Взаимосвязь эмоционального состояния матери и младенца: аспекты сепарации

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

Факультет социальных наук

Выпускная квалификационная работа - магистерская диссертация

по направлению подготовки 37.04.01 «Психология»

Взаимосвязь эмоционального состояния матери и младенца: аспекты сепарации

Туркина Юлия Владимировна

Научный руководитель

Е.А. Стрижова

Рецензент

А.С. Лейкина

Консультант

А.С. Евдокименко

Оглавление

тревога сепарация мать младенец

Введение

Глава 1. Исследование тревоги сепарации в процессе наблюдения за матерью и младенцем

1.1 Понятие сепарация: аспекты сепарации

1.2 Источники тревоги сепарации, ее механизмы и фобии

1.3 Анализ комплекса «мертвой матери»

1.4 Сепарация и кастрация

Выводы

Глава 2. Взаимосвязь эмоционального состояния матери и младенца, психоаналитический подход в наблюдении за ребенком в семье

2.1 Механизмы передачи эмоциональных переживаний в раннем возрасте

2.2 Методы и исследования. Панорама наблюдения за ребенком по методу Эстер Бик (Тавистокская школа)

2.3 Наблюдение за младенцем. Пример

Выводы

Заключение

Список литературы

Введение

Актуальность исследования: Эмоциональное состояние матери может влиять на эмоциональное состояние ребенка, которое зависит от психической готовности матери заботиться о нем. Мать, испытывающая отрицательные эмоции и находящаяся в процессе эмоциональных переживаний, может быть менее доступной и менее способной адекватно реагировать на потребности своего ребенка. По этой причине важно понимать, как переживания могут повлиять на отношение матери и вариации ее взаимодействия с ребенком. Недоступная мать может стать источником прямой травмы для ребенка и негативно повлиять на способность ребенка регулировать свои эмоции.

Цель нашего исследования состоит в том, чтобы наблюдать и анализировать взаимодействие между матерью и ребенком, чтобы изучить влияние стресса матери на качество отношений и реакции ребенка, а также углубить наше понимание механизмов передачи эмоциональных переживаний от матери к ребенку.

Объект исследования: пара мать-ребенок.

Предметом исследования являются особенности и механизмы передачи эмоциональных переживаний от матери ее ребенку, в процессе наблюдения за их взаимодействиями.

Наше исследование посвящено также вопросу тревоги сепарации матери и передаче этой тревоги ребенку, со ссылкой на теоретические основы, основанные на отношениях и взаимодействие матери и ребенка.

Выясняется, что особенно необходимо знать механизмы передачи эмоционального состояния и тревоги, и то влияние, которое они могут оказать на ребенка, в особенности на грудного. Для младенца травмирующие события еще не являются частью разрушения области символики. Внешние события, такие как война или вынужденное перемещение, не влияют символику младенца, потому что он еще не смог развить восприятие и знание реального мира, который является внешним для него. То, что травмирует таких маленьких детей связано с отсутствием или недостаточностью ответа на их просьбы и запросы, которые создают внешний и / или внутренний сенсорный хаос. Это шум, свет, холод / жара, голод, жажда, боль…, которые будут травмирующими для младенца (Bailly, 2006).

По этой причине важно видеть, как внешние травмирующие события влияют на способность матери удовлетворять потребности своего ребенка. «Недоступная Мать» может быть источником прямой травмы для младенца. Взрослый может быть переносчиком травмы (Bailly, там же).

Теоретические задачи:

Проанализировать аспекты сепарации в разрезе взаимодействия пары мать-ребенок;

Рассмотреть источники сепарации, ее механизмы и, проистекающие из-за нее фобии;

Рассмотреть основные подходы к комплексу «мертвой матери»;

Проанализировать механизмы передачи эмоциональных переживаний от матери ребенку в раннем возрасте;

Рассмотреть психоаналитический метод наблюдения за ребенком в семье.

Эмпирические задачи:

Провести наблюдение пары мать-ребенок;

Проанализировать особенности динамики эмоционального состояния в паре мать-ребенок;

Найти и проанализировать механизмы передачи эмоционального состояния (переживания) во время краткосрочных разлук с матерью.

Методы исследования: Наблюдение за матерью и ребенком в семье с использованием метода Эстер Бик ежедневно с рождения до 6 месяцев, основанное на постоянном контакте с парой, позволяющим расшифровать отчет и последующий анализ взаимодействия между матерью и ребенком.

Практическая значимость работы заключается в том, что она помогает матери увидеть, расшифровать и отреагировать на сигналы своего ребенка, а также отследить взаимодействия с ребенком, установленные в дисгармоничной манере, в следствие ее собственной низкой выразительности, либо слабой материнской чувствительности, при которых развитие ребенка может пострадать. Этот «танец взаимного соединения и разъединения» может иногда быть нормальным в игровом или адаптивном режиме, а иногда в патологии в режиме навязчивости или преследования.

Структура работы. Магистерская диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и выводов по каждои? главе.

Глава 1. Исследование тревоги сепарации в процессе наблюдения за матерью и младенцем

Важность родительских фигур для развития ребенка очень хорошо задокументирована. От Боулби (1952), мы знаем, что ребенку нужен не только кто-то, чтобы кормить его, но, прежде всего, теплый взрослый, который будет защищать его и с которым у него будут постоянные отношения удовлетворяющие его. Влечение матерей защищать своих детей, а также врожденные реакции детей помогают создать эту особую связь между ними. Посредством активного участия ребенка - то есть сосания, хватания и следования - или посредством активизации материнского поведения - плача, лепета и улыбки - ребенок достигает цели сохранения физической близости. Эти ответы интегрированы в систему привязанности и особенно активируются в случае опасности, болезни или стресса.

Система привязанности будет развиваться в течение первого года жизни: в течение первых двух месяцев ребенок без разбора обращается к окружающим его людям. Постепенно он начинает преимущественно ориентироваться на конкретную фигуру. С семи до девяти месяцев ребенок поддерживает близость к этой различимой фигуре, даже если есть вспомогательные фигуры привязанности, и начинает проявлять страх перед лицом незнакомцев (боязнь незнакомца). Очень важно, что эта связь, которая находится в процессе установления, начинается с обмена положительными эмоциями, то есть удовольствием, радостью и счастьем для обеих сторон.

