Особенности освещения журналистами политических процессов в СССР и в современной России

Резюме. Если все так ситуативно, в чем же тогда заключается профессионализм журналиста?

А журналистика это профессия? Здесь есть много признаков ремесла, а есть и то, что не лезет в признаки профессии. Именно это делает лучших журналистов лучшими. Лучшим делает отличие. Неправильные журналисты - один из лучших. Когда ты чрезмерно пристрастный- поэтому лучший.

А еще умение признаваться в своих ошибках.

И, конечно, когда пишешь о людях, надо стараться быть точным и корректным. Чтобы никому не навредить случайно. А такое бывает. Когда ты пишешь о ком-то другом, но ты мимоходом описываешь людей каких-то штрихами. И человек-прохожий для тебя остается штрихом, а для человека этот штрих оказывается клеймом. Потому что у него есть же знакомые, друзья, которые это прочитают.

Ну и просто ты что-то скажешь, описывая, не предашь этому значения, а человек остался с этой фразой. Профессионализм - это коммуникация и понимание людей, гуманизм - в нормальном смысле слова, в понимании человека человеческих отношений.

Нужно умно работать, умно подавать информацию, понимать, зачем ты те или иные факты публикуешь. Понимать, что ты несешь ответственность за то, что ты делаешь. Всегда. Потому что навредить ты можешь так же легко. Например, оператор Граней.ру Дима Зыков умудрился в одном трехминутном ролике воткнуть эпизод с пятью будущими болотниками. Этот ролик фигурировал в 5-6-ти делах. То есть это надо умудриться. Чувак взял и накидал все самое горячее, не подумав. А редактор в этот момент не мог проконтролировать, вывесил, а потом было поздно. И я просто чувствовал ответственность издания. Хотя я понимал, что Зыков не виноват, и что это просто глупость, что не их - так других. И взяли бы все равно кого-то по другим записям. Но нужно было помнить об ответственности, в любом случае. Эта ответственность была не в том, чтобы волосы на себе рвать, не в том, чтобы совсем замолчать. Ответственность - это стремление исправлять ошибки, что-то делать, компенсировать. Если ты начал участвовать, и твое участие было в чем-то неудачным, ну сделай его удачным в дальнейшем, оберни его на пользу, не уходи в глухую оборону. А он вообще ушел в отказ, старался дистанцироваться от «Болотного дела» и всячески доказывать себе, не другим, что он не виноват. А он действительно был не виноват. Просто он влез в это дело неудачно. Но ты хоть продолжай участвовать. Ответственность же не в раскаянии. Он еще потом выступал и на суде на «Болотном деле». И я сейчас скажу страшную вещь. На месте Димы Зыкова я бы врал нагло. Я бы все продумал и врал бы, зная, что меня нельзя поймать.. врал бы так, чтобы максимально защитить ребят: Не помню, чтобы кто-то дрался. Не помню, и все».

Приложение №2

Интервью с Ольгой Романовой

Журналист, правозащитник

Как начиналась кампания в защиту Давыдовой и почему, как вам кажется, получилось вытащить Давыдову из СИЗО, а потом и вообще закрыть всю эту историю?

Мы с момента ареста следили за этим делом, с первой секунды. Лучшие специалисты своего дела, лучшие в распространении информации - Катя Гордеева, Катя Шергова, Арина Бородина, Ольга Богданова, Светлана Бахмина, Вера Кричевская и я. Мы распределяли между собой роли, кто как привлекает внимание к этому делу. И мы управляли миром. Гуманитарные девочки занялись сбором денег, производством смыслов. Бахмина занялась ювенальными проблемами, которые возникают сразу, когда дети остаются без матери. Я пошла по адвокатам и нашла Ивана Павлова. И он тут же прилетел в Москву и тут же пошел в Лефортово. Ну и началось. И все сработало.

Кампания в защиту Давыдовой, в основном, строилась на том, что она мать семерых детей. При этом практически не было акцента на то, что она, по сути, не совершила преступление.

Очень не хотелось двигать версии, которые могут не понравиться обществу, расколотому в момент начала украинской кампании, потому что и так ситуация была тяжелейшая. Мы сразу же поехали в Вязьму с Русью и просто увидели, как там относятся к семье. Их там могли линчевать.

Почему?

Украина. Как она могла позвонить в посольство Украины?

Это Вязьма. Она выглядит так, как будто ее вчера бомбили. И люди там такие же. Как будто они же и бомбили. И объяснять людям, что она позвонила в посольство Украины сказать, что она видела из своего окна или слышала разговор военных об отправке солдат на Украину. Ребят, а мы что воюем с Украиной? Вот этой логической связи, ее как не было в мозгах трудящихся, так ее и нет.

«Она предатель, потому что она на стороне агрессора, страны, которая на нас напала, с которой идет война. Она им что-то сказала». А что, война у нас? Вот этой связки нет.

Если бы не было широкого резонанса, Давыдова села бы?

Конечно, она села бы. Лет на 12.

Мог ли такой широкий общественный резонанс привести в этом случае к какому-то плохому для нее исходу?

В таких ситуация, когда они случаются, часто начинается вот это: «Не зли судью», «Не зли общественное мнение», «Не зли следователя». С вами уже все случилось. Теперь можно все. Ты уже сел в тюрьму, хуже тебе не будет. Или что ты думаешь, будет хуже - камера хуже, чем могла бы быть? Тебе дадут один матрас вместо двух? И ты сейчас из-за этого будешь принимать какие-то другие решения? Нет, журналисты там ситуацию ухудшить не могли.

Насколько я помню, она изначально была против публичности.

Была против, да. Но, постольку поскольку она сидела в тюрьме и ничего говорить прямо не могла, мы этим удачно воспользовались. Ее муж - человек более рациональный. Славы он не хотел, и это видно. Он очень рационально рассудил - для того, чтобы она вышла, надо делать так, как мы говорим. Он это понимал, и он очень четко, очень конкретно понимал, что общение с журналистами - это сейчас такая его работа. Я видела, как он работал, как он клал трубку телефона, брал ее снова и снова говорил какие-то вещи, терпеливо отвечал на вопросы, на нем висели дети, у него убегало молоко. Но он никогда не повышал тона… у меня бы уже давно нервы сдали, потому что вы спрашиваете все одно и то же, звоните все одновременно. Но он понимал, что это его работа сейчас. Вот все бы так бы работали.

