Русская риторика

Господи! Кто из нас повинен в этом угрызении и пожирании друг друга? Кайтесь!

Господи, прости нас, грешных!

Берегитесь отнять у невинного честь, хотя он тебе и не нравился чем-то, хотя бы он был даже враг твой! Бойтесь совершить это нравственное убийство, ибо за него не меньший ответ понесем перед Господом, чем за убийство телесное.

5. Мало того, если вы сами по складу характера своего молчаливы и нераздражительны, но знаете, что другой человек легко воспламеняется раздражением и гневом, не занимались ли вы умышленным подстрекательством? Упрямством и даже своим упорным молчанием не вызывали ли ближнего на гнев, ругань, побои?

Господи!Помилуй нас, грешных!

6. Может быть, своей строптивостью, желанием в споре настоять на своем, хотя мы и не правы, доводили людей до исступления. Мы тогда не менее виноваты, наведя человека на грех.

Господи, прости нас, грешных!

7. Блаженный Августин говорит: «Не думай, что ты не убийца,

если ты наставил ближнего твоего на грех. Ты растлеваешь душу соблазненного и похищаешь у него то, что принадлежит вечности».

Приглашая на пьянку, подстрекали к отмщению обид, соблазняли пойти на зрелище в пост, развращали окружающих скверными анекдотами, неподобающими для христианина книгами, пошлыми разговорами, на осуждение и т. д. Этому перечню нет конца. И все это -- убийство, растление души ближнего! Господи, прости нас, грешных!

8. Еще раз о любви между собой, заповеданной нам Господом. Какой знак отличия для истинного христианина? «О сем,-- говорит Христос,-- разумеют вси, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою» (Ин. 13, 35). А мы, Господи, как же мы далеки от истинных учеников Твоих!

Мы ссоримся, враждуем, негодуем, ненавидим, не терпим друг друга. Стыдно даже произнести перед неверующими: «Я -- христианка». И часто в разговоре неверующих можно услышать: «У нас соседка верующая, в церковь ходит, а какой злобный, вреднющий человек». Горе нам, если хулится имя Христово через наше человеконенавистничество.

Посмотрите себе в сердце, спросите свою совесть, не является ли ваше поведение соблазном для всех. И если грешны, кайтесь! Господи, прости нас, грешных! Все мы не первый раз на исповеди, и, конечно, мы неоднократно слышали, что если кто обижен нами, то, пока мы не помиримся, пока искренно не попросим прощения, никаких молитв, никаких трудов, никакого покаяния не примет у нас Господь!

Но знать-то это теоретически мы знаем, а вот до сердца, до сознания эта истина мало доходит! Просим прощения у кого угодно, даже с легкостью, но только не у тех, кому постоянно действительно досаждаем; вся наша гордыня восстает, а если и попросим прощения, то формально, сквозь зубы, совсем без участия сердца, в лучшем случае «скрепя сердце». Это, конечно, приносит мало пользы душе. А то еще сами себя ожесточили воспоминанием обид и неправостей со стороны ближнего или посеяли раздор и вражду между людьми! Господи, прости нас, грешных! 9. Сказано в слове Божием: «Блажен иже и скоты милует». Не убивал ли кто из вас без нужды животных? Не морили ли их голодом, не истязали ли побоями? Не пинали ли их ногами, не кидала в них камнями и палками? Может, кто в детстве умышленно издевался над животными? Это все грехи убийства! Кайтесь в своей жестокости!

Господи, прости нас, грешных!

10. Мы иногда не знаем, что грешим! Бывает, изнуряем себя излишними трудами и заботами, предаемся чрезмерной печали, отчаиваемся даже до мысли о самоубийстве. Все это величайшие грехи против Бога! Ибо жизнь есть дар Божий, обстоятельства скорбные посылаются нам по воле Божией, скорбями Господь

воспитывает душу для вечности, а мы унынием, и отчаянием и маловерием в Промысел Божий сокращаем себе и земную жизнь,' расстраивая неумными печалями здоровье, и Царство Небесное закрываем для себя.

Господи, прости нас, грешных!

11. И опять-таки, если Господь сохранил нас от греха отчаяния, то своими поступками, придирками, злобными выходками не доводим ли кого до отчаяния и, храни Бог, не виновны ли в чьем самоубийстве?!

Если это случилось, кайтесь, плачьте, потому что вы повинны в гибели души ближнего.

12. Если мы живем невоздержанно, предаемся объедению, пьянству, развратной жизни, табакокурению, увлекаемся чрезмерно другими нечистыми удовольствиями, разрушающими здоровье, то мы -- самоубийцы.

Господи, прости нас, грешных!

13. Есть некоторые христиане, которые считают грехом лечиться. Можно, конечно, определить себя на терпение и не лечиться, но тут легко можно впасть в самонадеянность и гордыню: «Пусть лечатся слабые верой и грешные... а мы не такие!»

Лучше же так: пришла болезнь -- подлечись. Пройдет боль от лекарства и лечения -- слава Богу, не пройдет -- терпеть и Бога благодарить за испытание. Вот как должен поступать христианин!

Господи, прости нас, грешных!

14. Наконец, не совершаем ли мы убийства своей души, нисколько не заботясь о ее спасении?

О, как мы питаем и греем свое тленное тело! Так ли мы относимся к своей бессмертной душе? Да мы просто забываем о ней, забываем омывать ее слезами покаяния, питать молитвою, подкреплять Таинствами Церкви, украшать добрыми делами, исправлять и готовить ее в вечность.

Где нам об этом думать! Настолько мы осуетились, думаем лишь о земной нашей жизни. Живем какой-то ложной надеждой, что спасение -- это естественный исход нашей жизни. Господи, прости нас и дай прежде нашего конца покаяние и сознание, что «Царствие Небесное нудится, и только нуждницы восхищают

Не укради,

т. е. не воруй!

Воровство, по-славянски татьба -- тяжкий грех, лишающий недугующих им Царства Божия, Царства Небесного. «...ни лихоимцы, ни татие... ни хищницы Царства Божия не наследят»,-- говорит Апостол Павел (I Кор. 6, 10). Очевидно, профессиональных воров, грабителей и жуликов среди нас, собравшихся сегодня, нет. Но ведь взять самую малость, тебе не принадлежащую, это уже воровство.

1. Вспомните, не соблазнились ли вы чем-нибудь, что, как говорится, «плохо лежало». Мы совсем не считаем это грехом, а ведь это явное воровство. Да не приносили ли чего детям и не приучали ли их с детства, что с работы можно что-нибудь утащить, что это не воровство.

