога отреченнаго осьмаго их сборища взыскаша, и злата ради благочестия отступиша, и к латинам приложишася»(69.99).

Россия же к этому времени оказывается единственным независимым православным государством. И если раньше Константинополь, как новая столица империи, был признан Новым - Вторым - Римом, то теперь его провиденциальное значение, по аналогичным причинам, переходит на Москву, которую старец Иелизарова монастыря Филофей в своем послании Ивану Ш объявляет Третьим Римом: «Старого убо Рима церкви падеся неверием аполинариевы ереси, втораго Рима. Константинова града церкви агаряне внуцы секирами и оскородами разсекоша двери. Сиа же ныне третияго Нового Рима, державного твоего царствиа святая соборная апостольска церкви, иже в концых вселеннаа в православной християнской вере паче солнца светится. И да ведает твоя держава, благочестивый царь, что все царства православной христианской веры сошлись в твое царство: один ты во всей поднебесной христианский царь. Блюди же, внемли, благочестивый царь, что все христианские царства сошлись в твое единое, что два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти, твое христианское царство уже иным не достанется»(16.9).

Понятия святой Руси и Третьего Рима имеют много общего, но все же не тождественны друг другу. В первом случае мы имеем дело с духовным критерием праведной жизни общества, соответствие которому то обнаруживают в прошлом, то предполагают возможным в будущем.

Реальная возможность подмены небесного идеала земным, утраты Россией принятой предками из Византии православной истины и божественной благодати, заставляет русского человека с удвоенным вниманием анализировать все нововведения в религиозной жизни, порождает русское правдоискательство, получившее широкое распространение во всех слоях русского общества. Н.Бердяев вспоминая народные религиозные собеседования, проходившие в одном из московских трактиров, отмечает в них удивительную эмоциональность, «напряженность духовного искания, захваченность одной какой-нибудь идеей, искание правды жизни, а иногда и глубокомысленный гнозис»(19.172). «Народные искатели Божьей правды хотели, - пишет он далее, - чтобы христианство осуществилось в жизни, они хотели большей духовности в отношении к жизни, не соглашались на приспособление к законам этого мира»(19.172). Если искры святой Руси и теплились в действительности, то их воплощением, несомненно, были эти люди, будившие общественное сознание везде, где бы они ни появлялись.

Кроме того, образы странников, идущих по миру из края в край, не имеющих ни дома, ни семьи, ни богатства - т.е. всего того, что обычно ценится человеком, но свободных, как ветер, и ведомых лишь собственным идеалом, для русского человека всегда имели огромную притягательную силу и как образцы истинно свободных - вольных - людей.

Способный духовно подняться над суетой внешнего мира, русский человек всегда остается внутренне свободным. Эта свобода была присуща даже крепостным. Русское слово «вольница» не имеет аналогов в европейских языках, но оно может многое объяснить в русском человеке. Это больше, чем гражданская свобода в европейском понимании этого слова, т.к., как мы уже выяснили, часто ярко и дерзко проявляется и в самых закрепощенных слоях народа. Она находит выход в бунтах, кутежах и разгуле, в фантастическом прожигании жизни и артистизме русской натуры. «Русская вольница неистребима, - пишет Г.Федотов. - Она прошумела бунтом первых лет революции, кричит о себе разгулом, все время подрывающим основы коммунистической дисциплины, она живет в беззаветной удали русских летчиков, полярных исследователей... Русская вольность не то, что свобода, но она спасает лицо современной России от всеобщего и однообразного клейма рабства»(143.395). Идеалы «вольницы» порождают в законопослушных гражданах недисциплинированность, необязательность, а также склонность к анархизму и максимализму.

Управление на огромной территории таким народом, чтобы быть эффективным, должно было основываться на идее абсолютной монархии - централизованной власти, носящей сакральный характер. ЕкатеринаII, анализируя специфику экономической и политической сфер жизни нашей страны, указывала ещё один аргумент в пользу данной идеи: «столь великая империя, как Россия, погибла, если бы в ней установлен был иной образ, чем деспотия, потому что только она может с необходимой скоростью пособить в нуждах отдаленных губерний. Всякая же иная форма парализует своей волокитой деятельность, дающую жизнь.»(47.133). Прекрасным же обоснованием священности российской монархии стала концепция «третьего Рима».

