Проза А. Вербицкой и Л. Чарской как явление массовой литературы

Размещено на http://www.allbest.ru/

Российская государственная библиотека, 2006 (электронный текст)

ИВАНОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

Диссертация

на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Проза А. Вербицкой и Л. Чарской как явление массовой литературы

Агафонова Наталья Сергеевна

Специальность 10.01.01. - Русская литература

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор

Сергей Леонидович Страшнов

Иваново 2005

Агафонова, Наталья Сергеевна

Проза А. Вербицкой и Л. Чарской как явление массовой литературы: [Электронный ресурс]: Дис.... канд. филол. наук: 10.01.01. - Иваново: РГБ, 2006 (Из фондов Российской Государственной Библиотеки)

Филологические науки. Художественная литература - Россия - Русская литература - кон. 19 - нач. 20 в. (с сер. 90-х гг. 19 в. - 1917 г.) - Персоналии писателей - Вербицкая Анастасия Алексеевна (1861-1928) - писательница - Исследования произведений писателя по жанрам - Проза

Филологические науки. Художественная литература -Детская литература - Дореволюционная детская литература - История детской литературы - Русская детская литература - Персоналии писателей - Чарская Лидия Алексеевна (1878-1937)

Русская литература

Полный текст: http://diss.rsl.ru/diss/06/0143/060143047.pdf

Текст воспроизводится по экземпляру, находящемуся в фонде РГБ:

Агафонова, Наталья Сергеевна

Проза А. Вербицкой и Л. Чарской как явление

массовой литературы

Иваново 2005

Лучшей героине лучшего из романов, трагически погибшей матери моей Агафоновой Ринаиде Витальевне посвящается.

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА I. А. ВЕРБИЦКАЯ И Л. ЧАРСКАЯ В СОВРЕМЕННОЙ

ИМ ПРЕССЕ

ГЛАВА II. «КЛЮЧИ СЧАСТЬЯ» И «ИГО ЛЮБВИ» А.ВЕРБИЦКОЙ И КАНОНЫ МАССОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

ГЛАВА III. ПОПУЛЯРНАЯ ПРОЗА ДЛЯ ДЕВОЧЕК Л. ЧАРСКОЙ И ЖЕНСКИЙ РОМАН КАК ЕДИНОЕ СОЦИОКУЛЬТУРНОЕ ЯВЛЕНИЕ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

ВВЕДЕНИЕ

Интерес к Серебряному веку, вспыхнувший в российском обществе на рубеже XX - XXI веков, связан не только с тем фактом, что до середины 80-х годов прошлого столетия русская культура начала XX века была в нашей стране (по причинам политического характера) практически закрыта для изучения. Дело еще и в том, что процессы, происходящие в сегодняшней общественной и литературной жизни, во многом идентичны тем, которые наблюдались в России конца XIX - начала XX столетия. Из всего многообразия этих процессов мы, учитывая тематику данной работы, хотели бы выделить следующие. Это смена социального уклада и, как следствие, необходимость адаптации к новой сверхсложной реальности и поиск адекватных гендерных ролей, интерес к «проблеме пола» и «женскому» вопросу, активное участие женщин в социально-политической и культурной жизни общества, бурное развитие прессы и расцвет массовой культуры.

Понимание того уникального явления в русской культуре, каким был Серебряный век, позволит исследователю увидеть истоки той новой социальной и культурной реальности, с которой мы сталкиваемся сейчас. В частности, «век минувший», являющийся по отношению к «веку нынешнему» предыдущим витком одной и той же спирали, может помочь объяснить причины появления и грандиозной популярности потока гендерно-ориентированной массовой литературы, захлестнувшей в настоящее время «город и мир».

Здесь необходимо оговорить, что мы понимаем под терминами «гендер» и «массовая литература». Слово «гендер» обычно используется для указания на те смыслы и роли, которые общество приписывает половым различиям. «Гендер - это то, во что общество превращает физические, анатомические и психологические различия людей» Все ссылки, кроме специально оговоренных, здесь и далее даются в тексте работы, в скобках. Первая цифра обозначает порядковый номер издания в «Списке использованной литературы», последняя - страницу. В отдельных случаях между ними будет указываться том (римской цифрой). [98. С.40]. Понятия мужского и женского поведения, маскулинных и феминных манер, действий, речи - это гендерные конструкты, поскольку воплощают в себе социальные ожидания относительно характеристик «настоящего мужчины» и «настоящей женщины». Это не биологические факторы, а культурно-специфические убеждения, которые организуют социальную практику именно так, а не иначе. Таким образом, гендерно-ориентированная литература - это группа текстов, апеллирующая к культурно - специфическим убеждениям конкретного пола.

Рассмотрение каких-либо произведений как феноменов массовой литературы невозможно без четкого понимания того, какой смысл мы вкладываем в это понятие. Определение «массовый» рассматривается в одном синонимическом ряду с прилагательными «общедоступный», «всеобщий», «низкий», «шаблонный» и т.п. Такая многозначность ведет к семантической неопределенности всей дефиниции. В современном литературоведении нет единой точки зрения на то, что считать массовой литературой. Наиболее традиционным является использование данного понятия как аксиологической категории. С его помощью характеризуются произведения, относящиеся к, так называемому, литературному «низу». Это произведения, которые относятся к маргинальной сфере общепризнанной литературы и отвергаются как псевдолитература. «Массовая литература - это все то, что не получило высокой оценки у художественно образованной публики, либо вызвало ее негативное отношение, либо осталось ею незамеченным» [93 .С.255].

При таком подходе выстраивается ценностная вертикаль, имеющая либо биполярную конструкцию (литература делится на «уникальные произведения» и «компактную, однородную массу текстов» [82. Т.III. С.383.]), либо трехкомпонентную (литературный верх /классика/, средний слой /беллетристика/, литературный «низ» /массовая литература/). Дихотомический принцип классификации текстов на основе их идейно-художественной ценности не отражает, на наш взгляд, их реального многообразия и сложности. Как верно отмечает Н.Г. Мельников, «компактная, однородная масса текстов», занимающая нижний ярус иерархической вертикали, на самом деле не так уж однородна - как по своим формально-содержательным особенностям (а, значит, по своему эстетическому качеству), так и по степени популярности среди массового читателя. Литературные явления и закономерности, обозначенные термином «массовая литература», настолько неоднозначны, а порой и разнокачественны, что в свою очередь предполагают еще одно вертикальное измерение, выстраивание еще одной ценностной пирамиды» [84. С.7]. Среди общедоступной литературы, читаемой широкой публикой, он выделяет «образцовые» произведения, которые занимают пограничную территорию между «высокой» литературой и литературным «низом». Однако ученый не предлагает никакого термина для обозначения данной группы текстов.