Господи, прости нас, грешных!

2. Не соблазнялись мы чем-либо в чужом саду, огороде или поле, частном или государственном,-- это все тоже воровство.

Господи, прости нас, грешных!

3. Есть еще и такие рассуждения: «Я молиться еду Матери Божией, она меня бесплатно провезет!» Одумайтесь и кайтесь! Это все тоже воровство. Какое это богомолье будет? Раньше ходили пешком, а теперь не считают зазорным бесплатно проехать в транспорте.

Господи, прости нас, грешных!

4. Не крали ли у государства электроэнергию, придумывая всякие фокусы со счетчиком. Это позор для христианина!

Господи, прости нас, мелких воришек!

И от сего дня перестаньте пачкать совесть этими постыдными мелочами. Все сейчас имеют достаточно средств, чтобы честно расплатиться с государством за все эти бытовые услуги.

5. Работники торговли и общественного питания или те, кто продает избытки своих плодов земных на базаре! Кто из вас обмеривал, обвешивал, обсчитывал, продавал плохой товар за

хороший?

Кайтесь Господу! Господи, прости нас, грешных!

И с сегодняшнего дня не пачкайте своих рук и совести краденым. Никакой пользы, ни материальной, ни тем более духовной накопленное таким образом добро не принесет! Наоборот, и честно-то заработанное пойдет прахом, и душевного покоя нет,-- все думы: как бы не попасться, не подсчитал бы кто, что живу не по средствам, не заподозрил, не донес.

А какой позор перед людьми и Богом, и святыми, и ангелами, если христианина-вора поймали и уличили в воровстве. Сейчас каждый имеет вполне достаточно средств, зарабатываемых честным путем, а лишнее и в еде, и в одежде, и в обстановке, приобретенное даже честным путем,-- для христианина грех.

Может быть, кто, работая в детских учреждениях, объедал детей? Это уже совсем преступление! Кайтесь!

Господи, прости нас, грешных!

Не жульничали ли, подсовывая старые деньги, заведомо брали большую сдачу, если продавец ошибался в нашу пользу.

Господи, прости нас, грешных! (...)

7. Утаивали и присваивали найденные вещи. Святые не брали стручка гороха, валяющегося на пути. Не положил -- значит не твое. Нашел что -- постарайся найти потерявшего.

Господи, прости нас, алчных на чужое добро!

8. Может быть, покупали заведомо краденую вещь или покупали за бесценок что-либо у пьяницы, укравшего вещь у семьи. Одумайтесь! Помните, что, покупая краденое, вы становитесь соучастником преступлений, совершаемых и вором, и пьяницей. Никогда не вносите в свой дом таким образом приобретенных вещей!

А кто так поступал, кайтесь! Господи, прости нас, грешных!

9. Не подписывали ли или не пользовались ли каким-нибудь ложным денежным документом?

Господи, прости нас, грешных!

10. Может быть, не платили долгов или задерживали уплату их, ссылаясь на несостоятельность?! А на самом деле, или просто скупились отдать, или не могли сдержать своей расточительности, чтобы накопить и отдать.

Незамедлительно расплатитесь с долгами; если есть возможность, то сегодня же отдайте долги или обещайте Господу сделать это в ближайший срок. Тогда покаяние будет действенным! И вообще христианин должен был бы укладываться в рамки наличных своих средств. Жить можно и поскромнее, но тогда спокойнее будет на душе, ибо долг всегда угнетает, «висит на душе».

11. Мы всегда грешим против 8-й заповеди небрежным отношением к чужой или казенной вещи. Если нам люди или государство доверяют пользоваться теми или иными вещами, то христиане должны относиться к ним с большей осторожностью, чем к своим вещам, чтобы не сломать, не потерять, не испортить небрежным отношением доверенное нам.

Господи, прости нас, грешных, невнимательных и небрежных!

12. Мы грешны против этой заповеди, если вынуждаем людей задаривать нас. Может, кто из вас пускает переночевать своих родных, знакомых, приехавших посетить святые места. Не ведете ли вы себя так, что они бывают вынуждены дарить вам подарки? Не требуете ли к себе, как к хозяевам, каких-то особых, необыкновенных отношений? Кайтесь Господу!

Господи, помилуй нас, грешных!

Уж если не можете бескорыстно упокоить, накормить и вообще принять гостей в дом, то хоть старайтесь не делаться бессовестными вымогателями. Подумайте, что ведь ни у кого нет капиталов -- все живут на пенсию. А тут еще и на дорогу надо накопить. Поэтому не требуйте подарков и приношений и постарайтесь по мере возможности принять гостей по-христиански!

13. Не наносили ли вы вреда имуществу ближнего умышленно со зла или зависти? Не занимались ли, храни Бог, поджигательством? Не вытаптывали ли огородов, не обламывали ли плодовых деревьев, не отравляли ли собак, куриц, соседских животных и т. д.? Не заливали ли чем их территорию умышленно? Может, еще чем, еще каким злодеянием препятствовали выгодам других людей? Кайтесь Господу! И если тяготит какой из этих грехов, то возместите содеянный вами ущерб, помиритесь с обиженными вами и, как Закхей-мытарь возместите им вчетверо! Вот тогда это будет воистину покаяние!

14. Мы осуждаем тунеядцев, показываем на них пальцем, ругаем, но ведь мы все тоже тунеядцы! Кто из нас предельно добросовестно все положенное время до минутки работает на работе или послушании? А кто из нас отказывается получить зарплату до копейки?

Господи, прости нас, грешных!

15. К грехам против 8-й заповеди Закона Божия относится также грех святотатства, т. е. похищения или присвоения себе церковной или монастырской собственности. Самую малость нельзя уносить из храма, даже огарка свечного.

Знайте, что церковное или монастырское имущество -- буквально огонь, который вы вносите в жилище свое.

16. Существует еще один вид греха против этой заповеди, это грех лихоимства, т. е. продажа продуктов питания или вообще вещей необходимых по повышенной цене. Этот грех выражается в спекуляции, тяге к перепродаже дефицитных товаров по заведомо завышенной цене в целях наживы.

Кто из христиан занимается этим постыдным делом, немедленно прекратите это бесчестное дело и кайтесь Господу со слезами в своей хищной алчности и наживе.

Господи, прости нас, грешных!

17. Не выпрашивали ли вы денег или вещей на свои мнимые нужды или на нужды вымышленных людей, храмов, обителей с целью обмана простодушных людей для своей наживы? Если есть такие кающиеся ныне, принесите Господу раскаяние и немедленно прекратите злой обман и постарайтесь возместить украденное тем, чтобы пожертвованное попало в руки нуждающихся.