Трудно найти людей более разных, чем мы с Давыдовыми, они такие настоящие коммунисты. Но с ними было хорошо работать. Потому что они делали то, что им говорили адвокаты и мы. Мы им все время объясняли, что нужно делать и почему, и они говорили: «да, хорошо». И не было ни одной ошибки с их стороны.

Какие мы можем в работе журналиста выделить факторы, которые могут так кардинально развернуть дело, способствовать прекращению его вообще, как с Давыдовой. Первый фактор - как вы уже сказали, это быстрая реакция, мгновенная информационная волна. А еще какие?

Да, временной фактор - нужно как можно быстрее поднимать волну.

С высоты нашего опыта я могу выделить еще один важный фактор - это честность. Потому что Давыдовы не наврали про себя нигде. Нигде их не надо было ни от чего отмазывать.

Они не искали во всей этой истории никакой выгоды. Они были смущены, когда им привозили мебель игрушки, одежду, предлагали отремонтировать что-то.

И сама по себе история очень интересная - семь детей, муж охранник и еще много хороших деталей, которые не они подкидывали, а жизнь подкидывала.

Например, мы приходим к ним в подъезд, там такой убитый дом, панельная девятиэтажка. И вдруг у них подъезд идеальный, красивый, еще краска на стенах липкая была. И мы выясняем, что этот подъезд несколько раз за несколько месяцев ремонтировали. И последний раз - вот только что. Это был еще до ареста, никто не ожидал наплыва журналистов. Тогда почему? В общем, ФСБ отремонтировала подъезд - они слушали и красили, красили и слушали. Ну ты такое из пальца не высосешь.

Там все прекрасно - прекрасные дети, прекрасный ремонт в подъезде, они сами прекрасные. Они очень странные, но они честные, и они слушались. Им говоришь «с этим говори, с этим -- не говори. А это НТВ приехал». И они закрывают дверь «все, нас нет дома». И я еще им не успела ничего сказать, они все понимают.

Получается. Нужно, как можно быстрее поднять волну. Нужно, чтобы в истории было что-то интересное. Честность

Еще детей побольше, желательно. Это важно.

А если говорить, например, о том же Дадине. Что в его деле сработало? Там же совсем все по-другому.

Ну он первый, это первая ласточка по очень опасной и очевидно антиконституционной статье. Понятно, что сегодня он, завтра защитники арка Торфянка . По этой статье завтра сядет кто угодною. И это крайне опасно, и ты начинаешь думать: «А в пятницу лучше на улицу не выходить или можно? Или на почту можно?» Плюс ко всему Дадин парень активный, заметный и провокативный. То есть провокативность тоже хороша -- началась волна. Если вы хотите славы, вы должны быть провокативными. Давыдовы не хотели славы. Но у них были дети. Но они не хотели славы, и это было очень симпатично.

Здесь вполне себе дело было в том числе и про паблисити, и про славу. Поэтому здесь другая стратегия. Здесь Каждое лыко было в строку. И противники Дадина, коих тоже можно понять, все равно лили воду на эту мельницу. Работала частота упоминаний: есть общество, которое спорит про Бейлиса, общество, которое спорит про Дрейфуса, общество, которое спорит, козел он или не козел, и этот спор идет в пользу. Здесь просто другая стратегия, не как у Давыдовых.

Эта 212 статья напоминает самые худшие времена советского союза. Когда сажали за мнение. Все понимают, куда мы возвращаемся.

И Это все сделало дело Дадина. Дадин вышел благодаря широкому резонансу. Это как дело Бейлиса. Сам Бейлис, в общем, дал имя этому делу, и все знают и помнят Бейлиса, хотя прошло больше ста лет. Сам Бейлис ничего для этого не сделал для того, чтобы дать имя этому делу, кроме того, что он был обвинен в этом.

Ну просто все за него вступились, даже те, кто не поддерживал …

Да, да. Нельзя сажать, потому что ты пьешь кровь христианских младенцев. Нельзя за это сажать, по этой статье. Так и это дело Дадина.

Но мы же не можем сказать, что Дадин для своего дела ничего не сделал. Он провокатор, как вы уже сказали.

Да много он всего сделал и лучше выдумать не мог. Конечно, он мог бы быть получше, был бы он поумнее, но это уже я придираюсь. Для ситуации, в которой он оказался, он вел себя почти идеально.

Вы как-то сказали, что журналиста подпортили ему репутации. А как нужно было освещать это дело, чтобы не испортить ему репутацию? Это реально было?

Нет, не реально. Ну нельзя из талантливого провокатора делать героя. До этого он был просто Дадин-политиечсеский активист, а вышел с клеймом профессионального провокатора. Здесь можно ставить знак плюс, знак минус. Для этого дела, скорее, знак плюс. Но вот вам охота ходить с клеймом провокатора?

Нет

Вот в том-то все и дело. А оно у него теперь есть. Журналисты могли бы быть поумнее, журналисты могли бы быть подобрее, журналисты могли бы быть объективнее, журналисты могли бы лучше разбираться в этом вопросе. Журналистам это можно по любому делу предъявить. Просто это дело слишком важное для нас, для правозащиты. Поэтому у меня очень много претензий к журналистам, которые вели себя, как обычно.

Самое главное - нужно было подхватывать кейсы, которые давал Дадин. Все были сосредоточены на Дадине, а он молодец, он говорил, что еще в этой колонии есть Иванов, Петров, Сидоров, Магомедов. И надо было брать Иванова, Петрова, Сидорова, а никто их не брал, потому что это не Дадины. Журналисты могли бы немножко помочь и эти кейсы подхватить, и вот тогда можно было бы сломать систему.

Во-вторых, конечно, в этом деле очень большую победу, промежуточную, правда, одержала ФСИН, несколько раз переиграв журналистов и политических активистов - вот это вот пытали, не пытали. Потому что Дадин же не журналист, не пиарщик. И когда он заявлял в своем письме… а мы все помним его письмо, оно было очень грамотное с точки зрения провокатора, с точки зрения человека, который хочет привлечь внимание к проблеме, оно было вопиющим. Оно было чудовищным. Но были непонятны до конца обстоятельства, при которых они получены. Они до конца и сейчас непонятны. Хотя Дадин вот ходит, и никому не интересно его спросить - тема ушла. Что бы ты ни сказал, как бы ты сейчас ни показал, как реально обстояли дела, это никому уже неинтересно. Я видела Дадина вот сейчас, я бы его спросила, но мне скучно.

