Религиозный фактор и идеи мессианства в формировании американских национальных приоритетов и внешнеполитических доктрин в XVII – начале XX вв.

Пуританизм провозглашал теологическое равенство всех людей друг перед другом, и это в частности предопределило трансформацию в равенство политическое и торжество демократических начал в будущих США. Пуританские догматы провозглашали, что каждый человек независимо от церковных институтов способен к адекватному миросозерцанию и постижению Боге и Божественного промысла. а следовательно, устраняется «направляющая роль» церкви, как это реализовывалось в практике католицизма и королевской англиканской церкви. Вследствие этого к началу войны за Независимость в колониях новой Англии отсутствовала какая-либо явная форма неравенства или социального дисбаланса. Исключение составляло вычленение в обществе «святых» и «несвятых», однако социальная мобильность по данному критерию обеспечивалась вполне очевидным «социальным лифтом»: любой протестант посредством соответствующей «праведной» жизни мог попасть в общество «Избранных праведников». Разумеется, в духе времени существовало исключение по этнокультурному признаку - ряд этнических групп, в частности африканцы и индейцы, таких возможностей социальной включенности и интегрирования в равный социум не имели.

Начиная анализ смысла «американской идеи», следует прежде всего обратиться к истокам американской ментальности. Идея избранности, безусловно, является одной из основных, формирующих ментальность современных американцев. Как правило, ее объясняют экономическими причинами и связывают с тем материальным триумфом, который происходил и происходит в США на всего протяжении ХХ и в начале ХХ1 века. Однако корни ее значительно глубже и никак не связаны с экономикой, они лежат в принципиально иной сфере - в сфере религии. В дальнейшем эта идея трансформировалась и приобрела конкретную программную форму, постепенно приобретая то состояние и содержание, которое известно сегодня под названием «американской идеи».

Американская общность в том виде, в котором она существует теперь, создавалась в основном людьми, гонимыми на своей родине - Англии за свои религиозные взгляды и в стремлении свободно исповедовать протестантскую веру. Именно эти гонения привели их к решению переселиться в Новый Свет. Глубоко верующие люди составляли большую часть переселенцев. Они и их дети создавали на новом континенте основы литературы, религии, философии и богословия будущих Соединенных штатов Америки. Линию экономического развития заложили и развивали люди, именуемые «чужаками», устремившиеся на новые земли в целях получения материальной выгоды. О двух категориях переселенцев пишет, в частности, один из крупнейших авторов XVII в. Уильям Брэдфорд в своем сочинении «История поселения в Плимуте».

Американские протестанты, именуемые пуританами, имели четко разработанную концепцию, в которой ключевой идеей было сопоставление собственной истории и истории «детей Израилевых». Сравнение с «Богом избранным народом» и сформировало идею избранности американцев. С. Беркович в работе «Пуританские истоки личности американца» приводит красноречивую цитату из проповеди священника Сэмюэля Уэйкмана, жившего в Новой Англии в XVII в.: «Иерусалим был, Новая Англия есть, они были, вы есть божьи дети… употребляйте название «Новая Англия» вместо названия «Иерусалим», и вы увидите смысл вашего дела».

Одним из самых популярных образов в произведениях американской литературы этого периода является образ Моисея, который предводительствовал в 38-летнем переходе евреев по пустыне из египетского плена на родину. Свое переселение в Новый Свет пуритане воспринимали как освобождение и ассоциировали с великим переходом «сынов Израилевых» через Синайскую пустыню.

Миф о собственной «богоизбранности» и особой исторической «миссии» рождался у различных народов чаще всего в периоды национального унижения как своеобразная психологическая компенсация.

Поэтому можно предположить, что в США рождение «богоизбранной американской идеи» возникла как реакция на все те унижения, которым первые переселенцы подвергались на родине, на утрату национальной традиции, ее разрыв.

В XVIII в. идея избранности теряет религиозный ореол и все более отчетливо приобретает более прагматичный характер. Такой она предстает в знаменитой «Автобиографии» Бенджамина Франклина, стоящего у истоков многих сфер деятельности в американском обществе. У Франклина эта идея самым явным образом сопрягается с образом человека-работника, личности, создавшей саму себя. По-своему эта идея звучит и непосредственно реализуется в Декларации независимости, написанной Томасом Джефферсоном.

Вследствие этого проистекал и другой фактор - принцип конгрегационализма как формы реализации церковной структуры. Принципу строгой иерархичности Римско-католической церкви был поставлен известный демократизм организации и администрирования в управлении религиозными протестантскими общинами Нового Света. Все церковные структуры и организации протестантского толка признавались равнозначными в социальном контексте, и каждой из них предоставлялось право неограниченно вести свою миссионерскую практику. При этом в значительной мере были попраны старый политико-коммуникативные связи, присущие британскому обществу. В частности, в известной мере произошел процесс десакрализации персоны британского монарха. Реализовывался принцип гражданского общества - каждый мог осуществлять в религиозной общине роль пастора и старейшины (церковная и гражданская власть), весь вопрос лишь заключался в том, насколько успешно он мог это делать. Кроме того, свою роль сыграла и постулируемая политико-теологическая концепция «ковенанта», согласно которой отношения между Богом и людским обществом трактовались очень специфично. Согласно этой теории, после изгнания людей из Эдемского сада возникла насущная потребность в самоорганизации людского социума из-за ставшей множится греховности. Государство, по мнению пуритан, выступило таким механизмом «укрощения» греховных помыслов и устремлений людей. Вследствие этого, как полагали приверженцы протестантизма, неизбежно слияние церковных и гражданско-административных институтов и укрепление теологического политического режима в контексте обуздания греховности.

