Индивидуальное и групповое консультирование

Появление клиента. Очень много внимания уделяется огромному разнообразию проблем, симптомов и предпосылок, которые специалист или консультант обнаруживает в поведении клиентов. И слишком мало времени отводится многообразию установок индивида в отношении предполагаемой помощи и влиянию этих установок на весь терапевтический процесс. Давайте рассмотрим несколько таких вариантов установок клиента по отношению к оказываемой ему помощи.

Возьмем, к примеру, случай с мальчиком, которого привел в клинику судебный исполнитель. Мальчик был угрюм и необщителен. Он, очевидно, считал психолога помощником судьи и сопротивлялся любому дружескому обращению. Каждым своим жестом, каждой интонацией он пытался показать, что ему не нужна предлагаемая помощь и что он находится в клинике против своей воли. Возможно ли консультирование в таком случае? Другой пример: молодая девушка, которая сама пришла к консультанту в колледже явно в состоянии глубокого стресса, уверенная в том, что здесь она найдет помощь и что она должна поговорить с терапевтом немедленно. Налицо сильное желание получить помощь. Совершенно другая установка встречается у ребенка, которого привела в клинику его мать. Он может сопротивляться лечению, поскольку оказывает сопротивление матери. Он вполне может быть довольно безразличен к процедуре в целом. Он может бояться ее из-за сходства обстановки с врачебным кабинетом. Довольно редко такой ребенок действительно стремится к помощи. Он приходит потому, что этого хотят родители. Еще один пример клинического контакта, когда студента направляет на сеанс к консультанту декан факультета либо из-за неуспеваемости, либо по каким-то другим причинам. Такой студент вполне может нуждаться в помощи и может, до некоторой степени, это осознавать. Скорее он пассивно подчиняется консультанту, в целом желая помощи, но без всякого намека на проявление инициативы в этом процессе.

Таковы некоторые нюансы установок в отношении терапевтической и консультативной помощи. Консультант может ассоциироваться со всем, против чего восстает индивид, а может восприниматься как человек, способный ответить на все вопросы и решить все проблемы. Индивид желает пройти лечение и считает это достаточно простым делом, или он ведет себя подобно человеку, который позже признается, что, уже приняв решение обратиться за помощью, ходил взад и вперед перед дверью кабинета, прежде чем набрался наконец мужества войти.

Когда мы осознаем, что все многообразие установок пациентов в отношении помощи консультанта прямо пропорционально количеству существующих проблем, а также самому многообразию людских типов, то мы начинаем понимать истинную сложность ситуации. Индивид с глубоко скрытыми эмоциональными конфликтами, ожесточенный правонарушитель, подросток, вызывающий раздражение родителей, студент, мучающийся от неправильного профессионального выбора, работник, не любящий свою работу, -- все это составляющие общей картины, которую мы должны принимать во внимание. Мы должны также знать различия в способностях и свойствах людей, их устойчивость и неустойчивость, умственные дефекты, степень развития интеллекта. Имея в виду все эти основные переменные, а также уникальные индивидуальные ситуации, не поддающиеся классификации, мы можем задаться вопросом: можно ли выделить те принципы, зная которые консультант мог бы осуществлять свои выводы по конкретному случаю с большей ясностью?

Какой тип лечения рекомендуется? В идеальном случае консультант предпочел бы отложить решение вопроса о том, какой терапевтический подход использовать до того времени, пока он внимательно ознакомится с клиентом и его проблемами. В реальности это невозможно. Зачастую диагностирование на первой стадии преграждает путь успешному консультированию. Поэтому необходимо тщательно продумать лечение точно с того момента, когда клиент появляется в кабинете, или даже до его прихода, если имеется предварительная информация в виде истории болезни или отчета из школы. Консультант должен постоянно задавать себе разного рода вопросы, ответы на которые и послужат решающим фактором для выбора того или иного метода лечения. Мы рассмотрим некоторые из этих вопросов с тем, чтобы проанализировать их значение в процессе терапии.

Некоторые основные вопросы

Находится ли клиент в состоянии стресса? Одно из первых заключений, которое грамотный специалист должен сделать сразу, -- до какой степени клиент погружен в состояние напряжения или стресса. Консультант может помочь только тогда, когда имеет место состояние определенного психологического дистресса, возникающего из состояния некоего дисбаланса. Такие стрессы изначально и практически всецело могут иметь психический характер, и в их основании может лежать конфликт потребностей. Социально неприспособленный студент хочет стать более приспособленным и в то же время стремится защитить себя от чувства униженности и неполноценности, которые переживает в случае, когда пытается вступить в те или иные социальные отношения. Другого индивида могут разрывать на части сильные сексуальные желания, с одной стороны, и чувство вины -- с другой. Чаще всего стресс вызван, по крайней мере отчасти, требованиями окружающей среды, вступающими в конфликт с потребностями индивида. Брак, например, накладывает на молодого человека новое обязательство -- зрелую адаптацию, и это обязательство может переживаться как противоречащее его собственному желанию быть зависимым или его потребности видеть в сексе табу, или его потребности доминировать и подчинять. В других случаях требования внешней среды могут исходить от социальной группы. Хулиган из окрестной шайки может либо вообще не чувствовать никакого внутреннего конфликта по поводу своей деятельности, либо переживать его в незначительной степени, но стресс или напряжение появляются у него тогда, когда предъявляемые компанией стандарты вступают в противоречие с его собственными. Студент может вообще не переживать по поводу своей низкой успеваемости до тех пор, пока наказание со стороны руководства или преподавателей колледжа не вызовет в нем психологического стресса. Мы слишком долго -- в основном, благодаря классической фрейдистской традиции -- воспринимали конфликт как внутренний, психический феномен, не учитывая того, что в любом конфликте содержится весомая культуральная составляющая и что во многих случаях конфликт порождается определенным новым требованием культуры, которое вступает в противоречие с потребностью индивида.

Лечение средой может успешно использоваться даже при отсутствии такого напряжения. Например, шайку хулиганов можно -- за счет обеспечения лучшего лидерства и хороших рекреационных условий -- постепенно переориентировать с противозаконной деятельности на нормальную социальную активность, сделать это корректно, без острых конфликтов между их собственными нормами и нормами сообщества.

