Сарматы Нижнего Поволжья в IV—III вв. до н. э.

97

НИИ АРХЕОЛОГИИ НИЖНЕГО ПОВОЛЖЬЯ

САРМАТЫ НИЖНЕГО ПОВОЛЖЬЯ

В IV--III ВВ.ДО Н. Э.

Введение

Многие проблемы этнополитической истории евразийского степного пояса в эпоху раннего железного века неразрывно связаны с сарматскими племенами, заселявшими обширные пространства от Северного Причерноморья до Урала. Неавтаркичный характер экономики кочевников неизменно ориентировал савромато-сарматские племена на взаимоотношения с оседлым населением, особенно с причерноморскими и среднеазиатскими производственными и культурными центрами. Интенсивность и разнонаправленность этих контактов во многом формировала ту специфику кочевых сообществ, которую исследователи определяют то как наличие самостоятельных культур, то как локальные варианты, или же как единое кочевое сообщество, различаемое лишь на уровне субкультуры элиты (Мошкова М.Г., 1995, с. 66--71).

Нижнее Поволжье в этом контексте представляет собой чрезвычайно интересную область, являясь одновременно периферийной контактной зоной европейского и азиатского кочевых культурных миров, географической и природной границей между ними, транзитной территорией на пути миграционных волн, движущихся с востока на запад и, наконец, относительно самостоятельной областью, обеспеченной водными ресурсами и обширными пастбищами.

Основы хронологии, периодизации и реконструкции этнополитической истории сарматских племен были заложены в трудах В.А. Городцова, М.И. Ростовцева, П.Д. Рау, П.С. Рыкова, Б.Н. Гракова, К.Ф. Смирнова, В.П. Шилова, М.Г. Мошковой (Городцов В.А., 1905, 1907; Ростовцев М.И., 1918а, б, 1925, 1993; Rau P., 1927, 1929; Рыков П.С., 1925, 1926; Grakov B., 1928; Граков Б.Н., 1947; Смирнов К.Ф., 1957, 1961, 1964а, б, 1974, 1979, 1984; Шилов В.П., 1975; Мошкова М.Г., 1963, 1974). Вклад этих ученых столь многократно оценен в современной литературе, что я позволю себе не излагать подробно историю становления сарматоведения. Дальнейшее изучение раннесарматской культуры шло по линии детальных проработок отдельных проблем, углубленного изучения истории отдельных регионов и уточнения хронологических особенностей конкретных территорий и памятников. Анализ нового материала с территории Южного Урала позволил А.Х. Пшеничнюку сделать вывод о сложении основных черт прохоровской культуры в данном регионе уже к рубежу V--IV вв. до н. э. и отливе сарматского населения на запад на рубеже IV--III вв. до н. э. (Пшеничнюк А.Х., 1983, с. 83, 84, 129, 130). Культурообразующие признаки прохоровского погребального обряда в VI--V вв. до н. э. выявлены в комплексах Южного Зауралья (Таиров А.Д., Гаврилюк А.Г., 1988, с. 141--152). Наконец был сделан вывод о том, что в Южном Приуралье была распространена, по существу, единая культура кочевников на протяжении от рубежа VI--V -- до рубежа IV--III вв. до н. э., подвергавшаяся некоторым изменениям в процессе спонтанного развития и под влиянием соседних племен (Железчиков Б.Ф., Пшеничнюк А.Х., 1994, с. 5--8).

Анализ нижнедонского материала лег в основу разработанной В.Е. Максименко периодизации истории этого региона. Савроматский период VI--III вв. до н. э. расчленяется исследователем на два этапа: собственно савроматский или раннесавроматский -- VI--V вв. до н. э. и савромато-сарматский или сирматский -- с конца V по III вв. до н. э. Сарматский (прохоровский) период определен хронологическими рамками конца III -- II в. до н. э. (Максименко В.Е., 1983, с. 125--129).

В 1988 году в диссертации М.А. Очир-Горяевой был сделан вывод о савроматской культуре Нижнего Поволжья как о своеобразном и самостоятельном явлении скифской эпохи, отличном как от синхронных приуральских памятников, так и от прилегающих к Понту, Меотиде и Танаису. Иными словами, входя в круг близких культур евразийских степей, нижневолжская археологическая культура скифского времени самостоятельна, не отождествляема с савроматами Геродота и не является локальным вариантом единой савроматской археологической культуры.

Эта культура подвергается трансформации начиная со второй четверти IV в. до н. э., когда наряду с традициями предыдущего времени отчетливо проявляются инновации, включающие южную ориентировку, иные типы керамики, катакомбные захоронения (Очир-Горяева М.А., 1988, с. 17). Таким образом, все более утверждается представление о самостоятельности археологических культур VI--IV вв. до н. э. в Подонье, Поволжье и Приуралье, предшествовавших раннесарматской эпохе.

Не отрицая такого подхода к археологическому материалу, М.Г. Мошкова, тем не менее, подчеркивала единство кочевого сообщества от Дона до Южного Приуралья, состоявшего из близкородственных племен или племенных союзов (Мошкова М.Г., 1994, с. 7--9; 1995, с. 66--71).

В то же время традиционная хронология раннесарматской культуры, предложенная М.Г. Мошковой и сохраняющая свое значение до сего дня, была уточнена на основе всего накопленного материала в работах А.С. Скрипкина. Им был сделан вывод о сохранении основных черт раннесарматской культуры вплоть до рубежа эр, а также предложено выделение в рамках этой культуры двух периодов, датируемых IV--III и II--I вв. до н. э. (Скрипкин А.С., 1990а, с. 105--116; 1990б, с. 174, 175; 1992а, б, с. 15). В последние годы исследования украинских, волгоградских и ростовских археологов переместили верхнюю дату раннесарматской культуры ближе к первой половине -- середине I в. н. э., и была высказана идея о сосуществовании и взаимодействии на протяжении некоторого времени ранне- и среднесарматской культур (Симоненко А.В., 1989, с. 117--120; Сергацков И.В., 1995, с. 155--157; Глебов В.П., 2000, с. 170--181).