Все вышеперечисленное предопределило особые условия, с которыми США вступили в войну за Независимость. Это сформировало особый ментальный образ американского государства: «Америка не имеет длиной истории подобно европейским странам, пережившим многочисленные революции и войны. Общество, возникшее на новом месте, не обладающее традиционными институтами политической, социальной, духовной и экономической жизни, фактически не знакомое с феодализмом, заполняет вакуум, активизируя духовные потенции посредством религии. Таким образом, пуританизм закрепляет в умах людей следующие ценности: равенство, социальный успех, богоизбранность американских поселенцев, прогрессивное отношение к будущему, что, в свою очередь, ведет к росту буржуазных отношений и, соответственно, к революционному настроению в обществе. Ряд элементов, заложенных протестантизмом, был впоследствии трансформирован в Просвещение. Религия давала революционные ответы на вопросы, освящала революционные принципы. Доказательством этому может служить пункт Декларации независимости: «Мы считаем самоочевидными истинами то, что все люди созданы равными, что они наделены их создателем определенными неотчуждаемыми правами и среди них -- правом на жизнь, на свободу и на достижение счастья». Вместе с тем происходило неприятие много ранее привычного для типичного британского социума, и ставшее тем чуждым совершенно новой этничности американского континента.

Особое место в этом вопросе занимало значение Библии как совокупного источника морально-этических, социально-политических и правовых норм. В частности, Дж. Элиот активно выступал за идею «идеального государства», которое выстраивало бы свою правовую систему на основе учета библейских норм, ветхозаветных доктринальных матриц и пр. Вместе с тем можно заявить об оформлении абсолютно необычного для эпохи Нового времени типа индивидуальности - американского гражданина, целеустремленного, рационалистичного, с прагматичным видением социальной обстановки и общественно-экономических приоритетов. Это отразилось и на возникновении достаточно ярких персоналий в среде протестантских проповедников, которые своим творчеством и деятельностью создали мощные предпосылки для развития идей американской революции. В итоге это легло в фундамент конфессионально-идеологического обоснования войны за Независимость и дистанцирования от метрополии:

«Идея богоизбранности американцев, «Града на холме», нашла новую поддержку среди американцев во время войны с Францией. Протестантское духовенство, санкционировавшее войну против католической Франции, закрепляло идею предназначения Америки, которой было суждено стать центром божьего царства на земле. Любой локальный успех трактовался проповедниками как подтверждение исторической судьбы Америки. Мысль о том, что богоизбранный народ не может находиться под властью английских властей, не могла не укорениться в сознании американцев в преддверии войны с Англией. Великое пробуждение открывало новый эмоциональный фон, свело на нет роль прежних церковных институтов и способствовало к росту популярности методизма и баптизма, оно ознаменовало расшатывание традиционных систем, что и способствовало в итоге к революции». В данном ключе значение библейских аллюзий особо остро воспроизводило акцентуацию на проблемах противостояния с метрополией как своего рода «Левиафаном» косной ложной веры. Особое значение такие мотивы получили в период так называемого «Великого пробуждения» - периода 20- 50-х гг. XVIII столетия, время, когда окончательно оформилась концепция готовности всех пуритан взять оружие для защиты своей земли. Таким образом, все вышеперечисленные аспекты легли в основу предпосылок войны за Независимость США, равно как и последующего противостоянии их с бывшей метрополией в XIX столетии.

§ 2. Мессианские концепции в рамках формировании американских концепций «закрытости» и «мягкой силы»

В контексте изучения мессианских теорий США особого внимания заслуживает так называемая «Доктрина Монро». В контексте В геополитической перспективе доктрина Монро превратилась в инструмент завоевания пространства и превращение этого пространства в американскую континентальную империю. В 1823 году, в послании к Конгрессу, президент США Монро провозгласил доктрину Монро, наиболее емко отразившую смысл «избранности» американского народа или «американскую идею», ставшей впоследствии идеологической установкой Соединенных Штатов на протяжении Х1Х - ХХ вв., и плавно перешедшей в ХХ1 век. В геополитической перспективе доктрина Монро превратилась в инструмент завоевания пространства и превращение этого пространства в американскую континентальную империю. Американский политолог К. Колеман замечает, что «политический миф доктрины Монро создавался параллельно с становлением Американской империи...Гегемония, также как и империя, требуют создания легитимирующей мифологии...В процессе завоевания новых имперских пространств мифология утверждаeт: «мы господствуем над тобою поскольку наше господство служит твоим интересам»...В контексте утверждения гегемониального порядка , мифология должна создать веру, что существующие отношения господства и подчинения - естественны и основаны на взаимной выгоде обоих сторон, а те которые в этом сомневаются или совершенно невежествены, или же преступники и грешники». « Мне известны только две вещи о доктрине Монро: во-первых, никто в Америке среди политиков, с которыми я встречался, не знает, что это такое, а во-вторых, каждый американец, которого я встречал, никогда не согласится, что бы кто-то эту доктрину позволил себе оспаривать...Я прихожу к заключению, что доктрина Монро - не доктрина, а догма, причем не одна догма а две: догма о непогрешимости американского президента и догма невинного зачатия американской внешней политики.».

Принципы организации Большого американского пространства выражены в различных дополнениях к доктрине Монро, начиная с прибавки Олни, создания Панамы и кончая прибавками Платта и Теодора Рузвельта. Это был период, о котором У.А. Уайт писал, что «Когда испанцы сдались на Кубе и позволили нам захватить Пуэрто-Рико и Филиппины, Америка на этом перекрестке свернула на дорогу, ведущая к мировому господству. На земном шаре был посеян американский империализм. Мы были осуждены на новый образ жизни».

Известный американский историк Вальтер Лафебер подчеркивает, что в период от 1895 до 1905 года завершилось юридическое формирование основной доктрины американской гегемонии и организации американского Большого пространства. «Доктрина Монро превратилась в доктрину Рузвельта, которая далеко не являлась лишь очередной прибавкой к доктрине Монро. И с тех пор доктрина Рузвельта превратилась в фундамент политики силы США во всем мире, хотя для целей пропаганды и мистификации истории США по-прежнему ссылаются на доктрину Монро».

