Образ христианской антропологии

Глава 1. Введение.

1. "Христианство не полно, так как в нем или совсем не было религиозной антропологии, или была антропология ложная.

Христианское сознание выработало на Вселенских соборах догмат о богочеловечности Христа; оно же открыло греховность человеческой природы. Но богочеловечность человека и человечества не была полностью вмещена христианским сознанием: ему оказалась почти чуждой сама идея богочеловечества...

Католичество было разом и унижением человека, и непомерным возвеличиванием; в нем сильна властолюбивая и самолюбивая человеческая стихия. Православие было принижением человеческой стихии, подчинением ее Божеству, столь характерным для Востока исчезновением человека в Боге. И ложная антропология западного католичества, и полное отсутствие антропологии в восточном православии одинаково свидетельствуют о неполном и одностороннем характере христианства в истории, о неизбежности раскрытия полной религиозной антропологии, религиозного учения о человеке и человечестве, не языческого и не ветхозаветного".

Про "принижение человеческой стихии" в православии и про "полное (sic!) отсутствие антропологии" в нем Бердяев, конечно же, не прав. Чуть позже мы к этому вернемся. Однако он поднимает очень важный вопрос и он совершенно прав в том, что христианское сознание еще почти не вместило истины о богочеловечестве, христианское учение о человеке во многом остается фрагментарным и про человека и про христианский взгляд на него часто забывают.

В этой работе мы не планируем дать обзор истории развития христианской антропологии - от апостола Павла до Пьера Тейяра де Шардена, и хотя такой обзор и необходим в настоящее время, но для наших целей достаточно будет лишь иногда обращаться к выборочным деталям учений различных христианских богословов, чтобы через сравнение с ними или даже через их критику прояснить некоторые моменты системы христианской антропологии, опыт которой и будет, в кратком изложении, представлен в этой книжке.

А необходимость системы христианской антропологии вызвана не только плохой разработанностью этого одного из важнейших вопросов христианства в христианском богословии, где в большинстве случаев учение о человеке ставится в один ряд с проблемами ангелологии и пр., хотя Библия начинается и заканчивается человеком, а также тем, что экклесиология (учение о церкви) эсхатология, сотериология (учение о спасении) и христология рассматриваются в отрыве от антропологии, хотя должны вытекать из нее и опираться на нее; но и тем, что многие из традиционных взглядов на человека, бытующих среди огромной массы верующих, зачастую противоречат христианской религии, и еще тем, что христианство не должно отгораживаться от вопросов, поднятых современным гуманизмом и от научного (эволюционистского, психоаналитического и т.д.) взгляда на сегодняшнее существование человека и на его происхождение - но это вовсе не значит, что она должна подстраиваться под него или же, наоборот, пытаться повлиять на него, например, цитатами из Святого Писания пытаясь скорректировать научные модели, нет, но - не проходить мимо и по возможности дать им свою интерпретацию и прояснить их связь с христианским учением о человеке.

А отсутствие христианской антропологии надо объяснять прежде всего тем, что человек загадочен и неоднозначен, как никто другой из сущего.

2. Ярким примером непонимания христианского учения о человеке является Спиноза, в 17 веке, в христианской Европе, написавший: "И хотя теологи и метафизики делают различие между целью, преследуемой вследствие нужды в ней, и целью уподобления, однако они сознаются, что Бог всё создал только для Себя, а не ради вещей, имеющих быть сотворенными, ибо до творения они не могут указать ничего, кроме самого Бога, ради чего Бог действовал бы".

Бог творит ради человека, для человека. Для вещей ничего не возможно делать. Спиноза везде видел вещи, потому что не видел человека, человека, которого Бог назвал Своим другом (Ин. 15:15) и нарёк Своим сыном. По отношению к вещам возможны только эгоистические цели ( действие посредством вещей для себя), и только по отношению к человеку, к личности можно помыслить любовь, не преследующую никаких своекорыстных целей. Не зная человека, нельзя узнать и любящего Бога.

Человек создан в вечности Богом, именно создан, ибо только через творение возможно помыслить человека; атрибут Бога - София, Божественное качество, которым делает человека Соловьев в своем антропологическом порыве, в желании утвердить его вечность, человеком быть не может.

Человека нельзя сводить к Богу, ибо человек есть прежде всего личность, а личность не может быть частью или свойством чего-либо или кого-либо, даже Бога.

Если человек - часть Бога, это вовсе не есть утверждение его божественности, это дурной пантеизм и умаление и человека, упразднение самой его сути, каким его сотворил Бог, и Бога, Который в Своих действиях по отношению к человеку эгоистически, нарциссически обращается в конечном счете только к Себе, как будто Он нуждается в "диалектическом" самоутверждении и самолюбовании.

3. Человек слишком часто представлялся как звено в цепи ангельских иерархий, как один из эпизодов творения.

Ангел - безусловная святость, духовность, зверь - агрессия, жестокость, косность. Многие понимают человека как соединение духовного и вещественного, как середину сущего: уже не ангел, но еще не зверь. Вся его специфика виделась в том, что он - дух, связанный с материальным телом. Но это слишком однозначная его трактовка, она не признает собственной сущности человека: или он обречен вечно балансировать на грани между ангелом и зверем, но такая дурная бесконечность чужда христианству, либо он должен сойти с этой грани, спастись или погибнуть, стать ангелом или превратиться в зверя, но тогда он перестанет быть человеком, и в случае спасения, и в случае гибели он гибнет как человек.

Понимание человека как переходного состояния в сущности есть непонимания человека. Спасение-гибель должны мыслиться как спасение-гибель человека, рай - это торжество Богочеловечества, ад же - это небытие, в аду нет человека, для человека нет ада, ад - ничто.

4. На Востоке была религиозная антропология - вспомнить хотя бы преп. Никиту Стифата и Григория Нисского.

Христианская аскетика лучше всего поняла человека, ибо ставила задачу личного обожения, ведь спасение - не вне личности, но в личности, "Царство Божье внутри вас есть", и понять всё, понять всечеловечество и коснуться тайны Божьего домостроительства можно только через личность.

