Теория перевода

Текст Септуагинты приводит в своих «Гекзаплах» и христианский теолог и филолог Ориген (184--254) '.

г) Текстология Септуагинты

Текст Септуагинты до сих пор привлекает к себе внимание исследователей. Так, в одной из недавних работ, посвященных версии семидесяти, отмечается разнообразие переводческих приемов, стремление к дословности, сочетающееся с относительной свободой в выборе эквивалентов. Несовпадение отдельных мест Септуагинты с масоретским текстом можно объяснить, пожалуй, тем, что масоретский текст, более поздний по сравнению с оригиналом, с которого могла переводиться Септуагинта, был плодом специальных библиологических разысканий ученых иудеев -- масоретов, авторов филологических работ (примечаний, комментариев и т.п.), известных под названием масор (masфrah) и предназначенных для обеспечения наиболее верного прочтения Библии.

Другой важной причиной разночтений, устанавливаемых сегодня при сопоставлении текстов Септуагинты с масоретским текстом, оказывается существование в древний период нескольких различающихся версий одних и тех же текстов.

И, наконец, разночтения объясняются простой «технической» причиной. Первоначальный текст Септуагинты не сохранился. Ее копии, сделанные последовательно на протяжении многих веков, хранят в себе ошибки и описки переписчиков, а иногда и свидетельства их фантазий, вызванных желанием «улучшить» оригинальный текст.

Считается, что на перевод сильно повлияла вся эллинская культура, и прежде всего философия. Так, в оригинальном древнееврейском тексте известное высказывание, в котором Яхве (Иегова) говорит о своей высшей сущности, примерно могло бы звучать так: «Я есть тот, кто я есть». В Септуагинте оно принимает иной смысл: «Я тот, кто есть». В русском тексте Библии, восходящем к Септуагинте, -- «Я есмь Сущий». Эта трансформация, как полагают исследователи, навеяна идеями онтологии Платона.

Разночтения, обнаруживаемые при сравнении масоретского текста с текстом Септуагинты, в известной степени затрудняют реконструкцию архитектуры библейского храма¹. Но именно эти разночтения привлекают внимание к Септуагинте как к переводному тексту, заставляя задуматься о том, какие трансформации претерпел оригинальный древнееврейский текст под пером древних переводчиков.

Историки, сравнивавшие текст Септуагинты с древнееврейским оригиналом, нередко утверждают, что Септуагинта являет собой пример буквального перевода. «Хорошо известно, -- пишет один из них, -- что Септуагинта, как правило, представляет собой в высшей степени буквальный перевод, изобилующий кальками с древнееврейского языка»². В то же время ряд исследователей полагает, что Септуагинта вовсе не однородна по своей переводческой стратегии¹.

Некоторые из современных исследователей текста Септуагин-ты склонны считать, что «LXX была, по сути, первым художественным переводом античности»², соответственно, с присущей данному виду перевода трансформацией исходного текста. А. Десницкий отмечает, что «в LXX мы можем заметить некоторые приемы, которые стали нормой для литературного перевода в наши дни»³. Исследователь дает типологию этих приемов, иллюстрируя их примерами. В частности, он говорит о таких типах преобразования текста: реструктурирование текста; изменение стратегии повествования (нарративизация); дополнение параллелизма; «культурный перенос»; замена метафоры другой метафорой; стилистическое «тонирование» текста; идеологическая коррекция текста; подбор созвучных слов; ритмизация текста⁴. Анализ примеров переводческих преобразований, проведенный Десницким, дает интересный повод к размышлениям о месте этого произведения в древнегреческой культуре, а также о правдивости легенды о ее создании. Исследователь отмечает, что в Книге Чисел 23:10 в Септуагинте слово дЮмпхт -- демы переводит древнееврейское слово rтba' -- четверть. «Слово четверть, очевидно, -- полагает он, -- было понято не в арифметическом, а в социальном смысле (часть народа, родоплеменная единица), и переводчик употребил такое греческое слово, которое, по его мнению, было ближайшим эквивалентом в социальной структуре эллинистического мира»⁵. Интересен, однако, не семантический аспект данной межъязыковой замены, а то, что слово дЮмпхт встречается в Книге Чисел 150 раз и больше в Пятикнижии нигде не встречается. Это косвенно свидетельствует о том, что семьдесят два толковника переводили разные фрагменты Священного Писания.

Современный исследователь отмечает и другие преобразования исходного древнееврейского текста. Он говорит, в частности, о так называемом стилистическом «тонировании» текста, о его идеологической коррекции, о поэтике, заключающейся в подборе созвучных слов и ритмизации текста. Все эти преобразования в известной степени демонстрируют стремление всякого переводчика сделать текст соответствующим нормам переводящего языка и литературным традициям, сложившимся в языке перевода в данную историческую эпоху.

Септуагинта послужила источником для первого перевода Библии на латинский язык. В разных источниках приводятся различные варианты самого древнего перевода Библии на латинский язык: Itala, Vetus Itala, Vetus Romana, Vetus Latina. Однако Септуагинта долгое время служила основной книгой католического богослужения в Европе.

Септуагинта использовалась и св. Иеронимом в работе над Вульгатой -- новой латинской версией Ветхого Завета, сделанной в конце IV в., хотя и не составляла для него единственного и даже главного источника, но послужила по меньшей мере справочным материалом. Считается, что именно с Септуагинты был сделан первый перевод библии на славянский язык Кириллом и Мефодием¹.

§3. Святой Иероним -- небесный покровитель и духовный наставник переводчиков. Вульгата

а) Личность древнего переводчика

Святой Иероним -- выдающийся филолог, теолог и писатель раннего Средневековья, один из «отцов церкви» -- оставил значительный след в истории мировой культуры: перевод Библии на латинский язык, известный под названием «Вульгата»². «Вряд ли нужно объяснять значимость Вульгаты, -- писал Валери Ларбо, -- она является одним из краеугольных камней нашей цивилизации. На ней зиждутся и собор Святого Петра в Риме, и небоскребы Нью-Йорка»³. Вульгата по праву считается одним из самых ярких переводов Священного Писания наравне с так называемой «Авторизованной версией»⁴, именуемой также «Библией Короля Якова» (переводом Библии на английский, завершенным в 1611 г.), и переводом Писания на немецкий язык под руководством Мартина Лютера, завершенным к 1534 г.