18. Восьмая заповедь запрещает всякие денежные азартные игры. Всяческая картежная игра, игра в кости, тем более на деньги -- это грех! Кто увлекается игрой в карты, проводит драгоценное время за любыми другими азартными играми, кайтесь

Господу!

Господи, прости нас, грешных!

И не прикасайтесь больше к этому занятию. Это не требует особого подвига, надо только относиться к этому со всей строгостью. Понять, что недостойно для христианина тратить время на пустое, да еще входить в азарт, мучить свою душу и гневить Господа! Неужели же нет у нас занятий более достойных, чем картежная игра или «забивание козла» в домино? Господи, прости нас, грешных!

19. Не брал ли кто из вас взятки? Не обижал ли кто кого при распределении вознаграждения за труды: может, не по совести разделили премию или какие подарки? Не лишил ли кто неправильно кого работы по своей власти или злому наговору начальству? Кайтесь, кто грешен в этом!

Господи, прости нас, грешных!

20. Может, скупились тратить на добрые дела помощи ближнему? Не заботились о содержании и украшении наших храмов?

Господи, прости нас, скупых и жадных!

21. Мы грешим против этой заповеди употреблением, хотя и собственных вещей, но не для насущной надобности, а на роскошь или тщеславие! Вот есть одно приличное пальто или обувь, или вообще одежда, а мы еще заводим для тщеславия не нужные нам вовсе предметы роскоши.

Господи, прости нас, грешных!

А другой, наоборот, ходит в латаном-перелатаном, во всем себе отказывает, только бы не потратиться -- это уже другая крайность, страсть, вытекающая из нарушений этой заповеди, это скряжничество. Иной хвастается, что не привык денег считать, все до копейки на ветер пускает,-- это тоже грех расточительства.

Господи, прости нас, грешных!

22. Мы грешны против 8-й заповеди, если заведомо не предохранили других от убытков, зная, что они могут произойти. А в бедах и нуждах не пользовались ли растерянностью или безвыходностью положения пострадавшего? Не похищали ли чего от пожара, при наводнении или еще каких стихийных бедствиях? Не брали ли непосильной платы за свою помощь пострадавшим? Если это случалось с вами, кайтесь Господу!

Господи, прости нас, жестоких, своекорыстных и немилосердных!

23. Если даже мы чисты от всех или большинства перечисленных выше преступлений против 8-й заповеди Закона Божия, то надо помнить всем нам, что, помимо материального достояния, каждый из нас одарен от Господа различными талантами и способностями. Тратили вы их на пользу ближним? Помогали ли добрым советом, обращали ли на путь истины заблудших, утешали ли в несчастье, и вообще живем ли мы для людей или живем только для себя, закостенев в предельном эгоизме?

Спросите свою совесть, и если она укоряет вас, кайтесь Господу!

Господи, прости нас, грешных! (...)

Общее заключение исповеди

Господи! У исповеди и Святого Причастия некоторые из нас редко бывают -- все некогда... А как бы надо чаще ходить. Сколько раз бывало, тяжко заболит душа, надо бы сразу бежать к врачу духовному, а нам некогда, откладываем, все по-старому остается-- и забудется...

Ты, Господи, требуешь на исповеди все худшее выкинуть, возненавидеть свой грех, собрать все силы, чтобы не грешить впредь. Мы знали об этом, да не делали так...

Ты, Господи, зовешь каждого из нас горько оплакивать

свои грехи, отстрадать за них, с болью сердца открывать их и с ненавистью думать о них, как врагах своих, а мы приходим холодные и уходим бесчувственные...

И страшно подумать: неужели мы каждый раз уходили непрощенные, не разрешенные от грехов своих!

Каждый из нас сейчас должен явить Тебе, Господи, твердую решимость отречься от греха, возненавидеть грех, преломить жизнь свою...

И эту решимость подтвердить клятвою: поцеловать Крест и Евангелие в том, что мы так обещали, так клянемся.

Господи, мы искренно хотим этого. И молим Тебя, помоги нам сдержать клятву свою! Особенно страшно тем из нас, кто часто порывался сказать грех священнику -- да стыдно было, и уходили нераскаянные! Помоги нам сегодня освободиться от тайных нераскаянных грехов! Хватит из ложного стыда носить на душе тяжесть и усугублять их нераскаянием! Помолимся же Господу! ГОСПОДИ, мой ГОСПОДИ!

Я -- бездонная пропасть греха; куда ни посмотрю в себя -- все худо; что ни припомню -- все не так сделано, неправильно сказано, скверно обдумано... И намерения и расположения души моей -- одно оскорбление Тебе, моему Создателю, Благодетелю! Пощади меня, Господи, Иисусе Христе, Боже наш! Я, как ничтожный человек согрешил, Ты же, как Бог щедрый, помилуй мя! В покаянии приими мя!

Дай мне время принести плоды покаяния! Не хочу больше грешить, не хочу оскорблять Тебя, Господи! Допусти меня до

причастия Святых Тайн!

Да снидет через них на меня Твоя сила благодатная! Истреби живущий во мне грех! Живи во мне, Бессмертный Господи, чтобы ни жизнь, ни смерть не разлучили меня с Тобой!

Ими же веси судьбами -- как хочешь, как знаешь -- только спаси меня, бедного грешника! И благословлю, и прославлю Пречестное Имя Твое вовеки. Аминь.

О чистоте, благозвучии, ясности и силе слова

(Русские писатели и ученые ХХ века)

Из материалов предшествующих разделов хрестоматии у читателей должно сложиться достаточно полное представление о том, как развивались риторические идеи в России на протяжении XVIII--XX вв. В этом разделе риторические идеи представлены воплощенными в высказываниях писателей и ученых XX в. Автор-составитель отбирал только те тексты, фрагменты из статей писателей и деятелей науки, в которых развиваются идеи, наиболее характерные для риторического учения,-- о способах выражения мысли, о критериях отбора слов, о качествах речи, об умении говорить публично, выступать, о красоте речи.

Для хрестоматии взяты тексты первоклассных мастеров слова, которые писали прекрасным, чистым, иногда просто великолепным языком, адресовали мысли современно-му читателю и основывали свои суждения на примерах, фактах нашего времени. В разделе, как и во всей хрестоматии, сохранен принцип хронологической последовательности расположения текстов -- от более ранних к более поздним.

