Сарматы Нижнего Поволжья в IV—III вв. до н. э.

Следовательно, в курганах с центральной дромосной могилой и впускными, относительно одновременными погребениями, с большой долей вероятности можно видеть отражение процесса перестройки и сегментации родовых институтов в IV в. до н. э. Этот процесс дал начало новой традиции расположения впускных погребений вокруг центрального, просуществовавшей несколько столетий.

Хорошо известно, что социальная и политическая организация кочевников традиционно детерминирована конкретными историческими и политическими условиями. Относительно мирная обстановка продуцировала общинно-кочевую социальную структуру с известной самостоятельностью не только племенных сегментов, но и отдельных семей. Политическая организация в такие периоды характеризовалась аморфностью и слабостью военной и гражданской власти. Возникшая напряженность, связанная с войнами, миграциями, обострением политической ситуации, стимулировала сложение военно-кочевого уклада с более упорядоченной военной и политической структурой, возросшей властью вождей, кочевыми группами и специальными отрядами, организованными по-военному (Марков Г.Е., 1980, с. 28, 29). В свете этих общих положений показательна перестройка военной организации раннесарматского кочевого общества. Систематически встречающиеся в IV в. до н. э. погребения с набором вооружения, состоящим из тяжелого копья, длинного меча и колчана большой емкости, свидетельствует о появлении в сарматском войске «ударного кулака» в виде тяжеловооруженного конного подразделения. История военного дела показывает, что такие отряды были традиционны для кочевников древности и Средневековья с развитой военной организацией и необходимы для борьбы против организованных боевых порядков противника (Хазанов А.М., 1971, с. 74; Худяков Ю.С., 1976, с. 101, 102).

В скоротечных немноголюдных схватках или при набегах они не имели смысла. В.Н. Васильев связывает «военную реформу» сарматов IV в. до н. э. с их участием в персидской армии, в антимакедонском движении и индийском походе Александра (Васильев В.Н., 1995, с. 16--18). Не отрицая участия кочевников Приуралья в делах Ирано-Среднеазиатского региона, следует вспомнить, что именно в это время формируются мощные племенные образования в самом Приуралье. Свидетельством тому являются «царские» курганы Филипповки. Допустимо предположить, что политическая, демографическая и экологическая ситуации послужили могучим катализатором этого процесса. В таких условиях тяжеловооруженная конница была жизненно необходима в борьбе за контроль над пастбищными территориями. Неизбежные в этой борьбе поражения или отказ от борьбы вынуждали часть населения покидать традиционные зоны кочевания и искать незанятые экологически благоприятные ниши в Заволжье. Именно с этим можно связать появление раннепрохоровских погребений в районе Камыш-Самарских озер, в Узенской пойме, у Могутинского и Сайхинского лиманов и по левобережью Волги. Здесь встречаются дромосные могилы и круговая система захоронений, не обязательно объединенные в общем кургане (Новоузенск, Лятошинка, Эльтон, Новая Квасниковка, Бородаевка). Значительная часть раннесарматских комплексов представлена одиночными погребениями. Вторым направлением раннепрохоровской миграции в Заволжье был путь по долине р. Самары с притоками, выводивший мигрантов в Среднее Поволжье (Мышкин В.Н., Скарбовенко В.А., 1996, с. 210).

Процесс миграции IV в. до н. э. имел характер переселения избыточной части населения в свободные области. Надо полагать, отдельные группы приуральских кочевников спорадически появлялись в Нижнем Поволжье и раньше (Мошкова М.Г., 1997, с. 70, 71). Учитывая незначительную заселенность и относительную бедность савроматского Заволжья (Железчиков Б.Ф., 1994б, с. 138, 139), можно предположить, что процесс освоения этой территории протекал достаточно мирно.

