Понятие власти в философии франкфуртской школы

Этот чужой проект захватывает нас настолько, что превращается в наше собственное сознание. Власть -- это способность к воздействию. Мы испытываем множество постоянных воздействий или сил. Социальные силы так или иначе стабильны, поэтому они в любом случае поддерживают statusquo. Это постоянство в условиях репрессивно-авторитетного общества служит его сохранению. Власть и между нами, и внутри нас. Благодаря тому, что она между нами, она становится внутри нас, и наоборот. Индивиды служат резервуарами для предзаданных отношений, желаний, потребностей, идей. Они не в состоянии и, что более важно, не желают вырабатывать свои потребности, то есть своё автономное сознание. Собственные цели и собственный проект скрыты от них, их невозможно концептуализировать, потому что их заслоняют предуготовленные модели. Власть как чужое сознание: обладать другим значит предоставить ему изобретённые тобой желания. В чужом сознании индивид не может поставить вопрос о своём проекте, он не может быть эгоистом, как эгоистичен гений, только альтруистом, как альтруистична машина. Он принадлежит другому и проживает чужую жизнь. Необязательно конкретному другому, порой -- репрессивному целому вообще, но всё же зачастую есть те «иные», которые так или иначе выигрывают от этой зависимости, потому что в их пользу расположено действие сил. Чужое сознание -- это не просто коллективное сознание (которое, конечно, само по себе не является репрессивным). Это сознание, которое не осознано тем, кто им пользуется. Это неосознанные желания, цели, потребности. Это рационально действующая иррациональность. В чужом сознании индивид может быть вполне счастлив, как может быть счастлив, впрочем, и раб. Но всё же репрессивный характер сил прорывается через толщу удовлетворения, поэтому счастье неожиданно прерывается эрупцией в виде неврозов, агрессии и суицидальности.

Господство будет присутствовать, пока в нашей интеллектуальной и моральной конституции и в материальных обстоятельствах нашего существования сохраняются пустые области, которые всегда готовы занять отчуждённые от нас природные обстоятельства, а также индивидуальные и социальные интенции. Эти пустые области или белые пятна на карте нашего бытия -- пространство неосознанного. Это те наши способности, которые находятся вне ведения наших сознания и воли и поэтому доступны для «оккупации». Овладение собой, распоряжение своими нативными способностями и аутопоэзис вторичных потребностей и компетенций -- вот условие свободы. Самообладание индивида, который не покушается на обладание другими индивидами, потому что их самообладание исключает такую возможность. Но и это самообладание должно быть выковано коллективно. Необходимый коллективный дискурс о свободе, публичная критика, утопическое воображение того, что могло бы быть в противовес тому, что есть. Эмансипация -- коллективное творчество свободной жизни, сопознание и соовладение. Поскольку авторитет есть тотальная система, эмансипация может быть выражена только как коллективная реакция.

Почему индивиды следуют авторитету? Обозрев соответствующие идеи Хоркхаймера, Адорно и Маркузе, вернёмся к исходному вопросу работы.

Современный авторитет производит желания и продаёт их (порой в буквальном смысле) индивидам как их же собственные. Он творит свой частный проект и внушает его индивидам как их общий (публичный) или даже личный проект. Производя довольство, он снижает эмансипаторный импульс. Авторитет не опирается на прямое насилие, поэтому оказывается более эффективной и скрытой формой власти. Авторитет скрывает себя. Он объединяет все свои подвластные элементы в единый универсум, стараясь предотвратить или присвоить ту речь, которая выходит за границы этого одномерного пространства. Он предлагает ограниченные формы свободы (представительную демократию) и ограниченный выбор в качестве финальных. Внутри одномерного пространства он настраивает выбор таким образом, что совершая его, индивиды легитимирует воспроизводят это пространство.

Почему власть существует? Если власть нельзя рассматривать изолированно от познания, то интенция господства включена практически в любую человеческую деятельность. Авторитарное господство над природой и другими людьми -- не эпифеномен Просвещения, а его смысл. Если только человек не откажется от познания и освоения природы, элемент господства неустраним.

Власть существует, потому что человек познаёт. Человек познаёт, потому что желает выжить. В состоянии ли мы на столь фундаментальном уровне пересмотреть свои отношения с природой и друг с другом, чтобы обеспечить себе выживание, не порождая тотальные формы власти? Сможем ли мы отделить элемент познания от элемента господства и подвергнуть последний негации? Налицо противоречие, содержащееся в интенции властвовать и познавать: эта интенция грозит поглотить в том числе тех, от кого она исходит. Отчуждённая от человека, репрессивная или вышедшая из под его контроля технология в конце концов оборачивается к породившему её мотиву -- выживанию -- и перечёркивает его. Исходное желание забывает себя и, возвращаясь к себе, превращается в свою противоположность. Сохранение мотивов познания и выживания, таким образом, возможно только если мы осознаем необходимость ограничения этого танатологического импульса.

Маркузе говорит об умиротворении (pacification), которое могло бы служить Логосом техникии тем самым изменить её отношение к её объекту, природе. «Умиротворение предполагает овладение Природой, которая есть и остаётся объектом, противоположным развивающемуся субъекту. Но есть два вида овладения: репрессивное и эмансипирующее. Последнее предполагает сокращение несчастий, насилия и жестокости» . «Если Природа сама по себе рациональна, является подходящим объектом науки, то она есть подходящий объект не только Разума как власти, но и Разума как свободы; не только господства, но и освобождения» .

Эти слова поддерживают точку зрения Томпсона , что критическая теория никогда не упускала из виду ценности прогресса, разума и просвещения. Хабермас попытался вернуть Франкфуртскую школу к этим ценностям от пессимизма и парадоксализма Адорно эпохи «Негативной диалектики». В интерпретации Хабермаса атака Адорно и Хоркхаймера на Просвещение была вызвана тем, что авторы смешали разум и инструментальный рассудок. Идея разума была искажена операционализмом и инструментальностью Нового времени. Инструментальный разум, орган производства, техники, формальных и эмпирических наук, служит, прежде всего, целям господства. Как показывает «Диалектика Просвещения», это происходит за счёт того, что в позитивистком типе познания Модерна интенция господства становится неотличимой от интенции познания. Задача диалектического разума-Vernunft остаётся прежней: подвергнуть критике элемент господства, скрытый в политике, культуре и идеологии; актуализировать ценности Духа и свободы и заставить инструментальный разум подчиниться им. Если незамутнённые ценности Просвещения действительно важны для критической теории, то это и есть ценности утопии. Если «Модерн -- незавершенный проект», то его критика теоретиками Франкфуртской школы - это призыв его, наконец, завершить.