Третий Рим - это земное царство, которое, по идее, должно объединить всех православных христиан. Оно, в отличии от святой Руси, не лишено пороков, но только оно имеет шанс привести человечество к спасению. Именно все человечество - спасение лишь некоторых для русского мессианского сознания не имеет смысла. Но Россия сможет исполнить это предназначение только являясь сильным государством. Поэтому параллельно с концепцией «третьего Рима» здесь закрепляется и особое представление о роли главы российского государства - царя. Вот, что пишет по этому поводу С.С.Аверинцев: «Русская духовность делит мир не на три, а на две части - удел света и удел мрака; и ни в чем это не ощущается так резко, как в вопросе о власти. Божье и Антихристово подходят друг к другу вплотную, без всякой буферной территории между ними; все, что кажется землей или земным, - на самом деле или Рай, или Ад; и носитель власти стоит точно на границе обоих царств, т.е. это не просто значит, что он несет перед Богом особую ответственность. Сама по себе власть, по крайней мере, самодержавная, - это нечто находящееся либо выше человеческого мира, либо ниже его, но во всяком случае в него как бы не входящее. Благословение здесь очень трудно отделить от проклятия»(3.234).

Уже в посланиях старца Филофея речь шла о великой и страшной ответственности, которую должен понести российский государь. С другой стороны, такое его положение обосновывало в отношениях с Церковью не только покровительственный, но и повелительный тон, повторяя тем самым практику византийских императоров. Однако отношение к царствующим особам в России, в отличии от Византии, имеет ряд особенностей, связанных с истоками ее государственности. Римская империя генетически восходит не к архаической патриархальности (как Российская), а к режиму личной власти удачливых полководцев вроде Суллы и Цезаря. Поэтому, хотя само положение императора, несомненно, свято, оно одновременно совершенно ненадежно. Победитель мятежа или заговора, свергнувший прежнего императора в Византии объявляется новым императором, как боле сильный, способный и удачливый, а значит, и более достойный. В России все иначе. Как удачно подметил Аверинцев, византиец не понял бы сетования пушкинского Пимена:

Прогневали мы Бога, согрешили:

Владыкою себе цареубийцу

Мы нарекли.

В действительности здесь схвачен существенный момент традиционной русской духовности, для которой царь - наместник Бога на земле и более других обязанный следовать его заповедям, ибо, как мы помним, «Третий Рим стоит, а четвертому не быть...»

В России народная преданность и любовь к царю как отцу и заступнику своих подданных в течение многих веков была практически слепой. Даже крестьяне, люди, наиболее ущемленные в правах, как правило, винили в своих бедах и притеснениях местных чиновников, которые, по их мнению, пользуясь тем, что «до Бога высоко, а до царя далеко», злоупотребляли властью и скрывали от доброжелательного самодержца истинное положение дел. Личность царя была гарантом национального согласия. Ни один крестьянский бунт не ставил своей целью уничтожение монархии. Более того, чтобы придать своему бунту солидность, Пугачев называется Петром III, в Смутное время именем царевича Дмитрия пользуются польские ставленники для легитимизации своей власти, да и сейчас, несмотря на однозначное решение экспертов, в народе вызывают интерес предположения о чудесном спасении цесаревича Алексея. Буря российских революций начала ХХ века была бы просто невозможна без дискредитации в глазах народа образа царя-батюшки. Но и после революции, когда, казалось бы, старая государственная система рухнула, преданность, которую испытывали россияне к царю, была перенесена на личность Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза. Лозунг русских воинов прошлых веков «За веру, царя и Отечество» принял вид - «За Родину, за Сталина». Религиозное отношение к монарху обрело форму культа вождя. Но отношение к миру через призму культа в любом случае может быть названо религиозным.

Русские путешественники и переселенцы, открывавшие и осваивавшие новые территории за тысячи километров от столицы, никогда не проявляли желание, пользуясь отсутствием органов государственного управления, создать независимое от России государство. Напротив, они совершали свои подвиги ради славы и процветания Отечества и неизменно присягали на верность русскому царю. В контексте имперской идеологии византийского толка, производной от которой является теория «третьего Рима», такое их поведение естественно. Еще византийцы были уверены, что истинно христианской может быть только одна империя, народы в нее не входящие могут спастись только приняв ее подданство. Даже варвары, молодые и сильные народы Европы, враждовавшие с Римом, а затем с Новым Римом, и не думали отрицать их единственную на свете легитимность. Поскольку, согласно указанной теории, после падения Византии именно Россия стала этой священной державой, причем последней из возможных, создание новых независимых от нее государств не только не имеет смысла, но и противоречит божественному плану истории человечества.

