Социальная философия

Критичность и рациональность демократии порождает и еще одну проблему. Способность делать рациональный осознанный выбор - качество, присущее далеко не всем людям. Большинству людей нужна вера. Демократия и рынок сами по себе - никудышный объект для веры. Они не дают ясных ориентиров, готовых решений и моральных оправданий. Нельзя же верить в прибыль и молиться эгоистическим интересам. В силу этого демократия всегда остается “необоснованной” и зачастую вынуждена искать это обоснование во вне. Питер Бергер так писал о постоянном “кризисе легитимности”, свойственном демократии и капитализму вообще: “капитализм внутренне не в состоянии генерировать собственное узаконение; прежде всего он лишен способности к мифотворчеству; следовательно, узаконение капитализма зависит от воспроизводимых им самим явлений, а также от связи с другими, неэкономическими узаконивающими символами”. Капитализм опирается на собственные успехи, которые делают его привлекательным в глазах людей (американские джинсы - неопровержимый аргумент в пользу демократии), а также находит себе оправдание во внешних ему формах. Например, в религии. Ведь писал же Вебер о протестантском оправдании “духа капитализма”.

Тем не менее, проблема самооправдания сохраняет свою актуальность для современной демократии (особенно в контексте полемики с коммунизмом и религиозным фундаментализмом).

Еще одно условие успешного осуществления демократии - умение применить силу. Демократия создавалась как система, гарантирующая права личности, как признание и защита частного интереса. Но частный интерес может резко противостоять интересу общественному. Даже рынок не всегда в состоянии автоматически гармонизировать частный и общественный экономический интересы, хоть это и считается его основным достоинством. Еще труднее это сделать демократии. Когда нельзя договориться, власть должна применять силу. Но условия, способы и границы применения силы должны быть строго определены законом. Конечно, даже в такой форме это крайне нежелательно, ибо чревато авторитаризмом. Но иначе - анархия. А демократия и есть постоянное балансирование между авторитаризмом и анархией, она эффективна, но хрупка. Как и рынок, ее надо защищать, но защищать так, чтобы сама защита не стала уничтожением демократии.

Итак, демократии присущи два основных недостатка:

дефицит легитимности;

опасность анархии (при абсолютизации частного интереса) или авторитаризации при попытке преодолеть конфликт частных интересов.

Основное условие нейтрализации этих недостатков - сбалансированность системы демократических институтов, развитие ее внутренних возможностей, ибо она остается все-таки наиболее эффективным вариантом политической системы. Попытка преодолеть недостатки демократии путем ликвидации демократии приведут к весьма негативным последствиям для всей общественной системы.

Таковы институты “открытого” общества, призванные воплотить свободу, гармонизировав ее с равенством, справедливостью и т.д. Это институты, не только привлекательные сами по себе (об их привлекательности можно спорить), но и единственно эффективные в современных условиях. Однако их эффективность не есть нечто автоматически устанавливающееся, она связана с постоянными усилиями по их совершенствованию, усилиями, которые приходится предпринимать тем, кто живет в “открытом” обществе или хочет жить в нем.

3. Русская идея. Различные варианты

Именно в рамках русской религиозной философии возникла теория “русской идеи” - особый вариант решения вопроса о предназначении России. Она включала в себя не только определенное видение социального идеала устройство российского общества, но и проект всемирного социального устройства, в становлении которого России, по мнению авторов “русской идеи”, принадлежала особая роль.

Название “Русская идея” было придумано В.С. Соловьевым. В 1888 г. на французском языке вышла его работа “Русская идея”, а в 1905 г. в 100-й книге журнала “Вопросы философии и психологии” она появилась и на русском.

“Идея нации, - писал Соловьев, - есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности”. Значит, идея России (или русская идея) есть божественное предназначение России, то, что Бог для нее предуготовил.

Практически то же самое пишет и другой автор “Русской идеи” Н.А. Бердяев в одноименной работе: “Русская идея есть то, что замыслил Творец о России” Бердяев Н.А. Русская идея // Вопросы философии. 1990. №1. С. 78..