"Бездну, которая разверзлась при этом разъединении [знака и образа], философия видит в соотношении созерцания и понятия и неустанно, но тщетно пытается сызнова и сызнова сомкнуть: посредством этой попытки она даже получает свою дефиницию" . Этот фрагмент подсказывает возможную роль философии на пути смягчения порождённого инструментальностью разрыва между образом и знаком, опытом и понятием, субъектом и объектом, властью и подчинённой ей материей. Философия в качестве критики действует негативно: путь к новым формам лежит через раскрытие противоречий в формах существующих. Духу критической теории противна аффирмация. Но в снятии одновременно реализуется сохранение того, что снимается. Критика авторитета -- задача, которой посвящены многие труды теоретиков Франкфуртской школы, может быть настроена таким образом, чтобы уловить (в порядке «антиципирующей иллюминации» утопии за пределами настоящего) отблеск социума, в которой производственная и познавательная мощь инструментального разума смогла бы сочетаться браком с автономной жизнью, свободной от тотальных форм авторитета.

Список использованной литературы

1. Адорно Т. В. Негативная диалектика. -- М.: Научный мир, 2003. -- 374 с.

2. Адорно Т. В. Избранное: социология музыки. -- М. -- СПб.: Университетская книга, 1999. -- 448 с.

3. Аристотель. Сочинения в 4-х т. Т. 1. М.: Мысль, 1976. -- 550 с.

4. Аристотель. Сочинения в 4-х т. Т. 4. М.: Мысль, 1983. -- 830 c.

5. Баталов Э. Я. «Новые левые» и Герберт Маркузе. -- М., 1970.

6. Баталов Э. Я. Философия бунта. (Критика идеологии левого радикализма). М.: Политиздат, 1973. - 222 с.

7. Беньямин, Вальтер. Учение о подобии. Медиаэстетические произведения. Сб. статей. М.: РГГУ, 2012. -- 288 с.

8. Бессонов Б. Н. и др. (ред.). Социальная философия Франкфуртской школы (Критические очерки). М.: Мысль; Прага: Свобода, 1975. -- 359 с.

9. Бурдье П. О государстве : курс лекций в Коллеж де Франс (1989-1992). М.: Издательский дом "Дело" РАНХиГС, 2017. -- 720 с.

10. Вебер, Макс. Политика как призвание и профессия. М.: РИПОЛ классик, 2019. -- 292 с.

11. Давыдов Ю.Н. Критика социально-философских воззрений Франкфуртской школы. М.: Наука, 1977. -- 319 с.

12. Дебор, Ги. Общество спектакля. М.: Логос, 2000. -- 184 с.

13. Джеффрис, Стюарт. Гранд-отель «Бездна». Биография Франкфуртской школы. М.: Ад Маргинем Пресс, 2018 -- 448 с.

14. Дмитриев А. Н. Марксизм без пролетариата: Георг Лукач и ранняя Франкфуртская школа (1920--1930-е гг.). -- СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге; Летний сад, 2004. -- 528 с.

15. Кант И. Основоположения метафизики нравов // Кант И. Сочинения. В 8-ми т. Т. 4. М.: Чоро, 1994. -- 630 с.

16. Макиавелли Н. Избранные сочинения. М.: Худож лит., 1982. -- 503 с.

17. Маркс К. Экономико-философские рукописи 1844 года и другие ранние философские работы. -- М.: Академический Проект, 2010. -- 775 с.

18. Михайлов И. А. Макс Хоркхаймер. Становление Франкфуртской школы социальных исследований. Часть 1. 1914-1939. М. Институт философии РАН, 2008. -- 208 с.

19. Михайлов И. А. Макс Хоркхаймер. Становление Франкфуртской школы социальных исследований. Часть 2 1940-1973 гг. М.: Институт философии РАН, 2010. -- 294 с.

20. Платон. Государство. М.: Академический проект, 2015. -- 398 с.

21. Фуко Мишель. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. М.: Ад Маргинем Пресс, 2016. -- 416 с.

22. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. Двенадцать лекций. М.: Издательство "Весь Мир", 2008. -- 416 с.

23. Хоркхаймер М., Адорно Теодор В. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М.-СПб. Медиум - Ювента, 1997. -- 312 с.

24. Черных С. С. Антропология власти в контексте культуры и экзистенции. -- М.: Летний сад, 2018. -- 224 с.

25. Чубаров Игорь. Беньямин Шмитту не товарищ, или Ошибка Агамбена. // "Логос" №5 [89] 2012.

26. Шачин, С. В. Философия Франкфуртской школы: от Хабермаса до Либша: идейные основы. М.: УРСС: ЛЕНАНД, 2015. - 206 с.

27. Шачин, С. В. Философия Франкфуртской школы и Россия: опыт синтеза немецкого рационализма и российской духовности. М.: УРСС: ЛЕНАНД, 2017. - 299 с.

28. Abromeit, John. Max Horkheimer and the Foundations of the Frankfurt School. New York: Cambridge University Press, 2011. -- 442 pp.

29. Adorno, Theodor. Minima Moralia. London: Verso, 2005. -- 250 pp.

30. Adorno Theodor W. Minima Moralia : Reflexionen aus dem beschдdigten Leben. Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1951 -- 481 S.

31. Adorno, T.W. The Stars Down to Earth and Other Essays on the Irrational in Culture. London & New York: Routledge, 1994. -- 256 pp.

32. Adorno, Theodor; Frenkel-Brenswik, Else; Levinson, Daniel J.; Sanford, R. Nevitt. The Authoritarian Personality. London & New York: Verso Books, 2019. 1104 pp.