Раздел открывается фрагментом из очерка К. Д. Б а л ь -монта «Русский язык (Воля как основа творчества)». Бальмонт -- писатель и поэт серебряного века. Талантливый лирик, человек энциклопедических знаний, переводчик; критик и прозаик; К. Д. Бальмонт был в свое время необыкновенно популярен. Вот что писала о нем известная русская писательница Н. А. Тэффи: «Россия была именно влюблена в Бальмонта. Все от светских салонов до глухого городка где-нибудь в Могилевской губернии знали Бальмонта. Его читали, декламировали и пели с эстрады. Кавалеры нашептывали его слова своим дамам, гимназистки переписывали в тетради...» (Тэффи Н. Бальмонт//Возрождение.--1955.-- № 47.--С. 60). А. Блок отметил более сдержанно самую суть таланта Бальмонта:

«Никто (...) не равен ему в «певучей силе». «Певучесть», или чаще говорят о Бальмонте «напевность»,-- сохранялась и в прозе поэта. Статью «Русский язык» К.Д.Бальмонт опубликовал в эмиграции в парижском журнале «Современные записки» (1924.-- № 19). Ностальгические нотки звучат в этой работе, как и в строках многих его стихотворений, опубликованных за рубежом, когда ему пришлось покинуть Родину.

Я слово не найду нежней,

Чем имя звучное: Россия

(Она)

И мне в Париже ничего не надо.

Одно лишь слово нужно мне: Москва.

(Только)

Обычно в школе учитель знакомит учащихся со знаменитыми высказываниями о языке И. С. Тургенева -- «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины...» и М. В. Ломоносова, нашедшего в русском языке «великолепие ишпанского, живость французского, силу немецкого, нежность итальянского и сжатую изобразительность греческого и латинского». Бальмонт продолжил эту тему и написал: «...В здешней, изношенной, бледно-солнечной части Земли, что зовется Европой и давно забыла, как журчат подземные ключи, самый богатый, и самый могучий, и самый полногласный, конечно же, русский язык. Метальный, звонкий, самогудный, Разгульный, меткий наш язык

(Языков)».

Во фрагменте, который помещен в хрестоматии, Бальмонт, как никто другой ни до него ни после, сумел показать напевную звуковую основу русской речи, образно и ярко рассказал о музыкальности, ритмике, благозвучии русского слова. Энергетика слова и энергетика личности поэта продолжают воздействие и сейчас. Читать именно такую прозу в школе чрезвычайно полезно.

В хрестоматии представлены отрывки из статей замечательного писателя, мастера слова А.Н.Толстого о русском языке и умении им пользоваться: «Русский язык! Тысячелетия создавал народ это гибкое, пышное, неисчерпаемо богатое, умное, поэтическое и трудовое орудие своей социальной жизни, своей мысли, своих чувств, своих надежд, своего гнева, своего великого будущего». В хрестоматии помещены фрагменты из четырех работ разных лет. Сохранилось свидетельство о том, что А. Н. Толстой знакомился с исторической поэтикой и отечественными риториками. Круг его филологических интересов был достаточно широким (см.: Ходасевич В.М. Портреты словами: Очерки.-- М., 1978.-- С. 294-- 295). Нельзя считать случайностью тот факт, что писатель особое значение придавал качествам речи. Он рекомендовал молодым авторам быть точными в передаче мысли, лаконичными и даже «скупыми» в подборе слов: «Отсеивайте весь мусор, сдирайте всю тусклость с кристаллического ядра. Не бойтесь, что фраза холодна,-- она сверкает». Осознавая первостепенность фактора адресата, А. Н. Толстой пропагандировал необходимость обращения к народной поэтике и разговорным формам речи. Однако в большей степени связь с идеями риторической теории проявлялась в его понимании стиля. «Стиль,-- писал А.Н.Толстой.-- Я его понимаю так: соответствие между ритмикой фразы и ее внутренним жестом. Работать над стилем -- значит, во-первых, сознательно ощущать это соответствие, затем уточнять определения и глаголы, затем беспощадно выбрасывать все лишнее: ни одного звука «для красоты». Видеть мысленным взором все, что ты изображаешь. Это правило было основным для А.Н. Толстого. Об этом же писали в риториках М.В. Ломоносов, И.С. Рижский и многие другие. Полезно было и то, что писатель учил в прозе органично сочетать две формы отражения действительности -- в реалистической, рациональной и в художественно-образной, эмоциональной манере. Содержание написанного или сказанного должно соотноситься с жизненным и языковым опытом читателя или слушателя. Собственно, именно этим правилам обучают в школе, особенно когда идет работа над сочинением. Конкретные уроки маститого писателя в этом отношении небесполезны.

К.А. Ф е д и н оставил нам заповеди прекрасного стилиста. В хрестоматии помещены отрывки из «Записной тетради» (1940) и из статьи «О мастерстве» (1951). В них писатель учитывает историческое движение языка во времени и пространстве, его способность к динамике и развитию. Федин считал, что преемственность имеет свои закономерности: один век наследует из опыта предшествующего поколения одно, что соответствует именно его укладу жизни. Тогда как другому этот же старый опыт передает уже другие приметы, свойственные новому времени. Это верно. Вспомним взлеты и падения риторики. В XVIII в. в словесности не было ничего выше «царицы элоквенции», а со второй половины XIX в. интерес к ней стал угасать. Прошло столетие. Риторика возвратилась на излете XX в. Ее расцвет еще впереди. Мысль человеческая быстра,-- считал К.А. Федин,-- но есть предметы и явления, которые требуют долгого обдумывания. К этому кругу явлений относится искусство слова, которое требует от художника «глубочайшей и вечной сосредоточенности» (Федин К.А. Искусство слова.-- М., 1973.-- С. 356). Писатель ценил, прежде всего, такие качества слова, как точность и простота: «Путаница не поддается изъяснению простым, точным словом. Когда у прозаика исчерпано содержание, возникают длинноты. Первый великий учитель русской литературы Михайло Ломоносов сказал: «Смутно пишут о том, что смутно себе представляют». Это было истиной в XVIII веке, остается истиной в XX и останется ею навсегда». Особенно интересными представляются суждения писателя об областных словах и неологизмах. Все риторики XIX в. с порога отвергали областную и диалектную лексику и тем более не слишком доброжелательно оценивали и так называемые варваризмы (заимствованные слова, которым следовало подыскивать отечественные параллели). Федин давал этим явлениям иные нормативные оценки: «Бороться с «областничеством» в литературе означает требование к писателю не засорять языка излишними диковинными словами, ради чего бы это не делалось. Но это требование не исключает употребления областного слова, когда его трудно или нельзя заменить известным, общепринятым словом, когда оно метко и служит обогащению языка». Учитель, опираясь на авторитет наших крупнейших писателей и многочисленные их примеры, может давать учащимся квалифицированные, обоснованные рекомендации.