"Нет иной такой близости и взаимности, какая есть у души с Богом и у Бога с душою. Бог сотворил разные твари; сотворил небо и землю, солнце, луну, воды, древа плодоносные, всякие роды животных. Но ни в одной из сих тварей не почивает Господь. Всякая тварь во власти Его; однако же не утвердил Он в них престола, не установил с ними общения; благоволил же о едином человеке, с ним вступив в общение и с ним почивая. Видишь ли в этом сродство Бога с человеком и человека с Богом?... Высоко достоинство человека. Смотри, каковы небо, земля, солнце и луна: и не в них благоволил успокоиться Господь, а только в человеке. Поэтому человек драгоценнее всех тварей, даже, осмелюсь сказать, не только видимых, но и не видимых, т.е. служебных духов. Ибо об Архангелах Михаиле и Гаврииле не сказал Бог: сотворим по образу и подобию Нашему, но сказал об умной человеческой сущности, разумея бессмертную человеческую душу. Написано: Ангельские ополчения окрест боящихся Его. Посему душа смысленная и благоразумная, обошедши все создания, нигде не находит себе успокоения, как только в Едином Господе. И Господь ни к кому не благоволит, как только к единому человеку". (Св. Макарий Великий, "наставления о христианской жизни")

"Одного человека Бог слушает, одному человеку Бог является; ибо человеколюбив есть Бог, и где бы ни был человек, там есть и Бог; один человек есть достойный Бога поклонник, для человека Бог преображается. Для человека создал Бог небо, украшаемое звездами; для человека создал Он землю, и люди возделывают ее для себя.

Не чувствующие такого Божия промышления - несмысленны душою". (Св. Антоний Великий, "Наставления о доброй нравственности и святой жизни", 132, 133)

"Человек был сотворен, чтобы быть великим миром в малом мире, видимом, и помещен Богом на землю". (преп. Никита Стифат, "трактат о рае", 3)

И разве после приведенных высказываний святых Отцов можно сказать, что человек на Востоке принижался? Надо различать смирение и унижение.

"Человек - земля и пепел, плоть и кровь, трава и цвет травы, тень, и дым, и тщета, и всё, что только есть негоднее и немощнее этого. Не подумайте, что это сказано к осуждению природы человеческой, не я говорю это, но пророки так рассуждают, не к бесчестию нашего рода, но для усмирения надменности безумных, не для унижения нашей природы, но для низложения гордости неистовствующих". (Св. Иоанн Златоуст)

В таком ключе надо понимать и другие тексты, которые неподготовленного читателя могут натолкнуть на мысль, что в восточном богословии "человеческая стихия" будто бы "принижалась".

Тщеславие и самовосхваление - рабские состояния, когда человек, утратив связь с Богом и самим собой, каким его сотворил Бог, пытается компенсировать собственную униженность и несвободу путем самообожествления. Можно унизить человека, прямо указав на его (мнимое не знающими Бога) ничтожество, а можно возвеличивать его падшесть, рабство, грех, произвол, тем самым еще более унижая его, подчеркивая в нем рабское и нечеловеческое, ибо раб, возомнивший себя царем, а свои кандалы - царским достоинством - еще больший раб. Человекобог и недочеловек - одинаково оскорбительно для человека. К подобному возвеличиванию и относятся слова "прах и пепел".

5. В Евангелиях и в апостольских посланиях тоже очень много сказано о человеке, но нашей целью не является их разбор. Мы приведем лишь те высказывания, которые считаем наиболее важными и на которых с библейской точки зрения могут быть обоснованы центральные мысли, сформулированные в этой книге.

Безусловная ценность личности и отдельного человека. (Слово "отдельный" здесь используется в качестве противопоставления человеку, находящемуся вместе с массой людей и ценность которого (для него самого) заключается в той или иной степени ассоциации, единства с ней).

"Кто из вас, имея сто овец и потеряв одну из них, не оставит девяноста девяти в пустыне и не пойдет за пропавшею, пока не найдет ее? А найдя, возьмет ее на плечи свои с радостью, и, придя домой, созовет друзей и соседей и скажет им: "порадуйтесь со мною, я нашел свою пропавшую овцу". Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, чем о девяносто девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии" (Лк. 15:4-7)

Не помню, чьи это слова, но слова совершенно справедливые: если бы во Вселенной был бы хотя бы один грешник, то Господь ради него принял бы крестные муки и смерть так же, как Он принял их ради всех людей и всей Вселенной, ради всего сущего, пораженного грехом. (И добавлю еще, что если бы была хоть одна личность, один человек, подпавший греху, то можно было бы говорить о греховности всего человечества и вообще всего сущего.)

Принципиальное и необходимое единство человечества. "Отче Святый, соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы". (Ин. 17:11) "Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в нас едино". (Ин. 17:21)

Глава 2. Об атеизме.

1.Существует три типа атеизма. Первый, самый распространенный, тип - это собственно атеизм, то есть отрицание чего бы то ни было, стоящего вне эмпирической данности (того нечто, что воспринимается физическими органами чувств), а точнее, вне конструируемой рационализированным человеческим сознанием ее модели, отрицание всякой Нормы, Свободы, Истины и Смысла, по отношению к которым сегодняшняя жизнь и деятельность человека может быть названа ненормальной, несвободной, неистинной и бессмысленной.

Важно отметить, что в большинстве случаев такой атеизм вовсе не защищает достоинство человека, он защищает лишь сложившееся предубеждение о человеке, как о социальном обезьяноподобном животном, или, в лучшем случае, если вместе с Богом он не отрицает и человека, сводя его к животному, он отбирает у человека смысл его существования и его свободу, обрекая его на метафизическое одиночество и делая его началом произвола. Атеизм никогда не обогащает человека, он может только его обеднить.

Такой атеизм, оправдывающий рабство человека у животных инстинктов, видящий конечною целью всей человеческой жизни продолжение рода, а высшей ценностью индивидуального существования материальную благообеспеченность, вот крайняя нищета духа, антиперсонализм (антиличностность), мещанство.

Атеизм - это философия мещан, жаждущих оправдания собственной мещанской, буржуазной жизни. Оправдание же это состоит единственно в отрицании Правды: раз ничего лучше и достойнее нет, раз бытие иное и Бог - человеческие иллюзии, то человеку остается только мещанское существование, только участь животных, и потому (раз ничего другого нет) - всё это нормально. Атеизм - это восстание против чего-либо, а примирение и рабство.

