Экоцид как преступление против мира и безопасности человечества

Принцип индивидуальной ответственности за совершение преступлений против мира и безопасности человечества нашел свое закрепление в решениях международных судов. Так, например, в одном из приговоров Международного трибунала по Руанде отмечалось, что «индивиды всех рангов, вовлеченные в вооруженный конфликт как в качестве военного командования, так и не в этом качестве… могут подлежать ответственности за совершение военных преступлений только в том случае…, когда установлена связь между ними и вооруженным конфликтом…» [24, § 175].

Под «лицом» как субъектом преступления по международному уголовному праву надо понимать любого человека, который:

а) сам совершил преступное деяние;

б) использовал для совершения преступного деяния другого человека (например, при исполнении незаконного приказа).

Национальное законодательство всегда устанавливает возрастной предел, с которого возможно признание человека субъектом преступления и, соответственно, возложение на него обязанности нести ответственность за совершенное преступление (например, ст. 20 УК России). Иначе обстоит дело в источниках международного уголовного права - указание на минимальный юридически значимый возраст лица, как правило, отсутствует.

Означает ли это, что возраст лица не играет никакой роли? Очевидно, что нет. В силу специфики правоотношения и его реализации в международном уголовном праве установление возраста уголовной ответственности зависит от национального законодательства государства, осуществляющего юрисдикцию в отношении такого лица.

Международное уголовное право знает исключительный случай, когда непосредственно в тексте его источника имеется указание на возрастной предел субъекта. Такое положение содержится в ст. 26 Римского Статута: «Суд не обладает юрисдикцией в отношении любого лица, не достигшего 18-летнего возраста на предполагаемый момент совершения преступления». Но данное положение относится только к юрисдикции Суда и не мешает осуществлять национальную юрисдикцию над молодыми лицами, «предположительно» совершившими преступные деяния. В этом случае и более молодой человек (например, в возрасте от 16 до 18 лет - как это установлено по общему правилу в ч. 1 ст. 20 Уголовного кодекса РФ) должен признаваться достигнувшим возраста ответственности и нести ответственность за преступление против мира и безопасности человечества.

Вторая неотъемлемая от личности субъекта характеристика - его вменяемость, то есть способность понимать фактический характер своего деяния (действия или бездействия) и свободно руководить им.

В определении вменяемости как юридической категории именно международное право находится в «выигрышном» положении по сравнению, например, с российским Уголовным законом (где это понятие попросту отсутствует, а его понимание выводится из определения невменяемости).

Международный стандарт ООН в области защиты прав человека признает каждого человека вменяемым, пока не доказано обратное (это следует, например, из ст. Всеобщей Декларации прав и свобод человека от 10 декабря 1948 г. и ст. 16 Международного Пакта о гражданских и политических правах человека 1966 года).

Следовательно можно говорить о презумпции вменяемости лица, достигшего наступления ответственности: любой человек, достигший возраста уголовной ответственности, считается вменяемым, то есть понимающим характер своих действий (бездействия) и руководящим ими, пока не доказано обратное.

Исходя из конституционного предписания о приоритете норм международного права над национальным правом, можно утверждать, что положение о презумпции вменяемости действует в уголовном праве тех стран, где ее законодательное определение отсутствует (например, в Российской Федерации).

Отсутствие хотя бы одного из этих признаков исключает возможность признания лица субъектом преступления против мира и безопасности человечества.

Исходя из буквы российского Уголовного закона (ст. ст. 20, 358 УК РФ), уголовной ответственности за экоцид подлежит общий субъект, то есть любое вменяемое лицо, достигшее на момент совершения преступления возраста 16-ти лет.

Заметим только, что в соответствии с судебными правилами лицо считается достигшим определенного возраста не в день рождения, а в момент начала следующих суток. При необходимости проводится экспертиза установления возраста лица, причем юридическое значение имеет нижняя граница из приблизительно установленного возраста. Это положение основано на предписании ч. 2 ст. 49 Конституции РФ о том, что любое юридическое сомнение толкуется в пользу лица. Например, если экспертиза возраста определяет, что лицу от 15 до 17 лет, то юридически лицо считается 15-летним.

Субъективная сторона экоцида. Сложность определения субъективной стороны преступления состоит в том, что она характеризует процессы, протекающие в психике виновного и непосредственному восприятию органами чувств человека не поддается.

Содержание субъективной стороны преступления раскрывается с помощью таких юридических признаков, как вина, мотив, цель и эмоции. Согласно принципу вины, определяемому ст. 5 УК РФ, «объективное вменение, то есть уголовная ответственность за невиновное причинение вреда, не допускается» (ч. 2 ст. 5 УК РФ). Это означает, что уголовной ответственности при отсутствии у лица, совершившего преступление, вины (в любой из форм, определенных уголовным законодательством), быть не может.

Уголовно-правовая наука исходит из основополагающего положения, что человек должен нести полную ответственность за свои поступки только при условии, что он совершил их, обладая полной свободой воли, понимаемой как способность принимать решения со знанием дела. Элементами вины, определяющими в своей совокупности ее содержание, являются сознание и воля, различные сочетания которых образуют две формы и четыре вида вины.

Признать лицо виновным значит установить, что оно совершило преступление умышленно либо по неосторожности. Принцип индивидуальной ответственности за совершение преступлений против мира и безопасности человечества предполагает виновное отношение причинителя к содеянному. Основной характеристикой субъективной стороны любого преступления является вина, то есть определенное психическое отношение лица к своему деянию и возможному результату - последствиям.

