Публицистика А.И. Герцена в оценках российской общественности 1860-х гг.

Размещено на http://www.allbest.ru/

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

“ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ”»

Факультет гуманитарных наук

Выпускная квалификационная работа

по направлению подготовки 46.03.01. История

образовательная программа «История»

Публицистика А.И. Герцена в оценках российской общественности 1860-х гг.

Крученов Филипп Михайлович

Научный руководитель

д-р ист.наук, проф.

Соловьев Кирилл Андреевич

Москва 2020

Введение

1860-е гг. занимают важное место в российской истории и привлекают внимание как отечественных, так и зарубежных исследователей. В советской историографии важность 60-х гг. XIXв. связывалась не только с эпохой либеральных реформ Александра II, но и с так называемой первой «революционной ситуацией». В основе этого термина лежит ленинская концепция, заложенная в знаменитой статье «Памяти Герцена» 1912 г. По Ленину, история русского революционного движения делались на три основных этапа: помещичий (главную роль на этом этапе сыграли декабристы, которые «разбудили Герцена» ), разночинный и пролетарский. Если к пролетарскому периодуотносилось «массовое» рабочее движение и деятельность социал-демократических сил, которая охватила период с 1890-х по 1917 гг., то разночинный этап русского революционного движения начался как раз в 1860-х гг., когда началось активное противостояние «революционной демократии против либерализма» . Данная концепция предопределила направление изучения истории русского революционного движения в советской историографии.

Современные исследователи также признают важность данного периода для общественно-политического развития Российской империи. Актуальный сегодня подход к изучению политической и интеллектуальной истории России отличается от подхода советских авторов, который был предопределен четкими идеологическими установками, заложенными Лениным в вышеупомянутой статье. Например, М.А. Маслин в одной из своих работ удачно заметил, что задача современного исследователя заключается в отказе от «принципа партийности историко-философского исследования» . Подобный отказ от «принципа партийности» привел к тому, что активизация русского общественно-политического движения в 1860-х гг. связывается не столько с революционной деятельностью так называемой разночинной интеллигенции, сколько с превращением общественного мнения в один из определяющих факторов политической жизни Российской империи. Наиболее ярко это проявилось в возрастании роли периодических изданий, которые, превратившись в рупоры общественного мнения, стали оказывать реальное влияние на формирование общественных настроений в России. герцен публицистика общественность

Важную роль в развитии русской политической журналистики в 1850-1860-х гг. сыграл А.И. Герцен. Покинув Россию зимой 1847 г., в 1853 г. он основал в Лондоне бесцензурную Вольную русскую типографию, где при содействии его друга и единомышленника Н.П. Огарева с 1857 по 1870 гг. издавал газету «Колокол». Несмотря на нелегальный статус «Колокола» в России из-за его идеологической направленности, он пользовался огромной популярностью, что постоянно отмечается как в советской, так и в современной историографии. Говоря о масштабах распространения «Колокола» в России советский историк Н.М. Пирумова, отмечает, что в годы наибольшей популярности герценовского периодического издания, которые выпали на конец 1850-х - начало 1860-х гг., его тираж достигал 2000-2500 экземпляров. При этом отмечается, что отдельные материалы «переписывались и ходили по рукам», на основании чего можно сделать вывод, что масштабы распространения были еще большими . Подобная популярность «Колокола» была беспрецедентным явлением для русской заграничной прессы .

По словам М.Н. Каткова, новый выпуск «Колокола» лежал на столе председателя Редакционных комиссий Я.И. Ростовцева. Также в историографии часто делается акцент на том, что газету часто просматривал Александр II . Подтверждение подобной популярности Герцена и его «Колокола» можно найти во многих источниках того времени. Например, П.А. Валуев, занимавший пост министра внутренних дел в период с 1861 по 1868 гг., 13 марта 1861 г. записал в своем дневнике, что Александр II высказывал недовольство тем, что подробности деятельности Совета по крестьянскому делу активно освещались Герценом в «Колоколе» . О популярности произведений Герцена писал видный общественный деятель и публицист А.В. Никитенко. В своем дневнике 4 августа 1862 г. Никитенко пересказывал историю, рассказанную им в Дрездене князем Юсуповым. Юсупов зашел в книжную лавку в Германии, где немецкий продавец предложил ему купить произведения Герцена, на что Юсупов заметил, что в России это уголовно преследуется и что было бы опасно перевозить работы Герцена через границу. В ответ немецкий продавец сказал следующее: «Вот пустяки! Я вам доставлю в Петербург сколько угодно, прям в ваш дом, в ваш кабинет!» .