В письме папе Льву X Эразм, испрашивая разрешение опубликовать труды Иеронима, писал: «Сама ученая Греция едва ли имеет кого-нибудь, с кем могла бы сравнить этого мужа, наделенного столькими исключительными дарами. Сколько в нем римского красноречия, какое знание языков, какая осведомленность во всем, что касается истории и древностей. Какая верная память, какая счастливая разносторонность, какое совершенное постижение мистических письмен (Св. Писание). И сверх того, какой пыл, какая изумительная вдохновенность души Божественной»¹.

Иероним Стридонский (Софроний Евсевий Иероним, ок. 347--420)² родился в Далмации, точнее на границе Далмации и Паннонии, в городе Стридоне. Рождение Иеронима именно в этой местности позволяет некоторым исследователям относить его наравне с Коперником и Ницше к числу выдающихся деятелей прошлого, «которых славянство при желании может считать своими, но полную принадлежность которых к нему установить едва ли удастся когда бы то ни было»³. В возрасте 20 лет Иероним уехал в Рим, где получил серьезное образование и очень быстро прославился своей начитанностью, остроумием и красноречием. Известный грамматик Донат⁴ привил ему любовь к латинской культуре, к классической латинской литературе, к изящной словесности. Эту любовь Иероним пронес через всю жизнь. Она лежит в основе одного из его главных внутренних конфликтов. Но именно эта любовь к античной литературе и ее глубокое знание позволили Иерониму выполнить главную задачу жизни -- осуществить перевод Библии.

Некоторые исследователи считают Иеронима человеком непоследовательным и очень впечатлительным, «который метался между восторгом перед древней культурой и ее отрицанием во имя веры»⁵. При этом приводится выдержка из одного его письма: «Когда много лет тому назад я отсек от себя ради царствия небесного дом, родителей, сестру, близких и, что было еще труднее, привычку к изысканному столу, когда я отправился в Иерусалим, как ратоборец духовный, от библиотеки, которую я собрал себе в Риме ценою великих трудов и затрат, я никак не смог отказаться. И вот я, злосчастный, постился, чтобы читать Цицерона. После еженощных молитвенных бодрствований, после рыданий, исторгаемых из самых недр груди моей памятью о свершенных грехах, руки мои раскрывали Плавта! Если же, возвращаясь к самому себе, я понуждал себя читать пророков, меня отталкивал необработанный язык: слепыми своими глазами я не мог видеть свет и винил в этом не глаза, а солнце»¹.

Приведенная выдержка из письма Иеронима действительно свидетельствует о его глубокой эмоциональности, впечатлительности, но она вряд ли характеризует его как человека непоследовательного, напротив, в этом фрагменте, на мой взгляд, довольно отчетливо просматриваются контуры внутреннего конфликта этого человека, конфликта, связанного с его пристрастием ко всем прелестям светской жизни, которые он познал в юности, и его последовательным сознательным отказом от них. Он был гурманом, но отказался от изысканного стола и постоянно постился; он преклонялся перед античной, языческой, литературой, но стремился подавить в себе эту страсть ради христианской веры; он почитал Оригена как религиозного философа и библиолога, но отказался считать себя его учеником, когда тот был обвинен церковью в ереси. Иначе говоря, Иероним последовательно шел к святости, отказываясь от всего того, что прежде так привлекало его, но противоречило представлениям церкви о святости.

Именно эти последовательность и целеустремленность в сочетании с высокой образованностью, постижением всех тонкостей мастерства слова, заимствованного им у античных писателей, и позволили ему свершить необычайно сложное дело -- перевод Ветхого Завета.

Иероним всю жизнь считал себя учеником Цицерона. Интересно, что характеристика, данная Иерониму Эразмом, очень напоминает то, что писал Цицерон о качествах, необходимых оратору. Для развития красноречия, по мнению Цицерона, необходимо «усвоить себе самые разные познания, без которых беглость в словах бессмысленна и смешна; необходимо придать красоту самой речи, и не только отбором, но и расположением слов... Ко всему этому должны присоединиться юмор и остроумие, образование, достойное свободного человека... Кроме того, необходимо знать всю историю древности, чтобы черпать из нее примеры... Наконец, что сказать мне о сокровищнице всех познаний -- памяти? Ведь само собой разумеется, что если наши мысли и слова, найденные и обдуманные, не будут поручены ей на хранение, то все достоинства оратора, как бы ни были они блестящи, пропадут даром»².

Увлечение классиками послужило причиной известного события, произошедшего с ним, -- вещего видения Суда Божьего.

Иероним рассказывал, что однажды во время поста его поразила неизвестная болезнь, чуть не унесшая его в могилу: «И вот когда так искушал меня древний Змий, приблизительно в середине Великого поста, горячка овладела телом моим и без всякого ослабления, что также невероятно, до того снедала все тело мое, что остались почти одни кости. Готовились уже похороны, жар жизненной силы едва теплился только»¹. В этом горячечном бреду ему приснился сон, будто кто-то сверху избивает его палками. Он попытался поднять голову и увидел Судию, тогда Иероним закричал, что он христианин, но Судия ответил ему: «Ты цицерониа-нец, а не христианин!» Иероним поклялся не обращаться более к книгам язычников, и болезнь отступила. Но, несмотря на клятву, Иероним до конца жизни преклонялся перед своими учителями и изредка даже продолжал их цитировать, за что нередко осуждался современниками не только как еретик, но и как клятвопреступник².

Проблемы, с которыми сталкивался Иероним в переводе Библии, являются общими проблемами любого переводчика. Следует различать несколько их аспектов: герменевтический -- расшифровка и толкование, проще говоря, понимание исходного текста; лингвистический -- поиск средств выражения в языке перевода и собственно переводческий -- переводческое решение о выборе эквивалента, единственного, самого верного из всех тех, что предлагает язык перевода.

