Сарматы Нижнего Поволжья в IV—III вв. до н. э.

Функционально сосуды подразделяются на горшки, кувшины и курильницы. В силу хронологической значимости и иной технологии изготовления гончарная керамика выделена в отдельную группу.

3.Лепная керамика

Группа круглодонных сосудов

В классификации М.Г. Мошковой в I отдел выделены круглодонные сосуды с грушевидным расширенным книзу туловом, что является особенностью приуральской раннепрохоровской керамики. Открытые в последние десятилетия круглодонные сосуды с характерным орнаментом по плечикам и тальковой примесью в тесте подтверждают отсутствие керамики с грушевидным туловом на территории Поволжья. В силу этого в нашей классификации отсутствует данный отдел керамики.

I отдел. Сосуды с шаровидным и близким к нему туловом. Наибольший диаметр -- в средней части тулова.

1 тип (9 экз.). Горшки с коротким воронкообразным горлом (рис. 15/1--7, 10).

2 тип (2 экз.) Горшки с коротким цилиндрическим горлом и выделенным венчиком (рис. 15/11, 14).

II отдел. Сосуды с яйцевидным туловом. Наибольший диаметр в верхней трети тулова.

1 тип (2 экз.). Горшки с коротким воронкообразным горлом (рис. 15/8, 9).

2 тип (2 экз.). Горшки с цилиндрическим горлом и отогнутым наружу венчиком. У одного сосуда дно несколько уплощено (рис. 15/12, 13).

Нестандартный образец лепной круглодонной керамики дает курган 11 Аксеновскoго I могильника. Здесь найден шаровидный сосуд с чуть уплощенным дном, короткой прямой горловиной и двумя горизонтальными ручками под горлом, со сквозными отверстиями. Высота сосуда -- 11,5 см (рис. 15/15). Этому сосуду можно найти восточные аналогии, но вероятнее всего он представляет собой дериват скифских серебряных чаш с ручками-упорами, хорошо известных в погребениях из Солохи, Чмыревой Могилы, а также Гаймановой Могилы (Гаврилюк Н.А., 1989, рис. 21/1, 2; Мелюкова А.И., 1989, с. 112, табл. 46/22, 23). Известно, что скифы изготовляли деревянные чаши с горизонтальными ручками-упорами, близкие по форме серебряным. Примерами могут служить деревянный сосудик из Мордвиновского кургана и золотые обкладки горизонтальных ручек и горла деревянного сосуда из кург. 2, погр. 3 у г. Азова (Мелюкова А.И., 1989, с. 110, табл. 46/25; Максименко В.Е., 1983, рис. 27/14). К тому же в IV в. до н. э. у скифов стали появляться и лепные керамические подражания греческой привозной посуде (Гаврилюк Н.А., 1989, с. 61). Территориальная близость и контакты с соседями, вероятно, объясняют появление таких сосудов в междуречье Волги и Дона.

4. Группа плоскодонных сосудов

I отдел. Сосуды с шаровидным туловом. Наибольший диаметр в средней части тулова.

1 тип (8 экз.). Горшки с коротким воронкообразным горлом (рис. 16/4, 7--13).

2 тип (4 экз.). Горшки с коротким цилиндрическим горлом и выделенным венчиком (рис. 16/1--3, 6). Близок к ним сосуд, горло которого сужается к венчику (рис. 16/5).

3 тип (3 экз.). Сосуды с высоким цилиндрическим или сужающимся к устью горлом, оформленным большим количеством горизонтальных параллельных валиков (рис. 16/14--16).

4 тип (2 экз.). Небольшие сосудики с высоким, расширяющимся к устью горлом (рис. 16/17, 18).

II отдел. Сосуды вытянутых пропорций, зауженным придоньем и максимальным диаметром тулова в средней части.

1 тип (6 экз.). Горшки с коротким воронкообразным горлом (рис. 17/1--3, 5, 6, 8)

2 тип (1 экз.). Горшок с высоким и широким воронкообразным горлом (рис. 17/4).

III отдел. Сосуды, аналогичные II отделу, но придонная часть не выделена.

1 тип (6 экз.). Горшки с коротким воронкообразным горлом (рис. 17/7, 9--13).

IV отдел. Сосуды вытянутых пропорций с максимальным диаметром в верхней трети тулова (яйцевидное тулово).

1 тип (11 экз.). Горшки с коротким воронкообразным горлом (рис. 17/14--17; 18/2--8).

2 тип. Горшок с высоким воронкообразным горлом (рис. 18/1).

3 тип. Горшок с цилиндрическим горлом и выделенным венчиком (рис. 18/9).

V отдел. Биконические сосуды с небольшими налепами-петельками по ребру.

1 тип. Сосуд с воронкообразным горлом (рис. 18/11).

2 тип. Сосуд с коротким цилиндрическим горлом (рис. 18/10).

5. Кувшины

Лепные кувшины индивидуальны, немногочисленны и, в силу этого, выделение их типов пока преждевременно. Кувшин из Венгеловки имеет шаровидное тулово, цилиндрическое горло, ручку, соединяющую горло с туловом, и носик-слив, оформленный в виде второй ручки (рис. 18/12). Кувшин из мог. Кривая Лука XVI также имел шаровидное тулово, сужающееся к устью, горло и ручку, прикрепленную к верхней части тулова (рис. 18/13). Кувшин из Старицы имеет округлое тулово, переходящее в цилиндрическое горло, и ручку, соединяющую верхнюю часть горловины с туловом (рис. 18/14).

6. Курильницы

К особой группе ритуальной посуды принадлежат лепные курильницы. Классификация сарматских курильниц разработана К.Ф. Смирновым (Смирнов К.Ф., 1973, с. 166--179). По его схеме немногочисленные курильницы Нижнего Поволжья IV--III вв. до н. э. могут относиться к типу III, т. н. бочковидной формы (рис. 18/20--22), к типу V, в виде низких цилиндрических чашечек с закругленным придоньем (рис. 18/16--18), и к типу 8, в виде чашевидных сосудиков на поддоне (рис. 18/15, 19). В сосудиках типа III и V имеются боковые отверстия.