Совершенно абсурдно искать в процессе роста территории Российской империи проявления агрессии, ненависти к соседям, желания «поживиться» за их счет и многого другого, чем богата история западных колонизаций. Это было не просто заселение чужой территории, а увеличение пределов богоизбранной земли, места, где Царство Земное сходится с Царством Небесным, предоставление как можно большему числу людей - а в идеале и всему человечеству - шанса, последнего шанса для спасения в момент Второго Пришествия. До этого же часа, согласно культивировавшемуся во всех слоях русского народа мессианскому сознанию, его святая обязанность - быть защитником обиженным, помощником слабым, сострадальцем и, как сказал Достоевский, «братом всех людей, всечеловеком». Этим и объясняется, с одной стороны, открытость, «всемирная отзывчивость» русского народа, а с другой - добродушное, доброжелательное отношение к представителям других народов, отношение, в котором главный критерий не этническое родство, а духовные качества человека. Более того, многие выдающиеся полководцы, священники, политики, деятели культуры России, не были русскими по происхождению, но нашли в русском народе поддержку и признание, и сейчас без их имен невозможно представить его историю. Это Феофан Грек, Екатерина П, Барклай де Толли, патриарх Никон, протопоп Аввакум, князь Багратион, Беринг, Окуджава, А.Шнитке, Р.Гамзатов и многие другие.

Считая русских представителями иоанновского типа мессианизма, В.Шубарт рассуждает следующим образом: «Мессианского человека [иоанновского типа - Ч.И.] одухотворяет не жажда власти, но настроение примирения и любви. Он не разделяет, но ищет разобщенное, чтобы его воссоединить. Им не движут чувства подозрения и ненависти, он полон глубокого доверия к сущности вещей. Он видит в людях не врагов, а братьев; в мире же не добычу, на которую нужно бросаться, а грубую материю, которую нужно осветить и освятить. Им движет чувство некой космической одержимости, он исходит из понятия целого, которое ощущает в себе и которое хочет восстановить в раздробленном окружающем, его не оставляет в покое стремление к всеобъемлющему и желание сделать его видимым и осязаемым»(85.244).

В годы советской власти соборные основания русского мессианского сознания были изменены в направлении усиления давления общества на индивида, торжествовали тоталитарные принципы. Но в современном российском обществе, когда прежние ценности переосмысливаются с демократических позиций, есть основания надеяться на возрождение соборных идеалов, которые рассматриваются нами как возможное основание новой национальной идеологии. Такой мессианизм в современном российском секуляризованном обществе способен остаться творческим началом, может способствовать сохранению стремления русского человека к органическому единству с природой и всем человечеством, стимулировать его усилия в решении экологических проблем и межэтнических конфликтов на основе взаимоуважения и человеколюбия, напоминать ныне живущим об их ответственности перед будущими поколениями. В ситуации, когда в многонациональной России наблюдается всплеск национального самосознания, сопровождающийся ростом сепаратистских тенденций, и когда особое значение приобретает гражданская позиция русского народа как государствообразующего, пропаганда и воспитание в его среде идеалов иоанновского мессианизма становится делом государственной важности. Поэтому, по меньшей мере, необдуманными являются призывы некоторых российских общественных деятелей к искоренению мессианских настроений в русском народе. Следует только направлять активность, вызываемую этими настроениями в конструктивное русло, что ни раз делалось в истории России как до революций начала ХХ века, так и после них. Приведем лишь некоторые примеры.