Переводческая герменевтика, т.е. расшифровка и толкование древнееврейского текста, составляла и объективную и субъективную трудность для Иеронима. Объективная трудность была в том, что древнееврейский текст, содержащий, как известно, немало сложных для понимания мест, представлял еще и собственно лингвистическую трудность, о которой пишут богословы и историки, исследовавшие творчество Иеронима. Древнееврейский текст не был еще пунктированным, т.е. в нем не были обозначены гласные звуки. В древнееврейском языке, как и в других семитских языках, на письме обозначались только согласные звуки. И.Д. Амусин по этому поводу пишет: «Чтобы лучше понять эту особенность семитских языков, представим себе на минуту, что в русском языке все слова -- существительные, прилагательные, глаголы -- писались бы только с помощью согласных, а гласные подразумевались бы. Тогда, например, написание стл можно было бы прочитать, как стол, стул, стела, стал; другой трехсоглас-ный корень плт мы могли бы при желании понимать как плут, плот, плита, пилот, полет, плати. Легко понять, какие трудности возникли бы при расшифровке и чтении каждого такого слова. Между тем так именно обстоит дело в древнееврейском и арамейском языках»¹.

Огласовка (пунктирование) текста древнееврейской Библии, т.е. текста с системой знаков, обозначавших гласные звуки, является заслугой масоретов. По некоторым данным, их деятельность разворачивалась главным образом в период с VI по XII в., а пунктирование текста Библии было завершено лишь к X в. Это не только облегчало прочтение Священного Писания, но и устраняло многозначность, возникавшую иногда в непунктированном тексте. «Чтение еврейских слов во времена Иеронима сравнительно с нынешним чтением пунктированного шрифта было как бы не чтением, а почти непрерывным решением шарад и ребусов»², -- отмечал исследователь библиологической деятельности Иеронима Е.Я. Полянский. Ссылаясь на работу французского исследователя Ренана³, он писал, что в ту эпоху выучиться чтению на древнееврейском языке можно было лишь путем личной непосредственной передачи чтения от учителя к ученику: учитель читал, ученик повторял за ним, следя по книге, пока не выучивал наизусть. «Можно представить, -- восклицает автор исследования, -- сколько нужно было иметь усидчивости и памяти, чтобы прочесть всю еврейскую библию, как это сделал Иероним»⁴.

Полянский, в частности, отмечал, что еще до Рождества Христова велись споры между разными богословскими школами о том, как нужно читать те или иные слова Священного Писания. Так, слово, состоявшее из одинаковой последовательности согласных бет, хеш, ламед, бет, одни предлагали читать bachalab (в жиру), а другие bacheleb (в молоке). Во времена Иеронима велись споры также о чтении слова, состоявшего из последовательности согласных далет, бет, реш: одни предлагали читать его как deber [дэбер] и переводили как язва или смерть, другие dabar [дабар] -- слово, третьи dabber -- говорить⁵. М.И. Рижский отмечает, что данная последовательность согласных означала и слово смерть. Именно это значение было воспринято древними переводчиками Септуагинты, которые в переводе Книги Исаии передали его греческим словом танатос (смерть, гибель). Этот смысл сохранился и в церковно-славянской версии: «Смерть послал Господь на Иакова», но в Синодальном переводе принята иная версия: «Слово послал Господь на Иакова». Все изречение приобретает совершенно другой смысл'.

Интересно, что однокоренное слово dдbоr автор латинской Вульгаты возводил к глаголу dabbзr (говорить) и перевел как ога-culum. Переводчики Септуагинты оставили это слово без перевода и предпочли транслитерировать в греческом тексте древнееврейскую форму дбвйс². В тексте же Священного Писания это слово обозначало внутреннее святилище, где располагался Ковчег Завета. Оно оказывается существенным для реконструкции архитектуры Храма Соломона. Очевидно, что некоторые эквиваленты, выбранные древними переводчиками, авторами Септуагинты, были обусловлены двусмысленностью отдельных мест текста оригинала. Поэтому многие слова, включавшие в свой состав одинаковую последовательность согласных, могли читаться по-разному и, соответственно, иметь разные значения.

Кроме того, во времена Иеронима не было ни грамматик, ни справочников, ни словарей, которые могли бы облегчить переводчику его труд.

Субъективная же причина того, что Иерониму пришлось затратить неимоверные усилия для подготовки к этой работе и для ее последующего выполнения, состояла в том, что автор великой Вульгаты, задумывая перевести Священное Писание, еще не знал еврейского языка. Ему пришлось выучить этот язык, что было в те времена так же непросто: общение с иудеями не поощрялось церковью, и Иероним вынужден был встречаться со своим учителем-евреем по ночам³. Правда, эта версия не находит достаточного подтверждения. Западные историки полагают, что Иероним совершенствовал свои знания древнееврейского языка еще в период своего «перехода пустыни», когда, отказавшись от мирских благ, он отправился на Ближний Восток, в пустыню, где в течение двух лет вел полный лишений образ жизни. После этого он вернулся в Антиохию и занимался филологическими разысканиями: переработал словарь библейских имен собственных, составил перечень географических названий, упоминавшихся в Библии, приступил к подготовке комментариев наименее понятных фрагментов книги Бытия. Затем он вернулся в Рим, поступил на службу к папе Дамасию I в качестве секретаря-переводчика древнееврейского, греческого и латинского языков. Тогда папа и поручил ему пересмотреть использовавшийся текст Библии на латинском языке, переведенный с греческой Септуагинты.

б) Библиологическая деятельность Иеронима. Вульгата

Задачей Иеронима было очистить латинский текст от неточностей и искажений, вкравшихся в перевод и накопившихся за долгие годы толкования латинской Библии священнослужителями. Там же в Риме Иероним принимается за перевод с греческого первой книги Нового Завета¹.