В серии талантливых художественно-аналитических очерков о языке, конечно же, совершенно особое место принадлежит книге К.Г. П а -устовского «Золотая роза», вышедшей в свет в 1955 г. В хрестоматию включены лишь некоторые фрагменты из нее. Эпиграфом к этой поэтической прозе о языке писатель взял слова Н. В. Гоголя: «Что ни звук, то подарок; все зернисто, крупно, как сам жемчуг, и, право, иное название еще драгоценнее самой вещи». Самоценность слова, понимание того, что писатель создает как бы «второй мир» магической красоты с помощью словесных красок -- это то, что отличает прозу самого Паустовского. Замысел написать это произведение, как вспоминал Паустовский, родился у него в Мещерском краю, где он «прикоснулся к чистейшим истокам народного русского языка».

Это чувство прочной связи с народом и природой России писатель постоянно подчеркивал: «Русский язык открывается до конца в своих поистине волшебных свойствах и богатстве лишь тому, кто кровно любит и знает «до косточки» свой народ и чувствует сокровенную прелесть нашей земли».

Конечно, говоря о народной речи, Паустовский не мог не выразить своего отношения к областным словам. Общее понимание стилистической «слоистости» языка, иерархии его лексических пластов было таким же, как и у Федина. Однако выражено это несколько иначе: «Существует вершина -- чистый и гибкий русский литературный язык. Обогащение его за счет местных слов требует строгого отбора и большого вкуса. Потому что есть немало мест в нашей стране, где в языке и произношении, наряду со словами -- подлинными перлами, есть много слов корявых и фонетически неприятных».

Что касается качеств языка, то писатель ценил, прежде всего, его точность, простоту, живописность и разговорность. Эстетическое кредо Паустовского -- язык в живописном выражении. Слово у писателя всегда украшено и облагорожено. «Легкий романтический вымысел», по выражению писателя, свойствен многим его языковым оценкам. Так, слова у Паустовского «цветут, сверкают. Они то шелестят, как листья, то бормочут, как родники, то пересвистываются, как птицы, то позванивают, как хрупкий первый ледок, то, наконец, ложатся в нашей памяти медлительным строем, подобно движению звезд над лесным краем» (Паустовский К.Г. Лавровый венок.-- М., 1985.-- С. 414).

Русский язык под пером Паустовского раскрывает свои самые чарующие свойства. Привычные слова писатель помещает в непривычные контексты. Знакомство с классической, образцовой прозой писателя помогает почувствовать и понять прелесть умело сказанного современного слова.

В 1961 г. вышла в свет книга С. Я. Маршака «Воспитание словом», объединившая его ранее написанные очерки. Маршак судил о слове, в первую очередь, как поэт и придавал огромное значение инструментовке, т. е. фонетико-стилистическому подбору звуковых красок в словах, в которых чередование определенных звуков должно придавать стихотворению или речевому отрезку особый эмоциональный обертон, особое настроение. Маршака восхищала в этом отношении строка Пушкина из «Графа Нулина».

Как сильно колокольчик дальний

Порой волнует сердце нам.

«Громко, заливисто звенит колокольчик в строке, где мягкое «л» повторяется трижды»,-- пишет поэт. И если чтеца не волнует, не «ударяет по сердцу» эта строчка, то, пишет Маршак, «это говорит о его глухоте, о его равнодушии к слову».

Аллитерация в ее многих разновидностях (стилистический прием усиления выразительности речи) с древнейших времен специально рассматривалась в риториках и поэтиках. Маршак на современном русском поэтическом материале сумел, как никто другой, рассказать о звуковой живописи много интересного и значительного.

В этом -- своеобразие помещенных в хрестоматии фрагментов. Они привлекают внимание еще и тем, что автор с восхищением говорил о многокрасочной стилистике русского языка, которую говорящие и пишущие нередко искусственно обедняют и омертвляют.

По-настоящему пленила читателей 60-х годов книга К. И. Ч у к о в -с к о г о «Живой как жизнь. Разговор о русском языке» (1962). Ей суждена долгая жизнь. Она воспитывала и продолжает воспитывать у молодого поколения чувство стиля, вкуса к изящным и благородным формам языкового выражения, умение видеть в родной речи эстетически совершенные и прекрасные ее стороны,-- и зная все это, осторожно обращаться с языком и оттачивать свою речь, помятуя, что «язык острее меча». Фрагменты из этой книги также помещены в хрестоматии: «Старое и новое», «Мнимые болезни и подлинные», «Вульгаризмы», «Канцелярит». После выхода в свет этой книги Чуковского слово канцелярит стало нарицательным и обозначает самый глубокий и тяжелый недуг в повседневном речевом общении. «Канцелярский жаргон,-- писал с горечью Корней Иванович,-- просочился даже в интимную речь. На таком жаргоне (...) пишутся даже любовные письма. И что печальнее в тысячу раз -- он усиленно прививается детям чуть не с младенческих лет». Действительно, на протяжении прошедшего семидесятилетия русский язык благодаря деятельности массовых коммуникаций превращался в язык казенной идеологии. После выступления в печати Чуковского филологи неоднократно писали и говорили о канцелярите в популярных изданиях. Ясно, что тема канцелярита и сейчас актуальна. Учитель в школе не может обойти ее своим вниманием.

К такой же острой для молодежи теме относится и затронутый писателем вопрос о молодежном жаргоне. Конечно, «модные» молодежные словечки девяностых годов иные, чем в шестидесятые. Но сама оценка явления, данная Чуковским, была и своевременной, и верной. Она остается актуальной и сейчас.

И в наши дни интеллигенция сетует на то, что жаргон и просторечие становятся почти литературной нормой. Словечки шмон, ништяк, напряг, отгяг и многие другие «украшают» не только молодежную речь--они проникают в широкую прессу, звучат на радио и в телепередачах. Психологи отмечают, что ребята попадают в плен «блатной» романтики -- жаргон их любимая стихия. Один пример; приведенный в статье психолога М. В. Розина «Последствия контркультурного образа жизни»: «Когда у хиппи Красноштана спросили: -- А где твои друзья, с которыми ты начинал?--он ответил: -- Одни сторчались, другие сдринчались, третьи кинулись. (Одни погибли от наркотиков, другие от алкоголизма, третьи -- покончили жизнь самоубийством.) Речь шла о людях в возрасте от 20--25 до 30--40 лет»'.