Подобная растущая популярность «Колокола» Герцена, особенно среди молодого поколения, вызывала беспокойства русского правительства, которое впервые столкнулось с необходимостью борьбы со столь массовым распространением нелегальной печати, в которой пропагандировались идеи, оппозиционные по отношению к официальному правительственному курсу. Это проявилось в нескольких проектах цензурных реформ, авторами которых выступали высокопоставленные государственные чиновники. Министр народного просвещения А.В. Головнин выступал за предоставление определенных «льгот», цензурных послаблений русской легальной печати с целью ослабления позиций Герцена. Министр внутренних дел Валуев и Е.В. Путятин наоборот выступали за усиление надзора за печатью и за более жесткие меры в борьбе с распространением в России нелегальной литературы .

Несмотря на то, что правительственный курс не отличался единством мнений по вопросам цензурной политики (как и по многим другим вопросам), подобные проекты цензурных реформ свидетельствуют, что русское правительство столкнулось с необходимостью считаться с общественным мнением. Данная мысль лежала в основе проекта реформирования Государственного совета, предложенного Валуевым. Валуев, будучи преданным сторонником самодержавия, в духе охранительной мысли 1860-х гг. выступал противником введения в России конституции или законодательного парламента, как чуждых России западных политических институтов. По мнению Валуева, конституционный или парламентский строй противоречит основам самодержавия, которое Валуев так же, как и другие идеологи русского консерватизма, считал единственно верной формой правления для России. Однако Валуев приветствовал земскую реформу и выступил инициатором введения в России народного представительства путем включения в законосовещательный Государственный совет выборных представителей от земств. Таким образом, по мнению классика советской историографии П.А. Зайончковского, Государственный совет должен был напоминать австрийский рейхсрат .

Подобная необходимость реформирования центральной власти, осознаваемая Валуевым, явилась следствием его обеспокоенности общественным подъемом, что проявилось в росте значения публицистики, в которой проявлялась реакция общественности на те или иные политические события. Подобные меры Валуева были направлены на то, чтобы правительство «овладело социальным движением», которое «делает три четверти истории», и «стало во главе его» . Эти опасения Валуева базировались на страхе, который американский историк М. Малиа охарактеризовал как «культуру постоянных революционных ожиданий» , ставшей одной из главных характерных черт эпохи с 1815 по 1914 гг. Эти «революционные ожидания» явились прямым следствием Французской революции конца XVIII, которая явилась первой секулярной революцией в современном понимании этого понятия. После 1789 г., когда людям впервые «открылся секрет, что история делается посредством революций» и когда они почувствовали реальную возможность участвовать в историческом процессе, «неумышленная» революция стала невозможна .

Подобное явление, как уже отмечалось выше, в советской историографии освещалось с точки зрения подъема революционного движения, именуемого «революционной ситуацией», лидерами которого, по заветам Ленина, считались Герцен со своим «Колоколом» и Н.Г. Чернышевский с Н.А. Добролюбовым, которые редактировали «Современник». Однако такой взгляд на историю общественно-политического развития России 1860-х гг. не отражает полную картину. Активизация общественной жизни, вызванная более либеральным по сравнению с политикой Николая I курсом Александра II, осознание необходимости коренных преобразований всей системы после поражения в Крымской войне вызвали бурное развитие не только революционного, но и других направлений политической мысли. 1860-е гг. сыграли ключевую роль в «размежевании общественных сил», становлении русского либерализма и консерватизма (хотя граница между разными направлениями русской общественной мысли в 1860-х гг. все еще носила довольно условный характер), а также в формировании русского национализма, ключевую роль в котором сыграло польское восстание 1863 г.

Этот процесс удачно охарактеризовала в одной из своих статей О.С. Кругликова. Жесткий николаевский режим, который не подразумевал участие общества в решении политических вопросов, выступил платформой для консолидации общественных сил против политики Николая Iи сохранения крепостного права . Этим, например, объясняется практически полное прекращение сотрудничества между «Колоколом» Герцена и славянофилами к 1860-му г. Помимо того, что к 1860-м гг. славянофилы наладили собственное книгоиздание за границей, главная причина сводится к тому, что вопрос об отмене крепостного права, который являлся главной точкой соприкосновения Герцена со славянофилами, к 1860-му г. был практически решен . Такого же мнения придерживаются классики советской историографии Е.А. Дудзинская и И.В. Порох, которые отмечали, что конец 1850-х гг. стал периодом наиболее тесного сотрудничества славянофилов с Герценом из-за общей заинтересованности в скорейшей отмене крепостного права .