Главный исток такого атеизма - не смелость, а страх. Человек не хочет отказаться от своих желаний, боится, что вся его жизнь окажется бессмысленной перед лицом высшего Смысла. Бессмысленность собственной жизни невыносима, когда есть Смысл, (но в собственной жизни, по вине человека, его нет), но когда Смысла нет вообще - с ней можно как-то примирится. Атеизм - философия примиренческая.

Многие некритично мыслящие ученые являются атеистами потому, что боятся за свое рационализированное знаньице, бояться, что ветер Иного бытия разбросает карточный домик их моделей. Они боятся распахнуть окно и сидят в духоте и пыли собственных знаний. Они скорее готовы признать условным всё, включая и науку, чем признать что-либо безусловное помимо науки или над ней. Их страх - это страх людей, сидящий со свечкой в полутемной комнате, дорожащих обыденностью и привычностью темных углов ( неразрешимых вопросов"), теней и полутеней, и дрожащих при мысли о том, что комнату эту осветит солнце, рассеяв призраки их собственных предубеждений, к науке не имеющих никакого отношения, а всё остальное в комнате осветит ровным и ясным светом. Боязнь ученых перед религией вызвана вовсе не боязнью за науку, а боязнью за те нелепые предрассудки, которые с ней связаны, боязнью за научную религию".

Религия противостоит науке постольку, поскольку в последней есть элементы, к науке отношения не имеющие, и всё же выдаваемые за научные". Такова, например, любая научная философия (научный материализм или позитивизм), которая уже по определению есть паразит науки. Наука не нуждается в оправдании себя как таковой, но нуждается в целостной системе своих предпосылок, которые сама выработать не может, ибо уже изначально на них основывается. Научная философия", названная так потому, что она оправдывается и обосновывается наукой - это бессмыслица. (Не путать с философией науки, которая есть составная часть ее методологического аппарата).

Атеизм, ставящий высшей ценностью торжество разума и знания, является мещанским мировоззрением никак не менее чем атеизм, провозглашающий конечной ценностью жизни потребление и продолжение биологического вида: и тот, и другой - это идолотворение и идолопоклонство, в первом случае человек преклоняется перед знаниями, являющимися продуктами собственного мышления и рационализации, условными моделями постигаемой реальности, а во втором - перед продуктами, могущими удовлетворить его собственные животные потребности. Идолопоклонство в любом варианте обезличивает человека, ибо он ставит над собой вещь, что-то, он подчиняется вещи.

Спор атеизма с религией - это не спор о Боге, а спор о человеке, о том, что есть собственно человеческое, а что - чуждо человеку. Можно сказать, что эта моя книга посвящена опровержению заблуждения, что религия чужда человека, что теоцентричное мировоззрение не может быть и антропоцентричным, хотя на самом деле религия, если она не есть идолопоклонство, предполагает как веру в Бога, так и веру в человека, в Его творение.

Вкратце надо сказать и об атеистической критике религии. Она сводится обыкновенно к разоблачению тех религиозных истин", выдуманных самими же атеистами и навешанных ими на религию. Атеистическая критика религии - это своеобразная игра: чем глупее я придумаю что-то, что, как мне кажется, имеет отношение к религии, и чем умнее и серьезнее я это разоблачу - тем сильнее я буду считать себя опровергнувшим религию. Обыкновенно в атеистической литературе речь идет вовсе не о религии, а об атеистических о ней предубеждениях, возникающих вследствие простого невежества, которые сами же атеисты разоблачают. (Например, почти всегда Бог понимается как ограниченный индивидуум, грубо говоря, как дедушка, летающий над миром и произвольно вмешивающийся в мировые процессы). Так что, если знать, о чем идет речь в атеистической литературе, она может только сослужить пользу религии, разоблачив те предубеждения и нелепости, распространенные иногда и среди людей, считающих себя религиозными.

2. Если первый тип атеизма можно назвать атеизмом без Бога", то второй тип - атеизмом вопреки Богу". Его можно охарактеризовать словами апостола: и бесы веруют, и трепещут". Атеизм этот - безбожие, но не безверие. Такой атеизм, хотя он и не провозглашает это открыто, признает Бога и видит в Нем Истину и Добро, но хочет во зле, во лжи, в безобразии найти своеобразную красоту и, что главное, свободу. Любой атеизм не понимает Бога, и потому не понимает ничего. Там, где демонический атеизм ищет свободу, он находит рабство. (О демоническом мироотрицании я еще скажу потом немного). Утверждение своеволия есть утверждение рабства. Человек, ставший началом произвола, становится рабом. (О господстве и рабстве, как разных модусах несвободы, хорошо говорил Бердяев).

Хула, кощунство, сатанизм - вот характерные признаки этого типа атеизма, хотя и атеизм первого типа, в советские времена, например, часто перерастал в демонический атеизм. Про советских атеистов кто-то метко заметил, что они пытались доказать Богу, что Его нет". Хула и кощунство - замаскированный страх перед Богом и перед бессмыслицей собственного существования.

Надо различать героизм и демонизм, первый есть отречение от себя, то есть от своего эгоистического я, второй же - его утверждение, первый утверждает личность в бесконечном, второй же замыкает ее в конечном, губит её.

3. Третий тип атеизма - атеизм религиозный, атеизм исключительно из-за непонимания того, что есть Бог, а что есть дьявол, а не из-за страха или эгоизма. Только такой атеизм героичен. Бог видится таким атеистам богом-деспотом, богом нелюбящим и деспотичным, их восстание против него изначально трагично, ибо они осознают, что бог их покарает, что они ничего против него не сделают, но они не могут не восстать, восстать во имя любви, свободы, человека.

Такой бог-деспот - это князь мира сего, сатана, несвобода, произвол, рок, фатум, против которого восстал Иисус, Бог свободы. Не зря христиан в языческом Риме называли атеистами, ибо они вместе со Христом восстали против языческих богов, олицетворяющих произвол природы. Тот свободен - кто с Богом против дьявола, против греха, против несвободы. Крест - это символ восстание против рабства, против деспотизма, против обезбоженности мира. Те, кто среди злобы озлобленны, те, кто среди тщеславия тщеславны - те ли свободны? Восстать можно только смирением, незлобием, не смирившись с той несвободой и безбожием, которая царит в греховном мире.