33. Alford, C. Fred. The Frankfurt School, Authority, and the Psychoanalysis of Utopia // Thompson, Michael J. (ed.). The Palgrave Handbook of Critical Theory. Palgrave Macmillan US, 2017. -- Pp. 426-443.

34. Althusser, Louis. Lenin and Philosophy and other Essays. New York and London: Montly Review Press, 1971. -- 253 pp.

35. Benjamin, Walter. Reflections: essays, aphorisms, autobiographical writings. Translated by Peter Demetz. New York: Schocken Books, 1986. -- 348 pp.

36. Butler, Judith. The Psychic Life of Power: Theories in Subjection. Stanford: Stanford University Press, 1997. -- 219 pp.

37. Dahbour, Omar. Totality, Reason, Dialectics: The Importance of Hegel for Critical Theory from Lukбcs to Honneth // Thompson, Michael J. (ed.). The Palgrave Handbook of Critical Theory. New York: Palgrave Macmillan US, 2017. Pp. 87-108.

38. Fromm, Erich. Escape from Freedom. New York: Avon Books, 1969. -- 333 pp.

39. Goodin, Robert E. (ed.). The Oxford Handbook of Political Theory. Oxford & New York: Oxford University Press, 2006. -- 900 pp.

40. Gramsci, Antonio. Selections from the Prison Notebooks. London: Lawrence and Wishart, 1971. -- 483 pp.

41. Jay, Martin. The Dialectical Imagination: A History of the Frankfurt School and the Institute of Social Research, 1923-1950. University of California Press, 1996. -- 382 pp.

42. Horkheimer, Max. Critical Theory. Selected Essays. New York: Contiuum, 1975. -- 312 pp.

43. Horkheimer, Max; Adorno, Theodor W. Dialektik der Aufklдrung. Frankfurt am Main: Fischer Taschenbuch Verlag GmbH, 2006. -- 245 S.

44. Marcuse, Herbert. Eros and Civilization : A Philosophical Inquiry into Freud. Boston: Beacon Press, 1974. -- 274 pp.

45. Marcuse, Herbert. One-Dimensional Man: Studies in the Ideology of Advanced Industrial Society. London and New York: Routledge, 2002. -- 325 pp.

46. Marcuse, Herbert. Reason and Revolution. London: Routledge and Kegan Paul Ltd., 1941. -- 451 p.

47. Nitzan, Jonathan; Bichler, Shimshon. Capital as Power: A study of order and creorder. Routledge: London and New York, 2009. -- 438 pp.

48. Schuetz, Arnold. The Frankfurt School and Popular Culture. // Studies in Popular Culture, Vol. 12, No. 1 (1989), pp. 1-14.

49. Thompson, Michael J. Introduction: What Is Critical Theory? // Thompson, Michael J. (ed.). The Palgrave Handbook of Critical Theory. New York: Palgrave Macmillan US, 2017. Pp. 1-14.

50. Wolff Robert Paul. In defense of anarchism. Berkeley - Los Angeles - London University of California Press, 1998. -- 114 pp.

Приложение

Набросок теории и критики авторитета

Зачем философии изучать власть?Почему вообще изучение власти имеет философскую ценность? Существуют разделы политологии, социологии, истории и культурологии, изучающие разнообразные властные институты, практики и отношения. Может ли философия вычленить собственно философское понятие власти? И если да, будут ли получены важные результаты в ходе философского исследования власти? Ниже приведены соображения в пользу необходимости такого исследования.

1. Подобно физике, изучающей действующие на предмет поля, философия может изучать действие властных отношений на человеческие индивиды. Подобно тому, как находящееся под действием поля тело ведёт себя предсказуемым образом, индивиды ведут себя заданным образом, захваченные властными отношениями. Точно так же, как мы изучаем силы природы, мы должны изучать и социальные силы. Но задача философии здесь не просто понять, какие силы воздействуют на индивида и каким образом (скорее, это задача социологии). Философия в лице критической теории стремиться исследовать эти силы для того, чтобы добиться эмансипации подвластного субъекта. Это то, что сближает критическую теорию с нормативной политической философией: обе не просто описывают реальность, а желают прийти к некоему результату. Но если попытаться выразить одним словом ориентир этих двух традиций, то для нормативно-либеральной философии это будет справедливый договор, а для критической теории -- эмансипация. Таким образом, философско-критическое изучение власти -- проект эмансипаторный не в меньшей мере, чем исследовательский.

2. Согласно Фуко, властные отношения не просто присваиваются субъектом или делаются частью его сознания. Власть создаёт субъект. Поэтому изучая власть, философия занимается онтологией субъекта. Совершенно в русле сократического понимания философии, изучая власть, мы понимаем, из чего мы состоим. Выражаясь словами Фуко, производится археология или генеалогия субъекта, который творится отношениями власти-знания.

3. Власть говорит, мыслит и действует через нас: мы повторяем то, что от нас требуют захватывающие нас силы. Условие собственных мышления, действия и речи -- это различение своего и чужого. Нам необходимо понять, что говорим мы и что говорит в нас; где действуем мы и где мы действуем так, как нас ожидают господствующие силы. Принадлежат ли нам наши желания, или мы принимаем чужие желания за свои? Различение ложных и истинных потребностей, отделение ложного сознания от того сознания, которое позволит нам стать господами своейжизни, и есть задача философской критики власти.

В конечном итоге критика власти открывает дорогу к свободе. Мы никогда не сможем поставить свои собственные цели, если мы под властью сил. Если мы желаем вернуть себе свою жизнь и понять, чего мы хотим, мы должны понять, чего от нас хотят силы, чтобы не перепутать свои желания с желаниями сил.

Перейдём к характеристике необходимых для нашего исследования понятий, главные из которых -- понятия власти и авторитета.