При трехуровневой классификации к литературному «низу» относят произведения, не отличающиеся никакими художественными достоинствами, имеющие высокий уровень шаблонности, стереотипности, отсутствие авторской индивидуальности. Именно этот круг источников и обозначается при данной классификации как «массовая литература». Несмотря на важность дифференциации внутри такого широкого понятия как «массовая литература», большинство исследователей отмечают, что реальное разграничение провести достаточно сложно: « Если сравнивать черты беллетристики и массовой литературы, то становится ясно, что речь идет примерно об одном и том же - о литературе среднего качества, предназначенной для массового чтения, функции которого заключаются, прежде всего, в развлекательности. Думается, что неправомерно привечать «беллетристику» и отвергать «массовую литературу», так как они почти тождественны друг другу и их признаки совпадают» [171. С.203]. Следуя данному ориентиру, мы в нашем исследовании будем использовать термин «массовая литература» для обозначения всего круга источников, не относящихся к «высокой» литературе, рассчитанных на широкую аудиторию читателей и имеющих, в основном, развлекательный характер. Наряду с определением «массовая» мы будем применять понятия «тривиальная», «популярная», «развлекательная», «коммерческая», «бульварная», «паралитература».

Помимо аксиологического подхода в литературоведении существуют иные способы рассмотрения популярной литературы. Ряд исследователей пытается взглянуть на данное явление с функциональной точки зрения: определить место массовой литературы в общем литературном процессе и жизни общества. Данная установка позволяет преодолеть пренебрежительное отношение к массовой литературе, которое характерно для многих специалистов, признать ее несомненную ценность. Интересные исследования в этом направлении были предприняты в 20-е годы XX века в рамках формальной школы в работах Ю.Н.Тынянова, Б.М.Эйхенбаума, В.Б.Шкловского. Они указывали на несомненный интерес историков литературы к феномену популярной литературы, так как именно эти тексты дают ученому представление о средней литературной норме эпохи. С другой стороны, как отмечал Ю.Н.Тынянов, в неканонизированных, находящихся за пределами узаконенной литературными нормами эпохи произведениях, литература черпает резервные средства для новаторских решений будущих эпох.

Ю.М.Лотман в своей работе «Массовая литература как историко-культурная проблема» относит к паралитературе произведения, которые не входят в «официальную иерархию» своего времени и остаются чуждыми «господствующей литературной теории» [82. С. 381]. Он утверждает, что данное понятие является социологическим: «Оно касается не столько структуры того или иного текста, сколько его социального функционирования в общей системе текстов, составляющих данную культуру» [82. С. 382]. Развивая идеи формалистов, Лотман указывает на важность изучения произведении массовой литературы для понимания моделей читательского вкуса, представлений, литературных норм той или иной эпохи. По его мнению, в этой литературе творится упрощенный образ культуры, который создается в результате отражения ее норм в сознании массового потребителя.

Интересное исследование феномена массовой литературы принадлежит Дж.Г.Кавелти. В своей работе «Изучение литературных формул» он относит подобные произведения художественной словесности к формульной литературе. Исследователь понимает формулу как синтез или комбинацию «специфических культурных конвенций с более универсальной повествовательной формой или архетипом». В основе формулы лежат особые «принципы выбора некоторых сюжетов, героев и обстановки определяющие базовые структуры повествования и соизмеримые с коллективным ритуалом, игрой и мечтой» [71.С.35-36]. К основным типам литературных формул относят «приключение», «мелодраму», «тайну», «чуждые существа и состояния». Пытаясь объяснить причины востребованности развлекательной, популярной литературы у широкого круга читателей, Кавелти указывает, что она выполняет эскапистскую функцию, то есть уводит человека от реальной действительности с ее сложностью, неопределенностью, несовершенством в мир его фантазий и идеальных представлений, где все понятно и предсказуемо. Это позволяет читателю получить удовольствие и обрести чувство безопасности. Для формульной литературы характерен также высокий уровень стандартизации, каждая ее разновидность (женский роман, детектив, фантастика и т.п.) представляет собой строго регламентированное формально-содержательное единство, «установленный традицией способ сочетания определенной темы с композиционной формой и особенностями поэтического языка» [71.С.38].

В отечественном литературоведении вместо понятия «литературная формула», в качестве основной классификационной единицы произведений массовой литературы используется понятие «жанрово-тематический канон». Канон - это композиционно-структурная модель художественных произведений такого стиля, который является определенным социально-историческим показателем, интерпретируется как принцип конструирования известного множества произведений» [80 .С.1]. С этой точки зрения, одной из главных определяющих паралитературы является строгое соответствие жанрово-тематическому канону, который включает в себя такие составляющие, как тематическое единство, наличие определенной сюжетной линии, устоявшегося набора действующих лиц (чаще всего подчиненных той или иной сюжетной функции), клишированность элементов художественной формы, которые включены в готовый контекст идей, эмоций, настроений и воспроизводят привычные эстетические шаблоны и идеологические стереотипы. Поэтика массовой литературы полностью предсказуема, представляя собой склад готовых повествовательных блоков и обкатанных стилевых клише. Обладая высокой степенью стандартизации, ее жанрово-тематические разновидности покоятся на строго заданных сюжетных схемах и состоят из повторяющихся, в слегка измененном виде кочующих из одного произведения в другое мотивов» [84. С. 11]. Массовая литература не допускает отхода от тиражируемой модели, проявления авторской индивидуальности, оригинальности, так как в этом случае произведение может выпасть из данной категории.

Чтобы решить вопрос о принадлежности того или иного творения к этому слою литературных текстов, необходимо выделить базовые формально-содержательные признаки паралитературы. В отечественном литературоведении изучением этих особенностей занимались В.Е. Хализев, Л.Д. Гудков, Н.Г. Мельников, Ж.В. Федорова и др. Обобщив материал, изложенный в работах вышеуказанных авторов, мы считаем возможным выделить следующие основополагающие черты массовой литературы:

1. Высокая стереотипность, клишированность как на содержательном, так и на формальном уровне.