Такие атеисты - атеисты единственно от того, что не знают христианства.

4. Атеизм вгоняет человека в гроб, замыкает его в себе. Атеизм - это высшее проявление греха, обезбоженности, это невыносимая тоска, это космическое одиночество. Я удивляюсь, как люди могут существовать, будучи атеистами. И весь ужас в том, что они существуют, что они даже довольны этим, они довольны, что не знают бесконечности, вечность им представляется, как Свидригайлову, как темная банька с пауками, они заперты в своем холодном космическом гробу, в своем мраке, в своем эгоизме, и еще довольны этим.

Я сказал, что атеизм - высшее проявление греха конечно не в том смысле, что атеистические убеждения - смертный грех, подобно убийству, например, нет, все мы являемся атеистами, безбожниками, ибо живем во грехе без Бога, и атеизм теоретический лишь доводит эту обезбоженность до высшего предела, довольствуется им, постулирует этот факт как окончательный, заколачивает человека в гроб на целую вечность, навсегда.

Если атеизм - это конечное состояние, если этот ад - навсегда, то нам остается только уехать в Америку", как сделал Свидригайлов, умереть.

Безбожие преодолимо только через смерть, через полное прекращение существования, но Бог даровал нам жизнь, выход из дурной бесконечности. Умер за нас Господь Иисус, мы умерли с Ним и с Ним же ожили. Боже, Боже, почто Ты оставил Меня?"- Бог разделяет нашу тоску смерти, нашу обезбоженность, Он Один за нас принимает эту смерть до конца, и Он преодолевает смерть, Он Один может вывести нас из дурной бесконечности в вечность, ибо Он - Сверхсущий, Он в свободе и через свободу объемлет сущее.

Бог выводит нас из гробов. Мы не вечно будем тлеть в гробу. Будет мировое Воскресение. Камень отвалится от склепа. Христиане ждут, когда это произойдет, когда откатится камень от входа и раздастся голос: Лазарь, гряди вон!".

С религиозной точки зрения атеизм - это боязнь открытого окна, это, как и многие другие мерзости, есть проявление греховной, падшей, безбожной человеческой природы. Атеизм начинается с отрицания воскресения Иисуса Христа. Атеизм - это даже не отрицание Бога, это отрицание Воскресения, отрицание жизни.

Религия вовсе не призвана облегчать людям жить. Быть верующим в этом мире гораздо труднее, чем быть атеистом. Жить без каких-либо принципов всегда легко, так же легко, как отказаться от свободы, так же легко, как делать зло.

Верить - чтобы быть. Быть человеком, а не скотиной. Существовать можно и без веры, но это мнимое бытие, переходящее в небытие, это смерть.

Уже после того, как я высказал этот тезис, я прочитал диспут Луначарского с митрополитом Введенским, и последний высказывает в нем почти тоже самое: "Из моря религии берут воду черпалами, измеряют море религии лотами своей сообразительности. И выходит, что море мелкое, дно близко. На самом же деле океан религии беспределен, и до дна его атеист не достал, потому что его мерило, его черпало, его лот имеет слишком коротенькую рукоятку. Я заметил, что в громадном большинстве случаев лучшие антирелигиозники создают свое понимание религии и потом победоносно ее разрушают. Мне кажется, что такая борьба с ветряными мельницами своего воображения о религии Христа давно нашла свою квалификацию в бессмертном произведении Сервантеса". Да и Достоевский устами князя Мышкина в романе "Идиот" сказал об этом же: с чем-то другим спорят атеисты, о чем-то другом они говорят+

Глава 3. О Боге.

Идолопоклонство - суть перенос понятий из материального мира, ограничивающего реальность и возникающего вследствие отграничения я от реальности, на Бога, поклонение Ему как обезличенной природе, всему, или же как ограниченному индивидууму, являющемуся олицетворением или механическим одушевлением сил и явлений в материальной действительности.

Идолопоклонство - это распространение принципа вещизма на Бога, взгляд на Бога, как на вещь, когда на месте Бога видят это", вне зависимости от того, как мотивируется подобный взгляд: абсолютной ли непостижимостью Бога (неоплатонизм, некоторые виды христианской мистики) или же, напротив, Его постижимостью как единичной вещи или явления (фетишизм, язычество) или всей совокупности явлений (пантеизм).

Пантеизм. В основе философии пантеиста Спинозы лежит следующий силлогизм:

- Бог есть вещь

- Бог есть бесконечность

Ergo: Бог есть бесконечная вещь (т.е. всё)

Ход умозаключений Спинозы формально несколько отличается от этого схематичного обобщения его мыслей, он более изощренный: Спиноза изначально разумеет под Богом существо абсолютно бесконечное, т.е. субстанцию, состоящую из бесконечно многих атрибутов" (посылка 2) и потом, исходя из понятия субстанции", доказывает единственность абсолютно бесконечного существа, т.к. утверждает, что не может быть субстанций, обладающих одинаковыми атрибутами.

Но бесконечность Бога у него тождественна бесконечности вещи: чтобы Он был единственный, т.е. единственно абсолютный и безграничный, не должно быть ничего вне Его, т.к. одна вещь вне другой вещи ограничивает эту другую вещь, и чтобы та была безграничной, надо, чтобы та всё заключала в себе: сущее растворяется в Боге, теряет себя, ибо становится частью неделимой бесконечности Бога. Всё сводится к Богу, всё есть Бог. В пантеистических системах бесполезно искать человека.

Плотин говорит, что Единое присутствует во всей вселенной, ибо если есть место, где его нет, то оно не абсолютно, т.к. ограничивается этим местом. Но бесконечность Бога не определяется бесконечностью вещей, а вся их бесконечность определяется Им. Бог бесконечен не потому, что присутствует во всей бесконечной Вселенной, а Вселенная бесконечна, потому что сотворена бесконечным Богом.

Бог есть такая бесконечность (Бесконечный), которая (Который) не может быть ограничена ничем, в том числе и тем, что Он извне полагает бесконечность Творения. (Вообще, слово извне" здесь некорректно, некорректно не потому, что Он есть везде, но потому, что Он - не одна из вещей).

