Слова-маркеры "South" и его производные

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

социальный south интервью лингвистический

В настоящем исследовании анализируются слова «South», «Southern», «Southerner», «southernness», которые в рамках американской культуры играют роль маркеров идентичности.

Актуальность данной работы связана с тем, что в последние годы многие учёные (в основном зарубежные) обращаются к изучению проблемы идентичности, которая на протяжении довольно долгого времени является популярной областью исследования. Особый интерес у исследователей, в частности, американских, вызывает изучение идентичности жителей юга США, как известно, особого региона страны. Интерес к данной теме проявили и лингвисты. В последние годы появилось большое количество научных работ, посвящённых тому, каким образом идентичность проявляет себя в языке. Объектом настоящего исследования является южная идентичность, проявляющаяся в речи политика или деятеля культуры. Предметом исследования являются слова-маркеры «South» и его производные, которые используются говорящим для отнесения себя к группе южан, характеристики которых эксплицированы в тексте.

Теоретической базой исследования послужили работы зарубежных и отечественных исследователей по лексикологии (А. Килгаррифф, П. Хэнкс, И.В. Толочин, Е.А. Лукьянова и др.), теории идентичности (М. Кржижановский, Р. Брубейкер, Ф. Купер и др.), истории и культуре американского юга (Дж. Бек, Дж. Кобб, Дж. Рид и др.).

Цель данной работы - изучить, каким образом лексемы «South», «Southern», «Southerner», «southernness» становятся маркерами идентичности в речи от первого лица, а также выявить основные функции, которые выполняют данные маркеры идентичности для создания образа политиков и деятелей культуры. Для достижения указанной цели необходимо выполнить следующие задачи:

1) Рассмотреть современные подходы к определению идентичности и её связи с языком.

2) Изучить процесс становления слов маркерами идентичности.

3) Описать подходы к изучению интервью с точки зрения журналистики и языкознания.

4) Проанализировать современное значение слов «South» и его производных, изучить словарные дефиниции данных слов.

5) Изучить материал корпусов английского языка и установить основные особенности функционирования данных слов и сопоставить их с дефинициями, предложенными в словарях.

6) Установить, каким образом слово «South» и его производные становятся маркерами идентичности в речи интервьюируемого.

Материалом исследования в настоящей работе являются 24 текста интервью с американскими политиками и деятелями культуры и 323 контекста, отобранных из Корпуса современного английского языка (Corpus of Contemporary American English) и исторического корпуса американского английского языка (Corpus of Historical American English), а также толковые словари современного английского языка (The American Heritage Dictionary, Merriam-Webster Dictionary, Longman Dictionary, Macmillan Dictionary). Основным критерием отбора текстов интервью стало использование в них слова «South» и его производных при описании интервьюируемыми своей связи с одной из региональных культур.

Для достижения целей и выполнения задач используются следующие методы: метод анализа словарных дефиниций, метод семантико-контекстологического анализа лексем, метод лингвистического описания и др.

Научная новизна настоящей работы заключается в том, что в ней впервые в качестве маркера идентичности анализируются слово «South» и его производные. При этом оригинальным является и материал исследования, на основании которого проводится данный анализ: это тексты журналистских интервью с американскими политиками и деятелями культуры европейского и африканского происхождения.

Теоретическая значимость данной работы определяется её вкладом в развитие теории идентичности, маркеров идентичности и их проявления в языке, а также вкладом в развитие теории речевого жанра интервью.

Практическая значимость работы состоит в том, что её результаты можно применять для дальнейшего исследования идентичности, жанра интервью, истории и культуры американского юга. Результаты настоящего исследования также могут быть использованы в курсе лексикологии английского языка, а предложенные нами словарные дефиниции слов «South», «Southern», «Southerner», «southernness» могут стать альтернативой существующим словарным определениям.

Основные положения, выносимые на защиту:

1) Южная региональная идентичность - явление многогранное и неравнозначное для американцев европейского и африканского происхождения.

2) Интервью-портрет - особый речевой жанр, основная функция которого состоит в создании положительного образа интервьюируемого. Особенно отчётливо эта функция проявляется в интервью с американскими политиками как европейского, так и африканского происхождения.

3) В силу того, что слово «South» и его производные обозначают сложное культурно-социальное явление и в связи с этим представляют собой слова с развитой полисемией, они заслуживают более подробных словарных дефиницией, в которых бы учитывалась вся специфика культурного феномена американского юга.

4) Слово «South» и его производные являются маркерами идентичности в речи от первого лица американских политиков и деятелей культуры. Конфликтность южной культуры проявляется в наличии у этих слов развитой полисемии.

Апробация работы. Основные положения работы были изложены в виде докладов на научно-методической конференции «Англистика XXI века» (Санкт-Петербург, СПбГУ, 2016), научной конференции студентов, аспирантов и молодых учёных «Ломоносов-2016» (Москва, МГУ, 2016), а также на семинарах кафедры английской филологии и лингвокультурологии филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета по подготовке магистерской диссертации.

Объем и структура работы. Настоящее исследование общим объемом 116 страниц печатного текста (из них 90 основного текста) состоит из введения, двух глав и заключения. К работе прилагается список использованной литературы, включающий 34 наименования на русском языке и 32 на английском языке, а также список использованных словарей, список источников примеров и приложение, в котором представлены все отобранные контексты слова «South», словарные дефиниции этого слова, а также 4 текста интервью.

1. Идентичность как система словесных моделей опыта

1.1 Теория идентичности в социальных науках

За последние три десятилетия проблема идентичности стала одной из наиболее популярных в гуманитарных науках. С каждым годом появляется всё больше научных работ, посвящённых этой проблеме, при этом области научного знания, в которых изучается идентичность, весьма разнообразны: это история и социология, антропология и этнография, философия и, конечно, лингвистика. Сами учёные по-разному объясняют причины возрастающего интереса к теме идентичности. Так некоторые исследователи связывают популярность данной темы с изменениями в западном обществе такими, как распространение культуры потребления и индивидуализма. (Кржижановский 2010: 29).