Поздний этап раннесарматской культуры в рамках II--I вв. до н. э. представлен большим количеством памятников на территории Нижнего Поволжья и в силу этого весьма подробно проанализиро-ван и охарактеризован. Однако ранний период IV--III вв. до н. э. исследован в целом отрывочно и лишь в общих чертах. В немалой степени такое положение объясняется фрагментарностью и лакунарностью письменной традиции, а также отсутствием твердой хронологической базы для выделения памятников III в. до н. э. В первой половине IV в. до н. э. Эвдоксом Книдским, писавшим в 370--365 гг. до н. э., был зафиксирован этникон «сирматы» во фразе, переданной Стефаном Византийским: «Вблизи Танаиса живут сирматы» (Эвдокс, фр. кн. I, 1). Псевдо-Скилак около 338--335 гг. до н. э. уточнил: «Сирматы... народ и река Танаис составляет границу Азии и Европы», и далее: «От реки Танаис начинается Азия и первый народ ее на Понте савроматы» (Псевдо-Скилак, 68, 70). Если согласиться, что источником Плиния Старшего по Средней Азии был военачальник царей Селевка и Антиоха Демодам, совершивший на рубеже IV--III вв. до н. э. разведывательную экспедицию за Сыр-Дарью, то «сирматы» были известны у Окса среди других племен, в списке которых, кстати, упоминаются и аорсы (Плиний, VI, 48, 49). Иных фиксаций этнонима «сирматы» у античных авторов нет, но ПсевдоСкимн свидетельствует: «На Танаисе первыми живут сарматы» (Псевдо-Скимн, 874--875). Его источники, Эфор, Деметрий из

Каллатиса, Гекатей Теосский могли назвать сарматов на Танаисе не позже рубежа IV--III вв. до н. э., а скорее в IV в. до н. э. (Мачинский Д.А., 1971, с. 44, 45). Гераклид Понтийский (390-- 310 гг. до н. э.) называет и страну Сарматию, впрочем, без локализации ее в конкретном месте (Антигон Каристский, CLII, 167). В дальнейшем античные авторы употребляют этнонимы «савроматы» и «сарматы» как взаимозаменяемые понятия.

М.И. Ростовцев полагал, что этноним «сирматы» был искажен при первых контактах, но к концу IV в. до н. э. приобрел каноническое звучание (Ростовцев М.И., 1993, с. 91). Ф. Браун, отвергая скифскую и савроматскую природу «сирматов», писал, что «скорее они могли быть передовым отрядом сарматов в их движении на запад». Но поскольку ясные следы сарматов по правую сторону Дона появляются лишь со II в. до н. э., исследователь был вынужден вести поиск в ином направлении, связывая «сирматов» с будинами (Браун Ф., 1899, с. 85--87). К.Ф. Смирнов и М.Г. Мошкова первоначально видели в «сирматах» западную ветвь савроматов (Смирнов К.Ф., 1964а, с. 196; Мошкова М.Г., 1977, с. 213). Им возражал П.Д. Либеров, утверждая вслед за Ф. Брауном будинскую принадлежность этого этнонима (Либеров П.Д., 1969, с. 36).

Накопление и осмысление нового археологического материала Подонья выявило восточные черты в донских памятниках.

В первую очередь это касается дромосных могил IV в. до н. э. с обрядом и вещевым комплексом, близким савромато-сарматскому миру Поволжья и Приуралья. Изучение Сладковского, Шолоховского и Кащеевского курганов позволило К.Ф. Смирнову предположить синкретичность «сирматов», включавших в свой состав как поздних савроматов, так и новые ираноязычные племена из степного Поволжья и Южного Приуралья (Смирнов К.Ф., 1982, с. 130; 1984, с. 40--42). В том же направлении скорректировано понятие «сирматы» в работах В.Е. Максименко, который видит в сирматах первую волну сарматов -- носителей савроматской археологической культуры Заволжья и Приуралья. По его мнению, в IV в. до н. э. произошло обособление правобережных савроматов, усилившихся за счет притока исседонов, что послужило основой союза племен, установившего господство на территории прежней Скифии (Максименко В.Е., 1988, с. 115). Расширение круга археологических источников IV в. до н. э. на Дону за счет открытия ранних диагональных погребений позволило А.С. Скрипкину с большей долей уверенности обозначить исходный пункт и направление передвижения новых племен -- из Приуралья на Дон (Скрипкин А.С., 1992а, с. 18).

В настоящее время в Приуралье известно несколько десятков дромосных и диагональных погребений V--IV вв. до н. э. К ним примыкают аналогичные памятники Зауралья, Приаралья, Восточного Казахстана, Семиречья и Верхнего Приобья. Их количество значительно превышает число таких памятников на Дону. На востоке раньше получают распространение подбойно-катакомбные погребения и широкие прямоугольные ямы с коллективными захоронениями, южной или ортогональной ориентировкой костяков. Их раннее появление, количественное преобладание и широкое распространение в IV в. до н. э. в Приуралье позволяет считать эту территорию исходной областью для населения с подобным обрядом. Наряду с близкой обрядностью приуральских и донских памятников отмечено появление на Дону вещей с приуральскими корнями. Анализ бронзовых изделий Сладковского кургана позволил утверждать восточное происхождение металла (Барцева Т.Б., 1984, с. 141--148). Зеркала, колчанные крючки, бронзовые котлы, бронзовые втульчатые и, особенно, черешковые наконечники стрел свидетельствуют о приуральских производственных центрах (Максименко В.Е., 1990, с. 24).

К этому следует добавить появление именно в IV в. до н. э. в Приуралье железных втульчатых наконечников стрел и мечей с брусковидным навершием без металлического перекрестия так называемого синдо-меотского типа (Смирнов К.Ф., 1975, с. 163; 1980, с. 43). На востоке их количество относительно невелико, что свидетельствует об отсутствии традиций изготовления этих типов оружия в отличие от Подонья-Причерноморья, где они являлись характерной принадлежностью воинов. Данный факт может свидетельствовать не только о передвижении части населения из Приуралья на Дон, но и о сохранении контактов со своей родиной.

Прослеживая движение сарматов на запад в IV в. до н. э. по письменным источникам, Д.А. Мачинский путем логических умозаключений пришел к выводу о локализации Сарматии в Приазовье у Сиваша, то есть в Скифии к концу IV в. до н. э. (Мачинский Д.А., 1971, с. 45, 46). Ему возразил С.В. Полин, справедливо указав на шаткость конструкции Д.А. Мачинского из-за отсутствия в Скифии этого времени хорошо датированных сарматских памятников. Да и полулегендарная Сарматия с ее тарандрами и озером, убивающим птиц своим запахом, может находиться где угодно (Полин С.В., 1992, с. 18, 86). К этому добавился аргумент из области палеогеографии -- поскольку уровень моря в античное время был ниже современного, как минимум, на 5 метров, то Сиваша в его современном состоянии попросту не существовало (Полин С.В., Симоненко А.В., 1997, с. 90).

Однако употребление термина «Сарматия» уже в конце IV в. до н. э. требует объяснения. Поэтому можно предложить версию, согласно которой сарматы, появившиеся в Европе, принесли с собой и рассказы о родине Сарматии, украшенные легендарным флером. В пользу такого предположения может свидетельствовать упоминание Демодама в рассказе Плиния Старшего о «сирматах»в Средней Азии. В таком случае само знание античных авторов IV--III вв. до н. э. о Сарматии еще не означает появления этой страны на европейской карте.