2. Принцип жизнеподобия: «социально характерные герои действуют в узнаваемых социальных ситуациях и типовой обстановке, сталкиваясь с проблемами и трудностями, знакомыми и насущными для большинства читателей» [66. С. 83].

3. Социальный критицизм (изображение жизни «отверженных», преступность, коррупция властей, проблемы общественного статуса, успеха и т.п.).

4. Позитивный пафос утверждения базовых ценностей и норм данного общества: «в массовой литературе конечные ценности безусловны - и в этом мире никто не задается вопросом, что такое добро, свобода и т.п. <...> звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас ощущаются как императивы» [65. С. 96].

5. Особая концепция героя. Герой - это активное, действующее лицо, личность его лишена конфликтности и противоречивости, ему не свойственен дух экзистенциального поиска, пафос индивидуалистического самоопределения. Характер героя (если вообще возможно говорить о характере) лишен психологической индивидуальности.

6. Динамически развивающееся действие, наличие интриги, многоходовость, обилие невероятных приключений.

7. Лжедокументализм, желание убедить читателя в реальности происходящего.

8. Эскапизм, установка на развлекательность, на восприятие происходящего без его осмысления, рефлексирования: «графически закрепленный текст - это и есть все произведение» [82. С. 385].

Безусловно, этот набор черт может быть расширен и модифицирован, но, на наш взгляд, это базовые качества, наличие которых может быть основанием для отнесения того или иного текста к произведениям массовой литературы. Он дает представление о важнейших формально-содержательных компонентах произведений данного литературного массива. Опираясь на эти свойства, мы можем объяснить причины высокой популярности тех или иных произведений, их востребованности массовым читателем. Изучение образцов популярной литературы требует иного подхода, чем анализ классических произведений. Отношение к ней как к чему-то второсортному, недостойному внимания серьезной науки непродуктивно. Массовая литература - это не только произведения не слишком высокого художественного качества - литературный «низ» - и не только литература, предназначенная для широкого чтения, а особый мир. Это явление литературного ряда, имеющее свою поэтику, свои жанрово-тематические каноны, свой язык и стиль, которые могут стать объектом серьезного литературоведческого анализа.

В начале XX века паралитература в России переживает период небывалого расцвета, а русская культура находится в состоянии непрерывного изменения и переопределения. Традиционная элитная литература сосуществовала с новой - коммерческой. Иногда границы между ними стирались, и эти виды литературы сходились и частично совпадали. В дореволюционной России между ними происходил постоянный обмен: литература массовая заимствовала словарь, образы и идеи литературы «большой», упрощая последние, с целью сделать их достоянием самой широкой публики; литература же элитная нередко черпала вдохновение в активно развивающейся «городской» песенной культуре.

Если прежде условия публикации произведений популярной и элитной литературы значительно отличались друг от друга, то в Серебряном веке благодаря развитию книжного рынка они стали пересекаться. Например, Анна Map, сотрудничала одновременно в «тонком» журнале «Огонек» и в «толстом» журнале «Русская мысль», Вера Крыжановская (псевдоним - Рочестер) публиковалась в петербургской газете «Свет» и в более солидной суворинской газете «Новое время» (подробнее о журнальной практике конца XIX - начала XX века см.: [157.]).

Этот своеобразный синтез оказался довольно продуктивным для литературы массовой, позволяя ей решать просветительские задачи, а также способствовать появлению и формированию новых для России жанров, каковым явился, например, женский роман.

Появление в России гендерно ориентированных жанров, во времена активизации интереса к «проблеме пола» и «женскому» вопросу, а также притока в литературу женщин-писательниц, выглядит как закономерный факт.

Женский роман и «девичья» повесть (термин, вводимый автором работы) формируются на российской литературной почве в творчестве А. Вербицкой и Л. Чарской.

Наше исследование посвящено авторам, имевшим головокружительный успех у своих современниц благодаря умению совмещать адресацию своего творчества женской аудитории с паралитературными тенденциями.

А. Вербицкая и Л. Чарская стоят у истоков формирования массовой литературы для женской аудитории в России. Согласно отчетам публичных библиотек и опросам педагогов мало кто в России начала XX века мог сравниться с ними по популярности у массового читателя. Даже Лев Толстой занимал в упомянутых отчетах второе место. Первое принадлежало Анастасии Вербицкой.

Одна из современных нам критиков, упоминая имена писательниц, отмечала, что нынешние авторы женских романов будут стоять в одном ряду с Чарской и Вербицкой «через простенькую запятую, длившуюся долгих семьдесят лет» [159. С. 184]. К.Чуковский, активно боровшийся с «нашествием готтентотов», посвятил каждой из писательниц в рамках борьбы с литературой бульварной по персональной статье. Первоначально статья «Вербицкая», вошедшая позднее в собрание сочинений критика, называлась «Интеллигентный Пинкертон». Так К. Чуковский уже в названии обозначил связь между творчеством писательницы и массовой литературой.

Вопросу о принадлежности творчества Л. Чарской и А. Вербицкой к паралитературе современная им критика уделяла достаточно внимания. Что касается А.Вербицкой, критики начала века - В. Кранихфельд, П.П. Перцов, К. Чуковский, И. Василевский, А. Бартенев, Ю. Загуляева (да и, позднее, «неистовые ревнители» из РАППА) - как правило, не сомневались в принадлежности ее поздних произведений к литературе коммерческой.

Однако потом творчество А. Вербицкой стало восприниматься литературоведами менее однозначно. За Вербицкую еще в 20-е годы заступался М. Ольминский в дискуссии журнала «На литературном посту» [126. С.58-62]. Некоторые советские исследователи выводят ее из числа массовых писателей. Процитируем, например, Ю.В. Бабичеву: « Нет основания зачислять ее (А.Вербицкую - Н.А.) в ряды бульварных литераторов, как это порою делается» [151. T.IV. С.590] К литературе «смешанной» (то есть пограничной, находящейся между «высокой» и массовой) относит творчество А.Вербицкой американская исследовательница Ш. Розенталь [168. С. 17-24]. В рамках модернистской литературы творчество писательницы рассматривает М. Михайлова [См.: 158.], О. Андреева [См.: 137.]. Как реалистические, романы Вербицкой рассматривает А. Грачева [См.: 144]. Позднее взгляды этой исследовательницы претерпели некоторую эволюцию, но, тем не менее, она предпочитает достаточно обтекаемый термин - «роман-бестселлер» [См.: 143].