В междуречье Волги и Дона, где местное население было представлено не только многочисленными, но и хорошо вооруженными родо-племенными объединениями, раннепрохоровская миграция, по нашему мнению, приняла форму диффузии. Результатом этого процесса стало формирование смешанного савромато-сарматского населения, отразившееся в синкретическом облике археологической культуры IV в. до н. э. (Очир-Горяева М.А., 1988, с. 17; Максименко В.Е., 1990, с. 22, 23). Процесс диффузии нашел отражение в антропологических характеристиках ранних сарматов IV--III вв. до н. э. в Нижнем Поволжье. В состав краниологических серий вошли савроматские компоненты Южного Приуралья и Нижнего Поволжья. Причем наличие альтернативных типов свидетельствует о ненаступивших еще процессах интеграции и ассимиляции. При этом ранние сарматы Волго-Донского междуречья занимают особое место, поскольку их своеобразие подразумевает более активное участие в расогенезе местного, досарматского населения, сходного по краниотипу с европейскими скифами (Балабанова М.А., 1998, с. 8, 9, 20, 21).

В такой интерпретации находит свое компромиссное разрешение традиционное противопоставление автохтонистского и миграционного взглядов на проблему происхождения раннесарматской культуры в Нижнем Поволжье.

Видимо, с этой группировкой можно связать попавший в поле зрения античных авторов в IV в. до н. э. этноним «сирматы».

Локализация его исключительно на правобережье Дона отнюдь не вытекает из текста источника (Псевдо-Скилак, 68) и может оцениваться только как логическое допущение, что уже отмечалось С.В. Полиным и А.В. Симоненко (Полин С.В., Симоненко А.В., 1997, с. 90). Перипл Псевдо-Скилака, будучи географическим описанием побережья Черного моря и следуя своему предназначению, перечисляет племена по берегам Меотиды и Понта, игнорируя экскурсы вглубь территории (Псевдо-Скилак, 68--88). Поэтому савроматы локализованы как первое племя на азиатском берегу Понта, что отнюдь не означает обязательного восточного соседства с сирматами по всему руслу Танаиса. В то же время археологическое единство памятников по обоим берегам Дона ни у кого не вызывает сомнений.

Надо полагать, проникновение нового компонента в Подонье было относительно мирным и не привело к серьезной дестабилизации обстановки, которая всегда сопровождает массовые вторжения (Марченко К.К., 1996, с. 70, 71). Однако и преувеличивать мирный характер формирующейся новой этнополитической группировки не следует. Иначе становится непонятным беспокойство жителей Елизаветовского городища, в середине IV в. до н. э. соорудивших сразу две линии обороны, а вскоре после их разрушения около третьей четверти IV в. до н. э., создавших новые укрепления (Виноградов Ю.А., Марченко К.К., Рогов Е.Я., 1997, с. 9, 10).

Дальнейшая судьба сирматского объединения, вероятно, была определена новым миграционным импульсом заволжских и приуральских кочевников на рубеже IV--III вв. или в начале III в. до н. э. Напор с востока вынудил прежнее население продвинуться дальше на запад, свидетельством чему могут служить отчетливые следы гибели Семилукского, Коломакского в других лесостепных скифоидных городищ Среднего Дона и пресечение традиций скифской эпохи в Днепро-Донском междуречье. К тому же появилась возможность зафиксировать археологически проникновение савромато-сирматского населения на рубеже IV--III вв. до н. э. в среднедонскую лесостепь (Медведев А.П., 1997, с. 50--64). Одновременно жители Елизаветовского городища покидают дельту Дона, не оказывая сопротивления, а боспорский эмпорий, выведенный сюда же, продержался не более 10--15 лет и прекратил существование к концу первой четверти III в. до н. э. (Горончаровский В.А., 1987, с. 10, 11; Копылов В.П., 1987, с. 13, 15). Интенсивные контакты Елизаветовского торжища с боспорскими купцами не позволяют назвать виновником гибели Ели-заветовского городища Боспорское царство (Виноградов Ю.А., Марченко К.К., Рогов Е.Я., 1997, с. 10, 11), а следов носителей раннесарматской (прохоровской) культуры в ее классическом варианте на Дону в это время не обнаружено. Сирматское (савромато-сарматское по археологическому облику) население представляется в таких условиях наиболее вероятным участником событий. Отрицая участие сарматов в процессах, принесших гибель «Великой Скифии», С.В. Полин и А.В. Симоненко убедительно доказали отсутствие памятников прохоровской культуры в Северном Причерноморье вплоть до середины II в. до н. э. Но и они не отрицают наличия поздних савроматов по берегам Танаиса (Полин С.В., Симоненко А.В., 1990, с. 76--93; 1997, с. 87--96).