В современных массовых изданиях «приблатненная» речь стала, к сожалению, знаком острой моды. Наша современница Татьяна Толстая видит наше несчастье в бедности, скудоумии и отчетливой тюремной стилистике подобных текстов. В статье «Долбанем крутую попсу» писательница приводит образцы такой публицистики: «...Читаю в «Неделе» интервью Е. Додолева с «гендиректором» (а как же!) Российского телевидения Анатолием Лысенко. «Вроде она уже проходит по рангу крутой передачи», «смотрю по видушнику фильмы. Какие-то крутые там фильмы». Или ...о «Независимой газете»: «Что, она очень лихая? Нет. И по верстке она достаточно «кирпичёвая». Она долбает и тех, и тех...» Хочется, набравшись христианского смирения и положив дружескую руку на плечо «гендиректора»,-- нет, не круто долбануть, а тихо, проникновенно прошептать с нехорошей консервативной улыбкой: «Толя! Зайчик! Товарищ! Верь: есть в нашем языке синонимы. Си-но-ни-мы! (...) И не надо выражать все эти мысли с помощью полутора слов (...) При нашем-то наследстве так себя обворовывать, чтобы слышалось только бурлацкое, дубинистое: «Ух! Ух! Ух!».

Парень, извини, парень. Толян, прости. Понял? Все нормально, Толян. Нормально, понял? Усек разницу?» (Московские новости.-- 1992.-- № И). Т.Толстая использует в приведенной концовке статьи прием обращения с полным воспроизведением убогого стиля уличного разговора. Ирония и насмешка эффективнее всех других филологических наставлений и увещеваний. Это следует помнить учителю в его повседневной работе.

Вдумчивый читатель, который внимательно познакомился с риторика-ми начала XIX в., мог заметить одну важную мысль. Эволюция риторической концепции происходила в тесной связи с изменением литературной нормы языка и новыми складывающимися вкусами. Показательно, что категория вкуса выдвигалась в риториках в качестве ключевой. Однако в разные эпохи эта категория наполнялась неодинаковым историческим содержанием.

Воспитание хорошего вкуса -- одна из сложнейших задач, которая стоит перед современным учителем. Тема художественного стиля и хорошего вкуса раскрывается в книге известного современного писателя С.П. Антонова «Я читаю рассказ.

Из бесед с молодыми писателями» (1973). 1 Р о з и н М.В. Последствия контркультурного образа жизни // По неписаным законам улицы.-- М., 1991.-- С. 166.

Именно поэтому отрывки из некоторых глав этой работы включены в хрестоматию. Обращает на себя внимание необычайно широкий взгляд писателя на проблемы стиля: «Мы видим характерные очертания стиля на каждом шагу: в фасадах зданий, в обтекаемых кузовах машин, в узорах на фарфоровой чашке, в покрое одежды, в форме каблучка, даже в манере говорить». Развивая эту тему, Антонов излагает свое отношение к языку, приводит занимательные факты, когда на одно и то же явление, на одно и то же слово известные писатели и деятели смотрят совершенно по-разному. Изобразительные возможности слова раскрыты автором безыскусственно, но достоверно: «В слове (так же как в пословице и поговорке) гораздо чаще, чем кажется, скрывается троп -- сравнение, эпитет, метафора. Иногда этот троп обнаруживается с трудом, а иногда лежит на поверхности, и мы не замечаем его просто из-за ненадобности. «Ты выпалил фразу не подумав»,-- говорю я приятелю, и ни он, ни я не ощущаем внезапного неосторожного выстрела, скрытого в слове выпалил». Антонов учит быть внимательным к слову, зорко всматриваться в его грамматический смысл и значение, а, главное, не воспринимать его как нечто стороннее, лишнее и пустое. «Нам бывает лень поискать точный изгиб слова,-- пишет автор,-- и мы часто предпочитаем выражать несложную мысль безликим многословным стереотипом». Прочитав эти слова, нельзя не вспомнить строки Николая Рыленкова:

Горят, как жар, слова

Иль стынут, словно камни,--

Зависит от того,

Чем наделил их ты. (Горят, как жар, слова)



В последнее десятилетие вышли в свет несколько популярных, написанных для широкого читателя книг Д.С. Лихачева, содержание которых близко идеям хрестоматии. Д.С. Лихачев -- крупное, можно сказать, сейчас первое имя в филологическом мире. Ученый с мировой известностью, он возглавляет движение за возрождение отечественной культуры. Собственно, спасению и укреплению духовных начал русской культуры и посвящены те книги, фрагменты из которых включены в хрестоматию. Это -- «Письма о добром и прекрасном» (1985) и «Книга беспокойств» (1991). Несколько слов о первой книге. В России издавна существовал особый художественно-литературный жанр «писем». Вспомним «Письма русского путешественника» Н. Карамзина (1797--1801), «Роман в письмах» А. Пушкина (1829), «Выбранные места из переписки с друзьями» Н. Гоголя (1847) и др. Преимущество этого жанра: письмо может быть написано в свободной манере, разговорном тоне и без соблюдения строгих канонов литературно-публицистического произведения. «Письма» Д.С. Лихачева адресованы детям. И, конечно, автору пришлось думать о том, в какую форму облечь традиционное для русской литературы поучение, с тем чтобы книга не получилась сухой, наставнической и скучной. Автор пишет в предисловии: «Для своих бесед с читателем я избрал форму письма. Это, конечно, условная форма. В читателях моих писем я представляю себе друзей. Письма к друзьям позволяют мне писать просто. (...) Сперва я пишу в своих письмах о цели и смысле жизни, о красоте поведения, а потом перехожу к красоте окружающего нас мира, к красоте, открывающейся нам в произведениях искусства». «Письма»-бе-седы получились естественными, разговорными, написанными ясным, простым и чистым языком. В некоторых из писем (двенадцатом, тринадцатом, четырнадцатом, двадцать шестом) тема рассуждений совпадает с разделами традиционной риторики: Как говорить?; Как выступать?; Как писать?; О памяти. Именно эти письма и вошли в хрестоматию. «Учиться хорошей, спокойной, интеллигентной речи надо долго и внимательно -- прислушиваясь, запоминая, замечая, читая и изучая»,-- пишет Лихачев. Письма дают мудрые советы, они воспитывают в наших детях здравый смысл, находящийся в согласии с духовным миром человека и правилами его внешней жизни, которые проявляются в речевом общении.

Из «Книги беспокойств», составленной из воспоминаний, статей и бесед ученого, в хрестоматию взята часть раздела «Словесный мир «в цвете». Она включила следующие темы: Русский язык; Будьте осторожны со словами; Старайтесь не говорить вычурно; О выразительно-сти русского языка; Воспитательное средство; «Рядом» с русским народом.