Непознаваемый объект. Теоретизирование о власти связано с методологическими проблемами -- такими, что они заставили Бурдьё охарактеризовать государство (наиболее мощную форму авторитета) как «немыслимый предмет» . Во-первых, мы говорим о власти изнутри неё самой, поэтому то, что мы говорим, может само быть продуктом некой властной интенции, или наоборот, реакцией на неё. В любом случае мы пристрастны. Во-вторых, как и с любой отвлечённой сущностью, мы имеем дело только с её проявлениями и с трудом можем указать на неё как таковую. Либо она заключена в своих проявлениях, и тогда придётся допустить, что с каждой эпохой, с каждым новым видом политического устройства, она всегда иная (что контринтуитивно). Либо необходимо отправиться на поиски того, что же объединяет её различные формы.

Власть: условия возможности понятия. В самом общем смысле власть -- это особый вид отношения или взаимодействия между элементами. Для того, чтобы это взаимодействие стало возможным, необходимо существование как минимум двух связанных отношением вещей. Онтологически власть -- это отношение, которое невозможно в едином; это ситуация распада единого. Властвование, которое происходит внутри одного элемента (например, подавление человеком своих спонтанных желаний), требует состоявшегося членения изначального единства на элементы и образования внутренней иерархии (например, рационального над эмоциональным). Итак, условие возможности власти есть множество.

Потенция власти -- господство, то есть успешное формирование властного отношения, его факт. Акт власти -- команда и подчинение. Сложная механика господства и подчинения в человеческих сообществах зачастую приводит к ситуации, когда формы авторитета реализуют себя без эксплицитной команды; властная потенция целиком сливается с властной актуальностью. Но тем не менее власть не может существовать как "вечная" потенция, которая никогда не находит актуализации в некоем движении или изменении положения дел в мире. Общая форма осуществления власти -- это изменение, которое в порядке установленного отношения производят его элементы. Лишь когда положение дел a сменяется на a' имеет смысл говорить о событии, которое потенциально может быть квалифицировано как вызванное властным отношением. Власть принадлежит механике так же, как она принадлежит онтологии. Вторым условием возможности власти является, если использовать перипатетический термин, движение.

Имея перед собой a priori множество, власть объединяет это множество в более менее цельное единство под эгидой единой воли, общего дела, большого рассказа, эксплицитного или имплицитного согласия -- наконец, лишь пользуясь предикатами национальной, этнической, групповой или иной идентичности. Установление власти -- объединяющая операция. Власть требует единства. Но объединяют людей и все прочие варианты социального взаимодействия. В отличие от неиерархичных человеческих интеракций власть не просто объединяет людей, но старается удерживать их в этой цельной властной когезии. Это объединение представляет собой суррогат того единства который имелся до раскола изначального единства на элементы. Объединённые властью элементы никогда по-настоящему не едины; псевдоединое образование всегда находится под угрозой распада. Эта неустойчивость связана с искусственным характером того принципа, которым осуществляется объединение. Зачастую операция "удержания цельности" достигается, парадоксально, авторитетным разделением или атомизацией индивидов. Внутренняя атомизация при внешнем псевдоединстве достигает такой степени, что это противоречие начинает угрожать самому существованию авторитета.

Итак, для того, чтобы появилась возможность установления власти, социальное должно проделать диалектическую операцию -- из первоначального единства перейти в состояние распада и затем вновь объединиться, но уже выделив из себя "иное". Отношения между иным и неподобным ему объединённым, но не единым, множеством, и составляют существо политической драмы.

Власть как способность изменять вещи. В самом общем смысле власть можно обозначить как способность к изменению вещей. Для такого нарочито широкого определения неважен масштаб изменений -- имеется ли в виду частичное или полное изменение (то есть создание изменяемой вещи заново). Например, властные отношения в понятии Фуко не просто интериоризируются субъектом, но создают его. Неважно также, понимается ли вещь как материальная или ментальная, живая или неживая, наделённая волей или пассивная. Такое определение адекватно и когда изменяемая вещь сопротивляется изменению и когда жаждет его. Наконец, не имеет большого значения субъект-объектная дихотомия и отношение изменяемой вещи к идентичности изменяющего её актора. Неслучайно, что способность сдержать свои аффекты называют проявлением самообладания.

Итак, власть имеет место, когда некая сила или вещь способна изменить или изменяет другую вещь. Когда речь идёт о вещи, наделённой волей, власть становится способностью определять её волю. В терминах творчества такую власть над волящей вещью можно описать как способность к созданию чего-то иного, чем была эта вещь до инициации властного отношениям. Как видно, властная способность при такой трактовке оказывается тесно связана с творческой.

Власть как способностьк реализации проекта. Попытаемся дать наиболее универсальное и неспецифицированное определение власти. Такое определение должно подходить и для социальных, и для природных взаимодействий; как для политической, так и индивидуальной сфер. Тем более оно не должно зависеть от конкретно-исторических властных проявлений.

Предположим, что власть -- это способность реализовать некий возможный мир, перевести определённое положение дел из потенциального в актуальное. Например, плотник может реализовать мир, в котором есть стол, политик -- превратить дорожную карту реформ в новые распоряжения и законы, я могу опуститься на стул и тем самым осуществить мир, в котором я сижу за столом. В этих примерах плотник властвует над древесиной, политик -- над государственными органами, я -- над своим телом. И все мы обладаем определённой властью над миром в том смысле, что мы способны реализовать некое положение дел, то есть изменить мир согласно нашему проекту.

Но, как мы видим, успешное превращение потенциального в актуальное требует двоякой власти: во-первых, власти над материалом, который подлежит превращению, во-вторых, над инструментом или средством превращения. Плотник владеет пилой и навыками производства столов, которые он применяет к древесине. Политик обладает знанием о государственном управлении, но материал, с которым он работает -- принятые им законы и в конечном счёте индивиды, жизнь которых изменяется под действием этих законов. Даже в последнем примере моё знание о том, как сесть за стол, не есть моё тело, которое претерпевает изменение положения. Моя способность изменить положение своего тела фундирует мою власть над собственным телом.

Во всех примерах недостаток этой инструментальной власти угрожает успеху всего предприятия. Негодный плотник не сможет создать устойчивый стол, политик-волюнтарист, который не умеет править, не добьётся желаемого результата, а я не смогу сесть, если не владею своим телом, например, если я нахожусь в обмороке или сильно пьян. Поэтому отправление власти есть некое её удвоение по сравнению с уже имеющимся господством над средствами. Активность -- её исхождение из самой себя, из своей потенциальности, преодоление своей собственной ригидности, как и ригидности сопротивляющегося материала.