Стоит отметить, однако, что подобная популярность данной темы пока не привела к чёткому пониманию того, что, собственно, есть идентичность. Напротив, новые исследования, посвящённые проблеме идентичности, порой не только не вносят ясность в определение термина, а, скорее, запутывают исследователей и читателей. Как утверждают Р. Брубейкер и Ф. Купер, понятие «идентичность» на момент начала 21 века значит либо слишком много, либо слишком мало, либо не значит ничего вообще (Брубейкер, Купер 2000: 1). В данной части работы мы попытаемся разобраться со сложившейся ситуацией.

Итак, прежде всего, обратимся к этимологии слова «идентичность». Это слово имеет латинский корень «idem», который переводится как «то же самое» и «обозначает свойство вещей оставаться теми же самыми, сохранять свою «сущность» при всех трансформациях». Идентичность как особая проблема, требующая изучения, изначально появилась в философии - в трудах Дж. Локка и Д. Юма (Орлова 2010: 90). В социальных науках данный термин стал использоваться гораздо позднее - в 20 веке. Причём, первыми, кто стал изучать идентичность, были психологи. Считается, что в научный обиход данное понятие ввёл психолог Э. Эриксон, он же популяризовал и термин «кризис идентичности» (Брубейкер, Купер 2000: 2). Обратимся непосредственно к первоисточнику. В своей книге «Идентичность: юность и кризис», изданной в 1867 году, Э. Эриксон описывает феномен идентичности и её становления с точки зрения психологии. Как полагает автор, идентичность есть одновременное отражение и наблюдение, «посредством которого индивид оценивает себя с точки зрения того, как другие, по его мнению, оценивают его в сравнении с собой в рамках значимой для них типологии; в то же время он оценивает их суждения о нём с точки зрения того, как он воспринимает себя в сравнении с ними и с типами, значимыми для него» (Эриксон 2006: 31).

Как видно из этого весьма сложного определения, в психологической трактовке Э. Эриксона идентичность, с одной стороны, понимается как осознание тождества собственной личности индивидом, а с другой - осознание существования группы «других». Однако несмотря на то, что исследователь в своём определении упоминает о социальной группе «других», противопоставленных «я», очевидно, что автор, прежде всего, имеет в виду идентичность индивидуальную. Итак, уже в данной трактовке можно заметить некоторую двусмысленность понятия «идентичность», которая на протяжении истории науки будет только усугубляться, а не проясняться. На данный момент, как верно отмечает Р.Б. Сапожникова, термин «идентичность» обладает очень широким спектром значений: это и самоопределение, и самобытность, и самость, и психологическая определённость и мн. др (Сапожникова 2005: 14).

Все вышеперечисленные различия в определении идентичности объясняются, как минимум, двумя факторами. Во-первых, данное понятие используется в различных отраслях знания и, соответственно, в психологии, социологии, антропологии, медицине трактуется по-разному. Во-вторых, авторы работ по идентичности в зависимости от цели исследования могут корректировать существующие определения данного термина (Орлова 2010: 96). С одной стороны, нас, как исследователей идентичности южан, т.е. идентичности региональной, интересует подход к данной проблеме с точки зрения социологии, с другой же стороны, для нас не менее важны работы лингвистов, посвящённых данной тематике.

В основании идентичности с точки зрения социологии лежит оппозиция «я-другой», представленная, прежде всего, в работах Дж.Г. Мида. Учёный понимал идентичность как изначально социальное образование. С данной точки зрения, суть идентичности состоит в том, что «каждый начинает воспринимать себя таким, каким его видят другие; принимая роль другого, индивид оценивает себя с его точки зрения» (Там же: 99). Стоит отметить, что именно трактовка идентичности как социального образования легла в основу понимания данного термина в социальных науках (Миненков 2005).

Каким же образом понятие идентичности трактуется современными исследователями? Для ответа на этот вопрос обратимся к фундаментальной работе Р. Брубейкера и Ф. Купера «За пределами «идентичности»». Несмотря на то, что данная статья была выпущена в 2000 году, основные её положения до сих пор остаются актуальными и повторяются во многих работах последних лет (Анисимова, Ечевская 2012; Берген 2015; Клаас 2015).

В своей статье Р. Брубейкер и Ф. Купер пишут о существующих подходах к определению идентичности, выделяют сходства и различия между ними и приходят к выводу о том, что термин «идентичность» стал слишком размытым и неясным в силу того, что исследователи даже в рамках социологии понимают под ним совершенно разные вещи. Так, некоторые исследователи полагают, что идентичность - специфический коллективный феномен, в основе которого лежит фундаментальная одинаковость (sameness) членов определённой социальной группы. В этом смысле подобная одинаковость проявляется в солидарности и разделения общих взглядов. Данное понимание идентичности мы часто обнаруживаем в литературе на тему общественных движений, гендерных отношений, а также в работах, в которых изучается проблемы расы, этничности и национализма (Брубейкер, Купер 2000: 7).

Не менее распространённым является понимание идентичности как чего-то фундаментального, глубинного, базового и неизменного, присущего индивиду, а не группе (Там же). Таким образом, в литературе по теории идентичности существует две основные позиции относительно сущности идентичности: одни полагают, что идентичность - явление, прежде всего, коллективное, другие отстаивают противоположную точку зрения.