Это справедливо и в отношении консультирования и психотерапии. Они могут быть эффективны лишь в том случае, когда существует конфликт потребностей и требований, который порождает напряжение и нуждается в разрешении. По сути, наиболее точно это можно выразить следующим образом: прежде чем будет достигнут терапевтический эффект, напряжение, вызванное конфликтом, должно быть болезненнее для индивида, нежели стресс от попытки разрешить этот конфликт.

Это утверждение необходимо проверить, что может стать поводом для экспериментального исследования. Его мог бы подтвердить клинический опыт. К примеру, было интересно изучать процесс лечения в тех случаях, когда происходило временное освобождение от ситуации, порождающей конфликт. Шестнадцатилетняя девушка освоила асоциальное поведение, что в значительной мере было обусловлено потребностью в социальном признании и любви, а эта потребность, в свою очередь, изначально была вызвана отказом от нее собственной матери. Девушка была помещена в школу для трудных подростков, где психолог проводил с ней терапевтические сеансы. Энн достигла некоторого прогресса в ходе бесед, однако не могла полностью принять тот факт, что мать отказалась от нее. Она всегда находила оправдания тому факту, что мать не писала и не навещала ее. Она волновалась, поскольку считала, что, должно быть, с ее матерью произошел несчастный случай. Или же она боялась, что ее мать тяжело больна. “Если что-то случится с моей матерью, у меня больше никого не останется”. Консультант спросил ее: “Ты не чувствуешь, что есть еще кто-то, кто заботится о тебе?” Энн ответила: “Да, есть, но никто другой не любит меня так, как мама”. Она продолжает утверждаться в этой фантазии о любящей матери и лишь частично чувствует реальность своей отверженности и одиночества. Более чем вероятно, что если бы терапия началась в тот момент, когда она еще жила дома, то главный конфликт был бы прочувствован глубже и точнее, поскольку именно поведение матери постоянно возрождало и подкрепляло чувство депривации.

Другой пример, имеющий отношение к данному вопросу, -- случай с пятнадцатилетним мальчиком с неординарными умственными способностями, проблема которого состояла в навязчивом желании красть женское нижнее белье, что несколько раз приводило его к конфликту с законом. Преподаватель направил его к клиницисту. Мальчик находился в состоянии стресса, но в той же мере имело место амбивалентное отношение к получению помощи. В течение ряда встреч он вновь и вновь демонстрировал искреннее желание помощи и в то же самое время считал невозможным откровенно говорить о своих чувствах и ощущениях. Клиническое объяснение этой терапевтической неудачи состоит в том, что болезненность осознания собственных сексуальных чувств, выхода на поверхность глубоко вытесненных установок -- это гораздо большее потрясение и страдание, чем дистресс жизни с проблемой риска быть уличенным или арестованным. Его желание быть нормальным, избавиться от своего поведения недостаточно сильно, чтобы перевесить тягостную боль от встречи со своими “порочными” импульсами. Нельзя удержаться от размышлений по поводу того, что могло бы в данном случае изменить этот баланс в позитивную сторону. Вероятно, настоящий арест и страх заключения могли бы до такой степени усилить стрессовое состояние, что в результате он стал бы доступен для психотерапии. Необходимо дальнейшее изучение этой проблемы равновесия, в зависимости от которого консультирование в одном случае возможно, а в другом -- нет.

Приведем пример, в котором ситуация менее драматична, но можно ясно проследить изменение в соотношении противодействующих факторов. Этот случай записан на фонограмму.

Артур -- двадцатилетний студент колледжа, третьекурсник. Его направили к консультанту в соответствии с требованиями курса навыков обучения, о котором уже упоминалось ранее. На первой беседе он вскользь дает понять, что перед ним стоит серьезная проблема профессионального выбора, но акцентирует внимание на низком уровне собственной успеваемости. В одном месте беседы он обобщает то, чего хочет достигнуть в ходе сеансов: “Вот моя задача: во-первых, решить, чем я хочу заниматься, а во-вторых, повысить оценки -- это другая, совершенно конкретная задача”. На второй и на третьей беседах он продолжает целенаправленно обсуждать внешнюю проблему успеваемости, а на четвертой становится более откровенным и говорит, что боится более масштабной проблемы -- профессионального выбора. Проиллюстрируем это отрывком из фонограммы. Артур говорит о том, насколько важны установки -- если думаешь, что провалишься на экзамене, возненавидишь предмет, и наоборот. Вот продолжение беседы:

К. Иногда ты так думаешь о предмете, а иногда нет.

С. Да, это так. Иногда все как будто против тебя, а иногда все идет как по маслу, но мне нравились все предметы в этой четверти, поэтому все должно завершиться в мою пользу.

К. Видимо, поэтому тебе намного легче отложить те проблемы, которые появятся в конце четверти.

С Да, я думаю, что так. (Пауза и смех.) В конце четверти проблема будет сводится к тому, какие предметы выбрать на следующую четверть, и все такое.

К. Тем не менее ты не любишь думать об этом, да?

С. О боже, нет! (Смеется.) Мне не нравится об этом думать до тех пор, пока не придет время. Ну, я уже думал, когда у меня было свободное время, пытался определить, что выбрать в следующей четверти, и все такое, но, э-э, я не знаю, это как раз то, что хочется отложить на потом.

К. Ты хочешь отложить это, если сможешь?

С. Да, верно.

К. Это одна из вещей, которая...

С. Которую не следует делать, я знаю.

К. Нет, хорошо, ты думаешь, что окружающие не одобрят этого. Это одна из причин, почему у тебя двойственное чувство в отношении твоего визита сюда, потому что здесь всегда есть риск того, что тебе придется думать о том, что ты лучше отложил бы на потом.

С. Да, может быть, подозреваю, что так.

К. Ведь гораздо удобнее отложить их, не так ли?

С. Да, так. Но окружающие (пауза)... было бы лучше, если бы не приходилось их откладывать, это очевидно.

К. Но иногда требуется мужество, чтобы заставить себя подумать об этих проблемах заранее. (Очень длинная пауза.)