В зависимости от истории отношений между ребенком и его матерью, мы можем определить, сталкиваемся ли мы с ребенком с безопасной или небезопасной привязанностью. Безопасный стиль привязанности - это следствие истории, в которой ребенок вырос с матерью, которая чувствительна и доступна для его нужд и может реагировать адекватно и последовательно. Небезопасные стили привязанности характеризуются неспособностью взрослого быть доступным и реагировать предсказуемым образом. Качество этих отношений обеспечит ребенку необходимую безопасность в способности исследовать мир. В идеале он сможет чередовать свои потребности в близости и свои потребности в исследовании, потому что он знает, что его фигура привязанности доступна и доступна ему, если это необходимо (Ainsworth, Blehar, Waters, et al., 1978) и, следовательно, он будет иметь уверенность, необходимую для расширения возможностей перед ней.

Этот процесс сепарации подразумевает, что мать и ребенок готовы. Первоначально исследование было сосредоточено на влиянии сепарации на ребенка. На самом деле Боулби (1959) утверждает, что у всех детей в возрасте от двенадцати месяцев до четырех лет будет тревожная реакция, когда они разлучены со своей эталонной фигурой и оставлены с незнакомцем. Если они сталкиваются с отсутствием материнского ответа, тревога усиливается и запускается последовательность определенных поведенческих реакций (плач, крик и т. д.). В зависимости от продолжительности разделения можно выделить три фазы, которые вызывают три последовательные реакции, эквивалентные процессу горевания: фаза протеста, которая поднимает проблему тревоги разлуки, фаза отчаяния, или траура, фаза отстранения, или защита. Таким образом, когда мы говорим о тревоге сепарации, мы говорим о реакции дистресса у детей, адекватной ситуации временной сепарации (Benedek, 1970).

Hoch и Schirtzinger (1989) определяют тревогу материнской сепарации как неприятную эмоциональную реакцию на кратковременную разлуку со своим ребенком, которая может выражаться через чувства грусти, потери или вины. Некоторые авторы (Benedek, 1970; Hoch and Schirtzinger, 1989) отмечают, что при сепарации наблюдается нормальный уровень материнских страданий, особенно в первые шесть месяцев жизни ребенка, что способствует физической и психологической доступности. Но есть и крайние реакции: с одной стороны, когда эталонная фигура показывает слишком много тревоги (что иллюстрирует озабоченный небезопасный стиль привязанности) и предотвращает индивидуализацию ребенка или с другой, когда нет чувства тревоги (что иллюстрирует неуверенный стиль материнской привязанности). Эти разные ответы оказывают различное влияние на развитие ребенка.

Материнская тревога сепарации представляет собой сложную, многомерную и многоопределяемую концепцию. McBride и Belsky (1988) выделяют индивидуальные характеристики матерей (личность, демографические характеристики) и индивидуальные характеристики ребенка (темперамент, возраст). Другие авторы (Hoch and Schirtzinger, 1989; Хсу, 2004) также подчеркивает важность контекстуальных характеристик (семейные отношения, удовлетворенность и эмоциональная поддержка социальных сетей) для развития тревоги материнской сепарации.

1.1 Понятие сепарация: аспекты сепарации

Термин «сепарация» относится к повседневному языку; он не фигурирует среди базовых понятий психоанализа. Речь идет о разрыве между субъектом и людьми, к которым он был привязан и которыми старательно занимался в течение некоторого периода жизни, - речь идет о нормальных разлуках детского или подросткового возраста, а не о изгнаниях, эмоциональных и романтических разрывах. (Согласно Littrй, термин действительно обозначает одновременно действие, заключающееся в уходе или отъезде, результат этого действия (разобщенность), препятствие или границу, которая создается сепарацией (разделением, ограничением), действие, состоящее в сортировке, разделении и классификации).

Сепарация между пациентом и аналитиком в конце сеанса, в праздничные дни или в конце психоанализа часто является источником острых психоаналитических моментов.

Возможно, сепарация, речь идет только о половом различии и различии между поколениями, является самим условием любви и желания? В рассказе Аристофана, представленном в «Пиршестве», Платон делает это признаком состояния человека. И, по словам Расина, нет ничего более трогательного, чем любовь с вынужденной разлукой («Я люблю его, я бегу от него; Тит любит меня, он покидает меня»). (Расин «Береника»).

В нашей практике с самого начала можно сделать одно наблюдение: многие потребности в психоанализе возникают либо после сепарации, либо для рассмотрения сепарации, которое кажется необходимым, но трудным. Отмечается, что, если некоторые сепарации кажутся непреодолимыми, другие кажутся слишком легко принятыми. Эту многозначность ситуаций объясняет полисемия самого понятия. Иногда это обозначает фактическую и историческую сепарацию, предполагающую физическую дистанцию - здесь встречаются, возможно, травмирующие, патогенные сепарации и их последствия - иногда это понятие обозначает процесс внутрипсихического структурирования, символизирующего освобождение и отделение от объекта. Отделение от объекта противостоит как навязанному отречению от потерянного объекта, так и необходимому отказу от инфантильного отношения к первичному объекту. В связи с этим «пограничные случаи», по-видимому, являются главным образом патологиями расстояния до объекта. И можем ли мы рассматривать акты насилия как «способ одеться в военную форму, а не в форму отсутствия»? (Гироду).

Но с кем, с чем мы расстаемся? От объекта или копии - настоящей или воображаемой?

И как соотнести эти разделения с внутренним разделением в психике, будь то явления изоляции, диссоциации, расщеплении или связывании, дизъюнкции аффект-репрезентации или даже дифференциации компонентов структуры личности?

