Образ христианской антропологии

Фромм в своей книге сознательно делает упор на мыслителей, которые критиковали ориентацию человека на обладание, зависимость человека от безличного мира вещей, но в то же время игнорировали личность человека и его личностные отношения с Богом: Будда, Экхарт, Маркс, Швейцер, а если он и вспоминает про Иисуса, то хочется, чтоб он лучше про Него не вспоминал, даже не из-за того, что Фромм совершенно не понял Его учения, откровения Личностного Бога, ставшего человеком, человеческой личностью, людям, и отметил в Евангелии лишь то, что ему самому нужно и нравится, а потому, что коробит тот факт, что Фромм ставит Иисуса Христа в один ряд с другими "Учителями человечества"+ Карлом Марксом, например.

"Учителя человечества" - это теософский ярлык, подхваченный псевдогуманистами у Блаватской и ее последователей, и с легкостью, в жажде обобщения, усреднения и подведения под их собственные мысли, навешиваемый на Будду, Христа, Маркса и вообще кого угодно, кто только взбредет в голову.

"Иисус сказал им: истинно, истинно говорю вам, что Я дверь овцам+ кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инде, тот вор и разбойник+ Все, сколько их ни приходило предо Мною, суть воры и разбойники+" (См. Ин. 10:1-8) Фромм игнорирует эти слова Иисуса, как игнорирует и Его самого.

Вся суть учения Фромма может быть выражена этими словами Иоанна Златоуста, и только в контексте действительного христианства (а не христианства без Христа) оно может действительно что-то значить и быть не противоречивым:

"Вы иногда сидите в мастерских, видите, как проходят мимо дурные и негодные люди, нахмурив брови, с надменным видом, в сопровождении множества нахлебников и льстецов, в дорогих одеждах и пышных украшениях, люди, похищающие чужое и любостяжательные, тогда, если кто скажет: как завидно их состояние, как они счастливы! - такого укори, загради ему уста, жалей, плачь+ Того, кто сказал это, спроси: почему ты считаешь его счастливым? Потому ли, что у него чудный конь, с позолоченною уздой, что у него много слуг, что он одет в светлую одежду, и безмерно упивается и роскошествует каждый день? Но поэтому он несчастен и жалок и достоин обильных слез. Я вижу, что в нем самом вы ничего не можете похвалить, а хвалите всё вне его: коня, узду, одежду, а всё это - не он. Что же, скажи мне, может быть горестнее того, когда конь его, узда коня, красота одежды и телесное благообразие слуг возбуждают удивление, а в нем самом не находится ничего похвального? Кто может быть беднее того человека, который не имеет никакого собственного добра и ничего такого, с чем бы мог отойти отсюда в вечность, но украшается всем чужым?"

Отказ от обладания - это прежде всего отказ от эгоизма во имя сближение с Богом и с людьми, а уж потом во имя собственного удобства ничем не владеть, отказ от временного во имя вечности, а не отказ от эгоизма индивидуально во имя эгоизма видового или от суеты собственника во имя суеты человека, живущего "подлинной жизнью" (как она представляется этому гуманизму) - "свободной любви", "экзистенциальных" чувств и прочего муравьиного, ничего кроме себя и сиюминутных своих нужд не хотящего знать, копошения.

Человек греховен, пуст, он заполняет свою пустоту ложным вещизмом, обманывает и тешит себя властью над вещами. Фромм обличает вещизм, но забывает о пустоте. Нет ничего скучнее и противнее самовыражения пустоты, активности бессмысленности, солидарности достигших экономического и политического благополучия муравьев. Хоть назови их жизнь экзистенциальной, она окажется мелочностью и суетой. Экзистенциально только Богочеловечество, только Бог и человек, бессмысленность и безбожие чужды всякой экзистенциальности. Если человечество действительно достигнет "гуманистических идеалов", начертанных Фроммом, то это будет апофеозом беспочвенности и бессмысленности, а не торжеством смысла.

Фромм цитирует Швейцера: "если принимать мир таким, каков он есть, невозможно придать ему такое значение, чтобы цели и задачи Человека и Человечества приобрели смысл". Да, истинно так, если принимать мир таким, каков он есть, т.е. как нечто конечное и тем самым и единственно правильное и должное, если примирится с нынешним, греховным состоянием человечества и не видеть ничего иного, никакой иной перспективы, если приковать свой взор к земному праху и бояться поднять его гуре. Правда, из отсутствия Смысла вывод следует вовсе не такой, какой делает Фромм: "единственный достойный образ жизни - это деятельность в том мире, в каком мы живем, причем не просто деятельность вообще, а активная деятельность, проявляющаяся в заботе о ближних". Всё бессмысленно, всё тленно, всё смертно, следовательно, давайте любить своих ближних - заключение, по своей абсурдности превосходящее приведенный выше силлогизм Соловьева, которым он охарактеризовал подобный гуманизм.

"Всего два выхода для честных ребят:

схватить автомат и убивать всех подряд

или покончить с собой, с собой, с собой

если всерьез воспринимать этот мир". (Е. Летов).

Умозаключение Фромма доказывает лишь то, что он нечестен, неправдив даже с самим собой, но в это верить не хочется, либо то, и это скорее всего, что он не воспринял смерть, тление, бессмысленность, "этот мир, каков он есть", всерьез, не осознал всей разрушительной силы принятого им типа мировоззрения, которое не только унижает сущность человека вообще, т.е. не может быть названо гуманистическим, но и, если только не предаваться самообману и принять его вполне, должно разрушить нравственные взаимоотношения между конкретными (т.е. близкими тебе) людьми.

Человеку следует отказываться от обладания чем-то, если он после этого станет кем-то и, главное, с Кем-то. "Религиозность без Бога" - вот высший предел вещизма, когда сам Бог видится не Кем-то, а чем-то, когда принцип вещности распространяется на Того, Кто выше вещей.

Гуманизм Фромма на удивление не персоналистичен. Он приводит утверждение Швейцера, что "религия любви может существовать и без личности, управляющей миром". В этих словах угадывается не только протест против взгляда на Бога, как на тирана и деспота, по своему произволу управляющему миром, но и то, что религия любви возможна вообще без личности, без Любящего.