С. Что вы думаете о самом процессе учебы, э-э, какой, на ваш взгляд, лучший способ учиться на среднем уровне? Как вы думаете, нужно сделать конспект нового материала, а потом просматривать его и особенно те места, которые не знаешь, или... (Он продолжает в том же духе.)

Это стандартная ситуация, но несколько необычная в том, что клиент так откровенно заявляет о своей установке. Его в некоторой степени беспокоит проблема конфликтов, связанная с профессиональным выбором. Он даже чувствует, что момент давления приближается и рано или поздно он будет вынужден принять какое-то решение. Однако, пока конфликт не обострится под действием социальных факторов, он не может встретиться с ним в процессе консультирования. Когда консультант помогает ему ясно осознать, что он избегает этой проблемы, наступает длительная пауза, в течение которой студент, несомненно, принимает некое решение. Что это за решение, можно понять из его последующих слов, в которых он меняет тему, уходя от любых связанных с профессией вопросов, и оставшееся время полностью посвящает обсуждению деталей, касающихся успеваемости.

Некоторые отрывки из следующей беседы показывают, как, используя нажим и давление, можно снова вернуться к интересующему вопросу и хотя бы отчасти сделать клиента открытым для помощи консультанта. Студент начинает беседу с рассказа о каких-то весьма приятных результатах проверочных экзаменов.

К. Вы чувствуете, что все идет довольно хорошо.

С. М-м. Вчера утром я встретился с мисс Дж. в кабинете декана и получил свое расписание на следующую четверть, и она хочет, чтобы я занимался изобразительным искусством в следующей четверти, и еще она посчитала, что для меня будет полезна социология и литература -- тоже. Я не знал, что выбрать, и подумал, что стоит пойти и посоветоваться с ней. Она сказала, что в любое время я могу прийти и спросить ее, вот что она посоветовала.

Это утверждение на самом деле весьма красноречиво. Артур, видимо, полностью избегает конфликта. Он дает понять -- он делает лишь то, что ему говорят, и не принимает на себя ответственность за решение. Кроме того, он дает понять, что, если консультант не решит за него его проблемы, он сможет найти другого, который сделает это. Он продолжает описывать в подробностях предметы, которые хочет выбрать, упоминая о том, что еще не знает, выбрать ли математику.

С. Я знаю, что она могла бы помочь мне с физикой, но, поскольку у меня уже была математика в двух семестрах, мне кажется почему-то, что никакой пользы уже не будет.

К. Получается, что, довольно много размышляя о своих предметах, ты также пытаешься получить совет от других, да?

С. М-м, я не знаю, кажется, я сказал вам, что на прошлой неделе был в полном замешательстве по поводу того, что изучать в следующем семестре, но думаю, что это будет изобразительное искусство, так как преподаватель сказал, что я делаю большие успехи, и мне самому это нравится. Мне представляется, что этот предмет учит обращать внимание на детали, учит выражать себя, учит работать руками, и -- я знаю -- я думаю, это мне вообще во многом помогает.

К. Мне это интересно, потому что сейчас ты говоришь то, что думаешь о занятиях изобразительным искусством, и это кое-что значит для меня, учитывая то, что мисс Дж. и другие считают, что тебе это нужно. Да. это интересно и об этом стоит поразмышлять, но я все-таки думаю, что самое верное решение -- это твое личное решение.

С. Конечно. Я уверен, что хочу заниматься этим, поскольку -- ну, мне это нравится и на первом курсе у меня довольно неплохо получалось...

Здесь можно заметить, что клиент хотя и незначительно, но до некоторой степени принимает на себя ответственность за выбор. После дальнейшего краткого обсуждения всех “за” и “против” он рассказывает, что ему пришлось столкнуться с некоторыми внутренними противоречиями, вызываемыми сложившейся учебной ситуацией.

К. Интересно, на прошлой неделе ты чувствовал, что хотел бы отложить эти вопросы насколько возможно, а на этой неделе ты...

С. Ну, на этой неделе у меня вдохновение. (Смех.) Я думал... я увидел нескольких ребят с дневниками, это были новички, и я подумал...

К, Кого ты увидел?

С. Я увидел нескольких новичков с их дневниками...

К. А, да.

С. Я подумал о том, что они такие юные, и я спросил: “Эй, когда понадобятся эти дневники?” Они ответили: “Мы должны иметь их при себе в пятницу”, и я подумал: “Артур, ты должен поработать”. (Оба смеются.) Поэтому я тут же пошел к мисс Дж....

Он продолжает рассуждать, правильно ли выбрал курсы, демонстрируя оба полюса своего амбивалентного отношения к ситуации принятия решения.

Беседа продолжается:

К. Правильно ли я понял, что теперь твое расписание на следующий семестр составлено удачно?

С. М-м, да. Если будет возможность, я дома продумаю, как распределить время, исходя из расписания, чтобы у меня уже были представлены и предметы, и время занятий, и все такое, а потом вообще забуду об этом до начала следующего семестра. (Смеется.) Мне слегка полегчало...

К. Тебе не хочется думать о своем плане даже после того, как ты уже составил его?

С. Нет. Я просто хочу забыть об этом и начать думать о чем-нибудь другом. Испытываешь своего рода облегчение, когда заканчиваешь какое-то дело. Я там видел много ребят. У них были тетради, карандаши, они почесывали голову (смеется), должно быть, писали что-то, а потом будут над этим ломать головы (смех), о, боже!

К. Это большое дело -- решить, в каком направлении идти, решить, что делать. И все это серьезная работа, да?

С. Точно. (Пауза.) Я до сих пор не знаю, что делать дальше. Я имею в виду, какую профессию выбрать.

К. Ты об этом тоже немного думал, да?

С. Да, м-м, но я еще не знаю, какой путь выбрать.

К. Ты не хочешь поделиться со мной мыслями по этому поводу?