Он в письме написал, сказал «я», а на самом деле это был собирательный образ.

Вот Каляпин рассказывал: «Когда я туда приехал, по письму Дадина прошел, понял, что там половина - лажа. Если не больше. Потому что он написал: «В камере номер 14, меня избивали там 14 человек». Но камера метр на метр. То есть этого не может быть, потому что там не поместится столько людей. То есть его наверняка били или кого-то еще били в 14 камере, но 14 человек били кого-то в 9 камере. Но все не сходится». А когда не сходится, то простите. Это вот к вопросу о честности.

Вот Давыдовы были честные, у них все детали сходились. Они были чокнутые, собственно, такими и остались, но в хорошем смысле слова, они странные, они на своей коммунистической идее, но они абсолютно честные люди.

Какова, получается, роль журналистов в этих политических процессах?

У нас есть УК. В нем нет статьи за политическую деятельность. Но по факту люди признаются политзаключенными. Что такое политзаключенный? Политзаключенные во всех странах мира - это люди, которые имеют свою политическую позицию по вопросам политического устройства страны, которые хотели бы его изменить тем или иным способом. То есть хотели бы общественных и политических изменений. Это не является преступлением - если это не связано с терроризмом, убийством, с общеуголовными статьями. То есть за выражение мнения, в том числе политического, за желание переустройства общества сажать нельзя. Это общемировая точка зрения.

Журналистика занимается описанием важных явлений. И подобные процессы - это самое важное явление, которое может происходить в любой стране. Если журналист это не описывает, ему тогда в заметки фенолога. Это тоже работа такая, профессия, тоже журналистика, но это не первая, вторая, третья, пятая полоса. Это последняя полоса. Если этим не занимается журналистика, то тогда чем? Освещение политических процессов, в том числе уголовных - главная задача журналистики.

То есть это информирование общества

Это информирование общества о процессах, которые, прежде всего, общества касаются - значительно больше, чем погода.

Но при этом важно, чтобы журналист не романтизировал «уголовный мир». Художественная литература всегда изображала мир преступников сочувственно, подчас с подобострастием, она окружила мир воров романтическим ореолом, соблазнившись дешевой мишурой: «Художники не сумели разглядеть подлинного отвратительного лица этого мира. Это - педагогический грех, ошибка, за которую так дорого платит наша юность». А журналистика - не художественная литература, журналистика - это достоверная информация

Приложение №3

Интервью с Сергеем Шаровым-Делоне

Историк, защитник фигурантов «Болотного дела»

Вы как защитник, как представитель Андрея Барабанова и Вани Непомняящих в суде, как оцениваете работу журналистов, освещавших «Болотное дело»? Какую роль вообще они сыграли?

Благодаря журналистам, произошел информационный скачок, и началась просто зеркальная перемена отношения к «болотникам» в обществе. Я думаю, что это на многом сказалось. У нас тогда почти не было СМИ, ну что было - Эхо Москвы, Дождь, Новая, The New Times, Свобода, Грани.ру, ЕЖ, Каспаров.ру. Но надо сказать, что тогда - не каждый день, но достаточно часто вписывались в это дело на нашей стороне Газета ру, РБК, Коммерсантъ и даже Независимая. Это большие издания, у них довольно большой охват. И все вместе сработало вот таким образом.

Благодаря журналистам сами обвиняемые чувствовали себя увереннее. Они ведь узнают об этом - они появляются на суде, видят людей, которые пришли, у них берут интервью в коридорах суда и перед клеткой. И мы, защитники, приносим просто пачками издания. До них доходило все это движение - может быть, не в полном объеме, но они видели, что люди за низ вписываются, они видели, что проходят марши в их защиту. И ребята чувствовали себя не брошенными, это давало силы держаться твердо и спокойно.

Все были согласны на публичное освещение, на такую агрессивную поддержку и защиту?

Не все. Были люди, которые категорически не хотели публичности. Например, Бахов. Он как-то вывернулся - не знаю как Были те, кто не очень хотел публичности - у всех вбито в голову ложное представление, что будет хуже, «не надо злить судью», «не надо злить прокурора» и т. д. - но потом люди поняли, что без огласки ничего не получится.

Журналисты и общество давили, это давление сработало в «Болотном деле», в деле Давыдовой. А почему Дадина посадили? Не сработало?

Сработало. Дадин же был не один. По этой статье было открыто четыре дела. Двоим дали спокойно уйти за границу - Володе Ионову и Ире Кылмакоавой. Марк Гальперин пока на свободе. А вот если бы не было этой поддержки, всех четверых бы закатали. А так закатали только одного - показательная порка с целью устрашения людей. Как и все болотное дело.

А Давыдову удалось вырвать, потому что слишком чудовищное обвинение и слишком мгновенно бурная реакция. Дадина нельзя было спасти, ни одного из этой четверки нельзя было спасти, потому что ну они не просто так делали эту статью. Они специально ее сделали и должны были показать, что она работает. Кто-то бы попался. А под Давыдову специально не делали статью, она была всегда. И наряду с нормальными шпионами или даже наряду с теми, на кого можно что-то навесить, связанное со шпионажем, ее обвинение было абсурдом. И в обществе за нее многие вступились, потому что с ней все было понятно и просто: мать, дети, из окна увидела, в маршрутке услышала, позвонила в посольство. Так что вот эта простота очень важна. У нее же количество источников секретной информации равно нулю. А если вы так боитесь, что кто-то увидит, что ваша техника выезжает с военной части, не ставьте ее рядом с домами тогда.

Но вообще ей повезло. Дела шпионажа - это самые омерзительные дела для защиты. Потому что где шпионаж - там сразу гриф секретно, и ты не можешь понять, что там происходит. И с адвокатов тут же берут подписку о неразглашении, адвокат ничего сказать не может, с материалами дела знакомиться не может. Это самое страшное. Потому что человек исчезает. Об этих людях очень мало информации, поэтому их крайне трудно защищать и с публичностью проблемы. Тут журналист ничего не может делать и защита толком не может бороться. Адвокат может доказать в суде невиновность, а судья дает 14 лет все равно. И адвокат даже сказать ничего не может, у него подписка о неразглашении. А Давыдовой просто повезло, быстро среагировали, успели.