Понятие Сарматии IV в. до н. э. в Европе наполнил археологическим содержанием В.Е. Максименко, локализуя ее на правобережье Дона уже к концу IV в. до н. э. и полагая, что основателями Европейской Сарматии были сирматы-савроматы, усилившиеся за счет притока исседонов с востока. Само же завоевание Скифии произошло во II в. до н. э. сарматами Азиатской Сарматии -- носителями прохоровской археологической культуры (Максименко В.Е., 1988, с. 115; 1990, с. 30--32). В построениях автора есть определенная противоречивость, ибо фиксируя «исседонский» компонент на Дону, он называет южную ориентировку коллективных захоронений, могильные ямы с нишами-подбоями, дромосные сооружения и предметы материальной культуры Приуралья и Поволжья IV в. до н. э., отождествляя их с савроматской археологической культурой этих регионов (Максименко В.Е., 1990, с. 22--25). Но перечисленные черты уверенно определяются как раннепрохоровские, а не савроматские (Мошкова М.Г., 1974, с. 10, 11; Таиров А.Д., Гаврилюк А.Г., 1988, с. 141--152). К тому же понятие «Европейская Сарматия», отличаемое от Азиатской, появилось лишь с установлением господства сарматов в Северном Причерноморье, соответствуя новым этнополитическим реалиям (Птолемей, V, 8, 1). Сама фиксация раннепрохоровских черт в Подонье подразумевает наличие ранних сарматских памятников IV в до н. э. и на маршруте передвижения, т. е. в Нижнем Поволжье. По мнению большинства исследователей, носители савроматской археологической культуры продолжают бытовать в качестве основного населения Нижнего Поволжья вплоть до рубежа IV--III вв. до н. э., когда начинается мощное миграционное движение с востока (Лукашов А.В., 1986, с. 66--81). Однако уже М.Г. Мошкова в работах 1960-х и 1970-х гг. выделила памятники IV в. до н. э. с раннепрохоровскими чертами в Нижнем Поволжье, отметив их немногочисленность (Мошкова М.Г., 1963, с. 17, 18; 1974, с. 13--16). В дальнейшем их число неизменно увеличивалось. Часть памятников опубликована (Дворниченко В.В., Федоров-Давыдов Г.А., 1989, с. 54--58; Сергацков И.В., 1992, с. 163, 164; Мамонтов В.И., 1993, с. 187--193; Ляхов С.В., 1994, с. 111--114; 1997, с. 147--150; Мордвинцева В.И., 1994, с. 133, 134; Железчиков Б.Ф., Фалалеев А.В., 1995, с. 23--61; Дремов И.И., 1997, с. 159--162). Проникновение раннепрохоровского населения зафиксировано также в Среднем Поволжье (Скарбовенко В.А., 1976, с. 174--178; Мышкин В.Н., Скарбовенко В.А., 1996, с. 196--221). К тому же инновации в самой культуре ранних кочевников скифского времени Нижнего Поволжья отнесены М.А. Очир-Горяевой ко времени не позже второй четверти IV в. до н. э. (Очир-Горяева М.А., 1988, с. 17; 1996, с. 54).

Все вышесказанное позволяет по-новому оценить роль приуральского раннепрохоровского компонента в Нижнем Поволжье IV в. до н. э. Само определение круга памятников для соответствующего выделения так называемых «сирматов» базируется на следующих исходных положениях:

1. В отечественной историографии достаточно уверенно определены наиболее характерные черты савроматского и раннесарматского погребального обряда. Савроматские памятники представлены погребениями в широких прямоугольных и квадратных, а также в узких ямах. Последние, видимо, характерны и для многочисленных впускных погребений в насыпь, у которых контуры ям не прослежены. Погребенные лежат на спине вытянуто, головой и позвоночным столбом ориентированы в широтном направлении, преимущественно к западу. Заупокойная пища представлена боками лошадей, обезглавленными тушками баранов, целыми скелетами лошадей, овец, иногда собак.

Раннесарматский погребальный обряд отличается усложнением могильных конструкций, появлением камерных сооружений (подбои, катакомбы, дромосные могилы). Изменяется ориентировка погребенных, она направлена в южный сектор. Распространяется положение костяка по диагонали могилы. Заупокойная пища уменьшается в объеме. В могилу кладут лишь отдельные части тушек -- ногу с лопаткой, грудную часть, хребет.

2. Раннесарматские черты погребального обряда вызревают в Южном Приуралье, где уже с конца VI--V вв. до н. э. фиксируются камерные могилы, южная ориентировка и диагональное положение погребенных. В памятниках IV в. до н. э. эти элементы широко распространяются. В Нижнем Поволжье такого вызревания и накопления раннесарматских черт не наблюдается. Интересная попытка В.П. Шилова проследить формирование раннесарматской культуры на нижневолжском материале, как кажется, не выдержала испытания временем и новыми археологическими данными (Шилов В.П., 1975, с. 113--134; Мошкова М.Г., Смирнов К.Ф., 1977, с. 265--273). Традиционные савроматские древности VI--IV вв. до н. э. в Нижнем Поволжье сохраняют характерные черты до конца савроматской эпохи, что позволяет на их фоне фиксировать инновации с востока.

3. «Сирматы» в поле зрения античных авторов попадают со второй четверти IV в. до н. э. В Приуралье именно в это время идет процесс формирования раннесарматского археологического комплекса, все основные черты которого сложились к рубежу IV--III вв. до н. э. До этого на протяжении IV века они проявлялись как отдельные элементы или сочетание элементов, синкретически вписываясь в «савроматский» обряд. Таким образом, появление среди памятников нижневолжских савроматов отдельно южной ориентировки, различных вариантов камерных могил, диагонального положения покойника позволяет говорить о продвижении ранних сарматов времени формирования этой археологической культуры.

4. Чертами, имеющими приуральское происхождение, следует также признать концентрическое расположение могил вокруг центра кургана, встречающееся в IV в. до н. э. в погребальном обряде ранних сарматов Мечетсайского могильника, в кургане 1 группы Лапасина на р. Бузулук и ряде других памятников (Смирнов К.Ф., 1962, с. 83--93; 1975, с. 73--149).

5. Наличие в погребениях круглодонных лепных сосудов с тальком и богатой орнаментацией по плечикам, а также так называемых «переходных» мечей и кинжалов со сломанным под тупым углом или изогнутым в виде дуги перекрестьем позволяет говорить о приуральских корнях.

6. Одной из особенностей хозяйства пастбищно-кочевой системы в природно-климатических условиях евразийских степей является замкнутый цикл кочевания с регламентированным распределением пастбищ и водных источников, а также с закреплением маршрутов между родами. Реки в этих условиях естественным образом очерчивали границы обитания кочевых организаций. Волга, как крупнейшая река, безусловно выполняла эту функцию, разделяя в то же время Нижнее Поволжье на две крупные ландшафтно-климатические области -- Заволжье и Волго-Донское междуречье, в свою очередь распадающиеся на ряд локальных зон. Памятники ранних сарматов логично также рассматривать в границах этих областей.