Деспотические религии. Если Бог является олицетворением природного начала, произвола, если Он является одним из бесконечного ряда индивидуумов, то, чтобы Он был абсолютно свободен, всё остальное должно быть не свободно, чтобы Он был всесилен, остальные должны быть бессильны. Бог есть, если человека нет, человек есть, если Бога нет.

В христианстве под началом произвола понимается дьявол. Если человек стоит перед выбором, подчинится произволу, или самому стать произволом - у него нет выбора, ибо в обоих случаях он становится рабом и перестает быть человеком. (В первом случае, рабом Эго чужого, во втором - Эго собственного, но Эго никогда не есть Я, оно - всегда Я отчужденное.)

Бог велик вовсе не потому, что человек мал, Бог всемогущ вовсе не потому, что человек раб. Возвышающий человека да не боится унизить Бога, унижающий человека унижает Бога. Таково христианское понятие о Боге и человеке.

Апофатическое богословие. Апофатическое богословие определяет Бога отрицательно, последовательно отрицая в Нем всё, что есть в сущем: Бог есть не-добро, не-любовь, не-сущий. В апофатическом богословии есть доля истины, ибо Бог ни в какой мере не есть творение, Он - Творец, Он - сверхсущий. Но обычно апофатическое богословие не проводится до конца, Бог всё равно определяется через вещи, пусть и путем отрицания их в Нём, и в итоге Бог всё равно воспринимается как вещь, как это" - божественное ничто, божественная бездна. Богу приписывается обезличенность, в высшей степени свойственная вещам.

Не-Бог есть мир, не-мир есть Бог. Не А есть В, не В есть А: А и В (Бог и мир) определяются друг через друга и потому, в сущности, есть одно, две стороны другого. К такому пантеистическому монизму приводит всякое не проведенное до конца апофатическое богословие. Вот почему многие христианские мистики со своей апофатикой, которая, казалось бы, должна была привести к совершенно иному результатами, были так близки к пантеизму. (Исламу во многом удалось этого избежать, ибо он, с одной стороны, сочетает в себе черты, характерные для деспотических религий, когда Бог как абсолютизированная вещь противопоставлен всем остальным вещам, чтобы быть абсолютной вещью, и с другой, он умело вобрал в себя апофатическое богословие, так что Бог в исламе получился индивидуумом, представляющим собой начало абсолютного произвола, прикрытый ширмой непознаваемости.)

Так что нельзя говорить, что мир одно, Бог иное, и наоборот, причем, конечно же, из этого вовсе не следует, что Бог - не что иное, как мир. (Бог - одно, мир - иное: это неоплатонический взгляд на Бога, мир - одно, Бог - иное: деистический). Итак, Бог - не иное миру, и Бог не тождествен миру. Так кто же Он, как Его мыслить? Как Личность. Но не как личность в ряду личностей, как индивидуум, как вещь, а как Сверхличность непостижимую, сверхсущую, обуславливающую Собой существование человеческого Я, человеческой личности. Приставка Сверх" значит, что Бог выше тезы-антитезы мир не-мир, сущее не-сущее, Бог не может быть представлен как вещь, как отчужденное и разорванное бытие, в котором и есть это противопоставление. Он есть Сверхсущий и потому Он есть с сущим, которое творит.

Бог есть Личность и Любовь, Любовь и Личность безграничная, не ограниченная ни слиянием со Вселенной, ни противопоставлением Вселенной, отчужденностью от нее (деизм), Единый, Сверхсущий, по отношению к Которому сущее нельзя называть не-сущим, как называли его неоплатоники, реальность Бога обуславливает и реальность Творения, реальность Личность - реальность личности, без Которой личность не была бы таковой, она была бы замкнутым в своем одиночестве отчужденным внеличностным что-то, началом произвола, который чужд личности.

Творение - это не умаленный Бог (понятие эманации), но - бытие, утверждаемое Им свободно и в свободе по Его любви. Нечто, производящее что-то, умаленное по сравнению с собой, уже умалено.

Творение и Бога нельзя сравнивать не потому, что первое - бесконечно низко, а второй - бесконечно высок, а потому, что Бог - Творец и Его Творение сотворено Им, т.е. творение не есть умаленный Бог, а Бог - не абсолютная форма существования творения. Сравнивать - суть ставить в один ряд, овеществлять, но невозможность сравнения вовсе не говорит об отсутствии отношений. Отношения Бога и человека есть отношения Сверхличности и личности без всякого сравнения и противопоставления. В этом тайна Богочеловечества.

Отношение Творец-творение возможно только при понимании Бога как Сверхсущего. Бог творит не Себя и не Свои образы, Бог творит человека. Человек не отображение Бога, не повторение Бога, не копия Бога, он - свободная личность, и в этом он богоподобен. Се, творю всё новое" - Бог не сотворил бы ничего нового, если бы сотворил человека лишь как неполное отображение Себя, если бы не утвердил человека как самоценное существо.

Обобщим вкратце рассмотренные выше учения. Они не знают ни свободы Бога, ни свободы человека, они не знают Бога и человека, не знают отношения Сверхсущего и сущего.

Бог ставится ими в зависимость:

- от бесконечности вещей, ибо Он есть Бог, потому что Он - бесконечная вещь

- от их низкого статуса, ибо Он есть одна из вещей, которая стала Богом путем низведения всего остального

- от их существования, ибо Он есть не-вещь

Взгляд на Бога никогда не может не затрагивать взгляда на сущее. Во всех трех учениях человек (сущее) принижается, у него отнимается его человеческая действительность и новизна:

- теряет свою действительность

- сущность чрезвычайно умаляется

-(наиболее продуманная система - неоплатонизм): и умаляется, и теряет собственную действительность, ибо сущее представляет собой истечение Божества, стоящее бесконечно ниже Божества.

Познание Бога в трех системах эволюционирует как: Бог есть: вещи - высочайшая вещь - не-вещь, но всегда Бог определяется через вещи.

- Чем больше познаем мы единичные вещи, тем больше познаем мы Бога" (Спиноза)

- Бог более величествен, чем любой величайший земной владыка, которого мы только можем себе представить

- Бог есть не то, что мы можем себе представить.

О познании Бога.