Керамика, изготовленная на гончарном круге

Круговая посуда не была определяющей в керамическом комплексе IV--III вв. до н. э. в Нижнем Поволжье. Зачастую встречаются фрагменты красноглиняной керамики (Новая Квасниковка, кург. 1, погр. 1; Новоузенск, кург. 2, погр. 5), не позволяющие восстановить ее первоначальный облик. Те сосуды, которые сохранились полностью, демонстрируют разнообразие образцов и отсутствие повторяющихся экземпляров. Среди них можно назвать найденный в Заволжье гончарный красноглиняный кувшин с отбитой в древности ручкой (Белокаменка, кург. 6, погр. 5), дном на кольцевом поддоне, небольшим цилиндрическим горлом и характерным рубчиком под резко отогнутым венчиком (рис. 19/1). В кург. 1, погр. 1 у 15 поселка вместе с лепной керамикой находился небольшой красноглиняный сосудик с расширяющимся горлом, округлым туловом и плоским дном. По тулову проведены две горизонтальные вдавленные бороздки. Поверхность со следами кирпично-красного ангоба (рис. 19/2). Волго-Донское междуречье, видимо, теснее связанное с производственными и торговыми центрами Причерноморья, демонстрирует большее разнообразие в круговой керамике. В ограбленном погребении из Жутово (кург. 24) найден сероглиняный лощеный кувшин с лентовидной ручкой, изготовленный на ручном гончарном круге. По наибольшему диаметру нанесены четыре вдавленных горизонтальных пояска, вдоль ручки -- широкая продольная бороздка. Край сосуда был оббит в древности и заглажен (рис. 19/3). В диагональном захоронении из мог. Высочино VII встречены сероглиняная амфора и фрагментированный серолощенный кувшин без горла и ручки. Амфора -- на кольцевом поддоне, ручка -- с продольным желобком (рис. 19/4). В разрушенном кургане у дер. Александровка найден лепной, но подправленный на гончарном круге большой кувшин, орнаментированный по горлу горизонтальными желобчатыми линиями (рис. 19/8).

Общая характеристика других сосудов дана в опубликованных материалах по истории Подонья. Поэтому кажется достаточным дать сводный обзор конкретного материала. В погребениях из могильников Ясырев, Азов и группы «Радутка» Койсугского могильника найдены фасосская, гераклейская, синопская, херсонесская амфоры (Мошкова М.Г., Федорова-Давыдова Э.А., 1974, с. 27, табл. IV, 7, 8; Максименко В.Е., 1983, с. 36, 37, рис. 27/1, 2, рис. 30/6). В том же погребении у Азова (кург. 2, погр. 3) найдена чернолаковая мисочка с пальметтками, украшающими дно (Мак-сименко В.Е., 1983, с. 37, рис. 27/4). Из диагонального погребения могильника Житков происходит гончарный расписной кувшин с лощеной поверхностью, на кольцевом поддоне и с каннелированной ручкой. Сосуд расписан чешуйчатым поясом и веточками плюща (рис. 19/5).

Анализ сарматской керамики дает возможность определить хронологически значимые признаки. Одним из хроноиндикаторов, позволяющих выделить погребения IV--III вв. до н. э. в Нижнем Поволжье, следует считать наличие талька в тесте сосудов.

М.Г. Мошкова, отмечая исчезновение талька в приуральских сосудах III--II вв. до н. э., тем не менее включила редкие находки такой керамики в Нижнем Поволжье в группу сосудов этого времени. Однако у нас нет ни одного сосуда в хорошо датированных комплексах II--I вв. до н. э., которые бы включали эту примесь. Поэтому не будет большой натяжкой предположение, что сосуды в Нижнем Поволжье, имеющие приуральскую тальковую примесь в тесте, не выходят за рамки III в. до н. э. В поволжских комплексах насчитывается к настоящему времени девятнадцать целых или фрагментированных сосудов с примесью талька. Круглодонные и плоскодонные горшки, кувшин и курильницы найдены исключительно в Заволжье (Новоузенск, кург. 1, погр. 17--19, 22, кург. 2, погр. 5, 8; Кос-Оба, кург. 11, погр. 6; Лятошинка, кург. 5, погр. 10; Новая Квасниковка, кург. 1, погр. 1; Эльтон, кург. 10, погр. 2; Бережновка II, кург. 14, погр. 19, 22; Политотдельское, кург. 20, погр. 2; Торгунское, кург. 1, погр. 9; Верхний Балыклей II, кург. 5, погр. 4, кург. 8, погр. 6; 15 поселок, кург. 1, погр. 1; Киляковка, кург. 4, погр. 4).

Среди них выделяется группа круглодонной керамики с воронкообразным коротким горлом и орнаментальным фризом, чаще всего из полуокружностей, заполненных прямыми или косыми линиями (рис. 15/1--6, 11--14).

Локальные традиции изготовления лепной керамики с орнаментальной спецификой конкретных районов могут при дальнейшем накоплении материалов позволить наметить исходные пункты миграции. В настоящее время круговой рисунок в виде гирлянд или волнистой линии с заштрихованным полем представлен заволжскими сосудами из Новоузенска, Лятошинки и Эльтона, а также плоскодонным сосудом из могильника Быково, кург. 26, погр. 4 (рис. 15/2--4, 11; 17/2, 10). Такой орнамент в Приуралье встречается в керамике Мечетсая, Лебедевки, Покровки, Нового Кумака, в Булатовских и Ново-Мурапталовских курганах (Смирнов К.Ф., 1975, с. 133, рис. 51/6; 1977, рис. 8/9; Пшеничнюк А.Х., 1983, табл. XXIX/9; Агеев Б.Б., Рутто Н.Г., 1984, рис. 2/8; Железчиков Б.Ф., 1992, рис. 2/23). По мнению М.Г. Мошковой, такой орнамент характерен только для сарматских памятников и отсутствует в керамических орнаментах иткульской и воробьевской культур (Мошкова М.Г., 1974, рис. 10/8). Другие орнаменты, в виде горизонтальной елочки и косых штрихов, нанесенные на сосуды из Кос-Обы и Новой Квасниковки, широко распространены как в Приуралье, так и далее на восток (Мошкова М.Г., 1974, рис. 10/1, 3, 4). Следует подчеркнуть, что такая керамика в Заволжье встречена в раннедиагональных и дромосных могилах, а также в подбойных и катакомбных с мечами III отдела и другим инвентарем, не выходящим за хронологические рамки IV -- начала III в. до н. э. То же самое можно сказать о круглодонном горшке с шаровидным туловом и горизонтальным рядом ямок по плечику (Новоузенск, кург. 1, погр. 18) и о сосуде с цилиндрическим рифленым горлом и уплощенным дном (Новоузенск, кург. 1, погр. 19). Они находят прямые аналогии в керамике из Мечетсая, соответственно, кург. 6, погр. 2б и кург. 7, погр. 9 (Смирнов К.Ф., 1975, рис. 37/7; рис. 47/1). Близок по форме последнему сосуду лепной кувшин из погр. 1, кург. 13 Ново-Кумакского могильника (Смирнов К.Ф., 1977, рис. 7/4). Все погребения с перечисленными сосудами, заволжские и приуральские, по погребальному инвентарю и обряду захоронения не выходят за пределы начала III в. до н. э.