Человек не видит Бога Личностью, когда он сам не есть личность, он не может сказать Богу "Ты", когда не может сказать о себя "я".

Фромм много говорит об индивидуальности, но индивидуальность существует для него как некая отличительная черта частички целого, для него отдельный человек существует только как особь вида Homo Sapiens, как индивидуум, а не как личность (см. различие между индивидуумом и личностью, описанное еще Бердяевым). Подлинное единство может основываться только на личности, подлинная человеческая любовь и солидарность противоположны скоординированности частей одного целого, бездушного организма, подчиняющего своей воли к самосохранению свои части, свою жизнь длящего за счет смертей отдельных людей.

Итак, нерелигиозный гуманизм не может быть назван гуманизмом, он не достаточно радикален, он не ставит перед человеком задачу Жизни и Бытия, задачу Вечности, ограничивает его проблемой выживания, временем, он не имеет права говорить о самоценности человека и человеческих действиях, в то же время настаивая на бессмысленности человеческого существования, относительная ценность человека (для самого себя) перед абсолютной бессмысленностью сущего вообще - только эгоизм с его стороны.

"И если Град Божий и Град земной - тезис и антитезис, то единственной альтернативой хаосу является новый синтез+Град Бытия" - так Фромм заканчивает на оптимистичной ноте свою книгу.

Синтез Христа и Антихриста - невозможен. Прельстившись подобным синтезом, в будущем многие поклонятся лжехристу, и уже сейчас псевдогуманисты поклоняются ему, исповедуя христианство без Христа. "Если соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленой, она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям" (Мф. 5:13). Вот каково опресненное христианство, христианство без Христа, предлагаемое нам псевдогуманизмом, желающим и человека, соль мира, сделать пресным, отняв у него подлинно человеческое и божественное. С таким "гуманизмом", понятное дело, никакие компромиссы невозможны, этим и вызван несколько резкий тон моих высказываний о мыслях Фромма, в книгах которого можно найти много хорошего, хорошего потому, что всё это взято из христианства, основные принципы которого сейчас забываются людьми, называющих себя христианами. Но, по выше перечисленным причинам, гуманизм Фромма как такой не приемлем.

Человек есть закваска, он должен, в единстве с Богом, преобразить падшую вселенную, его конечная цель состоит вовсе не в том, чтобы наилучшим образом приспособится к этому миру, он должен преодолеть его и преобразить его, его внутреннюю сущность, а не внешнюю оболочку. Плоть не есть весь человек, как и индивидуальное эго не есть личность. Нерелигиозный гуманизм не понимает этого.

Если потребление, приспособленчество и выживание - это высшие, конечные ценности, если Бога нет, то богом надо было бы сделать револьвер, а не такого человека, какой он есть в понимании нерелигиозного гуманизма, хотя, впрочем, иного понимания человека для атеистического сознания и быть не может.

Фейербах обвиняет религиозное сознание в антропоморфизме, де-мол люди выдумывают Бога по образу и подобию своему, приписывают идее Бога свои наилучшие или желаемые качества, как-то любовь, совершенство, и переносят поклонение с себя на свою выдумку.

Это обвинение основано на еще большем антропоморфизме и дурном антропоцентризме, эгоцентризме, на постулировании мнимой исключительности и единственности своих качеств, на лишении их всего сущего. Почему только человек способен любить, почему он обязан любить только себя? Эгоист всегда видит залог собственной личности в отсутствии ее у всего другого, видит потому, что сам не обладает действительной личностью, а лишь ее подобием, и потому боится разоблачения, боится того, что рядом с настоящими личностями обнаружится его собственная подделка, рядом с живыми лицами сразу будет видна искусственность и мертвенность его маски. Тоже самое с любовью, с совершенством+ Человек отказывает в них Творению и даже Богу потому, что их не имеет, да, собственно, и не хочет иметь, а жаждет только своей произвольной подделки любви, совершенства и пр. и боится ее разоблачения.

Антропоморфичен как раз взгляд Фейербаха - он проецирует самоотчужденность падшего человека и вещизм, в который он погружен, на Бога. Для него Бог не обладает Личностью, любовью, для него Бог - вещь, ничто, потому что и человек для него - вещь, раз и навсегда исчерпывается сгустком "мыслящей материи".

Человек - мера всех вещей, потому что он сам стал вещью. Бог сотворил человека по образу и подобию Своему, и потому по благому в себе человек может мыслить и Благого, человек же в нынешнем, греховном своем состоянии по образу и подобию своему способен творить лишь идолов и истуканов и в них служить собственному эгоизму, самоотчужденности.

Вообще самообожествление есть в то же время и самоотчужденность, человекобожие всегда сопровождается разрушением и распадом личности, ведь самообожествление невозможно без того, чтобы не проецировать себя как объект поклонения вне себя, объективироваться, становиться вещью, раздваиваться, т.е. распадаться как личность.

Можно с уверенность сказать, что прогресс науки рассеял многие частные заблуждения человека - теперь уже почти все жители Земли знают, что Земля стоит не на трех китах, а вертится в космическом пространстве вокруг Солнца и пр., но с такой же уверенностью можно сказать, что он в то же время породил множество новых заблуждений, из умов большинства еще не выветрился душок "Просвещения", создавшего столько нелепых басен и мифов, что "темному средневековью" до него далеко... Здесь не место их разбирать, нам важно лишь то, что прогресс науки дал безбожному человечеству повод гордится собой, повод для самоупоения. Представьте, что Иов, возроптавший на Бога, усомнившийся в Нем, в Его благости, на грозный Его вопрос: "а знаешь ли?... : нисходил ли ты во глубину моря, и входил ли в исследование бездны?... Можешь ли возвысить голос твой к облакам, чтобы вода в обилии покрыла тебя? Можешь ли посылать молнии, и пойдут ли они и скажут ли тебе: вот мы? + Знаешь ли ты время, когда рождают горные козы на скалах, и замечал ли роды ланей? Можешь ли расчислить месяцы беременности их? И знаешь ли время родов их?..." - взахлеб начинает кричать: "Знаю, знаю! Могу, умею!", начинает хвастаться своими успехами в естествознании: в физике, географии, биологии. Таково безбожное "прогрессивное" человечество, и если библейский Иов был несчастен, то этот новый, "научный Иов несчастен вдвойне, ибо не желает сознавать своих несчастий и глупейшим образом гордится собой. Каждый день смерть уносит тысячи его сынов, нравственные и физические болезни, как язвы, покрывают его, все его "богатства" подобно кучкам пепла разносятся ветром, а он величает себя "царем природы" и еще гордится этим титулом.