Помимо “онтологического” статуса “русской идеи” Бердяев стремится определить и “гносеологический” ее статус. По мнению Бердяева, вся русская социальная философия, по сути, представляет собой лишь различные формы (более или менее адекватные) “русской идеи”, сознания божественного предназначения России. Конечно, это преувеличение, очерк развития русской философии, предложенный Бердяевым в его работе, весьма односторонен. Но, следует признать, что Бердяеву действительно удалось определить некоторые принципы, с завидным постоянством отстаиваемые в творениях представителей самых разных групп российской интеллигенции. К числу таких идей относится мессианизм, сознание особой роли русского народа, мысль о духовном предназначении России и т.д.

Иными словами, хотя “русская идея” как вариант трактовки проблемы предназначения России в законченном виде возникает достаточно поздно в трудах религиозных философов, отдельные ее элементы можно встретить и раньше, и позже, и в концепциях, кардинально отличавшихся от концепций Соловьева и Бердяева.

Рассмотрим же два варианта понимания “русской идеи”, предложенные соответственно Соловьевым и Бердяевым, отметив общее и особенное во взглядах этих авторов.

Для В.С. Соловьева вопрос о достойном, соответствующем божественному предназначению существовании России - один из важнейших. По словам Соловьева, “ни один народ не может жить в себе, чрез себя и для себя” Соловьев В.С. Русская идея // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 220., но осуществляет в своем бытии заложенную в него как в часть органического целого (человечества) идею. “Смысл существования наций не лежит в них самих, но в человечестве” Соловьев В.С. Русская идея // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 228.. Эта идея осознается как моральный долг, а не как природная необходимость, однако народ, не выполнивший долга, неизбежно обречен на гибель.

Величие России, русского народа, народа глубоко христианского, по мнению Соловьева, заключается в его способности к самоотречению. Тому множество примеров: призвание варягов на княжение, принятие христианства, реформы Петра - в каждом из этих случаев Соловьев видит преодоление национальной ограниченности, узконационального эгоизма, тяготение к единению с человечеством, с другими нациями, выполнение божественного предназначения. Это самоотречение является в то же самое время и самоутверждением, ибо только посредством него происходит актуализация заложенной, сокрытой в недрах народного бытия истинно русской сущности, раскрытие национального величия России. “Чтобы удержать и проявить христианский характер России, нам нужно окончательно отречься от ложного божества нашего века и принести в жертву истинному Богу наш национальный эгоизм, отказавшись от политики русификации и признав без оговорок религиозную свободу” Соловьев В.С. Русская идея // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 237-238. - пишет Соловьев.

Кроме этого России нужно умственное и религиозное освобождение, что представляет собой следующий шаг после освобождения социального (отмена крепостного права). Это, по мысли Соловьева, раскрепостит народный дух, избавит Россию от религиозного партикуляризма (В.С. Соловьев был сторонником объединения христианских церквей).

Таким образом, самоотречение умственное, религиозное и политическое - необходимое условие осуществления “русской идеи”, выполнения Россией своего нравственного долга.

В чем же сущность этого долга?

Россия “должна, чтобы действительно выполнить свою миссию, всем сердцем и душой войти в общую жизнь христианского мира и положить все свои национальные силы на осуществление в согласии с другими народами, того совершенного и вселенского единства человеческого рода, непреложное основание которого дано нам в Церкви Христовой” Соловьев В.С. Русская идея // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 229..

Осуществляемое единство должно носить временной и пространственный характер. В пространственном плане это должно быть положительное, а не отрицательное единство. Иными словами, оно должно строиться не по принципу нивелирования индивидуального, всеобщей унификации, а, напротив, в форме объединения разнородного в органичную целостность. Во временном плане такое единство должно, по мнению Соловьева, быть не отрицанием прошлого и настоящего во имя будущего, а единством трех этих элементов. Данная мысль может показаться странной, но она имеет под собой вполне понятное моральное основание. Религиозные философы отвергали идею прогресса потому, что она рассматривает прошлое и настоящее как жертву во имя будущего. А этого быть не должно, все должно быть сохранено.