С. О, я не знаю... мой дядя всегда говорил, что я должен заняться музыкой, и он спорит со мной каждый раз, когда мы встречаемся. Он спрашивает меня, почему бы мне не стать музыкантом, и, ну... сперва у меня была на уме опто-метрия, и -- тогда я стал думать об оптометрии. И я поговорил с некоторыми ребятами, которые изучают остеопатию, и они сказали, что это отличная сфера деятельности, куда стоит пойти. И вот сейчас передо мной три основных предмета -- это музыка, остеопатия и оптометрия. Я имею в виду -- это то, над чем я думаю...

С этого момента Артур стал исследовать собственную проблему профессионального выбора и конструктивно работать над ней. Уже через несколько сеансов его действия обрели нужное направление, он определил для себя основную цель. Кроме того, он строил планы с учетом определенных альтернатив на тот случай, если не удастся осуществить первоначальную идею.

Несмотря на то, что отрывки из этих бесед иллюстрируют некоторые общие принципы консультирования, вопрос, который мы обсуждаем здесь, касается того, что эффективное консультирование в сфере профессионального выбора возможно только тогда, когда давление обстоятельств становится настолько сильным, что дискомфорт, вызванный обсуждением возникшей проблемы, сильнее дискомфорта от избегания этой проблемы. Хотя Артур уходит от прямого вопроса, перекладывая ответственность на мисс Дж., тем не менее конфликт усиливается настолько, что он решается обратиться за помощью к консультанту с тем, чтобы суметь самостоятельно принять решение по поводу своего профессионального выбора.

Эти примеры свидетельствуют о необходимости конкретизации одного из вопросов, которые консультант должен задать себе, приступая к работе с пациентом. Находится ли индивид в состоянии психического стресса или напряжения, под влиянием которых решение его проблем будет более вероятным? Достаточно ли высок этот психический дискомфорт, чтобы перевесить дистресс от раскрытия интимных установок и вытесненных чувств, участвующих в возникновении проблемы? Способен ли клиент справиться со своей ситуацией?

Иногда забывают, что результаты любого типа психотерапии зависят от следующего допущения. Если индивиду помогут переориентироваться, реорганизовать свои установки в новые паттерны, то он сможет более успешно адаптироваться к жизни и при этом с наименьшими потерями. Он может сам найти для себя нормальные, здоровые способы удовлетворения своих потребностей посредством социально одобряемого поведения. Одно нетрудно заметить: некоторые индивиды настолько подавлены неблагоприятными обстоятельствами или настолько слабы из-за личностной неадекватности, что никакое изменение установок не создаст нормальной основы для жизни. Например, малолетний правонарушитель живет в так называемой делинквентной среде, где поощряются противозаконные действия. Дома его отвергают, предпочитая ему младшего брата, в школе никак не учитывают его отставание в развитии, но постоянно заставляют осознавать свои неудачи. В этом случае никакое консультирование или психотерапия, видимо, не помогут. Сила деструктивных факторов такова, что простого изменения установок мальчика недостаточно, чтобы нормальные способы удовлетворения потребностей стали для него приемлемыми. Даже если бы он смог достичь высокой степени инсайта в своей ситуации, есть только несколько элементов в его жизни, которые он мог бы сам контролировать. В этом случае основным подходом, с точки зрения возможной эффективности, является лечение средой. Консультирование может играть лишь вспомогательную роль.

Или другой пример -- ситуация с матерью, от чрезмерной заботы которой страдает дочь. Эта женщина -- глубокий интроверт и невротик. У нее ряд серьезных физических дефектов, которые сделали ее инвалидом и сильно ограничили ее активность. По этим причинам у нее мало друзей, и реальная социальная жизнь почти невозможна. Ее мало радует общение с мужем, отчасти из-за плохого здоровья, отчасти из-за ее глубокой замкнутости. Единственный интерес в жизни -- это дочь. Даже это краткое описание не оставляет сомнений в том, что ее отношение к дочери неизбежно будет гиперопекающим. Этого же достаточно, чтобы показать, что любой психотерапевтический метод обречен на неудачу. Маловероятно, что эта женщина способна реально осмыслить и осознать свою роль, но даже если бы смогла, вполне очевидно, что она не может ничего изменить. Чтобы освободить от опеки свою дочь, позволить ей стать независимой, мать должна отказаться от своего единственного источника подлинного удовлетворения в жизни. Она, без сомнения, поймет, что не способна на это. Ситуация слишком осложнена неблагоприятными факторами, чтобы инсайт и осознание самой себя что-то могли изменить в данном случае.

Яркая иллюстрация психотерапевтической неудачи -- это экспериментальный психоанализ одиннадцати преступников, который проводили Хили и Александер в 1931--1932 гг. (Alexander Franz, Healy William. “Roots of Crime”. New York: Alfred A. Knopf, 1935, p. 305.) Несмотря на то, что правонарушители -- старшие подростки и юноши -- были специально отобраны для анализа, поскольку предполагалось, что психический конфликт играет важную роль в их поведении, практические результаты анализа оказались весьма неутешительными. В процессе анализа этими людьми был достигнут значительный инсаит, были вскрыты некоторые психологические источники преступления, но контроль над своим делинквентным поведением так и не был достигнут. Позднее, комментируя этот неудачный эксперимент, Хили признал, что без улучшения экономических и социальных условий инсаит, достигнутый в процессе психоанализа, не эффективен (Healy William. “Psychoanalysis of Older Offenders”, American journal of Orthopsychiatry, vol. 5 (January, 1935), pp. 27-28.). Опираясь на современные знания, можно утверждать, что подобные индивиды были неподходящими кандидатами для лечения, основывающегося только на психотерапии. Вес факторов, ведущих к дезадаптации, был слишком велик. Нестабильность, противозаконные группировки, дефицит рабочих мест, недостаток социально одобренных навыков -- все это вместе в ряде случаев значительно превышает эффект частичной переориентации индивида, которой ему удалось достичь.

Короче говоря, консультанту необходимо в самом начале своих встреч оценивать, насколько он способен в результате предпринятых действий изменить жизнь клиента, может ли в чем-то измениться его ситуация, возможны ли альтернативные решения.