«Самая большая ценность народа -- его язык, язык, на котором он пишет, говорит, думает. Думает! Это надо понять досконально, во всей многозначности и многозначительности этого факта». Этими словами выражен основной тезис ученого, который скрепляет и объединяет, казалось бы, разрозненные этюды о языке в «Книге беспокойств».

Важно духовно опереться на исторически развернутую память и не забыть то лучшее, что в прошлом и в настоящем представлено в традициях отечественной словесности.

Из всех слов могучего и первородного русского языка, полногласного, кроткого и грозного, бросающего звуки взрывным водопадом, журчащего неуловимым ручейком, исполненного говоров дремучего леса, шуршащего степными ковылями, поющего ветром, что носится, и мечется, и уманивает сердце далеко за степь, пересветно сияющего серебряными разливами полноводных рек, втекающих в Синее Море,-- из всех несосчитанных самоцветов этой неисчерпаемой сокровищницы, языка живого, сотворенного и, однако же, без устали творящего, больше всего я люблю слово -- Воля. Так было в детстве, так и теперь. Это слово -- самое дорогое и всеобъемлющее.

Уже один его внешний лик пленителен. Веющее в, долгое, как зов далекого хора, о, ласкающее ле, в мягкости твердое, утверждающее я. А смысл этого слова -- двойной, как сокровища в старинном ларце, в котором два дна. Воля есть воля-хотение, и воля есть воля-свобода. В таком ларце легко устраняется разделяющая преграда двойного дна и сокровища соединяются, взаимно обогащаясь переливаниями светов. Один смысл слова воля, в самом простом изначальном словоупотреблении, светит другому смыслу, в меру отягощает содержательностью и значи-тельностью его живую существенность.

Некогда некто русский, устав от тесноты дома, сказал: Выйду в поле, и моя воля. А другой русский, усмехнувшись, может быть, доброй, а может, и недоброй усмешкой, примолвил: В поле две воли. Кто кого. Ты силен, и я не слаб. Есть в груди сердце, а в горле голос, есть желанье расправить свои руки, как крылья. Давай-ка поборемся. Кто кого осилит. И та способность человеческой души, которая сказывается в созиданье присловий, пословиц и поговорок и в позднейшем счете переходит в создание песни и целостной, мирообъемлющей, жизненной мудрости, начинает играть, как ребенок игрушкой, мячом или камнем, как искатель клада играет и работает своим взрывающим и режущим заступом,-- творческий язык, любящий многообразие своих достижений, создает крылатые слова. Всякому своя воля. Воля -- свой Бог. Божьей воли не переволишь. В чем гостю воля, в том ему и честь. Воля губит, неволя изводит. Вольный свет на волю дан. Дай уму волю, а он и две возьмет.

Ум и чувство, ища исхода в слове, всегда желают многогранности. Смотря в зеркало народной речи, легко противопоставлять одну пословицу другой, оспаривать одну поговорку другою. И однако же. Народная речь именно о пословице говорит пословицами. Пословица недаром молвится. Пословица плодуща и живуща. От пословицы не уйдешь. Пословица не судима. Это именно так (...)

В великий мировой час, коего минуты измеряются тысячелетиями, в разных местах свеже-красивой, желанной Земли возник один человеческий язык, и другой, непохожий, и третий, и много. Из всех человечееких языков, сколько их ни есть на Земле, каждый, являясь внутренним сложным зодчеством человеческой души, обуянной вдохновением, являет свою красоту, видимую целиком лишь избранным из тех, кто родился в окруженье этого языка, в его воздухе, под единственным солнцем, ему светившим в его зарождении. Страна не поймет страну, ни язык не поймет язык, а все они красивы, и, быть может, это очень хорошо, что черная пантера и серый жаворонок не понимают друг друга и нисколько друг о друге не думают. Но возлюбивший ли иероглифы, солнцепронзенный язык зверопоклонного Египта,-- зачаровав-шийся ли в клинопись колдовской язык звездочетного Вавилона,-- или гортанный язык древних евреев, такой страстный, что он не называет предметы, а словесно хватает их,-- или полетный арабский язык, полный ястребиного клекота и тонкого перестука копыт легконогого коня,-- или нежнейший язык самозамкнутого Китая, похожий на малые позванивания серебряного колокольчика,-- или братский нам, полнозвучный язык Древней Индии, до сегодня плененной богами и сказками,-- все языки, являясь откровеньем Божества, пожелавшего заглянуть в человеческое, прекрасны, первоисточны, самоценны, единственны, а в здешней, изношенной, бледно-солнечной части Земли, что зовется Европой и давно забыла, как журчат подземные ключи, самый богатый, и самый могучий, и самый полногласный, конечно же, русский язык.

Метальный, звонкий, самогудный,

Разгульный, меткий наш язык.

(Языков)

(...) Богопочитание. Благословение. Славословие мирозданию. Завладение. Внуки Велесовы. Илья Муромец. Микула Селянино-вич. Соловей Будимирович. Троица Единосущная. Русь царство крестьянское. Наваждение окаянное. Междоусобица. Покаяние. Откровение. Подвиги бранные. Искус мучительный. Отречение. Звоны колокольные. Родимый мой батюшка. Родимая матушка.

Какие они длинные, тягучие, ворожащие, внушаюше-певу-чие -- исконные русские слова. Это подлинные русские слова, и в наших двух тысячелетиях, из которых мы помним одно, эти слова жили, перебрасывались, тихонько подходили, колдовали, брали, ворожили, внушали книгу Голубиную, подползали змеей подколодною, ширяли в поднебесье быстрым соколом. Восходила туча сильна грозная, Выпадала книга Голубиная, И не малая, не великая,

Долины книга сороку сажен, Поперечены двадцати сажен. По той книге по божественной Сходилися, соезжалися...

(Стих о Голубиной книге)

Возьмем ли мы духовный стих, или былину про богатырей, или народную песню недавнего времени, или «Слово о полку Игореве», или пословицы, поговорки, загадки, или отдельные места летописи, те, где сквозь дымную церковно-славянскую слюду просвечивает напевное естество чистого русского языка, или тех создателей и укрепителен русской прозы, язык которых наиболее исконный и первородный, в вольности уставный, великорусский, основной,-- Карамзин, Пушкин, Аксаков, Печерский,-- или тех поэтов, чей поэтический язык наиболее перед другими близится к народному говору, к народному словесному пути и напевной повадке,-- мы везде увидим то, что я называю пристрастием русского языка к дактилизму, перемежаемому хореизмом, или, более по-русски, трехслоговою замедленностью, перемежаемой замедленностью двухслоговой. Я говорю, что напевность великорусской речи, основанная на музыкальной любви русского народа к трех слоговой замедленности, поражает меня в простой ежедневной народной речи и в наилучших образцах нашей литературной прозы, литературный же стих, наилучший наш стих, как мы, люди образованные, понимаем это слово, по большей части избегает ее. Литературный стих, пушкинский, ямбичен, он коротко ударен, а не напевен, он основан на двухслоговой ударности. Былинный же стих и стих народной песни для литературного слуха звучит так, что часто представляется лишь певучею прозой.