Примечательно, что в решениях международных судов вина как субъективный признак (mens rea) определяется в качестве «психологической связи между физическим результатом и ментальным статусом преступника» [25, § 166].

Так, например, ст. 30 Римского Статута Международного уголовного суда определяет субъективную сторону преступления против мира и безопасности человечества двумя признаками - «намеренность» и «сознательность». При этом намеренность, то есть целенаправленность поведения определяется в отношении:

- деяния - когда лицо собирается совершить такое деяние;

- последствия - если лицо собирается причинить это последствие или сознает, что оно наступит при обычном ходе событий.

Намерение - характеристика волевой сферы психики человека, означающая «желание, замысел» чего-либо. Следовательно, желание как волевая характеристика может относиться как к деянию, так и к последствию (при презюмированной осознанности фактического характера своих действий).

В отечественной доктрине уголовного права таким психологическим характеристикам соответствует определение прямого умысла, при котором лицо сознает общественно опасный характер своего деяния, предвидит неизбежность или реальную возможность наступления общественно опасных последствий и желает их наступления.

Во многих решениях международных трибуналов формулировка субъективной стороны преступлений против мира и безопасности человечества обозначена как «желание». Так, например, в решениях Международного трибунала по бывшей Югославии по обвинению в геноциде указано, что умысел виновных может состоять в «желании двух разновидностей: желании уничтожить как можно большее число защищаемой общности, так и в желании уничтожить избранных представителей такой общности, важных для неполитических лидеров, религиозных лидеров, интеллектуальной элиты» [26, §§ 77, 81].

«Сознательность» в определении субъективной стороны преступления по международному уголовному праву допускается только лишь в отношении последствия - «сознательно» означает осознание того, что последствие, возможно, наступит «при обычном ходе событий». Таким образом, «сознательное» отношение к последствиям своего деяния означает ничто иное, как их допущение либо безразличное к ним отношение, которые традиционно считаются волевыми характеристиками косвенного умысла в отечественном уголовном праве.

Например, в одном из решений Международного трибунала по бывшей Югославии указано, что «осознание … может быть следствием обстоятельств, и не обязательно, чтобы причинитель должен был знать, что именно случится с жертвами» [27, §§ 657, 659].

Полагаем, что совершение преступлений против мира и безопасности человечества допускается: только с прямым умыслом - в формальных составах; с прямым или косвенным умыслом - в материальных составах.

Многие составы содержат прямое указание на такие признаки субъективной стороны, как мотивы и цели совершения преступления. В этих случаях данные признаки становятся обязательными для установления.

Действительно, в соответствии со ст. 4 Проекта Кодекса о преступлениях против мира и безопасности человечества, мотивы преступлений против мира и безопасности человечества не играют никакой роли при юридической оценке деяния, если они «не охватываются определением данного преступления».

Общепризнанно, что субъективная сторона экоцида в российском уголовном праве выражается в умышленной форме вины. Такой вывод прямо следует из предписания ч. 2 ст. 24 УК РФ. Поскольку данная норма гласит, что «деяние, совершенное только по неосторожности, признается преступлением лишь в случае, когда это специально предусмотрено соответствующей статьей Особенной части настоящего Кодекса», то, в силу отсутствия в диспозиции ст. 358 УК РФ указания на форму вины, можно говорить только об умышленной форме вины при совершении любого акта экоцида.

Возникает закономерный вопрос: какой вид умышленной формы вины возможен при совершении экоцида?

На него можно ответить, внимательно исследовав законодательное определение умысла в уголовном праве и применив его к законодательному определению экоцида.

Согласно ст. 25 УК РФ, умышленное преступление может быть совершено с прямым или косвенным умыслом: преступление признается совершенным с прямым умыслом, «если лицо осознавало общественную опасность своих действий (бездействия), предвидело возможность или неизбежность наступления общественно опасных последствий и желало их наступления». Далее дается определение косвенного умысла, при котором лицо осознает общественную опасность своих действий (бездействия), предвидит возможность наступления общественно опасных последствий, не желает, но сознательно допускает эти последствия либо относится к ним безразлично.

Однако само определение этих видов умысла дается применительно к составам, имеющим материальную конструкцию.

Некоторая сложность заключается в том, что исследуемый состав имеет, как уже отмечалось, формально-материальную конструкцию. То есть в самой диспозиции ст. 358 УК РФ заложена возможность наступления уголовной ответственности как за наступление последствий (массовое уничтожение растительного или животного мира, отравление атмосферы или водных ресурсов), так и за совершение виновным «иных действий», способных привести к экологической катастрофе.

Следовательно, при вменении нормы об экоциде необходимо устанавливать субъективную сторону по отношению либо к последствию, либо к деянию.

Последствия, указанные в ст. 358 УК РФ, можно причинить, действуя как с прямым, так и с косвенным умыслом.

Установление вида умысла применительно к «иным действиям», составляющим объективную сторону экоцида, не представляет особой сложности. Бесспорно, что данные формы объективной стороны экоцида, являются формальными действиями, поскольку законодатель не требует наступления общественно опасных последствий в результате их совершения (они должны лишь создавать угрозу наступления экологической катастрофы).

Уголовное законодательство России, как уже отмечалось, содержит определение умысла только применительно к материальным составам. Для разрешения сложившейся ситуации представляется необходимым воспользоваться достижениями науки уголовного права, где выработано определение умысла применительно к составам с формальной конструкцией.