В предыдущей книге автор уже указывал на то, что основные способности и свойства индивида можно уточнить посредством тщательной оценки определенных компонентных факторов, определяющих уровень приспособленности (Rogers Carl R. “The Clinical Treatment of the Problem Child”, chap. Ill, “The Component-Factor Method of Diagnosis”. Boston; Houghton Wifflin Company, 1939.). Оценке подлежат такие элементы, как консти-туциональная стабильность, наследственность, физические и психические свойства индивида. При оценке базовых свойств личности молодого человека важное значение имеют специфика социального опыта и эмоциональная обстановка в семье. Важны также экономические, культурные и образовательные факторы, как негативные, так и позитивные. Независимо от того, осуществляет ли консультант тщательную оценку возможностей клиента посредством факторного анализа или ситуация настолько ясна, что субъективного восприятия достаточно, следует учесть, что вынесение суждения -- очень важный момент. Если возможности индивида недостаточны, то консультирование как основной метод терапевтического воздействия, вероятно, окажется бесполезным.

Доказательством послужит исследование, которое проходило под контролем автора (Bennet С. С,, Rogers С. R. “Predicting the Outcomes of Treatment”, American journal of Orthopsychiatry, vol. 2 (April, 1941), pp. 210-221. Эта статья представляет основные результаты исследования, но данные, которые здесь приводятся, являются частью неопубликованного материала, полученного на основе того же исследования.). При проверке точности клинических прогнозов по двумстам случаям было обнаружено, что психотерапия, предположительно, должна применяться при лечении детей с высоким компонент-факторным показателем, а метод изменения среды -- тех, у кого показатели низкие. Для выборки из двухсот случаев был рассчитан средний показатель. Эта величина -- среднее значение различных оценок по основным показателям детского приспособления. Она примерно отражает возможности ребенка в плане адаптации. Для двухсот случаев эта цифра составила 1,88 по семибалльной шкале, где число 3,00 рассматривается в качестве среднего значения для генеральной совокупности. По сравнению со всей группой 29 детей, которым были рекомендованы интенсивные лечебные беседы, в среднем, по данному факторному анализу, имели показатель, равный 2,17, в то время как у группы, которой был назначен стационарный уход, средний показатель равнялся 1,64, а у детей, для которых наилучшим средством считалось стационарное лечение в интернате, он составил 1,62. Эти различия статистически значимы; в сопоставлении с первой группой критические отношения составляют 3,4 и 3,6 соответственно. Поскольку читатель может заинтересоваться более подробной информацией по каждому фактору, то мы включили эти данные в табл. 1.

Можно видеть, что у группы, которая была отобрана для психотерапии, показатели наследственных признаков и уровень умственных способностей определенно выше, чем у двух других групп. Этим детям больше повезло с точки зрения социально-экономического статуса и ближайшего окружения. Они имеют более благоприятный прошлый социальный опыт и некоторые преимущества в образовании. Явных различий в физических характеристиках этих двух групп не наблюдается. Дети, отобранные для прямой терапии, были из более благополучных семей, чем те, кто нуждался в стационарном уходе. Не было отмечено существенной разницы в самосознании, хотя этот показатель у группы прямой терапии выше, чем у стационарной группы.

Это исследование свидетельствует о том, что в реальной клинической практике группа, которой рекомендуется интенсивное консультирование, отличается более высокими показателями базовой способности к приспособлению, чем те группы, для которых было рекомендовано лечение посредством изменения факторов внешней среды (“средовой подход”). Можно сделать обратное утверждение и сказать, что психотерапия с меньшей вероятностью должна применяться в тех случаях, где имеет место высокий вес деструктивных факторов. Очевидно, что это исследование указывает на необходимость оценки способности клиента справиться со своей ситуацией. Эта оценка должна осуществляться прежде, чем будет сделан вывод о том, что данный пациент может получить ка кую-то реальную пользу от консультирования. Важность этой оценки не всегда очевидна, поскольку большинство студентов или рабочих, скажем, в силу специфики своего окружения изначально обладают некоторой способностью успешно справляться с ситуацией. Как таковое, подобное суждение может быть вынесено в разных случаях и с разной целью, но мы должны рассматривать его исключительно как необходимую оценку, дабы в случае встречи с глубоко неуравновешенным индивидом или человеком, находящимся во власти неблагоприятных обстоятельств, мы не ждали невозможного от консультирования.

Хочет ли клиент принять помощь? Еще один вопрос, который должен беспокоить консультанта, звучит следующим образом: “Хочет ли индивид получить помощь?” Вероятность успеха консультирования, при прочих равных условиях, значительно повышается, если клиент желает, чтобы ему помогли, и сознательно признает этот факт. Когда потребность в помощи достаточно сильна, клиент способен быстро вникать в значимый материал, и если консультант умеет внимательно слушать и не прерывает потока выражаемых клиентом чувств, то прогресс в лечении может быть достигнут очень быстро. Чтобы некоторым образом конкретизировать этот тезис, приведем пример, где налицо сильное желание клиента получить поддержку при полном осознании этого стремления самим индивидом.

Пол, студент колледжа, пришел к консультанту без предварительной договоренности. Он сказал, что в отчаянии, он чувствует, что находится в состоянии сильного напряжения, не может полноценно контактировать с окружающими, у него потеют руки и т. д. Сеанс был назначен на следующий день. Перед нами фрагмент записи его первой беседы с консультантом.

К. Итак, вчера я отослал тебя, прежде чем мы действительно начали разговор. Теперь у нас будет достаточно времени, чтобы все тщательно проговорить. Ты хочешь рассказать мне о том, что у тебя на уме?

С. Да, я уже говорил вам, что я чувствую -- ну -- сильнейшее напряжение по любому поводу -- ну, я волнуюсь по любому вопросу, гдее бы я ни был, я -- ну -- когда возникает какой-то вопрос, пусть даже незначительный, он ужасает, и, как я уже сказал вам, он становится невыносимым для меня, и я на самом деле должен что-то предпринять, потому что моя карьера иначе полетит к черту. Я не могу жить за счет своего отца.

К. Ты действительно чувствуешь, что это во многом отражается на твоей успеваемости в колледже?