Бог непознаваем не потому, что Он есть пустота, то есть в Нем нечего познавать, и не потому, что Он есть бесконечность свойств (непознаваем в том смысле, как непознаваема вселенная, в которой не возможно описать всё до атома). Бог непознаваем не как безличное начало, а как Личность, как Сверхсущий, сотворивший сущие личности в свободе и любви.

Бог непознаваем ни кем из сущего: ни людьми, ни ангелами; человек, человеческая личность также непознаваема ни кем из сущего, ни людьми, ни ангелами, но познаваема Богом. В этом ее бесконечное величие.

Не личность познает Бога, познавая себя (что Бог, как и она, Личность, вовсе не означает возможность такого познания, слово как" применительно к личностям неуместно), но, можно сказать, что она знает Бога, ибо Бог знает ее.

Знать и познавать - два разных слова. Познавать - значит исчерпывать, значит сводить нечто к себе, познаваемость чего-либо означает его ограниченность. Знать - значит охватывать, обнимать, в порыве любви утверждать всё существо личности. (Что Бог познает личность - здесь под словом познавать" имелось в виду знать и сводить к реальности, знание Бога о личности - это Истина об личности, Истина - это значит, что личность истинно существует, реальна как таковая).

Бог не познаваем, но узнаваем. Человек стоит не перед безличным ничто, а перед светлым Ликом. Человек только тогда узнает Бога, когда постигнет, что Он непостижим, т.е. что Он - личность, постигнуть же это он может только тогда, когда полюбит Его, когда откажется от всякого идолотворения, от всякого эгоизма, выражающегося в стремлении обезличить другого, превратить его в вещь и сделать своей собственностью.

Чистые сердцем Бога узрят".

Глава 4. Свобода, смысл, любовь.

Ложно противопоставление свободы и необходимости. Свобода необходима, и в этом уже противоречие снимается. Противоречие есть между свободой и произволом, Смыслом и бессмысленностью. Необходимость нельзя отождествлять с детерменированностью, с предопределенностью. Детерменированность и абсолютная случайность - одно и то же в том смысле, что они бессмысленны, произвольны, чужды личности, а значит, и свободы. И случайность, и предопределенность - одинаково рабство, ибо не могут определятся свободной личностью. Личность по определению свободна и предполагает свободу. Безличность - это и механицизм, и несвобода. Личность деспотичная и своевольная уже не свободна, ибо деспотизм и есть действия случайные или по случайно избранным законам в отношениях с ближним. Случайность - это неосмысленность и бессмысленность. Ясно, что если нет высшего Смысла, то все несвободны, свободы нет.

Детерменированность: А является обязательной причиной В не потому, что А есть А, а В есть В, а потому, что обязательным условием существования А является обязательное следование из него В, то есть А и В связаны внешним по отношению к ним законом, а не собственной внутренней логикой, или же связаны по случайным и незначащим для них самих признакам. Логика (от слова Логос") и закон противоположны точно так же, как и свобода и произвол.

Случайность: А и В связаны между собой абсолютно случайно, т.е. их связь вызвана не тем, что А есть А, а В есть В, но ничем и никак не вызвана.

В первом случае произволен закон связи, во втором - сама связь. Произвол бессмысленнен, потому что не учитывает бытия и содержания, сущего.

Смысл, в противоположность закону, произволу, бессмыслице, не является какой-то внешней целью, к которой кто-то обязан стремится, но воистину смысл можно помыслить только для кого-то, торжество смысла и есть торжество осмысленного, его абсолютное осуществление и утверждение. Не смысл утверждается в человеке (человек для закона), но человек утверждается в смысле. Смысл, в противоположность бессмыслице, это полнота сущего, наивозможное расположение к сущему, его утверждение как такового, а не утверждение в нем внешнего закона, игнорирование сущего.

Смысл сущего - Бог, как любящий и любимый, утверждающий и сохраняющий, торжество смысла - Богочеловечество.

Итак, всё, что несвободно, бессмысленно, свобода же всегда осмысленна, бессмысленной, произвольной свободы не может быть. И можно сказать, что и свобода есть смысл Творения.

Что может быть более утверждающим сущее, чем любовь? Любовь, как действие согласно сущему, его смыслу и его благу, никогда (если это любовь) это сущее не подавляющее, но способствующее его свободному самораскрытию (как любимого, так и любящего, если говорить об отношениях в сущем), всегда свободна, она немыслима без свободы, как и свобода немыслима без нее; без любви может быть только произвол - рабство или же порабощение, что одинаково чуждо утверждению сущего как такового.

Действие к, для - любовь, действие от, в, над - произвол.

Свобода, смысл, любовь - это только личность. Что может быть свободно, кроме личности, что вне личности может иметь смысл, кто, кроме личности, может любить?

Свобода, смысл, любовь - не тождественны, свобода не растворяется в любви, но их свободный синтез, а не механическое, причинно-следственное объединение (ты обладаешь свободой при условии любви), возможны только в личности. Личность не обязана любить, чтобы иметь свободу, но она - свободна, осмысленна, любяща, личность - полнота бытия и стремление к полноте, она свободно и органично сочетает свободу, смысл, любовь, которые и возможны только в ней, в этом органичном и свободном сочетании. Здесь важны не вопросы "зачем?" (любит затем, чтоб быть свободной и пр.), но единственный вопрос "почему?" - она такова, потому что она - личность.

Свобода, возникшая случайно, как звено в цепи произвола, свобода, возникшая из несвободы - свободой быть не может. Свобода случайная, т.е. без, вне или вопреки личности - абсурд. Свобода может произойти только от Свободного. Весь смысл свободы в том, что она обусловлена в бесконечной свободе Свободным по Его любви. Не зная изначально Свободного, не зная Смысл, о смысле которого вопросы бессмысленны, не зная Любящего, Любовь которого обуславливает свободное и осмысленное бытие свободных, осмысленных, любящих личностей, невозможно разорвать порочный круг бессмыслицы, произвола и несвободы, в царстве которых мы можем себя наблюдать. Единственная необходимость, не являющаяся детерменированностью и произволом, есть необходимость свободы.

Ориген, отвергая учение о предопределении и являясь первым теологом, который радикально настаивал на свободе твари, на том, что всякая тварь является такой, не потому что такой ее сотворил Бог, но потому что такая ее свободная воля, с которой она была сотворена, исходил из Божьей справедливости, ведь не справедливо было бы, если бы один был сотворен более злым или более низким, чем другой. (Или более подверженным злу, как говорил Григорий Богослов о человеке, сравнивая его с ангелами, и в этом вопросе он более платоник, нежели христианин).