Творчество Л. Чарской вообще чаще всего рассматривалось не филологически, а педагогически - с позиций потенциального вреда, приносимого «юношеству» (В. Фриденберг, З. Масловская). Другие критики, наоборот, отмечали огромное воспитательное значение ее произведений (М. Гловский, Николай Т., В. Русаков).

Что касается литературоведения начала XX века Более подробно критическое восприятие А.Вербицкой и Л. Чарской их современниками будет рассмотрено нами в Главе I данной работы., то оно только приближалось к пониманию загадки успеха произведений массовой литературы и, в принципе, не смогло дать развернутый анализ нового явления, а уж тем более подробно описать гендерную ориентированность творчества Л. Чарской и А. Вербицкой. Практически только Тан [В.Богораз] отметил, что романы Вербицкой «это, по существу своему, женские романы» [130. С. 3], да еще И. Василевский указал на то, что в произведениях писательницы преобладают «типично женские мысли, характерно женские идеи»[106. С. 18]. Но подробно развертывать данную мысль эти критики не стали.

В современном литературоведении существуют критические статьи, где отмечаются паралитературные тенденции или гендерная ориентированность творчества писательниц (Н.М. Зоркая, М. Михайлова, Т. Морозова, Ш. Розенталь, О. Андреева). Однако в сочетании двух этих факторов, именно как гендерно ориентированные тексты массовой литературы, произведения писательниц практически не рассматривались.

Повести же Л. Чарской современная критика относит к разделу «Детская литература», гендерный аспект которой практически не изучен.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Л.Чарская и А.Вербицкая стояли у истоков формирования в русском литературном пространстве таких жанров как женский роман и «девичья» повесть.

2. В русской литературе начала 20 века в творчестве Л.Чарской появляется новый жанр - «девичья» повесть. Подобное явление на рубеже веков наблюдается и в зарубежной литературе США и Европы.

3. Сравнительный анализ женского романа и «девичьей» повести показывает, что перед нами единое социокультурное явление.

Главная цель представленной работы - выявить и осмыслить феномен гендерно ориентированной массовой литературы, формирующейся на российской почве в начале XX века, а также исследовать женский роман и «девичью» повесть как факт паралитературы и проанализировать те первые шаги, которые были предприняты журнально-газетной критикой на пути осмысления этого нового для начала XX века явления.

В соответствии с главной целью ставятся следующие задачи:

- через анализ прессы 1900 - 1920-х годов выявить характерное отношение современников к творчеству Л.Чарской и А.Вербицкой;

- проверить выдвинутую нами гипотезу о принадлежности гендерно ориентированных произведений Л. Чарской и А. Вербицкой к массовой литературе;

- рассмотреть генезис формирования жанрово-тематического канона женского романа и «девичьей» повести в произведениях вышеуказанных авторов;

- выделить важнейшие канонические элементы подобных произведений и показать формы их модификации у Л. Чарской и А. Вербицкой;

- проанализировать специфику внутреннего мира женского романа и «девичьей» повести.

Центральным объектом научного исследования в данной работе стали романы А. Вербицкой «Ключи счастья» и «Иго любви» как произведения массовой женской литературы. Также в качестве объекта изучения выступили такие «девичьи» повести Л. Чарской, как «Записки институтки», «Записки маленькой гимназистки», «Записки сиротки», «Приютки», «Генеральская дочка», «Сибирочка», «Княжна Джаваха», «Люда Влассовская», «Вторая Нина».

К исследованию привлекаются автобиографические произведения писательниц, позволяющие полнее уяснить писательское кредо, те цели и задачи, которые они ставили перед собой в процессе художественной деятельности, пути формирования жанрово-тематического канона.

Также объектом нашего исследования стали журнальные и газетные публикации, посвященные Л. Чарской и А. Вербицкой. Этот статьи и рецензии Ю. Айхенвальда, В. Кранихфельда, П. Перцова, К. Чуковского, М. Горького, В. Воровского, Е.А.Соловьева, М. Ольминского, Тана [В. Богораза], Е. Колтоновской, В. Фриденберг, З. Масловской, помещенные в таких изданиях, как «Современный мир», «Утро России», «Речь», «Новое время», «Образование», «Журнал журналов», «Задушевное слово», «Вестник литературы», «Русская школа», «Аполлон», «Зритель», «Русская мысль», «Жизнь», «Нижегородский листок», «Жатва», «Парижский вестник», «На литературном посту» и т.д. Отзывы перечисленных критиков имеют не только историографическую ценность и не просто интересны или поучительны, но они настолько важны нам для характеристики первоначальной публичной реакции общества на произведения популярных писательниц, что мы сочли необходимым выделить представление и анализ современной им критики в особую главу.

Теоретическую базу диссертационной работы составляют исследования ученых, сосредоточенных в области изучения массовой культуры, иной литературы, ориентированной на формулу, а также тех, чьи интересы лежат в области исследования внутреннего мира произведения. Это труды В.Я. Проппа, М.Ю. Лотмана, Д.С. Лихачева, А.Ф. Лосева, Э. Шилза, К.Т. Теплица, В.Е. Хализева, Л.Д. Гудкова, Клариссы П. Эстес, Ш. Розенталь, А. Грачевой, О. Вайнштейн, О. Бочаровой, Н. Мельникова и т.д.

Работа строится на синтезе различных методологий, но определяющими для нашего исследования являются следующие методы: историко-функциональный, типологический, историко-генетический.

При анализе генезиса «девичьих» повестей Л. Чарской нами была использована нарративная типология. Подход В.Я. Проппа оказался эффективным не только для сказки, но и для жанров массовой литературы, формульных по своей природе. Метод исследователя привлекает нас прежде всего открывающейся возможностью установления инвариантной схемы, выявлению архисюжета повестей Л. Чарской. Сравнение со структурными схемами русских сказок о сироте «девичьих» повестей помогает обнаружить генетические корни последних, выявить архетипический образец, к которому отсылают нас повести писательницы и сравнить их с теми фольклорными структурами, которые являются «прародителями» женского романа.

Рассмотрение творчества писательниц в современном аспекте обосновывает использование историко-функционального метода. Произведения А. Вербицкой и Л. Чарской (особенно последней) активно переиздаются в настоящее время. Более того, тексты, например, А. Вербицкой переделываются и серьезно сокращаются.