Пока человечество может утвердительно ответить только на часть вопросов Бога, которые есть в библейском рассказе об Иове, но даже если оно сможет ответить на все, сможет регулировать геосферу и атмосферу собственной планеты и заселять другие, то всё равно, отвергнув Бога и отвергнув себя, оно останется лишь грудой органической материи, затерянной в необозримых космических пространствах холодной вселенной, а если сумеет подавить в себе даже смутную тоску и жажду Иного, забудет о своем одиночестве, то не вправе будет даже именовать себя, пусть падшим, пусть изъязвленным, но всё же человечеством.

"Иногда хорошие, по-видимому, начинания приводятся в исполнение ради славы людской и похвалы; а сие перед Богом равно неправде и татьбе и другим грехам. Ибо сказано: Бог рассыпал кости человекоугодников (Пс. 52:6). И в добрых, по-видимому, делах лукавый видит себе услугу, он весьма разнообразен и обманчив в своих желаниях". ("Цветочки св. Франциска Ассизского") Этими словами можно охарактеризовать нерелигиозный гуманизм, в котором, безусловно, есть много доброго. Но, несмотря на это, он всегда будет являться человекоугодничеством, которое неизбежно перерастает в чревоугодничество, в унижение человека, в сведение его к потребляющему животному, которому надо обеспечить потребление, и оно будет счастливо. Это не значит, что голодному не надо дать хлеба, но: хлебом единым не будет жив человек.

Глава 6. Христианский гуманизм.

Вся эта книга посвящена рассмотрению христианского взгляда на человека, а, следовательно, и христианскому гуманизму. Поэтому в этой главе будут сформулированы, в тезисной форме, лишь наиболее важные общие моменты.

Тезис 1. Человек есть существо бесконечное, его нельзя исчерпать конечными определения или ограничить его конечными формами существования.

Любящий ограниченность человека, т.е. желающий, чтобы он в ней оставался, не любит человека. Это те, кто видит в человеке лишь физиологию или сводит его сущность к другим конечным качествам (рассудок и т.п.), желает утвердить человечество в конечных вещах, в царстве мира сего, а не в бесконечном царстве Божьем, отрицает в человеке дух, делая его сгустком материи, или отрицает в человеке тело, тем самым отвлекая его от активного творчества в чувственном мире, закрывая для него часть сущего.

Тезис 2. Человек есть существо свободное. Ограничивающий его свободу, т.е. подчиняющий его произволу или делающий его началом произвола, не любит его.

Тезис 3. Всё выше сказанное о человеке не случайно, т.е. его бесконечность и его свобода, как аспект этой бесконечности, являются не случайными свойствами человека, т.е. относятся к самой его сущности и не могут быть отчуждены у него внешними силами. Неслучайны они потому, что Бог сотворил человека таким, человек свободен, потому что сотворен Свободным в свободе, и никакие внешние силы, носящие произвольный характер, не отнимут у него свободы, ибо свобода эта не произвольна, он не "приобрел" ее извне, но сама его сущность свободна, ибо таковой ее сотворил Бог, утвердив человека в бытии как бесконечную и бесконечно свободную личность.

Тезис 4. Любовь к Богу есть и любовь к человеку; и нельзя любить человека и не любить Бога, сотворившего человека как такого, сотворившего человечность. Если происходит обратное, то можно с уверенностью утверждать, что либо в Боге видят Ваала, утверждающегося за счет человека, а не Истинного, Живого Бога, утверждающего человека, либо в человеке любят скотину и потому не любят Бога, сотворившего его как человека, а не как скотину.

Весь пафос христианского гуманизма выразил апостол Иоанн: " кто говорит: я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец, ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?" (1 Ин. 4:20) И обратно: как можно любить человека и не любить Бога, утвердившего человека в вечности, кроме как не желать для человека вечности, т.е. желать для него небытия и несвободы.

Тезис 5. То, что христианство есть в высшей степени человечная религия, религия радикального гуманизма, можно понять прежде всего из центрального ее момента, который вместе с тем есть и средоточие ее гуманизма, утверждения человечества. Это - Богочеловек, Иисус Христос. Он явил полноту единения Бога с человеком, открыв для нас единение с Богом, обожение, полноту богообщения, в которой утверждается бесконечность человека, ибо Бог и человек находят друг друга в бесконечности, ведь человек не соотносится с Богом как "низшее с высшим в иерархии сущего", человек не есть ничто сравнительно с Абсолютным Божественным Что, как "тварь дрожащая" с "Повелителем".

"Бог стал человеком, чтобы человек стал богом" - вот слова одного из Отцов церкви, из которых можно понять гуманизм христианства.

(Человек ограниченный не видит и не слышит Бога, ибо Бог всегда обращается к безграничному в нем, Бог и человек встречаются в безграничности, как Личность и личность, и только так возможна любовь).

Тезис 6. Халкидонский догмат подчеркивает, что в лице Иисуса Христа, воплотившегося Бога, Логоса, Творца Всего, а, значит, и во всем космосе, во всем сущем ни Божественное не сводится к человеческому, ни человеческое - к Божественному; только так можно мыслить богочеловеческую сущность воплотившегося Бога и вообще все сущее и его отношение к Богу.

Бог не входит в какую-то иерархию сущего, в которой "Бог выше, человек ниже", ибо, во-первых, иерархия относится к сущему, а всё сущее, следовательно, и всякая иерархия были сотворены Богом, Богом-Творцом, а не частью (началом) иерархии как ее последующее развитие (эманация), а, во-вторых, человек есть центр всех иерархий, и Душа мира (человечество относительно космоса) есть начало всех ангельских иерархий, а не их середина или конец.