Но есть и четвёртый элемент всего властного предприятия -- это именно тот возможный мир, который властвующий актор желает реализовать; другими словами, его проект. В наших примерах это соответственно стол, реформы и положение сидя.

Уточним данное в начале параграфа определение. Власть есть способность реализовать некий возможный мир или положение дел. Но по-другому (особенно когда задействованы человеческие акторы) власть можно охарактеризовать как способность к связыванию между собой четырёх вышеозначенных элементов. Если связи слабы (инструмент плохо воздействует на материал, субъект не владеет инструментами, материал сопротивляется проекту), то устойчивость властного отношения снижается.

Схема властного отношения. Схематически подытожим сказанное. Абстрактное властное отношение состоит из четырёх элементов:

1) субъект, творящий, властвующий, изменяющий, активный элемент, который желает реализовать в мире некоторое положение дел;

2) форма, проект, цель, потенциальное -- то положение дел, которое стремится вызвать активный элемент, или то состояние, в которое он желает привести пассивный материал;

3) средство, инструмент, или способность, которые субъект применяет к материалу для того, чтобы реализовать свой проект;

4) объект, материал, подвластное, актуальное, или пассивное, испытывающее на себе воздействие средства активного элемента, которое последний применяет с целью привести актуальное в состояние своего ещё не реализованного потенциального .

Можно переосмыслить эти четыре элемента так, чтобы они соответствовали сферам психологической или феноменальной жизни человека:

1) сфера агентности, воли, желания;

2) сфера воображения;

3) сфера активности, действия, творчества, интеллекта, знания;

4) сфера природы, мира, внешнего.

Если эта схема адекватна, из неё следуют некоторые выводы о природе власти.

Ориентация на потенциальное. Власть ориентируется на ещё-не-бывшее, то, чего нет актуально, полубытие. Онтологический статус проекта такой же, как статус предметов воображения. Субъект желает превратить объект в нечто, чем тот не является. Чем дальше это потенциальное и актуальное отстоят друг от друга, то есть чем сильнее природа изменений, тем сильнее интерференция и сопротивление со стороны инструментов, способностей субъекта или преобразуемого материала. Грандиозность проекта будоражит воображение, но повышает риск неудачи. Политический консерватизм постоянно держит в уме эту опасность которая возрастает пропорционально объёму предлагаемых изменений, но ввиду этой осторожности практически лишён политического воображения.

Власть темпоральна. Она раскинута во времени между прошлым и настоящим, поэтому вынуждена связывать два темпоральных измерения в акте преобразующего действия. Обращённая к тому, что предстоит, она стремится связать актуальное-настоящее и потенциальное-будущее. Отношения её с настоящим противоречивы: с одной стороны, она нуждается в актуальном как в объекте, с другой -- отрицает его. Она есть смещение настоящего. Даже если задача некоего режима -- сохранить status quo, его сопротивление движению создаёт консервативную или традиционалистскую мифологию, которая отрицает настоящее в пользу (более менее изобретённого) прошлого. Будущее открывает широкий горизонт, вариативность возможных миров. Задача замкнутой на себя власти -- сузить горизонт до того, чтобы в нём оставались только миры, в которых она сохраняется.

Такое же отрицание имеет место в практике революционных, радикально преобразующих настоящее режимов. Сила этого отрицания такова, что властный субъект прямо разрушает социетальные структуры. Отрицание материала радикально проективной власти -- то есть других людей -- беспощадно к этому материалу.

Как проект, власть скорее потенциальна, чем актуальна. Она -- способность больше, чем её применение. Она заброшена в будущее и стремится нейтрализовать все возможные угрозы, действовать inabsentia. Она словно призрак, который колеблется между присутствием и отсутствием.

Власть диалектична. Власть связана с движением, непрерывно совершается, динамична; её характеризует постоянное напряжение между субъектом и объектом, воздействие первого и сопротивление последнего, их реакция друг на друга и движение по виткам взаимного отрицания и снятия.

"Исследование микрофизики власти предполагает, что отправляемая власть понимается не как достояние, а как стратегия, что воздействия господства приписываются не "присвоению", а механизмам, маневрам, тактикам, техникам, действиям. Что надо видеть в ней сеть неизменно напряженных, активных отношений, а не привилегию, которой можно обладать. Что следует считать ее моделью скорее вечное сражение, нежели договор о правах и имуществе или завоевание территории" . В гегельянском контексте эти слова Фуко не выглядят совершенно оригинально.

Власть как технология. Внутри того, как действует власть, можно выделить разнообразные механизмы захвата и объединения её элементов. Эти механизмы, или скорее технологии власти, сами не являются её частными проектами. Они представляют собой реконфигурацию отношений между частями четвероякой схемы. Они также не остаются неизменными. Старые и неадекватные технологии отмирают и отбрасываются. Появляются новые, более изощрённые и универсальные, которые могут функционировать не только внутри породившей их локальности. Так, дисциплинарные практики у Фуко не принадлежат одному институту или актору. Они легко передаются, переносятся и подгоняются под нужды различных учреждений; они представляют собой знание, которое может служить всем. Для Фуко власть "скорее отправляется, чем принадлежит"; она не привилегия господствующего класса, а "совокупное воздействие его стратегических позиций" .

Традиционная и властная технология. Отношения между технологией в привычном понимании и технологией власти исследованы у Маркузе. "Ввиду того, каким образом современное индустриальное общество устроило свою технологическую базу, оно тяготеет к тоталитарности" . В одномерном обществе техника овладения природой и технологии овладения человеком сращиваются в единое пространство контроля. Технологическая база позднего капитализма служит непрерывному удовлетворению потребностей, гомогенизации индивидов, отсечению и рекуперации трансцендирующего. «Счастливые» индивиды довольствуются таким положением дел, и традиционная технология служит как властная технология постольку, поскольку она помогает удерживать контроль над обществом.