Развитие доктрины Монро связано с все увеличивающейся сферой влияния и господства США и территориальной юрисдикции, - сначала на американском континенте, а затем и за его пределами.

Известный американский политический деятель и профессор Гарвардского университета Наум Чомски охарактеризовал доктрину Монро как односторонне провозглашенная США «свободы грабить и эксплуатировать страны Западного полушария».

Очевидно, что притязания сверхдержавы западным полушарием не ограничились, кроме того, доктрина Монро распространилась не только собственно на территории. Так, доктрина «морской силы» была, в основных чертах, изложена А.Мэхэном в его книге «Влияние морской мощи на историю в 1660-1783 годах», впервые изданной в Бостоне в 1890 г. Исторический материал, касающийся действий британских и французских флотов в давно прошедшие времена, понадобился Мэхэну как база для империалистических теорий, направленных в будущее. Мэхэн пытался обосновать тезис, будто «морская мощь», то есть способность империалистической державы вести наступательную, агрессивную войну на море, является определяющим национальные судьбы фактором. «Морская сила», утверждал Мэхэн, необходима Соединенным Штатам для того, чтобы цивилизовать окружающий мир».

Цель теории и доктрины «морской силы» заключалась в том, чтобы обосновать необходимость для США политики усиленных военно-морских вооружений, захвата военно-морских баз и колоний, расширения радиуса наступательных действий военно-морских сил США. В связи с тем Мэхэн проповедовал, что «морская мощь» явится для США инструментом политики, служащей увеличению силы и престижа нации.

В 90-тых годах XIX века «отец» американской геополитики Фредерик Тэрнер выступил с теорией «подвижных границ», воплотившейся в политику «открытых дверей» во внешней политике США на протяжении всего двадцатого столетия.

Тэрнер стремился обосновать необходимость вечной экспансии и агрессии США. Он провозглашает наступление мифического «века Тихого океана», судьба которого якобы тесно связана с США в силу географических и иных причин. Тэрнер считал, что у США нет установленных границ - границы подвижны. Внешнеполитическая экспансия была для Тэрнера основным условием развития США. Историческая миссия США, «предопределенная судьба» этой страны, это постоянно расширение своих границ, пока весь мир не будет миром Америки. «Основным фактом исторической жизни США являлась экспансия...Императивы динамики внешней политики: прорытие Панамского канала соединяющий Атлантический и Тихий океаны, становление «морской мощи» США, распространение американского влияния на окружающие острова и близлежащие страны, свидетельство того, что экспансионизм будет продолжаться.»

Горячо подержал идеи Тэрнера Вудро Вильсон, который писал: «Американский континент уже завоеван Соединенным Штатами и служит целям нашей цивилизации. США должны теперь обратить свой взор на новые границы».

Тэрнер писал и о необходимости воспитать таких людей, которые могли бы объединить всех американцев вокруг империалистических «идеалов» экспансионизма, поклонения сильным личностям и насилия. Быть американским идеалистом означало для Тэрнера верить в богоизбранность американского глобального экспансионизма и содействовать установлению американского мирового господства.

Брукс Адамс, устанавливая взаимосвязь между военной и экономической экспансией США в мире, отмечал, что экономический империализм - суть военные действия, а политика «открытых дверей» по существу война иными средствами. «Война - экстремальная кульминация экономического соперничества между странами. Это означает, что международное экономическое соперничество, осуществляемое с целью завоевания новых рынков, должно неизбежно окончиться войной. Вся предыдущая история является подтверждением этого неоспоримого факта. Вот почему основные цели политики Соединенных Штатов - навязать борьбу за выживание огромной интенсивности Европе...Политика «открытых дверей» должна вестись безмилостно и беспощадно...Стержень грядущей стратегии США - абсолютная односторонность в завоеванию рынков Европы». Немецкий геополитик Отто Мауль охарактеризировал консеквенции проведения политики «открытых дверей» следующим способом: «полное экономическое проникновение имеет тот же эффект, что и территориальная оккупация».

В данном ключе следует заметить, интересы американской политической элиты явно сталкивались и входили в противоречие с британской политической элитой, в особенности в вопросах раздела испано- португальского колониального наследия. Поэтому для лучшего понимания проблемы необходимо охарактеризовать концептуальное восприятие мессианских концепций британской интеллектуальной элиты.

Что касается британской политической элиты, концептуальное восприятие ими термина «империи» довольно часто было однозначным. Так, известнейший предприниматель и практик британской экспансионистской политики Джон Сесиль Родс о своем понимании этой проблемы отзывался следующим образом: «Империя, я всегда говорил это, есть вопрос желудка.

Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами»; тем самым для него это не просто наиболее успешная форма организации государства, а суровая необходимость для выживания англосаксонской расы в условиях противостояния цивилизаций. Но взгляды общественных деятелей вроде Дж. Родса являлись производными сформировавшейся имперской идеологией, следует же обратить внимание на воззрения тех, кто стоял у истоков ее научного синтеза.