Другие орнаменты, присущие как круглодонным, так и плоскодонным лепным сосудам, могут служить важным показателем как местных традиций, так и инноваций. В оформлении сосудов Нижнего Поволжья савроматского периода обычны жемчужный орнамент, ямки-наколы, нарезки по краю венчика, пальцевидные защипы, оттиски ногтя, вертикальные линии по всему тулову, а также неопределенные фигуры и отдельные сюжетные рисунки. Приуральская специфика керамики скифского времени отмечена большим разнообразием орнаментов (20 по сравнению с 7 видами Поволжья) и сложными композициями фризов (Очир-Горяева М.А., 1990, с. 85--91). Если ногтевые вдавления по венчику и горлу, украшавшие сосуды из погребений могильников Высочино, Авиловский, Северный, были широко распространены в скифских, среднедонских и савромато-сарматских коллекциях керамики, то фризы из прочерченных заштри-хованных треугольников, тройных углов, направленных попеременно вверх и вниз, одинарных и двойных дуг, волнистых линий, зигзагообразных поясов, фестонов с орнаментированным внутренним полем явно имеют традиционные корни в керамическом комплексе Приуралья. Приуральские мотивы просматриваются в довольно сложном орнаменте, нанесенном по плечикам сосуда из Авиловского погребения. Ниже и выше круговой прочерченной линии нанесены косые пучки, двойные и тройные углы, двойные, тройные и четверные дуги (Мордвинцева В.И., 1994, рис. 2). Орнамент из восьми арочек, нанесенных круговым рядом по тулову горшка из кургана 7 у хут. Капитанского, находит аналогии в сосудах третьей Аланской группы северо-восточного Оренбуржья (Мошкова М.Г., 1972, с. 64, 66, рис. 8/4, 5).

Опираясь на наблюдения М.А. Очир-Горяевой о разнице сюжетных рисунков Приуралья и Поволжья, к приуральской орнаментике следует отнести и сложный сюжетный рисунок на сосуде из Ясыревского погребения. К приуральским аналогиям закономерно обратилась и М.Г. Мошкова, давая характеристику ясыревскому орнаменту и отмечая его близость рисункам на керамике из могильников Бердинская гора и Пятимары I (Мошкова М.Г., 1977, с. 211).

Однако вся вышеупомянутая орнаментика, зародившись в скифское время, с теми или иными вариациями продолжала бытовать и воспроизводиться на протяжении всего раннесарматского периода (Мошкова М.Г., 1963, табл. 5--10; Скрипкин А.С., 1990б, рис. 46). Следовательно, эти орнаменты не могут определять относительно узкие временные границы. В то же время обращает на себя внимание появление одного орнаментального мотива, который является характерной особенностью именно раннесарматской культуры. Это пучки вертикальных врезанных линий, спускающихся по тулову, так называемые «полотенца». В Приуралье и Нижнем Поволжье нет ни одного случая нахождения керамики с этим орнаментом вместе с мечами I, II и III отделов, заканчивающими свое бытование к рубежу IV--III вв. до н. э. Вместе с тем орнамент «полотенца» неоднократно встречен с классическими прохоровскими мечами 2 типа, IV отдела и железными черешковыми наконечниками стрел, появившимися с конца IV -- начала III в. до н. э., в сочетании с бронзовыми наконечниками стрел, зеркалом с плоским диском и плоской длинной боковой ручкой, керамикой с примесью талька, то есть с вещами неизвестными во II--I вв. до н. э. Об этом свидетельствуют находки из Питерки II, кург. 1, погр. 11 (меч 1 типа, IV отдела, бронзовые наконечники стрел), Венгеловки, кург. 2, погр. 10 (два меча этого типа, бронзовые втульчатые и железные черешковые стрелы), Киляковки, кург. 4, погр. 4 (с мечами того же типа, сосудом с тальком и с вещами из синхронного погребения 5 -- бронзовым и железными наконечниками стрел) (Мыськов Е.П., 1992, с. 127--135, рис. 4/4, 5), Старицы, кург. 42, одновременные погребения 2 и 3 (с бронзовыми, железными втульчатыми и черешковыми наконечниками стрел), Журова кургана, погр. 2 (с дротиками IV--III вв. до н. э., зеркалом с валиком и выпуклостью в центре), Бережновки, кург. 14, погр. 22 (с тальковым сосудиком, мечом 2 типа, IV отдела, железным наконечником стрелы и зеркалом с валиком по краю диска), Калиновки, кург. 19, погр. 17 (с мечами 2 и 3 типов, IV отдела, зеркалом с плоским диском и плоской длинной боковой ручкой). Аналогичные комплексы известны в Самарском Заволжье (Мышкин В.Н., Скарбовенко В.А., 1996, рис. 9) и в Приуралье (Мещеряков Д.В., 1996, рис. 4/2). Хронологию позволяют уточнить соседние погребения, расположенные в единой кольцевой системе. В целом же такой орнамент получил большее распространение в Нижнем Поволжье, чем на соседних территориях, о чем свидетельствует сводка керамики в работе М.Г. Мошковой (Мошкова М.Г., 1963, табл. 5--10).

К особой группе ритуальной посуды принадлежат лепные курильницы. Они появились у кочевников Приуралья не позже V в. до н. э., но широкое распространение получили в сарматских могилах лишь с конца IV в. до н. э. В дальнейшем их основные формы сохранялись на протяжении всей раннесарматской культуры, спорадически встречаясь и в среднесарматское время (Мошкова М.Г., 1963, с. 29, 30; Смирнов К.Ф., 1973, с. 166--172, рис. 1--3). Для савроматов Нижнего Поволжья и Подонья такие сосудики нехарактерны, поэтому находка боченковидной курильницы в кургане 12 Аксеновского I и сосудика грушевидной формы в кургане 14 Аксеновского II могильников с боковыми отверстиями в стенках (рис. 18/21, 22), учитывая их обнаружение в яме с заплечиками и в раннедиагональном захоронении, позволяет не только наметить еще одну связь с Приуральем, но и зафиксировать появление курильниц в Волго-Донском междуречье начиная с IV в. до н. э. В Приуралье в савроматское время известно сочетание курильницы с обломком каменного жертвенника в виде блюда или плитки (Смирнов К.Ф., 1973, с. 169).

В погребении из кургана 14 могильника Аксеновский II курильница стояла у плеча, а под плечом была положена плитка подпрямоугольной формы. Сочетание весьма показательное.

Импортная круговая керамика из сарматских комплексов дает возможность наметить направление связей с производственными и торговыми центрами и зафиксировать время бытования этой посуды в регионе.

Красноглиняный гончарный кувшин с отбитой в древности ручкой, с туловом яйцевидной формы на поддоне, из Белокаменки, кург. 6, погр. 5 (рис. 19/1), находит прямые аналогии среди хорошо датированных сосудов античных центров Северного Причерноморья. Он относится к типу II, выделенному С.И. Капошиной и датированному второй половиной IV в. до н. э. (Капошина С.И., 1959, с. 137, рис. 44/1--4). Материалы Ольвийского некрополя расширяют эту дату в интервале IV--III вв. до н. э. (Парович-Пешикан М.Б., 1974, с. 96--98). Найденный в погребении из Белокаменки золотой перстень с выпуклым щитком и несомкнутыми концами раскованного прутка также датируется IV--III вв. до н. э. (Петренко В.Г., 1978, с. 61, табл. 51, 31).