Несправедливость - суть произвол и бессмыслица, справедливость же есть смысл, ибо действует согласно сущему, какое оно есть, а не согласно внешнему по отношению к сущему закону или случаю. Но скорее, здесь надо исходить не из справедливости, будто сам Бог исполняет внешний по отношению к Нему закон справедливости, но из того, что Бог есть Свобода и Смысл, и Ему чужд всякий произвол и всякая бессмыслица. А смысл есть в свободном творчестве, свободном волеизъявлении и свободном самоопределении личностей.

Творящий произвол и тот, над кем этот произвол творится - оба несвободны, оба находятся в рабстве бессмыслицы. Деспотизм и рабство, в общем-то, одно и то же. В случае деспотизма случайность воли деспота распространяется на сущее как обязательный закон, в случае рабства, которое возможно, если личность сама отказалась от себя, от свободы, бытие личности поставлено в зависимость от случайного и произвольного закона, определяется не свободно, но случайным образом в зависимости от случайностей. Волна, случайно колеблющая щепку, и щепка, случайно колеблемая волной - одинаково чужды свободе.

Ярким примером несвободы из обыденной жизни является суеверность, когда воля, поступки, мысли человека обуславливаются случайным и произвольным стечением обстоятельств, событий, некоторые из которых, опять-таки произвольно, человек принимает для себя за знаки. Суеверие - это пример рабства личности, следующего из ее произвола и подчиняющий ее произволу. (Никогда и никто не может творить произвол и произволу же не подчинятся).

Человек произвольно решает для себя, что черная кошка (а не белая, например) служит для него плохой приметой, и когда, в силу стечения случайных обстоятельств, эта кошка перебегает ему дорогу, он меняет свой образ действий. (Это пример добровольного подчинения произволу в таком мире, где мы уже отчасти уму подчинены (механицизм природных законов и пр.))

Распространено заблуждение, что детерменированность и случайность - это два крайние состояния, и, чтобы быть свободным, надо выбрать что-то среднее между ними. Это совершенно не так. Случайность, остающаяся в ячейках механического каркаса, случайность в рамках предопределенной системы - вовсе не есть свобода. Из двух несвобод свободы не возникнет. Свобода - это совершенно иной характер бытия, всецело отличающийся от произвола над рабами и произвола рабов.

Глава 5. Нерелигиозный гуманизм.

В этой главе мы будем говорить о нерелигиозном гуманизме вообще, а также, на основе высказанных общих соображений, вкратце проанализируем гуманистические взгляды Эриха Фромма, высказанные им в книге "Иметь или быть?".

Человек ценен как такой, сам по себе, вне зависимости от того, является ли он средством для каких-либо внешних по отношению к нему целей.

Это утверждение верно, но само по себе, как оно и выдвигается нерелигиозным гуманизмом, вызывает ряд вопросов, на которые этот гуманизм ответить не в состоянии или же отвечает неудовлетворительно, в то время как без ответа эти вопросы оставить нельзя, т.к. без них выше приведенное утверждение теряет свое действительное содержание, ровно ничего не значит и ничего не утверждает.

- Что есть человек, что свойственно человеку и что ему чуждо?

Есть ли человек только биологический вид или отдельный индивидуум, есть ли он сгусток вещества, обладающий сознанием, или он - абсолютный субъект, создающий сам для себя и по своим произвольным законам внешний мир и ценности, или он - Творение Божье, или дитя слепых сил, всецело подчиненное законам природы, конечен он и его свобода, если таковая у него вообще есть, или же бесконечен?..

Унижает ли человека блуд, безнравственность или пьянство, или же всё, чему причастен человек, свойственно человеку и так же самоценно, как и он сам, является ли нынешнее состояние человека или человеческого общества естественным, а если нет, то какое естественно, и каково вообще естество человека?

Гуманизм не может обойтись без учения о человеке, а это учение неизбежно предполагает "метафизику", которой нерелигиозный гуманизм старается так избежать. В этом его противоречие. Нерелигиозный гуманизм чаще всего крайне догматичен, (догматическим учением я называю не учение с предпосылками, ибо без предпосылок никакое учение невозможно, но такое учение, предпосылки которого сознательно маскируются), и часто то, что он выдает за человека и за его естество, считая это само собой разумеющимся, крайне спорно.

- Случайна ли ценность человека или же необходима? Чем, если эта ценность случайна, т.е. ценность человека для нас обуславливается единственно тем, что мы сами люди, гуманизм отличается от эгоизма? В каком отношении ценности гуманизма находится с другими ценностями?

Гуманизм Фромма относится к тому типу гуманизма, про который Вл. Соловьев остроумно подметил, что тот держится на странном силлогизме: "человек произошел от обезьяны, следовательно, любите друг друга".

Гуманизм Фромма недостаточно радикален, как и всякий нерелигиозный гуманизм, для которого сущность человека исчерпывается видом Homo Sapiens, произошедшим от гоминид несколько миллионов лет назад. Фромм не знает человека и человеческую личность как явление Вселенского масштаба, Вселенской значимости, и не знает прежде всего потому, что не знает Бога.

Здесь надо сказать пару слов и о гуманизме т.н. русского космизма, представителями которого являлись Циолковский, Вернадский и пр. Человек - явление Вселенской значимости вовсе не потому, что он единственное (допустим это) среди огромных космических пространств явление "разумной материи", он-де имеет вселенскую значимость, потому что он один в своем роде, т.е. он один разумом может постигать вселенную, в нем материя достигла своего самопознания. Материя не знает ценностей, ей абсолютно всё равно, познает ее кто или нет, и нелепая случайность, заключающаяся в том, что на одном из комков вещества непонятным образом "пробудилось сознание", не имеет ровно никакого значения (как и всё остальное) для материальной вселенной, ценна лишь сама себе и лишь тешится мыслью, что нужна кому-то еще, что она нужна вселенной, в то время как сама нуждается в ней. Кусок мяса ценен для собаки, сознание ценно для человека - вот и весь гуманизм русского космизма, без всяких космических прикрас и самообманов.