Ещё одной проблемой является определение основных характеристик идентичности: до сих пор учёные не пришли к общему мнению относительно того, является ли идентичность чем-то постоянным и неизменным или же меняющимся и непоследовательным. В связи с этой проблемой Р. Брубейкер и Ф. Купер предлагают разграничивать два понимания идентичности: сильное и слабое. Сторонники первого подхода полагают, что идентичность - это нечто, чем обладают все люди, все социальные группы (как минимум, этнические, расовые и национальные). С их точки зрения, люди могут не осознавать свою идентичность, из чего следует, что идентичность есть нечто, что следует обнаруживать. Большое значение здесь также имеет принадлежность к группам, между которыми, в свою очередь, есть границы. Сильное понимание идентичности предполагает, что люди, считающие принадлежащими к какой-либо социальной группе, противопоставляют себя тем, кто к этой группе не принадлежит. Данному пониманию противостоит слабое понимание идентичности, зеркально ему противоположное. В рамках второй концепции, идентичность мыслится как нечто нестабильное, постоянно меняющееся, создающееся и фрагментарное (Там же: 10-11).

Проведя анализ существующих определений идентичности, исследователи пришли к выводу, что данное понятие стало настолько размытым, что продолжать использовать его в научных исследованиях просто нецелесообразно. Исходя из этого, Р. Брубейкер и Ф. Купер предлагают в некоторых случаях заменить данный термин на понятие «общности» и «связанности».

Стоит отметить, что мы перечислили не все подходы к определению идентичности, представленные в современной гуманитарной науке, а перечислили лишь наиболее важные, с нашей точки зрения. Из приведённой информации очевидно, что существуют 2 основные проблемы в определении данного термина: первая проблема связана с тем, что одни учёные представляют идентичность как нечто, присущее индивиду, нечто, сохраняющее тождество его личности, в то время, как другие изучают идентичность как коллективный феномен, утверждая, что идентичность есть проявление принадлежности к той или иной социальной группе. Суть второй проблемы состоит в том, что в своих работах на данную тему учёные по-разному характеризуют идентичность. Подобное многообразие существующих определений идентичности обязывает нас пояснить, как понимаем идентичность мы. Опираясь на существующие определения идентичности, мы предлагаем следующее рабочее определение: идентичность есть устойчивая словесная модель включения своего «я» в ту или иную социальную группу.

Несмотря на то, что кризис «идентичности» в терминологическом смысле наметился в конце прошлого столетия и продолжается до сих пор, изучение идентичности в её связи с языком на данный момент является плодотворным и актуальным (Кржижановский 2010: 34). Интерес к данной теме вполне понятен, ведь язык всегда играл важнейшую роль в формировании и выражении идентичности. Лингвисты, как отмечает К. Чипел (K. Ciepele), в вопросе изучения идентичности значительно отстали от психологов и социологов. Первой наиболее важной лингвистической работой, посвящённой данной проблеме, считается книга Дж. Гамперза «Language and Social Identity», выпущенная в 1982 году. В 80-90 годы прошлого столетия идентичность продолжили изучать с лингвистической точки зрения, и в начале 21 века учёные окончательно признали, что изучение языка в контексте исследования идентичности просто необходимо (Чипел 2011: 7).

Идентичность - фундаментальный элемент человеческого опыта, само существование которого возможно только благодаря языку. Каждый человек обладает индивидуальностью, самостью или индивидуальной идентичностью, что позволяет ему сохранять единство личности. Однако существует и групповая идентичность, т.к. все мы относимся к различным социальным группам (гендерным, расовым, этническим и т.д.), и наша к ним принадлежность сформирована языковыми средствами. Соответственно, когда мы говорим, мы утверждаем или пересматриваем свою принадлежность к какой-либо из этих социальных групп (Хомбергер 2010: 350).

1.2 Идентичность и язык. Современные лингвистические подходы

Каким же образом изучается проявление идентичности в языке? В лингвистике существуют различные подходы к ответу на данный вопрос. Мы остановимся более подробно на одном из них, в рамках которого производится настоящее исследование. Суть данного подхода заключается в том, что социальные, индивидуальные и коллективные идентичности изучаются в нарративах. М. Кржижановский называет такой метод анализа одним из основных в современной лингвистике. Как отмечает исследователь, данный подход изначально восходит к теории нарративного анализа, предложенной У. Лабовым и Дж. Валецки: учёные анализировали продолжительные отрезки речи говорящего, это были, как правило, исследовательские интервью, которые включали в себя вербализованные модели личного опыта (Кржижановский 2010: 37). Стоит отметить, что в рамках данного подхода У. Лабов и Дж. Валецки искусственно вызывали ответы респондента, задавая определённые вопросы и направляя беседу, что характерно для жанра исследовательского интервью, в котором респондент в принципе не может выступать в естественных условиях, а исследователь оказывает влияние на характер речевого материала говорящего.

В настоящее время лингвисты всё чаще обращаются к более коротким текстам интерактивных жанров и исследуют речь в естественных условиях (Там же: 38). В этом отношении выбор материала для настоящего исследования с точки зрения современной лингвистической парадигмы является вполне оправданным, т.к. интервью представляет собой один из основных интерактивных и естественных жанров, в том смысле, что в рамках данного жанра исследователь не оказывает прямого воздействия на производимы интервьюируемым текст.

Говоря о проявлениях идентичности в языке, необходимо понять, какие именно языковые средства и конструкции наиболее ярко сигнализируют об актуальности той или иной модели идентичности, иными словами, какое слово или выражение может стать маркером идентичности. Сразу стоит отметить, что словосочетание «маркер идентичности» является терминологическим и повсеместно используется в научной литературе. Так, социологи Р. Кили, Ф. Бекхофер, Р. Стюарт и Д. Маккрон в статье «The markers and rules of Scottish national identity» под «маркером идентичности» понимают какую-либо отличительную черту индивида, которую он может представлять окружающим для того, чтобы продемонстрировать и утвердить свою идентичность. Учёные сопровождают своё определение следующим примером: человек может сказать: «Я шотландец, потому что я родился в Шотландии», «Я шотландец, потому что мои предки были из Шотландии», «Я шотландец, потому что я живу и работаю в Шотландии» или же просто надеть килт. В этих случаях человек использовал следующие маркеры идентичности: место рождения, место жительство предков, место жительства и одежда. (Кили, Бекхофер, Стюарт, Маккрон 2001: 35).