Иерониму не удается просто отретушировать существовавший текст латинской версии Библии. Глубокий филологический анализ текстов подлинника на древнееврейском языке, греческих версий -- Септуагинты, а также переводов Симмаха и Аквилы по «Гекзаплам» Оригена с латинским текстом, видимо, оказался не в пользу последнего, и Иероним принимается, по сути, за новый перевод. Но размеренная и счастливая жизнь в Риме в окружении образованных молодых женщин продолжалась недолго. После смерти покровителя и друга папы Дамасия I Иероним вынужден покинуть Рим. Его сложный характер, отмечаемый многими исследователями², саркастические выступления и беспощадная критика противников создали ему в Риме немало врагов. Он укрывается в Вифлееме, где продолжает работать над переводом Библии. Перевод Ветхого Завета, сделанный с текста Септуагинты, не удовлетворяет его. Иероним начинает выверять текст перевода по древнееврейскому оригиналу. Поэтому ему и отдают пальму первенства в переводе Ветхого Завета на латинский язык непосредственно с древнееврейского оригинала. Свой перевод он называл «juxta hebraica veritatem» -- «соответствующим еврейской истине».

Не располагая достоверными документальными данными, я не берусь утверждать, сколько времени заняла работа по переводу Библии. Разные источники приводят фантастически разнящиеся даты событий из его жизни³. Не будучи историком, я не могу ставить под сомнение ни одну из них, да это и не входит в мою задачу. Главное -- попытаться понять личность древнего переводчика и причины, заставившие его принять то или иное переводческое решение.

Перевод Иеронима был встречен весьма сдержанно. Современники великого литератора, оставшиеся приверженными прежним латинским версиям, чаще критиковали его, чем воздавали должное его работе.

Разумеется, текст перевода, сделанного Иеронимом, также не лишен недостатков и предоставлял немало возможностей для критических замечаний. Но именно критика, временами незаслуженная, обусловленная непониманием сущности новаторства Иеронима в переводе библейских текстов, явилась движущей силой, заставившей его осмыслить свои переводческие принципы. Он сумел сформулировать собственную переводческую концепцию и изложить ее в 111 предисловиях, бесчисленных письмах и прологах к переводам богослужебных книг¹ для оправдания своих действий перед современниками.

в) Выбор переводчика. «Плющ» или «тыква» ?

Одной из наиболее сложных проблем, которые приходилось решать переводчику Библии, была проблема лексической эквивалентности. Некоторые решения Иеронима по выбору эквивалента вызывали страстную полемику как при жизни переводчика, так и в последующем.

Известна история его споров с «тыквенниками», как называл он своих противников, обвинявших его в существенном искажении одного из фрагментов Писания, точнее главы 4 в Книге Пророка Ионы. В полемической переписке, которая развернулась между Иеронимом и Руфином по поводу перевода «Начал» Ори-гена, сделанного Руфином, по мнению Иеронима, весьма вольно, Руфин обвиняет в неточностях и искажениях самого Иеронима. Он упрекает его в том, что тот заменил в переводе название растения, которое дало тень Ионе². В греческих версиях, в частности в Септуагинте, на которую ссылается Руфин, это растение названо тыквой (kolokьntha). Из Септуагинты тыква (cucurbita) перекочевала в латинскую версию Библии Vetus Latina, существовавшей до Вульгаты. Иероним в своем переводе дал ему иное имя -- плющ (hedera).

Полагают, что сам святой Августин не разделял точку зрения Иеронима и призывал его вернуться к старому варианту, который перекочевал из Септуагинты. Увещевая его, он приводил историю о том, как в одном африканском городе поднялся ропот после того, как епископ прочитал соответствующие строки из Библии в новой версии. Появление в знакомом месте плюща вместо тыквы повергло прихожан в смятение. Они готовы были обвинить епископа в ереси и отделиться. Особенно активными оказались греки. Они обратились к евреям за разъяснением, но и те не смогли им ничего толково объяснить. Священник вынужден был внести исправления в текст, вернувшись к старому варианту. Говорят, что, услышав о смятении, вызванном у прихожан внезапно появившимся на месте привычной тыквы плющом, Иероним лишь благодушно посмеялся над «тыквенниками»¹.

История, наделавшая столько шума, имеет в своей основе сугубо лингвистическую причину. Дело в том, что в Ветхом Завете упоминается растение, которое произрастало в Палестине и, видимо, не было хорошо известно в Европе. Во всяком случае, его название не было известно ни греческим, ни латинским, ни в дальнейшем славянским переводчикам Библии. Древнееврейское название этого растения иногда транскрибируют как qоqajфn. В древнегреческом языке слово приобрело звуковую форму [ki-keon], а в латинском -- [ciceion]. Это масличное растение с большими листьями, поднимающееся без опоры. Иероним, понимая, что тыква никак не соответствует реалии, описываемой в оригинальном тексте, посчитал более справедливым обозначить его как «плющ», хотя реальное растение не является ни плющом, ни тыквой. И тыква в некоторых доиеронимовских переводах, и плющ Иеронима являются не чем иным, как адаптацией -- довольно распространенным видом переводческих преобразований, встречающимся при передаче реалий (замена реалии одной культуры на реалию другой). Возможно, Иероним полагал, что описываемое растение более напоминает плющ, нежели тыкву. Однако он не мог не сознавать, что это не одно и то же.

Оправдывая свое переводческое решение, Иероним утверждал, что не был первым, кто ввел в перевод плющ, а не тыкву. При этом он ссылался на греческую версию Аквилы, которая считалась буквальным переводом Библии. Сравнение греческих версий по «Гекзаплам» Оригена показало, что, действительно, в одном из переводов экзотическое растение называется плющом, но называл его так не Аквила, а Симмах. Подобную неточность можно простить древнему переводчику. Смысл его высказывания не в том, кто именно первым назвал экзотическое растение плющом, а в том, что Иероним ссылается на предшественников, т.е. указывает на некоторую традицию, которой он и следует. Что же касается Аквилы и Феодотиона, то те, не видя достаточных оснований для уподобления одного предмета другому, предпочли адаптации транскрипцию, обозначив палестинское растение как [kikeon].