С другой стороны, задачи контроля "впрыснуты" уже в сам характер технических инноваций. Например, идентификация пользователей телекоммуникационных сетей по номеру телефона или IP-адресу устраняет анонимность в этих сетях, позволяет мгновенно и с чудовищной эффективностью отслеживать каждое действие, каждый оставленный ими след в этом новом пространстве. Сбросить бремя этого контроля оказывается такой же сложной задачей, как отказаться от техники.

Исчерпывается ли характеристика власти инструментальностью?Технологии представляют собой частные инструменты власти. Но является ли она сама технологией? Можно ли целиком описать власть как инструментальность? Другими словами, тождественна ли власть и сумма её технологии? Если на этот вопрос будет дан положительный ответ, то философия может отойти на второй план, предоставив задачу описания властных технологий исторической социологии в духе классических исследований Фуко. Мы сможем ответить на этот вопрос, подвергнув редукции все частные технологии власти как акцидентальные. В случае, если останется некое ядро, которое необходимо для всех властных отношений, будет очевидно, что власть нельзя полностью описать как совокупность технологий. Если эта эссенция власти не будет найдена, тогда не имеет смысла говорить о власти вообще. Если власть не естественный вид, любые рассуждения о власти вообще будут построены на изначально ложной посылке, и останется только согласиться с Аристотелем, который считал ошибкой объединять подчинение в политической жизни и в семье в один вид (Pol. I.2 1252а9).

Предварительно в качестве такого ядра предлагается использовать выделенные четыре элемента и следствия из них, особенно темпоральный, движущий, изменяющий и преобразующий характер власти. Такая четвероякая конфигурация не исчерпываются инструментальностью, поскольку в большинстве случаев остаётся властный субъект -- бенефициар и архитектор, контролирующий процесс, и подвластный, который испытывает технологию на себе, а также проект -- то, ради чего всё творится. Впрочем, в условиях авторитета отношения между этими элементами могут претерпевать различные изменения, которые стирают первичную конфигурацию (см. ниже).

Приведённая выше четвероякая схема в чистом виде, по-видимому, не подходит для адекватного описания политической реальности. Политика не строится на бинарных и прямых отношениях субъекта и объекта, её проект всегда скрыт, её средств всегда не хватает, чтобы напрямую удерживать в своём поле множество подвластных элементов. Чтобы быть возможной, политическая власть опирается на авторитет как особый тип власти. Перейдём к его описанию.

Авторитет. Будем называть некую власть авторитетом, если (а) её методом включения подвластного (4) в проект (2) не является прямое насилие; (b) она признаётся подвластным как целесообразная, оправданная, справедливая или морально легитимная.

Другими словами, условием включения в проект в ситуации авторитета становится такое отношение подвластного к властвующему, которое признаёт властвующего как естественного и справедливого творца проектов, а самого подвластного -- естественным средством осуществления этих проектов. Авторитет -- ситуация власти, которая хотя бы до некоторой степени кажется подвластному естественным состоянием. Власть теряет авторитет, когда подвластный больше не считает подчинение своей естественной обязанностью, а творимый властью нарратив (в четырёхчастной схеме это средство власти), легитимирующий авторитет, теряет убедительную силу. Авторитет не прибегает к прямому насилию для отправления власти, но насилие может присутствовать в нём в скрытом, имплицитном, превращённом или символическом виде. Так или иначе, ни властвующий, ни вовлечённый в авторитетные отношения подвластный не характеризуют эти отношения как построенные на насилии. Если авторитетная власть и прибегает к насилию в случае кризиса, она обрамляет насилие в тот же нарратив, который использует для самолегитимации.

Теории авторитета: нормативные и критические. Нормативные теории авторитета пытаются найти и обосновать морально легитимный авторитет. Требование подчинения такому авторитету вытекает из его определения: если некий источник авторитета морально фундирован, тогда моральные индивиды обязаны ему следовать. Иногда авторитет может фундироваться не как моральный, а как такой, следовать которому нас вынуждает соображения безопасности или выгоды. Как бы то ни было, все нормативные теории авторитета отвечают на вопрос, почему должно подчиняться авторитету. При этом они пересматривают характер и свойства авторитета так, чтобы он сам соответствовал нормативности. Они конституируют авторитет заново -- так, как если бы он не существовал. С другой стороны, критические теории авторитета исследуют сам факт авторитета, который заключается в том, что индивиды следуют за авторитетом. Такая критика может предлагать ревизию нормативного понятия об авторитете, но в целом она негативна. Она стремится не реконструировать, а деконструировать существующие формы отношений между индивидами.

Политическая власть есть форма авторитета. Вероятно, этот тезис не требует доказательства, поскольку никакая политика и никакое государство не держится только на насилии и даже преимущественно на насилии. Государство присваивает себе монополию на насилие, табуируя его для всех остальных . Действительно, современное государство располагает мощным репрессивным аппаратом, но применяет его «в исключительных случаях», приберегает для «чрезвычайных положений». Государственный авторитет считает преступления, бунты, протесты и прочие формы сопротивления «аберрациями», которые нарушают спокойный порядок жизни. Покой (и власти, и подвластных) естественен, а возмущение девиантно. Окрик жандарма, тайная полиция, ежедневное полицейское насилие - всё это призвано охранять наш покой и удерживать авторитет от постоянно предъявляемых ему микровызовов и микроопасностей. Государственный авторитет боится «нелегитимного» насилия, потому что насилие несовместимо с авторитетом. Что касается власти, которая держится на насилии, то она примитивна и неспособна к удержанию такого количества индивидов такими ограниченными средствами. Поэтому каждое микронасилие для авторитета -- это всякий раз его поражение, всегда шаг назад, которого он бы хотел избежать как того, что напоминает ему о перспективе потере контроля.

Двоякая проблема авторитета. Авторитет существует, потому что одни люди заявляют своё право распоряжаться, а другие признают это право . Таким образом, вопрос об авторитете разбивается на два частных вопроса. Ответ на второй вопрос ("Почему люди подчиняются?") -- это суть проблемы авторитета.