Следует сказать, что, в отличие от «практика» британского империализма, историки-викторианцы далеко не всегда прибегали к подобным прямолинейным определениям имперской системы. Ч. Дилк, со страниц сочинения которого «Великая Британия» практически не сходит данный термин (empire), тем не менее не останавливается на точной его формулировке, прибегая к его качественной характеристике посредством эпитетов и наречий, как то: престиж (prestige), мощь (power), сильнейший (stronger), что, на первый взгляд, указывает на довольно однозначное отношение ученого к содержанию понятия.Дж. Сили воспринимает империю как следствие органического процесса расселения британцев, и, более того, как потребность гармоничного развития англосаксонской расы. С другой стороны, публицист либерального толка Дж. Морли, рассуждая об особенностях государственного устройства Британии, заявил по поводу термина «империя»: «Я не люблю этого слова. Я хотел бы видеть федерацию независимых колоний, центром которой является Англия. Если вы думаете, что это империя - пусть будет так. Поэт и публицист Блант, отмечая свое отношению к территориальному расширению Британии, именовал империю как форму государственности «величайшим средоточием зла для слабых рас в мире». Другой литературный деятель, А. Конан-Дойл в своей работе по истории англо-бурского конфликта подводит иную основу под данное определение - систему внутриимперских связей, задаваясь вопросом, представляет ли империя в качестве многонационального государственного образования «органическое целое, способное испытывать единый порыв и объединяться в решительный момент как несколько государств содружества». Так или иначе, но при всем разнообразии мнении интеллектуальной элиты проступают контуры понятия империи как некой грандиозной структуры, стоящего перед вызовами мировой истории, и стремящееся их преодолеть, достигая пика своего могущества. Так постепенно устанавливалась идейная доминанта имперского мессианства.

Останавливаясь более подробно на трактовке положения термина «империя», в частности, в творчестве Дж. Сили, необходимо заметить, что он уделил этой проблеме в своем курсе целую лекцию, получившую аналогичное название. Ученый доказывает, что любой сознательный патриот не должен чураться внешней деспотичности и воинственности этого термина, потому что его содержание следует толковать условно с классическими представлениями об имперстве. Он рассуждает метафорически, указывая что долгое время империя являлась следствием отражение национального духа англичан, их невольному стремлению к освоению всего мира. Однако современная ему мировая ситуация, пишет Сили, требует более осмысленного отношения британцев к судьбе имеющихся колонизируемых территорий.

Еще одним немаловажным понятием, находившим отражение в концептуальной основе британских историков, было понятие «владений» (possession), под которым подразумевались все присоединенные или зависимые территории вне Британских островов. Рассуждая в своей работе об истоках идеологического обоснования имперской экспансии, британский исследователь Д. Эрмитейдж приходит к закономерному выводу, что «имперская истории [Британии] представлена историей ее экстерриториальных [колониальных] владений». На протяжении долгого времени существовала острая полемика по вопросу степени необходимости заморских территории для обеспечения стабильного развития британского государства. В отношении эпохи «нового империализма» исследователь Е.Г. Ковалева указывает, что, «обладание заморскими колониями стало неотъемлемым атрибутом державного статуса страны в мире в это время». Во многом это утверждение является оправданным, но, тем не менее, ученые викторианской эпохи придерживались не всегда однозначной позиции. Так, Дж. Сили полагал, что наличие колониальных земель в составе Британии обоснованно и востребовано насущными целями цивилизационного развития, однако между тем призывает изменить отношение рядовых англичан к приобретенным территориям как собственно к владению и воспринимать как неотъемлемую часть целого государства (однако историк при этом допускает наличие некоей «иерархии» в ранжировании этих территорий).Дж. Фруд более узко подходит к определению термина, указывая, что собственно «владение» (possession) представляет собой «территорию, заселенную нашими [британцами] людьми, и контролирующими остальное местное население»; в основном, подразумевались территории, где англичане составляли меньшинство от аборигенного населения. Дилк в своих воззрениях собственно владением склонен был рассматривать скорее переселенческие колонии Канаду и Австралию, однако само восприятие possession в его теоретических изысканиях было несколько иным - это скорее территория равных британцам сограждан, неотъемлемая от метрополии по причине родства политического и социального устройства, культурных особенностей. Соответственно, по этой причине ряд других территорий (за исключением, разумеется Индии, находившейся на особом положении) - рассматриваются в ином качестве. И Дилк, и Фруд при рассмотрении территорий Южно-Африканского Союза, колонизируемого Египта, ряда других областей Африки скорее склонны опираться на термин «dependence» - зависимые территории с ограниченным числом английских колонизаторов, преимущественно служащих и представителей военного контингента, а не переселенцев (settles). Термин «зависимые территории» был, тем не менее, в английской юридической колониальной практике достаточно широк и мог распространяться на любой из регионов колониальных земель Британской империи.

Не лишним будет упомянуть, что на государственном уровне научный подход к решению колониального вопроса был поставлен на довольно высоком уровне. Активную исследовательскую деятельность проводило созданное в 1868 г. Колониальное общество (преобразованное затем в Королевский колониальный институт), научные изыскания в области военного искусства и формирования имперской оборонной стратегии проводили Колониальный комитет обороны (Colonial Defence Committee), сформированный в 1878 г. и Королевская комиссия по колониальной защите по председательством лорда Карнарвона (Carnarvon Commission), действовавшая с 1879 по 1882 гг. В общественности также активно преподносились идеи о преобладании политики колониальной экспансии; так, в 1870 г. общественный деятель Джон Рескин заметил, что Великобритания «должна найти колонии или погибнуть». Одним из методов наглядной демонстрации значимости заморских территорий для мощи английской экономики выступали так называемые «имперские выставки» (imperial exposition), первая из которых датируется 1851 г., при этом акцент на сугубо колониальную проблематику был сконцентрирован при проведении экспозиции 1886 г., официально поддержанной британским правительством. Как писал И.Д. Парфенов, «наряду со стремлением привлечь внимание бизнесменов они [выставки] были призваны воспитать чувство гордости огромной империей». Использовались элементы наглядной демонстрации колониальной экзотики, как, например, «кафрская хижина» в условиях «дикой Южной Африки» (Имперская выставка 1899 г.) и специально вывезенные из Сомали «окультуренные туземцы» (Бредфорская выставка 1904 г.). Параллельно мотив колоний как места свершения важнейших событий неотъемлемо присутствовал в работах выдающихся писателей викторианской эпохи - от Р. Стивенсона и У. Теккерея до «певцов» британского империализма Р. Киплинга, А. Конан-Дойла, Р. Хаггарда; формируется даже так называемый тип «колониального романа», поскольку «именно колониальная литература создала самую объемную систему оппозиций «свой - чужой», «белый - черный, цветной». Все вышеперечисленные факторы свидетельствовали о значимости стоявших перед викторианскими учеными задач позиционирования «заморских территорий» в системе имперских ценностей.