К.Н. Буррис и Дж. Ремпел под маркерами идентичности понимают то, что символизирует человека, его историю и положение в мире. С их точки зрения, «маркерами идентичности могут быть мысли и идеи, территории и объекты, а также межличностные отношения, с которыми человек себя идентифицирует» (Щебетенко, Балева 2006). Как видим, в данных трактовках исследователи не рассматривают язык как средство создания идентичности.

Обратимся непосредственно к лингвистическим исследованиям, в которых так же изучаются маркеры идентичности. Несмотря на то, что лингвистических работ, в которых так или иначе изучается данная проблема, довольно много (Фасуло, Зукермаглио 2002; Скотт: 2001; Льямас 2009; Уотт, Джонсон 2009), статус термина «маркер идентичности» в большинстве из них никаким образом не определён. В исследованиях лингвистов этот термин употребляется как нечто само собой разумеющееся, что, на наш взгляд, не совсем правильно не только по отношению к читателям, но и по отношению к представителям научного сообщества, т.к. в статьях и монографиях маркеры идентичности понимаются и употребляются по-разному, что создаёт некоторую двусмысленность.

Исключением в этом отношении является статья Дж. Мандж, Н. Лепастурел и П. Джорджет «Is Your Language a Social Clue? Lexical Markers and Social Identity». В самом начале своего исследования авторы излагают основы теории маркеров идентичности. Сразу же стоит отметить, что в данной работе термины «социальные маркеры» и «лексические маркеры», а не «маркеры идентичности», однако, представляется, что эти термин взаимозаменяемы, т.к. авторы изучают социальные и лексические маркеры в контексте идентичности. Итак, под «социальными маркерами» Дж. Мандж, Н. Лепастурел и П. Джорджет, вслед за К. Шерер и Х. Гайлс, понимают подсказки («clues»), которые являются сигналами социальной идентичности. Данное понимание соответствует социолингвистическому представлению о том, что речь человека может быть подсказкой или следом его принадлежности к той или иной социальной группе, при этом важно отметить, что учёные не рассматривают идентичность как языковую модель. В рамках такого подхода в качестве маркеров идентичности большинство исследователей изучали фонетические и синтаксические особенности языка, отмечая, что исследование лексических единиц в этом плане является наиболее трудоёмким (Мандж, Лепастурел, Джорджет 2009: 365).

Трудоёмкость процесса изучения лексем как маркеров идентичности вполне понятна: если фонетическая особенность речи такая, как, например, акцент, автоматически становится маркером идентичности, т.к. она напрямую свидетельствует о социальной и региональной идентичности, то с лексикой всё гораздо сложнее. Несмотря на то, что Дж. Мандж, Н. Лепастурел и П. Джордж изучают именно лексические маркеры идентичности (слова «Saddam Hussein» и «Iraq») они не акцентируют внимание на том, каким образом те или иные лексические единицы реализуют функцию маркеров. Кроме того, учёные никак не освещают проблему имён собственных и их использования в качестве маркеров идентичности, хотя анализируют они именно такие существительные. Из работы исследователей неясно, на каком уровне слова следует классифицировать как маркеры идентичности. На наш взгляд, способность того или иного слова становится маркером связана с текстовой функцией. Мы можем говорить о слове как маркере идентичности только в тех текстах, в которых основным предметом конструирования является какая-либо групповая принадлежность. При этом важно установить, в какой мере функция маркера связана с конкретными лексико-семантическими вариантами данного слова. Для того, чтобы провести подобный анализ, необходимо опираться на лексикологическую теорию.

В настоящей работе мы придерживаемся теории словесного значения, разработанной И.В. Толочиным. В соответствии с данной теорией, значение слова рассматривается как взаимосвязь двух категорий - интегральной и родовой. Интегральная категория представляет собой «объединенное в отдельном слове комплексное человеческое переживание, представляющее какой-либо аспект потребностей, заставляющих человека взаимодействовать с себе подобными и со всем своим окружением» (Толочин и др. 2014: 51). Под родовой категорией понимается синтаксический аспект значения слова, следовательно, родовая категория «определяет место слова по отношению к другим словам в той или иной словесной последовательности» (Там же: 50). Основой лексического анализа в рамках такого подхода, соответственно, становится поиск интегральной категории, а затем установление структуры лексико-семантических вариантов (ЛСВ).

В структуре значения многозначных слов выделяются основные и производные ЛСВ, причем основных ЛСВ может быть несколько. Наличие у одного слова нескольких ЛСВ объясняется тем, что слово может реализовать свою интегральную категорию в различных сферах человеческого опыта. Производные ЛСВ же образуются путём метонимического переноса (Там же).

Важно обратить внимание на то, что рассматривать значение слова можно исключительно в контекстах, в которых оно употребляется. Об этом, в частности, пишут А. Килгаррифф (Kilgarriff 2003) и П. Хэнкс (Hanks 2013). Появление подобного подхода во многом обусловлено развитием корпусной лингвистики, т.к. обращение к данным корпусов «позволяет довольно быстро выделить регулярно воспроизводимые контексты» для того или иного слова. (Толочин 2012). В случае со словами «South», «Southern», «Southerner», «southernness» также были обнаружены устойчивые и регулярно воспроизводимые группы контекстов, которые мы в рамках настоящего исследования предлагаем называть «модуляциями», о чём пойдет речь ниже.

Таким образом, основные ЛСВ, а также подварианты внутри структуры полисемии обозначенных слов выделяются посредством анализа контекстов, в которых эти слова употребляются, с учётом интегральной категории, присутствующей во всех ЛСВ и подвариантах значения.

Итак, хотя лингвисты обращались к изучению маркеров идентичности в своих исследованиях, данная тема до сих пор недостаточно изучена. На данный момент не прояснён вопрос о том, какие группы слов обычно служат маркерами идентичности и каким образом эта текстовая функция влияет на структуру словесного значения. Все вышеперечисленные проблемы требуют дальнейшего исследования.