Возникает вопрос, почему Иероним, не найдя в латинском языке точного эквивалента, предпочел последовать примеру того греческого переводчика, который заменил в тексте одну реалию другой, а не пошел по пути транскрибирования. Можно согласиться с точкой зрения тех исследователей, которые объясняют такой переводческий выбор желанием Иеронима не перегружать текст перевода транскрипциями древнееврейских слов¹, вовсе избежать которых было невозможно. Такое решение кажется оправданным, если принять во внимание стремление древнего переводчика не только достичь максимально возможной смысловой точности, но также сделать текст понятным читателю, а кроме того, придать ему красоту и изящество. Возможно, поэтому он старался избегать в переводе употребления слов, заимствованных из древнееврейского: они были непонятны читателю и нарушали гармонию латинского текста.

Варианты перевода древнееврейского слова, называвшего реалию, точные наименования которой в переводящих языках были переводчикам неизвестны, возможно, показывают практически весь спектр способов перевода реалий, применяющихся и современными переводчиками. В самом деле, в Септуагинте и в латинской версии Vetus Latina использована адаптация на основе какого-то не совсем ясного для нас признака подобия предметов. Но ведь тыква появилась там тоже не случайно. Можно предположить, что основанием для выбора именно этого названия в качестве эквивалента послужило некоторое внешнее подобие предметов. На картинах, изображающих сцены жизни в античном мире или написанных на библейские сюжеты, тыквы нередко поражают своими гигантскими размерами. Такие растения с большими листьями действительно могут укрыть от палящих лучей солнца. Более того, тыквы растут сравнительно быстро, что также отчасти объясняет выбор переводчиков, ведь библейское растение выросло внезапно. Но можно сделать и другое предположение, а именно, что в основе переводческого выбора не столько подобие самих реальных предметов, сколько некоторое подобие форм исходного языка и языков перевода. Если сравнить древнееврейское слово (в греческой транскрипции kikeon, в латинской ciceion) с греческим (kolokьntha) и латинским (cucurbita) названиями тыквы, то при всем внешнем различии этих слов в них можно усмотреть некоторую аналогию: kikeon -- kolokьntha; ciceion -- cucurbita.

Возможно, что древние переводчики, сознавая, что эти слова восходят к одному родовому классу имен -- «растения», и усмотрев некоторое подобие в обозначаемых предметах (большие листья), обратили внимание и на некоторое подобие форм слов. В этом случае речь уже может идти не столько об адаптации реалии, сколько о желании хотя бы приблизительно передать внешнюю форму слова, что каким-то образом могло соответствовать эстетическим устремлениям переводчиков.

Иероним вслед за Симмахом использует адаптацию. Но в качестве замещающего выступает уже другой предмет. Переводчики старались уточнить основания для замещения. Иероним, оправдывая свой вариант перевода, утверждал, что плющ больше походил на библейское растение Палестины, описанное в древнееврейском тексте, чем тыква.

Противоречивость решений древних переводчиков вызывает закономерный вопрос: о каком же растении в действительности идет речь? Обратившись к современному переводу Ветхого Завета на русский язык, мы обнаруживаем там в качестве эквивалента слово с родовым значением -- растение: «И произрастил Господь Бог растение, и оно поднялось над Ионою...» (Иона, 4:6). Иначе говоря, авторы современного перевода Ветхого Завета на русский язык предпочли генерализацию, заменив имя с конкретным, видовым значением, называющее реалию, словом с более общим, родовым значением. Такое решение, допустимое при переводе реалий, никак не способствует, однако, пониманию того, о каком же растении шла речь в оригинальном библейском тексте.

Более конкретный, а возможно, и верный ответ мы находим в современном переводе Библии на французский язык. В соответствующем фрагменте текста мы обнаруживаем слово le ricin -- клещевина, древовидное молочайное растение, в зернах которого содержится касторовое масло. Французские словари уточняют, что у этого растения большие листья, и приводят его старое латинизированное название (XVI в.), метафорически представляющее форму его листьев -- palma-christi, т.е. «ладонь Христа». Остается загадкой, почему Иероним не назвал палестинское растение словом ricinus, обозначавшим клещевину и встречающимся в источниках, относимых к I в.¹, возможно, у него были иные ассоциации. Вспомним, что и в современном русском тексте клещевина не упоминается.

г) Переводческая ошибка изменяет догмы. «Обращение» или «покаяние» ?

В переводе Иеронима были и более существенные искажения, оказавшие серьезное влияние на богословие и церковную практику в средневековый период и в известной степени вызвавшие к жизни идеи реформаторов о необходимости новых, более точных переводов книг Писания. Об одной из таких неточностей говорят особенно часто, имея в виду перевод Иеронимом древнееврейского слова [teshuvah], означавшего повернуться, обратиться в противоположную сторону. Смысл его в обращении в иную веру. В греческих версиях слово переведено как metanoia, что означает перемену сознания, отношения к чему-либо. Иероним в качестве эквивалента выбрал словосочетание poenitentiam agere, которое означает заглаживать вину делами, нести покаяние, т.е. делами искупать грех. Именно то, что Иероним сместил акцент на возможность покаяния через дела, и было, по мнению богословов, положено в основу индульгенций как способа искупления грехов¹.

Однако, несмотря на все допущенные неточности, перевод Библии, выполненный Иеронимом, остается крупнейшим событием в истории перевода. Он представляет собой одну из первых серьезных попыток совместить в переводе текстов Священного Писания максимальную точность передачи смысла оригинала с изяществом формы текста перевода. Свое нынешнее название -- Вульгата, -- т.е. издание, имеющее всеобщее использование, «народное», перевод Библии, сделанный Иеронимом, получил лишь в конце Средних веков. Сам же Иероним употреблял это слово по отношению к Септуагинте и старым латинским версиям перевода Библии. Вульгата окончательно утвердилась в богослужении в VIII в., вытеснив все другие латинские версии, а в 1546 г. на Тридентском соборе было решено Церковью, что эта версия, использовавшаяся на протяжении многих веков, должна быть признана единственно истинной, т.е. канонизирована.

Святой Иероним по праву считается покровителем переводчиков. «Наш великий, святейший покровитель! -- восклицал Валери Ларбо. -- Мы обязательно будем праздновать его именины, если только не решим в этот день, в канун ласковой октябрьской учебной поры, взяться за новый перевод»².