Теоретические изыскания в данной области в корпусе трудов викторианских историков неотъемлемы от вопросов существования и функционирования имперской системы. De jure статус колоний был закреплен в «Акте о действительности колониальных законов» от 29 июня 1865 г.: «Термин «колония» будет охватывать все зарубежные владения ее величества, за исключением островов Канала, острова Мэн и тех территорий, которыми ее величество будет владеть в то или иное время на основании или в силу какого-либо акта парламента о правительственном строе Индии». Что касается более ранних попыток научного определения, то изданная в 1797 г. «Британская энциклопедия» определяет колонии как «общество людей, переселенное в отдаленную провинцию с целью ее заселения и возделывания земли», в целом соответствуя восприятию этого понятия еще античными мыслителями.

При характеристике тех или иных заграничных владений Великобритании учитывалась специфичность географического положения, этноконфессиональной структуры, однако далеко не всегда эти факторы рассматривались с объективных позиций.

Еще одним немаловажным термином в риторике британских историков викторианской эпохи является «федерация» (Federation). Обращаясь к определению понятия в современной науке, можно обнаружить, что это «форма государственного устройства, при которой несколько государственных образований, юридически обладающих определенной политической самостоятельностью, образуют одно союзное государство». Дж. Фруд наиболее идеальным указывает тип «имперской федерации», которая станет, по его мнению идеальным союзом самоуправляющихся единиц, но с единым центром во главе. Условия для создания такой федерации историк видит, прежде всего, достижение всеми входящими в состав империи территориями элементов англосаксонской политической культуры и юридической системы. Неравномерность, отличительность хотя бы одной из территорий, по мнению ученого неизбежно приведет к краху. Помимо повсеместной унификации, Фруд видит необходимость выработки механизма, при которой единый управляющий орган - парламент федерации - в своей нижней палате имел бы равномерно представительство делегатов от всех без исключения территорий. Нарушение же этого принципа, полагает публицист, также чревато расколами, смутой и даже гражданской войной. При этом попытки частичного изменения имперской системы ученым также отметаются: так он раскритиковал инициативу лорда Карнаварона по организации африканских колоний в аналог Канадского доминиона, конфедеративного по своей сути, для противостояния угроз бурскому (или голландскому, по Фруду) влиянию. Британский правящий кабинет, по мнению историка, не способен учитывать специфику данных регионов, и если демократические механизмы в преимущественно заселенной европейцами Канаде вполне допустимы с точки зрения внутренней безопасности, то такие же меры в заселенных преимущественно темнокожими африканских колониях логично приведет к оттеснению англичан от рычагов управления (а в «ужасной» перспективе - и из колоний вообще). Неразумная политика правительства, убеждает историк, вполне способна привести к «появлению второй Ирландии».

Возвращаясь к проблемному полю американской концептуальной мессианской мысли, необходимо указать следующие особенности. Доктрина Монро была включена в устав Лиги наций как статья 21, что не только подорвало характер этой международной организации, исключая из ее юрисдикции сферу влияния США, но и привело к распаду господствовавшего перед тем международного права, Jus Publicum Europaeum. Известный немецкий юрист К. Шмитт писал, что включение доктрины Монро в устав Лиги наций явилось первым поражением Европы Соединенными Штатами, и началом распада господствующих принципов международного права, исторически сформировавшихся в период между Вестфальским миром в 1648 г. и Конгрессом в Вене в 1815 г. и действовавших с тех пор.

Для Вудро Вильсона и его преемников стратегия «открытых дверей» являлась американской версией создания новой мировой империи, основанной на принципах «свободной торговли» и на одностороннем «праве» интервенции. «Я предлагаю, чтобы все нации мира единогласно и единодушно приняли доктрину президента Монро в качестве доктрины для всего мира».

Экспансионистские тенденции во внешней политике США особенно усилились в период президенства Теодора Рузвельта, исповедовавшего доктрину Мэхэна о превосходстве Англо-Саксов на море и претендовавшего на руководство англо-американцев всем миром. «Никакой триумф мира, - заявлял Рузвельт, - не является столь великим, как высший триумф войны». В своей книге «3авоевание 3апада» он писал, что завоевание «дикого 3апада» белыми поселенцами являлось расовой войной между белыми Англо- Саксами и индейцами, и эта война было по воле судьбы «доведена до логического с точки зрения расового социал-дарвинизма конца», а именно до окончательного решения «индианской проблемы».

Наконец, также следует кратко остановиться на таком популярном в имперской риторике конца XIX - начала XX вв. понятии как «расширение» (expansion). Данный термин можно встретить и в лекциях Дж. Сили, и в сочинении Дж. Мэя (не путать с историком Томасом Эрсином Мэем) «Принципы и проблемы имперской обороны». И тот и другой исследователь предпочитают определять «расширение» не как фактический прирост, а как скорее распространение зон британской культурной идентичности. Однако Сили воспринимает первоначальное «расширение» как процесс случайный и активно пытается донести до адресатов его лекций идею о том, что этот процесс должен стать упорядоченным и целенаправленным, дабы викторианскую Великобританию не постигла печальная участь таких империй, как античный Рим и средневековая Испания. Мэй же изначально «расширение» воспринимает как часть политического процесса и лишь настаивает на незначительной его корректировке в рамках его доктрины имперской обороны.