Среди проблем первого периода раннесарматской культуры Нижнего Поволжья чрезвычайно сложной представляется проблема выделения памятников III в. до н. э. Античные авторы знают сарматов и Сарматию в это время, хотя такие свидетельства немногочисленны. Теофраст в отрывке «О водах», датируемом временем между 310--285 гг. до н. э. (Мачинский Д.А., 1971, с. 46), упоминает о Сарматии в связи с загадочным животным тарандром (Теофраст, фр. 172). По мнению М.И. Ростовцева, легенда о сарматском рейде царицы Амаги против скифов базируется на сообщениях историков III в. до н. э. (Ростовцев М.И., 1925, с. 137, 138). Не исключено, что сообщение Диодора Сицилийского об истреблении скифов савроматами (Диодор, II, 43--46) отражает ситуацию III в. до н. э. (Мачинский Д.А., 1971, с. 48). Чрезвычайно важно и то, что к началу II в. до н. э. Полибий упоминает сарматского царя Гатала в числе владык Европы (Полибий, XXV, 2, 12).

Периодизационные схемы раннесарматской культуры IV--II или IV--I вв. до н. э., естественно, подразумевают наличие памятников III в. до н. э. (Мошкова М.Г., 1974; Скрипкин А.С., 1992а). Представление о завоевании на рубеже IV--III вв. до н. э. приуральскими «прохоровцами» нижневолжских племен также должно означать наличие памятников III в. до н. э. на завоеванной территории (Мошкова М.Г., Смирнов К.Ф., 1977, с. 271; Лукашов А.В., 1986, с. 66--81). В традиционных датировках конкретных памятников в рамках IV--III, III--II или III--I вв. до н. э. возможность определения комплексов III в. до н. э. уже заложена.

Ряд погребений в Нижнем Поволжье по сопутствующему инвентарю датирован в узких границах III в. до н. э. (Шилов В.П., 1975, с. 138, 139; 1983, с. 44, 45; Фодор Н., 1969, с. 251--254; Хазанов А.М., 1971, с. 9; Лукашов А.В., 1979, с. 160--163; 1986, с. 71). М.Б. Щукиным высказано предположение о наличии ряда погребений с прохоровскими чертами в Северном Причерноморье, которые при создании твердой хронологии скифо-сарматских памятников могут быть датированы III в. до н. э. (Щукин М.Б., 1994, с. 86). Но, во-первых, такие комплексы единичны, во-вторых, сами датировки этих погребений небесспорны.

В последние годы Институтом археологии РАН совместно с итальянским Институтом Среднего и Дальнего Востока начата реализация проекта по теме: «Погребальные памятники ранних кочевников евразийских степей: опыт компьютерной обработки археологических материалов». К настоящему времени опубликованы две коллективные монографии, посвященные анализу погребального обряда памятников Азиатской Сарматии VI--IV (вып. I) и IV--I вв. до н. э. (вып. II). Результатом исследования стало выделение групп памятников, характеризующих хронологические, территориальные и социальные особенности савроматской и раннесарматской эпох (Статистическая обработка.., 1994; 1997).

Однако неопределенность позиции III века сказалась в распределении памятников по периодам раннесарматской культуры в рамках IV--III и III--I вв. до н. э. Авторы сознательно допускали возможность хронологического совпадения некоторых памятников обеих групп в рубежном III в. до н. э., справедливо полагая, что при значительном преобладании погребений II--I вв. до н. э. таких совпадений должно быть немного (Железчиков Б.Ф., Скрипкин А.С., 1997, с. 213). Но сама проблема, вставшая перед исследователями, весьма показательна.

Нечеткость хронологической позиции собственно III в. до н. э. и отсутствие опорных раннесарматских памятников с выраженной обрядовой спецификой и узко датированным инвентарем неоднократно отмечалась исследователями (Полин С.В., 1989, с. 9; 1992, с. 77; Скрипкин А.С., 1992а, с. 34, 35). Этому в немалой степени поспособствовало передатирование скифских комплексов эталонного характера с IV--III вв. до н. э. на IV в. до н. э. (Алексеев А.Ю., 1992, с. 144--157), что лишило III в. до н. э. в раннесарматской хронологической шкале прочного фундамента, который восстанавливается в памятниках начиная лишь со второй половины II в. До н. э. (Полин С.В., 1989, с. 6--9, 15; Полин С.В., Симоненко А.В., 1990, с. 76--93; Симоненко А.В., 1993, с. 20--29, 104--112). Утверждение украинских археологов об отсутствии раннесарматских памятников III -- первой половины II в. до н. э. в Северном Причерноморье получило расширительное толкование в недавних работах В.Ю. Зуева, распространившего этот вывод на Поволжье и Приуралье (Зуев В.Ю., 1998а, с. 19; 1998б, с. 143--150).

Однако традиционная позиция, согласно которой запустение «Великой Скифии», ликвидация хоры греческих государств Северного Причерноморья, прекращение функционирования городищ и могильников на Среднем и Нижнем Дону и Северном Кавказе объясняется сарматским вторжением рубежа IV--III или начала III в. до н. э., по прежнему имеет много сторонников (Виноградов Ю.А., Щеглов А.Н., 1990; Щукин М.Б., 1994, с. 86, 87; Марченко К.К., 1996, с. 70--80; Медведев А.П., 1997, с. 60--64).

Но поскольку пребывание сарматов в Северном Причерноморье для этого времени не доказано, в качестве причин дестабилизации фигурируют также климатические изменения (Полин С.В., 1992; Алексеев А.Ю., 1992), вторжение кельтов (Яйленко В.П., 1990), кризис внутри скифского общества (Туровский Е.Я., 1994).

Сторонники сарматской версии находят выход во мнении, что новые завоеватели не сразу начали освоение северопричерноморских территорий, а наносили удары из смежных районов Подонья, Поволжья, Калмыкии и Прикубанья (Марченко К.К., 1996, с. 72; Щукин М.Б., 1994, с. 86). С изменением этнополитической обстановки в Нижнем Поволжье и Подонье в отечественной литературе связывается и продвижение савромато-сарматского населения в Предкавказье. По мнению В.Б. Виноградова, на рубеже IV--III вв. до н. э. племена савроматов Нижнего Поволжья не смогли противостоять натиску приуральских племенных союзов и устремились на Северо-Восточный Кавказ, достигнув рек Терека и Сунжи (Виноградов В.Б., 1963, с. 65--68).