Выход в свет в 1993 году шеститомных в оригинале «Ключей счастья» в виде двухтомника был объяснен издателями необходимостью тщательной текстологической работы над источником, на данный момент никем из литературоведов не проведенной. Однако было сделано и следующее интересное замечание: «Готовя сценарий фильма (а Вербицкая сама подготавливала «Ключи счастья» для экранизации - Н.А.), а потом делая переработку для сцены, Вербицкая как бы сама наметила возможный путь к более сокращенному изданию своей книги, как бы сама выделила в ней главное и второстепенное... Следом за ней мы посчитали, что описание деятельности различных партий в годы революции 1905-1907 гг. - не главное для этой книги. Мы посчитали также возможным убрать множество параллельных линий, судеб, отношений, иногда очень мало связанных с центральными персонажами и основной линией романа, но главное в этом своеобразном «дайджесте», конечно, осталось» [164. T.I С. 502-503.]. Аналогичной попыткой еще более «осовременить» Вербицкую и таким же дайджестом является и издание «Ключей счастья» в 2003 году в виде трехсот страничного романа «В ожидании принца». Здесь издатели не просто приближают исходный текст к современному «каноническому» размеру женского романа (а это примерно 200-250 страниц), но также заменяют и название, сигнализируя потенциальной читательнице о принадлежности данного произведения к этому жанру.

Сравнение текстов Л. Чарской и А. Вербицкой с современными канонами гендерно ориентированной литературы, позволяет нам увидеть истоки формирования этого канона, а также объяснить феномен популярности жанра женского романа и «девичьей» повести в настоящее время.

Структура работы определяется поставленными целями и задачами. Диссертация состоит из Введения, трех глав, Заключения и Библиографии.

Первая глава «А. Вербицкая и Л. Чарская в современной им прессе» дает возможность увидеть первичную реакцию общества на интересующее нас явление, а также сравнить журнально-газетные отклики на творчество двух писательниц.

Во второй главе «Ключи счастья» и «Иго любви» А. Вербицкой и каноны массовой литературы» мы попытаемся проверить нашу гипотезу о принадлежности поздних романов А. Вербицкой к массовой литературе, а также выделить и исследовать важнейшие канонические элементы жанра женского романа.

Третья глава «Популярная литература для девочек Л. Чарской и женский роман как единое социокультурное явление» посвящена рассмотрению текстов Л. Чарской как гендерно ориентированных и анализу их на предмет соотнесения с женским романом, также формирующимся в России в начале XX века.

Материал и выводы диссертации могут представлять особенный интерес именно сейчас, когда исследования в области гендера и гендерных отношений столь существенны для современного российского общества.

ГЛАВА I. А. ВЕРБИЦКАЯ И Л. ЧАРСКАЯ В СОВРЕМЕННОЙ ИМ ПРЕССЕ

проза вербицкая чарская литература

К началу XX века, то есть к тому периоду, когда Вербицкая и Чарская вступали в литературу, в языке русской критики не было ряда базовых понятий, необходимых для понимания и адекватного осмысления творчества этих писательниц. Прежде всего, речь идет об отсутствии таких категорий как "массовая литература" и "женская литература".

Дело в том, что вся русская литературная критика конца XIX - начала XX вв. была ориентирована на исследование и оценку феноменов, принадлежащих к так называемой "высокой литературе". Рядовой читатель мог сколько угодно "нести с базара" "Блюхера и милорда глупого" вместо Белинского и Гоголя - критика не обращала на его вкус никакого внимания. Некоторые изменения в этой сфере начали происходить как раз в рассматриваемый период, однако на критическом (в обоих смыслах слова) отражении прозы Вербицкой и Чарской это практически не сказалось.

Соответственно и весь критический аппарат состоял из понятий и категорий, вполне пригодных для рассмотрения творчества Достоевского, Некрасова или Льва Толстого, но абсолютно не работающих, когда критик переходил к тем явлениям, которые сегодняшние исследователи определили бы как "формульную словесность". Любопытно, что ожесточенные критические баталии и размежевания рубежа веков практически не оказали влияния на отношение критиков к этому сегменту литературы. Адекватного языка для описания подобного рода прозы не было ни у одной из многочисленных критических группировок: ни у неонародников, ни у декадентов и символистов, ни у постсимволистов, ни у марксистов. Они могли спорить по всем остальным пунктам, однако заведомо пренебрежительный подход к массовой беллетристике объединял их всех.

Между тем, именно в первые годы XX века значительно возрос интерес массового, низового читателя к литературе. Это было обусловлено несколькими факторами - и резким скачком уровня грамотности населения, и снятием большей части цензурных ограничений, и, наконец, появлением особой разновидности общедоступной словесности, "особого жанра выше бульварного, по типу французских романов с занимательной интригой, идеями и доступной всем эрудицией", как писала ленинградская "Красная газета", откликаясь на смерть Вербицкой [103. С. 1]. Практически одновременно с основными произведениями Чарской и Вербицкой выходят романы Арцыбашева, Каменского, Нагродской, создающие целый специфический субкультурный пласт.

Массовая популярность этих книг (фактически именно в эти годы в России возникает феномен бестселлера) сочеталась с практически единодушным осуждением их в критике. И традиционалисты, и модернисты отказываются принимать их всерьез - причем, что характерно, модернисты обвиняли массовых беллетристов в консерватизме художественных форм ("Тип нового "естественного человека", нового апостола борьбы с "условностями" в области пола привился и размножился. Арцыбашев еще грешит кое-где объективной художественностью. А. Каменский стоит уже вне этих слабостей... Ввиду того, что этот роман совершенно лишен каких бы то ни было художественных достоинств, которые могли бы подкупить эстетические вкусы наших читателей, можно пожелать ему наиболее широкого распространения. Он с редкой наглядностью выявляет известные слабые стороны русского идейного романа" (М.А. Волошин)[107. С. 43-45]), тогда как их оппоненты видели в романах Арцыбашева и Каменского свидетельство декаданса и сопутствующего ему упадка нравов ("Осуществление проповеди Санина в жизни означало бы отказ от полувековой традиции разночинской интеллигенции и прежде всего отказ от служения угнетенным классам - в общественной жизни, отказ от императива долга - в личной" (В.В. Воровский) [108. С. 217]). Эта путаница вполне объяснима: традиционная литературно-критическая иерархия эпохи не предусматривала "клеточки" для подобных явлений. Не случайно Каменский и сам с недоумением констатировал: "Декаденты называют меня реалистом, а реалисты -декадентом... Я и сам не знаю, кто я такой» [24. С. 16].