Сепарация не является, строго говоря, Фрейдовским понятием, она появилось в 1916 году на Вводной конференции по психоанализу, посвященной тревоге. Фрейд пишет о рождении: «Мы признаем богатым на возможные корреляции тот факт, что первое состояние тревоги возникает из-за разлуки с матерью. В 1926 году в труде «Торможение, симптом, страх» вводится понятие страха сепарации, связанной со страданиями ребенка в отсутствие его матери и перед страхом потерять любовь. «Тревога возникает здесь как реакция на ощущаемое отсутствие объекта, и необходимы аналогии как с кастрационной тревогой, которая также означает отделение с дорогим объекта, так как с самой оригинальной болью («изначальной мукой» рождения), которая произошла во время разлуки с матерью. Но что означает термин «аналогия», предложенный здесь Фрейдом? Является ли это ассимиляцией этих разных типов тревоги, или каждый из них сохраняет свою специфику? И как их сформулировать?

После введения понятия изначального страха, последователи Фрейда сосредоточились на состоянии стресса ребенка и приложили большие усилия, чтобы дать новое определение страху, или, точнее, страху сепарации. Речь идет о разграничении временной сепарации с надежным обособленным от индивида объектом (сепарация, приводящая психику в действие) и сепарация, как синоним угрозы самой целостности Я, а также о принятии во внимание травмирующего характера сепарации (как события) и его структурирующего характера, символизируемого внутрипсихического явления. Анна Фрейд и Дороти Берлингем, Р. Шпиц, Боулби, в частности, подчеркнули травмирующий характер переживания ранней сепарации. Почему она так весома? Гипотеза состоит в том, что она является частью анаклитических отношений поддержки, в то время как процесс дифференциации между Я и объектом не завершен.

Маргарет Малер, со своей стороны, различает сепарацию и индивидуацию, взаимодополняющие процессы, относящиеся не только к различным моментам развития, но и к различным уровням интеграции, и к различным типам привязанности, позволяя ребенку отделиться от объекта и приобрести собственные представления. Тревога по поводу сепарации является частью «депрессивной позиции», представленной Мелани Кляйн, которая обозначает не столько стадию развития, сколько умственную функцию, способную интегрировать чувства грусти и вины. Тревога сепарации, однако, может также включать в себя беспокойство по поводу отказа от привязанности к объекту, погружения индивида в состояние депрессии и обращения, по мнению Андре Грина, к теме «мертвой матери».

Но если мы сфокусируемся не столько на страхе сепарации, сколько на самом процессе сепарации, на внутренней психической работе, вызванной отдалением от объекта, чем эта психическая работа отличается от траура? Различия между этими двумя ситуациями, безусловно, очевидны: первая, возможно, не является окончательной; она оставляет надежду на воссоединение, иллюзию оставаться объектом желания для объекта, который уходит, живет и желает других объектов. Но допускают ли эти очевидные различия реальную дифференциацию характера выполняемой работы? Можно ли сказать, что сепарция относится к развитию фантазии первичной сцены, в то время как скорбь противостоит развитию утраты? Или разлука состоит из траурной работы, к которой будет добавлена дополнительная работа мастерства и символизации (через игру, через мысль, через язык и т. д.), работы по развитию внутреннего объекта? Этот опыт остро поставил бы вопрос о включении в индивида несхожесть и способности мыслить, как внешний внутренний объект: как эта внешность представлена внутри? Предполагает ли возможность разлуки появления нового внешнего объекта, который «манит», или сама разлука позволяет развиться привязанности к новому объекту?

Фрейдовский анализ игры катушки с нитками, чтобы привести только этот знаменитый пример, показывает необходимость и преимущество терпимой разлуки. Неприятное становится источником удовольствия через память и психическую проработку. Подобно тому, как путешествие и расстояние являются источником любого «учебного романа» (например, Вильгельма Мейстера из Гете), и он занимает первое место в морфологии волшебной сказки, как ее описывает Пропп, сепарация появляется как условие мысли и творения.

Винникотт, со своей стороны, перевернул поле противопоставления присутствие-потери с понятием переходного пространства, где отсутствие - это потенциальное присутствие, а присутствие «найденного» объекта не препятствует его «репрезентативному» творению, когда ребенок может быть «один в присутствии своей матери». Но плодотворная роль расстояния и отсутствия иллюстрируется в великих Письмах, которые создала литература. Возможно, это лежит, в целом, в самом принципе любой работы. Пруст, который сравнивает то, что происходит в присутствии любимого человека, с негативом фотографического клише и одиночеством в «темной комнате», необходимым для его развития, выдвигает до крайности концепцию, которая парадоксально сочетает обладание объектом и необратимую потерю: «Он хотел дать своей мысли время для осознания мечты, которую она так долго лелеяла, и помочь осуществить ее как родительнице, призванной взять свою долю успеха ребенка, которого она очень любила. Возможно, у Сванна, привязанного к лицу Одетты, еще не принадлежащей ему или даже не целованной им, которую он видел в последний раз, имел этот взгляд, в котором, однажды в день отъезда хотел бы унести с собой пейзаж, который собирался покинуть навсегда.

Но расстояние, дистанция также являются условиями видения. Когда его целуют, ее лицо (на этот раз лицо Альбертины) исчезает. Вся западная живопись, особенно со строительством перспективы, работала, чтобы создать это пространство видимости и образности. Поэтому не было бы представления без сепарации, которое организует его. Что происходит, когда это измерение упраздняется или исчезает не только в живописи, но и в процессе понимания самих себя? Какое место и какой статус должна занимать, например, эмпатия? Какая диалектика работает в интерпретации расстояния и эмпатии?

Иногда сепарация проявляется в другом лице: тогда, кажется, экономическое измерение имеет приоритет в поиске ощущений, связанных с отсутствием. Есть много пациентов, у которых сепарация представляет собой неиссякаемый источник различных возбуждений: расстояние эротично (мазохистская демонстрация страдания с попыткой вызвать раскаяние или сострадание), некоторые виды поведения стремятся исключить такие эффекты (побеги подростков, перерывы в лечении) или отрицать прошлый характер завершенных отношений (ностальгия). Эмпирическая связь между возникновением определенных соматозов и разлуки предлагает нам рассмотреть особенности влияния разлуки на психосоматическое функционирование в целом. Кроме того, психическая или физическая боль может рассматриваться как способ поддерживания связи с удаленным объектом.