Конкретно это единство, по Соловьеву, осуществляется в союзе представителей прошлого единства человеческого рода, его настоящей множественности и будущей целостности.

Прошлое представлено интернациональным, общемировым священством во главе с Верховным Первосвященником, который воплощает в себе образ Бога-отца на земле. В священстве выражается былое единство человеческого рода, когда не было еще разделения на государства. Верховный Первосвященник олицетворяет предание и старину, но не конкурирующие с настоящим и будущим, т.к. это противоречило бы основному принципу социальной троицы. Суть данного принципа - безусловная солидарность и гармония всех трех ипостасей Троицы Божественной, воплощением которой на земле она является.

Настоящее человечества представлено отдельными нациями, государствами. Это - воплощение Бога-сына. Национальные различия остаются до конца веков, но должны исчезнуть антагонизмы между нациями. Партикуляристические, по своей сути, интересы государств (в лице государей) подчиняются единому религиозному интересу (в лице Верховного Первосвященника). Но это еще не все. Подчинение Сына Отцу есть только вселенское сыновство, единение в послушании, но не в свободе. А “истинная будущность человечества… есть вселенское братство, исходящее из вселенского отчества через непрестанное моральное и социальное сыновство” Соловьев В.С. Русская идея // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 242..

Будущее, примиряющее настоящее и прошлое, выражено в деятельности истинных пророков, посредством которых осуществляется абсолютная целостность человечества, гармоничное единение множественности, вселенское братство. Они - воплощение Духа Святого. В социальной троице, так же как и в Божественной, третья ипостась объединяет первые две. Истинные пророки сообразуют свою деятельность с преданиями, с прошлым и диктуют программу действий государям, указывают им путь к совершенному идеалу человеческого общества.

Именно такой должна быть социальная троица - идеал социального всечеловеческого устройства. “Свободная и совершенная организация общества, представляющая призвание истинных пророков, предполагает союз и солидарность между властью духовной и властью светской, Церковью и государством, христианством и национальностью” Соловьев В.С. Русская идея // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 244.. Итак, залог успеха - гармоничное сотрудничество всех начал Троицы.

По мнению Соловьева, в современной ему России, в отличие от других держав, непомерно развито второе начало - национально-государственное. Это качество, языческое по своей сути, противоречит христианскому характеру русского народа. Противоречие преодолевается через придание второму началу подобающего ему места: “Христианская Россия, подражая самому Христу, должна подчинить власть государства (царственную власть Сына) авторитету Вселенской Церкви (священству Отца) и отвести подобающее место общественной свободе (действию Духа). Русская империя, отъединенная в своем абсолютизме, есть лишь угроза борьбы и бесконечных войн. Русская империя, пожелавшая служить Вселенской Церкви и делу общественной организации, взять их под свой кров, внесет в семейство народов мир и благословение” Соловьев В.С. Русская идея // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 245..

И далее следует вывод, что “восстановить на земле этот верный образ божественной Троицы - вот в чем русская идея” Соловьев В.С. Русская идея // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 246..

Итак, основные черты “русской идеи”, по Соловьеву, следующие:

религиозный характер: русская идея - божественное предназначение России;

мессианизм: Россия призвана исполнить особую роль в деле спасения мира, его движения к Богу;

универсализм: несмотря на “особость” роли России, русская идея - один из аспектов общехристианской идеи;

эсхатологичность: направленность на конец, на осуществление Царства Божия;

стремление к установлению духовного братства (а не равенства). Социальная Троица - вселенское братство;

“политический”, этатистский теократический характер: направленность на устроение Всемирной теократии - общемирового государства, основанного на власти религиозного авторитета.

Итак, на основе самоотречения, проникновения сознанием морального долга, осуществление Социальной Троицы, прообраз которой - Троица Божественная, - вот смысл “русской идеи” в трактовке Соловьева.

Понимание “русской идеи” другим наиболее ярким ее теоретиком, Н.А. Бердяевым, несмотря на сходство с идеями Соловьева, имело некоторые, весьма существенные особенности.