С. Ужасно, о, ужасно. Я -- э, по некоторым предметам стал хуже заниматься, и этого бы никогда не произошло, я уверен, если бы я не был в таком состоянии, и я так подавлен, у меня нет больше сил. (Пауза.) Например, я не мог встать, я уже рассказывал вам, я не мог встать у доски и рассказать то, что я отлично знаю, а когда меня вызывают, я так напрягаюсь, что не могу спокойно думать, и -- ну -- все это, как-то, кажется, выходит за всякие рамки -- это напряжение.

К. Каким образом?

С. Я уже сказал, что я не мог даже пойти в ресторан без ощущения напряжения, что кажется весьма странным, но я -- м-м -- это проблема, с которой я как бы то ни было, но сталкиваюсь. (Пауза.)

К. Ты полагаешь, что дошел до той черты, когда необходимо уже что-то предпринимать?

С. Да, я должен, определенно. Это продолжается, я бы сказал -- я могу вспомнить, мне было двенадцать лет, в первый раз меня вызвали прочесть сочинение, которое я написал. Я был весьма горд тем, что написал, но, когда я встал перед классом, почему-то -- э-э -- мои руки начали дрожать, и мне пришлось сесть. Я был ужасно унижен, кроме всего прочего.

К. Ты чувствовал, что очень сильно унижен.

С. Очень.

К. Как ты это чувствовал?

С. Я считал себя каким-то ненормальным, так, будто кто угодно может это сделать, а я нет.

Несомненно, для процесса консультирования это в высшей степени удачное начало, когда индивид, как в данном отрывке, находится в состоянии стресса, жаждет помощи и способен обсуждать свои проблемы. Однако анализ различных терапевтических случаев, с учетом всего многообразия обстоятельств, убедительно свидетельствует о том, что психотерапия может иметь успех и при отсутствии осознанного желания получить помощь. Джим, маленький мальчик, о котором уже упоминалось в главе 2, получавший облегчение, атакуя глиняное изображение своего отца, очевидно, не осознавал своей потребности в поддержке и помощи и, возможно, не отдавал себе отчета в том, что ему помогают. Его ситуация, видимо, идентична тому, что происходило с восемнадцатилетней девушкой, которую привела в клинику мать, поскольку хотела держать под контролем планы дочери по поводу замужества. Эта девушка не чувствовала никакой необходимости в помощи, однако в ходе продолжающейся терапии она была способна весьма конструктивно воспринимать помощь. И в конечном итоге вполне независимо решила для себя, что ее предполагаемая свадьба была, в сущности, скорее угрозой в адрес родителей, нежели искренним стремлением к долгой совместной жизни. Также можно привести примеры работы с пациентами, которых кто-то, обладающий над ними властью, вынудил к прохождению консультирования и которые, несмотря на первоначальное сопротивление какой бы то ни было помощи, в конце концов принимали ее. Видимо, нам необходимо более тщательно проанализировать те ситуации, которые дают возможность человеку принять помощь консультанта.

Допуская то, что клиент переживает некоторый конфликт или стресс, мы, вероятно, должны оговорить еще два фактора, способствующих более конструктивному использованию консультативной ситуации. Во-первых, должна быть физическая возможность осуществления беседы. Подобное утверждение может показаться излишним, хотя на самом деле оно заслуживает некоторого размышления. Часто в ситуациях, когда клиента заставляют пройти консультирование (не сам консультант, разумеется), именно факт нахождения в этой ситуации служит отправной точкой терапевтического процесса. Так, часто ребенок, помещенный в лечебное учреждение или интернат, может успешно пройти терапию и достичь осмысления самого себя и своей проблемы, что не могло бы осуществиться, если бы ребенок находился в состоянии свободного выбора, касающегося того, нужны ли ему действительно подобные сеансы. (Консультирование в подобных ситуациях порождает множество вопросов, которые будут обсуждаться в следующей главе, в частности, опасность спутать роли авторитета и консультанта.)

Но одной физической возможности осуществления консультирования недостаточно. Клиент должен быть способен выражать тем или иным образом свои противоречивые стремления, породившие проблему. Он может делать это посредством игры или иного типа символизации, но психотерапия бессильна против порождающих проблему сил, не вовлеченных, в том или ином виде, в терапевтическое взаимодействие. Сможет или нет индивид выразить свои чувства -- это вопрос способности консультанта создать благоприятную терапевтическую атмосферу, равно как и способностей самого клиента. Но при решении вопроса целесообразности консультирования в каждом конкретном случае этот фактор необходимо принимать во внимание.

Первый сеанс с двенадцатилетней Салли выявил некоторые трудности и некоторые возможности, которые всегда имеют место, когда принуждают к консультированию. Мать Салли (с которой мы встретимся в следующей главе) привела дочь в клинику, поскольку она, несмотря на высокий уровень интеллекта, плохо училась в школе и плюс к этому являлась постоянным источником конфликтов дома, особенно между ней и ее сестрой. Салли яростно отвергала любые попытки своих родителей и других людей “достать” ее и жила в собственном мире. Она сопротивлялась и попыткам привести ее в клинику. Но эта установка оказалась преувеличенной, и через несколько месяцев все было подготовлено для начала сеансов. Салли начала работать с одним консультантом, а ее мать -- с другим. Далее предлагаем отчет консультанта о первой части первой лечебной беседы.

После того как мы расселись, я сказал: “Мне кажется, сегодня был сильный гололед, когда вы ехали сюда. Должно быть, очень скользко на дороге?” Никакого ответа. “Ты живешь в В., не так ли?” Бурчание, означающее “да”. Она сидела в кресле, скрестив ноги, рот довольно плотно сжат, и большую часть времени смотрела на меня, не избегая моего взгляда.

После очень короткой паузы я сказал: “Тебе, наверное, интересно, почему ты здесь, и, наверное, не очень-то хочется здесь находиться?” Никакого ответа.

После этого первого замечания я произнес еще несколько фраз по поводу того, что ничего не знаю о ней, ее семье, что, по-видимому, ее мама считает, что ей можно помочь стать счастливее и что она могла бы добиться больших успехов в том, к чему проявляет способности. Никакого ответа.

Я продолжал: “Я не знаю, отчего это происходит, но чаще всего, когда мы поговорим о своих проблемах с кем-то другим, то это помогает понять их и обрести хорошее самочувствие. И еще, я не вправе и не хочу указывать, что тебе следует делать или что ты должна думать или чувствовать”.