Я далек от мысли считать сирматов главным и единственным виновником дестабилизации во всем Северном Причерноморье.

Гораздо убедительней выглядит картина, отражающая многообразие процессов, происходящих в Северном Причерноморье. Не в равной мере, но сыграла свою роль и внутренняя нестабильность в степной Скифии, усугубленная экологическими изменениями, и активизация в связи с этим восточных и западных соседей. Во всяком случае, называемые в нынешней оживленной полемике причины гибели «Великой Скифии» отнюдь не выглядят альтернативными.

Другим направлением миграции волго-донских кочевников следует назвать Прикубанье. Появление в этом регионе в конце IV -- первой половине III в. до н. э. памятников с чертами савроматской археологической культуры Поволжья и Приуралья и некоторыми раннерохоровскими элементами (Марченко И.И., 1988, с. 10--13; Ждановский А.М., 1990, с. 36, 37) соответствует такому предположению. Разумеется, сформировавшийся в северокавказских степях сиракский племенной союз нельзя сводить к одному этнониму, ибо такого рода процессы втягивали в свою орбиту как близкородственные племена, так и аборигенное население. Однако сохранившиеся в памяти сираков легенды о савроматских корнях сиракской племенной верхушки (Виноградов В.Б., 1966, с. 48; Марченко И.И., 1996, с. 115, 116) и упоминание о бегстве сираков «из среды живущих выше народов...» (Страбон, XI, V, 8) позволяют предположить наличие сирматского компонента в сиракской «родословной».

Памятники Волго-Донского междуречья, синкретически сочетающие в себе савромато-сарматские черты, традиционно с опорой на скифскую хронологию датируются IV в. до н. э. Но учитывая, что дестабилизационные процессы в Северном Причерноморье, по мнению исследователей, приходятся на начало -- первую половину III в. до н. э., причем негативные тенденции нарастают в направлении с востока на запад (Виноградов Ю.А., Марченко К.К., 1991, с. 30; Марченко К.К., 1996, с. 70--73), представляется возможным несколько расширить хронологические рамки бытования упомянутых памятников, определив их в интервале IV -- начала III в. до н. э.

Следующий миграционный импульс связан с усилением заволжских кочевых группировок за счет притока приуральских кочевников. Количественное соотношение сарматских погребений в Южном Приуралье и Нижнем Поволжье отчетливо и резко начинает меняться в пользу западного региона (Мошкова М.Г., 1997, с. 47; Железчиков Б.Ф., Скрипкин А.С., 1997, с. 214, 215).

На рубеже IV--III вв. до н. э. в Приуралье прекращается функционирование большинства известных могильников, начинается заселение более северных, лесостепных областей за пределами традиционных территорий. Ряд курганных кладбищ, видимо, продолжает использоваться до конца III в. до н. э., но и они к началу II в. до н. э. уже не действуют (Пшеничнюк А.Х., 1983, с. 130; Железчиков Б.Ф., 1997, с. 27). Столь явное сокращение населения в Южном Приуралье в условиях нарастающей аридизации свидетельствует о том, что миграция кочевников стала принимать форму переселения.