Необходимо заключить, что в целом политическими деятелями весьма гармонично были восприняты терминологические новшества, и они стали не только использовать их в своем повседневном лексиконе, но и внесли в собственную систему координат. Так, возможно предположить, что концептуальные изыскания Дилка и Фруда в пользу формирования империи как федеративной организации привели лидера либералов У. Гладстона к трактовке термина «империя» как «свободная ассоциация самоуправляющихся британских поселений». Рассуждения Сили, о ненасильственном характере расселения британцев, об их органичном распространении по свету при обретении колониальных владений, вероятно, легли в основу рассуждений лорда Розбери о мирном характере имперской системы и критике тех, кто воспринимал достижения Британской империи с завоеваниями и эксплуатацией. С другой стороны, размышления ученых по некоторым понятийным тонкостям не нашли отклика как у политических деятелей, так и основной массы населения. К примеру, рассуждения о колониях не как о завоеванном владении, а как равноправных частях вызывал яростное недовольство Б. Дизраэли, упорно считавшего, что любая попытка придать даже частичную автономию в характере взаимоотношений метрополии и колоний - значит посягать на естественную целостность Великобритании. Среди рядового населения также не было единодушия в данном вопросе: в то время как ряд представителей тред-юнионизма скандировал лозунг «Хватить содержать колонии!», другие политические силы, в частности, бывшие военные, настаивали на дальнейшем усилении экспансии. Рьяно попытки историков убедить все население Великобритании в том, что «империя» и «благоденствие Родины» есть понятия равнозначные, и что внешняя экспансия является неотъемлемой частью истории английского государства привели к тому, что, к примеру, С. Родс даже в конце своей жизни с пафосом заявил, что: «закрасит на географической карте красным цветом Британии столько, сколько сможет... по всей земле».

§ 3. «Бремя англосаксов» в рамках концепций идеологов англо- американской «имперской» историографии XIX - начала XX вв.

Для обоснования претензий англо-саксонской расы на доминирование в геополитическом мировом пространстве активно привлекалась «научная» база. Научные умы ведущих вузов Великобритании, США, доминионов Канады и Австралии сконцентрировали свой научный поиск на «логичном» обосновании необходимости англосаксов возложить на себя мессианские функции.

В основе мессианизма, который стал одним из столпов имперского дискурса лежали характерная риторика пуританского провиденциализма и гуманизма. Ряд исследователей полагает, что данные мотивы стали звучать впервые в XIX столетии; в частности М.В. Глеб отмечает, что «новым явлением стало распространение религиозно-мистических трактовок сущности империи». Однако подобная тенденция восходит к более ранней эпохи. Так, еще Джон Ди, английский философ и географ XVI в. «сопоставил нарождающающуюся Британскую империю с христианским идеалом «мистического универсального града».В дальнейшим Ди предпринимал неоднократные попытки обосновать идею величия и высокого предначертания Британской империи - вплоть до фальсификации особого языка, якобы врученного ему из Эдемского сада Божьими посланцами, который должен позволить англичанам достичь мировой гегемонии. Характерно, что все акции откровенного религиозного кликушества данного мыслителя вполне находили поддержку и отклик как у английского правительства, так и у дворянской элиты. Однако к моменту анализируемого периода стояли задачи всеохватного распространения идей богоизбранности англосаксонской расы - вплоть до самых низших слоев британского общества. Поразительно при этом, но при всей внешне религиозно- мистической риторике и обосновании Божественного провидения в судьбах Британии, водружении на знамя полного торжества христианской идеи (как в с вое время в средневековой Испании) не происходило (вероятно, сказывались идейные особенности пуританизма). Как указал один из немецких политологов, «идеей крестовых походов, которое имела такое большое значение на континенте, Англия почти совершенно не была затронута. Мысль о всеобъемлющей христианской империи никогда не пускала корни на Британских островах».

Любой столкновение при проведении колониальной экспансии англичанами обосновывалось стремлением защитить интересы «угнетаемых» другими державами туземцев. Так, А. Конан Дойл, характеризуя в работе «Англо- бурская война 1899 - 1902 гг.» ситуацию накануне конфликта, проникновенно отмечал: «Империя ждала и дискутировала, а звуки сигнальной трубы уже прорывались сквозь прения политиков, призывая народ снова пройти испытание войной и бедой, которыми провидение по- прежнему готовит нас к более благородной и высокой цели».В данном историческом сочинении, посвященном анализу англо-бурской войны, А. Конан-Дойл при обосновании ее причин как между делом замечает: «Британское правительство в Южной Африке всегда играло непопулярную роль друга и защитника чернокожих слуг». Писатель, вероятно, просто «забыл» о почти двухсотлетней роли «защитника» как поставщика рабов в колонии Северной и Южной Америки, а также о том, что даже многие уважаемые английские общественные деятели, как, к примеру, философ Т. Гоббс, охотно принимали участие в этом грязном, но весьма прибыльном бизнесе. Отход от позиций служения цивилизационному развитию мира, по мнению Конан-Дойла, будет губителен для британской империи: «Но если из страха или корысти, из-за лени или по глупости мы отойдём от этих идеалов, то поймём, что нас поразила та самая болезнь, от которой погибли многие великие империи до нас».Обосновывая цели глобальной территориальной экспансии, Дж. Сили в курсе своих лекций заключает: «итак, англичане создали империю, руководствуясь отчасти, быть может, пустой честолюбивой страстью к человеколюбивым завоеваниям, отчасти прекратить колоссальные бедствия».

Ученый отмечает, что идея цивилизаторства в Индии англичанами, долгое время находившихся под впечатлением от экзотичности восточной культуры, была выдвинута в 1813 г. - когда впервые учреждаемый бюджет Ост-Индской компании обрел статью расходов на развитие местной системы образования. Сили указывает: «Англия занимает в ней положение не только правящей, но и обучающей, цивилизующей расы». Упоминаемая уже реформа Т.Б. Маколея лишь усугубила раскол в индийском обществе, породив небольшую лояльно настроенную к британцам прослойку («дети Маколея») и не решив глобальных задач массового просвещения народа Индии. Вместо этого, утверждает Сили, привнесение английских ценностей, системы права, свободы слова и принципа равенства нужно было проводить на основе родных местному населению бенгалийских и индустанских наречий.