§4. Немецкая Библия Мартина Лютера

Немецкий гуманист, один из «отцов» Реформации -- Мартин Лютер (1483--1546) -- по праву может считаться и отцом современного немецкого языка. Историки немецкого языка полагают, что роль Лютера для становления и развития немецкого языка столь же велика, как и роль Цицерона для латинского. Основным детищем Лютера-филолога стал перевод Библии на немецкий язык.

В 1522 г. в Виттенберге выходит в свет Новый Завет -- перевод на немецкий язык, сделанный Лютером (Das Neue Testament Teutsch). Работа над переводом заняла лишь три месяца. Зато последующий перевод Ветхого Завета затянулся на многие годы. Полный перевод Библии вышел лишь в 1534 г. Естественно, Лютер работал над переводом не один. В Виттенберге сформировалось что-то наподобие «переводческого цеха», главным мастером которого был Лютер. Ему помогали его друг и последователь Меланхтон и другие эрудиты, специалисты в греческом, древнееврейском и латинском языках и в интерпретации библейских текстов.

Заслуга Лютера не в том, что он сделал первый полный перевод Библии на немецкий язык. К тому моменту, когда он приступил к этой работе, уже существовало немало верхненемецких и нижненемецких переводов Библии, сделанных после того как была опубликована в Страсбурге первая полная немецкая Библия Иоганна Ментеля¹. Поэтому главным в оценке переводческого труда Лютера является не то, что он сумел сделать новый перевод Библии, а то, каким языком он его перевел.

Цель этого нового перевода состояла в том, чтобы дать современникам текст Библии на понятном им языке, на котором они каждодневно общались между собой. Эта цель вполне может быть возведена в основной принцип переводческой деятельности, прекрасно сформулированный М. Ледерер: перевести -- это не значит понять смысл иноязычного текста самому, это означает сделать его доступным другим.

Лютер в известной степени продолжает традицию Иеронима в переводе текстов Священного Писания -- переводить не слова, а смыслы. В своей работе над переводом Библии он видит много общего с тем, что пришлось испытать Иерониму. Прежде всего это постоянная необходимость разъяснять невежественным церковникам смысл своих переводческих решений. В своем знаменитом «Послании о переводе» Лютер сравнивает себя с Иерони-мом: «Так было и со святым Иеронимом: когда он переводил Библию, хозяином ему был весь свет, лишь он один ничего не понимал в своем деле, а судили о труде доброго мужа (des guten Mannes) те, кто недостоин был даже чистить его туфли (ihm nicht genug gewesen wдren, daЯ sie ihm die Schuhe hдtten sollen wischen)»¹. Объединяет Лютера с Иеронимом и то, что оба переводчика Библии изложили свои взгляды на перевод в форме посланий, стараясь объяснить современникам свою переводческую стратегию. И «Письмо Паммахию» Иеронима с подзаголовком «О наилучшем способе перевода», и «Послание о переводе» Лютера вошли в золотой фонд теоретических трактатов о переводе и позволяют нынешним переводчикам судить о том, какие проблемы приходилось решать их коллегам в прошлом.

В то же время Лютер критически относился к тексту Вульгаты, находил в ней неточности и искажения. Д.З. Гоциридзе и Г.Т. Ху-хуни приводят высказывание И.Н. Голенищева-Кутузова о том, что Лютер ненавидел Иеронима, хотя и пользовался переводом автора Вульгаты. Основание для такой резкой оценки исследователи видят в том, что латинская версия якобы не удовлетворяла Лютера, так как не могла читаться легко, без помех². На мой взгляд, причина критики в адрес Вульгаты и ее автора была в другом.

Во-первых, Лютер вынужден был постоянно противопоставлять свой перевод официальной латинской версии, принятой всей католической церковью, т.е. его филологическая деятельность протекала в борьбе с Вульгатой. Эта вынужденная борьба с «ослами» не могла не повлиять на отношение Лютера к автору труда, считавшегося для этих «ослов» столь же истинным, как и сам текст оригинала Библии. Во-вторых, уместно вспомнить уже приводившееся образное высказывание Э. Кари о том, что реформация была в первую очередь дискуссией между переводчиками. Основным оппонентом Лютера-переводчика был Иероним, автор официально признанного церковью перевода, равно как основным оппонентом Лютера-реформатора была католическая церковь, официально признававшая как единственный авторитет латинскую Вульгату. Но вряд ли можно предположить, что в центре гипотетической дискуссии Лютера со средневековым мастером находилась тяжеловесность слога Иеронима. Ведь Лютер, тонкий и внимательный филолог, не мог не оценить того, что столь высоко оценивается фактически всеми исследователями перевода Иеронима: Вульгата является лучшим латинским переводом Библии, шедевром библейского перевода. Объектом критики Лютера были неточности и искажения, выявленные им в тексте

Вульгаты. Вспомним, что послужило поводом для разрыва Лютера с Римской церковью. Папа Лев X, решив финансировать реконструкцию собора Св. Петра, значительно расширил продажу индульгенций. Лютер счел эти действия возмутительными, приравняв их к обычной торговле. 31 октября 1517 г. он оглашает в университете Виттенберга 95 тезисов, в которых осуждаются индульгенции.

Теперь вспомним о неточности, которую допустил Иероним в своем переводе, буквально введя в библейский текст понятие «искупление греха делами», ведь именно это понятие и привело к введению института индульгенций.

Таким образом, неудовлетворенность Лютера латинской версией Библии состояла скорее в ее недостаточной точности, нежели в тяжеловесности ее стиля.

В переводе Библии отражается концепция Лютера-реформатора. Одним из главных положений его духовной концепции было то, что единственным источником веры является Священное Писание, а также то, что каждый верующий должен иметь возможность свободно его интерпретировать. Лютер следует в этом древнееврейской истине, записанной в Талмуде: «У Торы (Ветхий Завет. -- Н.Г.) 600 000 лиц», т.е. столько же, сколько у нее читателей.

На этой концепции и строится стратегия перевода: во-первых, сделать текст перевода содержательно верным и точным, максимально соответствующим тексту оригинала, а во-вторых, сделать его понятным, доступным каждому человеку.