В Заволжье выделенные нами памятники III в. до н. э. не позволяют говорить о демографическом перенапряжении. Однако следует учесть, что вместе с комплексами, датируемыми этим временем, в одних и тех же курганах, зачастую в общей кольцевой системе, постоянно присутствуют погребения, в силу малой хронологической информативности инвентаря определяемые совокупно III--I вв. до н. э. Вероятно, какая-то их часть должна относиться к III в. до н. э. Большее количество памятников III в. до н. э. сосредоточено в Заволжье, причем иногда эти погребения соседствуют в общих курганах-кладбищах с комплексами IV в. до н. э. и также располагаются по кольцу вокруг центра. Разница, наблюдаемая в сопутствующем инвентаре, свидетельствует о хронологических различиях, но соблюдение единых правил в погребальном ритуале общего кладбища не позволяет говорить о сколь-нибудь значимом временном интервале между ними. Учитывая то, что раннесарматская археологическая культура в своих классических чертах сложилась в Приуралье к концу IV в. до н. э. (Мошкова М.Г., 1974, с. 10), можно предположить появление части погребений, датированных нами III в. до н. э., в заволжских курганах уже в конце IV или на рубеже IV--III вв. до н. э.

Надо полагать, что сам процесс миграции в Заволжье на протяжении двух столетий был относительно непрерывным.

В Волго-Донском междуречье, однако, нет ни одного памятника с таким сочетанием погребений IV и III вв. до н. э. под одной насыпью. Учитывая время начала дестабилизационных процессов в Северном Причерноморье и иную этнополитическую обстановку в междуречье Волги и Дона, логично предположить, что для переселения на волжское правобережье и освоения волго-донских степей из Заволжья понадобилось некоторое время.

Высокий удельный вес погребений III в. до н. э. с оружием на правом берегу Волги и уход прежнего населения с традиционных пастбищ свидетельствует о немирной, но успешной оккупации новых областей.

Общее число погребений, оставленных новой миграционной волной, невелико, даже учитывая невыразительные комплексы, датируемые в широком интервале III--I вв. до н. э. Следует согласиться с мнением А.С. Скрипкина, отметившим слабую заселенность Нижнего Поволжья в постсавроматское время вплоть до II в. до н. э. (Скрипкин А.С., 1992а, с. 35). Поэтому представление о новом населении как о могучей силе, которая привела к опустошению северопричерноморских степей, неубедительно. Большие пространства Нижнего Поволжья и отсутствие следов демографического напряжения позволяют предположить наступление периода стабильности в этом регионе на протяжении III в. до н. э.

Резкое увеличение числа памятников раннесарматской культуры в Поволжье и распространение их в Северном Причерноморье приходится на II в. до н. э. А.С. Скрипкин приводит обширный список инноваций, имеющих аналогии в среднеазиатских, минусинских, алтайских и ордосских древностях, и связывает их появление в западных районах Евразии с бурными событиями конца III -- II в. до н. э. на западных границах Китая и в Центральной Азии. Столкновение между хунну и юэджами, падение Греко-Бактрии, образование государств Кангюй и Янцай в бассейне Сыр-Дарьи и в Приаралье привели к активизации кочевого элемента и инициировали мощное движение в западном направлении. Именно в это время значительно обновилась и обогатилась этническая номенклатура Северного Причерноморья (Скрипкин А.С., 1997б, с. 12--14; 20--22). С этой новой волной восточных кочевников связывает исследователь появление вместе с сатархами-тохарами, роксоланами и другими восточными народами аорсов, сомневаясь в традиционном отождествлении последнего этнонима с памятниками прохоровской культуры.

Перечисляя инновации в погребальном обряде, автор называет преобладание узких ям с подбоями и без них, господство впускных погребений в насыпях курганов эпохи бронзы, расположение по кругу. Сюда же включена лепная плоскодонная посуда, зеркала с валиком, железные черешковые наконечники стрел и мечи с кольцевым навершием (Скрипкин А.С., 1997б, с. 12).