Наконец, возникает вопрос об интерпретации в лечении страха сепарации, как в праздничные дни, так и в конце психоанализа. Проявляются ли эти тревоги в других местах, или стоит вопрос об их идентификации и присвоения им имени? Не рискует ли стать возвращение к неизбежности инфантильных потерь и разлук ранящей потерей доверия или предложением поддерживать искусственное состояние непереносимости сепарации в лечении? Или это можно интерпретировать, как связь страха с примитивной сценой или с чувством вины подросткового типа по освобождению от родительских объектов? И наоборот, мы видим, что отсутствие интерпретаций переноса может вызвать массовую связь и зависимость от психоаналитика, который тем и сильнее, что никто в ней не сознается. Мы можем точно рассматривать возникновение сепарационных тревог как особый момент для интерпретации переноса. Условием для интерпретации может быть то, что диадические отношения не исключают триангуляцию и что психоаналитик всегда находится в перспективе, куда он также включает себя в качестве третьей стороны.

Помимо этого, в конечном счете, это целая концепция анализа, «вера в работу». Чтобы «ужесточить» оппозицию, нужно ли восстанавливать вес прошлых ран и травм, или даже просто признать их, или пытаться считать пациента активным индивидом, ответственным за его внутренние объекты? В этой последней перспективе анализ страданий и сепарации понятен только в том случае, если он связан с мазохизмом и проходит через его повторную сексуализацию.

1.2 Источники тревоги сепарации, ее механизмы и фобии

Здесь мы попытаемся проиллюстрировать источники сепарационной тревоги, роль, которую играет в ней агрессия, присущая фобии и ее механизмы. Кажется, что существует тесная связь между тремя терминами: фобия, тревога разлуки и агрессия. Фобии, которые определяют объект или ситуацию как угрожающую, появляются, особенно когда определенные агрессивные тенденции - которые, следует вспомнить, присутствуют в каждом человеке с самого начала жизни - или агрессивные импульсы не находят приемлемого выражения у индивида. И тогда, они могут, при определенных условиях, вызвать фобии. Однако эти фобические защитные механизмы, которые, как указал Жан-Поль Валабрега (2005), являются в хронологическом развитии первыми невротическими проявлениями, на мой взгляд, тесно связаны с развитием дифференциации между матерью и ребенком.

Я полагаю, как и J.-M. Quinodoz (2002), что тревога сепарации встречается во всех психических организациях (даже когда она вообще не проявляется, как в некоторых серьезных случаях раннего психоза и аутизма, где его отсутствие является скорее формой отрицания, чем реальным недостатком). Но в последовательности развития тревога сепарации выражается прежде всего в фобическом режиме, который обязательно оставляет следы в дальнейшем.

Фобии

Прежде всего, это нормальное явление, характерное для всех детей в возрасте от 2 до 3 лет. В большинстве случаев эти фобии, кажется, довольно хорошо переносятся окружением и социумом, и они редко являются основной причиной для консультаций в раннем детстве. Фантастический каркас ужасающих сказок, историй о волках и ведьмах свидетельствует о том, что общества рассматривают это явление как часть человечества, и эти традиции могут помогать, помимо всего прочего, как предложено в работе Николь Белмонт (1999), детям развивать фобические защиты, предлагая им культурные фобогенные представления, уже построенные и разделенные другими.

Однако следует различать так называемые объектные и ситуативные фобии. Объектные фобии, в основном животных, считаются банальными и хорошо принимаются. Они редко являются основанием для консультаций, несмотря на то, что предложены к рассмотрению в случае маленького Ганса (Freud, 1905). Они упоминаются в ходе консультаций и, следовательно, присутствуют, но, как правило, не представляют серьезной проблемы. С другой стороны, ситуативные фобии гораздо больше смущают и могут часто приводить к консультациям: фобии засыпания, страх отсутствия матери, страх перед людьми вне семьи, который может зайти так далеко, что приводит к задержке речи, школьная фобия, агорафобия ... Это те формы фобии, которые препятствуют социальному развитию ребенка. Они обычно появляются позже обычных или банальных фобий, которые не нуждаются в выходе из домашней среды, чтобы проявить себя. Ситуационные фобии поэтому чаще рассматриваются как патологические.

Фобия - это не только симптом, но и способ защитной организации. Фобическое торможение, преувеличенная застенчивость, страх перед взрослыми, избирательное онемние, всевозможные препятствия очень часто встречаются у детей и затем демонстрируют тенденцию к осторожности, которая иногда может серьезно повредить. Эти фобические защиты более или менее смешиваются с навязчивыми защитами, давая очень частую фобо-навязчивую организацию в, так называемом, «латентном» периоде. Позже, начиная с подросткового возраста, преимущественно фобическая организация может привести к противофобным настроениям, формальному или героическому поведению, нацеленному, в частности, на преодоление торможения. Это торможение иногда возвращается к власти после первой молодости (Gammil, 1989). Термин «противофобный» также используется в выражении «противофобный объект», который обычно обозначает человека, который успокаивает фобического субъекта и присутствие которого временно уменьшает или подавляет беспокойство. Является ли этот человек большую часть времени матерью или одним из самых значимых людей в семье? Наоборот, может показаться, что противофобные объекты - это люди или социальные ситуации, которые заставляют субъекта контролировать себя в противофобном отношении, например, товарищ или группа, перед которыми, например, нужно держать лицо.