"Смерть Ан. Франса и даже В. Брюсова должна быть значительнее гибели целого стада звезд и всех мышей нашего мира" (М. Горький) - для культурного человека - должна быть, как для дельца - потеря прибыли и как для мыши - смерть доминирующего члена группы, а для вселенной, для материи - вообще ничего не должно и не значимо, ни взрыв сверхновой, ни рождение мышонка на одной из миллиардов планет.

Любовь и человеческая солидарность", о необходимости которых говорит Фромм, оказываются пустыми словами, и нет и не может быть, если исходить из его позиций, принципиального различия между солидарностью собственников и солидарностью двух людей, ценных друг для друга вне зависимости от их материальной собственности. В лучшем случае, любовь и прочие чувства, присущие здоровому (с точки зрения психоанализа) человеку, оправдываются его потребностью в сохранении собственного душевного здоровья и равновесия, и потребностью выживания вида Homo Sapiens. Но почему я, вот этот, существующий здесь и сейчас, делец, собственник и пр., должен отказываться от собственного эгоизма во имя эгоизма видового или классового?

В этом сказывается основное противоречие нерелигиозного гуманизма, марксистского или психоаналитика Фромма, этот гуманизм не способен вывести человека из плоскости биологии, не может преодолеет эгоизм, он лишь придает ему всё новые и новые формы, эгоизма общественного - классового или видового, саму любовь мотивирую необходимостью сплоченности особей в борьбе за выживание, за земное их утверждение.

Почему я должен отказываться от сиюминутного удовлетворения своих желаний, от своего комфорта, во имя коллективного удовлетворения вида, в котором я, может быть, совсем и не буду участвовать? Исходя из позиций нерелигиозного гуманизма, моя принадлежность к человечеству носит случайный характер, да, я родился, воспитан и вырос среди людей, но мало ли где я родился, мое индивидуальное сознание пересиливает во мне внешний закон принадлежности к человеческому виду, у которого я не желаю быть в собственности, а хочу иметь свою собственность, так почему же я должен отказываться от своих сиюминутных (относительно исторического времени) эгоистических интересов во имя сиюминутных (относительно времени космического) эгоистических интересов вида, желающего утверждаться на рождении и смерти отдельных его индивидуумов? Смерть и время - убийственные аргументы против нерелигиозного гуманизма, которые он сознательно игнорирует. Все выше приведенные вопросы вызваны вовсе не коренным эгоизмом человеческой природы, а происходят из-за того, что конкретный человек ставится этим гуманизмом перед выбором: эгоизм индивидуальный или эгоизм видовой, и человек, конечно же, выбирает первый, явно или тайно, явно - это громадное количество, от нищих до банкиров, тайно - горстка фанатиков, "борцов за идею", прикрывающихся борьбой "за светлое будущее" и прочие расплывчатые вещи, и ценою чужих и собственных жизней удовлетворяющих свое самолюбие и желание стать благодетелями других; причем последние обычно всегда омерзительней, и из-за своего лицемерия, и из-за того, что они обычно находят невозможным любить конкретных людей, всегда одержимы злобой и презрением к другим. (Никто из людей не может отказаться от хозяйственной деятельности, и каждый из людей по-своему эгоист, в нашем греховном и раздробленном мире, но можно этот эгоизм в себе ненавидеть, а можно и культивировать).

Рафинированный гуманизм не имеет право обвинять собственников в эгоизме, ибо сам руководствуется эгоистическими ценностями, как не имеет право коммунизм обвинять буржуазию в безнравственности, ибо сам считает нравственностью лишь служение классовым интересам, а буржуазия как раз и служит интересам собственного класса, как служит пролетариат интересам собственного, с позиций которого коммунисты лицемерно и обвиняют буржуазию, хотя сами отрицают общечеловеческий характер нравственности, не знающей имущественных различий.

Всякая утилитарная трактовка гуманистических, нравственных или религиозных ценностей равносильна их отрицанию. (Всё выше сказанное было вовсе не апологией собственников - христианство одинаково чуждо психологии буржуа и психологии пролетария, нищего, завидующего этому буржуа и желающего стать на его место - а было направлено против лицемерия критикуемых учений.)

Между моралью Карнеги и моралью Фромма нет существенных различий, за исключением того, что Карнеги говорит о конкретных чувствах, дает конкретную и прочную основу - удовлетворение собственнических инстинктов - для дружелюбия, взаимной заинтересованности и людской любви (Карнеги всегда настаивал на их искренности, ибо люди рано или поздно почувствуют фальш и откажутся от удовлетворения желаний фальшивящего собственника), а второй же ограничивается общими словами, говорит о том, что должно, но не говорит, как этого достичь.

Но существеннейшее сходство - в стремлении устроить человека на земле без Бога, замкнуть его в своих (собственнических или не собственнических - разницы нет) интересах, ограничить его земным бытием и себялюбием (лишь по-разному понятым), сделать Бога, превращенного в безличный "объект поклонения", средством для удовлетворения человеческого эгоизма, устроить вечность на пятачке пространства, в прокоптелой баньке, обособиться, замкнувшись в "раковинах вещей" или в мнимой "экзистенциальности" собственной персоны. Нерелигиозный гуманизм унижает человека, ограничивая его сущность сущностью разумного животного, его ценности - утилитарной моралью, его цели - удовлетворением собственных инстинктов.

Фромм весьма убедительно критикует принцип обладания, бытие, направленное на обладание вещами. "Всё и вся может стать объектом вожделения: вещи, которыми мы пользуемся в повседневной жизни, недвижимость, обрядность, добрые дела, знания и мысли. И хотя они сами по себе не "плохи", они становятся таковыми; это значит, что, когда мы цепляемся за них, когда они становятся оковами, сковывающими нашу свободу, тогда они препятствуют нашему самовыражению". А перед этим Фромм приводит радикальные высказывания Экхарта о необходимости отказа от собственнического отношения к миру. В итоге же получается, так как Фромм не раскрывает никакой (кроме земной, ограниченной) перспективы перед человеком, но даже сознательно отказывается от нее, что надо отказываться от земного обладания, чтобы предаться земному же самовыражению. В этом главное противоречие мысли Фромма, главное противоречие "религиозности без Бога", христианства с выхолощенным религиозным содержанием.