(...) Возьмем книгу народных песен (Шейн П. В. Великорусс в своих песнях... Спб., 1888). Мы тотчас увидим, что в родной моей Владимирской губернии поют или пели: Как под белою под березою -- Бел горюч камень разгорается; в Тверской и оттуда по всей России: Спится мне, младешенькой, дремлется; в Смоленской: Ах, да у соловушки крылья примахалися,-- Примахалися,-- Ах, да сизы перушки, ах, да поломалися,-- Поломалися; в Курской: Чарочки по столику похаживают; в Рязанской: Я поеду в Москву-город на ярманку; в Московской -- тут, пожалуй, я не найду ничего, но уже из Вятской области доносится: В хороводе были мы,-- Были мы,-- Сокола мы видели,-- Видели; а из Тульской: Чики, чики, чикалочки,-- Едет мужик на палочке; и снова из моей родной Шуи: Первенчики, друженчики,-- Летали голубенчики,-- По солоду, по молоду.

Сидит в келье монах, и зовут его старым именем Нестор, медленно он выводит буквы, записывая повесть Руси рукою, привыкшей истово креститься, и не столько он являет светлое зеркало минувшего, сколько ткет паутины и затенения, но сквозь синюю мглу ладанного воздуха, через поблескиванья церковной позолоты, через слюдяное оконце засматривая, вижу я и слышу, что и здесь ворожит понравившаяся мне с детства трехслоговая замедленность родной моей речи, сменяемая замедленностью двухслоговой: Изгнаша Варяги за море, и не даша им дани, и почаша сами в себе володети, и не бе в них правды, и вста род на род, и быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся... И мужи его (Олга) по Русскому закону кляшася оружьем своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьем богом, и утвердиша мир... и повеси щит свой в вратех показу а победу, поуде от Царяграда.

Из другого монастыря, Бог весть зачем туда попавшая, не в монастыре пропетая, из рук монастырского отшельника в руки царского сановника переданная, запись-песня, сгоревшая в великом пожаре Москвы и все же сохранившаяся, песня, повитая под трубами, концом копия воскормленная, под шеломом взлелеянная, полная ржанья коней, орлиного клекота, ворчания волков и лисиц, оскалившихся на червленые щиты, вся сияя кровавыми зорями и синими молниями, вся овеянная бранным серебром и белыми хоругвями, шумит и звенит издалече эта песня перед зорями. «Слово о полку Игореве», наша песня, наших дней, и Гзак бежит серым волком, а Кончак ему след правит к Дону великому. О, Русская земля, ты уже за холмами, за холмом, за шеломенем. И плачет Ярославна: О, ветре, ветрило! чему, господине, насильно вееши?

Не такой же ли голос, любовно наши русские слова, как няня дитя, качающий, истово их произносящий, размерно, хотя и не в стих, голос жертвенно сожженного, говорит в житии, им самим написанном? Из тюрьмы к тюрьме, от пытки к пытке, из Сибири в Сибирь же, и вновь из Сибири, совершая свой путь, протопоп Аввакум повествует: Страна варварская, иноземцы не мирные... Курочка у нас черненька была: по два яичка на день приносила робяти на пищу Божиим повелением, нужде нашей помогая: Бог так строил. На нарте везучи, в то время удавили по грехом. И нынеча жаль мне курочки той, как на разум придет. Ни курочка, ни то чудо было: во весь год по два яичка давала, сто рублев при ней плюново дело. Жалею. И та курочка, одушевленное Божие творение, нас кормила, а сама с нами кашку сосновую из котла тут же клевала, или и рыбки прилучится, и рыбку клевала, и нам против того два яичка на день давала. Слава Богу, вся сотворившему благая. И не просто она нам и досталася.

Напевность прозаической русской речи, выражающаяся в том, что русский бессознательно выбирает, подчиняясь внутреннему своему чувству, логически ударяемое, подчеркиваемое слово с ударением на третьем слоге от конца, и таковое же слово, то есть звуковым ликом сродное, ставит как завершительное в словосочетании, кончает им фразу,-- эта особенность нашего благозвучия сказывается не у всех наилучших наших повествователей: И конечно, она достигает напряженности не всегда, а вызывается определенным душевным состоянием. Я думаю, что такое состояние можно определить как мерную лиричность взнесенного чувства и умудренного сознания. Это пристрастие к трехслоговой замедленности, повторяю, ярче всего сказывается у Карамзина, Аксакова и Мельникова-Печерского. «История государства Рос-сийского». Уже самое заглавие великого создания великого создателя нашей прозы отмечено печатью дактилизма. Первая фраза предисловия не оставляет сомнения в том, любит ли он трехслоговую замедленность: История в некотором смысле есть священная книга народов: главная, необходимая; зерцало их бытия и деятельности; скрижаль откровений и правил; завет предков к потомству; дополнение, изъяснение настоящего и пример будущего. А если мы будем рассматривать каждый законченный отрывок страницы -- то, что мы называем варварским словом абзац,-- и назовем последнее слово каждого отрывка концовкой, мы заметим упорное пристрастие к концовке дактилической и хореической,-- ямбическая концовка стоит обыкновенно лишь там, где этого безусловно требует смысл изложения. Вот концовки

501предисловия «Истории государства Российского»: будущего, счастие, общества, чувствительность, нами, лучшего, внимание, прелестные, удовольствием, Летописи, образом, души, непроницаемость, место, яснее, урочищем, судей, человеческой. То есть из восемнадцати слов одно лишь слово с ударением на последнем слоге, и то лишь по причине следующей. Вся фраза гласит: Где нет любви, нет и души. Из пословицы слова не выкинешь.

(...) Говоря о русском языке, его разуме, выражающемся в мудро-красивом строительстве, я невольно коснулся и его безумных состояний, выражающихся в распаде. Очистимся от скверны и припомним благоговейную молитву, которую перед смертью на чужбине, истосковавшись в безлюбье, написал Тургенев.