Тревога сепарции

Что, в данном случае, мы подразумеваем под термином «тревога сепарации»? Сначала я упомяну превосходную работу, которую Ж.-М. Кинодо посвятил этому понятию (2002). Тревога сепарации - это эмоциональный ансамбль, который касается всего и каждого, и которое пересекает все формы организации и психического функционирования. Кинодо противопоставляет чрезмерную тревогу сепарации, которая на первый взгляд, представляется «трагическим страхом быть одиноким и брошенным», одиночеству, укрощенному работой психической проработки, которая позволяет чувствовать себя уникальным и отличным, и поэтому иметь меньше реактивных или проективных отношений с другими. Тревога сепарации- это трансферабельный феномен; он воспроизводится в аналитическом переводе и может быть восстановлен, интерпретирован и разработан там. Эта тревога возникает при приближении, реальном или воображаемом, к временной или постоянной потере эмоциональной связи, с которой она связана. Эти эмоции настолько распространены и знакомы, что их нелегко встретить в повседневной жизни. Тревога сепарации может выражаться через незначительные эмоции, такие как волнение или горе, или через серьезные психические и соматические реакции, такие как депрессия, галлюцинации, самоубийство, болезнь.

Реальные причины тревоги сепарации чаще всего бывают бессознательными. Субъект передает людям или ситуациям страх потери, который в раннем детстве касался, прежде всего, матери, материнских объектов, близкого окружения. Вот почему эта тревога часто кажется нам в наше время преувеличенной по сравнению с реальной ситуацией, даже таинственной и непостижимой.

Краткая история понятия тревоги сепарации

В 1926 году, со второй темой, Фрейд делает сепарацию тем самым прототипом тревоги. В работе «Запрет, симптом и тревога» он сначала отмечает «определенную склонность к тревоге» у младенца и указывает, что фобии «появляются позже и сохраняются в течение определенного периода детства». Затем тревога ребенка проистекает из «уникального состояния: отсутствия любимого человека» (Фрейд, 1926, с. 61). Отсутствие матери, которая удовлетворяет его потребностям, означает, риск повышение напряжения для младенца, и, следовательно, опасность. Для Фрейда ребенок, таким образом, предвидит риск слишком длительного оставления его матерью, которая подвергает его опасности. Страх потерять мать - это первая тревога, тревога потери или сепарации. Впоследствии, на фаллической стадии, эта тревога сепарации преобразуется, согласно Фрейду, в тревогу кастрации или страх потерять часть себя. Это фрейдистская концепция детских фобий, ориентированная на страх кастрации со стороны отца. На третьей стадии развития, в течение латентного периода, эта же самая тревога символизируется в тревоге смерти и в социальной тревоге с развитием суперэго. Но Фрейд, кажется, сопротивляется размышлениям об амбивалентности, агрессивности отношений, которые существуют очень рано между матерью и ребенком, особенно когда речь идет о мальчике. Об этом свидетельствует сноска «Психология толпы и самоанализ» (1921) в начале главы 6. Сначала Фрейд направляет нас по пути:

«Согласно показаниям психоанализа, любые интимные аффективные отношения, более или менее продолжительные, между двумя людьми - супружеские отношения, дружба, отношения между родителями и детьми - оставляют за собой враждебные чувства или, по крайней мере, недружелюбные, от которого можно избавиться только путем выдворения. Но автор быстро делает исключение в этой сноске: «За исключением отношений между матерью и ребенком, отношения, основанные на нарциссизме, не нарушаются последующим соперничеством»."

Фрейд, кажется, сопротивляется размышлениям об амбивалентности между матерью и ребенком и понимает, что тревога сепарации сохраняется там на всю жизнь. В конце 7-й главы «Запрета…» риск потери матери становится, в частности, для дочери, риском потери любви матери. У девочек тревога сепарации будет сохраняться, вызывая истерическую тенденцию, а у мальчиков - страх кастрации. Эта концепция позволяет Фрейду отразить тревогу сепарации у мальчиков начиная с фаллической стадии.

Преемники Фрейда помогают нам думать о враждебности между матерью и ребенком. Я, конечно, имею в виду Винникотта, который подчеркивал подавленную враждебность матери к ребенку в книге «Ненависть в контрпереносе» (1947) или «Первичная материнская озабоченность» (1956). Он показывает, как агрессивность матери по отношению к ее ребенку играет жизненно важную роль в его выживании, и что эта агрессивность лежит в основе заботы матери о ребенке.

До Винникотта Мелани Кляйн обнаружила фантазматическую враждебность ребенка по отношению к его матери, свирепую природу людоедских и завистливых тенденций ребенка по отношению к ней и удручающий страх, вызванный ее разрушением. Этот последний момент, на мой взгляд, является основным для понимания тревоги сепарации в целом, и фобии, в частности. Очень рано ребенок страдает от фантазий, заставляющих объект исчезнуть. Эти разрушительные фантазии сначала живут в преследуещем режиме (так называемая фаза «шизо-параноидная») - «тогда это боязнь быть атакованным доминирующим объектом» (Quinodoz, 2002, p. 22). Тогда не является ли фобический объект детских фобий (волк, акула, ведьма, людоед) проекцией наружу этих разрушительных фантазий по отношению к матери? В этой шизо-параноидальной модальности, которая длится более или менее на протяжении всей жизни и не является, как мы могли предположить, стадией, которая затем будет пройдена раз и навсегда, а скорее модальностью функционирования, на которой индивид может регрессировать с большей и меньшей частотой, поэтому в этой модальности ребенок должен усмирить расщепление хорошее-плохое, и, чтобы сохранить фантазию об очень хорошей матери, и, чтобы защитить мать от своих разрушительных атак, он находит ресурс для проецирования враждебных импульсов на фобические объекты. Сказки предлагают ему репрезентации, которые помогают ему, в том смысле, что позволяет назвать и представить эти потенциально разрушительные импульсы.

На этом уровне зрелости так называемая «нормальная» фобия будет средством защиты «хорошего» качества этих отношений и существенного чувства безопасности, которое она обеспечивает. Пока ребенок не имеет достаточного доступа к депрессивной позиции, агрессия слишком угрожает для жизненно важных отношений между матерью и ребенком. Традиционная фигура отца, которого боятся, роль, которая была передана многим отцам, страшная или нет, могла бы также сыграть эту роль фобогенной поддержки, тогда как мать взяла на себя роль защитника соучастника. Сколько раз мы слышали «меня убьет мой папа» о плохой успеваемости в школе или какой-то мелочи? И сколько матерей сыграли в игру, с одной стороны, скрывая от отца ошибки ребенка, а с другой - угрожая ему: «Я скажу твоему отцу!»?