Таким образом, крестьянская реформа 1861 г. стала одной из причин, по которой вчерашние союзники становились идейными оппонентами. В этом контексте стоит рассматривать и либерализм Каткова (над чем постоянно иронизировал Герцен на страницах «Колокола»; из-за англомании Каткова его «Русский вестник» современники в шутку называли «Вестминстерским вестником» ) 1850-х - начала 1860-х гг., который являлся критикой режима Николая I.

Либеральные реформы сыграли ключевую роль в становлении так называемого «охранительного» направления. Современный исследователь А.Э. Котов, определяя «общий знаменатель» консерватизма, который сводится к «защите принципа исторической (сословной, национальной, государственной, религиозной) преемственности в условиях, когда сама преемственность поставлена под сомнение» , отмечает, что преемственность была поставлена «под сомнения» именно в 1860-е гг. в ходе либеральных реформ. И.А. Христофоров указывает, что «размытость и преимущественно традиционный образ действий путем закулисных интриг» в купе с развитием политической печати, которое повышало уровень политической культуры, стало причиной появления «потребности в сформулированных, мотивированных программах действий не только у сторонников, но и у противников реформ» . Таким образом, именно в 1850-1860-е гг. в России развернулись активные «дебаты об альтернативе революции и реформы». «Угроза революции» стала одновременно средством оправдания властью как своих реформаторский устремлений и репрессивной политики, так и важным инструментом давления на правительство со стороны общества , которое осуществлялось преимущественно через прессу.

Важную роль в этих публичных дебатах, как уже отмечалось выше, сыграл Герцен и его «Колокол». Открытая полемика с Герценом и его изданиями стала возможна только в 1860-х гг. (а именно в 1862 г., когда свое отношение к творчеству Герцена стал активно высказывать Катков на страницах легальной русской прессы). До 1862 г. имя Герцена не упоминалось в русской прессе 14 лет . На 1860-е гг. выпало крупное польское восстание, которое стало важной вехой в становлении русского национализма и вызвало новый виток полемики Герцена с представителями разных политических течений русской общественности, а также первые акты революционного террора (покушение Караказова на Александра II 4 апреля 1866 г.), который впоследствии станет важной частью русского революционного движения. Все эти факторы обусловили выбор в качестве центральной темы настоящей работы реакцию русской общественности на публицистику Герцена именно в 1860-х гг.

Несмотря на обилие научной литературы, посвященной как истории русского общественно-политического движения в 1860-х гг., так и отдельных его представителей, среди которых особый исследовательский интерес вызывают фигуры Герцена, Каткова, Чичерина и др., до сих пор не существует самостоятельного исследования, в котором бы рассматривалось восприятие Герцена и его публицистики русской консервативной и либеральной общественностью. Этим обусловлена актуальность настоящего исследования.

Объектом исследования является публицистика и переписка Герцена, консервативная и либеральная печать 1860-х гг., воспоминания и дневники видных государственных и общественно-политических деятелей 1860-х гг. Предмет исследования - оценки герценовской публицистики представителями русской консервативной и либеральной общественности. В настоящей работе были использованы результаты, достигнутые в моей предыдущей курсовой работе по теме «Политическая программа А.И. Герцена в 1860-е гг.», написанной под руководством профессора К.А. Соловьева .

В ходе исследования герценовской политической программы необходимо было обратиться к теме полемики Герцена с «Современником» и представителями «молодой эмиграции». На основании исследования данной проблемы, можно сделать вывод о том, что, несмотря на серьезные расхождения в политических программах (из-за которых некорректно безоговорочно относить Герцена к революционерам 1860-х гг.), противоречия между Герценом и революционными демократами сводились преимущественно к вопросам тактики. Герцен считал, что Россия не готова к революции, из-за чего осуждал попытки молодого поколения поскорее перейти от литературной и пропагандистской работы (которую Герцен осуществлял в «Колоколе») к реальному революционному делу. Из-за этого Герцен резко осуждал тактику индивидуального террора, в то время как революционное поколение 1860-х гг. видело в Каракозове «героя». Таким образом, несмотря на общность базовых принципов их политических программ, они расходились главным образом в проблеме перехода к подготовке русской революции. Это стало причиной, по которой оценки Герцена и его творчества революционными демократами 1860-х гг. не будет специально рассматриваться в настоящей работе.