М.П. Абрамова, характеризуя Центральное Предкавказье в сарматское время, относит массовое расселение сарматов в Предкавказье под давлением аорсов к началу III в. до н. э. (Абрамова М.П., 1989, с. 19). И.И. Марченко, фиксируя со второй половины IV в. до н. э. сираков на правобережье Нижней Кубани, отмечает их синкретический савромато-прохоровский облик (Марченко И.И., 1988, с. 13, 14). К концу III в. до н. э. отнесены самые ранние сарматские комплексы в Среднем Прикубанье, также связанные с Поволжьем (Ждановский А.М., 1990, с. 38--42). Ю.М. Десятчиков предложил гипотезу о двух путях движения сарматов из Средней Азии в Северное Причерноморье и Прикубанье, на земли Азиатского Боспора начиная со второй половины -- конца IV в. до н. э. Южным путем через Иран и Закавказье следовали сираки, северным путем по маршруту Волга -- Дон -- Северное Причерноморье -- языги. Причем сиракские «молодежные дружинные отряды», вытесненные со своей родины, шли в авангарде. Основная же часть населения, оставившего памятники прохоровской культуры, появилась позднее, чем и объясняется хронологическое расхождение между концом IV в. до н. э. по письменным источникам и археологическими материалами, датируемыми не позднее середины III--II вв. до н. э. (Десятчиков Ю.М., 1974, с. 5--11).

Разработка периодизационных схем для отдельных регионов позволила Н.Е. Берлизову предпринять попытку создания сквозных хронологических шкал для Приуралья, Заволжья, Задонья и Предкавказья (Берлизов Н.Е., 1994, с. 67--70; 1998, с. 50--64). Однако это перспективное направление во многом зависит от степени разработанности истории конкретных регионов.

Таким образом, поиск археологического материала III в. до н. э. требует прежде всего уточнения относительной и абсолютной (если возможно) хронологии и периодизации всего периода IV--III вв. до н. э., чему и посвящена работа, предлагаемая вашему вниманию. Она была выполнена во многом благодаря поддержке, советам и помощи моих учителей, друзей и коллег, и потому хотелось бы выразить глубокую признательность А.С. Скрипкину, Б.Ф. Железчикову, В.И. Мамонтову, М.А. Балабановой, В.А. Демкину, А.Н. Дьяченко, И.В. Сергацкову, А.В. Лукашову, П.Е. Захарову.

1. Классификация и хронология категорий материальной культуры кочевников Нижнего Поволжья в IV - III вв. до н. э.

Разработка хронологии любого региона подразумевает широкое использование всего вещевого материала, встречающегося в погребальных комплексах, выделение в нем тех категорий, которые наиболее информативны в хронологическом отношении, их типологическую дифференциацию, позволяющую проследить развитие одних типов во времени и смену их другими. Разработка типологических схем позволяет корреляционным методом определить синхронные группы вещей и установить относительную хронологию этих групп. Определенные таким образом хроноиндикаторы должны быть совмещены с характеристиками погребальной обрядности, что позволяет наметить основные этапы в рамках археологической культуры. Синхронизация этих этапов с периодами соседних регионов, обладающих большей хронологической информативностью, и совмещение с известиями античных авторов позволят наметить основные периоды истории Нижнего Поволжья в определенных задачами исследования границах.

1. Вооружение. Специфика кочевого общества, заключавшаяся в мобильности кочевых коллективов, стремившихся к обладанию обширными пастбищами, незамкнутый, открытый характер экономики, зависимость от экологической динамики и, в силу этих причин, постоянная готовность к защите и нападению делали оружие незаменимой частью кочевого инвентаря. Разнонаправленность военных интересов, смена противников, союзников и торгово-обменных ориентаций, социальная дифференциация внутри кочевых объединений с выделением дружинных структур вели не только к изменению отдельных типов оружия, но и к смене всей паноплии, несущей как практическую, прикладную, так и социально-престижную смысловую нагрузку.

Кочевой быт обладал определенными преимуществами по сравнению с земледельческой жизнью в силу мобильности скота как основного богатства, накапливаемого к тому же при меньшем вложении труда. Однако скот как наиболее просто отчуждаемое богатство требовал охраны и соответствующей военной организации, во многом определявшей специфику кочевого уклада (Клейн Л.С., 1980, с. 33, 34). Та же военная структура применялась для угона чужого скота и при освоении новых территорий.

Она позволяла вытеснить конкурента с пастбищ или, продемонстрировав силу, заставить поделиться полезной площадью. Оптимальное военное снаряжение в таких условиях было для кочевников жизненной необходимостью. Но отсутствие стационарных поселков при круглогодичном кочевании и, конечно, при освоении новой территории затрудняло собственное производство. Даже в XIII--XIV вв. монгольские умельцы изготовляли сами лишь луки, стрелы, кожаные панцири и конскую упряжь. В саблях, копьях и железных доспехах ощущалась постоянная нехватка, восполнявшаяся привозным, трофейным и изготовленным пленными ремесленниками оружием (Кирпичников А.Н., 1985, с. 233). Средневековая ситуация вполне может быть экстраполирована на кочевой мир раннего железного века. Поэтому появление новых номадов вблизи земледельческого населения и античных городов должно было проявиться и в наборе вооружения мигрантов.

Таким образом, предметы вооружения являются важным источником не только для характеристики военного дела, но и позволяют решать вопросы хронологии, социальной структуры, военных и торговых связей, а также могут использоваться для этнокультурных построений.

Клинковое оружие. В традиционных наборах оружия, представленных мечами, кинжалами, наконечниками стрел и копий, клинковое оружие занимает важное место.

Разработанная исследователями морфологическая типология мечей и кинжалов скифо-сарматской эпохи избавляет нас от необходимости самостоятельно определять классификационные признаки и позволяет использовать уже апробированные и устоявшиеся схемы (Смирнов К.Ф., 1961; Мошкова М.Г., 1963; Мелюкова А.И., 1964; Хазанов А.М., 1971; Васильев В.Н., 1995).

В основу типологии положены морфологические признаки, среди которых определяющими считаются формы перекрестья и навершия. Наиболее общие характеристики перекрестья (фигурное, изогнутое брусковидное, прямое брусковидное, отсутствие перекрестья), как представляется, могут иметь большее хронологическое и региональное значение, нежели характеристики навершия. Поэтому, вопреки традиции, в основу выделения четырех отделов была положена форма перекрестья. Внутри отделов по особенностям наверший и более дробным характеристикам перекрестий выделяется по четыре типа.

Отдел I. Мечи и кинжалы без металлического перекрестья.

Тип 1. С прямым брусковидным навершием (рис. 1/1--7).

Тип 2. С волютами на прямом бруске навершия (рис. 1/8).

Тип 3. С серповидным навершием (рис. 1/9).

Тип 4. Без металлического навершия (рис. 1/10--12).

Отдел II. Мечи и кинжалы с фигурным перекрестьем.

Тип 1. С перекрестьем ложнотреугольной формы и навершием в виде уплощенного овала (рис. 1/13, 14).

Тип 2. С узким бабочковидным перекрестьем и навершием в виде несомкнутых волют (рис. 1/15).

Тип 3. С бабочковидным перекрестьем и расширяющейся к концу рукоятью (рис. 1/16).