Опыт миссионерской деятельности византийцев, еще в средние века проявлявших гибкость в отношении языка и самобытной культуры варварских народов, что мы отмечали, анализируя процесс христианизации Руси, был усвоен русскими учениками. Миссионеры Русской Православной Церкви не только организовывали учебные заведения на новых российских территориях, но и, изучая местные языки и наречия, составляли их словари и грамматику, делали переводы важных богослужебных и светских текстов. В числе наиболее известных просветителей можно назвать имена святителя Стефана, епископа Пермского, святителя Иннокентия, митрополита Московского, просветителя Алеутских островов, Аляски, Камчатки, Якутии и Приамурья, архимандрита Макария, просветителя Алтая. Что касается пропаганды православного вероисповедания, то здесь особое внимание уделялось добровольности и сознательности обращения, без какого-либо принуждения или приманивания обращаемых какими бы то ни было наградами. С другой стороны, ни правительством, ни русским населением никогда не создавались препятствия для функционирования местных верований, что также свидетельствует об уважении ими основ культуры других народов.

Духовность русского народа, ассимилировавшая византийские христианские идеалы, и в ХХ веке сохраняет достаточно сильную религиозную основу. Однако, как правило, это квазирелигиозность, содержание которой заключается в переживании не индивидуально-значимой ценности, а прежде всего социально-значимой, то есть способной сплачивать людей, мобилизовать политическую энергию.»(110.107). На сходство марксизма-ленинизма с религией обращали внимание многие исследователи. Особенно подробно этот вопрос рассматривал Н.А.Бердяев. Он выделял «следующие религиозные черты марксизма: строгая догматическая система…, разделение на ортодоксию и ересь…, священное писание Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, которое могло быть лишь истолковываемо, но не подвергнуто сомнению; разделение мира на две части: верующих - верных и неверующих - неверных, иерархически образованная коммунистическая церковь, перенесение совести на высший орган коммунистической партии, на собор; тоталитаризм, свойственный лишь религиям, фанатизм верующих; отлучение и отстрел еретиков…»(20.338). Именно благодаря очевидному сходству новой идеологии со старой религией стал возможен после революции быстрый переход к массовому атеизму.

Отвергая христианство как несовместимое с господствующей идеологией, коммунистические теоретики не учитывали того, что рубят сук, на котором сидят. Что их новая вера, придя насильственно в народ на место православия, не отверглась только потому, что могла опираться на его основные принципы, которыми испокон веков воспитывался этот народ. И даже в это время одним из «краеугольных камней» национальной духовности русского человека остался, хотя и в преобразованном виде, мессианизм - стремление к служению не только собственному народу, но и, по концепции мировой революции, к приближению торжества «светлого коммунистического будущего» во всем мире. Христианский мессианизм, руководивший русскими солдатами на Шипке, защищавшими ценою собственных жизней свободу братьев во Христе - болгар, опять же в преобразованном виде, руководил советскими солдатами, освобождавшими Европу в годы Второй мировой войны. Конечно, государство всегда руководствуется соображениями политической целесообразности, но мы хотим акцентировать внимание на том, что вело в бой простых русских солдат, умиравших на чужой земле. Они по-прежнему чувствовали себя представителями великой страны, светлой Святой Руси, на которую во все века в трудные минуты обращены взоры всего христианского мира.

Крушение коммунистических идеалов в конце ХХ века не могло не отразиться на отношении русского народа к религии. Постоянные кризисные ситуации в экономической и политической жизни общества, плюрализм мнений и свобода слова, постоянно переходящие пределы вседозволенности, а так же постоянное снижение уровня и ценности человеческой жизни в современной России становятся катализаторами всплеска религиозной активности народных масс.

Российский независимый институт социальных и национальных проблем в ноябре - декабре 1997 года провел общероссийское репрезентативное исследование, одной из задач которого было выявление параметров религиозности молодёжи России. Его результаты позволяют утверждать, что в настоящее время как среди молодежи, так и среди взрослого населения верующие в Бога и колеблющиеся между верой и неверием составляют большинство - 59,1% и 62,5% соответственно. Явными же атеистами признали себя лишь 14,6% молодежи и 13,5% взрослого населения(97.107).

Православие, как и все гонимое в годы Советской власти, становится модным. Религиозная карта разыгрывается в политических дебатах, руководители всех уровней все чаще и чаще появляются в храмах, где, под чутким контролем телекамер, ставят свечи во спасение души. Причем, Русская православная церковь, которая сейчас стала как никогда раньше свободной, к сожалению, сама проявляет интерес к сближению с властными структурами, претендует на роль государственной религии и ради достижения этой цели позволяет государству собой манипулировать, а значит, теряет авторитет духовного арбитра, полноправного и независимого участника в диалоге с властью.