Найденные здесь же гешировые дисковидные бусы и стеклянные бусы с внутренней позолотой, получившие широкое распространение лишь с III в. до н. э. (Алексеева Е.М., 1978, с. 14, 28), позволяют сузить хронологические рамки погребения с кувшином до III в. до н. э.

Небольшой красноглиняный сосуд из погребения у 15 поселка, обнаруженный вместе с тальковой керамикой, находит прямые аналогии в приуральских комплексах. Такой же сосуд найден на левобережье р. Илек в погребении IV--III вв. до н. э. из могильника Черный Яр (Мещеряков Д.В., 1996, с. 51, 53, рис. 12/

9). Близкий по форме и размерам, но с ушками-налепами на тулове, сосудик был обнаружен в детском погребении из Бишунгарово. Это погребение включено в кольцевую систему подкурганных захоронений и, видимо, может быть датировано по синхронному инвентарю соседних могил концом IV -- III в. до н. э. (Пшеничнюк А.Х., 1983, с. 21--23, рис. 6, табл. X/5).

Исходя из этой датировки, можно предположить одновременность предыдущим еще одного заволжского ограбленного погребения у пос. Раздолье, кург. 2, погр. 3. Здесь вместе с фрагментами двух раннесарматских мечей и железными наконечниками стрел с длинными черешками найден такой же гончарный сосудик с одним сохранившимся ушком-налепом (Лукашов А.В., 1986, с. 70, 71). Возможно, эти сосудики, на которых сохранились следы красноватого ангоба, происходят из среднеазиатских мастерских.

Небольшая сероглиняная амфора из мог. Высочино VIII, кург., 17 погр. 3 (рис. 19/4), хотя и не имеет точной аналогии, но близка по форме, размерам и наличию кольцевого поддона амфоре из Сладковского кенотафа (Максименко В.Е., 1983, с. 82, рис. 14/12). В Азовском комплексе (кург. 2, погр. 3) найдена чернолаковая мисочка с пальметтками на дне, хорошо известная в аттическом импорте второй половины IV в. до н. э. Елизаветовского городища (Брашинский И.Б., 1980, с. 136, табл. XVII). Вместе с ней находились гераклейская и синопская амфоры второй половины IV в. до н. э. (Максименко В.Е., 1983, рис. 27/1, 2, 4). В погребениях у хут. Ясырев и курганной группы Радутка встречены фасосская амфора IV в. до н. э. и амфора херсонесского типа IV -- начала III в. до н. э. (Максименко В.Е., 1983, с. 36, 83, рис. 19/6, 30/6). Из Житковского погребения происходит расписной гончарный кувшин (рис. 19/5) из группы парадной столовой посуды, изготовлявшейся в Ольвии, датированный в рамках второй половины IV -- начала III в. до н. э. (Зайцева К.И., 1982, с. 50--69).

7. Деревянные чаши

В погребениях кочевников неоднократно встречается деревянная посуда, которая, к сожалению, плохо сохраняется. Деревянные чаши с золотыми обкладками и без них имели широкое распространение в скифских, савроматских, среднедонских и приуральских памятниках ранних кочевников (Манцевич А.П., 1966, с. 23, 24; Смирнов К.Ф., Петренко В.Г., 1963, табл. 26/16--19, 21, 24; Смирнов К.Ф., 1964а, рис. 24, 29, 32; Максименко В.Е., 1983, с. 85--87). В раннесарматское время эти традиции не исчезают. В поволжских и левобережных донских памятниках IV--III вв. до н. э. насчитывается 16 погребений с деревянной посудой: Новоникольское, кург. 3, погр. 3; Лятошинка, кург. 1, погр. 2; Бородаевка, кург. 3, погр. 4 (золотые оковки); Усатово, кург. G5, погр. 11; Киляковка, кург. 4, погр. 5; Вертячий, кург. 6, погр. 3 (золотые оковки) (рис. 20/5--9); Житков II, кург. 3, погр. 2 (золотые оковки) (рис. 20/10--12); Жутово, кург. 24, погр. 1; Жутово, кург. 27, погр. 2; Жутово, кург. 34, погр. 4, 6 (золотые оковки) (рис. 20/1--4); Крепинский II, кург. 5, погр. 4 (золотые оковки) (Максименко В.Е., 1983, рис. 32/3, 4); Высочино VII, кург. 17, погр. 3 (золотые оковки) (рис. 20/13, 14); Кривая Лука XIV, кург. 31; Кривая Лука XVI, кург. 1, погр. 18, Старица, кург. 42, погр. 2, 3; Азов, кург. 2, погр. 3 (золотые оковки) (Максименко В.Е., 1983, рис. 27/11--15). Значительная часть золотых обкладок опубликована и проанализирована исследователями (Максименко В.Е., 1983, с. 87, рис. 27, 32; Мамонтов В.И., 1993, с. 187--193). Большинство из них хорошо известны в памятниках скифского времени на Среднем Дону. Прямоугольные золотые пластинки с изображением лежащего оленя, найденные в Житковском кургане, встречают аналогии в скифских древностях, в частности, в оковках из I Завадской Могилы (Мозолевский Б.Н., 1980, с. 105, 109, рис. 44/6, 9, 47). К ним примыкает и кольцевая золотая обкладка ритона с изображенным на ней схематизированным шествием животных, происходящая из погребения у хут. Вертячий (Игнатов В.Н., Колесник В.П., Мамонтов В.И., 1979, с. 175, 176). Отмечая причерноморские аналогии этим находкам, следует подчеркнуть, что подавляющее большинство золотых обкладок деревянных сосудов происходит с территории Волго-Донского междуречья. Лишь один случай, из Бородаевки, фиксирует заволжскую находку. Учитывая современные датировки скифских и среднедонских курганов, приводившихся в качестве аналогов (Алексеев А.Ю., 1992, с. 144--157; Полин С.В., 1989, с. 7; Медведев А.П., 1997, с. 60), следует признать, что все эти обкладки не выходят за пределы начала III в. до н. э. В погребениях Поволжья и Подонья такая датировка находит свое подтверждение. Мечи, бронзовые наконечники стрел, а также керамический комплекс Житковского, Жутовского, Крепинского, Высочинского, Вертячинского и Азовского погребений датируют золотые обкладки IV в. до н. э. Не противоречит этой датировке и бородаевская находка в разграбленной прямоугольной могиле с дромосным входом.

В определенном противоречии с этой датой находится набор золотых обкладок из погребения у Новочеркасска, датированного В.Е. Максименко концом III -- началом II в. до н. э.