Сказанного достаточно, чтобы понять, что в описываемый период читающая Россия все сильнее дифференцировалась. "В начале XX в. читательская аудитория не представляла собой единого целого, - отмечает современный нам исследователь. - Это был сложный конгломерат разных социокультурных групп, имеющих свои читательские пристрастия... Каждый пласт литературы имел своего читателя. "Идейную", "серьезную" литературу преимущественно читали широкие слои интеллигенции (учителя, врачи, инженеры и др.), учащаяся молодежь (студенты, курсистки, гимназисты). "Легкое" же чтение было, как правило, интересно "низовым" читателям: служащим невысокого ранга, приказчикам, грамотным рабочим и т.п. Подобное разделение достаточно условно. К тому же надо учитывать, что значительную массу читателей составляли женщины, принадлежавшие к разным социальным слоям, но во многом объединяемые специфическими "женскими" запросами" [ 143. С.61-62].

Однако, несмотря на это обстоятельство, к только возникавшему в то время понятию "женская литература" критика относилась едва ли снисходительнее, нежели к явлениям массовой беллетристики. Понятно, что в рядах традиционалистов-общественников (народники и отчасти марксисты) спецификация подобного понятия и его осмысление было едва ли возможным - женщина-писатель, как правило, рассматривалась в качестве товарища по борьбе, преследующего цель, внеположную литературе как таковой. Ближе к концу XIX столетия в этом лагере зарождается тот тип дискурса, который можно с некоторой долей условности определить как "предфеминистский", появляется ряд новых тем: подчиненное положение женщины, борьба за ее права, новое устройство семейного быта и т.д.

Однако, рассматривая этот феномен с позиции дня сегодняшнего, легко впасть в некоторый анахронизм. Если мы обратимся к критике конца XIX - начала XX века, то убедимся, что современники вовсе не были склонны рассматривать подобную литературу как некий особый феномен, принципиально отличный от тогдашнего мейнстрима. Борьбе за освобождение женщин придавалось прежде всего социальное, а не гендерное значение. Не случайно в борьбе этой едва ли не более активно, чем сами женщины, участвовали и литераторы-мужчины, от Чернышевского до Слепцова.

Более того, по-видимому, таким же образом рассматривали свои тексты и их авторы-женщины. Как доказательство этого тезиса можно привести тот факт, что они не выработали особого типа письма, адекватного новым темам. Достаточно сравнить их безразличие в этом вопросе с теми усилиями, которые прикладывали к разработке нового языка феминистские литераторы XX века, чтобы увидеть всю разницу между двумя подходами.

На первый взгляд, гораздо ближе к современному пониманию женской литературы те процессы, которые происходили в недрах модернистской культуры, в среде декадентов, символистов и постсимволистов. Имена таких литераторов-женщин, как Зинаида Венгерова, Зинаида Гиппиус, Анна Map или Лидия Зиновьева-Аннибал, казалось бы, говорят сами за себя. Однако обращение к периодике того времени свидетельствует, что лишь в редких случаях феминизации литературы придавалось самостоятельное значение. Большинство критиков-модернистов были склонны рассматривать этот процесс лишь как составляющую, пусть и очень важную, тех изменений, которые происходят в культуре в целом. С этой точки зрения, изменение гендерной позиции повествователя и расшатывание силлабо-тонических основ традиционного стиха выглядели явлениями примерно одного порядка, в равной степени способствующими отходу от застывшего канона XIX века.

Таков был, в самых общих чертах, тот фон, на котором вступали в литературу Чарская и Вербицкая. После всего вышесказанного более или менее ясно, что они находились в ситуации начала XX века в положении "дважды отверженных": как литераторы, принципиально ориентированные на самого массового читателя, и как писательницы, акцентировавшие женскую основу своих текстов, подчеркивавшие их гендерную специфику. Во многом этим и объясняется неизменно негативная реакция критики на творчество этих прозаиков.

Отношение современной Вербицкой литературной критики к творчеству писательницы проходит несколько этапов, границы которых приблизительно совпадают с переходами от одного десятилетия к другому. В 1900-е годы критика уделяла сочинениям Вербицкой не слишком много внимания. Впрочем, можно сказать, что в этот период уже в общих чертах сформировались те основные подходы к ее книгам, которые в полной мере развернутся в следующем десятилетии. Один из первых отзывов на произведение Вербицкой (роман "Вавочка") принадлежит Максиму Горькому. Он сформулировал неоромантический взгляд на творчество писательницы, впоследствии оказавший влияние на отношение к ней критиков-марксистов. Он увидел в книге близкий себе мотив - разоблачение мещанского мира, протест "против мещанства и пошлости", что позволило ему оценить ее в целом положительно: "В романе читатель находит обличение блестящей, но пустой, приличной внешне и внутренне гнилой, позорной жизни героев-мещан» [110. С.2]. Все это позволило Горькому прийти к выводу: "То, что она (Вербицкая - Н.А.) пишет, ценно для жизни".

С противоположных позиций оценивал произведения Вербицкой либерал-западник Е.А. Соловьев (Андреевич), осторожно упрекавший героиню повести "Первые ласточки" "в излишней гордости и в излишнем преклонении перед личной самостоятельностью" [129. С.242]. Признание "аморальности" персонажей писательницы станет вскоре общим местом критики подобного направления.

Другие важные претензии либеральной (и отчасти модернистской) критики к Вербицкой были впервые обозначены Ю.И. Айхенвальдом. На примере повести Вербицкой о "лишнем человеке" "Злая роса" он показал одномерность ее персонажей ("герой остается очень плоским" [99. С. 220]) и разоблачил псевдоинтеллектуальную атмосферу "пестрой амальгамы" ее прозы. Впрочем, Айхенвальд был склонен признать скорее удачными те страницы повести, где "автор не сочиняет, не мудрствует". Впоследствии и критики, и пародировавшие произведения Вербицкой юмористы нередко заостряли внимание прежде всего именно на случайной и противоречивой смеси знаменитых имен, звучащих в речи ее персонажей - см. напр., замечание К. Чуковского о "сочетании" в ее романах "Рокамболя и Дарвина, Пинкертона и Маркса... А чтобы Пинкертон вышел еще интеллигентнее, в самом современном стиле (как в лучших домах) - декадан-с! пожалуйте!» [135. С. 3.].