Тип 4. С фигурными костяными накладками на перекрестии (рис. 1/17).

Отдел III. Мечи и кинжалы с изогнутым брусковидным перекрестьем.

Тип 1. С перекрестьем, сломанным под тупым углом и прямым брусковидным навершием (рис. 2/1--4).

Тип 2. С перекрестьем, сломанным под тупым углом и серповидным навершием (рис. 2/5).

Тип 3. С перекрестьем, изогнутым в виде дуги и прямым брусковидным навершием (рис. 2/6--10).

Тип 4. С перекрестьем, изогнутым в виде дуги и с серповидным навершием (рис. 2/11, 12).

Отдел IV. Мечи и кинжалы с прямым брусковидным перекрестьем.

Тип 1. С прямым брусковидным навершием (рис. 2/13--16).

Тип 2. С серповидным навершием (рис. 2/17--32).

Тип 3. С кольцевидным навершием (рис. 2/33, 34).

Тип 4. Без металлического навершия (рис. 2/35, 36).

Клинковое оружие различается не только по форме перекрестья и навершия, но и по длине, распадаясь на длинные и короткие мечи и кинжалы, причем исследователи обычно определяют их произвольно. Исключением стала удачная попытка

А.С. Скрипкина решить эту проблему, выявив мерные признаки с помощью гистограммы. Дискретность размерных значений позволила ему для мечей с серповидным и кольцевидным навершиями выделить два значения -- длинные и короткие мечи. Длинные мечи с серповидным навершием -- от 76,5 до 130 см, с кольцевидным -- от 90 до 113 см, короткие, соответственно, -- от 18 до 58 см и от 28 до 75 см. Характеристики мечей без металлического навершия позволили выделить группу коротких мечей или кинжалов с интервалом от 22 до 40 см и группу длинных с размерами от 80 до 115 см при промежуточном значении от 40 до 80 см (Скрипкин А.С., 1990б, с. 60, 61). Учитывая приуральское происхождение так называемых мечей «переходного» типа (отдел III вышеприведенной классификации), мной была построена гистограмма на основе 48 экземпляров мечей из Приуралья и Поволжья, которая дала трехвершинное распределение, хотя и без дискретных промежутков (рис. 3). Этот график позволил выделить три варианта:

1. Длинные мечи -- свыше 70 см.

2. Средние мечи -- от 50 до 70 см.

3. Короткие мечи (кинжалы) -- менее 50 см.

Для размерных определений даны усредненные характеристики, размерные деления которых совпадают с предложенными А.М. Хазановым (Хазанов А.М., 1971, с. 15). При всей условности границ между размерными группами такое разделение позволяет, как нам кажется, лучше представить функциональные особенности каждой группы, чем при включении мечей длиной от 28 до 75 см в один разряд. Вероятно, сарматские воины могли оперировать длинными мечами при рубке с коня, а средними -- в пешем бою, используя в качестве колющего вспомогательного оружия короткие мечи или кинжалы.

Среди мечей I отдела (рис. 1/1--12) без металлического перекрестья, найденных в раннесарматских погребениях, весьма информативны мечи 1 типа, названные К.Ф. Смирновым синдомеотскими (Смирнов К.Ф., 1958, с. 304, 305). Этот тип мечей и кинжалов широко известен на территориях, занятых синдо-меотским населением, в Предкавказье и Абхазии со второй половины V в. до н. э. по III в. до н. э. Оттуда этот тип оружия распространился на Нижнем и Среднем Дону, где он встречается с комплексами IV в. до н. э., и далее до Приуралья. К.Ф. Смирновым была дана обширная сводка этого типа мечей на указанных территориях, в том числе для Приуралья названы могильники у оз. Челкар, курганные группы Алебастрово II, Барбастау, Вишневая балка, Новый Кумак, Краснохолм. Погребения с синдомеотскими мечами из перечисленных могильников датированы автором преимущественно IV в. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1980, с. 42, 43, рис. 3). В настоящее время в Приуралье известен еще целый ряд аналогичных находок. В частности, в курганном могильнике Тавлыкаево IV (кург. 1, погр. 6) найден такой меч с бронзовыми наконечниками стрел в подбойной могиле (Пшеничнюк А.Х., 1983, с. 66, табл. XLVIII, 7). В раннепрохоровских курганах Лебедевки IV, Тамар-Уткуль VIII, Краснопартизанский II также встречены мечи синдо-меотского облика (Мещеряков Д.В., 1996, с. 50, рис. 9/8; Моргунова Н.Л., 1996, с. 10, рис. 5/7).

В Волго-Донском междуречье мечи этого типа найдены в могильниках Крепинский II (кург. 5, погр. 4) и Арпачин II (кург. 6, погр. 5). Их длина -- 73 см и 69,5 см. Не исключено, что и в погребении у Азова (кург. 2, погр. 3) меч был из этой же серии. Сохранившаяся часть клинка имела клиновидную форму и длину 63 см. Учитывая обычный размер рукояти в 9--10 см, можно полагать, что общая длина меча превышала 70 см. Меч из кенотафа № 3 у с. Старица (кург. 4) на Волжском правобережье, вероятно, имел меньшие размеры. У него был сломан клинок, возможно, в ритуальных целях. Но учитывая треугольность клинков у мечей этого типа, можно предположить его длину -- около 60--65 см. В низовьях Волги в одном из бэровских бугров (бугор «Черный», погр. 1) в 1995 году найден также обломанный синдо-меотский меч, видимо, в савроматском погребении вместе с сосудами и колчанным крючком (Кутуков Д.В., 1995. Отчет...).

Длина сохранившейся части -- 30 см, вероятная общая длина -- не менее 60 см (рис. 1/7).

В Заволжье этот тип меча встречен в двух погребениях из Саратовской области. В курганной группе Яблоня I (кург. 3, погр. 4) найден короткий меч длиной 40 см (рис. 1/2) вместе с бронзовыми наконечниками стрел и фрагментами орнаментированного сосуда во впускном погребении с южной ориентировкой. В могильнике Березовка (кург. 4) в основном погребении с ортогональным положением костяков меч этого типа длиной 45,5 см найден вместе с бронзовыми, железными и костяным наконечниками стрел и железным наконечником копья (Дремов И.И., 1997, с. 161, 162, рис. 4, 5).

Сам факт распространения таких мечей от Среднего Дона (Сладковские комплексы) до Заволжья и Приуралья в погребениях, имеющих раннепрохоровские черты, может служить косвенным подтверждением контактов между двумя регионами.

К.Ф. Смирнов датировал мечи этого типа на сарматской территории IV -- началом III в. до н. э., подчеркивая преимущественно IV в. до н. э. в Приуралье (Смирнов К.Ф., 1980, с. 42, 43, рис. 3). И.И. Марченко, анализируя раннесарматские комплексы Нижнего Прикубанья, датирует синдо-меотские мечи средних размеров в границах IV в. до н. э., а длинные мечи этого типа в его схеме продолжают использоваться до рубежа первой и второй четвертей III в. до н. э. (Марченко И.И., 1988, с. 5; 1996, с. 231, рис. 12).