Тезис 7. Человек, как он есть ныне, как данность, есть существо двойственное, он - свободный, сделавшийся рабом. Христианство видит не только идеального, беспроблемного человека, но и человека реального, подпавшего во власть греху, ему чужда языческая самоупоенность, ибо довольство человека самим собой, как он видится сам себе, не есть довольство человеком, а чем-то иным в себе - скотским или вещественным, ведь человек, как он есть сейчас, не есть он сам. Боговоплощение есть призыв к человеку и к его воле, то, что Бог стал человеком, указывает на его грех и говорит о его призвании. Христианство ставит перед человеком задачу быть человеком, быть свободным, преодолеть свой грех и свою ограниченность.

Человек греховен - значит, человек бесчеловечен, отчужден от самого себя, но если можно говорить о грехе человека и об отчужденности от самого себя, то можно говорить и о человеке, и в том парадокс, что личность есть, но она стала вещью, отчужденный человек всё же человек, но для самого себя его уже нет, он есть только для Бога, и только Бог может разрешить этот парадокс сущего и, став человеком, вернуть человеку самого себя. Иисус Христос зовет человека к Себе и к самому себе, зовет человека, и дает ему силу откликнуться на этот зов.

Тезис 8. Так как человек есть полнота творения, обращенность к человеку есть обращенность и ко всякой твари. Как любовь к Богу не умаляет любви к человеку, так и любовь к человеку не означает отказ от любви ко всему существующему. Только если человек ограничен, замкнут, чужд человека, он может быть противопоставлен остальному, и любовь к ограниченности человека (следовательно, нелюбовь к самому человеку) есть нелюбовь и стремление к уничижению всего остального, чтобы возвысить его ограниченность и выделить его среди вещей путем их умаления или поглощения. Раствориться в природе или растворить природу в себе - такой диллемы не стоит перед верующим в Бога, для него нет проблемы, как совместить любовь к человеку и любовь к природе, истинно верующий заботится и о птицах, и о зверях, это видно из трогательных рассказов в "Цветочках святого Франциска Ассизского", и вообще о всем существующем, верой в Бога утверждая его в вечности, о чем мы скажем несколько слов потом, коснувшись ковчеговости человека в его отношении к космосу.

Тезис 9. Люди равны перед Богом. Это их равенство важнее любого другого их неравенства, которое есть лишь условность - национальность, социальный статус, пол и т.д., ибо они не определяют человека, являясь лишь одной, земной стороной его существа.

"Непозволительно и неприлично поступать насильственно с тварью великого Бога. Все мы род Единого, и властвует ли кто или сопричислен к подвластным, богат ли кто или беден, восседает ли кто на великом престоле или преклонен до земли, покрыт ли кто сединою или цветет юностью - все от Единого, у всех одно дыхание, все стремимся к одному концу, Бог для всех родился человеком, и умер, и воскрес, Он всем даровал широкое небо". (Григорий Богослов)

Равенство и одинаковость - две абсолютно разные вещи, две противоположности. Неповторимо своеобразие каждого человека; равны личности - это значит, что ни одна не может быть сведена к другой, подчинена ей или уподоблена кому-то.

Это равенство перед Богом, Лично сотворившим каждого как личность и сотворившего так и меня, равенство перед Его любовью и справедливостью.

"Совершенный в любви и достигший бесстрастия не знает разности между своим и чужым, или своею и чужою, или между верным и неверным, или между рабом и свободным, или даже между мужеским полом и женским. Но став выше тиранства страстей и взирая на одно естество человеческое, на всех равно смотрит и ко всем равно расположен бывает" (Св. Максим Исповедник)

Если мое отношение к человеку определяется исключительно его национальностью, знаниями, даже поступками, т.е. лишь его внешними проявлениями, то я не знаю человека, его бесконечности, я бесчеловечен. Но в то же время если я их игнорирую, стремлюсь всех свести к одному собственному произвольному шаблону, то я также не знаю человека, ибо не знаю его личности, которая проявляется в земном, но земным не определяется исключительно, а - в земном самоопределяется.

Никто не должен относится к людям, как к вещам, т.е. стараться подчинить собственной власти их волю или же в своем сознании подчинить их некой отвлеченной модели, произвольному стереотипу, как возможно поступить только с вещами, - это предлагал Базаров, сравнивая людей с деревьями в лесу. И, если я верю в Бога, я принципиально не должен подчиняться чьему бы то ни было произволу, т.е. ставить себя в зависимость от внешнего установленного порядка, зависеть от людей, как от вещей. Надо вступать с ними в общение как с личностями, а не как с подчиняющей безличной силой. (Отказ от подчинения вовсе не есть отказ от смирения, ведь подчинение - это рабство, а смирение - это свобода, ибо оно означает отказ от ответа произволом на произвол, от рабского ответа, ибо только рабы, зависящие от внешних вещей, зависят от их законов и в своем внутреннем мире, и потому на злобу вынуждены отвечать злобой, на похвалу - тщеславием+)

Надо относится ко всем равно, т.е. во всех видеть личность или возможность личности, а не так, чтобы в одном человеке ее видеть, а в другом - нет.

В этом этический вывод из равенства людей, которое надо не только чувствовать, но и осуществлять в своем отношении к миру.

Тезис 10. Он является выводом из предыдущего. В каждом конкретном человеке явлена вся полнота человечества, ибо каждый человек - личность, ибо он - бесконечен. Нельзя любить человечество и отвергать людей, даже если во многих из них личность почти не раскрыта и пока в земном не проявлена.

Тезис 11. Христианский гуманизм не носит отвлеченного характера, ведь и Бог стал человеком не отвлеченно, Он не принял обличие человека, но действительно воспринял человека, со всей его физиологией, с его плотским телом, Он стал человеком, а не стал просто похожим на человека. Один из важнейших выводов из Боговоплощения есть тот, что в каждом чувственно данном человеке есть образ Божий, вне зависимости от физиологии, и потому к каждому человеку надо относится как к Иисусу Христу, как к воплотившемуся Богу, Который как человек имел все земные, человеческие нужды, и как мы не отказали бы в них Иисусу Христу, так мы не можем отказывать в них ни одному человеку. (Даже греховная затемненость нынешнего бытия человека не в состоянии лишить его образа Божьего, не должны и мы отнимать у человека образ Божий, его человеческое достоинство, его возможность вселенского Я). "Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: "придите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира. Ибо алкал Я, и вы дали мне есть, жаждал, и вы напоили Меня, был странником, и вы приняли Меня, был наг, и вы одели Меня, был болен, и вы посетили Меня, в темнице был, и вы пришли ко Мне". Тогда праведники скажут Ему в ответ: "Господи! Когда мы видели Тебя алчущим, и накормили? Или жаждущим, и напоили? Когда мы видели Тебя странником, и приняли? Или нагим, и одели? Когда мы видели Тебя больным, или в темнице, и пришли к Тебе?" И Царь скажет им в ответ: "истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне+"" (Мф.25:36-40)