Однако весь этот список известен начиная с III в. до н. э. и фиксируется в приуральских комплексах прохоровской культуры. Иными словами, гипотеза К.Ф. Смирнова о связи аорсов с прохоровской культурой кажется по-прежнему вполне жизнеспособной (Смирнов К.Ф., 1964а, с. 286--290), с тем лишь уточнением, что под, собственно, аорсами в Поволжье, вероятно, пространившиеся к III в. до н. э. по обе стороны Волги. Миграционная волна II в. до н. э. была представлена более сложным конгломератом племен, включавшим в себя как среднеазиатские и более восточные компоненты, так и родственное предыдущим мигрантам приуральское население.

В этой интерпретации находит свое объяснение связь и противопоставление этнонимов «аорсы» и «верхние аорсы». С продвижением миграционной волны II в. до н. э. прежние аорсы были, видимо, оттеснены к Дону, став, следом за сираками, изгнанниками племен, живущих выше (Страбон, XI, V, 8). Родственная им часть приуральского населения, переселившегося во II в. до н. э., заняла Поволжье и стала географически, а возможно и политически определяться как «верхние аорсы». Конечно, следует оговориться, что такие этнонимы обычно покрывали значительные близкородственные, а то и гетерогенные объединения, скрывая под общим именем самоназвания племенных сегментов.

Уточняя верхнюю границу бытования памятников III в. до н. э., следует отметить, что большинство исследователей, писавших о ранних сарматах в Северном Причерноморье, фиксируют массовый приток нового населения на рубеже III--II вв. или во II в. до н. э. (Максименко В.Е., 1983, с. 128, 129; Медведев А.П., 1990, с. 181; Скрипкин А.С., 1990б, с. 192; Симоненко А.В., 1993, с. 122; Марченко И.И., 1996, с. 122). Для более точной датировки начала миграции II в. до н. э. хроноиндикаторы практически отсутствуют. Исключение составляют фибулы среднелатенской схемы, датированные со второй половины II в. до н. э. (Скрипкин А.С., 1992а, с. 7; 1992б, с. 7, 8), но их использование сарматами не может служить показателем начала освоения территории. Однако ряд исследователей, исходя из совокупного анализа письменных источников и археологического материала, предполагают занятие сарматами Скифии не ранее середины II в. до н. э. (Полин С.В., 1989, с. 15; Скрипкин А.С., 1992а, с. 19; Полин С.В., Симоненко А.В., 1997, с. 93--96). Учитывая постепенность процесса освоения новой территории и его направленность с востока на запад, следует предложить несколько более раннюю дату для Нижнего Поволжья. Поэтому второй этап раннесарматской миграции в Нижнем Поволжье предполагает хронологические рамки с начала III в. до н. э. до начала или первой половины II в. до н. э. Определение верхней границы этапа отнюдь не означает исчезновения предыдущего этноса с исторической арены. Преемственность в погребальном обряде, практика миграций, включавших часть субстратного населения в интеграционные процессы, упоминание аорсов в событиях 49 г. н. э. на Кубани (Тацит, Анналы, XII, 15--21) позволяют проследить дальнейшую судьбу этого кочевого объединения.

Заключение

Начало сарматской истории в Нижнем Поволжье представляет собой чрезвычайно фрагментированную картину в силу малой информативности письменных источников и немногочисленности археологических памятников. Поэтому история региона долгое время рассматривалась лишь в контексте общей истории евразийских степей от Урала до Дона и Днепра. Однако накопление нового материала и плодотворная исследовательская работа в регионах постепенно создают условия для разработки шкал относительной хронологии и реконструкции основных этнополитических процессов в границах отдельных областей. В этом же направлении ориентирована представленная работа.