Историография

О важности фигуры Герцена можно судить по наличию нескольких концепций восприятия его идей и наследия. Причем идейное наследие Герцена оказалось востребованным сразу же после его смерти в 1870-м г. Так, например, и народники, и либералы начала XXвека, и большевики подчеркивали принадлежность Герцена именно к своей традиции . Это говорит о том, что Герцена сложно отнести к какому-то одному общественно-политическому течению. Например, народникам Герцен был близок как «икона революционера и эмигранта» (романтизация фигуры Герцена как революционера), который заложил традицию русской политической эмиграции . Также фигура Герцен была привлекательна для представителей русского либерализма, а впоследствии и для социал-демократического движения.

Восприятие герценовской публицистики 1860-х гг. тесно связано с вышеупомянутыми традициями интерпретации его идей и наследия. Наибольшей популярностью в начале XXв. пользовалась так называемая либеральная историография. Это было связано с тем, что либеральная историография носила профессиональный характер. Яркие представители русской исторической науки начала XXв. А.А. Корнилов и А.А. Кизеветтер были также членами либеральной партии кадетов. Корнилов писал о том, что «Колокол» Герцена «с первого дня и до приезда в Лондон Михаила Бакунина в 1862 году был органом либерального движения в России» . Более того, Корнилов отмечает либеральную направленность политической программы Герцена, которая, по его мнению, в конце 1850-х - начале 1860-х гг. даже не подразумевала ограничения самодержавия . Также, стремясь подчеркнуть либеральную направленность герценовской публицистики, Корнилов обращает внимание на полемику между «Колоколом» и «Современником», в рамках которой Герцен осуждал «нападки «Современника» на либеральные круги» , опуская при этом более важные предметы их полемики, например, споры о возможной революции в России.

Особый акцент Корнилов делает на довольно радикальном отношении Герцена к польскому вопросу. В современной историографии часто отмечается, что Герцен последовательно отстаивал идею независимости Польши, особенно после расстрела демонстрации, посвященной тридцатилетию польского восстания 1831 года . В качестве подтверждения можно привести статью Герцена «VivatPolonia!». В этой статье Герцен проводит параллель между нахождением Польши в составе Российской империи и крепостным правом. Следовательно, Герцен считает поляков такими же несвободными, как и крестьян, находящихся в крепостной зависимости: «не убивайте ни поляка, который хочет быть самим собой, ни крестьянина, требующего свободы» . Заканчивается данная статья резкой критикой Герцена империй, которые угнетают не титульные нации. В качестве примера Герцен приводит Ломбардию и Венгрию, которые находятся в составе империи Габсбургов, но не стали от этого австрийскими, сохранив национальную самобытность, а также Финляндию и Польшу, которые в составе Российской империи не стали русскими .

Таким образом, Корнилов, видимо, сознательно упускает определенные пункты политических взглядов Герцена, которые не позволяют причислить его к носителям либеральной идеологии. Подобные выводы Корнилова основываются на его собственных ожиданиях, в соответствии с которыми он интерпретировал отдельные высказывания и идеи Герцена. При этом Корнилов считает Бакунина «виновным» в радикализации взглядов Герцена, так как до его приезда в Лондон в 1862 году, по Корнилову, Герцен высказывал умеренные взгляды по польскому вопросу .

Более того, Корнилов писал о том, что позицию Герцена в отношении польского восстания 1863 года, которую он активно отстаивал в «Колоколе», разделяло «все передовое русское общество» . Получается, что Корнилов совершенно не учитывал падение популярности как герценовского «Колокола», так и интереса к самой фигуре Герцена после польского восстания 1863 года, так как радикальную позицию Герцена по национальному вопросу не разделяли ни представители революционеров, ни либералы 1860-х гг., о чем подробно пишет Желвакова .

Советская традиция интерпретации герценовской публицистики 1860-х гг. тесно связана идеей, в соответствии с которой Герцен является важным представителем именно революционного движения. Поэтому различные советские авторы пытаются отнести Герцена либо к революционным демократам 1860-х гг., либо считают Герцена основоположником революционного народничества. Об этом писал советский историк, крупный специалист по истории народничества, Н.А. Троицкий. Троицкий отмечал, что в советской историографии сложились две школы изучения народничества. Одна группа историков во главе с Н.А. Нечкиной, И.Д. Коваленко, Ш.М. Левиным под народничеством понимали лишь часть разночинского этапа в российском революционном движении, которая охватывала только 1870-е годы . Поэтому эти историки воспринимали Герцена и Чернышевского не как народников, а как революционных демократов. Следовательно, и вся публицистика Герцена рассматривалась с демократической позиции.