Какие телесные нужды могли бы возникнуть у Иисуса Христа, такие нужды мы должны удовлетворять и каждому человеку. Без материального хлеба не мыслим хлеб духовный, голодный и больной телесно человек просто не в состоянии его воспринять и фарисейством было бы человеку в таком состоянии его предлагать, но в то же время сам по себе, вне каких-либо высших ценностей, не обладающий значением непременного условия земного самоопределения человека, этот земной хлеб, предложенный человеку, только унижает его. Нынешнее существование неестественно для человека, но есть средства, необходимые для его поддержания, и они-то могут быть названы естественными, ибо в земной жизни, которую они сохраняют, через свободный акт воли, через веру, можно обратиться к естественному для человека, из конечного к бесконечному. Все остальные нужды не являются естественными, т.е. отношение к ним и к их удовлетворению должно определяться исключительно нравственностью, которая разделяет их на похоти и потребности, на то, что чуждо человеку и человеческой личности, свободе человека и образу Божьему в нем, и на то, что, как одна из сторон личности, ему необходима; половая похоть и потребность в любви, похоть суесловия и злословия и потребность в общении и пр.

Тезис 12. Человечество едино, однако это единство человечества не заключено в отчужденном и отвлеченном от личности внеличностном целом, по отношению к которому личность является подчиненной частью, но наоборот, это единство и заключается в полноте личности каждого, и отчужденность от личности есть и отчужденность от единства. Личность принадлежит к человечеству не случайно, не потому, что воплотилась или "сформировалась" в теле, по морфологическим признакам относящимся к виду Homo sapiens; она, ибо она - личность, едина с человечеством и это принципиальное единство и проявляется в том, что она существует телесно здесь и сейчас, в этой части материального мира, в котором существует и человеческое общество, слабый и искаженный отблеск утраченного единства; случайна же и греховна ее от человечества оторванность и противопоставленность ему, которая вызвана оторванностью от самой себя и от Бога.

Бесконечность, свобода, личностность, равенство, единство - вот то, безотносительно чего невозможно помыслить человека и человечество.

Глава 7. Всечеловечество; я-мы-Я.

1. Человек страдает не только от своей смертности, от своей конечности во времени, но, главным образом, от своей незначительности в масштабах вселенной. Ему было бы гораздо отрадней считать, что с его смертью и для вселенной наступит гибель или хотя бы великий катаклизм, что изменения в его локальном бытии могут изменить характер бытия глобального, чем видеть себя лишь мимолетным эпизодом чуждой ему внечеловеческой истории, как отдельный человек, отдельная личность является всего лишь эпизодом внеличностного человечества.

Но если он для себя постулирует окончательность падшего, самоотчужденного состояния человечества, если он ограничивает себя лишь природным явлением, каким он сам себя и постигает в безбрежном океане вещей - материальном мире, к которому он не в силах не обращаться и в котором неизбежно теряется, отвернувшись от Бога и себя, то быть и мыслить себя иначе - не как эпизод, мгновенье- он никак не может.

И только обратясь к Богу, человек в состоянии наконец осознать, что тайна вселенной есть в конечном счете его тайна, и что его малость и потерянность в сущем вызвано не необозримостью мира явлений, но необозримой глубинной собственного падения.

2. Единство и его необходимость вызваны вовсе не тем, что личность есть не всё, что она в чем-то ущербна и неполна, и, чтобы восполнить свою недостаточность, вынуждена объединяться с другими.

Такое вынужденное "единство" направлено вовсе не на то, чтобы восполнить недостаток частей, но лишь на то, чтобы позволить им существовать с этим недостатком, как будто бы его нет, чтобы утвердить их в нем и с ним; - от того, что слепой взвалит на закорки безногого, он не станет зрячим, а безногий не обретет ног, они лишь смогут остаться существовать такими, какие они есть, т.е. ущербными и умаленными. Вынужденное единство никогда не станет братством, оно будет коллективом, объединением эго и взаимным осуществлением их эгоистических желаний.

Действительное же единство сущего может основываться только на свободе и на преизбытке сущего, на том, что каждая личность есть всё; а это все-бытие личности обуславливается главным образом тем, что она есть всё для Бога, Бог обращается к ней, как ко Всему, как к единственной, даже когда та не может ответить Ему как всё и всем, ибо противопоставлена себе, а значит, и всему. (Греховный человек нем, он безмолвен, он молчит, ибо он потерял себя и как такой не в состоянии ответить на зов Божий, он слышит только безмолвие мира вещей.)

Каждый есть я, но вне (собственной) всеобщности я и вне Творца всего он есть я лишь отчасти, в остальном же он эгоистичен, и, ибо единство есть в я, разъединен со всем, противопоставлен всему, причем в земном бытии он эту противопоставленность преодолеть не может, но он в силах от нее отказаться, обратившись к Богу, откликнувшись на Его зов молитвой, ибо его волю внешний, отчужденный мир никогда не подчинит окончательно без его собственного и окончательного на то внутреннего согласия. Всеобщность и всезначимость личности как таковой, первый уровень всечеловечества, истинное я-бытие, означает и всезначимость другого, другой личности.

В самом деле, всезначимое я не отрицает такое я и у другого, ибо в себе самом, независимо ни от чего, всеобщно и не может выключить из этой всеобщности что-либо. Отрицание кого-либо или чего-либо из сущего есть отрицание себя и своей всеобщности. Отвергать, отрицать сущее может лишь эго, я, отчужденное от себя, которое в погоне за своей значимостью мечется в мире вещей; и так как его статус зависит от внеположного бытия, более или менее то значительно, чем само ограниченное эго, падший человек чужд свободы, а следовательно, действительного я, личности, и действительного единства, действительной всеобщности и всезначимости я. Эго зависит от внешнего мира в своем бытии, ибо определяется как такое через внешний мир: оно может стать всем, лишь поглотив всё внеположное себе и останется частью, если внеположное подчинит ее и растворит в себе. Эго всегда предполагает конфликт.