Анализ вещевого комплекса позволил выделить два списка хронологически значимых вещей сопутствующего инвентаря, одни из которых хорошо известны в погребениях IV в. до н. э., но отсутствуют в памятниках II--I вв. до н. э., другие широко распространены во II--I вв. до н. э. (что предполагает возможность их появления еще в III в. до н. э.), но не встречаются в ранних погребениях. Выявление памятников, где эти вещи встречены в общем наборе, позволило выделить два этапа, ранний и поздний, в рамках периода IV--III вв. до н. э. в Нижнем Поволжье, и предложить более дробную хронологию. Такой анализ позволил, в свою очередь, сравнить погребальный обряд раннего и позднего этапов и выделить специфические черты, характеризующие особенности каждого.

Первая активизация племен, имеющих отношение к сарматской предыстории, приходится, видимо, на IV в. до н. э. К этому времени относится появление в письменных источниках нового этнонима «сирматы», приуроченного к Дону и отчетливо противопоставленного савроматам (Эвдокс Книдский, Псевдо-Скилак). Появление в письменных свидетельствах античных авторов нового этнонима хронологически совпадает с распространением на Дону и в Нижнем Поволжье инноваций, засвидетельствованных археологическими исследованиями. Прежде всего они отразились в новых формах погребальных сооружений и обрядности, среди которых наиболее показательны дромосные и простые прямоугольные ямы с южной ориентировкой костяков, диагональное положение погребенных в прямоугольных ямах, подбои и катакомбы, не характерные для местного савроматского населения. Генезис этих черт в Южном Приуралье убедительно прослежен на материалах погребений с конца VI в. до н. э. (Смирнов К.Ф., 1975, с. 157--175; Мошкова М.Г., 1974, с. 10--28; Пшеничнюк А.Х., 1983, с. 83; Таиров А.Д., Гаврилюк А.Г., 1988, с. 141--152).

Погребения в ямах с дромосами появляются в Заволжье, в междуречье Волги и Дона, на правом берегу Дона. Совместно с ними распространяются и погребения в подквадратных ямах с диагональным положением костяков. Они известны как в Заволжье, так и в волго-донских могильниках. В тех же местах встречены и подбойно-катакомбные захоронения с инвентарем IV в. до н. э., а также прямоугольные ямы с южной и ортогональной ориентировкой костяков в коллективных захоронениях.

На южноуральское происхождение этих памятников указывает прежде всего круглодонная керамика с примесью талька в тесте, которая встречается в заволжских погребениях. Аналогичные формы попадаются и в междуречье, но без талька. Как в заволжских, так и в волго-донских комплексах обнаружены мечи с дуговидным или сломанным под тупым углом перекрестьем.

Появляются нехарактерные для савроматов Нижнего Поволжья небольшие курильницы с боковым отверстием, известные в Приуралье в более раннее время. Сюда же можно добавить некоторые типы бронзовых наконечников стрел, в том числе черешковых, железные стержневые браслеты с заходящими друг на друга концами южноуральского происхождения. Обращает на себя внимание устойчивое сочетание в погребениях IV в. до н. э. в Нижнем Поволжье костей лошади и овцы, что наиболее типично для погребений савроматского времени Южного Приуралья. В IV в. до н. э. у кочевников Приуралья происходят перемены в военном деле, отразившиеся в стандартизации вооружения, состоящего из длинного меча, тяжелого копья и колчана большой емкости. Тот же комплект вооружения получает распространение и в памятниках этого времени в Нижнем Поволжье.

Основательно новое население закрепляется в Заволжье, о чем свидетельствует появление здесь курганов-кладбищ с погребениями IV в. до н. э. В междуречье Волги и Дона такие погребения встречаются разрозненно, что говорит о постепенном «диффузном» процессе миграции. Для этого района в большей степени характерно наличие синкретических савромато-сарматских черт, отразивших смешение местного и пришлого населения. Возможно, именно с этими памятниками следует связать этноним «сирматы». Характер рассматриваемой здесь миграции в большей мере реконструируется на основе археологического материала, что, конечно, не может создать достаточно полной картины всех событий этого процесса. Создается впечатление, что шла она как бы по затухающей от Южного Приуралья к Дону и Северному Кавказу. Проникновение нового кочевого населения на Волгу, Дон и Прикубанье в IV в. до н. э. не привело к серьезной дестабилизации обстановки в Северном Причерноморье в целом, за исключением, вероятно, низовий Дона и земледельческой части Кубани, где потребовалось время на урегулирование отношений местного населения с изменившейся кочевнической номенклатурой.