Желание в преступлениях с материальным составом, как известно, связывается с общественно опасными последствиями, которые находятся за пределами формального состава. Поэтому при совершении преступлений с формальным составом предметом желания выступают сами действия (бездействие), которые по своим объективным свойствам обладают признаком общественной опасности независимо от факта наступления социально вредных последствий.

Исходя из этого, прямой умысел при совершении формальных деяний характеризуется осознанием общественной опасности совершаемых действий (бездействия) и желанием действовать подобным образом.

На основании вышеизложенного определение косвенного умысла в преступлениях с формальным составом звучит настолько абсурдно, что граничит с определением невменяемости. То есть лицо должно осознавать общественную опасность своих действий (бездействия) и сознательно их допускать или безразлично к ним относиться. Поэтому мы разделяем позицию ученых, считающих невозможным наличие косвенного умысла в преступлениях с формальным составом [81, С. 213]. Итак, «иные действия», образующие объективную сторону экоцида, возможно совершить только с прямым умыслом.

Что же касается угрожающего последствия - экологической катастрофы-то психическое отношение к ней виновного более сложно. Если лицо желает наступления экологической катастрофы, то наличие прямого умысла в отношении последствия дает право квалифицировать содеянное как экоцид.

Итак, в целом не подвергается сомнению то обстоятельство, что субъективная сторона экоцида выражена виной в форме прямого умысла. Действительно, многие исследователи однозначно утверждают о возможности совершения экоцида только с этой формой вины [59, С. 502; 97, С. 1042]. С другой стороны, законодательно не предусмотрено наличие у виновного обязательной цели в виде желания наступления экологической катастрофы. Поэтому мы солидарны с мнением о том, что допущение реальной возможности наступления такого последствия также дает основание вменения экоцида, совершаемого с косвенным умыслом по отношению к угрожающей экологической катастрофе [62, С. 21-22; 91, С. 462]. Опять же мотивация виновного юридического значения не имеет.

Вот как, например, определяет субъективную сторону экоцида известный российский криминалист А.В. Наумов: «Лицо осознает общественную опасность своих действий (массовое уничтожение растительного или животного мира, отравление атмосферы или водных ресурсов и других подобных действий), предвидит возможность или неизбежность того, что указанные действия способны вызвать экологическую катастрофу, и желает или сознательно допускает ее наступление либо безразлично к этому относится» [79, С. 910].

Именно психическое отношение к грозящей экологической катастрофе во многом отличает экоцид от экологических преступлений: «Загрязнение вод» - ст. 250 УК РФ, «Загрязнение атмосферы» - ст. 251 УК РФ, «Загрязнение морской среды» - ст. 252 УК РФ, «Порча земли» - ст. 252 УК РФ, «Уничтожение критических местообитаний для организмов, занесенных в Красную книгу Российской Федерации» - ст. 259 УК РФ.

При совершении всех перечисленных экологических преступлений виновный не допускает (и тем более не желает) наступления экологической катастрофы, хотя последствия собственно экологических преступлений тоже могут быть ужасающими [114, С. 95-96; 119, С. 237-240].

Приведем пример из судебной практики.

В водохранилище в черте города Самары наблюдалась массовая гибель рыбы и установлен факт сброса заводом «Электрощит» Минэнерго 4 т сольвента (растворителя) с водой и маслом через ливневую канализацию. Был составлен акт проверки, отобраны пробы воды, погибшая рыба взята на анализ. Представители завода отрицали сброс вредных веществ.

Специалистами Самарского филиала НПО «Гигиена и профпатология» было дано экспертное заключение, согласно которому происшедший залповый сброс представлял опасность для здоровья людей через питьевую воду и через волжскую воду во время купания, так как сольвенты являются вредными веществами и токсично действуют на организм человека при вдыхании паров, а их компоненты способны проникать через неповрежденную кожу.

Сотрудники Саратовского отделения ГОС НИОРХ, проводившие ихтиолого-токсилогическую экспертизу, дали заключение, что сброс в Саратовское водохранилище нарушил гидрохимический режим на площади 1,05 га и привел к гибели рыб, обитающих в этом районе. Как было установлено, В., старший кладовщик Самарского завода «Электрощит», нарушил должностные инструкции и инструкции по сдаче отработок всех видов, не сдал смесь сольвента и смолы для вывоза на городскую свалку, а слил ее через ливневую канализацию в Волгу, чем причинил ущерб государству.

В приговоре суда первой инстанции указывалось, что ни на предварительном следствии, ни в судебном заседании не было добыто доказательств, свидетельствующих о желании либо допущении виновным В. наступления последствий экологической катастрофы, сопровождаемой массовой гибелью рыбы. Суд второй инстанции оставил в силе приговор, признавший В. виновным в совершении именно загрязнения вод, а не экоцида [141, С. 69]. Как представляется, суд руководствовался тем соображением, что не было доказано субъективное допущение виновным наступления возможного последствия экологической катастрофы в результате его действий.

2.3 Некоторые проблемы квалификации экоцида по УК РФ

В данном параграфе будет рассмотрен ряд проблем, связанных с квалификацией актов экоцида по УК РФ, а именно: проблема соотношения экоцида и экологических преступлений в российском уголовном законодательстве; вопрос о пределах квалификации в случае умышленного причинения смерти человеку; проблема ответственности юридических лиц и государства за экоцид; ответственность за приказ об осуществлении экоцида; вопрос о юридической оценке подготовки и планирования экоцида.