Во второй психической модальности, более поздней и более сложной, которую Мелани Кляйн назвала «депрессивной позицией», тревога сепарации - это страх потерять хороший интернализированный объект, страх уничтожения объекта враждебным отношением. и страх, что это произойдет в будущем. Тогда ребенок испытывает чувство подавления своих побуждений по отношению к матери и может жить в ужасе от разрушения ее. Отсюда, возможно, защитные механизмы подавления агрессивности, очень присутствующие в фобической организации. Они были бы основой невротических фобий с детства, и могли бы быть препятствием, если их не преодолеть достаточно рано: фобии сепарации, при засыпании ночью и нахождении наедине со своими мечтами, например, чтобы пойти в детский сад, который часто соответствуют страху, что мать почувствует себя брошенной. Действительно, клиника указывает на то, что многие тревоги по поводу сепарации, которые воспринимаются как страх одиночества и оставления, на самом деле бессознательно соответствуют страху, что мать или ее последующие суррогаты будут чувствовать себя брошенными.

Интроекция по Ференци, интроекция агрессивных импульсов: Именно Ференци придумал это понятие, которое затем использовалось в существенно разных значениях, особенно самим Фрейдом. Это часто путают с идентификацией. В определении понятия интроекции (1912) Ференци определяет этот механизм как позволяющий «распространить на внешний мир изначально аутоэротические интересы, включая объекты внешнего мира в Я». Затем он понимает, что «всякая объектная любовь - это расширение Я». И далее: «Такое включение объекта любви в себя: это то, что я назвал интроекцией». Мария Торок в статье «Болезнь горевания и фантазии изысканного трупа» (1968) анализирует это определение Ференци и интерпретирует его как интроекцию своих собственных побуждений субъектом. Мать и окружение тогда рассматриваются как посредники, которые позволяют субъекту распознавать свои собственные импульсы, использовать их, узнавать о них, называть их, затем принимать их и присваивать их. , Если этот процесс интроекции, который является постепенным расширением эго, не может иметь место, то это механизм инкорпорации, очень отличающийся, который настроен, в отчаянной попытке сохранить постоянную связь с объектом. Я же представляю себе интроекцию импульсов как процесс психического роста на протяжении всего развития, который позволяет человеку реализовать часть своего потенциала в своих различных отношениях и действиях, где другой является необходимым посредником.

Мария Торок касается эротических импульсов в своих разработках об интроекции. Кажется, мало что сказано о интроекции агрессивных импульсов. Тем не менее, эти агрессивные импульсы существуют в любом случае, и сначала направлены против так называемого «первичного» объекта, матери. Поэтому важно, чтобы мать позволяла ребенку усваивать эти агрессивные тенденции и способствовала их связи с эротическими импульсами. Мое видение состоит в том, чтобы связать эти агрессивные импульсы с тревогой сепарации. В детсадовском возрасте 3-х лет опыт оставления все еще мало дифференцирован между матерью и ребенком. Ни мать, ни ребенок, каждый из них, не может отличить, кто кого бросает, кто кем чувствует себя оставленным. Ребенок испытывает тревогу во время сепарации, которую он может преодолеть, если увидит, что мать ее превосходит. И, именно здесь вмешиваются необходимые и жизненно важные агрессивные импульсы. Агрессивные импульсы присутствуют с самого начала, и проблема для человека заключается в том, что он будет с этим делать, поскольку он обязан что-то с этим делать, и как окружение позволит ему использовать эти импульсы, то есть интроецировать их. Чтобы иметь возможность дифференцироваться, ребенок должен проявлять определенную форму агрессивности, которую он часто может чувствовать, как, своего рода, предательство тесного проживания по отношению к матери, и эта агрессивность нуждается в поддержке окружения: чтобы развиваться, ребенку необходимо принять на себя свои агрессивные импульсы.

Здесь идет речь об эгоистичных побуждениях, не только для самосохранении, но и для развития, которые позволяют, прежде всего, стать более самостоятельными по отношению к матери, чтобы позволить себе быть в порядке без ее присутствия, чтобы научиться защищать свое место в обществе, с товарищами, в учебном заведении, а затем и во взрослом обществе. Поэтому ребенку необходимо ощутить, что мать не будет чувствовать себя слишком покинутой, переживет свою автономность, и что она не будет слишком ревнивой, завистливой или не будет чувствовать себя лишенной своего драгоценного ребенка. В противном случае, если переживание оставления чувствуется, в тесной связи между матерью и ребенком, как предательство отношений, ребенок рискует подавить эти побуждения, которые я квалифицирую как эгоистичные. Например, он сделает себя очень несчастным в школе, не подружится ни с кем, поставит себя на задний план. Вечером он скажет родителям, что не хочет возвращаться, внимательно наблюдая за их реакцией. Другие, бессознательно, устроят так, чтобы их отвергли или подвергли жестокому обращению в школе, тем самым подтверждая, что только мать и семья хороши, а внешние условия угрожают. Они, по-прежнему, не смогут усваивать новый материал, чтобы не испытывать чувства отказа от своей матери из-за новой автономии, которую дает знание. Есть много расстройств, которые могут быть связаны с тревогой сепарации, и, возможно, все они связаны с ней в разных пропорциях.