Бердяев соглашается с Соловьевым в том, что одной из основных черт русского народа является религиозность, точнее, христианская религиозность. Но, в отличие от Соловьева, Бердяев делает акцент не на способности русских к самоотречению, а на переплетении в России Востока и Запада, христианства и язычества, противоречивости русской души. Бердяев считает, что присущие ей противоположности обусловливают появление ряда совершенно особых, несвойственных другим народам, черт: общинности, максимализма, эсхатологичности, русского мессианизма.

Самоотречение тоже признается Бердяевым свойством русского народа, но оно имеет совершенно иное значение, нежели у Соловьева. У последнего самоотречение - направление национальной активности в иное русло. У Бердяева самоотречение - конец недостойного существования, стряхивание спячки, преодоление “вечно бабьего” в русской душе.

Самоутверждение понимается одинаково у Соловьева и у Бердяева - это необходимая актуализация возможностей, попрание лжи и торжество истины в существовании России и русского национального характера.

Но, если у Соловьева самоутверждение достигается в самоотрицании (через отрицание национального эгоизма, религиозного партикуляризма, умственной несвободы - утверждается истинно-русское, истинно-христианское), то у Бердяева - самоотречение в самоутверждении (в ходе актуализации русской души, русского предназначения происходит сбрасывание “спячки”).

Сущность “русской идеи” Бердяев формулирует следующим образом: “русская идея есть эсхатологическая идея Царства Божьего” Бердяев Н.А. Русская идея // Вопросы философии. 1990. № 2. С. 24..

Царство Божие для него - не теократия, оно - лишь некоторое неопределенное духовное братство, т.е. с точки зрения цели, “русская идея” Бердяева носит чисто идеальный, неполитический, “агосударственный” характер.

В своей книге “Судьба России” Бердяев писал: “мы имеем все основания полагать мировую миссию России в ее духовной жизни, а не материальном универсализме, в ее пророческих предчувствиях новой жизни, которыми полна великая русская литература, русская мысль и народная религиозная жизнь” Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1990. С. 126..

Бердяев аргументирует это следующим образом:

Русский народ по природе своей - народ не государственный, он, фактически, народ - анархист, поэтому всякая иерархическая организация ему чужда: “Народ, обладающий величайшим в мире государством, не любит государства и власти и устремлен к иному…Германская идея есть идея господства, преобладания, могущества, русская же идея есть идея коммюнотарности и братства людей и народов” Бердяев Н.А. Русская идея // Вопросы философии. 1990. № 2. С. 153..

Русские уже достигли максимума земного могущества, поэтому оно не может служить для них целью существования. “Материальная сила и материальное величие России - наша исходная данность” Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1990. С. 126..

С точки же зрения средств осуществления “русской идеи” взгляды Бердяева противоречивы. С одной стороны - отрицание политичности, т.к. русский народ “не материалистичен” и, кроме того, в силу духовного характера “русской идеи” он не желает “пачкать” святое во лжи реальной политики. “Идея не должна быть внешне-политической, утилитарно-государственной, она, прежде всего, должна быть духовной, обращенной внутрь жизни” Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1990. С. 142..

С другой стороны - осуществление “русской идеи” происходит через самые обыкновенные чисто политические события. Сначала он связывает свои надежды с Первой мировой войной, потом с социалистической революцией, главный смысл которой, согласно Бердяеву, заключается в том, что она “пробудила и расковала огромные силы русского народа” Бердяев Н.А. Русская идея // Вопросы философии. 1990. № 2. С. 151., т.е. подготовила его к исполнению вселенской миссии.

Итак, с одной стороны, чисто духовное осознание нравственного долга, а с другой, политические, сугубо-“материалистические” методы.

Возможно, это объясняется, по замечанию самого Бердяева, следующим противоречием: с одной стороны, русский народ исполнен духовными, потусторонними, священными устремлениями, но, с другой - он находится в среде грубой материальности, а потому не может быть свободен от нее; достижение цели с необходимостью требует не пренебрегать земными средствами, связанными с участием в политической, посюсторонней исторической жизни.