Комплексы в Нижнем Поволжье и на левобережье Дона не противоречат этой датировке. Меч 2 типа, I отдела, обнаруженный в могильнике Северный (кург. 2, погр. 3), представляет собой вариант синдо-меотского меча, украшенного волютами на бруске навершия. По длине он близок к 70 см. В.Е. Максименко, опубликовавший этот комплекс, датирует его IV в. до н. э., не позднее второй половины, по зеркалу, имеющему аналогию в некрополе у пос. им. Войкова (Максименко В.Е., 1983, с. 41, рис. 34; Капошина С.И., 1959, с. 125, 134, рис. 31).

Вероятно, дериватом синдо-меотских и северокавказских мечей, изменившихся под влиянием прохоровского оружия, являются мечи без металлического перекрестья с серповидным навершием (тип 3, отдел I). Такое предположение было высказано К.Ф. Смирновым, датировавшим этот тип концом III в. до н. э. -- рубежом нашей эры (Смирнов К.Ф., 1980, с. 42--44, рис. 3).

А.С. Скрипкин отметил находки восьми мечей этого типа на территории Азиатской Сарматии, но, соглашаясь с предположением К.Ф. Смирнова, вместе с тем предложил и другое объяснение -- потерю или преднамеренную поломку перекрестья у классических раннесарматских мечей с прямым перекрестьем и серповидным навершием (Скрипкин А.С., 1990б, с. 119, 120). Мечи этого типа были зафиксированы в Прикубанье и датированы И.И. Марченко на основании корреляции с наконечниками стрел второй четвертью III -- II в. до н. э. (Марченко И.И., 1988, с. 5; 1996, рис. 12). Меч этого типа найден в Заволжье в подбойно-катакомбном коллективном захоронении курганного могильника у с. Киляковка (кург. 4, погр. 5) вместе с классическими прохоровскими мечами, зеркалами, бусами, не противоречащими датировке И.И. Марченко. Его длина -- 36 см (Мыськов Е.П., 1992, с. 131--135).

Мечи 4 типа I отдела без металлического навершия и перекрестья получили распространение у позднесарматского населения во II--IV вв. н. э. Однако появились они в раннесарматскую эпоху, продолжая бытовать в комплексах среднесарматской культуры (Скрипкин А.С., 1990б, с. 132, 133; Хазанов А.М., 1971, с. 17--24).

В междуречье Дона и Северского Донца в инвентаре Шолоховского кургана такой меч длиной 68 см датируется В.Е. Максименко концом V -- началом IV в. до н. э. (Максименко В.Е., 1983, с. 31, 105, рис. 13/13). Уточнить дату позволяет найденное в этом же комплексе бронзовое зеркало, аналогичное зеркалам из некрополя у пос. Войкова и могильника Северный (кург. 2, погр. 3), датированных серединой -- второй половиной IV в. до н. э.

В междуречье Волги и Дона этот тип меча встречен трижды. В низовьях Маныча во 2-м Крепинском могильнике (кург. 3, погр. 11) найден кинжал, датированный по погребальному обряду с диагональным положением покойника и вещевому комплексу IV в. до н. э. (Максименко В.Е., 1983, с. 40, 41, рис. 33).

Второй меч длиной 1,07 м найден в погребении у с. Старица (кург. 4, погр. 9), датированном А.М. Хазановым раннепрохоровским временем по комплексу бронзовых и железных наконечников стрел (Хазанов А.М., 1971, с. 18). Если предположить близость этого погребения соседнему, с ранними типами бус и бронзовым зооморфным колчанным крючком, а также кенотафам с мечами, наконечниками дротиков и палиями ранних типов (кург. 4, погр. 6 и кенотафы 1--3), можно датировать этот меч IV -- началом III в. до н. э. Еще один меч того же типа найден в мог. Никольское IV, кург. 1, погр. 3 (Дворниченко В.В., Федоров-Давыдов Г.А., 1989, с. 101--104, рис. 80/8). Он имел общую длину 79 см, на рукояти длиной 7,5 см сохранился железный штифт для крепления накладок. В погребении савроматского облика вместе с этим мечом, колчанными крючками, костяными ворворками, лепным сосудом и оселком лежало 10 железных и 8 бронзовых втульчатых наконечников стрел со сводчатой головкой, бытовавших в IV в. до н. э. Мечи II отдела (рис. 1/13--17) находят прямые аналогии в скифских памятниках IV в. до н. э. и могут быть отнесены к разряду средних. В диагональном погребении из Житковского кургана на левобережье р. Маныч найден меч с рукоятью, обернутой золотой пластиной. По форме навершия и перекрестья он может быть включен в тип 1 II отдела (I отдел, III тип, по классификации А.И. Мелюковой). Более 20 экземпляров таких мечей из погребений скифской знати были учтены А.И. Мелюковой (Мелюкова А.И., 1964, с. 51, табл. 18). Аналогичные мечи известны на Нижнем и Среднем Дону, а также на Кавказе (Шилов В.П., 1961, с. 195, рис. 11; Либеров П.Д., 1965, табл. 17/1, 2;

Козенкова В.И., 1982, с. 21, табл. XV, 4). Житковский меч имел длину без рассыпавшегося кончика клинка 62 см. Меч этого типа, но без золотых обкладок, найден в другом диагональном погребении в Аксеновском II могильнике, курган 14. Он имел длину 58 см (Шилов В.П., Очир-Горяева М.А., 1997, с. 143, рис. 15/ 32). Оба меча имеют ромбический в сечении обоюдоострый клинок. На рукояти житковского меча боковые поверхности покрыты поперечным рифлением. Рукоять аксеновского меча имеет по краям валикообразные утолщения.

В свете предположения о появлении на Дону мигрантов с востока весьма показательны находки в Поволжье и Приуралье наряду с железными втульчатыми наконечниками стрел и мечами «синдо-меотского» облика мечей II отдела (Хазанов А.М., 1971, с. 71). Такой экземпляр известен в Среднем Поволжье, где - несколько мечей, возможно, выполненных как подражание этому типу, встречены в раннепрохоровских погребениях IV в. До н. э. в Приуралье (Смирнов К.Ф., 1961, с. 23, 24, рис. 6/1--4).

Вслед за А.И. Мелюковой к варианту этого типа следует отнести меч того же времени, найденный в Оренбургской области у дер. Измайлово (Смирнов К.Ф., 1961, с. 13, рис. 1/9; Мелюкова А.И., 1964, с. 52).