Соотношение экоцида и экологических преступлений. По причине того, что составляющей частью интересов безопасности человечества признаются интересы экологической безопасности, необходимо определиться в вопросе соотношения экоцида и экологических преступлений по УК РФ. Исходя из однородности и важности объекта правовой охраны, впервые в истории российского уголовного законодательства в системе Особенной части УК РФ выделена самостоятельная глава, в которой сгруппированы нормы, закрепляющие составы экологических преступлений. К сожалению, Уголовный Кодекс не дает нормативного определения понятия «экологическое преступление».

Между тем формулирование его значимо для достижения многих важных целей. Общее понятие экологического преступления есть его видовое понятие, включающее в себя ряд признаков. В литературе встречаются определения данных посягательств в соответствии с общими признаками преступления, указанными в уголовном законе. Как правило, они связаны или вытекают из определения объекта преступного воздействия. Обычно экологическое преступление определяется как деяние, нарушающее нормы природоохранного законодательства и причинившее существенный вред природной среде [58, С. 138].

Закрепившаяся в теории уголовного права и в практике законотворчества позиция, согласно которой в основу выделения из нормативного массива однородных общностей должен быть положен родовой объект посягательства, является основой систематизации норм по родовому объекту. Эта систематизация основывается на признаке, определяющем социальную сущность преступления, и является основанием отграничения экоцида от экологических преступлений.

Видовым объектом экологических преступлений являются охраняемые уголовным законом экологическая безопасность и экологический правопорядок.

Все экологические преступления, предусмотренные главой 26 УК РФ, можно разделить на:

1) преступления против экологической безопасности - ст. ст. 250 (Загрязнение вод), 251 (Загрязнение атмосферы), 252 (Загрязнение морской среды), 254 (Порча земли);

2) преступления против экологического правопорядка - ст. ст. 246 (Нарушение правил охраны окружающей среды при производстве работ), 247 (Нарушение правил обращения экологически опасных веществ и отходов), 248 (Нарушение правил безопасности при обращении с микробиологическими либо другими биологическими агентами или токсинами), 249 (Нарушение ветеринарных правил и правил, установленных для борьбы с болезнями и вредителями растений), 253 (Нарушение законодательства Российской Федерации о континентальном шельфе и об исключительной экономической зоне Российской Федерации), 255 (Нарушение правил охраны и использования недр), 256 (Незаконная добыча водных животных и растений), 257 (Нарушение правил охраны рыбных запасов), 258 (Незаконная охота), 259 (Уничтожение критических местообитаний для организмов, занесенных в Красную книгу Российской Федерации), 260 (Незаконная порубка деревьев и кустарников), 261 (Уничтожение или повреждение лесов), 262 (Нарушение режима особо охраняемых природных территорий и природных объектов).

Экологическая безопасность традиционно считается составной частью социальной (общей безопасности): «Обеспечение экологической безопасности - это совокупность природозащитных, инженерно-техничес-ких и организационных мероприятий, направленных на предупреждение и ослабление негативного воздействия на жизнь и здоровье людей, природную среду … а также на их ликвидацию» [138, С. 85].

Деление всех экологических преступлений на две группы предполагает необходимость определения понятия «экологический правопорядок». Например, В.В. Петров предлагает считать экологическим порядком систему экологических правоотношений, направленных на реализацию задачи сохранения природной среды, предупреждение и устранение вредных последствий хозяйственного развития, оздоровление и улучшение окружающей человека среды [136, С. 89].

При отграничении экологических преступлений от преступления экоцида следует исходить из понимания родового объекта уголовно-правовой охраны. Родовой объект, являясь частью общего, представляет собой группу однородных благ или интересов, на которые посягает однородная группа преступлений. Родовой объект положен в основу деления Особенной части уголовного кодекса на разделы. Родовым объектом всех экологических преступлений следует считать общественную безопасность и общественный порядок.

Все преступления, объединенные законодателем в один раздел, имеют общий родовой объект. Разграничение преступлений в рамках одного раздела по определенным группам должно происходить на основе стабильного признака. Существование видового объекта как части родового будет являться этим основанием.

В теории уголовного права высказывалось мнение о том, что объектом экологических преступлений является режим использования природных ресурсов, который можно рассматривать как экологический правопорядок [64, С. 6-7]. Экологический правопорядок - это должным образом организованный режим эксплуатации и защиты природных богатств [75, С. 20], т.е. отношения природопользования, юридически закрепленные в правилах, инструкциях, приказах.

Однако констатация того, что преступлением нарушены определенные правила (нормативные акты, регламентирующие определенную деятельность) фиксирует только то, что указанное общественно опасное поведение вышло за пределы дозволенного, и оно не соответствует тому порядку, который предписывают соблюдать данные правила.

Развивая понятие объекта экологического преступления, Т.А. Бушуева и П.С. Дагель определяли его как «нормальные отношения между людьми по поводу окружающей среды, как основы существования и деятельности человеческого общества. Указанные общественные отношения опосредуют функционирование системы «человек - окружающая среда», включая как пользование природными ресурсами, так и целенаправленное воздействие человека на природу с тем, чтобы сохранить и приумножить ее».

В последнее время высказываются и другие мнения по поводу сущности экологических преступлений.

В частности, объект анализируемых деяний определялся как «сложный, целостный комплекс фактических общественных отношений, их правовой формы и материального субстрата, рациональное осуществление которых обеспечивает оптимальную жизнедеятельность человека по использованию окружающей среды как непосредственного базиса деятельности и удовлетворения иных разумных социальных потребностей» [56, С. 87].