Однако тот, кто работал с детьми, обязательно имеет опыт: эти импульсы, которые толкают ребенка к открытию себя и мира, к реализации своих возможностей, все более и более, независимо от окружения по мере его роста, эти тенденции, вместо того, чтобы называться, признаваться, поощряться, часто обвиняются, побеждаются неявно или явно родителями, поскольку они предполагают дифференциацию. Эта мать, которая показывает своему ребенку, когда идет в школу, фигуру, разбитую тревогой, молчаливую и в которой ребенок больше не узнает себя. Или, наоборот, та, которая контролирует все эмоции и действует так, как будто эмоции сепарации не существует, а затем передает свою собственную тревогу посредством проективной идентификации. Есть тысяча способов передать тревогу другим, и это находится в противоречии с очевидным дискурсом, который успокаивает. Эти ситуации приводят к более или менее серьезному и длительному прекращению интроекционных процессов у ребенка. Это те матери, которые неявно просят ребенка взять на себя ответственность за свои собственные тревоги, тревоги сепарации со своим детством, которые с тех пор не могут развиваться, и которую они вновь переживают через ребенка. Последний, неосознанно, очень хорошо понимает сообщение и часто не имеет выбора: он будет чувствовать тревогу и возьмет на себя ответственность за материнскую тревогу, чтобы его мать смогла удержаться. Таким образом, он будет подавлять и чувствовать вину за свои «эгоистичные» желания развития с терапевтической целью в отношении матери, отца или другой семейной фигуры. Его агрессивные тенденции будут выражаться пассивно, в форме замедления, душевных страданий и всевозможных внутренних препятствий, способствующих развитию формы мазохизма. Фобическое торможение, вероятно, попадет в эту категорию торможения. В некоторых случаях эти импульсы будут выражаться регрессивно, в отрыве от жизненных импульсов, в форме жестокости и насилия, как мы часто наблюдаем в детском саду, но также и в школе: например, кусание товарища, харкание, ругательство матом, которые поражают взрослых и исходят от детей от 3 до 4 лет.

Так что насчет этих "агрессивных" побуждений?

С элементарной и оригинальной точки зрения кажется, что каждый человек в своих объектных отношениях колеблется между тенденцией слияния и тенденцией к отклонению. Мы подумаем о понятии пиктограммы, согласно Пьере Аульнье, который теоретизирует это очень архаичное колебание между самообладанием и отвержением. Клинически важно спросить, как родители терпят и уважают необходимые движения отторжения у детей, что является условием для того, чтобы эти тенденции могли быть интроецированы. Например, чрезмерная защита, которую мы иногда наблюдаем, может привести к распространенным фантазиям об удушении или вторжении со стороны других, а также к фобическим проявлениям, таким как клаустрофобия (М. Кляйн).

Имре Германн (1943) подробно описал оппозицию, которую он предлагает между захватом или цеплянием, и тенденцией к отрешенности, к отделению. Для этого автора две тенденции связаны и образуют систему импульсов, которая проистекает из инстинкта. На основании многочисленных данных своих клинических, этологических, антропологических и мифологических исследований Германн показывает постоянную напряженность, существующую между этими двумя тенденциями или импульсами. Мы можем конфронтировать эти работы с работами Николь Белмонт, антрополога: она отмечает, что подавляющее большинство рассказов устного творчества начинаются с необходимого разрыва, разделения, которое создает недостаток, который остальная часть истории будет стремиться исправить или заполнить в процессе перехода. Традиционные сказки, которые не были созданы специально для детей, помимо всего прочего, ставят задачу постановки конфликта между захватом и отрешенностью с целью дать людям возможность неосознанно развивать свои тревоги сепарации, переходя от изумления или торможения к интроекции импульсов.

В другом, более лакановском аспекте, Ирэн Диамантис также устанавливает связь между фобией и тревогой сепарации. Она называет фобию "болезнью разлуки". «Фобия возвращает нас к состоянию слияния вне времени, и запрещает думать» (Diamantis, 2003). Автор обнаруживает, что индивид подверженный фобии испуган мнимой обратимостью ситуаций и мест: «Если все обратимо, что тогда гарантирует, что человек не вернутся назад, и что ничто не приобретено окончательно? (Там же, с. 145). «Анализ фобии сводится к генерации грамматики пространства, которая вводит расстояние и сепарацию […], то есть вводит разрыв между близостью матери и ее удалением, между рождением и смертью.» Она приводит случай с анализантом, которому нужно было «принять, что его мать умерла».

И действительно, кажется, что, поскольку мы можем говорить о символическом убийстве отца с точки зрения необходимости освобождения, мы склонны думать о символическом убийстве матери. Работы Натали Зальцман (1998, р. 109 и след.) также указывают, что тревога сепарации связана с неспособностью представить смерть другого. Индивид проживает свое присутствие, как необходимое для существования другого, и наоборот, как необходимость, испытываемая на плане потребности, как сокрушительный план желания. Потому что в корне тревоги сепарации лежит следующий конфликт: если я приму свое желание, другой не переживет его; если я его не приму, то я не переживу это. Отсюда и крайнее насилие, с помощью которого часто проявляется тревога по поводу сепарации: она не оставляет невредимыми людей, которым она передает, включая аналитика.

Кажется, что для преодоления тревоги сепарации (не для того, чтобы подавить или ликвидировать ее), необходимо уйти от нее путем принятия смертности другого и самого себя. Вы должны быть в состоянии перейти от «я не могу сделать это с ним, жить в его отсутствие» к «даже если другой умрет, мне все равно придется идти дальше». И здесь действительно речь идет об огромной ответственности, за то, что это насилие, которое субъект должен принять на себя, когда он к нему не подготовлен, не обучен, и которое необходимо отличать от садизма. В этом конфликте садизм может проявляться вторично, как попытка найти решение, чтобы отрицать невозможную сепарацию, но основной источник ситуации - выживание. Человек очень хорошо знает, что «тот, кто не продвигается вперед, отступает», что, если он позволяет себя застревать в статической, временной зависимости от развития и от самих законов времени (Valabrega, 2005), Хронос пожирает его и он умирает там. Тем не менее, это именно то, что называется отношениями, которые ознаменовывают себя в требовании абсолютной лояльности и взаимной неизменности. Поэтому ребенок должен, в какой-то момент, быть в состоянии сказать себе, что даже если он думает, что его мать чувствует себя брошенной из-за того, что он растет, даже если он воображает, что она рискует умереть, он должен продолжать свое индивидуальное путешествие и столкнуться с ее желаниями и возможностями. Именно это символическое убийство, которое мы иногда наблюдаем в клинике, свидетельствует о вине агрессивных порывов сепарации. Очевидно, это предполагает, что мать переживает агрессию ребенка, эти движения отторжения, и что она, на самом деле, в этот момент не умирает.