1.3 Теория региональной идентичности в случае американского юга

Каждый регион США имеет свои отличительные характеристики: культурные, социальные, исторические, которые делают его особенным и привлекательным для изучения. Об особенностях американского юга было сказано и написано немало: этот регион страны на протяжении долгих лет является объектом исследования в трудах по социологии, истории, культурологи, нередко становился он и местом действия в художественной литературе. Подобный интерес к американскому югу и утверждения о его самобытности и уникальности, которые встречаются как в публицистической, так и научной литературе, можно объяснить тем, что отношение американцев к данному региону всегда было и остаётся довольно эмоциональным. Об особой эмоциональной нагрузке, связанной с американским югом, например, свидетельствует тот факт, что учёные, занимаясь исследованием южных штатов, изучают не только их культуру, экономику и историю, но даже мнения относительно жителей этого региона (Купер, Ноттс 2012).

В последние годы возрос интерес к изучению южной идентичности, которая всё чаще становится объектом исследования учёных (Филлипс 2000; Боруки 2004; Уоттс 2008). Обращаясь к теме южной идентичности, исследователи неизбежно сталкиваются с проблемой определения юга и его культурного статуса. До сих пор не существует общепринятого мнения относительно того, какие штаты являются южными не только в географическом, но и культурно-социальном плане. Нейл Кэмпбелл и Аласдаир Кин отмечают, что ранее южными было принято считать 11 бывших штатов Конфедерации, однако теперь такой формальный подход к определению социально-культурного феномена американского юга представляется не совсем верным, т.к. в основе включения какого-либо штата в понятие «юг» лежит ряд, скорее, культурных, нежели географических или исторических характеристик (Кемпбелл, Кин 2006: 154). Так, например, несмотря на то, что Техас входил в Конфедерацию и географически является южным, его не всегда определяют как южный штат (Бэк, Френдсен, Рендалл 2007:14).

Как видим, американский юг - явление весьма сложное и трудно поддающееся формальному определению. Проблема определения осложняется ещё и тем, что у американского юга существует множество названий, помимо обычного «South», американский юг - это еще и «the Southeast», «the Bible Belt», «the Solid South» и др. (Рид 2003: 2). Хотя все эти названия иногда используются взаимозаменяемо, между ними существуют различия, т.к. в каждом из них «сконцентрирована» та или иная отличительная характеристика региона. Например, «Southeast» обозначает конкретное географическое положение региона в то время, как словосочетание «the Bible Belt» указывает на религиозную доминанту американского юга, который, который является самым христианским, протестантским и баптистским регионом страны (Бэк, Френдсен, Рендалл 2007: 29). В термине «Solid South» отражается политическая сплочённость южан в период, длившийся почти столетие с момента окончания Реконструкции, когда белые жители юга голосовали только за демократическую партию, а чёрные не голосовали вообще (Рид 2003: 2). Однако мы не будем подробно останавливаться на проблеме разграничения данных словосочетаний и вернёмся к проблеме определения непосредственно понятия «the South» как исторически сформировавшегося региона.

Как отмечает Дж.Ш. Рид, под словом «South» следует понимать как минимум три разных региона, которые иногда совпадают по своему названию, но их история, отличительные особенности и даже границы различны. Во-первых, это старый юг, или Дикси (Dixie), история которого началась с распространения хлопковой промышленности и, соответственно, рабства в первые десятилетия 19 века. Юг в то время был сельскохозяйственным регионом со своими уникальными расовыми и экономическими проблемами. Во-вторых, под югом исследователь понимает современный юго-восток страны, динамически развивающийся промышленный регион, привлекающий мигрантов. Наконец, это юг в культурном понимании. В этом отношении юг определяется как регион со своими традициями, кухней, манерами, религиозными воззрениями, т.е. всем тем, что отличает его от всех остальных штатов. Все эти отличия составляют так называемую «самобытность» («distinctiveness») американского юга. Слово «distinctiveness» присутствует практически в каждой работе, посвящённой данному региону США. Кроме того, в абсолютном большинстве работ учёные так или иначе сравнивают американский юг с американским севером. Подобное сравнение вполне закономерно, т.к. на протяжении всей американской истории южные штаты противопоставлялись именно северным, а не всем остальным штатам вообще. Причём дихотомия «север-юг» появилась задолго до начала Гражданской войны. Как утверждает П. Кокланис, различия между югом и севером проявились ещё в колониальную эру истории США, когда на юге растущее производство табака потребовало труда рабов, в то время, как на севере подобное производство в силу климатических причин не было возможно, и, следовательно, терялась необходимость в рабском труде (Кобб 2007: 9). Таким образом, оппозиция «север-юг» была известна ещё в 17 веке и со временем становилась всё более отчётливой.

Основные различия между севером и югом США всегда были связаны с рабством. Рабство, как отмечает Дж.К. Кобб лежало в основе не только экономических и социальных различий между двумя регионами, но различий моральных и философских. К 1804 году рабство было отменено во всех штатах к северу от Пенсильвании, что создало ещё больший разрыв между севером и югом. К 1830-м этот отношения между севером и югом приняли характер острого конфликта.

Различия между севером и югом носили, конечно, идеологический характер. Юг заселяли плантаторы, экономические интересы которых сводились к плантаторскому земледелию, а на севере жили люди, занимавшиеся торговлей и промышленностью, т.е. тем, что требовало постоянного труда, и именно труд стал для северян основополагающей частью жизни. На юге же ценился образ жизни сельского джентельмена, аристократа и рыцаря. Для южных аристократов особое значение имело понятие чести. Честь лежала в основании всего социального порядка, на юге существовал своего рода кодекс чести, который определял поведение мужчины и создавал образ сильного и уважаемого человека в глазах окружающих, для северян же честь была лишь одной из добродетелей.