Это достаточно сложное и в некоторых отношениях спорное определение обозначает объект как общественные отношения по поводу обеспечения оптимальной жизнедеятельности человека по использованию окружающей среды. Вероятно, это мнение является итогом своеобразной преемственности и трансформации точек зрения, высказанных ранее об объекте преступлений против природопользования [84, С. 25].

Учитывая иерархию социальных ценностей в области экологии, защищаемых прежним уголовном законодательством, и анализируя высказанные по этому поводу точки зрения можно говорить, что под объектом экологических преступлений нередко понимаются общественные (экологические) отношения и интересы, обеспечивающие условия для оптимальной жизнедеятельности человека и общества во взаимосвязи со средой обитания. Иными словами - это отношения по поводу права на благоприятную окружающую среду.

Эта идея присутствовала в докладе Международной комиссии по окружающей среде и развитию, где в своде предлагаемых правовых принципов указывалось, что все люди имеют основное право на окружающую природную среду, благоприятную для их здоровья и благополучия, она использовалась также при разработке ряда законов Российской Федерации, регулирующих экологические отношения в широком смысле.

Содержание права на благоприятную окружающую природную среду весьма широко - «оно подразумевает право граждан на участие в принятии экологически важных решений, на доступ к информации, на которой государственные органы основывают свои решения, а также на информацию о негативных изменениях в окружающей среде, на право обращения в суд по поводу восстановления нарушенных прав и компенсации за ущерб жизни и здоровью в результате нарушения экологического равновесия от прямого или косвенного воздействия хозяйственно-экономических решений и т.п.» [138, С. 86].

Предполагается, что законодатель шел именно по этому пути, предусмотрев в диспозициях экологических статей последствия в виде причинения вреда животному и растительному миру, рыбным запасам и пр., а причинение вреда здоровью и жизни человека определил как признак квалифицированных и особо квалифицированных составов экологических преступлений.

Таким образом, можно говорить, что под защиту уголовно-правовых норм об экологических преступлениях подпадает вся природная среда. В уголовно-правовых нормах об экологических преступлениях нередко содержится указание на наступление самых различных вредных последствий. Данные последствия зависят непосредственно от свойств веществ, загрязняющих природный объект, их количества, концентрации, длительности воздействия, гидрометеорологических факторов, относительной восприимчивости к данным веществам животных и растений, мощности источника загрязнения и прочих факторов. Наиболее тяжким из последствий экологических преступлений является неосторожное причинение смерти человеку.

Как уже говорилось, право на благоприятную экологическую (окружающую) среду является неотъемлемым правом каждого, а интересы обеспечения безопасности человечества включают в себя интерес экологической безопасности, без которого невозможно «устойчивое развитие» всей человеческой цивилизации. По этой причине представляется возможным утверждать, что интересы обеспечения безопасности человечества в целом как бы «поглощают» собой интересы обеспечения экологической безопасности и поддержания экологического правопорядка.

Исходя из этой посылки, можно прийти к выводу о том, что состав экоцида также поглощает собой объективные признаки любого экологического преступления. Следовательно, если акт экоцида осуществлен путем совершения экологического преступления, подпадающего под признаки норм главы 26 УК РФ, то все содеянное должно в целом квалифицироваться как экоцид, т.е. только по ст. 358 УК РФ.

Данное положение исходит из понимания принципа справедливости уголовного законодательства, в соответствии с которым одно уголовно значимое деяние должно подвергаться однократной юридической оценке, т.е. квалификации (ст. 6 УК РФ). Действительно, например, никому не придет в голову квалифицировать факты убийства, совершенные при осуществлении актов геноцида, дополнительно по ст. 105 УК РФ.

О причинении умышленного вреда здоровью и жизни человека при экоциде. Наиболее важен вопрос о том, какая степень умышленно причиненного реального вреда жизни и здоровью человека охватывается диспозицией ст. 358 УК РФ. Понятно, что акт экоцида может не привести ни к каким реальным последствиям для жизни или здоровья. Однако «финал» экоцида может заключаться в причинении того или иного вреда здоровью и даже в гибели людей.

Несмотря на то, что экоцид является преступлением против безопасности всего человечества, жизнь и здоровье конкретных потерпевших от экоцида не становятся от этого благами, в меньшей степени охраняемыми Уголовным законом. Поэтому вопрос о максимально допустимом объеме реально причиненного вреда здоровью и жизни потерпевшего от экоцида представляется одним из самых важных при вменении данной нормы [113, С. 97].

Результаты экоцида могут выражаться в причинении смерти либо умышленного вреда здоровью различной степени тяжести. При этом каждое из этих последствий является самостоятельным преступлением против жизни и здоровья личности.

Учитывая специфику законодательной конструкции состава экоцида, вопрос о том, перерастает ли причиненный вред жизни и (или) здоровью в самостоятельный состав преступления или охватывается диспозицией ст. 358 УК РФ, следует решать в зависимости от законодательной оценки степени тяжести последствия. В соответствии с этим правилом совокупность преступлений будет налицо в тех случаях, когда санкция уголовно-правовой нормы, предусматривающей ответственность за причинение одного из этих последствий, превышает санкцию, установленную законодателем за совершение собственно экоцида. При совпадении санкций вопрос должен решаться аналогично.

Если результатом акта экоцида стало умышленное причинение смерти человеку, то содеянное требует дополнительной квалификации, так как верхняя граница санкции за убийство (в квалифицированном виде - 20 лет лишения свободы, пожизненное лишение свободы или смертная казнь) превышает верхнюю границу санкции ст. 358 УК РФ (20 лет лишения свободы).