К мечам 2 типа следует отнести меч средней длины с узким бабочковидным, а скорее близким к ложнотреугольному, перекрестьем и навершием в виде несомкнутых волют. Этот меч происходит из Аксеновского I могильника, кургана 12, из погребения в яме с заплечиками. Такие навершия известны в скифских, савроматских и кавказских древностях VI--V вв. до н. э. (Мелюкова А.И., 1964, с. 54, 55, табл. 20; Смирнов К.Ф., 1961, с. 18--20, рис. 3; Козенкова В.И., 1982, с. 21, табл. XV, 6). Ложнотреугольное перекрестье является отражением того общего процесса изменений в евразийских степях, которое заключалось в постепенном сужении бабочковидного и сердцевидного перекрестья, процесса, проявившегося широко в конце V -- IV в. до н. э. (Мошкова М.Г., Смирнов К.Ф., 1977, с. 271). Другой меч средних размеров, 3 типа, найден в том же могильнике, в диагональном погребении из кургана 11. Бабочковидное перекрестье и расширяющаяся к концу рукоять свидетельствуют о его кавказском происхождении (Мошкова М.Г., Смирнов К.Ф., 1977, с. 271).

К мечам 4 типа, имеющим аналогии в скифском оружии, следует отнести клинок с сохранившимся перекрестьем из могильника у хут. Вертячий, кург. 6, погр. 3. Такие узкие длинные клинки появились у скифов в конце V в. до н. э. и продолжали бытовать впоследствии. Трапецевидная костяная накладка на перекрестьи напоминает накладки иной формы из кургана 489 у с. Макеевка (Мелюкова А.И., 1964, табл. 18/9). Костяные накладки, заменяющие железное перекрестье, встречены в кургане 17 у с. Русская Тростянка (Либеров П.Д., 1965, табл. 17/5, 6). Длина клинка меча из погребения у хут. Вертячего составляет около 60 см. В зависимости от длины несохранившейся рукояти общая длина меча могла достигать 70 см. Мечи II отдела бытуют в IV в. До н. э., не выходя за рубеж IV--III вв. до н. э.

Мечи I и II отделов были распространены преимущественно в Северо-Причерноморском и Кавказском регионах, с которыми, вероятно, связано и их происхождение.

Мечи III отдела (рис. 2/1--12), иначе называемые мечами переходных типов, по мнению К.Ф. Смирнова, формировались в Южном Приуралье (Смирнов К.Ф., 1964а, с. 24). Эта точка зрения была принята практически всеми исследователями, за исключением В.П. Шилова, полагавшего, что процесс формирования прохоровских типов мечей шел одновременно в Южном Приуралье и Нижнем Поволжье. По его мнению, лишь дуговидные перекрестья являются локальной восточной формой, а сломанные под тупым углом -- известны в материалах Аксеновского могильника (Шилов В.П., 1975, с. 127). Но аксеновские мечи в этом случае не могут служить примером, поскольку их перекрестья близки бабочковидным и ложнотреугольным, а некоторые навершия имеют скорее кавказский облик (Мошкова М.Г., Смирнов К.Ф., 1977, с. 271). В настоящее время можно говорить о наличии мечей с дуговидным перекрестьем в Поволжье на основании находок в могильниках у ст. Новоузенск (рис. 2/6, 8, 10), с. Лятошинка (рис. 2/7), Кривая Лука XXXV (рис. 2/9), Эльтон (рис. 2/11) (Ким М.Г., 1977, Отчет.., рис. 87, 96, 97, 140, 205, 217; Железчиков Б.Ф., Фалалеев А.В., 1995, рис. 6/1; Дворниченко В.В., Федоров-Давыдов Г.А., 1981, Отчет.., рис. IV, 72; Лукашов А.В., 1983, Отчет, рис. 68/10, 72).

Все мечи III отдела традиционно характеризуются как переходные между савроматскими акинаками с брусковидным навершием и крыловидным или узким бабочковидным перекрестьем и классическими прохоровскими образцами с серповидным навершием и прямым перекрестьем. Хронологически все четыре типа меча одновременно встречаются во многих относительно синхронных погребениях и датируются IV в. до н. э., не выходя за верхнюю хронологическую границу (Мошкова М.Г., 1974, с. 23, 24; Васильев В.Н., 1995, с. 9).

В заволжских раннепрохоровских комплексах мечи III отдела встречены в 10 погребениях. Из них 6 экземпляров превышают длину 70 см. Остальные относятся к категории средних мечей и кинжалов. На правобережье Волги в диагональных погребениях могильников Барановка (кург. 27) и Кривая Лука XXXV (кург. 1, погр. 7) также найдены мечи этого отдела (Дворниченко В.В., Федоров-Давыдов Г.А., 1989, с. 54--58, рис. 21/5; 1981, Отчет, с. 187--189). Длина мечей, соответственно, 95 см и 89,3 см. Меч из Барановки относится к 1 типу, второй меч, из Кривой Луки, имел массивное дуговидное перекрестье и не совсем ясное навершие в виде уплощенной сверху шляпки. Расположение памятников с такими мечами в правобережном понизовье Волги в местах предполагаемой зимней переправы и наличие мечей сарматского облика в характерных раннепрохоровских погребениях подчеркивает связь этих комплексов с заволжским населением IV в. до н. э. Хотя в т. н. «сирматских» памятниках левого берега Дона пока не найдено оружие этих типов, обращает на себя внимание одновременное появление таких мечей в других контактных зонах. В кургане 7 у с. Русская Тростянка встречен меч 2 типа длиной более метра, мечи 2 и 3 типов -- в степях Кубанского Правобережья, что позволяет предположить определенную связь с этими территориями (Либеров П.Д., 1965, табл. 17/3, 4; Марченко И.И., 1988, с. 5; 1996, с. 48--50).

Мечи IV отдела представляют собой типы, сформировавшиеся к рубежу IV--III вв. или к III в. до н. э. и бытующие в течение нескольких веков в сарматском наборе оружия (рис. 2/13--36).

Мечи с прямым навершием и прямым перекрестьем (1 тип) хотя и отмечаются в работах большинства исследователей, но не выделяются в отдельный тип и рассматриваются в серии классических прохоровских мечей с серповидным навершием (Смирнов К.Ф., 1961, с. 27; Мошкова М.Г., 1963, с. 34; Скрипкин А.С., 1990б, с. 117). Только В.Н. Васильев абсолютно правильно, на наш взгляд, выделяет их в отдельный тип. Он квалифицирует такие мечи как тупиковую ветвь развития прохоровского оружия, появившегося в IV в. до н. э. и получившего распространение на рубеже IV--III вв. до н. э. (Васильев В.Н., 1995, с. 9).

В Нижнем Поволжье такие мечи немногочисленны. Меч из Новоникольского (кург. 3, погр. 3), судя по рисунку и чертежу, можно отнести к 1 типу, хотя В.П. Шилов включил его в разряд мечей с прямым перекрестьем и серповидным навершием. Его длина -- 1,04 м (Шилов В.П., 1975, с. 115, 116, рис. 4/3, 49/1).