К середине 19 века различия между севером и югом нарастали. Предметом главной дискуссии между двумя регионами оставалось рабство. Историк У.Р. Тейлор отмечал, что споры по вопросу рабства достигли такого масштаба, что южане посчитали, что разрешить конфликт в рамках существовавших институтов конституции было невозможно (Тейлор 1961: 17-18). Южная идентичность на тот момент времени оказалась настолько устойчивой, что южане не только не могли принять принципы и политику севера, они попросту не понимали, что может быть общего между севером и югом.

Гражданская война, а точнее, её результаты также оказали ключевое влияние на формирование южной идентичности. Поражение Конфедерации и последовавшая за ним Реконструкция привели к появлению феномена «Идеала побеждённых» («Lost Cause»), с которым связана романтизация проигравшей Конфедерации и юга вообще. В соответствии с представлениями «Lost Cause» южане изображались как храбрые и верные рыцари, сражавшиеся за традиционный уклад жизни и права своих штатов. Южане сплотились вокруг этой идеи и вновь стали ощущать своё превосходство по сравнению с севером, у которого не было такой идеологии верности и чести. Примечательно, что именно в это время был основан Ку-клукс-клан, отстаивавший идеи превосходства белых. Как утверждает Ф. Дженкинс, в этот период американской истории белое население юга сплотилось и стало разделять довольно радикальные взгляды относительно расовых отношений (Дженкинс 2007: 152). Несмотря на то, что рабство было официально отменено, чёрные жители юга не стали страдать меньше: годы с 1890 по 1925 были временем многочисленных судов Линча, когда самое большое количество афроамериканцев было убито именно на юге (Там же: 154).

Важнейшим периодом истории, оказавшем влияние на формирование групповой идентичности в США, является период сегрегации, которая стала краеугольной проблемой, прежде всего, для афроамериканцев (Брайан, Уильямс, Муди 2010: 1). Основной доктриной сегрегации была фраза «separate but equal», которая означала тотальное разделение людей по расовому признаку. Во время сегрегации афроамериканцы были полностью отделены от белого населения: они посещали отдельные школы, церкви, занимали отдельные места в автобусе. Однако бытовым разделением сегрегация не ограничивалась: в эту эпоху американской истории общественной жизнью управляли исключительно белые южане, они создавали законы и контролировали суды, они лишали афроамериканцев гражданских прав и тем самым утверждали своё превосходство (Харрис 2003: 3). Афроамериканцы, по сути, не имели права голоса и, хотя де-юре являлись свободными гражданами США, де-факто по-прежнему были угнетаемы. В этот период истории чернокожим жителям юга ежедневно приходилось сталкиваться с дискриминацией. Сложившийся уклад жизни был изменён в результате движения за гражданские права чернокожих. Общественное движение афроамериканцев стало важнейшим периодом в истории региона и страны. Афроамериканцы добились отмены сегрегации и законов Джима Кроу и стали полноправными гражданами США.

Теперь обратимся непосредственно к проблеме изучения южной идентичности. Изучение южной, т.е. региональной, идентичности невозможно без изучения идентичности расовой. Как утверждают Э.Б. Томпсон и М.М. Слоун, авторы статьи «Race as Region, Region as Race. How Black and White Southerners Understand Their Regional Identities», исследователи, занимавшиеся данной проблемой, обращались в основном к изучению идентичности белых жителей юга, игнорируя афроамериканцев (Томпсон, Слоун 2012: 73). Такой подход к исследованию идентичности учёным представляется неверным, т.к. афроамериканцы всегда были частью юга и его драматической истории. Мы солидарны с Э.Б. Томпсон и М.М. Слоун в этом вопросе, и для своего анализа мы выбрали интервью с представителями обеих рас.

Статья Э.Б. Томпсон и М.М. Слоун имеет большое значение для настоящего исследования, поэтому представляется важным привести основные её положения. Для того, чтобы изучить, как черные и белые жители юга понимают свою региональную идентичность, учёные проинтервьюировали 32 афроамериканца и 33 американца европейского происхождения. Респондентам были заданы открытые вопросы о истории юга, о том, как принадлежность к южной идентичности влияет на их жизнь и др. Ниже мы приведём те результаты анализа интервью, которые наиболее актуальны для нас.

В целом, интервью чёрных и белых жителей юга схожи в следующем: и те, и другие, говоря о южной идентичности, делали акцент на позитивных аспектах истории и культуры юга. Когда респондентов спрашивали о том, задумываются ли они о своей южной идентичности в повседневной жизни, и если да, то в каких случаях, и те, и другие отвечали примерно одинаково: и те, и другие утверждали, что осознают свою южную идентичность, когда кто-то замечает их акцент, когда они едят определённую пищу (жареную курицу, гумбо или гритс) или смотрят фильмы, действие которых происходит на юге. Однако на этом сходство в ответах респондентов практически заканчивается. Более половины опрошенных афроамериканцев во время беседы о своей региональной идентичности так или иначе упоминали о своей расовой принадлежности в то время, как белые жители юга, напротив, совсем об этом не говорили.

Такое внимание к расовой идентичности со стороны афроамериканцев вполне объяснимо: Э.Б. Томпсон и М.М. Слоун брали интервью у афроамериканцев разных возрастов, в том числе и у тех, которые застали период сегрегации. Во время сегрегации, как уже было отмечено ранее, расовая принадлежность играла огромную роль в формировании южной идентичности, поэтому неудивительно, что взгляды афроамериканцев и американцев европейского происхождения этом плане разнятся. Для афроамериканцев, особенно тех, которые лично столкнулись с сегрегацией, быть южанином значит гордиться историей своих предков и их победами на юге. Белые жители юга, напротив, никаким образом не касались истории в рассуждениях о южной идентичности и не высказывали своих взглядов относительно расовых проблем прошлого.