С несколько иным аспектом этого же противоречия (противоречия между совершенством устремлений и грубым несовершенством обстоятельств бытия) мы встречаемся, разбирая рассуждения Бердяева о мессианизме (исполнении особого божественного предназначения) и эсхатологичности (направленности на конец, на осуществление Царства Божьего) как основных чертах “русской идеи”.

По мнению Бердяева, роковую роль тут играет пространственная огромность России. Являясь необходимым атрибутом отечественного духовного величия, она вынуждает Русь активно участвовать в суетных делах: оборонять себя от врагов, оформлять, осваивать собственные необозримые пространства и т.д. В силу этого, Россия часто поддается мирскому искушению, “сбивается” с прямого пути божественной воли и творит нечто совсем не соответствующее ее предназначению.

Вот почему устремленность к Царству Божьему, к по-христиански понимаемому концу истории, отрицание промежуточного “исторического” христианства вырождается в устроение “земного рая”, очага коммунистического террора, насилия и беззакония.

А осознание своей великой роли, своего вселенского призвания (мессианизм) превращается в имперскую политику, в вульгарный национализм, чуждый всякой нравственности, в раздутый “на горе всем буржуям” мировой пожар, в котором сгорали миллионы отдельных людей и целые народы.

Таким образом, Бердяев с прискорбием констатирует, что часто чистые, прекрасные свойства русской души проявляются в извращенной, уродливой форме, не могут раскрыться по-настоящему, будучи испорчены грубой реальностью исторического бытия.

Четвертая (после религиозности, мессианизма, эсхатологичности) черта русской идеи - стремление к духовному братству - наиважнейшая у Бердяева. Отрицая идею теократии, пусть религиозной, но все-таки государственности, он считает, что Россия призвана создать духовное содружество, мировое братское единство.

Универсализм - участие в осуществлении Царство Божьего вместе с другими народами - у Бердяева выражен слабее, чем у Соловьева, но тоже присутствует.

Итак, можно сказать, что хотя подходы Соловьева и Бердяева во многом близки, они не во всем совпадают.

Основное различие между ними - “политический”, теократический по цели характер “русской идеи” Соловьева и “духовно-братствотворящая”, антигосударственная цель “русской идеи” Бердяева.

Правда, в трактовке средств у Бердяева “политических”, “материальных” элементов не меньше, а может даже и больше, чем у Соловьева. Ибо осуществление “русской идеи” Бердяев не столько связывает с осознанием нравственного долга, сколько с конкретными политическими действиями, реальными историческими событиями.

Итак, суть “русской идеи” - на основе особых национальных черт русского народа, его глубоко христианского характера - единение человечества и истории.

“Русская идея” неоднозначна. С одной стороны, трудно не приветствовать ее объединительный, универсалистский пафос. Трудно не согласиться с требованием осознания национального долга, долга каждого отдельного народа перед человечеством. Трудно не заметить гуманистических составляющих данной идеи. Наконец, не может не польстить национальному сознанию русских утверждение об особой роли России в истории. Тем более что эта роль - не разрушительной, не захватнической, не эгоистическая, а гуманная и альтруистическая.

Но пафос пафосом, а вот реальное содержание “русской идеи” оставляет много вопросов. Во-первых, идея трактуется как идея христианская, основанная на вере в Христа. А как быть с теми, кто в него не верит? Либо ограничить “русскую идею” только христианским миром, но это уже не всечеловеческое братство. Либо заявить право христианских народов на навязывание своей воли всем остальным - а это уже явно не гуманная цель.

Во-вторых, сама всемирная теократия напоминает не царство любви и свободы, а обыкновенную всемирную тоталитарную деспотию, в которой все вынуждены будут под страхом огня и меча слепо подчиняться Верховному первосвященнику, или горячечному бреду юродивых пророков.

В силу этого, в-третьих, стоит ли удивляться, что так некрасиво принципы, схожие с “русской идеей”, воплощаются в жизнь в русском “социализме”. И как не утверждай Бердяев, что это народное заблуждение, ошибка народа, забывшего Христа, вряд ли существенно кому будут молиться установители насильственного Царства Божия на земле - Христу или Марксу с Энгельсом.