Сили указывает, что любое завоевание высшей с культурной точки зрения расой само по себе благодетельно, ибо несет в себе для покоряемых положительный заряд. Даже сами англичане, указывает Дилк, обрели свою пассионарность благодаря экзогенному фактору: «нормандское завоевание было незаконно, но оно привело к благоденствию, и даже прочному благоденствию страны».Характерно при этом, что как историк, Сили пытается выглядеть объективным и признает, что до определенного момента Британия наряду с другими державами активно совершала преступные деяния при формировании своей империи, и особенно деятельно участвовала в работорговле. Однако, оговаривает ученый, вина англичан снята и, отчасти это даже стало их заслугой, тем, что они сами стали распространять идеи аболиционизма.

В соответствии с сформулированной идеологической основой профессор Сили гармонично пытался сформулировать идею высшего предназначения Британии и ее народа. Ученый проводит исторические параллели с античным Римом. Так, как Римская империя была путеводной звездой для многих диких народов в толще варварства, так и Британия становиться подобным светочем. Однако ученый предрекает значительные трудности: если взаимоотношения Римской империи и варварскими племенами были «владычеством цивилизации над варварством», то такие же отношении английской метрополии и, к примеру, Индии, является скорее торжеством рационалистической и научно-технологической цивилизации

Запада над косным средневековым социумом. Если первое было мирным и органичным, то второе чревато разного рода рисками, и прежде всего - отчаянным сопротивлением «просвещаемых». Это, как указывает Сили, «не яркий свет во мраке, а скорее холодный свет дня, проникающий среду ярких теплых цветов пышного рассвета». Существуют, указывает историк, и иного рода опасности: Британии следует стремиться использовать потенциал своего культурного кода крайне рачительно и аккуратно, в противном случае империю ожидает печальная участь древнего Рима, утратившего свою культурную идентичность и уподобившегося восточным деспотиям. Участь древних империй, доказывает Сили, Британии не страшна, поскольку если эллинистическая Греция, и античный Рим растратили свой «цивилизаторский дух», то британская нация, напротив, только сплачивается от этого процесса. Подобного подхода к проведению аналогий между античностью и современностью придерживается Дж.А. Крэмб. Ученый сопоставляет имперскую организацию Рима, и находит много схожего с современной ему Британией. Он, к примеру, отмечает крайнюю воинственность англичан как наследие всех великих народов, указывая в отношении Рима, что «война составляет основу римской истории». Историк предостерегает современных ему политиков от попытки «сгрузить» с себя бремя имперской политики, приводя в качестве аргумента тот факт, что некогда подобная тенденция возобладала правящими слоями Рима; это, указывает Крэмб, особенно отчетливо проявилось после эпохи Траяна. В итоге, указывает исследователь, исконное население Римской империи утратили культурную идентичность, попало под влияние варварских народов, и высочайшая государственность античности оказалась дезинтегрирована.

Тщательный анализ положения британских колониальных владений произведен Дж. Фрудом в работе «Англичане в Вест-Индии». Труд написан в своеобразном стиле путевого дневника и содержит подробные описания состояния колоний с отсылками к историческим особенностям их развития. Территории, посещенные Фрудом, были колониями переселенческого типа, и это наложило соответствующий отпечаток на специфику научного анализа ученым их особенностей. Ученый прибегает к красочным стилистическим приемам, проводя сравнение колоний с «птенцами, которых кормят птицы-родители до того, как их перья вырастут». «Перья», по мнению Фруда - это устоявшаяся сформированная система англосаксонской политической культуры и социальных отношений. Вслед за Сили ученый подчеркивает триаду родства «старой, доброй Англии» и колоний, единства национальных, религиозных особенностей и схожести структуры повседневности.

«Колонисты являются частью нас самих» - как и Дж. Сили указывает он. Колонии, как указывает историк, даже обретая независимость, не могут уйти из под орбиты влияния Британии, поскольку это сразу же поставит под угрозу их безопасность. Обвинения в экономической эксплуатации Фруд отвергает, заявляя в качестве довода, что «они не представляют особых выгод, поскольку весь мир стал наш рынок». Демонстрируя характерный британским интеллектуалам той эпохи расизм, историк заявляет об отсутствии смещения белого переселенческого населения и местных или завезенных «низших» рас, указывая «закономерную» абсурдность такой идеи. Он указывает в качестве примера Ямайку, которая, будучи, по мнению ученого «не охвачена узами рабства [темнокожих], тем не менее, белые жители и негры были полярно далеки друг от друга». Оппонентом британскому влиянию в данном регионе Фруд видит Соединенные Штаты, однако он настаивает, что ввиду своей культурной в цивилизационном масштабе незрелости и вторичности они не смогут стать центром сплочения британских колоний Западного полушария. «Что может Америка дать тем, кто присоединился к ней, отказавшись от нас?» - риторически спрашивает историк. Тем не менее, в поддержку противостояния растущему влиянию США в данном регионе Дж. Фруд выдвигает в качестве характерного для историков того времени аргумента уже тот факт, что при обретении этих территорий «сотни тысяч английских жизней были принесены в жертву, чтобы отобрать их у Франции и Испании». Уместно подчеркнуть двойственность сознания викторианских мыслителей: и Сили, и Фруд яростно отрицают восприятие зависимых территорий Британской империи как покоренных, однако используют лексику, указывающую на неоспоримый факт их насильственного захвата. Фруд отчасти отвечает на постоянно возникающий в лекционном курсе Сили вопрос о степени необходимости колоний. По Фруду, современные ему зависимые территории Британии могут способствовать второй переселенческой войне, дабы «впитать» в себя «взрывоопасный материал» в виде люмпенизированного населения трущоб английских городов. В тоже время, будучи исконными носителями английской культуры, данные «лишние люди» станут фактором упрочения влияния метрополии и дополнительной опорой в деятельности колониальной администрации.