Говоря о расовой идентичности респондентов, исследователи приводят статистику, которая показывает, что расовая идентичность для афроамериканцев играет более важную роль по сравнению с идентичностью региональной в то время, как белые жители юга не считают расовую идентичность первостепенной. Кроме того, американцам европейского происхождения, как показал анализ интервью, в некоторых случаях вообще неловко говорить о своей расе. Э.Б. Томпсон и М.М. Слоун объясняют этот факт следующим образом: американцы европейского происхождения составляют большинство населения США, следовательно, белая раса для американцев является своего рода нормой, что в свою очередь приводит к тому, что белые жители США просто «не видят» своей расы, не обращают на неё внимание, а значит, и не гордятся ей. Гордиться принадлежностью к белой расе, как отмечают Э.Б. Томпсон и М.М. Слоун, было бы довольно странно; для того, чтобы это понять, достаточно представить, как какой-нибудь американец произносит если не расистскую, то по крайней мере весьма бестактную фразу: «I'm proud to be white». Однако, на наш взгляд, избегание темы расы белыми жителями юга больше связано с тем, что на данный момент доминантный исторический нарратив приписывает белым американцам отрицательную роль, ведь именно они в прошлом были рабовладельцами. В такой ситуации говорить о своей расовой принадлежности становится весьма затруднительно.

Таким образом, существует два исторических нарратива: 1) доминатный нарратив: в котором афроамериканцы изображаются как жертвы рабства и борцы за свои права, афроамериканцам, соответственно, приписывается положительная роль, а американцам европейского происхождения - отрицательная. 2) условно второстепенный нарратив: создается белыми жителями юга. В рамках этого нарратива белые жители юга пытаются представить свою принадлежность к югу и его наследию вне связи с историей рабства и законов Джима Кроу.

Итак, изучение южной идентичности невозможно без изучения истории американского юга. К сожалению, мы, в рамках настоящего исследования, не имеем возможности подробно останавливаться на описании южной истории. Однако, подводя итоги данной части работы, необходимо перечислить основные особенности истории и культуры юга, которые повлияли на формирование южной идентичности. В истории юга можно условно выделить четыре основных периода:

1) Довоенный период, т.к. называемый «antebellum South», период расцвета рабства и экономики юга за счёт производства хлопка. В это время зародилось представление о превосходстве юга, южане позиционировали себя как аристократы («aristocrats», «cavaliers») и противопоставляли себя жителям севера («yankees»). Представление о превосходстве юга, знатное происхождение южан неизбежно привели к формированию региональной гордости у белых жителей американского юга. В этот период дихотомия север/юг стала особенно выраженной. Основные различия между севером и югом, в основном, сводились к вопросам экономики и рабства.

2) Период Гражданской войны и Реконструкции. Период Гражданской войны, безусловно, является не только важнейшей частью истории юга, но и истории США вообще. С периодом Гражданской войны также связано важнейшее событие американской истории - отмена рабства в 1863 году. Несмотря на то, что эмансипация рабов не привела к фактическому освобождению и улучшению условий жизни чернокожего населения юга, для афроамериканцев отмена рабства была первым шагом на пути к гражданским правам, свободе и независимости.

3) Период сегрегации, длившийся почти столетие, оказал существенное влияние на формирование южной идентичности, прежде всего, афроамериканцев. На протяжении долгого времени афроамериканцы не были полноценными гражданами своей страны и не могли пользоваться правами и свободами, доступными белым жителям юга, что, безусловно, наложило отпечаток на их самовосприятие.

4) Период борьбы за гражданские права положил конец предшествующему периоду истории юга, выделенного нами: благодаря активному общественному движению афроамериканцам удалось добиться равноправия и признания. Для многих чёрных жителей юга успехи в этой борьбе стали поводом для гордости за себя и своих предков.

Безусловно, существует и современный период южной истории, но мы не будем на нём останавливаться подробно, т.к. он, на наш взгляд, не так сильно влияет на формирование южной идентичности, как те этапы истории, которые мы перечислили выше. Позволим себе ещё раз вспомнить слова Дж. Кобба о том, что события прошлого играют гораздо более важную роль в формировании идентичности и зачастую затмевают в этом смысле события настоящего.

Итак, все обозначенные нами события из истории юга являются чрезвычайно важными для понимания того, что такое юг и южная идентичность. В тех интервью, которые нам предстоит проанализировать, респонденты так или иначе будут упоминать об этих событиях и ассоциировать себя с ними.

1.4 Жанр интервью как экспликация положительной идентичности

Жанр интервью является одним из наиболее распространённых и востребованных в журналистике. Интервью считается американским изобретением, распространившемся, однако, по всему свету (Metzler 1997:11). В последнее время термин «интервью» также используется для обозначения взаимодействия между исследователем и респондентом в целях сбора данных в социологии, психологии, медицине, но интервью в этом смысле нас не интересует. Предметом настоящего исследования является интервью как речевой жанр, изучению которого на современном этапе развития лингвистики посвящено достаточно больше количество работ (Т.И. Попова, М.А. Стрельникова, Ю.В. Краснопёрова и др.) В данной части исследования мы рассмотрим два подхода к проблеме жанра интервью: с точки зрения журналистики и с точки зрения лингвистики.

I. Интервью как жанр журналистики.

Прежде всего стоит обратиться к семантике английского слова «interview», состоящего из префикса «inter», что значит «взаимодействие», и слова «view» - что означает «взгляд, мнение». Таким образом, интервью дословно переводится как «обмен взглядами, мнениями» (Кодола 2012: 8). Также в начале теоретической главы важно обратить внимание на то, что термин «интервью» имеет два значения: во-первых, он обозначает метод сбора информации, а во-вторых - публицистический жанр. Интервью как метод сбора информации не является предметом нашего лингвистического исследования.