В таком ключе на публицистику Герцена смотрела и Н.М. Пирумова, которая, говоря о полемике между «Колоколом» и «Современником» Чернышевского и Добролюбова, отмечала более широкую направленность герценовского издания, из-за которой «Колокол» активно привлекал внимание либеральной общественности. Далее, следуя советской риторике, Пирумова делает вывод о том, что, несмотря на «либеральные просчеты» в отношении, например, царской власти (в данном контексте имеют в вижу открытые письма Герцена к Александру II), Герцен «оставался демократом, а пропаганда «Колокола» была одним из факторов революционной ситуации в России» .

Другая группа историков, к которой относится и сам Троицкий, а также В.Ф. Антонов, Б.С. Итенберг и Р.В. Филиппов воспринимали народничество как синоним разночинского этапа в революционном движении в России. Следовательно, революционное народничество, по их мнению, охватывало не только 1870-е, но и 1860-е годы. Это выражается, например, в том, как сам Троицкий определял хронологические рамки «хождения в народ». Троицкий полагал, что начало «хождения» относится к 1861 году, когда Герцен в своей статье «Исполин просыпается!», опубликованной в 110 листе «Колокола» от 1 ноября 1861 года, впервые «бросил клич» «В народ! К народу!» . Поэтому Троицкий считал идеи Герцена, заложенные в его публицистике 1860-х гг., - «квинтэссенцией русского революционного народничества» . Таким образом, можно сделать вывод, что публицистика Герцена в советской историографии рассматривалась с точки зрения принадлежности Герцена к тому или иному течению в русском революционном движении: либо к революционным демократам 1860-х гг., либо к революционным народникам.

Таким образом, характеризуя Герцена как идеолога народничества, советские авторы «мифологизируют анархронизмы», смешивая значение, которое заложил Герцен, с тем влиянием, которое оказали его тексты и его идеи на дальнейшее развитие русского революционного движения . Именно Герцен в своих статьях, вошедших в сборник «С того берега», впервые сформулировал теорию «русского социализма», которая стала теоретической основой идеологии народничества. Однако Герцен не мог ассоциировать себя с народническим движением, пик которого пришелся на 1870-е гг. и начало 1880-х гг. (Герцен умер в 1870-м г.). Более того, из его полемики с революционными демократами 1860-х гг. видно, что Герцен считал переход к реальной революционной деятельности преждевременным. Это выражалось в отказе Герцена от многочисленных просьб представителей революционного движения 1860-х гг. превратить «Колокол» в центральный печатный орган русского революционного движения.

Наиболее значимыми советскими исследованиями, посвящёнными Герцену и выполненными в соответствии с советской историографической культурой, являются работы Б.П. Козьмина, который заложил основу советской традиции изучения идей Герцена; Н.Я. Эйдельмана , автору работ, посвященных изучению издательской деятельности Герцена; А.И. Володина , который являлся одним из крупнейших специалистов по философским воззрениям Герцена (особое место он уделял проблеме «Герцен и Запад»); Н.М. Пирумовой , которая стала автором одной из лучших монографий, посвященных идейному развитию Герцена. Ранее уже упоминались такие классики советской исторической науки, как Порох, Дудзинская и Зайончковский. Здесь же необходимо учитывать В.П. Волгина и Ю.Г. Оксмана, которые вместе с Козьминым фактически возглавляли подготовку публикации собрания сочинений Герцена в 30 томах. Все эти авторы считали Герцена лидером революционного движения в России XIXвека, не обращая должного внимания на определенные этапы его идейной эволюции. Поэтому в работах этих авторов постоянно встречаются, например, такие словосочетания, как «либеральные колебания» и «монархические иллюзии» (эти термины активно использовались в комментариях к собранию сочинений), в которых Герцен обвиняется за свои открытые письма к Александру II.

Отличительной чертой современной российской историографии, посвященной Герцену, а также иностранной литературы, заключается в восприятии Герцена как пограничной фигуры в российском общественно-политическом движении XIX века. И.А. Желвакова , А.А. Ильин, Ф. Вентури , М. Малиа и А. Келли использовали в своих исследованиях актуальные научные подходы (Ильин, например, в своей диссертации использовал метод истории понятий). При этом часто делается акцент на том, что Герцен занимал пограничное положение между разными направления русской политической мысли.