Таким образом, максимально допустимый объем умышленного причинения вреда здоровью человека, не требующий дополнительной квалификации со ст. 358 УК РФ, может быть выражен в реальном причинении лицу тяжкого вреда здоровью. И, конечно, не требует дополнительной квалификации причинение умышленного вреда здоровью средней тяжести, легкого вреда здоровью или побоев, охваченных диспозицией ст. 358 УК РФ.

Проблема ответственности юридических лиц и государства за экоцид. Вначале подчеркнем существование категорического императива действующего отечественного законодательства: юридические лица и государственные учреждения как таковые уголовной ответственности подлежать не могут. Однако в литературе имеются указания на необходимость признания юридических лиц субъектами преступлений против мира и безопасности человечества.

Более того, в Руководящих принципах в области предупреждения преступности и уголовного правосудия в контексте развития и нового экономического порядка (1985 г.) имеется следующее предписание: «Государства-члены должны рассматривать вопрос о предусмотренности уголовной ответственности не только для лиц, действовавших от имени какого-либо учреждения, корпорации или предприятия … но и для самого учреждения, корпорации или предприятия путем выработки соответствующих мер предупреждения их возможных преступных действий и наказания за них».

Итак, международный документ признает, что юридическое лицо может совершить преступление. Но как это лицо будет нести ответственность? Этот же документ требует установить ответственность для юридического лица в рамках национального закона.

Ученые, ратующие за введение в законодательство института уголовной ответственности юридических лиц, подчеркивают, что вред, причиняемый деятельностью юридического лица, значительно превышает вред, который может быть нанесен отдельным физическим лицом [53, С. 6-9]. Так, С.Г. Келина отмечает, что привлечение к уголовной ответственности руководителей или иных физических лиц, представляющих соответствующее юридическое лицо, как правило, связано, по существу, с объективным вменением, так как такое лицо, хотя и знало о незаконной деятельности юридического лица, но своими силами изменить ничего не могло. В ряде случаев вообще трудно установить, кто конкретно виновен в преступлении [120, С. 52].

Разработчики Концепции уголовного законодательства Российской Федерации аргументировали целесообразность введения уголовной ответственности юридических лиц тем, что применение к ним соответствующих санкций, например за преступления против мира и безопасности человечества, могло бы усилить уголовно-правовую охрану важнейших объектов.

А.С. Никифоров подчеркивает, что принципиальными основаниями признания за организацией статуса субъекта преступления и уголовной ответственности за него являются специфичные в таких случаях причинная связь и вина. Поскольку организация делегирует своему управляющему органу принятие и исполнение стратегических и оперативных решений, такие решения и основанное на них поведение по своей юридической сути являются решениями и поведением организации, поэтому она и должна нести ответственность. Отсюда делается вывод: «Преступление признается совершенным юридическим лицом, если оно совершено (непосредственно или при посредничестве других лиц) лицом или лицами, которые контролируют осуществление юридическим лицом его прав и действуют в осуществление этих прав, т.е. являются alter ego юридического лица - его «другим я».

Противники уголовной ответственности юридических лиц, прежде всего, подчеркивают, что установление уголовной ответственности юридических лиц не соответствует краеугольным принципам уголовного права - принципам личной и виновной ответственности. Уголовное право связывает ответственность со способностью лица, совершившего преступление, отдавать отчет в своих действиях и руководить ими, каковой обладают лишь люди. «Сочетать принципы вины и личной ответственности с невиновной и коллективной ответственностью юридических лиц невозможно, - считает Н.Ф. Кузнецова. - Вина всегда не что иное, как психическое отношение лица к своему деянию. Этой вины у юридических лиц нет» [129, С. 82].

Как известно, юридические лица являются субъектами преступления в уголовном праве многих государств (США, Франции и других); нередко (особенно в последнее время) ставится вопрос о необходимости установления ответственности юридических лиц в российском уголовном праве [135, С. 43-49].

Представляется, что юридические лица должны быть официально признаны субъектом ответственности за совершение актов экоцида. Это потребует внесения соответствующих изменений в российское уголовное законодательство (что можно только приветствовать) - другое дело, что кардинальному пересмотру подвергнется отечественная доктрина субъекта преступления.

Практически таким же образом обстоит дело и с признанием государства субъектом преступления экоцида. Очевидно, что многие акты экоцида совершались от лица государства (например, уничтожение природы Вьетнама войсками США). Но может ли государство нести именно уголовную ответственность?

Несмотря на различные точки зрения, нормы международного права не предусматривают ответственность государства по международному уголовному праву как таковому. Так, например, ст. 5 Определения агрессии 1974 г. устанавливает только «международную ответственность» государства за агрессивную войну против мира и безопасности человечества.

Комитет по уголовной юстиции 1951 г. при обсуждении статьи 25 проекта Статута Международного уголовного суда ограничил персональную подсудность физическими лицами, отметив, что «ответственность государств за действия, составляющие международные преступления, имеет преимущественно политический характер» и «не дело суда решать подобные вопросы».

В 1983 г. Комиссия международного права, возобновив рассмотрение темы проекта Кодекса преступлений против мира и безопасности человечества, попросила Генеральную Ассамблею уточнить, входит ли государство в число субъектов права, которым может быть вменена уголовная ответственность, «ввиду политического характера этой проблемы». В 1984 г. Комиссия международного права решила ограничить проект на нынешнем этапе уголовной ответственностью индивидов, что не препятствует последующему рассмотрению возможности применения к государствам понятия уголовной ответственности [143].