Почему авторитет существует? Другими словами, почему одни люди признают над собой власть других людей? Этот вопрос отсылает к более широким вопросам о смысле и предельных целях власти. Признание властного состояния со стороны подвластных является необходимым для поддержания модели отношений между людьми, построенной на авторитете. Объяснив, как происходит легитимация авторитета в глазах подвластных, мы объясним, как возможны тотальные формы авторитета -- такие, как государство. Мы приблизимся к ответу об условиях существования этих форм и расширим понимание их целей.

Зачем необходимо выделять авторитет?Говоря о власти вообще, без использования понятия авторитета, нам становится труднее различить насилие и лояльность, активность и проактивность, непосредственное действие и отсроченное воздействие.

Если мыслить власть только как прямую власть, как действие, актуальность, принуждение, насилие, прямой контроль и постоянный надзор, становится неясным, почему интеллектуальные и политические вожди продолжают властвовать над умами людей спустя столетия после смерти; почему мы чувствуем скованность, если не затаённый страх, смешанный с подобострастием, при виде человека в форме; почему мы не совершаем выгодные для нас, но наказуемые, поступки даже если уверены, что нам за это ничего не будет; почему японские солдаты ведут партизанскую войну в джунглях десятки лет спустя капитуляции их страны; зачем нужны военные парады в мирное время; почему демонстрация властных символов действует на нас магическим образом, возбуждая целый набор аффектов; как возможно верховенство права, если оно всегда должно поддерживаться актуально, то есть путём грубой силы, а не удерживать занесённую руку в отсутствие вооружённого закона. На все эти вопросы нельзя ответить, если мыслить власть только как актуальное приложение сил.

Авторитет и элементы властного отношения. Упомянутые выше четыре необходимых элемента властного отношения (субъект, проект, средство, объект) претерпевают коренную трансформацию в условиях авторитета. Все элементы сближаются, образуя более менее устойчивое целое.

Материал политической власти (другие люди) (4) -- это и цель (2), и инструмент (3) авторитета (1). Авторитет влияет на индивидов так, чтобы захватить их в качестве средств. Вместе с тем любая цель политики --авторитетная организация человеческих обществ. Люди служат инструментами с целью воздействия на людей. Но авторитетный субъект не просто реализует свой проект, используя объекты (других людей) в качестве цели-средств: он всё же знает их как другие субъекты, но такие, которые должны стать «копиями» его самого.

Авторитетный проект. Авторитет включает свои инструменты в свой проект так, чтобы он стал и их проектом. Авторитет трактует подвластные субъекты (индивидов) как соучастников в осуществлении своего проекта.Нет никакой возможности объяснить авторитаризм и фашизм, если воспринимать диктатора как некоего террориста, который с кучкой единомышленников захватил на огромной территории значительные людские массы и удерживает их в заложниках. Ни у какого террориста не хватит грубой силы для такого предприятия. Остаётся только признать, что настоящая опора власти дикатора - не машина террора, а его живые орудия, которые одновременно являются его подобиями, присваивают себе транслируемые им интенции, разделяют его желания, впитывают каждое его слово и повторяют его как своё.

Средства авторитета. Наиболее интересно то, как авторитет трансформирует свои инструменты. Как было отмечено, авторитет трактует индивидов как свои средства. Но для того, чтобы обеспечить успех своего проекта, то есть для того, чтобы эти инструменты признавали легитимность авторитета и действовали согласно его замыслу, ему необходимы инструменты второго порядка, которые захватывают живые элементы.

Маркузе настаивает на том, что сам факт относительного материального благополучия является тем, что удерживает людей от требования радикальных преобразований. Это вполне очевидная мысль, которая, однако, противоречит опыту XX века, в котором (здесь автор судит чисто спекулятивно) именно обеспеченные и образованные слои в более менее благополучных странах склонны к политической активности. Как бы то ни было, «комфортабельная, спокойная, разумная, демократическая несвобода» всё же явление позднего, послевоенного капитализма.

Культура, законы, идеология, медиа --эти средства, которые для удержания индивидов применяет авторитет, можно объединить понятием «речь». Все эти элементы и их воздействие на коллективное сознание были исследованы как теоретиками первого поколения Франкфуртской школы, так и их предшественниками (Грамши, Лукачем, Коршем). Значительная часть работ Хоркхаймера, Адорно, Маркузе и Фромма представляет собой исследования авторитетной речи, творимой ею авторитарной личности и разнообразных технологий авторитетного захвата.

Три сферы жизни и вида речи. Есть ли другие виды речи? Может ли говорить кто-то, кроме авторитета? Обозначим три сферы жизни -- частную, публичную и авторитетную -- и соответствующие им три вида речи. Первые две сферы являются исчерпывающими в том плане, что некое дело или некая речь может быть о частном или общем интересе. Когда мы хотим охарактеризовать некое политическое действие или высказывание, мы находимся в рамках этой дихотомии частного и общего. Сфера авторитета -- это сфера частного интереса, который выдаёт себя за общий. Это своего рода девиация, неестественное смешение двух чистых типов. Задача демократической политики как раз и заключается в том, чтобы преодолевать это смешение, отделяя авторитетное от политийного, и ограничить посягновение публичного и авторитетного на сферу личного.

1. Частное, или личное -- сфера собственных желаний и проектов индивида. В этой сфере мы обращаемся сами к себе. Мы говорим себе то, что предназначено и имеет значение только или почти только для нас. Каждый из нас так или иначе отдаёт себе отчёт в своих интересах и желаниях, которые выстроены в иерархию, заброшены в будущее и вместе образуют наш собственный жизненный проект. К несчастью, в условиях авторитета нам тяжело отличить свою речь от чужой, поэтому мы зачастую следуем чужому проекту и чужим интересам как своим.