Русская идея, демонстрирует, в-четвертых, недостаточность и даже ошибочность ценностных идеалов русской религиозной философии. Метафизическое понимание свободы, предполагающее возможность установления санкционированного сверху содержания “свободы для”, в реальности - путь к рабству. Может быть, именно поэтому русские религиозные философы так туманно рассуждают о реальном воплощении своего идеала - таким образом понимаемая свобода в жизни может привести только к уничтожению свободы. А выяснение того, как в обществе может быть гарантированна свобода, требует внимания к ее социальным аспектам, а также переосмыслению самого понятия свободы. Общество, если оно хочет сохранить свободу, может и должно гарантировать посредством демократических институтов только “свободу от”. “Свобода для” (для чего и как жить) может быть только делом конкретных людей, их выбором, но который ни в коем случае не должен нарушать “свободы от” других людей. Иного, к сожалению, не дано.

4. Евразийство

Представляется существенным обратить внимание на еще одну школу философско-политической мысли, сложившуюся в русле традиции русской религиозной философии. Мы имеем в виду евразийство. Во-первых, евразийство оказалось чрезвычайно жизнеспособным учением. Возникнув в 20 - х гг. нашего века в эмигрантской среде, сегодня оно переживает своеобразный Ренессанс, вызывая оживленные дискуссии и обретая сторонников в самых различных слоях нашего общества, в том числе среди интеллектуалов и политических деятелей. Во-вторых, евразийство представляет собой не просто философскую доктрину, но и определенную политическую и даже экономическую программу, реализацию которой некоторые представители отечественной интеллектуальной элиты считают желательным будущим для России. В каком же отношении находятся основные положения этой программы к перспективам модернизации России, насколько соотносятся они с ценностями и принципами организации “открытого” общества?

Не имея возможности детально анализировать весьма богатую и разноплановую доктрину евразийства, мы хотели бы обратить внимание на ряд моментов, характерных для этого направления отечественной социально-философской мысли.

Во-первых, евразийство отличает свойственное всем “самобытническим” доктринам противопоставление “своего” - “чужому” как органического - механическому, хорошего - плохому и т.д. Нетрудно догадаться, что в роли “хорошего-органического-своего” выступало исконно российское, в его евразийской интерпретации, а в роли “дурного-механического-чужого” - западное, якобы искусственно привносимое в отечественную действительность недальновидными, а то и антинационально настроенными реформаторами. Выше мы отмечали, что прием противопоставления российского и западного - один из наиболее распространенных в среде противников “открытого” общества. Действительно, ведь “буржуазность” со всеми ее атрибутами - рынком, демократией, интеллектуальной свободой и идеологическим плюрализмом объявляется чисто западным явлением. А поскольку оно - западное, значит нам, русским, оно не подходит. Оставьте себе свою демократию, свой рынок, свой плюрализм. То, что вам, немцам, благо - нам, русским (евразийцам) - зло. Нам надо искать свое, “органичное”. Искать, конечно, надо. Но при этом не стоит забывать, что рынок, демократия и интеллектуальная свобода, хоть и возникли первоначально на Западе, отнюдь не представляют собой элементов исключительно западного исторического пути.

Социум - среда, обладающая столь же объективными, принудительно данными нам связями, как и живая и неживая природа. Социологические законы не менее неумолимы, чем законы физики или биологии. Точно так же, как закон всемирного тяготения соблюдается и в Африке, и на Аляске, так и законы социальной организации будут соблюдаться в равной степени и в Европе, и в Азии. И если современное индустриальное, а тем более постиндустриальное, общество в качестве условия эффективного функционирования предполагает существование определенных институтов, то насколько бы буржуазными и отвратительными они кому-нибудь не казались, попытка игнорировать их - верный путь к деструкции общественной системы, а, точнее, - социальное самоубийство.