Лишь из своего все-бытия, из своей всеобщности я может обратиться ко всему, а не из своей греховной ограниченности, не из эго-бытия, чуждого единству, самому себе, всему.

Я есть всё для себя, я должно сделаться всем для другого и другой для него должен сделаться всем. На этом триединстве и основывается мы, второй план всечеловечества; причем из исходного пункта (я есть всё для себя) можно двигаться как в сторону эгоизма, так и в сторону единства, если осознать первую его часть "я есть", личность и ее истинное я-бытие и все-бытие, ее всеобщность, а не ограничиваться лишь ее второй, по существу безличной составляющей - "всё для себя".

Этот исходный пункт дан каждому человеку, человеческое я отчуждено не до небытия, но лишь до этой черты, которая и дана ему в его самосознании и за которую человек неизбежно должен перейти, самоопределившись относительно бога и себя, перейти либо к небытию, либо к бытию человеком, на этой черте он - всё или ничто, я или не-я, но так как ни один человек до Судного дня не может быть назван ничем, то каждый человек, пока он есть, есть всё, относительно своей возможности всеобщности, какую Бог дал каждому человеку и какой мы, пусть даже в своих глазах, не вправе его лишать.

И я, и мы в земной истории могут быть осуществлены лишь частично, и потому полнота всечеловечества - Я в земной истории явлена (человеком как таким) быть не может, как и охватить в полной мере нашим раздробленным сознанием истину Я невозможно. (Чудо явления Я в мир совершилось только однажды - Богочеловеком Иисусом Христом, в акте Боговоплощения и человекоосуществления.)

Мы - на этом уровне единство предполагается, но не осуществлено в полной мере - я есть всё, ты есть всё, но как это возможного без отождествления и взаимного растворения или поглощения я и ты или вне их слияния с надличностным всем? Но всё нельзя мыслить надличностно, оно есть в личности. Всё и личность - эти понятия нельзя совместить без понятия единства, ибо личностей много, и только по отношению к единству "много" утрачивает свое решающее, фатальное значение, по отношению к единству и единообразие, и многообразие относительны.

Но главное в мысли о Я, о Едином Адаме то, что Я - это преизбыток бытия, богатство, которое не упраздняет ничего из истинно-сущего, такого, как я и мы, такого, как Божья Вселенная. В структуре я-мы-Я я и мы это не ступени, через которые необходимо перешагнуть на пути к какому-то конечному единству, но я и мы в Я бесконечно осуществляются. Абсолютность я и мы не в том, что они необходимы для становления превосходящего их Абсолюта, а в том, что они в Абсолюте осуществлены. Я и мы - это и не путь к единству, и не части единства, но единство само для себя, единство, которое невозможно как приведение сущего к общему знаменателю, единство, к которому не применимы и такие слова, как "отдельное и общее", и такие, как "слияние и отождествление", "уравнивание". Единство не над я и мы, я и мы не в единстве, но единство в я и в мы, и оно не замыкается на них, но подлинно бесконечно, и потому и я, и мы подлинно бесконечны.

Я и мы не мыслимы вне личности, и потому Я тоже личностно. Каждое я есть Я, но это свидетельствует не о том, что они равны, а что каждое я как таковое всеобще. (Я есть Всё - это требует единства, я есть Я - так единство осуществлено, и тем самым утверждена и всеобщность я (я есть Всё)). Сущность Я может быть выражена словами: не - все станут как один, но - один станет как все и всё, как он стал со всеми (мы).

3. Мировую душу, Адама - всечеловечество относительно Вселенной - нельзя представлять как косяк движущихся в едином порыве мелких рыбешек - неисчислимого количества душ, нет, это представление возникает путем переноса представлений из падшего, материального мира, где единства быть не может, а возможно только объединение - ансамбль бесчисленных материальных частиц, на единство надмирного, личностного бытия, только через падение и отчуждение которого (от собственного я-бытия, все-бытия) и бытие Вселенной стало раздробленным и отчужденным, т.е. материальным. Каждый из нас есть мировая душа, каждому из нас принадлежит ее бытийный объем. Каждый из нас центр мира - и если он таковым не является, это свидетельствует о падении мировой души, о том, что она утратила единство, без которого возможен лишь эгоцентризм - эго, стоящее в центре мира, отрицает всё другое.

Я - это единство, не предполагающее умаления частей, но всё более и более утверждающее их. - Но утверждающее не как бытие частей, т.е. того, что и существует только, будучи противопоставлено целому, предполагая своим бытием раздробленность бытия, а как самого единства, ибо к нашему я в полной мере относиться Я. Истинное единство есть только в бесконечности и в личности, единства для вещей помыслить нельзя.

В каждом человеке заключена полнота человечества. В образной форме это представлено в книге Бытия, когда Бог, желая сотворить Еву, нового человека, делает ее из ребра Адамова. Так что получается, что все последующие поколения есть просто развертывание одного человека, одного Адама. Но Адам не только один, но он и един, и каждый человек есть этот Адам, в каждом человеке есть единство всех людей и вся земная история посвящена персонально каждому из нас, направлена именно на нашу личность, а не личность подчинена истории и направлена на нее, смысл ее существования вовсе не в ее "исторической задаче" . Другое дело, что человек есть сейчас как эго, вне своей всеобщности, и потому человеческую цивилизацию можно представлять только как ассоциацию этих эго, учитывая их взаимодействие.

4. Я, противопоставленное себе, противопоставлено и единству. То, что противостоит личности, противостоит и единству. Такое противопоставление и есть грех, эгоизм и раздробленность. Грех, как отчуждение от себя, не может быть из себя и преодолен, будучи от-себя-отчуждением и, следовательно, бессилием-в-себе. Он требует Богочеловеческого деяния.

Отказ от я, от личности, от свободы означает отказ, отчужденность от Бога, от богообщения, ибо Бог обращается только к личности и только личность, свободная, единая и бесконечная, может обратиться к Нему. С вещами, с рабами Бог не разговаривает.