В Проект Кодекса о преступлениях против мира и безопасности человечества включена специальная статья 4 «Ответственность государств», которая устанавливает, что «ответственность отдельных лиц за преступления против мира и безопасности человечества, предусмотренная в настоящем Кодексе, никоим образом не влияет на ответственность государств по международному праву».

Полагаем, что идея уголовной ответственности государств обуславливается не столько юридической, сколько политической ценностью - не оставить безнаказанным государство, обычно «основной субъект» совершения международных преступлений: в качестве главной цели этой концепции можно считать обоснование специального режима ответственности государств за преступления против мира и безопасности человечества.

Безусловно, государство может совершить преступление в международном праве, но не может подвергаться уголовной ответственности в строгом смысле, неся международно-правовую ответственность. В данном случае мы имеем дело с несовпадением понятий «субъект преступления» и «субъект ответственности».

Таким образом, концепция уголовной ответственности государств существует лишь в доктринальных разработках. По этим причинам практическое осуществление в настоящее время уголовной ответственности государств невозможно. Фактически реализуется политическая (не в смысле оснований, а в смысле процедуры принятия решений) ответственность государств за международные преступления, в том числе за экоцид [121, С. 39-41].

В ст. 26 Проекта Кодекса о преступлениях против мира и безопасности человечества идет речь о самостоятельной наказуемости актов экоцида, совершенных во исполнение приказа.

Еще 13 января 1942 г. была подписана Декларация о наказании за преступления, совершенные во время войны, в которой представители ряда государств объявили «одной из своих основных целей войны наказание путем организованного правосудия тех, кто виновен и ответственен за эти преступления независимо от того, совершены ли последние по их приказу, ими лично или при их соучастии в любой форме».

Следующим актом, устанавливающим ответственность за совершение военных преступлений во исполнение приказа, явилась Декларация о поражении Германии и взятии на себя верховной власти в отношении Германии правительствами Союза ССР, Соединенного Королевства, США и Временным правительством Французской республики. Статья 11 этого документа гласила: «главные нацистские лидеры… в связи с тем, что они подозреваются в совершении, подстрекательстве или издании приказов о проведении военных или аналогичных преступлений, будут арестованы и переданы представителям союзников».

В данных актах появились и получили развитие принципы действия института исполнения приказа: официально прозвучало намерение привлекать к ответственности не только лиц, отдававших преступные приказы, но и исполнителей таковых. Дальнейшее развитие институт исполнения приказа получил на Нюрнбергском процессе.

В теории отечественного уголовного права обычно утверждается, что исполнение приказа или распоряжения связано с причинением вреда во исполнение обязательного для лица распоряжения о совершении какого-либо действия (бездействия), данного компетентным органом либо лицом, наделенным соответствующими полномочиями.

Формирование этого института началось в международном уголовном праве с понимания того, что, несмотря на принцип «недопустимости ссылки на приказ», причинение объективно преступного вреда во исполнение последнего все же может при определенных обстоятельствах расцениваться в целом как непреступное. Так, Комиссия международного права ООН, формулируя принципы Нюрнбергского процесса, решила этот вопрос следующим образом: «Исполнение приказа правительства или начальника не освобождает от ответственности…, если фактически был возможен сознательный выбор» [83, С. 113].

То есть отсутствие сознательного выбора поведения исполнителя приказа освобождало его от ответственности за исполнение обязательного для него распоряжения. В современных актах международного уголовного права продолжает действовать принцип, согласно которому исполнение преступного приказа не освобождает от уголовной ответственности.

Принцип недопустимости ссылки на официальное или должностное положение лица был впервые сформулирован в ст. 7 Устава Нюрнбергского трибунала: «Должностное положение подсудимых, их положение в качестве глав государств и ответственных чиновников различных правительственных ведомств не должно рассматриваться как основание к освобождению от ответственности или смягчающее наказание», а затем повторен в Уставах Международных трибуналов по бывшей Югославии (ст. 7) и Руанде (ст. 6).

Международно-правовые акты в регламентации ответственности за исполнение незаконного приказа исходят из концепции «умных штыков»: лица, совершающие преступление при исполнении явно для них незаконного приказа, должны подлежать уголовной ответственности, а начальник должен нести ответственность за совершенные преступления при исполнении отданного им незаконного приказа в любом случае.

В принятых в последнее время документах международного права содержится перечень обстоятельств, освобождающих исполнителя приказа от уголовной ответственности. При этом должны быть соблюдены все такие требования, а именно:

1) исполнитель был обязан исполнить приказ правительства или начальника;

2) исполнитель не знал, что приказ был незаконным или сам приказ не носил явно незаконного характера.

Несоблюдение этих критериев является основанием для привлечения исполнителя приказа к ответственности за совершение преступлений против мира и безопасности человечества.

Применительно к отечественному уголовному праву сформировалось понимание того, что не является преступлением причинение вреда охраняемым уголовным законом интересам лицом, действующим во исполнение обязательного для него приказа. При этом лицо, совершившее умышленное преступление во исполнение явно преступного приказа, несет уголовную ответственность на общих основаниях. Неисполнение явно преступного приказа исключает уголовную ответственность.

С другой стороны, лицо, отдавшее преступный приказ, несет уголовную ответственность в случаях, если преступность приказа охватывалась его умыслом. При этом в литературе обоснована позиция, что отдание преступного приказа, в случае его невыполнения, само по себе должно расцениваться как приготовление к преступлению по признаку «иного умышленного создания условий для совершения преступления» [90, С. 64-65]: в нашем случае - как приготовление к экоциду.