На сугубо женском характере творчества Вербицкой акцентирует внимание крупнейший (и едва ли не единственный, по крайней мере, самый последовательный) критик-феминист этого периода Е.А. Колтоновская. Для нее важно, что Вербицкая подчеркивает самостоятельность своих героинь, представляет их эмансипированными и независимыми женщинами, "предлагая свой рецепт женского счастья" - "отвести любви второе место в жизни» [114. С. 74]. Благодаря этому, отмечает Колтоновская, повесть "История одной души" "производит впечатление сильное и искреннее". По мере развития феминистского дискурса именно эта сторона творчества Вербицкой все отчетливее отражалась в критическом зеркале, выходила на первый план.

Перелом в отношении критики к творчеству Вербицкой произошел в начале 1910-х годов. Он был продиктован резким взлетом ее популярности в самых широких слоях читающей публики. Два ее романа подряд - "Дух времени" и особенно "Ключи счастья" - стали бестселлерами. По отчету одной из одесских библиотек на книги Вербицкой поступило полторы тысячи требований, на Льва Толстого только тысяча, на остальных писателей еще меньше. Далеко позади остались такие кумиры того времени, как Леонид Андреев и Михаил Арцыбашев, а признанные классики, например, Тургенев и Лермонтов, заняли места в третьей-четвертой сотне. Приблизительно такие же отчеты поступили и из большинства других российских библиотек, как констатировал № 12 «Вестника Европы» за 1913 год.

Эти цифры шокировали критику. Литературный обозреватель газеты "Новое время" П.П. Перцов в 1910 году с откровенной иронией констатировал: "Длинный список книг - и против каждой отметка: "пятая тысяча", "шестая тысяча", "пятнадцатая"... Наконец, "тридцатая", "тридцать пятая тысяча"!! Что такое?! Какому гению принадлежит этот удивительный список? Какое новое, необыкновенное дарование зажглось над Россией? "Новый Гоголь явился", - как во времена Белинского в лице автора "Бедных людей"? Или второй Лев Толстой? Это "она" - властительница наших дум или нашего теперешнего бездумья, популярнейшая писательница современной русской интеллигенции. "Она" - литературная Вяльцева, г-жа Вербицкая. Это список ее "цыганских романсов"; это реестр ее побед над "передовыми" слоями русского общества, и вместе - testimonium paupertatis последних" [127. С. 12].

О том же писал и К. Чуковский: "Сочинения г-жи Вербицкой разошлись за десять лет в 500000 экземпляров <...> Судя по отчетам публичных библиотек, в Двинске, в Пскове, в Смоленске, в Одессе, в Кишиневе, в Полтаве, в Николаеве больше всего читали не Толстого, не Чехова, а именно ее, г-жу А. Вербицкую. Действительно, раскрываю наудачу первый попавшийся библиотечный отчет и вижу, что там, где Чехова "требовали" 288 раз, а Короленко 169, - там г-жа Вербицкая представлена цифрой 1512. О, откуда эти страшные цифры? Тут-то и выступает наружу весь наш величайший позор. Оказывается, эти книги о "пылающих очах, пронзивших сумрак", о бешенных конях, встающих на дыбы и "безднах наслаждения" читаются - кем же? - не Настей, не волостными писарями, не молодыми цирюльниками, для которых вся эта эстетика предназначена, а кем-то совсем другим <...> Нет, я далеко не в восторге от нашей учащейся молодежи: она часто нечутка, нетерпима; ее легко обмануть самой дешевой риторикой, честные фразы она принимает за честные мысли» [135. С. 3].

Если критика говорила об этом феномене с горечью и недоумением, то сама Вербицкая комментировала его с чувством законной гордости: "Я открыла отчеты библиотек и узнала следующее: меня читает учащаяся молодежь больше всего. Выходит что я - писатель для молодежи, par exellence. Затем идут рабочие <...> Затем читают меня ремесленники, швеи, мастерицы, приказчики. Это - в бесплатных читальнях. Публика пестрая, всех возрастов и классов, но, в общем, демократический элемент преобладает. А в частных библиотеках мои читатели - студенты, курсистки, интеллигенты вообще" [5. С.8].

Параллельно с возникновением и усилением "вербицкомании" критика начала кампанию против писательницы, откликаясь на каждое новое ее произведение разгромными рецензиями, отыскивая в ее творчестве все новые и новые недостатки. Застрельщиками этой кампании выступили В.П. Кранихфельд и Корней Чуковский. Они подвергли романы Вербицкой придирчивому анализу, констатировав, что основное место в них занимают "бойкие диалоги, в которых затрагиваются самые модные вопросы современности, хотя и не идущие дальше повторения общих мест, но преподнесенные в повышенном экзальтированном тоне" (В.П. Кранихфельд) [116. С.80]. Чуковский сосредоточился на критическом разборе стиля писательницы, демонстрируя его перенасыщенность разнообразными штампами: ""Пылающие очи пронзают сумрак...", "Иссиня-черные волосы окаймляют строгий овал матово-белых щек...", "Глаза их встретились. На миг. На один миг. Но какой вихрь поднялся вдруг в замученной душе Мани...", "Каждый фибр ее тела зовет и жаждет его...", "Звуки льются...", "Мелодии льются...", "Пылающие звуки льются..." и т.д. - таким стилем написан весь роман г-жи Вербицкой. Это как раз тот самый стиль, который любят у нас почему-то штабные писаря, парикмахеры, гостинодворцы, молодые лакеи. На каждом слове клеймо их эстетики <...> Порицать эти романы нельзя: раз существуют дикари, должно же быть у них свое искусство. Но я с такой несомненностью чувствую, как сильно сказывается теперь во всей нашей духовной жизни психология культурного дикаря, что когда-то целую диссертацию написал о Пинкертоне, и вот теперь пишу о романе Вербицкой" [135. С. 3]. Кранихфельд более подробно останавливался на содержании произведений Вербицкой и, в частности, констатировал недостаток в них психологизма: "Надо прямо сказать - при изощренной чуткости своей к внешности явлений писательница лишена всякой способности угадывать их душу и внутреннюю ценность".