В поисках форм выражения Лютер обращается к повседневному языку простых людей. Стала уже хрестоматийной фраза из его «Послания», иллюстрирующая этот метод поиска: «Не следует спрашивать буквы латинского языка, как надо говорить по-немецки, следует спрашивать о том мать семейства, детей на улице, простого человека на рынке и смотреть им в рот, как они говорят, и сообразно с этим переводить, тогда они уразумеют и заметят, что с ними говорят по-немецки»¹.

Копанев приводит интересный пример одного из способов, какими Лютер искал нужные ему формы выражения немецкого языка. Для того чтобы выбрать в немецком языке наиболее уместные формы выражения при переводе фрагмента о принесении левитами в жертву барана, Лютер попросил мясника зарезать барана, освежевать его, комментируя при этом по-немецки весь процесс². Такой прием, состоящий в непосредственном обращении переводчика к реальной действительности, современной теорией перевода может быть соотнесен с так называемой «денотативной моделью».

Перевод Библии, сделанный под руководством Лютера, стал одним из мировых шедевров библейского перевода, повлиявшим на развитие переводческой практики не только в Германии, но и во всей Европе. Все последующие переводы Библии на немецкий язык опираются на версию Лютера, исправляя и дополняя его текст в соответствии с современным состоянием немецкого языка, с современным научным знанием.

Опыт перевода Библии на народный язык вдохновил английского реформатора Тиндэйла, взявшегося за новый перевод Священного Писания на народный английский язык и сверявшего свой текст с переводом Лютера. Переводческая концепция Лютера легла в основу и так называемой Кралицкой Библии, перевода на чешский язык, сделанного под руководством епископа Яна Благослава. Этот перевод во многом повлиял на дальнейшее развитие чешского литературного языка.

Перевод Библии Лютером заложил основы общенемецкого национального литературного языка и стал литературным памятником первостепенного значения. Стремясь создать общий для всей нации немецкий язык, Лютер проделал огромную лингвистическую работу, разрабатывая нормы орфографии, фонетической транскрипции, упорядочивая грамматические формы. После выхода в свет лютеровской Библии немецкий язык стал все более уверенно отвоевывать позиции у латыни как язык научного общения и литературы.

§5. Английские переводы Библии

а) Перевод Джона Уиклифа

Начать рассмотрение переводов Библии на английский язык целесообразно с XIV в., а именно с переводов, выполненных теологом Джоном Уиклифом (John Wyclif, 1324--1384). Почти до конца жизни Уиклиф писал на латыни. Но в 1380 г. он принимается за перевод Библии на английский язык, точнее, он берется за перевод Нового Завета и, возможно, части Ветхого. Большая часть Ветхого Завета будет переведена соратниками Уиклифа -- Николасом Херефордом (Nicholas Hereford) и Джоном Пурвеем (John Purvey). Существует два варианта Библии Уиклифа, оба основанные на Вульгате. Первый -- строгий и почти во всем следующий латинскому тексту, второй -- более свободный, более английский. В одной из рукописей говорится, что первая версия перевода была сделана Херефордом, а вторая, пересмотренная и во многом превосходящая первую, Пурвеем.

Несмотря на явное коллективное творчество, идейным вдохновителем этого перевода считается Джон Уиклиф.

Перевод Библии на английский язык, выполненный под руководством Уиклифа, несмотря на все свое несовершенство, знаменует определенную веху в истории перевода: он был первым полным переводом Священного Писания на народный язык. Этот перевод не только заложил основы английского библейского языка, но и послужил развитию английской прозы в целом.

б) Версии Уильяма Тиндэйла и Майлеса Ковердэйла

В XVI в. идеи Реформации распространяются и в Англии. Уэльский реформатор Уильям Тиндэйл (William Tyndale, 1494-- 1536) задумывает вновь перевести Библию на английский язык и принимается в Лондоне в 1523 г. за перевод Нового Завета. Он обосновывает свой проект обычным в таких случаях аргументом -- поиском истины. Но, кроме того, его цель -- разрушить заблуждение, что народный язык якобы не способен должным образом передать оригинал. Тиндэйл начинает свою работу в период, когда Англия еще была тесно связана с папой римским. Поэтому, чтобы избежать возможных осложнений, вызванных его реформаторским духом, Тиндэйл перебирается в Германию, в Гамбург, встречается в Виттенберге с Лютером и начинает частично печатать свой перевод в Кёльне. В 1525 г. он публикует отдельными книгами Евангелие от Матфея и от Марка. Однако, спасаясь от репрессий, он вынужден бежать в Вормс, где в том же году публикует полный перевод Нового Завета. Затем он отправляется в Марбург, где публикует в 1530 г. Пятикнижие, а в 1531 -- Книгу Пророка Ионы.

Его переводы, характеризующие автора как тонкого эрудита, небезразличного к гармонии слов, были совершенно самостоятельны. Обширные знания переводчика позволили ему опираться не только на Вульгату, с которой делался перевод. Тиндэйл сверялся также с немецкой версией Лютера и с греко-латинским комментированным изданием Эразма. Его вводные статьи и примечания отчасти буквально переведены с лютеровской версии. К моменту своей гибели Тиндэйл уже значительно продвинулся в переводе Ветхого Завета.

Современные исследователи считают, что именно Тиндэйл Установил принцип библейского перевода на английский язык.

Однако современники Тиндэйла находили в его переводах немало неточностей и ошибок. Томас Мор написал семь томов обличительных статей против Тиндэйла. В них отмечался спорный характер его комментариев на полях, подвергались критике некоторые лексические замены. Говорилось, в частности, о том, что Тиндэйл необоснованно заменил некоторые устоявшиеся церковные термины, например, church (церковь) на congregation (религиозное братство), priest (священник) на senior (старший), charyty (милосердие) на love (любовь к ближнему).

В 1533 г., когда враждебность Генриха VIII к еретикам, казалось, ослабла, Тиндэйл решается вернуться в Анвер, где он продолжил работу над редакцией перевода. Однако из-за предательства он попадает в руки полиции. В 1536 г. его повесили и сожгли. Большинство экземпляров его переводов было уничтожено.