Давыдова изначально была согласна на публичность?

Нет. Она вообще была очень испугана, ничего не понимала, пока на нее все не накинулись, и не сказали: «Ты чего?» По-моему сначала она была абсолютно уверена, что это конец, показания давала. Ну это обычная реакция людей - они допускают ошибки сразу же. Ей наверняка сказали, что если она покается, то будет легче. Человек в полной панике. Ну простая баба с семью детьми позвонила в посольство - не очень умно. И вообще вся эта ситуация смешна, как анекдот.

Но спасла Давыдову мгновенная реакция, среагировали все - Оля Романова, Света Бахмина…Я был свидетелем, как они просто непрерывно обзванивали всех. И это было буквально на следующий день. Причем за нее вписалось куча известных людей, и это сработало. С самого начала все говорили: «Это просто идиотизм. Что вы несете? Ну какая секретность?. Плюс мать семерых детей. Но там, в целом, была понятная картинка, и это сработало.

Если обвиняемый человек не хочет публичности, допустимо ли игнорировать такое его желание?

Вообще, это не очень хорошо, потому что человек должен сам решать. Другое дело, что мы постоянно видим: Давыдову спасла мгновенная реакция, а она еще долго приходила в себя и соображала, нужна ли была публичность или нет. Люди не понимают, с чем они столкнулись. И это очень острый и важный момент. Люди не понимают, что эта машина не может давать задний ход, она может только в редчайших случаях разжать зубы и выпустить. Но у нее практически нет тормозов. И если даже ты попал в нее по ошибке, по несчастной случайности, и не будешь барахтаться, то шансы, что ты вывернешься, невысоки. А если дошел до суда, то практически нулевые. Тогда же было обсуждение, все обсуждали Давыдову. И все пришли к выводу, что она просто не понимает, с чем столкнулась, поэтому надо вопреки всему действовать и все.

Другое дело, что часто адвокаты не хотят огласки, информацию не дают

Почему?

Это общая привычка адвокатов. Они редко соглашаются на публичность. Но тут надо понимать, что публичность иногда мешает на обычном процессе. Особенно, если процесс не заказной - такое бывает. Ну, человек действительно виноват.

Кроме того, не так просто добиться, чтобы журналист не переврал твои слова. Не потому что он плохой, а потому что он просто не в теме, не знает тонкостей. Ты же не можешь рассказать ему все дело подробнейшим образом. И перевирание каких-то фактов и слов может вызвать у прокурора или у судьи возмущение: «почему он так пишет, этого не было, что вы там наговорили?» Поэтому многие адвокаты стараются быть не слишком публичными в нормальных процессах. Но как только процесс заказной - неважно, политический или не политический - нет другой защиты, кроме публичности.

И здесь журналисты могут быть очень полезны - в плане реальной помощи. Когда мы защищали ребят на Болотном процессе, мы просили журналистов присылать фотографии видео. И по ним мы могли проследить, как человек перемещался, где он был, что он делал, во сколько его задержали.

Были ли в Болотном деле в «Болотном деле» журналисты, которые вредили?

Были. Были те, кто не хотели, но повредили объективно. Например, корреспондент Грани.ру, Дима Зыков. Он наснимал много кадров, смонтировал, редактор не проверил и выложил. И вот Андрея Барабанова по его кадрам и обвинили. Это было единственное доказательство против него в суде. Это такая вещь, в которой винить журналиста нельзя : он делал репортаж, ну кто же знал, что это ляжет в основу обвинения. Но он потом абстрагировался вообще от дела, никак больше не участвовал. Еще и в суде говори что-то совсем невнятное. Я бы на его месте врал, говорил бы, что ничего не видел, камеру держал над головой, не видел, что снимал.

То есть допустимо, когда журналист врет на суде во спасение?

Тут вопрос о правде и истине. Если журналист считает, что истина такова, что люди были невиновны, он говорит, говорит все, что угодно, чтобы его спасти. Но с одним «но» - твердо зная, что это не может быть проверено. Сказать «никто никого не бил, все падали» - это твое личное ощущение, и тебе нельзя сказать, что ты соврал. А сказать с уверенностью «я этого человека никогда не видел на этом мосту, не видел, как он стрелял» - в то время, как ты в кадре стоишь в трех метрах от него и смотришь - и вот это вранье, это раскроется, это подсудное дело, ложные показания в суде. Сказать «не помню, был в шоке» - это уже другой момент. Это допустимо. Но тут журналист журналистом, но журналист еще и человек, журналист не может не быть живым человеком. Если он становится холодным журналистом - это телетайпная лента, а не журналист. Журналист - это человек. И если ты видишь, как на кого-то нападают три человека с пистолетами, а он берет авоську с банкой консервов и укладывает их прежде, чем они опомнились, то как можно говорить, что он на них напал? Здесь же все же видно. И если, чтобы его спасти, нужно что-то сказать в суде такое, то нужно говорить и спасать.

Вы сейчас как журналист говорите или как защитник?

Я как историк говорю. Ты всегда пристрастен, даже историки пристрастны - хотя бы тем, как отбирают события. Например, в летописи мы не видим массу всего, что происходило, потому что это летописцу показалось обычным, не важным. Описывая любое событие, ты так или иначе что-то выделяешь, что-то опускаешь. Пусть сознательно ты работаешь беспристрастно, но твой отбор-то в любом случае, есть. А отбор - это уже, может быть, не пристрастное, но личное.

Были журналисты, которые накосячили, и потом пытались исправить?

Когда началось «Болотное дело», мы видели, как простые фотографы начали чистить архивы, блоги, личные страницы, удалять фотографии, на которых видно, как кто-то что-то кидает или кого-то толкает.

Но что-то осталось.

Ну вот первая волна - 12 человек. Никто не знал, что Ваня Непомнщих будет задержан через три года. А он ничего не делал. И если там были бы фотографии Вани, никому бы и в голову не пришло бы их удалять, потому что Ваня никого не бьет. А то, что это ему потом навесят - никто не знал. Застраховаться нельзя, но некоторые вещи очевидны, надо удалять.

Некоторые редакции сработали очень красиво. Например, Новая и Грани, когда к ним пришли оперативники, выдали то, что уже было выложено. И больше ничего. Хотя съемки у них было море. Ну а уж то, что было опубликовано и выложено, бессмысленно таить, оно уже в сети.