(Максименко В.Е., 1983, с. 32, 33, 86, рис. 20). Но автор опирался на уже устаревшую датировку херсонесских амфор, предложенную И.Б. Зеест (Зеест И.Б., 1960, табл. XXI/40). В настоящее время их хронологические рамки пересмотрены в сторону удревнения и определены в границах IV -- первой половины III в. до н. э. (Брашинский И.Б., 1980, с. 29, 44, 45). Таким образом, золотые обкладки деревянных сосудов также могут оцениваться как хроноиндикаторы, определяющие ранний период в комплексах IV--III вв. до н. э. В то же время деревянная посуда не исчезла из употребления. В погребениях из Усатово (кург. G5, погр. 11), Киляковки (кург. 4, погр. 5), Кривой Луки XVI (кург. 1, погр. 18) такие сосуды найдены вместе с мечами 2 типа, IV отдела и железными черешковыми наконечниками стрел в сочетании с бронзовыми.

Комплексы из Старицы (кург. 42, погр. 2, 3) и Жутово (кург. 27, погр. 2) содержали железные черешковые и бронзовые наконечники стрел, сосуды с «полотенцами» по тулову. Таким образом, эти погребения могут быть отнесены ко второму, более позднему периоду в рамках предложенных временных границ. Размеры этих сосудов достаточно вариабельны, диаметром от 26 см (Новоникольское) до 10 см (Кривая Лука), в тех случаях, когда сохранность или следы на дне позволяли произвести замер.

8. Чаши из панциря черепахи

К категории ритуальной посуды, возможно, следует отнести чашечки, сделанные из панциря черепахи. В заволжских погребениях они встречаются трижды: в комплексах из Лятошинки (кург. 5, погр. 8), Новоузенска (кург. 1, погр. 4 -- два экз. и погр. 18), причем дважды с костяной ложечкой. Аналогичные находки известны в памятниках Южного Приуралья. Черепаховые чашечки (2 экз.) обнаружены в дромосной могиле из Мечетсая, в погребении у с. Любимовка (гр. Лапасина), в Лебедевке V (Смирнов К.Ф., 1962, с. 89; 1975, с. 137--139; Железчиков Б.Ф., Кригер В.А., 1977, Отчет, рис. 235).

Все эти погребения по инвентарю и погребальному обряду не выходят за границу IV в. до н. э.

9. Бронзовые котлы

К разряду престижных сосудов следует отнести бронзовые котлы, встреченные в погребениях у с. Верхний Еруслан (кург. 1, погр. 5), Белокаменка (кург. 6, погр. 5), в разрушенном кургане у дер. Александровка (погр. 1), у хут. Вертячий (кург. 6, погр. 3),

в Арпачинском II могильнике (кург. 6, погр. 5) и в Азовском кургане (кург. 2, погр. 3). Их жертвенно-поминальное предназначение, отмеченное Геродотом у скифов, не вызывает сомнений (Геродот, IV, 60). Типология и хронология бронзовых котлов скифского и сарматского времени разработана достаточно полно (Боковенко Н.А., 1977, с. 228--235; 1991, с. 256--263; Косяненко В.М., Флеров В.С., 1978, с. 192--205; Демиденко С.В., 1997, с. 120--159).

В Белокаменке (кург. 6, погр. 5) найден котел с бокаловидным, чуть раздутым в центральной части, туловом и вертикальными ручками, украшенными одним отростком с гвоздевидной шляпкой. Сохранилась одна ручка, которая крепилась к котлу тремя бронзовыми заклепками. Поддон был отбит в древности (рис. 21/1). Арпачинский котел очень плохой сохранности, судя по полевой фотографии, был аналогичен предыдущему. У него сохранился конусовидный поддон. Такие котлы отнесены В.М. Косяненко и В.С. Флеровым ко 2 виду I типа котлов. Высота котла без поддона примерно равна его диаметру.

Котел из Азовского кургана имел аналогичное предыдущим тулово, но вертикальные ручки украшены тремя выступами без шляпок. Под ручками тулово украшено волютообразными усиками (рис. 21/4). В названных выше классификациях этот тип не представлен, но может быть отнесен к новому варианту I типа по В.М. Косяненко и В.С. Флерову или к третьему типу скифских котлов по Н.А. Боковенко (Боковенко Н.А., 1991, с. 261, рис. 34/17). Вариантом этого типа можно считать котел из погребения у хут. Вертячий с полусферической формой тулова, воронковидным поддоном и вертикальными ручками с тремя выступами-шипами (рис. 21/2).

Бронзовый литой котел из Александровки с туловом полусферической формы имел слегка отогнутый наружу венчик, утолщенный с внутренней стороны край и орнамент в виде двойной круговой веревочки по тулову. Фрагментированная ручка и низкий поддон были отлиты вместе с корпусом (рис. 21/5). По форме тулова и способу орнаментации котел отнесен автором публикации к III типу котлов Средней Азии, Казахстана и Южной Сибири по типологии Н.А. Боковенко (Семенова И.В., 1996, с. 166--170, с. 174, рис. 1/1; Боковенко Н.А., 1981, с. 49).

У с. Верхний Еруслан найден котел с эллипсовидным туловом, воронковидным поддоном, вертикальными арочными ручками с тремя воронковидными выступами и рельефными раздвоенными волютами под ручками, с орнаментом в виде опоясывающей «веревочки» (рис. 21/3) (Юдин А.И., 1997, рис. 3).

Такие котлы отнесены В.М. Косяненко и В.С. Флеровым к IV типу, а в классификации котлов сарматского времени Н.А. Боковенко -- ко II типу (Косяненко В.М., Флеров В.С., 1978, с. 197--199, рис. 5/1; Боковенко Н.А., 1977, с. 232, 233, рис. 3/II).

Котлы из Белокаменки и Арпачина находят аналогии в савроматских памятниках Приазовья, Поволжья и Приуралья, датирующихся V--IV вв. до н. э., но доживают до II в. до н. э. на Дону (Смирнов К.Ф., 1989, с. 167, табл. 68/1, 2, 25, 43; Косяненко В.М., Флеров В.С., 1978, с. 194, 195, 201, рис. 2; Максименко В.Е., 1983, с. 88--90, рис. 54/6--9). Арпачинский котел достаточно твердо датируется мечом синдо-меотского облика временем не позднее рубежа IV--III вв. до н. э. Котел из Белокаменки в комплексе с античным кувшином и золотым перстнем IV--III вв. до н. э. и бусами, гагатовыми дисковидными и стеклянными с внутренней позолотой, получившими распространение с начала III в. до н. э., может быть датирован III в. до н. э.

Котлы из Азова и Вертячего были распространены в скифских комплексах Северного Причерноморья, на Среднем и Нижнем Дону, а также в Средней Азии и Казахстане. Они датируются V--III вв. до н. э. (Либеров П.Д., 1965, табл. 27/5; Боковенко Н.А., 1991, с. 263).

Котел из Александровки, имеющий ряд общих черт с аналогичными сосудами тагарской культуры и приуральских комплексов, датирован И.В. Семеновой не ранее рубежа IV--III вв. до н. э. и не позднее первой половины III в. до н. э. (Семенова И.В., 1996, с. 173, 174).