Обратимся же к определению этого понятия как жанра журналистики. Сразу же стоит отметить, что у термина «интервью» не существует общепринятого определения, которое разделялось бы большинством профессионалов, над чем порой иронизируют сами журналисты. Так, Кен Мецлер утверждает, что как бы ни определяли жанр интервью, лучше этот термин не использовать вообще, т.к. для многих людей его значение затемнено. Зачастую, как отмечает исследователь, интервью ассоциируется с агрессивным журналистом, перебивающим бюрократа, или с толпой репортёров, преследующих известного человека в надежде узнать ответы на самые важные вопросы. Такие ассоциации, по мнению К. Мецлера, неизбежно приводят к тому, что термин интервью становится неясным (Metzler 1997:9). Несмотря на подобное отношение к данному понятию, журналист всё же предлагает своё собственное определение, суть которого сводится к тому, что интервью есть разговор между двумя людьми, в процессе которого происходит обмен информацией в интересах незримой публики (Metzler 1997: 12).

Российские журналисты, напротив, над термином «интервью» не иронизируют, а напротив, относятся к нему очень серьёзно, любят его употреблять, и практически в каждой работе, посвящённой данному жанру, приводят собственное толкование интервью, ссылаясь на уже известные его определения (Кодола 2012: 8). В своих работах журналисты нередко отмечают, что интервью довольно сложно определить, т.к. это понятие включает в себя слишком много составляющих: как быстрый обмен информацией, так и длительную беседу, предназначенную к публикации (Sedorkin, McGregor 2002: 2). Кроме того, интервью-жанр часто путают с интервью-методом, что порой приводит к неясным и незакономерным определениям и классификациям жанра. Однако нас, как было сказано выше, не интересует интервью как метод сбора информации, следовательно, на проблеме разграничения двух подходов мы останавливаться не будем.

Одним из наиболее популярных определений интервью в русскоязычной журналистике является определение, предложенное С.Н. Ильченко: «Интервью - целостный акт коммуникации, предполагающий диалогическое общение журналиста с респондентом в ситуации последовательного чередования вопросов и ответов, с целью получения информации, мнений и суждений, представляющих общественный интерес» (Ильченко 2003: 10). В журналисткой литературе также часто встречается определение М.М. Лукиной: «<…> интервью - это межличностное вербальное общение для получения информации и производства нового знания в целях удовлетворения информационных потребностей общества» (Лукина 2003). Данное определение в целом созвучно предыдущему с тем лишь отличием, что М.М. Лукина не делает акцент на том, что общение происходит между журналистом и респондентом в вопросно-ответной форме.

Известны и более лаконичные определения жанра: так, например, Г.В. Кузнецов, В.Л. Цвик, А.Я. Юровский рассматривают интервью как жанр публицистики, представляющий собой разговор журналиста с социально значимой личностью по актуальным вопросам (Кузнецов, Цвик, Яровский 2002) а А.Г. Киселёв - как беседу, предназначенную к опубликованию в прессе, передаче по радио или телевидению (Киселёв 2011: 262).

В данных определениях авторы, хотя и пишут о том, что интервью должно удовлетворить потребности общества, будучи опубликованным, однако не акцентируют своё внимание на том, что данный жанр предполагает наличие не только двух непосредственных коммуникантов - интервьюера и интервьюируемого - но и наличие аудитории, зримой, как, например, в случае телевизионной передачи, так и незримой в случае с печатными изданиями, которая будет воспринимать то или иное интервью. З.С. Смелкова, Л.В. Ассуирова, М.Р. Савова, О.А. Сальникова, напротив, уделяют этому особо внимание, утверждая, что отличительной характеристикой жанра является его двуадресность. Под двуадресностью исследователи понимают направленность интервью на непосредственного адресата-респондента и на будущего читателя (Смелкова, Ассуирова, Савова, Сальникова 2003). Как видим, в приведённых определениях часто фигурирует слово «информация», однако из данных толкований неясно, что оно значит.

Итак, обобщая всё вышесказанное, можно выделить основные характеристики интервью, которые выделяют журналисты:

1) вопросно-ответная форма: интервью строится в виде диалога между журналистом и респондентом;

2) двуадресатность: интервью направлено как на непосредственного респондента, так и на публику, которая будет читать, слушать или смотреть интервью;

3) ориентированность на получение общественно-значимой информации;

4) предназначенность к распространению в различных СМИ;

5) целенаправленность.

Справедливо будет отметить, что здесь выделяются основные характеристики интервью вообще, а не отдельных его видов таких как, информационное, аналитическое интервью, блиц-опрос и др., которые отличаются друг от друга по ряду параметров (Тертычыный 2000). Во всех приведенных определениях и характеристиках, как видим, никаким образом не определяется роль, которую играет в интервью собеседник. Относительно функций и ролей коммуникантов интервью существуют различные мнения. В большинстве своём журналисты не акцентируют внимание на том, кто из участников интервью является главным в ведении беседы, однако из текстов их работ, значительная часть которых посвящена тактикам интервьюера, становится очевидным, что первостепенным в интервью является всё же журналист. Именно он организует интервью, направляет беседу и в конечном итоге создаёт текст, который затем публикуется. В журналистской литературе, посвященной интервью содержится огромное количество информации о том, как нужно задавать вопросы, воздействовать на собеседника, находить с ним контакт и даже как правильно выглядеть на интервью с известной личностью. Однако стоит отметить, что некоторые журналисты всё же обращаются к изучению роли респондентов и даже говорят о наличии основных типов интервьюируемых. С. Адамс и У. Хикс, например выделяют следующие типы респондентов: политики, звёзды и обычные люди. Особое внимание журналист уделяет политикам, т.к. именно они наиболее тщательно готовятся к интервью, понимая всю его важность для их карьеры. Также, как отмечает авторы, важно понимать, что у политиков нет другого способа общения с большой аудиторией своих избирателей, поэтому для них чрезвычайно важно произвести хорошее впечатление на публику, создать положительный образ (Адамс, Хикс 2006: 98-99).