Помимо моральной поддержки ребят, помощи адвокатам, что еще в подобных ситуациях может сделать журналист?

Надо понимать, что это моральная поддержка не только для обвиняемых, но и для адвокатов. Это для защитников безумная поддержка и мотиватор. Адвокат чувствует себя не изгоем общества, чувствует, что его поддерживают, пускай даже не все общество, но какая-то часть. И эта поддержка для него ценна

Но есть и четвертый пункт - это влияние на общество.

Да, это важный момент. Какими бы долгими срока у нас ни были, человек потом выходит. И от того, как это дело освещалось в прессе, очень сильно зависит то, как на него будут смотреть люди после освобождения. Представь, что мы тогда бы не смогли переломить болотное дело. Это было бы хулиганье, которое дралось с полицейскими. Так бы на них все и смотрели.

И вообще работа журналиста оказывает влияние и на ход процесса, и на результат процесса. Они же не в безвоздушном пространстве живут. Доказать это невозможно. Но посмотрим с другой стороны. Болотное дело. Обвинение просило 6 лет. Защита доказала невиновность людей, у кого-то были даже алиби. Итог - подсудимые получили от 3,3 до 3,9 срока. Если бы это дело никак не освещалось, а было бы только в суде, был бы такой результат? Скорее всего, нет.

Благодаря той же работе журналистов, даже судьи понимали, что это не дело, а лажа. Я как-то пришел в суд, чтобы мне написали письмо в Бутырку - в подтверждение того, что я защитник и могу ходить к Ване [Непомнящих]. Судья Кавешников, который судил Ваню, подписывает документ, ставит печать, потом держит в руке документ и говорит: “Ну я меньше не мог дать”. И все сказано. То есть понятно, что даже судья видит и знает, что преступления нет

Приложение №4

Интервью с Алхасом Абгаджава

Адвокат

Может ли деятельность журналистов как-то повлиять на ход процесса?

Но возьмем ситуацию, часто встречающуюся в нашей предпринимательской сфере, когда человека привлекают либо по заказу, либо для того, чтобы отжать бизнес, либо привлекают не за то, что на самом деле было. В общем, неправомерно. В таком случае освещение этой ситуации может сыграть положительную роль. Я оговариваюсь, что может, потому что плохая работа в данном случае, или несогласованная, или несвоевременная, или не доведенная до конца может сыграть негативную роль. Потому что если это освещение в итоге приводит к тому, что часть общества что-то поняла, то те же следственные органы, опера и все прочие, которым это не понравилось, сделают все, чтобы у обвиняемого положение ухудшилось. Потому что это их лично уже заденет. Потому что одно дело, когда они тихо делают в своих кабинетах свои грязные дела, и об этом никто не знает, а другое дело, когда об этом узнали, но последствий это никаких для дела не принесло. Зато их репутация пострадала, о них узнали, у них начались проблемы, их вызвали в службу собственной безопасности, вопросы какие-то задали. Поэтому здесь важно быть очень корректными. Я и подзащитным своим говорю, и тем, кто освещает: «Ребята, не переходите черту. Если мы говорим о том, что следователь допустил ошибку - это одно, проявил некомпетентность - это второе. И когда мы говорим, что он сделал это из корыстных и коррупционных побуждений, это должно быть очень серьезно обосновано. Нельзя просто так кричать «меня посадили, потому что им денег дали». А с чего вы это решили? А какие у вас есть основания?

Наверное, важно, если журналист берется за освещение какой-то истории, чтобы он действовал по такому же принципу, что и адвокат - в первую очередь, не навредить. Потому что пресса - это дама капризная. Ты можешь дать туда информацию, которая, как ты думаешь, тебе поможет, а на самом деле она тебя же и утопит.

Вы говорите, что журналист должен согласовывать свою работу с адвокатам?

Отчасти. В зависимости оттого, от кого он получает информацию. Если он получает информацию от адвоката, то, наверное, это не к журналисту требование, а к адвокату - чтобы он правильно ее преподносил. Потому что требовать от журналиста писать так, как ты хочешь или так, как ты видишь, тоже неправильно. Ты должен дать информацию так, чтобы журналист не мог ее переиначить. Например, у Медузы принцип - они интервью не согласовывают. И я считаю, это правильно. Что значит согласовывать интервью? Наболтал, так наболтал. Думай, что говоришь. Другой вопрос, что они могут переврать. Можно ставить требование: Не вздумайте там что-то переделать. Но это уже репутация журналиста. Если журналист переврет мои слова, я с ним больше не буду общаться.

Но освещение все равно важно, потому что когда суды не работают, хоть что-то должно работать, хоть как-то надо это выносить на общественный суд.

Какие позитвные последствия для обвиняемого могут быть результатом раюоты журналиста?

Начнем с простого, психологического, человеческого. Я могу сказать это по всем моим подзащитным. Как только выходила какая-то хорошая публикация или сообщение - и еще лучше, если о нем первые узнавали сокамерники - у него праздник там. Вот он в СИЗО, а у него праздник. Ему говорят: «тут про тебя написали». И у него настроение поднимается. Находясь там, можно быть в такой депрессии. Это первый момент, это уже положительный фактор. Он успокаивается, что о нем кто-то узнал. Что есть не только та информация, которую говорит следователь, но и другая, показывающая, что ты не такой негодяй, как написано у следователя. Это дает надежду, силы дальше бороться.

А публикации могут оказать влияние непосредственно на ход следствия?

На ход следствия мало что влияет. Следствие - это машина, которая, к сожалению, живет сама по себе, и она живет в тех рамках, которые у нас выстроились и в связи с тем, какое у нас законодательство, и в связи с тем, какая у нас практика.

То есть никогда нельзя ожидать от следователя положительных решений, не потому что он плохой - он может быть хорошим и очень профессиональным. А потому что он находится под постоянным подозрением со стороны своих же сослуживцев - под подозрением в коррупции. Потому что стереотип о том, что правоохранительные органы коррумпированные, еще сильнее, чем стереотип о том, что все предприниматели жулики. И любое решение следователя,выходящее за рамки привычного, а привычное - это по максимуму, это только обвинительный уклон, это поиск доказательств, которые говорят о виновности и, соответственно, сокрытие доказательств, которые говорят о невиновности.

То есть на процесс работа журналистов не влияет никак?