Кроме того, атеистическая пропаганда, в течение нескольких десятков лет господствовавшая в умах русских людей, несомненно, наложила свой отпечаток на наше восприятие христианского вероучения. По данным С.Иваненко, в 1992 году, из считавших себя религиозными 30% свидетельствовали, что религия играет в их жизни важную роль, только 10% православных причащались в 1992 году хотя бы 1 раз и лишь 3% регулярно (не реже 10 раз за год) были в церкви. О поверхностном характере религиозности россиян свидетельствует и то, что лишь 10% опрошенных из числа православных знали, что апостол Петр был евреем(45.18).

В 1990 году Совет по делам религии РСФСР опубликовал документ, согласно которому среди мирян Русской православной церкви подавляющее большинство составляют «конформисты», выполняющие церковные обряды «на всякий случай» и «обрядоверы». Религиозных активистов, подлинно верующих людей - меньше 1%. Довольно серьёзным является положение и в среде служителей церкви, которых, согласно указанному выше документу, также можно разделить на 3 группы с явным преобладанием двух первых: 1)облеченны властью, всем довольные, пассивные; 2)требоисполнители; 3) «обновленцы» и «возрожденцы», стремящиеся к активизации приходов и мирян, миссионерской и благотворительной деятельности, демократизации внутренней жизни церкви(107.408).

Итак, очевидно и закономерно, что интерес к религии среди россиян в последние годы постоянно растет. Причем, далеко не всегда возрождающиеся религиозные центры и представители церковной иерархии, в силу различных причин, готовы соответствовать высоким требованиям ищущих религиозные идеалы и пути самосовершенствования современных интелектуалов и могут воспитывать именно духовную религиозность своих прихожан. Как пишет Е.П.Пьяных, «массовость религиозного возрождения, его тотальность, некритическое отношение к православному прошлому русского народа приводит к тому, что «идея веры» выдаётся за веру, внешнее благочестие за истинную христианскую религиозность.»(110.123). Консерватизм православия и утрата семейных религиозных традиций большинством русских активно используются действующими в России западными религиозными миссиями и новыми мистическими сектами.

Действительно, если в двадцатые годы в России приверженцы различных вероисповеданий становились «как один» атеистами, то сейчас, когда идет обратный процесс, нельзя рассчитывать на то, что вера предков и их мировоззренческие принципы будут слепо восприняты потомками. Но поскольку именно на этих принципах основывалось единство и могущество огромной Российской империи, ее внутренняя межнациональная и внешняя международная политика, их анализ сейчас необходим. Иначе, если прогрессивные силы российского общества попытаются, к примеру, табуировать рассуждения о специфике русского мессианизма, то вполне возможно, что ослабевшие и потерявшие православную почву мессианские чувства русского народа будут использованы уже не одинокими пропагандистами расизма, фашизма, межнациональной неприязни. То же самое касается дальнейшей судьбы русской имперской идеи. Следствием постоянных попыток ее дискредитации является усиление центростремительных тенденций в отношениях между центром и регионами России.

Но можно ли утверждать, что признание русским народом особой исторической роли своего Отечества порождало в нем национальное высокомерие, пренебрежение достоинством других народов и приводило к формированию русского мессианского сознания по принципу старого еврейского мессианизма? На «ослепление на собственный наш счет, возвеличение наших национальных качеств, притом не только добродетелей, но и самих недостатков»(138.251) обращает внимание Е.Н.Трубецкой, С.Н.Булгаков замечает, что «идея избрания слишком легко вырождается в сознание особой привилегированности, между тем как она должна родить обостренное чувство ответственности и усугублять требовательность к себе».(102.246) А.В.Кореневский видит признаки такого искажения и вырождения истинного понимания теории старца Филофея даже во времена, близкие ее созданию. «Уже в середине XVI в., - пишет он, - возобладал взгляд, согласно которому греческое православие «испроказися Махметовою прелестию от безбожных турок».Такое отношение к единоверцам способствовало росту религиозного самомнения, граничащего с чванством, что, в конечном итоге, предопределило трагедию Раскола»(68.). Более того, В.Соловьев, и мы это уже отмечали, находит причины этого явления в самом воспринятом русским народом византизме. «Подобно тому, как в IX-XI веках темный патриотизм византийских греков заставлял их видеть сущность православия в квасных хлебах и небритых бородах греческих священников, - пишет он, анализируя русский раскол, - точно так же и в XVI-XVII веках такой же темный патриотизм московских людей заставил и их видеть существо благочестия в незначительных местных особенностях русского церковного обычая. Эти особенности, каковы бы они ни были сами по себе, становятся неприкосновенностью, святынею и на место веры христовой, вечной и всемирной, в умах этих благочестивых людей незаметно становится «старая русская вера»»(130.227).