Никто не отрицает существенности культурного своеобразия того или иного народа. Оно является фактором, облегчающим или затрудняющим модернизацию, а также фактором, влияющим на конкретную форму воплощения определенных институтов. Развитие Японии - яркий тому пример. Еще один пример подает нам Китай, где, несмотря на азиатскую культурную среду, на остающуюся тоталитарной коммунистическую властную систему, под давлением чисто прагматических соображений, идут реформы явно модернизационной “буржуазной” направленности. Именно этими реформами и объясняется экономический успех Китая, который нынешние отечественные самобытники так любят приводить в качестве доказательства правоты своей антизападной, антибуржуазной позиции. Пример-то свидетельствует как раз об обратном. Если хотите построить эффективное общество - не обойтись без “западного” рынка, а, затем, (Китаю это еще предстоит) и без “западной” демократии, и интеллектуальной свободы.

Но “антизападно” настроенные евразийцы утверждают, что у России - свой, евразийский путь, отличный от пути “прогнившего” Запада. Посмотрим, что же это за путь.

Важнейшим тезисом евразийства, во-вторых, является присущее всем тоталитаристски ориентированным системам положение о примате целого над частью, коллектива, общества, над индивидом. Социально-философское обоснование такой позиции дается, в частности, в трудах Л.П.Карсавина, посвященным пониманию культуры (по сути, общества) как симфонической личности. Такой симфонической личности евразийцы отдают абсолютный приоритет перед конкретными “человеческими” личностями. От этого тезиса нетрудно перейти к утверждению, что человек - всего лишь исполнитель определенного государственного дела, винтик государственной машины, воплощающей в себе высшее культурное единство.

Яркое воплощение эти идеи нашли в политическом учении евразийцев, в частности в их учении о “демотическом”, “идеократическом” государстве. Это третье, на что хотелось бы обратить внимание, рассуждая об евразийстве Блестящий, на наш взгляд, анализ политической доктрины евразийства предложен в статье В.С.Кржевова. См.: Кржевов В.С. Политическая программа “евразийства” в свете сравнительно-типологического подхода // Перспективы и проблемы России. М., 1995..

Стремясь противопоставить свои идеалы государственного устройства политическим формам, встречающимся на Западе, евразийцы развивают учение о “демотическом” государстве, в корне отличном от государства демократического. Противоположность демократии, пожалуй, наиболее ясный признак “демотичности”. Остальные напоминают какие-то заклинания, непонятно с чем соотносимые в действительности.

“Демотичность”, по-видимому, означает особый вид отношений между управляющими и управляемыми, когда те и другие едины “органически”, а не связаны лишь механически и формально. Вот как пишет об этом видный евразиец Н.Н. Алексеев: “Мы строим наше государство на суверенитете народа - но не на том анархическом суверенитете, на котором строятся западные демократии, ... а на суверенитете организованном и органическом. ... мы хотим заменить искусственно-анархический порядок представительства отдельных лиц и партий органическим порядком представительства потребностей, знаний и идей” Алексеев Н.Н. Евразийцы и государство // Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн. М., 1993..

Несколько конкретизировать понятие “демотичности” помогут, возможно, рассуждения уже упоминавшегося нами Л.П. Карсавина. Развивая свою идею “симфонической личности”, он набрасывает картину реального воплощения единства этой личности. Единство “симфонической личности” (в пределе, всего народа) должно воплощаться в действиях “правящего слоя”. Данный слой обладает безусловной властью, ибо “он находится в органической связи с массой населения и способен выражать ее сознание и волю” Карсавин Л.П. Основы политики // Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн. М., 1993. С. 192.. Хоть “правящий слой” и органичен, однако он все-таки множественен. А так как коллегиальность, по мнению Карсавина, вредна, то “нормальная, т.е. наиболее соответствующая природе своей, организация государства предполагает единоличное его возглавление” Карсавин Л.П. Основы политики // Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн. М., 1993. С. 193..

Итак, жесткая иерархия с единолично правящим вождем во главе - вот евразийский идеал государственности. Не желая признавать демократическое государство, евразийцы вполне логично пришли к его противоположности - государству деспотическому. Евразийская “демотичность” - не что иное, как эвфемизм деспотичности.