Рассматривая проблемы отношения к истории колониальных захватов, Фруд сожалеет о недостаточной, по его мнению, проработанности данного вопроса, об утрате исторической памяти английским народом о «славных временах». Погоня за максимальной прибылью, установление максимальной рыночной стоимости в масштабе государственной политики «является знаком того, что она [империя] потеряла чувство, с которым великие народы всегда дорожат героическими традициями своих отцов». Деяния их, по мнению историка, колониям шли только на благо, ибо другие европейские колониальные державы, исходя из своих корыстных интересов, несли этим территориям чудовищный ущерб, причем подобная тенденция и

продолжается поныне; «Из торгового Пуэрто-Рико я узнал, что, если английские колонии были в плохом состоянии, испанские колонии находились в гораздо худшем» - как бы мимоходом замечает он. Фруд приводит слова мнение француза Пьера Лабата, побывавшего в середине XVIII в. на Барбадосе и сделавшего заключение: «Если бы Гренада принадлежали англичанам, которые знали бы, как повернуть к получению прибыли ее естественные преимущества, то она стала бы богатой и могущественной колонией». Только англичанам, доказывает Фруд, достает государственной мудрости, чтобы распорядиться ресурсным достоянием колониальный владений на благо развития мировой экономики. (К сожалению, подобная пагубная, но успешная в определенных кругах риторика имеет тенденцию к повторению). Одной из явных ошибок испанцев и французов, указывает Фруд, при их попытках организации успешного производства в колониях Западного полушария, является длительное и болезненное нежелание отказываться от применения рабского труда и начать активное внедрение современных промышленных технологий.

Большим заблуждением является рассмотрение феномена США через призму идеи утверждения модели секулярного общества. Безусловно, Соединенные Штаты не являются иерократическим государством. Однако отсутствие иерократии - это еще не секуляризм. Генезис США определялся особым эсхатологическим проектом, уходящим своим корнями в протестантизм и модернизированную просветительскую теологию.

Американская эсхатология - это не просто популярный в богемных кругах концепт. Речь идет о государственной идеологии. Характерно в этом отношении присутствие эсхатологических мотивов (причем, не в светском, а в сугубо теологическом значении) в публичных выступлениях президентов США. Еще в канун революции Дж. Адамс, будущий второй североамериканский президент, выступал со следующим, много объясняющим в воззрениях отцов-основателей, признанием: «Я всегда с благоговением рассматриваю образование Америки как открытие поля деятельности и замысла Провидения для просвещения невежественных и освобождения порабощенной части человечества повсюду на земле». Ровно та же мысль Р. Рейгана, цитированная выше.

Организованная в рамках западной советологии кампания критики коммунистического мессианства выглядит на фоне вышеприведенных цитат как политическое лицемерие.

Государственная идеология США была не менее мессиански ориентирована, чем марксистско-ленинское учение в СССР.

Патетика публичных выступлений президента, понятно, была ограничена традицией официального протокола. При обращении же к оценкам миссии США ведущими духовными авторитетами американской нации контуры эсхатологического проекта становятся еще более очевидными. Идея богоизбранности американцев и земли Соединенных Штатов является одним из ведущих мотивов церковного проповедничества. В этом смысле на американские Церкви, при всем различии их учений, негласно возложены государственные задачи. Священнослужитель в США де-факто идеологический работник государства.

Традиции проповеднического обоснования американского мессианизма были заложены в XVIII в. знаменитым кальвинистским богословом Джонатаном Эдвардсом. С его именем было связано движение «Великого пробуждения», непосредственно подготовившее в религиозном плане институционализацию американского государства. Возникло направление «новосветников», увязывавших реализацию божественных замыслов с особой историко-эсхатологической миссией Америки. В проповеднических целях ими был учрежден ряд светских учебных заведений, таких как Принстонский университет и Дартмутский колледж, ставших впоследствии брендом американского высшего образования.

Сам Дж. Эдвардс говорил о переходе статуса «богоизбранного народа» от евреев к американцам. «Новая Англия» провозглашалась им тем местом, где согласно Апокалипсису «Господь сотворит новое небо и новую землю».

Американские колонисты идентифицировались проповедником как особое «воинство Иисуса». Современник Дж. Эдвардса ректор Гарвардского университета И. Мэзер также считал очевидным, что «Иисус Христос особенно расположен к этому месту и к этому народу». В качестве аксиомы с XVIII столетия американцам через церковь внушается представление о том, что длительное сокрытие Богом Америки объясняется уготовленной ей миссией стать новым ковчегом спасения.

Тезис о богоизбранности США утверждался не только в церковном проповедничестве. Ту же задачу решала, в частности, американская литература. «Божья благодать в отношении Новой Англии, - писала, к примеру, автор романа «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу, - это предвещание славного будущего Соединенных Штатов… призванных нести свет свободы и религии по всей земле и вплоть до великого судного дня, когда кончится война и весь мир, освобожденный от гнета зла, найдет радость в свете Господа». Еще более пафосно высказывался о миссии США поэт и публицист Герман Мелвилл: «Мы, американцы - особые, избранные люди, мы - Израиль нашего времени; мы несем ковчег свобод миру… Бог предупредил, а человечество ожидает, что мы свершим нечто великое; и это великое мы ощущаем в своих душах. Остальные нации должны вскоре оказаться позади нас… Мы достаточно долго скептически относились к себе и сомневались, действительно ли пришел политический мессия. Но он пришел в нас».