Ну так нельзя говорить. Я имею в виду, что прямых последствий от этого не бывает. Это точно так же, как работа адвоката. Каждое по отдельности мое действие результата не приносит почти никогда. Результат бывает только в конце, когда ты вот это все набрал, и заставил их понять, что привычное решение, или слишком суровое решение будет сложно удержать и оставить в силе, потому что есть огромный набор зафиксированных нарушений. И вот тут ты выводишь их на принятие более мягкого решения. Так же и здесь. Оттого, что журналист просто написал интересные сведения, которые важны для обвиняемого и могут ему чем-то помочь, дело прекращено не будет, но зарубочка появится. Учитывается все факторы. После этого просто у следователей возникает проблема - из-за публикации дело дергают в прокуратуру - уже начинает следствие тормозить, уже возникает стопор для принятия более жестких решений.

Но, к сожалению, люди (обвиняемые/подсудимые) боятся. Самый большой страх - это «лишь не было хуже». С этим страхом трудно бороться, и, главное, я не могу с ним бороться, потому что я не могу гарантировать, что не будет хуже. Вообще никак. Я говорю: «Ребят, это внутреннее решение каждого» Но если ты не борешься, ты утонешь.

Какой негативный эффект может быть из-за резонанса?

Любой. Но ту мы уже ничего не можем сделать. У нас власть достаточно истеричная. И просто так она ничего не делает. И все, что происходит в публичной сфере, никогда не делается просто так. И когда закрывали Чудновец и Севастиди, люди спрашивали: «Почему вот каких-то теток, не видных деятелей, а просто обычных теток закрывают?».

А закрывают вот именно для того, чтобы вы понимали, что даже если обычные могут так уехать, то что будет с вами, если вы обладаете какой-то популярность. Но их отпутили же в итоге. В данном случае власти было выгодно показать хорошего президента, сейчас это важно, скоро выборы. А бывает, когда власти надо было показать зубы - в начале 2011-2012. И тут, вытащив, какое-то дело, которое может, и прошло бы тихо, можно получить как раз эффект «а закатайте его теперь, чтобы ему неповадно было»

В любом случае, с информацией надо работать аккуратно, если это касается судьбы человека.

Приложение №5

Интервью с Алексеем Федяровым

В прошлом республиканский прокурор

Как влияют действия журналистов, освещающих судебный процесс и дело, в целом, на действия сотрудников правоохранительных органов?

Для всех работают примерно одни и те же алгоритмы. Если ты хочешь понять, как материал повлияет на сотрудников, надо смотреть на него через призму их должностных инструкций и обязанностей. Скажем, если это прокурорский работник, который надзирает за следствием, он будет смотреть, есть ли в твоей публикации сообщение о преступлении, жалоба на чьи-то действия. Ты же можешь в своей публикации написать, что действия такого-то следователя или прокурора незаконны. Это своего рода жалоба. И если это сотрудник прокуратуры, который осуществляет так называемый общий надзор и смотрит за соблюдением закона, будет смотреть, есть ли в твоем тексте сообщение о нарушении какого-либо закона. А вот эмоции в тексте будут вообще отбрасываться, они никак не воспринимаются, будут отбрасываться угрозы типа «мы проведем такой-то митинг», «мы будем добиваться» и проч. Это все не воспринимается. Воспринимается только конкретика, которая может повлиять на непосредственно служебное положение этого сотрудника. Поэтому, если журналист хочет повлиять на ситуацию, он должен приводить конкретные факты.

Если в материале есть подобные конкретные факты, что происходит дальше?

Этот материал попадает на стол прокурору. То есть ты открываешь утром папку - у тебя там заявления рукописные, машинописные и обязательно несколько копий статей с подчеркнутым текстом, который тебе нужно обязательно проверить и дать ответ в редакцию

Как часто подобная публикация, попав на стол прокурору, может помочь обвиняемому?

Это зависит от обоснованности публикации, это как и с жалобами и обращениями - если жалоба слабенькая, она будет рассмотрена, но пользы не принесет. Если в материале есть конкретика, если приведены конкретные нарушения, на которые обязательно надо ответить, дать какую-то оценку, то это поможет.

А если дело политическое?

А какая разница? Это для вас есть разница, а для прокуратуры и следствия разницы нет - те же самые алгоритмы и законы - УК, УПК.

И сверху никаких указаний по поводу политических фигурантов нет?

Ну контроль есть. Но любое дело контролируется. Но роль контроля преувеличивать не надо.

Если в публикации есть серьезные пассажи, то проводится проверка?

Да, в обязательном порядке. Если у тебя в публикации, например, будет сообщение о преступлении, будет указано, что Вася такого-то числа изнасиловал Машу, и правоохранительные органы ничего об этом не знают, и этот факт не проверяли, то это будет рассмотрено как сообщение о преступлении, будет проведена полноценная доследственная проверка. О результатах ее как заявителю сообщат.

Это формальности или проверка действительно проводится?

Нет, действительно проводятся. Уголовные дела возбуждаются. Но проверка, конечно, может проводиться для и вида.

Как ты оцениваешь, как влияет на дело деятельность журналиста? Насколько эффективно бороться с нарушением закона через журналистику?

Это очень эффективный механизм. Но для того, чтобы его использовать, надо, чтобы журналист был профессиональным, грамотным. Если мы говорим о материалах правозщитной направленности, нужно, чтобы журналист понимал закон, либо чтобы рядом с ним были люди, которые понимаю закон и его применение.

Потому что к журналистам относятся плохо. Но когда приходит журналист, который что-то в этом понимает, это у прокурора вызывает недоумение и уважение. И я встречал случаи, когда прокуроры говорили: «Слушай, статья-то серьезная. Надо подумать, посмотреть». Кончено, мне, как начальнику отдела по надзору за следствием было некомфортно, когда по делам, которые расследовали мои следаки, появлялись серьезные и обоснованные публикации. Тут я своих разносил. Конечно, я исходил из того, что все, что выявлено журналистами, надо запрятать. Но факт в том, что публикации действовали, все равно приходилось работать.

Может ли сотрудничество с журналистами негативно повлиять на судьбу обвиняемого?

Конечно, может. За это человека могут поломать - карцер, ШИЗО. Вот выходит публикация, звонят сверху в СИЗО, например, и говорят: «Вы что там, офигели? Что у вас происходит? Ну-ка быстро устраните проблему». Это воспринимается как пойти и успокоить (в грубой форме) дурака. Любое сопротивление воспринимается негативно. Но бояться просто этого не надо. Если ты в эту систему попал и не борешься, ты не выберешься.