Остановимся на одном любопытном положении международного уголовного права. В силу ч. 2 ст. 33 Римского Статута Международного уголовного суда приказ о совершении акта геноцида или любого преступления против человечности всегда расценивается как явно незаконный. Это означает, что исполнитель такого приказа об осуществлении экоцида (в силу очевидной преступности последнего) не может освобождаться от ответственности ни при каких обстоятельствах.

Очевидность преступности приказа означает, что любой человек должен понимать де-факто, что ему отдан приказ о совершении преступления и оно, исполняя такой приказ, также совершает преступление. Однако и этому факту есть объяснение. Экоцид и другие преступления против мира и безопасности человечества как раз и специфичны тем, что причиняют вред абсолютным благам. То есть, любой человек должен в силу бесчеловечности совершения любого из этих деяний (если можно так сказать) понимать, что совершает именно преступление.

Представляется, что принцип недопустимости ссылки на приказ, как он сформулирован в ст. 33 Римского Статута, должен в полной мере распространяться при квалификации наиболее тяжких преступлений против мира и безопасности человечества, таких как: планирование, подготовка, развязывание или ведение агрессивной войны; применение запрещенных средств и методов ведения войны; геноцид; экоцид.

В этом случае положения ст. 33 Римского Статута Международного уголовного суда должны обладать приоритетом применительно к ст. 42 УК РФ. Следовательно, при совершении указанных преступлений неприменима ссылка исполнителя на отсутствие возможности выбора при исполнении приказа.

О планировании актов экоцида. Во многих документах международного права подчеркивается наказуемость таких деяний, как заговор с целью совершения преступления против мира и безопасности человечества; прямое и публичное подстрекательство к совершению таких преступлений; покушение на совершение экоцида; соучастие в совершении преступления против мира и безопасности человечества (например, ст. III Конвенции о геноциде).

Представляется, что покушение и соучастие в экоциде применительно к отечественному закону полностью охватываются регламентацией уголовной ответственности при неоконченном преступлении и соучастии в преступлении (ст. ст. 29-30, 32-35 УК РФ). Именно поэтому можно говорить об отсутствии специфики при квалификации неоконченного экоцида либо соучастия в экоциде.

Гораздо более серьезный вопрос о пределах регламентации уголовной ответственности за рассматриваемое преступление состоит в другом. Как уже говорилось, сам по себе приказ государственного должностного лица об осуществлении акта экоцида должен расцениваться как приготовление к совершению этого преступления, даже если оно не было по каким-либо причинам совершено.

Да, мировая история свидетельствует о том, что экоцид претворяется в жизнь обычно по приказу правящих кругов и сам по себе является государственной политикой (вспомним войну США во Вьетнаме). Но при этом сами лица, отдавшие приказ об осуществлении акта экоцида, его непосредственно не исполняют. В связи с этим содеянное ими может подлежать несправедливо заниженной юридической оценке.

Кроме того, планирование и подготовка актов экоцида вполне может осуществляться не только публичными деятелями или должностными лицами, но и самыми обычными («частными») людьми.

В связи с этим представляется, что для правильной юридической оценки планирования и подготовки совершения актов экоцида необходимо предусмотреть противоправность этих деяний в качестве самостоятельных признаков состава экоцида.

При этом под планированием экоцида необходимо понимать составление конкретного плана действий, составляющих объективную сторону экоцида. «Конкретность» такого плана может означать следующее:

- предусмотренность в нем соответствующих организационно-технических проектов по осуществлению актов экоцида;

- объективную возможность реализации таких «проектов»;

- разработку соответствующих расчетов материально-технических потребностей для реализации подобных планов;

- наличие хотя бы приблизительно очерченного круга исполнителей;

- проработку планов на осуществление актов экоцида в целом и отдельных операций по его осуществлению.

Соответственно под подготовкой экоцида как самостоятельного уголовно-наказуемого деяния могут пониматься реальное осуществление комплекса мер и мероприятий организационного и материально-техничес-кого характера для осуществления актов экоцида.

Конечно, невозможно дать исчерпывающий перечень конкретных действий, которые могли бы характеризовать планирование и подготовку актов экоцида. Да и вряд ли это возможно сделать. Но в любом случае установление самостоятельной преступности этих деяний будет в большей мере способствовать совершенствованию уголовного законодательства об ответственности как за экоцид, так и за другие преступления против мира и безопасности человечества в целом.

С учетом вышесказанного, а также необходимости законодательного закрепления последствия актов экоцида, повлекших по неосторожности причинение смерти человеку, представляется возможным предложить редакцию ст. 358 УК РФ, в большей мере соответствующую действующему международному праву:

«Статья 358. ЭКОЦИД

1. Экоцид, то есть массовое уничтожение растительного или животного мира, отравление атмосферы или водных ресурсов, а также совершение иных действий, способных вызвать экологическую катастрофу, - наказывается…

2. Планирование или подготовка экоцида - наказывается…» Мы сознательно не будем указывать в предлагаемой редакции ст. 358 УК РФ возможные санкции, так как это прерогатива законодателя. Исходя из принципа дифференциации уголовной ответственности понятно, что криминализованные в качестве самостоятельного состава преступления планирование или подготовка экоцида должны быть наказуемы в меньшей степени по сравнению с реально осуществленными актами экоцида.