Естественно, чтобы существовало разделение, дифференциация, в раннем детстве должны были быть сплоченные отношения. Когда ребенок не испытал этого слияния, эту магию зеркальных отношений, которую он должен затем оплакивать постепенно, прежде чем передать его позже, особенно в его романтических отношениях - когда его не кормили материнскими либидинальными импульсами - тогда он находится в регистре, который был описан как «несовершенный», и еще не имеет доступа к этой разработке сепарации, о котором мы говорим.

Попытки экстраполяции

Можно обобщить эти размышления о тревоге сепарации как ряд пассажей, которые реактивируют этот тип тревоги, и которые индивид ощущает как инициаторов нового статуса и новой идентичности: обучение чтению, половая зрелость, первые романтические отношения, диплом бакалавра или университетский диплом, водительские права, поиск первой работы, рождение ребенка ... С приближением этих жизненных испытаний тревога сепарации интенсивно реактивируется. Достижение нового одновременно является и желанным, и страшным, и чувство одиночества перед ее лицом иногда становится непреодолимого испытания. Это беспокойство связано с двойным регистром: с идентичностью, с отделением от самого себя, когда субъект чувствует, что он не будет таким же после этого испытания; и страха быть разлученным со своими близкими, бессознательный страх предать их, не будучи для них тем, кем он был раньше. Есть бесчисленное множество примеров.

Если мы свяжем этот тип наблюдений с планом более крупных социальных групп, то, кажется, мы касаемся здесь вопросов, изучаемых антропологией: это испытания сепарацией, когда группы пытаются сопровождать пересечение беспокойство кодифицированными обрядами прохождения. Эта тревога может показаться непропорциональной ситуации, но это риск того, что человек тогда чувствует умственную, а иногда и физическую смерть. Давайте не будем забывать, что человеку, исключенному из группы, действительно угрожает спонтанная смерть (Леви-Стросс, 1958). Александр Дюма, в сборнике фантастических сказок «Тысяча и один призрак», рассказывает о случае такого типа: во времена революции, когда некоторым казалось необходимым осквернить гробницы королей Франции, сохранившиеся в Сен-Дени, один из рабочих, имел наглость ударить по мумии Генриха IV. Этот король, в отличие от своих преемников, до того времени пользовался большой популярностью. Никто больше не хотел говорить с кощунственным работником, его проигнорировали ... После трех дней бреда он умер без дальнейших объяснений. Также невозможно не думать, что некоторые депрессии или болезни возникли из-за чувства, что их изгнали из сообщества, в котором они существовали.

И так же на коллективном уровне, назначению козлов отпущения группой, очевидно, предшествует форма демонизации и, следовательно, (отрицательная) идеализация личности или отдельных лиц, обозначенных как причина всех зол, для которых приписывает злую силу: поддерживать и укреплять связи внутри сообщества, когда оно чувствует угрозу, путем переосмысления этого сообщества, если это необходимо, и проецирования угрожающих внутренних импульсов на «незнакомца». Затем группа намерена преодолеть страх, который она создала сама, с помощью очищающей противофобной позиции. Похоже, что это происходит из механизма, аналогичного механизму фобогенного отца, направленного на поддержание «всех хороших» отношений между людьми и их собственной группой. Согласно работе D. Anzieu (1999) и R. Kaлs, большая группа обычно воспринимается как архаичный материнский имаго. Назначение подгруппы, которая будет нести «плохое», направлено на воображаемую защиту этой архаичной матери, то есть общины или нации. Здесь речь идет о том, чтобы и спасти ее, и сделать ее менее угрожающей, сохранить ее в качестве обнадеживающей и раскаленной доброй матери. Вторая мировая война послужила мрачным примером. Такой подход пошел бы в направлении гипотезы Фрейда (1939), что христианский антисемитизм бессознательно подвергается нападкам со стороны отца христианства. Эта концепция объединяет фобогенную отцовскую фигуру, которую мы упомянули, и запрещает дифференцироваться от родины - матери.

1.3 Анализ комплекса «мертвой матери»

Когда в 1983 появилась книга о самовлюблённости в жизни, самовлюбленности в смерть, глава «Мертвая мать» особенно привлекла наше внимание, и мы часто размышляли о том или ином её аспекте. В первую очередь этот интерес был связан с тем, что комплекс «мертвой матери» взят из психоаналитической клиники, возникающий в аналитической ситуации как раскрытие некого трансфера. Более того, связь теории и аналитической теории, которая была продемонстрирована, активизировала нашу мыслительную деятельность.

Симптомы, которые привели к анализируемой теме, отражают неудачи в эмоциональной, любовной и профессиональной жизни. Невротические симптомы сразу же проявляются как второстепенные. Нарциссическая проблема находится на переднем плане, выражаясь, прежде всего, в чувстве бессилия: бессилия выйти из конфликтной ситуации, беспомощности в любви, неумении воспользоваться помощью, и в любом случае, глубокой неудовлетворенности результатом. В течение долгого времени анализ этих тем сопровождался рассмотрением классических конфликтов: Эдип, прегенитальные оральные и анальные связи, подавление инфантильной сексуальности и агрессивности.

Тем не менее, то, что есть в анализе, является депрессией переноса: аналитическая работа периодически заканчивается впечатляющим крахом. Вы ясно показываете нам проблему контрпереноса таких анализов.

«Я наконец понял» говорите вы, что я был глух к определенным речам моих исследователей, которые оставляли меня догадываться об их смысле. За бесконечными жалобами на злость моей матери, я прекрасно догадывался о защитном значении этих высказываний против сильно выраженной (женской) гомосексуальности. Но я продолжал спрашивать себя, почему ситуация усугубляется. Моя глухота заключалась в том, что за жалобами на действия моей матери, её поступки, скрывалась тень ее отсутствия».