Приложение №6

Интервью с Любовью Благушиной

В прошлом следователь (10 лет), позже федеральный судья (10 лет) С 1997 года - практикующий адвокат

Как влияет деятельность журналистов, освещающих политический процессы, на судью, который этот процесс рассматривает, на его решение?

Отношение судебной системы к СМИ, по сравнению даже с концом 90-х, принципиально поменялось. Если ранее публикации в СМИ, скажем так, привлекали внимание суда и заставляли его ответственнее подходить к тому или иному делу, то сейчас такой тенденции уже нет. В основном, в настоящее время превалирует тенденция выполнения несуществующих официально, но существующих неофициально так называемых указилок от вышестоящих судов.

То есть даже широкий резонанс дела не влияет на решение суда?

Суды в таких ситуациях к журналистам относятся, как к надоедливым мухам. Например, та же судья Дударь. Она же выносила решение по делу Дадина и еще по ряду политических дел. Это человек совершенно непробиваемый. У судов свои ориентиры, которых они четко придерживаются, и реакция СМИ им безразлична.

Вы думаете, освобождение Дадина - это результат работы СМИ? Правильно, это результат работы СМИ. Потому что обратили внимание властей, и власти решили показать, что у нас еще где-то там какое-то правосудие существует.

Это не говорит о том, что СМИ не должны публиковать свое мнение, отражать мнение общества по тем или иным процессам. Должны обязательно. Это заставляет власть задуматься. Но сами по себе судьи до того, как им не укажет вышестоящий суд или представители власти или чиновники, делать ничего не будут.

Знаете ли вы случаи, когда судья наказывал обвиняемого жестче из-за того, что тот сотрудничал со СМИ?

Я не думаю, нет. С такой реакцией суда я не сталкивалась.

Насчет Болотного дела. Прокуратура просила 5-6 лет ребятам, а дали в итоге 3. В прессе довольно активно и много говорили об этом деле. Это могло повлиять на приговор?

Прокуратура иногда просит довольно жесткое наказание, однако материалы дела свидетельствуют о том, что приговор ни на чем строится. Для того, чтобы его не отменили, суд дает наказание мягче. Такая практика у судов существует не только по политическим делам. А по «Болотному делу» я считаю, что наказание согласовывалось с той же Егоровой. Возможно, тот общественный резонанс, который был поднят СМИ, сыграл свою роль. Я не хочу списывать журналистов со счетов. Я считаю, что работа журналистов играет существенную роль даже в ходе ведения расследования. Потому что публичность ошибок, допускаемых правоохранителями, становится предметом всеобщего обсуждения, и это нежелательна - и для судей, и для следователей, и для прокуратуры. Потому что это лишнее внимание и дискредитация

Приложение №7

Интервью со Степаном Зиминым

Фигурант «Болотного дела». Осужден на 3,5 года колонии. Его обвиняли в том, что он кинул камень в сотрудника ОМОН - Дениса Александровича Куватова - и сломал ему кисть руки. Позже экспертиза доказала, что перелом кисти у Куватова был несколько лет назад. Куватов в суде заявил, что не уверен в том, что именно Степан Зимин кинул в него камень.

Как ты относился к тому, что о «Болотном деле» и о тебе лично довольно много говорят журналисты? Это помогало или мешало?

Я из СМИ много всего нового узнавал: что происходит, как ведется уголовное дело - не с точки зрения следствия - а о каких-то околоследственных мероприятиях. Например, что заявил судья какой-нибудь, гособвинитель, что говорят адвокаты. Не мне лично - Панченко и Пашков - а что вообще говорят о деле. Потому что мы с ними не вели такие беседы. Так что журналисты помогали в плане получения информации. Кроме того, их работа - это большая поддержка: когда писали в Новой Газете, в The New Times, это давало силы.

Со стороны представителей власти была какая-то агрессия из-за того, что о тебе говорят в СМ или потому что ты политический?

Из-за СМИ более активно стали проявлять себя всякие силовые структуры - Центр Э, например. Они приезжали в колонию к нам - к Илье Гущину, к Саше Марголину, к Алексею Полиховичу, общались, предлагали сотрудничать - стучать, писать что-то после освобождения.

А так в СИЗО, в колонии со стороны сотрудников к нам было отношение такое же, как и ко всем остальным. Никакого повышенного внимания я к себе там не наблюдал.

Как ты думаешь, широкий общественный резонанс, созданный журналистами, как-то повлиял на приговор?

Думаю, да, конечно. Если бы не резонанс, нам бы дали больше. Прокурор просил 6 лет - для Саши Духаниной и 5,5 для остальных. И мы были очень удивлены, что срок оказался такой низкий - то есть у меня 3,5. А с момента оглашения приговора мне оставалось сидеть 1,5 года.

Не было мысли, что такая активность СМИ может навредить, что следователи или судьи разозлятся, и все будет только хуже?

Нет. Дело-то заказное, политическое. Там журналисты могли повлиять только в хорошую сторону, потому что куда уж хуже. Там и так все было плохо: поддельные показания и свидетелей, и потерпевших.

У тебя есть претензии к каким-нибудь журналистам?

Нет. Я считаю, что все журналисты, находившиеся на Болотной, выполняли свою работу, как и те же менты, которым отдали приказ, и они пошли задерживать людей. Можно говорить о том, что ОМОНовцы марионетки в руках у власти. Но что сделаешь? Такая поганая у них работа. То же самое касается журналистов, люди просто ходили и снимали. Им пришел заказ от редакции. Может, исходя из своих внутренних убеждений, они это снимали. И в некоторых моментах журналисты очень помогли, потому что если бы не они, не нашлось бы опровержений показаниям ОМОНовцев. Можно было по журналистским съемкам высчитать время задержания. И информация, которую можно было считать с кадров, противоречила показаниям Омоновцев и полиции. Если потерпевший полицейский говорит, что обвиняемый кидал камни, а на видео видно, что он не кидал камни. Противоречие. Поэтому в какой-то степени журналисты помогли расследованию болотного дела. Но в каких-то моментах журналисты, безусловно, навредили. Потому что кто-то кидал камни, кто-то кого-то бил, и их же съемки были доказательством.