Это удачно охарактеризовал Берлин, а затем и Малиа. Берлин делал акцент на гуманистической стороне философии Герцена, где центральное место занимала проблема «свободы личности» . При этом Берлин, вписывая Герцена в интеллектуальный контекст 1860-х гг., активно критиковал подход, в рамках которого Герцен воспринимался как идеолог «полуанархического народничества» . Отчасти эту мысль развивает американский историк Малиа, который рассматривал Герцена в первую очередькак «дворянина со своими личными проблемами и потребностями» : «Герцен первым в России с абсолютной непреклонностью стал утверждать идеал человека как самоцель, а свободную личность как цель, ради которой должно существовать общество» . Таким образом, Малиа воспринимал герценовскую теорию «русского социализма», которая подразумевала радикальное переустройство общество (Герцен не отрицал революционный путь полностью), как попытку связать идею личной свободы, столь важной для Герцена, с конкретными историческими условиями России . Подобная доминанта идеи личный свободы свидительствует о некорректности отождествления Герцена с народническим движением 1870-х гг.

Современные исследования, посвященные Герцену, отличаются современной методологией и решают задачу, удачно сформулированную Маслиным, которая сводится к необходимости «раскрыть принадлженость Герцена всей русской философии, а не какой-то ее отдельной части» . Это то, что Маслин называет «философской реабилитацией» (это актуально не только для Герцена, но и для других русских философов; данная проблема наиболее остро ощущается в герценоведении из-за «востребованности» идейного наследия Герцена).

Общие тенденции изучения русской политической мысли в советской историографии, рассмотренные выше на примере интерпретации наследия Герцена, были также актуальны и для изучения русского консерватизма и либерализма. О.В. Будницкий в своей работе, посвященной истории политического терроризма в России, назвал Козьмина, Пирумову, Твардовскую и других классиков советской истории, «блестящей плеядой» историков, которые занимались русской политической мыслью и без которых невозможным было бы ни одно современное исследование . Однако они были поставлены в жесткие идеологические рамки, из-за чего их подходы сегодня несколько устарели.

Одного из главных советских специалистов по истории русского либерализма В.А. Китаева также можно отнести к «блестящей плеяде» советских исследователей политической мысли. Китаев также характеризует Герцена как «вождя» русского революционного движения, из-за чего русские либералы, например, основоположники так называемой государственной школы К.Д. Кавелин и Б.Н. Чичерин воспринимались как «менее прогрессивные» по сравнению с Герценом и другими идеологами революционного движения. В таком ключе, разногласия между Герценом и либералами сводятся к тому, что «социализм и демократизм Герцена, его готовность принять революционное насилие как способ перестройки общественных отношений были неприемлемы для либералов» .

Сближение Герцена с представителями либерального течения в конце 1850х гг. Китаев объясняет «переоценкой значения тех отступлений от последовательного демократизма» (в этом контексте имеются в виду его открытые письма к Александру II, которые, например, Кавелин, воспринимал как проявление герценовской политической «зрелости»), которые допускал Герцен. При этом интересно, что Герцен, по верному замечанию Маслина, был «одним из самых острых и глубоких критиков демократии» . Например, в «С того берега» Герцен писал, что «демократия ничего не может создать, это не ее дело…; демократы только знают (говоря словами Кромвеля), чего не хотят; чего хотят, они не знают» . Работы Китаева представляют собой то, что Скиннер называл «классической» работой по интеллектуальной истории. Китаев подробно расписывает особенности русского либерализма, идейную эволюцию важнейших представителей этого направления, однако их идеи вырваны из общего контекста 1860-х гг.

В.А. Твардовская в таком же ключе смотрит на идейную эволюцию взглядов Каткова . Отмечая либеральный характер его идей в 1850-х гг., его становление как одного из главных идеологов самодержавия рассматривает ею как логичное следствие развитие русского общественно-политического политического движения. «Правение» взглядов Каткова после 1861 г. объясняется ростом революционного движения, «революционной ситуацией», в ходе которой правительству было необходимо предложить альтернативную «охранительную программу». В этом контексте Твардовская рассматривает то, как Катков с 1863 г. стал редактором «Московских ведомостей». Твардовская уверена, что эта мера была санкционирована царским правительством . Повторяя за Герценом, который постоянно иронизировал над Катковым, часто называя его «тайным советником журнализма» , подчеркивая тем самым его связь с русским правительством (при этом необязательно, что Герцен действительно считал, что Катков в своих изданиях выполнял государственный заказ; скорее всего, подобная характеристика использовалась Герценом для усиления полемического эффекта; точно так же Катков постоянно высказывался о низких моральных качествах Герцена, используя при этом довольно резкие выражения). Эту же идею повторяет Лемке, который, будучи членом партии социалистов-революционеров, с большой симпатией относится к Герцену и другим представителям русского революционного движения.