Чрезвычайно интересен с точки зрения хронологии котел из Верхнего Еруслана. Такие котлы хорошо известны в Поволжье, Подонье и Прикубанье, где они датируются в интервале от I в. до н. э. до первой половины II в. н. э. (Боковенко Н.А., 1977, с. 233, рис. 4; Косяненко В.М., Флеров В.С., 1978, с. 202, 203; Раев Б.А., 1978, с. 92; Сергацков И.В., 1993, с. 84, 85, рис. 3/9).

Но в погребении из Верхнего Еруслана сочетание короткого меча с прямым перекрестьем и серповидным навершием с бронзовыми втульчатыми и железными, с длинным черешком, наконечниками стрел позволяет датировать весь комплекс временем не позже рубежа III--II вв. до н. э. (Юдин А.И., 1997, с. 172--177, 180, рис. 1--3). Аналогичная датировка этого котла предложена С.В. Демиденко, в типологии которого данный котел относится к типу IV, варианту 1А (Демиденко С.В., 1997, с. 125). Эта датировка может быть отнесена также к случайно обнаруженному котлу такого же типа из ограбленного кургана мог. Пятимары I, поскольку все исследованные курганы могильника содержали комплексы только савроматского и раннепрохоровского времени (Смирнов К.Ф., 1975, с. 10, 14--36, рис. 4).

11. Конское снаряжение

Ранние сарматы, будучи кочевниками, безусловно, использовали весь сбруйный набор, в том числе удила и псалии для снаряжения коня. Но, как отмечала М.Г. Мошкова, принадлежности конской сбруи встречаются у ранних сармат достаточно редко, и то в основном в ранних прохоровских погребениях IV -- начала III в. до н. э. (Мошкова М.Г., 1963, с. 36).

Находки из раннесарматских комплексов в Заволжье и Волго-Донском междуречье позволяют дополнить комплекты конского снаряжения, не выходящие за рамки уже известных типов. В Новоузенском могильнике были найдены удила и псалии, известные в скифо-савроматских древностях V--IV вв. до н. э. В кургане 1 погребения 19, рядом с мечом, колчаном и оселком был положен железный S-видный псалий с восьмерковидными отверстиями, изготовленный из круглого стержня без выделенных окончаний, длиной 19,5 см (рис. 22/1). Аналогичные псалии с расширением для двух отверстий в средней части, длиной 10 см, обнаружены в дромосной могиле из Новоузенска (кург. 2, погр. 8) вместе с удилами, положенными в ногах ребенка (рис. 22/2). Удила двусоставные, сделанные из железного прута с загибающимися в кольца концами. Общая длина удил -- 20 см. Обломок псалия найден и в заполнении могилы среди других вещей разрушенной части погребения. Среди новоузенских древностей следует отметить найденную под тазовыми костями воина бронзовую литую бляху в виде колеса с десятью спицами, насечками по ободу и круговой канавкой в центре. На внутренней плоской поверхности имелась петля для крепления с продетыми сквозь нее ремешками. Диаметр бляхи 3,2 см. Аналогию этой бляхе можно обнаружить в деталях конской упряжи, найденных на скелете лошади в дромосе Сладковского кургана 4 (Смирнов К.Ф., 1982, с. 121, рис. 1--3), что позволяет связать упомянутую нами бляху с уздечным набором, установить ее дату IV в. до н. э. и наметить определенную связь с серией дромосных захоронений этого времени в междуречье Дона и Северского Донца. В кургане 13 у озера Эльтон, видимо, в кенотафе обнаружены остатки железного уздечного набора, в составе которого были два небольших двудырчатых псалия восьмеркообразной формы с обломанными концами, длиной около 6--7 см. Один из обломков имел шишечку на конце. Видимо, таким образом были оформлены окончания псалиев. Сохранились также обломки кольчатых удил, кольца которых были загнуты на конце из стержня грызла. Здесь же лежало дополнительное кольцо диаметром 5,5 см (рис. 22/3).

Хорошо известны уздечные наборы из кенотафов у с. Старица. В кенотафе 1 лежали удила двусоставные кольчатые с дополнительным кольцом. Длина звена -- 14,5 см, диаметр внешнего кольца -- 3,6 см, дополнительного кольца -- 3,1 см (рис. 22/4). В кенотафе 2 находились две пары железных двусоставных кольчатых удил с диаметром колец 2,8--3,4 см. Там же лежали обломки двух пар железных гвоздевидных псалиев с восьмеркообразными выступами посредине. Концы псалиев либо загнуты и расклепаны в виде овальной полусферической шляпки, либо оттянуты в виде заостренных концов. Длина сохранившихся псалиев -- 16,5 см (рис. 22/5).

В кургане 2, погребении 8 курганной группы Кривая Лука XV найдены фрагментированные двусоставные удила с концами, загнутыми в виде колец (рис. 22/6).

Двусоставные кольчатые удила с роговыми двудырчатыми псалиями из кургана 3 погребения 11 Крепинского II могильника были опубликованы В.Е. Максименко (Максименко В.Е., 1983, с. 111, 112, рис. 33/2, 3). Псалии украшались продольными линиями, поле между которыми было заполнено зигзагообразной линией. На концы псалиев надевались костяные наконечники. Длина псалиев -- 22 см. Удила были сделаны из квадратного в сечении стержня длиной 14 см, с диаметром кольца -- 5 см (рис. 22/7).

Обломки железных удил найдены в ограбленной яме погребения 2, кургана 6 у хут. Вертячий вместе с фрагментами меча.

Удила, состоящие из двух звеньев, заканчивающихся кольцами-петлями, существовали начиная с VI в. до н. э. и продолжали бытовать на протяжении всей раннесарматской эпохи (Мош-кова М.Г., 1963, с. 36). В силу этого они не могут служить хроноиндикаторами во временных границах рассматриваемой темы.

В то же время железные S-видные и С-видные двудырчатые псалии с восьмеркообразной плоской средней частью и конца

2. Первые сарматские миграции в Нижнее Поволжье

Анализ погребального обряда и сопутствующего инвентаря раннесарматских погребений IV--III вв. до н. э. в Нижнем Поволжье позволяет констатировать несомненную связь этих комплексов с синхронными памятниками Приуралья, которую можно объяснить как следствие миграционных процессов.

Под миграцией принято понимать процесс перемещения населения с одной территории на другую вне зависимости от масштаба или интенсивности этого явления. В отечественной литературе неоднократно дискутировалась проблема отражения миграций в археологическом материале (Клейн Л.С., 1973; Мерперт Н.Я., 1978; Титов В.С., 1982; Мошкова М.Г., 1997). Результатом может считаться формулирование ряда критериев, при наличии которых миграция может быть признана имеющей место (Титов В.С., 1982, с. 92):

1) Территориальный критерий, по которому мигрирующая культура должна иметь точки соприкосновения между исходной и новой территорией. В этом смысле Приуралье и Нижнее Поволжье не вызывают сомнений.