Рассматриваемые погребальные памятники кочевников IV в. до н. э. несли в себе ряд новых черт в погребальной обрядности и вещевом материале, которые станут характерными для племен III--I вв. до н. э. Они отражали начальную стадию формирования раннесарматской археологической культуры. Ее становление в междуречье Волги и Дона, по сравнению с Заволжьем и Южным Приуральем, имело свои особенности из-за влияния весьма сильных савроматских традиций.

Волго-донские кочевые группировки, демонстрирующие специфические особенности в погребальной обрядности, вероятно, и в политическом отношении были самостоятельным объединением. Во всяком случае, если погребальные комплексы Заволжья свидетельствуют о непрерывности спонтанных и миграционных явлений, в результате чего к рубежу IV--III вв. до н. э. здесь сформировались все основные черты классической ранне-сарматской культуры, то в междуречье эти процессы явно носили дискретный характер.

К началу III в. до н. э. клановые курганы-кладбища распространяются по обе стороны Волги, что свидетельствует о признании мигрантами III в. до н. э. земель в междуречье Волги и Дона, по крайней мере их части, своими. Очевидно, что освоение сарматами волго-донских степей шло из-за Волги. Вероятно, это были те кочевники, которые освоили Заволжье еще в IV в. до н. э., вместе с отдельными южноуральскими группировками.

В некоторой степени об этом может свидетельствовать появление в Нижнем Поволжье погребений военной знати, датируемых не ранее III в. до н. э., с новым набором оружия, состоявшего из меча, кинжала и колчана. В Приуралье такие погребения появляются с IV--III вв. до н. э.

В целом археологический материал в рамках IV--III вв. до н. э. позволяет говорить о постепенном смещении населения на запад и юго-запад в пределах региона, охватывающего Южное Приуралье, Нижнее Поволжье и Нижний Дон, а также Северный Кавказ, и постепенной концентрации новых кочевых группировок к востоку от Дона.

Упоминавшиеся выше сирматы, засвидетельствовавшие появление новых кочевников на Дону в IV в. до н. э., были, по всей видимости, связаны с сарматами, по крайней мере, они предопределили появление здесь сарматов. Во-первых, потому что примерно в это же время в письменных источниках появляется топоним «Сарматия» как область обитания сарматов. Во-вторых, этноним «сарматы», достаточно уверенно засвидетельствованный с III в. до н. э. (Деметрий Каллатийский в передаче Псевдо-Скимна) и имеющий отношение к населению, обитавшему в Подонье, позволяет называть этим именем тех кочевников, которые с III в. до н. э. закрепляются в междуречье Дона и Волги и в Поволжье и которые своим происхождением связаны с Южным Приуральем. Собирательный термин «сарматы», возможно, скрывал под собой и локальный этноним «аорсы», с которым К.Ф. Смирнов связывал памятники прохоровской культуры Приуралья и Поволжья. Этот миграционный импульс вытеснил сирматов с их территорий, что и могло послужить одной из причин дестабилизации в ослабленной восточной части «Великой Скифии». Можно допустить, что именно о сирматах, синкретичном савромато-сарматском объединении, писал Диодор Сицилийский, отождествляя их с савроматами: «Эти последние много лет спустя, сделавшись сильнее, опустошили значительную часть Скифии и, поголовно истребляя побежденных, превратили большую часть страны в пустыню» (Диодор, II, 43, 7).

Литература

1. В.М. КЛЕПИКОВ САРМАТЫ НИЖНЕГО ПОВОЛЖЬЯ В IV--III ВВ. ДО Н. Э., Волгоград., 2002 год