В современной историографии часто изобличается миф о том, что Катков находился на государственной службе. Например, Маслин в одной из своих статей последовательно доказывает, что Катков стал редактором «Московских ведомостей» на конкурсной основе, выиграв «тендер» . Основной причиной была финансовая, а не политическая. Катков ввел литературный отдел, стал публиковать отчеты об открытых студенческих мероприятиях (газета принадлежала Московскому университету) и впоследствии увеличил тираж газеты в три раза. Маслин также обращает внимание читателя на то, что несмотря на определенные цензурные послабления, Катков никак не был официально связан с русским правительством.

В вышеупомянутых работах современных авторов, Тесли, Христофрова, Котова и др. идеи русского либерализма и консерватизма вписываются в более широкий исторический контекст 1860-х гг. В отличие от советских авторов, которые воспринимали эти направления общественной мысли как нечто «единое», современные исследователи наоборот отмечают их неоднородность. Например, Котов, считая, что так называемые русские консерваторы, в 1860-х гг. не отличались единством мнений даже по ключевым вопросам, полагает некорректным использовать термин «консерватизм» применительно к российской истории 60-х гг. XIXв. без пояснительного прилагательного. Поэтому он характеризует политические взгляды Каткова как «бюрократический национализм» (национализм Котов использует в широком смысле и в контексте 1860-х гг. отождествляет его с консерватизмом) .

В советской историографии консерваторы так же, как и часть либералов после польского восстания 1863 г., рассматривались как «традиционалисты», которые априорно зачислялись в лагерь противников не только европейских ценностей, но и прогресса вообще . Современная историография, как уже отмечалось выше, отличается отказом от оценочных суждений (например, Зайончковский называл Д.А. Толстого, который сначала занимал пост министра народного просвещения, а затем министра внутренних дел, «мракобесом» ) в пользу включения идей русских идеологов либерализма и консерватизма в более широкий контекст 1860-х гг. Подобный современный подход используется вышеупомянутыми авторами, Котовым, Христофоровым, Теслей. Таким образом, несмотря на то, что в современных исследованиях авторы активно используют актуальные методы интеллектуальной истории, до сих пор нет исследования, которое было бы посвящено комплексному анализу того, как консервативная и либеральная русская общественность воспринимала идеи и публицистику Герцена.

Цельюнастоящегоисследования является определить, какое было отношение к Герцену и его публицистике среди русской консервативной и либеральной общественности, и как оно менялось на протяжении 1860-х гг. Достижение поставленной цели предполагает выполнение нескольких задач. Во-первых, необходимо определить, как Герцен и его идеи интерпретировались консервативной общественностью.Во-вторых, необходимо определить, каким было восприятие Герцена и его публицистики русской либеральной общественностью 1860-х гг.

Главными источниками для написания настоящей работы явились периодические издания. По верному замечанию Котова, русская печать 1860-х гг. зачастую была связана с феноменом «персонального журнализма» . Это было связано с тем, что идейное направление издание было тесно связано с убеждениями издателя или редактора. Ярким примером являются «Колокол» Герцена, «Русский вестник» и «Московские ведомости» Каткова, «День» Аксакова, «Вестник Европы» М.М. Стасюлевича и другие периодические издания, в которых публиковались статьи идеологов русского консерватизма и либерализма. Из публицистики можно сделать вывод о составляющих политической программы ярких представителей русского общественно-политического движения 1860-х гг., которая во многом и определяла причину разногласий между представителями разных течений русской общественной мысли. Например, в своей программной статье «Что нам делать с Польшей?», опубликованной в «Русским вестнике» , Катков четко сформулировал свой проект разрешения так называемого «польского вопроса», что важно для понимания основных пунктов полемики между Катковым Герценом в контексте польского восстания 1863 г.