Но о каком деле мы говорим? О Болотном. Абсурд чистой воды.

Должны ли все политические дела освещаться в СМИ, как «Болотное дело»?

Политзаключенный - это кто? Политзаключенный - это тот человек, которого посадили за взгляды, которые идут вразрез с мнением власти, либо человек, против которого совершена судебная ошибка. Второй тоже может считаться политзаключенным, потому что ему навредила система. Любой политзек требует к себе внимания СМИ, потому что нужно указывать на ошибки, которые допустило либо следствие, либо суд, нужно освещать, нужно говорить о том, что наша судебная система, мягко говоря, несовершенна, что она подконтрольна власти.

Приложение №8

Интервью с Константином Эггертом

Журналист

Профессиональный этический кодекс был составлен и подписан, чтобы сориентировать журналистов в профессии, обозначить цели и принципы, которые должны быть в приоритете у журналистов. Но, наверное, нельзя говорить о журналистской этике исключительно как о системе определенных норм, потому что они не абсолютны и непостоянны, и действия журналиста ситуативны и зачастую зависят от каких-то других, более тонких моментов.

Для меня этика заключается в том, чтобы придерживаться каких-то представлений о том, что такое хорошо и что такое плохо. Это каждый человек сам для себя определяет. Но как мне кажется, нужно, прежде всего, понимать, что в журналистике ты имеешь дело с информацией, ты должен максимально думать о проверянности этой информации о том, как то, что ты делаешь (особенно в прямом эфире) может повлиять на детей, на впечатлительных людей, на семьи жертв какого-то события. То есть ты все-таки должен думать о чувствах людей.

То есть этика человеческая и этика журналистская неразрывны?

Конечно.

Если журналисту говорят что-то не под запись. А журналист считает, что эта информация общественнозначимая и может на что-то повлиять, допустимо ли публиковать ее?

В конечном счёте здесь всегда так. Твоя новость против твоей репутации. Потому что если у тебя будет репутация человека, который не соблюдает неформальный кодекс, то ты наверное плохо закончишь. То есть все зависит от репутационных моментов. Есть издания, которые специализируются на подобного рода вещах. Которым плевать, они готовы платить гигантские штрафы. Или в суде выстаивать месяцами по поводу чего-то. Они делают этим свой бизнес.

Это вы про желтые газеты?

Да, про таблоиды.

Что ещё вы как журналист считаете неприемлемым? Чего никогда не сделаете?

Я не буду лгать, манипулировать информацией. Это важно. Не лгать - очень важно. Ну не знаешь - Скажи, что ты не знаешь. Не интерпретируй факты креативно, не додумывай. Но додумать - это ты анализируешь, это другой вопрос. А вот фантазировать не надо. Трудно сказать. Я каждый раз решаю для себя заново.

Просто вот смотрю документальное кино про Майдан. Там жуткие совершенно кадры. Но, может быть, учитывая, какая аудитория это будет смотреть и то, что в начале сказано, что в фильме есть кадры, которые стрессовые, жуткие. Это стоило вставить, потому что здесь это работает на сюжет, там нет порно, там есть попытка разобраться в последствиях Майдана и так далее. Всегда трудно отделить себя как журналиста от себя как человека т. к. я стараюсь жить по Евангелию, для меня это важно. Поэтому я лично буду стараться ориентироваться на это. Не лгать, не причинять боль ради хита.

Когда можно нарушить этические принципы?

Ну желательно не нарушать этические принципы. Плохо вам потом после этого бывает. Если это реально этические принципы. Если вам очень хочется, посоветуйтесь с редактором, с коллегами, с друзьями, мужем, женой. Но этические принципы хорошо бы не нарушать.

Даже если все в тебе говорит, что надо об этом сказать, надо это показать?

Ну бывают ситуации, когда есть большее и меньшее зло с вашей точки зрение. Тут вот это имеет значение. Но, в целом, надо помнить, что доверие к вам и к той медийной организации, которую вы представляете, тоже важно. Это весы. Если это касается ядерного взрыва или теракта, и вы своей публикацией спасаете человека, то да, надо публиковать.

Например, пропаганда противоречит журналистской этике. Но журналисты, которые работали над «Болотным делом», они так и говорили, что занимались пропагандой, потому что это поможет

Здесь довольно понятная вещь. У нас есть какой-то здравый смысл и трезвые жизненные суждения. Мы же не просто профессиональные роботы, мы люди и мы должны оценивать, что такое хорошо, а что такое плохо. В данном случае речь идёт о столкновении человека с государственной машиной. И очевидно, что в данной ситуации человек в неравном положении. Поэтому когда журналист - и это позиция издания - говорит: «Я буду говорить об этом, об этом, об этом (защищая участников митинга - прим. ред.), и не сталкивается при этом с какими-то вопиющими фактами, которые показывают, что, на самом деле, Навальный нёс 28 ядерных зарядов на Красную площадь», то это нормально. Если ты достоверно узнал, что некто нес 28 зарядов на Красную площадь, и что полиция пыталась людей остановить и предотвратила гигантский теракт, а ты будешь говорить, что на самом деле все было отлично, а полиция нарушила закон. То есть если ты узнаешь о какой-то достоверной информации и о ней не скажешь, это будет нехорошо.

Есть такое явление как журналистика чековой книжки. Когда издание платит человеку за какую то эксклюзивную информацию. А когда ты платишь кому то за информацию, это же тоже противоречит этике.

Я так скажу. Плату за информацию вы не отмените. Как не отмените шпионаж, проституцию, порнографию. Другое дело, что существуют люди, которые работают в таблоидах, для них это, может быть, и норма. Для многих из нас это не норма. Но я всегда буду отстаивать право этих людей. Я лично так делать не буду, не буду платить за информацию. Но если люди считают, что в их интересах платить за информацию, ок. Нам в конечном итоге судить, правда это или нет. Я считаю, что таблоиды важны в любом обществе. Они являются нашим передовым дозором, который проверяет, что можно, что нельзя делать и в отношении общества, и в отношении властей, поэтому я думаю, что таблоиды играют свою роль и их неэтичность с точки зрения интеллигенции. Тем не менее, во-первых, с ней надо мириться, во-вторых, у них существует своя аудитория. Люди, которые не входят в наш круг, тоже имеют право на свою информацию. И, в-третьих, они очень часто играют роль проводников в новый мир для нас, для мэйнстрима.