2) Хронологический критерий, согласно которому в районе происхождения мигрирующая культура существовала раньше.

Формирование раннесарматского археологического комплекса в Приуралье в V--IV вв. до н. э. и сохранение классических савроматских погребений в IV в. до н. э. в Поволжье также хорошо известно.

3) Критерий лекальности, согласно которому мигрирующая культура на новом месте должна как бы быть сделанной по лекалу, то есть сохранить весь комплекс черт, известных на прежней территории. При всей синкретичности волго-донских погребений доминирование инноваций в Нижнем Поволжье позволяет утверждать такую близость.

В то же время следует учитывать априорность вышеперечисленных критериев и сложность чисто археологической идентификации при скудности письменных свидетельств, оставляющих всегда место для сомнений.

Еще более сложным является выявление конкретных форм миграции, будь то инфильтрация, диффузия или инвазия. Под инфильтрацией понимается «просачивание» отдельных групп населения в массу местного без серьезного изменения основных элементов аборигенной культуры. Под диффузией подразумевается постепенное смешение субстратной и суперстратной культур с формированием синкретичной новой культуры, зачастую с доминированием того или другого компонента. Инвазия как насильственное вторжение, относительно быстротечное и массовое перемещение населения с перенесением суперстратной культуры на новую территорию есть еще одна форма миграции. В зависимости от степени катастрофичности ситуации в исходной области миграция может принимать характер как переселения, так и расселения.

Многовариантность влияний различных факторов, как-то: разница или сходство в уровнях культур, в хозяйственном укладе, интенсивность домиграционных связей, торговая инфраструктура, степень этнической, языковой, религиозной близости, маршруты и интенсивность перекочевок и многое другое, -- все это при известной ограниченности источников позволяет видеть в предложенных формах миграции лишь модель или преобладающую тенденцию. Реальный процесс, безусловно, был сложнее и мог включать в себя сочетания разных моделей в различных пропорциях. Тем не менее появление в IV в. до н. э. в степях Заволжья раннепрохоровских погребений и их проникновение затем в Волго-Донское междуречье требует объяснения причин этого явления.

В литературе причины раннепрохоровской миграции на запад обозначены достаточно обще (Смирнов К.Ф., 1984, с. 116, 117), поскольку отсутствие письменных источников и специфика археологического материала не позволяют уверенно назвать конкретные поводы, стимулировавшие движение кочевников. В этой связи кажется важным обратить внимание на одновременность целого ряда новых явлений, фиксируемых в Приуралье IV в. до н. э. Здесь формируется раннесарматская археологическая культура, появляются богатейшие «царские» курганы типа Филипповки, широко распространяется комплекс вооружения, состоящий из копья, длинного меча и колчана, емкость которого увеличивается. Тогда же получает распространение специфическая лепная круглодонная керамика с богатым орнаментальным фризом и тальком в тесте, известная в V--IV вв. до н. э. у населения Южного Урала. В то же время появляется обычай располагать впускные погребения в кургане вокруг центрального. На IV--III вв. до н. э. приходится и аридизация приуральских степей, оцениваемая исследователями в интервале от резкой до умеренной (Иванов И.В., 1994, с. 86; Демкин В.А., Рысков Я.Г., 1996, с. 31, 32).

Инновации в погребальном обряде и вещевом инвентаре Приуралья V--IV вв. до н. э. неоднократно анализировались исследователями. Картина формирования прохоровской культуры суммарно выглядит следующим образом: племена дахо-массагетского мира, оставившие т. н. «савроматскую» археологическую культуру Приуралья, в V в. до н. э. переживали эпоху расцвета.

Благоприятная экологическая ситуация с большим, по сравнению с современностью, количеством атмосферных осадков и мягкими зимами приводила к увеличению продуктивности пастбищ, а следовательно к росту количества скота и демографическому подъему (Демкин В.А., Лукашов А.В., 1993, с. 50, 51).

Именно в это время внутри общества кочевников происходят сложные изменения, отразившиеся в появлении коллективных захоронений в камерах с дромосом-входом для длительного использования склепа и в сосредоточении богатств в руках наиболее мощных общественных групп, маркирующих свой статус богатым погребальным инвентарем. Сильные и богатые родовые коллективы, имея возможность кочевать на большие расстояния, перенимали новые черты обряда и некоторые элементы материальной культуры как у северных, так и у южных соседей (Железчиков Б.Ф., 1994а, с. 124, 125; Железчиков Б.Ф., Пшеничнюк А.Х., 1994, с. 8).

Близкие условия сложились и на соседней территории -- в Зауралье, где благоприятные экологические условия также способствовали подъему экономики и росту населения. Но сложные взаимоотношения племен, оставивших иткульскую, гороховскую и саргатскую археологические культуры, в конце V -- начале IV в. до н. э. усугубились резко наступившей аридизацией в Южном Зауралье. Демографическая напряженность, наложившись на экологический кризис и межплеменную борьбу, стимулировала передвижение части зауральских кочевников и других, инкорпорированных в их среду племен, на запад в Приуралье, добавив новые черты в формирующуюся раннесарматскую археологическую культуру (Мошкова М.Г., 1974, с. 36--38; Таиров А.Д., 1995, с. 90--93). Одновременно в Южных Кызылкумах, Средней Азии и Казахстане складываются пустынные и полупустынные почвенно-ландшафтные условия, а в пределах Южного Урала сохранялась степная и сухостепная природная обстановка (Демкин В.А., 1994, с. 111; Демкин В.А., Рысков Я.Г., 1996с. 33). Все это неизбежно должно было сократить возможности маневра и определить направление миграции. Пришельцы не только привносили свои элементы в культуру, но и неизбежно усугубляли демографическую и экономическую обстановку, обостряя борьбу за передел пастбищных территорий. К тому же, достигшая к IV в. до н. э. Приуралья, умеренная аридизация уменьшала кормовую и продовольственную базу кочевого населения.