Действительное обожение и единение с Богом, которое сделал возможным Богочеловек, немыслимо вне личности, вне Я. Используя выражение Андрея Белого, можно сказать, что Ich становиться инициалами Божественного имени Богочеловека, I.Ch.

Богочеловек утверждает высшее, неслиянное единение Бога и человека, Богочеловечество, которое возможно помыслить только в личности и через личность именно потому, что Он Сам не есть лишь безликий "принцип", "начало" отвлеченного единства, но прежде всего Живая Конкретная Личность Сам, наш брат и наш друг, к Которому мы можем обращаться, зная, что Он нас услышит и поймет. Сверх(а не вне или без)личностный Бог, в Своей любви обратившийся к человеческой личности и Сам ставший человеком ради человечества, разделивший его судьбу в определенный момент его греховной истории, и тем самым освободивший его от судьбы - вот Богочеловек христианской веры. И Богочеловека нельзя помыслить без Боговоплощения, а Боговоплощение и означает принципиальную нетождественность Бога и человека, но - их свободное единение в любви.

5. Прекрасный пример античного понимания личности как индивидуума, как части космоса может являть этот очень красивый, поэтичный текст Плотина: "Если какая-то из частей космоса движима согласно своей природе, то от этого страдают те части, для которых это движение не согласно их природе; но те, что движимы, движимы прекрасно, как части целого; те же, что не способны вынести порядок целого, гибнут; так черепаха, оказавшаяся среди огромного хоровода, будет растоптана, не имея возможности избежать порядка его движения, если же сумеет в него строиться, то ничего от танцующих не претерпит" (Трактат II, 9, пункт 7). Неделимая разумная частичка космоса - так понимали человека в античности - это не личность, но эго.

Эго - это отчужденное от себя и от всего я, и оно может занять в своих отношениях к миру три позиции, к миру, как к тому вне, в каком оно находится, более не принадлежа себе и которое и явилось как безличное, овеществленное бытие через отказ я от я-бытия, которое есть одновременно и все-бытие, ибо я бесконечно и всезначимо, всё для Бога. Бытие эго вовсе не обязательно означает отрицание окружающего, это лишь один способ его бытия (для эго его бытие определяется только его отношением к миру), оно может искать и растворения в мире, чтобы обрести мнимое подобие истинного единства, единства со Всем, а окружающее, в котором эго растворяется, есть только падшая часть Всего, единство со Всем невозможно обрести, не обратившись к я-бытию.

Черепаха (поражаюсь удачности образа, показывающего ограниченность, скованность эго) стоит перед альтернативой - либо встроиться в систему, либо погибнуть, но в том и в другом случае она полностью перестает быть свободной, в первом случае она перестает быть свободной, ибо подчинилась внешнему закону, а во втором - просто перестает быть. Эго не может перестроить всю систему под себя или же разрушить ее, ибо оно существует как ее же часть, оно целиком выброшено во внешний мир, в хоровод, под топчущие ноги внешнего, пусть даже и ритмичного, и гармоничного, закона. Однако по отношению к частям целого, а не ко всему целому, частью которого является эго (здесь только две альтернативы, погибнуть или подчиниться), есть три возможные модуса бытия эго. - растворение во всем, отказ от себя, как от части как таковой во имя слияния и усиления других частей.

- поглощение или тирания, когда эго видит во внешнем мире угрозу себе, противостоящую себе реальность, которую надо подчинить или умалить, чтобы сделаться "большей реальностью", чем она.

- отрицание (поглощение мыслимое), когда всякая реальность у мира начисто отрицается, кроме единственной его части - эго.

Если человеку суждено обрести себя лишь через слияния с толпой или же через власть над толпой, то человек осужден - осужден на несвободу, безличностность и внечеловечность. (А если он боится ее, боится даже приблизиться к ней, чтобы подчинить или подчиниться, он начинает отрицать ее реальность. Страх же чужд свободе).

Эго в своем существовании встает в тупик, оно не в силах вырваться из плоскости своей ограниченности в безграничность бытия. Только Богочеловек внутренне, а не внешним "приказом" (ибо человек и так во внешнем, и внешним же по отношению к человеку усилием невозможно изменить характер его бытия) в состоянии вернуть человека к себе самому, к личности. А личность и есть преодоления А и не-А, всяких или-или, всяких диллем, тупиков и ограничений.

6. я-мы-Я - это не степени самоотчужденности или отдаленности от единства, но это само единство, отчуждение - это эго в отдельности и эго, объединенные на принципах эгоизма (эго-бытия) в коллектив, слитые в толпу. Каждый из нас до конца истории, до полноты времен в чем-то принадлежит и эго-бытию, хотя и может от него отказаться. Единство всечеловечества не возможно вне Бога, оно есть только с Богом, и это видно и теперь, в мире греховном.

Без Бога, без Жениха десять невест не собрались бы рядом с одним домом. Нынешнее состояние человечества можно уподобить десяти девам, ожидающим Жениха: каждый из нас видит рядом с собой, в темноте, фигуры со светильниками - какие-то светильники горят ярко, другие мерцают и вот-вот потухнут, и тогда уже дева с потухшим светильником скроется из глаз других дев, и сама

побежит от дома, и только будет слышен ее голос, вопрошающий о масле во тьме полуночной, голос жаждущей обрести истинное бытие, отдалившись от Бога в пучину вещей, голос отказавшийся от я в себе и окончательно определившейся как эго, вне Бога и всечеловечества.

Фигуры-огоньки не стоят на месте, но движутся, сближаясь и расходясь, но ни у кого невозможно разглядеть его лица. Все ждут, когда дверь в чертог распахнется, столб света ворвется в ночь, и все войдут внутрь, и увидят друг друга и Его, и "едино будут".

Другой образ единства всечеловечества, единства друг с другом и с Богом, это образ аввы Дорофея, приведенный Семеном Франком: " люди, как точки радиуса в круге, чем ближе к центру круга, тем ближе и к друг другу". Центр круга же есть Бог. Эти слова относятся к мы-бытию, невозможному без Бога, а Я - это обожение человека, единение с Богом. Всё всечеловечество, я-мы-Я, есть с Богом, я как всё для Бога - все с Богом - в Боге.