По нашему мнению, не стоит преувеличивать размеры и значение распространения в русском народе чувства национальной исключительности, национализма и даже «великорусского шовинизма». Уже то, что критика этих, явно отрицательных тенденций и предостережения от их поддержки постоянно появлялись и появляются именно в среде русской общественности, подтверждает нашу точку зрения. Из всех существовавших в истории человечества империй, Российская, по характеру межнациональных отношений, подобна только Византийской, чьей духовной преемницей она себя провозгласила. Русский народ, хотя и является государствообразующим в России, воспринимает свою страну как общий дом многих населяющих ее народов, без которых Россия - не Россия. Идеалом их сосуществования считается соборное общество, то есть свободный союз равных в своих правах народов, подчиненный главному принципу - принципу любви. И если что-то может выделять из этого ряда народов русский народ, то лишь чувство персональной ответственности перед Богом за судьбу этого союза. Лозунг «Россия только для русских» не имеет смысла. Противопоставляя русскую и немецкую имперские доктрины, Н.А.Бердяев четко указывает на отсутствие в русском империализме агрессии. «В современном мире столкнулись две мессианские идеи - русская и германская. Русская идея в чистом ее виде есть идея осуществления правды, братства людей и народов... Германская идея есть идея господства избранной расы, расы господ над другими расами и народами, признанными низшими. Эта идея наследует старую языческую идею подбора расы господ, сильных и превращающих слабых в рабов»(22.75).

За русский национализм часто выдается совершенно естественное стремление народа гордиться своей историей и культурой, беречь и изучать свои традиции. Именно поэтому во многом неоправданными были обвинения славянофилов в слепом почитании русской старины. Да и в основе старообрядческого движения лежала искренняя забота о сохранении чистоты православия, а значит, и о судьбе России, а не тонкости местного обряда, которые охранялись потому, что считались отражением, символом истинной веры, которую Россия должна была сохранить.

Кроме того, мы убеждены, что человек, не знающий цену достоинствам своего народа, не способен адекватно оценить и другой народ. Об этом есть интересное рассуждение у И.А.Ильина. «Любить родину значит любить ее дух и через него все остальное, не просто «душу народа», т.е. его национальный характер, но именно духовность его национального характера и национальный характер его духа. Тот, кто совсем не знает, что такое дух, и не умеет любить его, тот не имеет патриотизма... Но тот, кто умеет любить дух, тот знает его сверхнациональную, общечеловеческую сущность, поэтому он не умеет ненавидеть и презирать другие народы, ибо видит их духовную силу. Он любит в них духовность их национального характера, хотя национальный характер их духа может быть им чужд. И эта любовь к чужому духу и его достижениям совсем не мешает ему любить свою родину»(51.225).

Итак, рассмотрев развитие русской духовности через ее многочисленные проявления в культуре и характере русского народа, мы приходим к выводу о неразрывной ее связи с древними византийскими источниками, связи, сохранившейся и по сей день. Византийское наследие напоминает о себе не только всегда волнующими русскую душу храмами, иконами и литургическим песнопением, но и через особое восприятие русским народом роли литературы, богословия и философии, образования в целом, при котором акцент делается на отражение и обогащение прежде всего внутреннего духовного мира личности, на исследовании возможности практической реализации ее идеалов. Византийские начала сильны не только в сфере религиозного опыта русского человека, но и пронизывают всю его светскую жизнь даже в секуляризованном обществе, они являются фундаментальными для русской имперской идеологии. Все это позволяет нам не только сравнивать судьбы Византийской и Российской империй, культуру, нравы и образ жизни их граждан, но и утверждать, что роль византизма в развитии русской культуры, и, в первую очередь, русской духовности останется значительной и в будущем.