Но государство евразийцев не просто “демотическое”, а, точнее, деспотическое (давайте называть вещи своими именами). Оно еще и “идеократическое”. Что ж вполне, логично. Деспотия в двадцатом веке не может быть просто деспотией. Она всегда деспотия идейная. Вот и евразийское государство в своем существовании должно выражать одну единственную идею, всеми признанную и беспрекословно почитаемую. Откуда берется эта идея? По мнению евразийцев, она внутренне присуща народу, составляет душу культуры. Но так как единство народа естественно воплощается в “органичном” правителе, то, вероятно, он и наделяется правом единолично трактовать эту идею и заставлять всех ей подчиняться, в том числе используя и прямое насилие. Итак, евразийское государство - государство с монопольно властвующей идеологией, государство, лишенное интеллектуальной свободы. Конечно, вряд ли бы евразийцы приняли этот упрек. Ведь кто будет спорить с идеей, если она столь органична, а, значит, несомненна для данной культуры? Наверное, столь же несомненна как идея национал-социализма в Германии 30-40 гг. или единственно верное марксистско-ленинское учение в советском Союзе. Ну кто будет с ними спорить? Или сумасшедшие, и тогда их - в психушки (диссиденты), или враги народа, тогда пожалуйте в концлагерь.

Итак, евразийский политический идеал - типичный пример тоталитаризма, типичного проявления нежизнеспособного в XX, а тем более XXI в. “закрытого” общества, кровавыми попытками воплощения которого так богата история нашего столетия.

Да ведь и сами евразийцы не отрицали существенного сходства между своими государственными идеалами и политическим строем большевистской России. Большевизм был неприемлем для них не как политическая система, а как строй, признающий “неправильную” идеологию. Вот если бы вместо атеистического марксизма-ленинизма утвердить столь воспеваемое евразийцами православие (интересно, как они убеждали бы татар в “органичности” для них православия), то большевизм, вероятно, был бы и не плох.

Неудивительно, что в области внешней политики ориентирами для евразийцев служил православный мессианизм, один из вариантов которого был рассмотрен нами в виде “русской идеи”. Последняя, однако, все же содержала в себе существенный универсалистский пафос, пафос ненасильственного единения человечества, и в этом была ее правда. Евразийству же универсалистский пафос был чужд. Именно за это, в частности, критиковал евразийство один из авторов “русской идеи” Н.А. Бердяев. Он полагал, что “евразийцы враждебны всякому универсализму, ибо они хотят остаться отделенными от Европы” Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Русская философия истории. М., 1997. С. 297.. Внушает опасения и явно сформулированные одним из классиков евразийства Н.С. Трубецким призывы к евразийскому национализму См.: Трубецкой Н.С. Об истинном и ложном национализме // Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждения евразийцев. София, 1921.. Как не провозглашайте этот национализм “мирным”, известно к чему могут привести националистические идеи в нашем столь тесном мире.

Комментируя евразийские идеи, В.С. Кржевов пишет: “Здесь просто бросается в глаза очевидная неспособность увидеть и осознать, что всякая попытка реализации известного типа начал государственности неизбежно выльется в практику, достаточно жестко этими началами обусловленную - в данном случае - практику типа большевистской или национал-социалистической; отличия между ними... целиком останутся в пределах санкционированной государством символики” Кржевов В.С. Политическая программа “евразийства” в свете сравнительно-типологического подхода // Перспективы и проблемы России. М., 1995. С. 172..

Современным российским интеллектуалам, завороженным красотой евразийской фразы, хотелось бы напомнить, что реальное воплощение их идеалов для России означало бы реставрацию большевизма с присущими ему неэффективностью экономики, деспотизмом политической системы, отсутствием духовной свободы, имперской внешней политикой, лагерями, психушками, парткомами и т.д. Пусть и вместо “верных ленинцев” единственно верное мировоззрение формулировали бы теперь “истинные евразийцы”, а вместо марксизма-ленинизма, начиная с яслей, мы зубрили бы “Краткий курс” препарированного новыми вождями православия.

5. C.Л. Франк о задачах социальной философии, социологии, философии права и философии истории