Любопытно, что правая, антилиберальная журналистика интерпретировала атаку "Речи" и "Современного мира" на романы Вербицкой как борьбу внутри либерального лагеря: "Эпидемия на г-жу Вербицкую началась, как и всякая эпидемия, как-то исподволь, незаметно, и, как всякую эпидемию, ее долгое время скрывали. "Замалчивается" ведь тоже далеко не одна холера и не одним только "начальством". Увы! Всем нам желается, чтобы во "вверенном" нам районе все обстояло благополучно, и оттого "прогрессивной" журналистике смертельно не хотелось отмечать в своих бюллетенях успехи наглядного умопомрачения в "светлом кругу" своих постоянных читателей. Но литературная холера усиливалась с каждым днем, и, наконец, сделалось невозможным скрывать грозное бедствие. Пришлось признать русскую интеллигенцию "неблагополучной по Вербицкой" и выслать против нее санитарные отряды.

В роли профессора Рейна поехали в поход и Кранихфельд из "Мира Божьего" Ошибка: статья Кранихфельда появилась в журнале "Современный мир",! и Корней Чуковский и прочие. Дезинфекция "пораженных пространств" была сделана самая обширная и старательная: русского "интеллигента" опрыскивали и живой водой благоразумия, и ядом иронии. А он, знай себе, льнет к соблазнительным книжкам!" (П.П. Перцов) [127. С.5].

Для такой оценки имелись некоторые основания. Действительно основных читателей Вербицкой поставляла средняя социалистически ориентированная интеллигенция, то есть тот же социальный слой, из которого состояла аудитория "Речи" и "Современного мира". Массовая литература начала XX века была крайне неоднородна, и если Е.Л. Нагродская, например, профанировала модернистский, уже -символистский, дискурс, то Вербицкая сознательно ориентировалась на леволиберальную интеллигенцию, подражая скорее В.Г. Короленко и прозаикам - "знаньевцам".

Вербицкая и сама неоднократно отмечала свою тесную идейную связь с радикальным лагерем: "Вообще от г-жи Вербицкой не так-то легко отделаться. При каждом случае она напоминает читателю, из каких рядов нашей журналистики она вышла - где печатались ее прежние повести и романы. И это снова ее победный список: тут представители всех оттенков и течений нашего "прогрессивного" лагеря - и тихо-либеральная "Русская Мысль", и суетливое "Русское Богатство", и марксистские "Мир Божий", "Начало", "Жизнь", "Образование", и академические "Русские Ведомости", и эфемерный "Северный Курьер". "Все промелькнули перед нами", везде успела побывать неутомимая и беспощадная г-жа Вербицкая" (П.П. Перцов) [127. С. 6].

Отметим, что точно так же оценивала впоследствии свой литературный путь и сама писательница. В воспоминаниях, написанных в 1920-е гг. и оставшихся неопубликованными, она не без оснований утверждала: "Я пятнадцать лет сотрудничала в лучших журналах и газетах, и притом исключительно в прогрессивных; начав с "Русской Мысли" в 1887 г., в девяностых годах печатала все почти мои романы в "Жизни", "Начале", "Образовании", "Мире Божьем", "Русском Богатстве", а мелкие рассказы в "Русских Ведомостях", "Нашей Жизни", "Товарище", "Северном Курьере" и т.д. Начав с народнических изданий, я под конец открыто примкнула к марксистским, где до 1910 г. считалась желательной и постоянной сотрудницей" [Цит по: 142. С. 103].

Не случайно критик-либерал В.П. Кранихфельд при общей жесткости оценки творчества Вербицкой счел нужным оговориться, что ее проза, тем не менее, "приобщает к общей культурной работе тысячи людей", и отводил ей в литературе роль "нового Шеллера-Михайлова" (популярного в свое время плодовитого беллетриста народнической ориентации), а Перцов определял Вербицкую как "крайнюю точку, как предел целого литературного течения, как венчающий завиток в "ажурном узоре" нашей "освободительной" беллетристики" [127. С. 6].

Впрочем, символистская беллетристика также оказала на Вербицкую определенное влияние, что позволило тому же Перцову написать: "Когда г-жа Вербицкая со снисходительным презрением говорит о Чехове и Горьком, которые "выказали в своих пьесах удивительное убожество идеалов" и совсем не сумели развить никакого "ажурного узора", - в этом чувствуется своеобразная логика. Чехов тут ни при чем, конечно, но Горький, Леонид Андреев, Арцыбашев и прочие, весьма повинные в "ажурности", - в лице превзошедшей их во славе г-жи Вербицкой повстречали, можно сказать, свою Немезиду. Она переажурничала их всех и оставила далеко позади все их издательские рекорды, ибо что такое какое-нибудь пятое или шестое издание "Мелкого Беса" или "Санина" перед лавиною ее творений?"[127. С. 8].

Секрет популярности Вербицкой Перцов, как раньше Айхенвальд и другие критики, видит в сочетании эротики с набором "прогрессивных" фраз: "Впрочем, как не соблазниться. Ведь и пишет же г-жа Вербицкая!... Вот какие у нее, например, героини: "Майская, красивая и дивно сложенная женщина, никогда не знавшая корсетов, носила исключительно грациозные платья empire и reforme, тогда только что входившие в моду. Прозрачная ткань-вуаль мягкими складками драпировала ее высокую фигуру. Под этим верхним платьем блестел шелковый чехол цвета абрикоса. И в первую минуту казалось, что Майская - голая. Это было красиво и пикантно..." и т. д. Если прибавить к этому, что оная г-жа Майская (какая благоуханная фамилия!) была не какая-нибудь пустая светская барыня, а "сознательная" эсдечка и "партийная работница", то "пикантность" еще более увеличится, и мы поймем, что г-жа Вербицкая достойна своих сорока тысяч изданий! Она разгадала этого сфинкса - русского "интеллигентного читателя", и, благодарный, он устроил ей триумф. Она поняла, что нужно только уметь "синтезировать" (теперь же, кстати, в моде всякие синтезы!) "широкую волю анархизма" с "бледно-лиловыми ирисами на молочно-белом кретоне" и устроить так, чтобы "рост сознания пролетариата, этот удивительный рост, похожий на морской прибой", чередовался с "фибрами тела", чарующими "страшной и роковой красотою". И читатель, "русский интеллигентный читатель" "повалил"!" [127. С. 6.].