2. Публичное, или политийное -- сфера, в которой акторы концептуализируют свои частные проекты, чтобы они стали понятными другим. Если мы не пытаемся использовать другого и манипулировать им в ущерб его интересам, то можем откровенно и без обиняков заявить о своём частном интересе. Если частные интересы разных индивидов совпадают, это подталкивает нас к сотрудничеству. Политийное -- это сфера откровенной речи о своём или общей речи, то есть разговора. Говорение о своём интересе может быть перенесено в сферу публичного при двух условиях: (1) это откровенный рассказ; (2) тот, кто говорит, стремится концептуализировать свой интерес в доступном для «всех» виде. Кроме того, в сфере публичного говорят не только о своём, но и об общем интересе, который объединяет разных людей. В этой сфере нет ценза, поскольку исключение предполагало бы создание иерархий и лишение голоса. Мы должны говорить друг с другом, чтобы выжить (ведь интерес выживания -- это не только общий, но и частный интерес) и чтобы найти «друзей» (Прим.: «Друзьям», то есть людям с одинаковым интересом, неоткуда взяться, кроме как из публики. Наш проект необязательно должен быть эксклюзивным клубом, а наша речь -- неконцептуализируемым частным языком. Чтобы найти помощь и единомышленников, разумнее говорить о своём, чем молчать.), то есть людей, которые разделяют наши интересы и готовы работать с нами для реализации нашего общего проекта. Совместная жизнь -- это политийная жизнь, то есть жизнь в сотрудничестве и разговоре друг с другом.

3. Авторитетное -- это тоже сфера общего проекта, но такая, в которой речь о частном притворяется речью об общем. Другими словами, авторитетный проект подаётся другим индивидам как их собственный проект. Авторитетная речь не может быть откровенной, как политийная речь. Она призвана скрыть интенцию авторитета. Если в сфере политийного голоса равны и каждый может говорить о своём, не боясь репрессии (ведь угроза репрессии подавляет откровенную речь и выстраивает властные отношения), то в сфере авторитетного у лишённых авторитета индивидов нет собственного голоса. «Их» речь допускается только в такой степени, в какой она повторяет авторитетную речь.

Различение политийного и авторитетного. Как различить политийное и авторитетное?

1) Политийное в отличие от авторитетного не скрывает себя. Политийная речь отличается прямотой: индивиды, насколько это возможно, стремятся концептуализировать свои желания и интересы на общепонятном языке. Политийное говорит о своём проекте, авторитет же скрывает его за своей речью. Политийные индивиды прямо говорят о своих интересах и не пытаются их маскировать.

2) Политийные индивиды не стремятся захватить друг друга. В политийной сфере субъекты власти не пытаются включить других в свой проект, если только это не проект, который касается многих (общее дело), или проект, для осуществления которого сил индивида или его группы недостаточно. В последнем случае речь идёт о солидарности индивидов и групп с разными целями. Солидарность может питаться соображениями выгоды, альтруизма или предельной общей целью -- выживанием. В любом случае, помощь или солидарное со-действие -- это включение, которое не удерживает тех, кто включён, поэтому они всегда могут покинуть данный проект. Это такое объединение, в котором различные элементы политической схемы не деградируют, смешиваясь друг с другом. Цели остаются на виду и не сливаются со средствами, объекты не превращаются в подобия субъектов, люди не трактуются как инструменты.

3) Политийное не требует для себя легитимности, кроме той, которая обеспечивается добровольным и не вынужденным согласием или договором. Авторитет же всегда заявляет о своей легитимности. Авторитет притязает, политийное предлагает. Авторитет распоряжается, политийное высказывается.

4) Поскольку отсутствует необходимости принудительно удерживать индивидов внутри своего проекта, политийное полагается на прямую речь, а не насилие. Авторитет трансформирует насилие. Физическое насилие он трансформирует в технологии удержания. Как уже говорилось, авторитетная власть противопоставлена власти грубой силы. Но и авторитет, и насилие -- это формы власти. Просто авторитет достигает той же цели, что и насилие, используя более эффективное средство -- авторитетную речь.

Сосредоточимся на этом понятии.

Авторитетная речь. Авторитет говорит. Это не только речь носителей власти, обращённая к своим подчинённым; не только нормативные теории авторитета; не только речь законов, указов, команд и уставов. Когда мы наивно размышляем о власти, мы творим ту же самую речь: авторитет говорит в нас. Мы сами производим речь, легитимирующую и оправдывающую авторитет и объясняющую, почему необходимо ему следовать. Продолжительная связная речь составляет рассказы. Например, рассказ о власти как спасительнице от "анархии". Или о государстве как общей воле, или общем деле. Но большие рассказы -- исходят они от философов, представителей власти или обычных людей -- это только видимая часть авторитетной речи.

Легалистская речь. Авторитет не только говорит в нас о своей легальности. Он обрамляет своей речью вещи, в том числе индивидов. Легалистская речь в отличие от "прямой речи" об авторитете говорит не нём самом, но исходит от него и таким образом утверждает его не меньше, чем легитимирующий рассказ. Поступки получают своё истинное значение только внутри юридической системы. Документ не просто фиксирует факты - он создаёт их. Тела становятся личностями ("лицами") только благодаря тому, что они встроены в эту речь. Не обрамлённые юридической речью люди существуют на уровне контингентности. Как письменные источники говорят нам об истории, юридические источники в условиях авторитета говорят о бытии. Контингентному существованию вещей, не охваченных юридическим, нечего противопоставить монолиту документа. Уничтожение документов перед неминуемым поражением -- это не только требование властного арканизма. Это символический акт: падение власти означает, что освящённые ею факты теряют силу .

Разговор и власть. Политийный разговор отличается от авторитетной речи тем, что разговор об общем не предполагает господства. Более того, господство исключает само условие разговора -- равенство говорящих. Формальное или материальное возвышение одной стороны исключает паритет говорящих, создаёт у главенствующей стороны ресурсы для "повышения голоса" и заглушает голос других сторон. Невозможно вести диалог с тем, кто всегда возвышает голос, или, наоборот, не может ответить. Господин не беседует с подчинёнными, а лишь отдаёт приказы. Разнообразные "демократические" механизмы "обратной связи", практики представительной демократии, служат (возможно, лишь внешнему) смягчению этого неравенства, но не способны изменить сам императивный характер отправления власти. Власть в силу своего понятия не беседует с нами, а лишь распоряжается. Авторитет говорит, но не желает разговаривать. Каким же образом в нашем понятии политического его сущность, идея разговора, была подменена идеей распоряжения?