Салли пробурчала: “Что вы имеете в вицу?”

Я продолжал: “Ну, само собой разумеется, большинство людей, которые приходят сюда поговорить с нами, делают это добровольно -- когда они чувствуют, что им нужна чья-то помощь, потому что их что-то беспокоит. Ты можешь чувствовать себя несколько иначе, потому что это твоя мама решила, что было бы весьма кстати прийти сюда. Но, вполне возможно, что разговор с кем-то может помочь человеку прояснить свои мысли и улучшить свое отношение к другим и, может быть, к самому себе. Иногда мы испытываем сильный внутренний дискомфорт. Моя единственная цель -- выслушать все, о чем бы ты ни посчитала нужным сказать, и этим, возможно, помочь тебе стать в целом счастливее”.

Эти слова были высказаны мною не на едином дыхании, а сопровождались паузами, отделявшими одну мысль от другой. Кроме того, я старался выглядеть как можно дружелюбнее и не строго. Большую часть времени она сидела, уставившись на меня, покусывая золотое сердечко -- кулон, висевший у нее на шее, или теребя волосы.

После паузы я продолжил: “Ты считаешь, что довольно трудно говорить с человеком -- выражать словами то, что чувствуешь?” Никакого ответа. После очередной паузы я сказал: “В данный момент я ничего не знаю о самом главном -- о тебе, твоей семье. У тебя есть сестры?”

Салли ответила на этот и остальные подобные вопросы вполне вежливо, выдавая минимум информации. После непродолжительной беседы такого рода наступила следующая пауза.

(Продолжение записи.)

Затем я сказал: “Ты бы хотела поговорить о чем-то близком тебе -- о твоей семье, о школе или о чем-то еще?” -- “Что вы имеете в виду?” Мое следующее утверждение относилось к тому, каким образом можно сделать так, чтобы люди почувствовали себя лучше, просто поговорив с человеком, который не указывал бы им, что делать или что не следовало бы делать. И добавил: “Тебе немного трудно понять, как это может помочь”.

Ее ответом было: “Может быть, это помогло бы некоторым, но я не думаю...” Потом какое-то бурчание, выражающее, что ей это точно не поможет.

“Ты считаешь, это могло бы помочь кому-то, но, видимо, не принесет никакой пользы тебе”. Никакого ответа.

После паузы, когда мы оба просто молча сидели (возможно, 45-60 секунд), я сказал: “Вы, девочки, довольно хорошо ладите между собой дома? Как зовут твоих сестер?”

Наступил непродолжительный период вопросов и ответов. Салли, назвав по именам всех членов семьи, договорила до конца фразу по поводу семейных ссор -- первую полную фразу за эту беседу. После десятка вопросов и большей частью односложных ответов опять наступило молчание.

(Еще один отрывок из записи.)

После небольшой паузы я вновь сказал: “Как я уже говорил, иногда очень помогает беседа о тех или иных вещах -- но, кроме того, большинство людей приходят сюда, потому что хотят этого. Студенты приходят иногда потому, что не так хорошо учатся, как им хотелось бы. Но ты, возможно, пришла просто потому, что этого хотела твоя мама, а не потому что этого хотелось тебе”. Никакого ответа.

Я продолжал: “Если бы ты смогла сказать, что чувствуешь относительно своего визита сюда... может быть, это не должно интересовать кого бы то ни было -- ты можешь говорить все, что ты думаешь. Это нисколько не повлияет на мое отношение к тебе, поскольку моя единственная цель -- это помочь тебе”. Короткая пауза. “Как бы ты словами выразила свои чувства, связанные с приходом сюда?”

Салли ответила: “Я не хотела -- и не пришла бы”. Я кивнул, когда она сделала паузу, и сказал, что это абсолютно нормально, что этого можно было ожидать -- это же не было ее собственной идеей -- прийти сюда. Она добавила весьма любезным тоном: “Я действительно не хотела -- но я пришла”. -- “Но в то же время ты понимаешь, что это не твое решение”. Никакого ответа.

После некоторой паузы я спросил: “Есть что-нибудь, о чем ты часто думаешь: проблемы или еще что-нибудь -- о чем бы ты хотела поговорить?” -- “Ну, я только об одном довольно много думаю -- об оценках, которые получаю в школе”. Я кивнул и сказал: “Они иногда беспокоят тебя”. -- “Да, и я думаю о том, как бы это выглядело -- снова оказаться в младших классах”. -- “Тебе кажется, что это было бы не очень приятно?” Пауза. Тогда я задал ей еще один вопрос, потому что мне показалось, что я не совсем правильно понял ее: “Это уже случалось или только может произойти?” -- “О, может произойти, но я не думаю, что это случится. Я получаю оценки 4 и 3 и думаю, что перейду в следующий класс. Я переживаю только по поводу двоек. Но я не думаю, что получу такую оценку”.

С этого момента Салли стала свободнее, говорила о своих оценках, о нелюбви к школе, о личных планах на будущее -- стать домохозяйкой. Этот фрагмент замечательно иллюстрирует тот факт, что даже упорно сопротивляющийся индивид, оказавшийся в ситуации, с которой, по его мнению, ему предстоит бороться, постепенно может быть вовлечен в процесс принятия помощи. Видимо, не случайно, что поворотным пунктом этого искусно осуществленного контакта стал момент, когда Салли начала рассказывать о своем резко отрицательном отношении к приходу и вдруг обнаружила, что это чувство также принимается консультантом. Впоследствии ее враждебность снизилась, что позволило ей более эффективно использовать ситуацию. Можно также отметить, что на втором сеансе она опять проявила сильное сопротивление и несклонность к разговору в течение большей части сеанса, но, прибегнув к тому же способу, консультант постепенно вновь подвел ее к более конструктивному типу взаимодействия.

Пример с Салли свидетельствует о том, что, хотя осознанная потребность в помощи имеет большое значение, можно добиться успеха в консультировании даже при сильном сопротивлении помощи, если имеется возможность для проведения беседы и если клиент в той или иной степени способен выразить свои противоречия.