Этнографические и исторические параллели свидетельствуют, что в таких условиях активизируется борьба за пастбища не только с мигрантами, но и внутри самих гентильных организаций. При отсутствии норм юридического характера на первый план выступает обычное право, в родо-племенных структурах традиционно опирающееся на отношения родства. Демографический рост вел к разрастанию гентильных групп и более четкому определению прав близких и дальних родственников. Но особенно активным этот процесс становится в условиях нехватки земли и пастбищ. Этнографические подробности процесса социальной стратификации савромато-сарматского общества античными авторами не зафиксированы. Поэтому кажется логичным воспользоваться свидетельствами истории того общества, которое отразило интересующее нас явление в своей традиции. В Древнем Риме именно в связи с нехваткой земли роды приобрели генеалогическую определенность. В составе общины весь комплекс прав, в первую очередь на землю, сохранили за собой лишь агнаты до 6--7 степени родства. Роды, оказавшиеся за пределами близкородственных коллективов, земли не получали и искали лучшей доли на других территориях, в случае удачи создавая новые родовые группы и самостоятельные хозяйственные единицы. Но между старыми и новыми сегментами сохранялись постоянные контакты на уровне клановых связей и сакрального единства. Выведенные из «списка» близких родственников продолжали входить в один из больших кланов и подчинялись его главе (Коптев А.В., 1992, с. 9, 10). Если столь плотные связи сохранялись в земледельческой среде, то в кочевнической, традиционно более приверженной родовой организации, это еще более вероятно. У средневековых кочевников аналогичная сегментация родовых коллективов тоже вела к перераспределению прав в пользу старших родов. При этом младшие родственники сохраняли память об общем предке, родовое имя и культивировали свою родословную, даже попав в зависимость или кочуя с чужими родами (Владимирцов Б.Я., 1934, с. 46, 47, 63--65; Султанов Т.И., 1982, с. 7--14). Типологической особенностью родоплеменных культов является замкнутость основных обрядов (в том числе погребальных) в рамках общинно-родового клана (Герасимова К.С., 1992, с. 154). Поэтому кажется возможным экстраполировать модель сегментации родового общества на кочевую среду конца V -- IV в. до н. э.

Этот процесс отразился, как мне кажется, в бытовавших в это время погребальных сооружениях: дромосных коллективных захоронениях и связанных с ними подбойных, катакомбных, диагональных и простых могилах. Уже неоднократно отмечалось, что зачастую разница между такими погребениями лишь в форме могильных ям. Обряд, сопутствующий инвентарь, ориентировка, хронологические рамки не позволяют развести эти памятники по разным этническим группам. Иными словами, погребальные комплексы отражают некие социальные статусы в рамках общей гентильной организации. Дромосные могилы, представляющие собой погребальные сооружения для коллективного и многократного захоронения, в этой системе выглядят склепами для близких родственников -- агнатов, сохранявших в рамках родства права на родовые пастбища и маршруты. В такой интерпретации показательна предложенная К.Ф. Смирновым аналогия дромосной могилы форме жилища, прямоугольной землянки с длинным коридором, известной у соседнего сарматам населения лесостепного Зауралья (Смирнов К.Ф., 1975, с. 160).

Жилище в погребальной обрядности вполне могло служить символом дома близкородственного коллектива. Отделившиеся родственники дальнего окружения сохраняют память, обряды и, видимо, связь с нуклеарным родом, а значит и с кладбищем этой гентильной группы, но в погребальный «дом» уже не допускаются. Этнографические наблюдения позволяют говорить о том, что кладбища были обычно не родовыми, а клановыми, включавшими в себя несколько линиджей (Грачева Г.Н., 1975, с. 128, 129). Формы впускных погребальных сооружений вокруг центрального коллективного захоронения в таком случае могли маркировать разные внутриклановые подразделения или статусы.

Не исключено, что часть адаптированных в клан «фиктивных» родственников сохраняла свои прежние погребальные традиции, в том числе и погребальные сооружения. Но для нас важно отметить, что в склеп с дромосом-входом, то есть возможностью неоднократного подзахоронения, они не допускались, а располагались вокруг, демонстрируя связь с центральным захоронением нуклеарного рода, но не входя в него.

Кочевники, выведенные за рамки близкого родства и лишенные права пользоваться пастбищной территорией нуклеарного рода, должны были уходить на отдаленные пастбища. Особенно расстояния увеличивались зимой, когда в поисках хороших зимников родовые коллективы делились на более мелкие единицы. Расстояние до кладбищ клана становилось в зимнее время серьезным препятствием. Мерзлый грунт (средняя глубина промерзания грунта в Приуралье -- около 1,5 м) также осложнял захоронение покойника. Если в дромосную могилу можно было проникнуть в любое время года, то сооружение могилы в насыпи кургана зимой требовало интенсивного прогрева земли.

Явный недостаток топлива в степи еще более осложнял эту задачу. Поскольку зимой кочевники расходятся в поисках ниш для зимовок довольно далеко друг от друга, надежда на взаимопомощь весьма призрачна. В этих условиях выполнение погребальных традиций клана должно было привести к необходимости сохранять тело покойника до весны, а затем доставлять с дальних пастбищ и хоронить всех умерших в зиму относительно одновременно. В этом случае становится понятным единообразный порядок захоронений в круговой системе или параллельно друг другу без нарушения соседних могил. Ряд факторов, засвидетельствованных исследователями, может служить косвенным подтверждением такого предположения. Количество раннесарматских погребений, расположенных вокруг центральной могилы в концентрической системе, последовательно снижается с востока на запад в направлении смягчения континентальности климата, где проблема промерзания земли перед участниками погребального ритуала не стояла. В Южном Приуралье таких погребений 78,1 %, в Заволжье -- 56,7 %, на правобережье Волги -- 46,2 %, на Нижнем Дону -- 34 %, в Калмыкии -- 14 %, а на Кубани и в Ставрополье -- 0 (Скрипкин А.С., 1997а, с. 182). В насыпях таких курганов не прослеживаются и следы искусственного оттаивания грунта. Палеокриогенный анализ стенок глубоких могильных ям раннесарматского времени, проведенный почвоведами в Поволжье, позволил констатировать, что все исследованные захоронения производились в теплое время года (Демкин В.А., 1994, с. 110). Изучение археозоологического материала из могильников Покровка I, II и VIII позволило на основании возраста забитых животных прийти к выводу, что нет ни одной особи, достоверно забитой зимой. Овцы принесены в жертву весной, летом или осенью (Косинцев П.А., 1995, с. 93). Сохранение умерших до весны известно в скифо-сарматское время у населения Минусинской котловины и встречается в погребальной практике племен Саяно-Алтая (Кузьмин Н.Ю., 1985, с. 47, 48; Вадецкая Э.Б., 1992, с. 239). Предположение о совершении похорон только в теплое время года высказывалось и в отношении населения, оставившего ямную археологическую культуру (Шевченко А.В., 1986, с. 137--139).

В такой интерпретации находят свое объяснение встречающиеся изредка в неограбленных сарматских захоронениях разрозненные кости погребенных (Эльтон, кург. 10, погр. 2; КосОба, кург. 11, погр. 6). Сохранение останков до захоронения имело некоторые неудобства, в силу чего приходилось иногда хоронить уже распавшиеся части покойников. От соблазна трактовать эти погребения как некую погребальную традицию вторичных захоронений, должно, на наш взгляд, предостеречь то обстоятельство, что подобные случаи редки и не демонстрируют единообразия в ритуале. Таким же образом трактуются захоронения разрозненных костей в погребениях сарагашенского времени Минусинской котловины и в курганах Горного Алтая и Тувы (Кузьмин Н.Ю., 1985, с. 47, 48).