Перевод, сделанный Тиндэйлом, до сих пор привлекает интерес читателей. В 2000 г. Библиотека Британского музея подготовила первое с XVI в. переиздание перевода Библии Тиндэйла по одной из немногочисленных копий.

По иронии судьбы работа Тиндэйла по переводу Библии, завершенная в 1535 г. монахом-августинцем Майлесом Ковердэй-лом (Miles Coverdale, 1488--1568), фактически была официально принята в Англии после того, как Генрих VIII разорвал отношения с папством и ввел Реформацию в Англии.

Ковердэйл, возможно, менее ученый, чем Тиндэйл, был вдохновенным переводчиком. Его перевод Библии, по некоторым свидетельствам, опирался в большей степени на шведско-немецкую версию, а не на латинско-немецкую, как у Тиндэйла. Первое издание Библии Ковердэйла вышло в Цюрихе.

На фоне протестантских Библий уже позднее, в 1582 г., появляется первая католическая Библия на английском языке.

в) «Авторизованная версия», или «Библия короля Якова» (Authorized Version)

В 1611 г. выходит в свет так называемая «Авторизованная версия», именуемая иначе «Библией Короля Якова». Ее создание, по мнению некоторых исследователей, носит случайный характер. Ван Оф, в частности, пишет, что в 1603 г. король Яков (1566--1625) собрал совет для изучения претензий наиболее фанатичных пуритан. Изучение требований пуритан показало насущную необходимость создания единого перевода Библии, одобренного и утвержденного монархом. Король создает комиссию по подготовке нового, полностью переработанного перевода. В течение семи лет, с 1604 по 1611 г., сорок семь ученых под руководством епископа Винчестерского Ланселота Эндрью работают над созданием новой версии перевода. Сам епископ делает новый перевод Пятикнижия. Отталкиваясь от библейского английского языка, сформированного переводами Уиклифа и Тиндейла, переводчики устранили из прежних текстов архаизмы, но оставили в них все, что было понятным и ясным. В результате был создан художественный текст, не имевший, правда, ни размера, ни рифмы, ни просодии, но обладавший простотой и жизненной силой. «Самая великая из всех переводов Библии, эта версия, -- отмечает Ван Оф, -- является также самой великой из книг на английском языке, первым произведением английской классики, оказавшим самое сильное влияние на английский язык»¹.

Глава 4. НАЧАЛА ТЕОРИИ ПЕРЕВОДА. ПЕРЕВОД И ИСКУССТВО РЕЧИ

§1. Цицерон: первая оппозиция категорий «вольного» и «буквального»

Не прошло и десяти веков после Карфагена, как великий писатель и оратор Рима Марк Тулий Цицерон (106--43 до н.э.), описывая свой опыт перевода в широко известном ныне предисловии к собственным переводам речей Эсхина и Демосфена, противопоставил себя, великого оратора и писателя, простому переводчику. Этим противопоставлением он отчетливо продемонстрировал отношение римского общества к профессии переводчика.

С исторической точки зрения Цицерону, пожалуй, повезло больше, чем другим античным авторам, так как сохранилась значительная часть его работ (почти половина его речей, трактаты по риторике и философии, огромное число писем). Видимо, это сохранившееся наследие и послужило одной из причин того, что Цицерон является одной из фигур античного мира, высказывания которого до сих пор служат предметом цитирования в самых разных науках и чье искусство речи составляет образец для подражания.

Не преминула вспомнить о Цицероне и история переводческой науки. Ведь именно в его трактатах мы находим упоминания о переводе, о переводчиках, а также некоторые теоретические размышления, свидетельствующие об осмыслении проблем переводческой деятельности.

Именно у Цицерона мы впервые обнаруживаем оппозицию категорий теории перевода, а именно противопоставление вольного перевода буквальному.

В самом деле, вольный перевод и буквальный перевод могут Рассматриваться как первичные и основополагающие категории теории перевода. В этих категориях отражены две противопоставленные стратегии переводческой деятельности. На протяжении более двух тысячелетий переводчики, писатели, критики, лингвисты и философы, задумывающиеся над проблемами переводческой деятельности, спорят о том, какой перевод можно считать вольным, а какой -- буквальным, какой перевод предпочтительней, существуют ли промежуточные виды перевода или же всякий перевод можно отнести только к одному из этих видов.

Прежде чем проанализировать концепцию Цицерона в отношении переводческой деятельности, кратко рассмотрим исторический контекст, во многом определивший его взгляды.

Древние римляне мало чем отличались от эллинов в их уверенности в совершенстве своего языка и своей культуры, а соответственно, и в пренебрежении к языкам и культурам других народов. Только греческая культура была признана ими как образец для подражания. Все остальное, что не принадлежало эллинской или римской цивилизациям, считалось варварским. К чему же было переводить на великие языки с варварских?

Греческая же культура, зафиксированная в текстах, была известна римлянам из первоисточников: для образованного римлянина владение греческим языком было естественным. Стремления просветить народ у римлян, видимо, еще не было. Соответственно переводы с греческого языка на латинский оказывались ненужными, а переводы с языков варварских и подавно. Перевод, таким образом, попадал в разряд второстепенной деятельности, не требующей больших интеллектуальных способностей, во всяком случае не сравнимой с литературной деятельностью и ораторским искусством.

Отсюда и пренебрежение римлян к переводу и к переводчику. Общественное признание той или иной профессии и уважение к ней обусловлены исключительно степенью ее необходимости -- либо реальной, либо выдуманной -- для жизнедеятельности общества. В древнем Карфагене, где, вероятно, ни один из языков не смог занять доминирующего положения, подобно латыни в Риме или греческому в Греции, переводчики были необходимы не только для обеспечения «межкультурной коммуникации» многоязычного и многонационального народа, но и для управления этим народом. В современной Канаде, где официальными государственными языками являются не один, а два языка (английский и французский), где управление двуязычным народом осуществляется с помощью перевода, профессия переводчика также оказывается уважаемой.