При работе с полностью независимым взрослым возможность контакта предполагает наличие действительного желания в помощи. Данное замечание подтверждается двумя исследованиями, которые были проведены при Смитовском колледже социальной работы ('Mills Harriet J. “The Prognostic Value of the First Interview”, Smith College Studies in Social Work, vol.8, no. I, September, 1937, pp. 1-33. Ritterkampf Louise. “The First Interview as a Guide to Treatment”, Smith College Studies in Social Woric, vol.8, №. I, September, 1937, pp. 34-84.). Анализ случаев, проводившийся в двух детских клиниках, показал, что, когда родители неохотно помещают детей в клинику, просто потому, что школа или судебные власти порекомендовали им сделать это, скорее всего прогресс в лечении будет невелик. Если же родители стремятся помочь своему ребенку или, более того, если они хотят, чтобы и ребенок и они сами прошли лечение, то лечение скорее всего будет успешным. Подобные родительские установки можно определить уже в ходе первой беседы.

Находится ли индивид под контролем семьи? Еще один момент, на который консультанту следует обратить внимание при планировании терапевтической работы, особенно с ребенком или подростком, -- это природа взаимоотношений клиента с семьей. Если ребенок эмоционально зависим от родителей, подчинен родительскому контролю и живет дома, терапия, направленная исключительно на ребенка, очень часто не приносит желаемого результата и может даже создать дополнительные трудности. Мы должны вновь напомнить, что одно из предположений относительно исхода терапевтического консультирования заключается в том, что индивид должен обладать способностью и возможностью предпринять некоторые шаги в направлении изменения своей ситуации, достигнув того или иного уровня инсайта. Подобное допущение не часто оправдано при работе с детьми. Эффективная психотерапия с ребенком обычно включает и работу с родителями, дабы взрослый и ребенок могли совместно осуществить те изменения, которые приведут к повышению уровня их приспособления. В противном случае терапия с ребенком может привести к утверждению его основной оппозиции по отношению к родителям и обострить проблему. Работа только с ребенком связана с риском того, что взрослый начнет ревновать ребенка к консультанту, что приводит к антагонизму, когда родитель обнаруживает, что терапевт установил близкие отношения с ребенком. Это случается даже тогда, когда разумом взрослый желает, чтобы его ребенок получил терапевтическую помощь.

Совсем другая картина возникает в том случае, когда зависимый индивид оказывается вне сферы родительской заботы и контроля. Каждый консультант колледжа сталкивается со студентами, зависимыми до такой же степени, что и обычный десятилетний ребенок. Это люди, которые никогда сами не выбирают себе одежду, никогда не чувствуют ответственность за свои действия и полностью полагаются на своих родителей. Такие студенты, покинув дом и попав в колледж, определенно открыты консультативной помощи. Конфликт между их желанием быть зависимыми и общественной нормой независимого существования, которую накладывает на них колледж, создает напряжение, которое необходимо снять.

Таким образом, мы можем сказать, что эффективность консультативной процедуры с детьми обычно требует, чтобы ребенок или подросток был эмоционально или территориально свободен от семейного контроля. Единственным исключением здесь являются те случаи -- они встречаются реже, чем можно было ожидать, -- когда проблема ребенка никак не связана с детско-родительскими отношениями. Так, мы можем оказывать терапевтическую и репетиторскую помощь детям, чья главная проблема -- трудности в чтении. Возможно, то же самое верно и в отношении подростка, стоящего перед профессиональным выбором. Но опять же в том случае, если он в значительной степени эмоционально зависим от семьи, консультирование скорее всего окажется безрезультатным.

Подходит ли клиент по возрасту, интеллекту и устойчивости? Хотя наши данные весьма ограничены, есть основание предположить, что консультирование более подходящая и эффективная процедура для людей определенной возрастной категории и определенного уровня развития умственных способностей. Мы приводили подтверждающие это положение данные, когда демонстрировали, что на практике при клиническом отборе пациентов для лечения посредством бесед существует тенденция к отбору людей с нормальными, по существу, умственными способностями. Видимо, в редких случаях индивиду с низким или пограничным уровнем назначают психотерапию.

Уже называвшиеся исследования Хили и Броннера дают поразительные результаты в этом отношении. Напомним, что их исследование было посвящено анализу результатов интенсивной терапии со специально отобранными для этого клиентами, всего около четырехсот случаев. Была выявлена очень сильная зависимость между интеллектом и результатами лечения. У 60 % детей с IQ от 70 до 79 картина дальнейшего движения была неблагоприятной; проблемы не разрешались или углублялись; среди тех, у которых IQ составил от 80 до 89, неудачный исход был в 23 % случаев; с IQ от 90 до 104 -- в 21 % случаев и в группе с наивысшим IQ (свыше 110) -- лишь 10 % неудачных случаев (Healy William Bronner A.F. “Treatment and What Happened Afterward”, p. 34.). Авторы поспешили отметить, что этот материал следует интерпретировать крайне осторожно и что неблагоприятные результаты могли быть вызваны побочными обстоятельствами, которые, как правило, сопутствуют низкому интеллекту, но не непосредственно низким умственным развитием. В любом случае полученные ими данные приводят к тому выводу, что следует с некоторой осторожностью принимать решение о применении метода консультирования в качестве оптимального лечения в том или ином случае.

Возраст является еще более неопределенным фактором. Видимо, ясно, что взрослому, зрелому индивиду труднее переориентироваться или изменить свою жизнь, чем молодому. Хронологический возраст -- весьма плохой показатель гибкости человека, и, возможно, все, что можно сказать по этому поводу, это следующее: необходимо тщательно рассматривать возможность лечения, если человеку больше пятидесяти. Низшая граница возраста также весьма неопределенна. Для детей в возрасте четырех лет психотерапия в ее игровой форме действительно эффективна. Консультирование же, которое ведется только на вербальном уровне, при работе с детьми младше десяти лет используется редко. Для детей от четырех до десяти-двенадцати лет имеет смысл порекомендовать игровые техники, так как вербальное выражение основных эмоций и переживаний в таком возрасте трудно дается ребенку.