И закончим также цитатой из Франка: " Человеческая личность как бы снаружи замкнута и отделена от других существ; изнутри же, в своих глубинах, она сообщается со всеми ими, слита с ними в первичном единстве. (Я бы сказал: не слита, но - единство всех коренится в глубине личности каждого - А.Х.) Поэтому чем глубже человек уходит вовнутрь, тем более он расширяется и обретает естественную и необходимую связь со всеми остальными людьми, со всей мировой жизнью в целом. Поэтому также обычное противопоставление самоуглубления общению поверхностно и основано на совершенном непонимании структуры духовного мира, подлинной, невидимой чувственному взору структуры бытия".

* - Тот, кто отрицает реальность греха или возможного рабства, тот их боится. Христианство вместе со Христом не отрицает их, оно находит в себе, несмотря на их реальность, победить их.

Глава 8. Адам и Новый Адам. Грехопадение и Боговоплощение.

Не Ничто глядит с небес

Из-под звездных век...

На земле моей воскрес

Богочеловек.

"TODO NADA", Вяч. Иванов

1. Эту цитату можно было бы поставить и перед главой "О Боге", но я поместил ее перед этой главой, ибо в ней пойдет речь об Иисусе Христе, средоточии христианского богопонимания и самой христианской жизни, о важнейшей Истине христианского учения о Боге, опираясь на

Которую, можно понять христианский взгляд на Бога (он и сформулирован в краткой форме в этом четверостишии) и исключить из него все нехристианские элементы.

Боговоплощение немыслимо для пантеистического сознания: если человек и мир растворены в Боге или же Бог растворен в них, то о каком единичном акте, о богоявлении, о соединении Божественной и человеческой природы в одном Лице может идти речь при таком монистическом миропонимании, если Бог и человек и так слиты воедино или сводятся друг к другу (т.е. реальное единство невозможно, ибо они суть одно), если Бог и так всегда явлен в Боге, т.к. человек часть Его существа? Если Бог ограниченный индивидуум, всего лишь духовное существо, то он не может стать человеком, стать тем, кого он отрицает своим деспотизмом, отрицает, чтобы стать высшим существом, т.е. называться Богом. Если Бог выше человека в том смысле, что он превосходит человека в силе, в могуществе, в знании, т.е. мыслится просто как некие желаемые человеком (в его надежде утвердится в мире вещей как самая лучшая его часть) качества в максимальной степени их осуществления, то Бог, став человеком, никак не сможет преобразить человеческой природы, а сам просто растеряет свою божественность.

Если Бог понимается по-дурному апофатически, как ничто, то он просто не соотносим с человеком, сделавшись чем-то в этом мире он перестает быть богом, ибо его божественность мыслится в его ничто, в его бесконечной удаленности от сущего.

Если человек - стадия становления абсолютного духа, Бога (учения Гегеля и Шелера), то боговоплощение мыслить нельзя, пройденная стадия, если она действительно пройденная, никак не может объединиться с достигнутой, или наоборот. Вообще, делающие человека ступенью, пусть даже необходимой, самопознания какого-то абсолютного духа или эпизодом божественного саморазвития, отнимают у него личность, ибо личность не может быть эпизодом внеличностного нечто или функцией внеличностного единства (как, впрочем, и единство не может быть функцией механического объединения или слияния личностей), отнимают у него свободу и самость, видят в нем средство, в то время как Бог в Своей любви видит в нем цель, ведь для Него человек не есть средство самоутверждения и самоосуществления.

Ангел не может стать человеком, ибо, став человеком, должен перестать быть ангелом. Возможен только Богочеловек и Боговоплощение, во всех иных случаях либо воплощающийся будет подчинять то, в чем он воплощается, либо наоборот, так что свободное единство природ невозможно. Ангел - часть сущего, а не Сверхсущий, и потому он не в силах преодолеть его логику, ибо сам ей подчинен, сам в рамках ее действует и потому в ее же рамках будет ее преодолевать, и потому преодолеть ее не сможет. (Так и человек не в силах спасти сам себя, потому что спасать он будет неизбежно через свою неспасенность. Вытащить себя за волосы, пусть дыже метафизические, невозможно). Бог же принципиально не может быть ограниченным ничем из сущего, ибо сущим Он не определяется в Своем Сверхбытии и сущее Он определяет не по каким-то Своим законам (оно не истекает из Него и его логика не есть Его логика), но в свободе, как Свое Творение. Если человек не творение Божье, то Боговоплощение невозможно.

Бог обращается к человеку как к равному не потому, что Он такой же, как человек, но потому, что Он любит его, потому что Он сотворил его, потому что он существует. (Любовь, если это любовь, выше как нужды, так и снисхождения, любовь к кому-либо нельзя объяснять ни тем, ни другим).

Боговоплощение лишний раз свидетельствует о нетождественности Бога и человека, и любовь Бога к человеку не есть в конечном итоге любовь к Себе, ни наоборот, и только так и возможна любовь.

Бог есть Личность и человек есть личность - этим и утверждается их взаимная несводимость, личность и есть наименование абсолютно единичного, нового и свободного, только вещи могут тождественны и только относительно своей безличности сущности могут быть уравнены.

2. Грех обычно толкуется как проступок, как отступление от какого-то (Богом) установленного закона, но это вовсе не так, это неправильное восприятие греха, которое может только ввести в заблуждение. Понимающие грех как проступок (это вызвано как раз недостаточной антропологичностью мировосприятия) видят основное содержание грехопадения не в человеке, а в Боге, человек лишь совершил нечто, что повлекло за собой изменение отношения Бога к человеку с милости на гнев, это главное, на это делается основной упор. Бог придал этому "нечто" значение греха и Сам следует этому значению. Важен не человек и его грех, а гнев Бога. Таким отношением ко греху продиктован и взгляд на крестную смерть Иисуса Христа, как "смягчающую Божий гнев". Человек оказывается лишним, промежуточным звеном на пути от милости Божий через Его гнев обратно к Его милости. Учение об искуплении, вытекающее из подобной деантропологизации христианства, носит фарисейский оттенок, формализует жертву Христову и обесценивает ее - раз всё дело в Боге, почему Он не мог простить без этого "спектакля со Своей смертью и Воскресением"? - и потому вообще не может быть названо христианским.