Как уже отмечалось выше, периодические издания стали главной платформой политической полемики. Следовательно, на страницах газет и журналов русские либералы и консерваторы (иногда напрямую упоминая имя Герцена в своем тексте, иногда завуалированно с помощью намеков) высказывали свое отношение к творчеству Герцена. Так, например, Аксаков в своих первых двух письмах Касьянова (псевдоним Аксакова) «Из Парижа», в которых один из главных идеологов славянофильства активно русскую эмиграцию, в особенности Герцена, напрямую не называет имя редактора «Колокола». Однако текст изобилует нападками именно в сторону Герцена. Аксаков активно критикует русских эмигрантов, которые из-за особенностей «русской души» «оказываются лишними повсюду» . В оппозицию «лишним» русским за границей Аксаков приводит в пример пруссаков, которые «с гордостью скажут, ткнув себя пальцем в грудь: здесь бьется прусское сердце» . Эта фраза написана у Аксакова на немецком, а слово «Herz», которое переводится как «сердце», написано с большой буквы. Логично предположить, что это является прямым намеком на Герцена, который получил свою фамилию от немецкого слова «herz» («сердечный»), будучи незаконнорожденным сыном помещика И.А. Яковлева от немки. Подобный намек в купе с дальнейшими (в третьем письме Касьянова) прямыми обвинениями Герцена в предательстве России в контексте польского восстания 1863 г. позволяют сделать определенные выводы о том, как Герцен воспринимался в славянофильских кругах на примере отношения к нему Аксакова.

Также в ходе исследования активно использовались источники личного происхождения - письма (активно использовались письма Герцена, Кавелина, Стасюлевича), воспоминания и дневники. Например, важное место занимает переписка Герцена с Кавелиным летом 1862 г. Брошюра Кавелина «Дворянство и освобождение крестьян» , опубликованная в Берлине, вызвала недовольство Герцена и даже привело к идейному «разрыву» между двумя старыми товарищами. В своем письме к Кавелину от 7 июня 1862 г. Герцен писал: «Я схоронил Кетчера, Корша - психически… Тургенев дышит на ладан, - и ко всему этому должен прихоронить тебя… Твоя брошюра кладет между нами предел, через который один мост и есть - твое отречение от нее…» . Таким образом, анализ брошюры Кавелина, а также их переписки с Герценом, проливает свет на различия в программах Герцена и Кавелина как либерала так называемой государственной школы. Их полемика по поводу идей, высказанных Кавелиным в вышеупомянутой брошюре, развернулась в переписке, а не в публичном поле.

Особое место среди источников личного происхождения занимают дневники Валуева и Никитенко. В отличие от воспоминаний, они лишены ретроспективности. Дневник Валуева, например, является ценным историческим источником, так как проливает свет напроцесс принятия важных государственных решений, рассматриваемых через призму министра внутренних дел. Более того, в дневнике Валуева так же, как и в дневнике Никитенко содержатся ценные характеристики видных общественных и государственных деятелей. Несмотря на то, что дневники в условиях государственной цензурной политики содержат в себе так называемые «зоны умолчания» (например, рассуждая о революционном движении в России и его связи с петербургскими пожарами летом 1862 г., Никитенко рассказывал, как Валуев ответил отказом на просьбу Головнина «дать объявление в том смысле, что напрасно обвиняют студентов» ; при этом Никитенко не высказывает свое отношения к обвинению студентов виновниками в петербургских пожарах), они являются чрезвычайно важным историческим источником. З Записи Валуева, относящиеся к 1863 г., содержат не только важную информацию о том, как сам Валуев смотрел на решение «польского вопроса», но и проливают свет на то, как польское восстание воспринималось высшей властью, что является важнейшей характеристикой общественных настроений в России. Весной 1863 г. Валуев характеризовал внутриполитическую ситуацию следующим образом: «Правительство даже внутри империи некоторым образом в осадном положении. Обуревающие волны поднимаются незаметно. Слабость орудий, неповоротливость механизма, отсутствие господствующих и руководящих личностей - вот те признаки, которые меня тревожат» . Подобное настроение Валуева вместе с огромной нагрузкой, которая приходилась на него во время польского восстания как на министра внутренних дел стали причиной, по которой он 12 апреля 1863 г. подал Александру IIзаписку с просьбой увольнения с должности министра, которую император не принял, выразив тем самым свое доверие Валуеву .

Таким образом, комплексный анализ периодики, где велась публичная полемика и публиковались программные статьи, вместе с источниками личного происхождения, к которым относятся письма, дневники и воспоминания, предоставляет наиболее полную картину общественных настроений 1860-х гг., а также того места, которое занимал Герцен в общественно-политическом дискурсе 1860-х гг.

Методология

Еще одним важным фактором, который обуславливает актуальность настоящей работы является методология интеллектуальной истории, приемы которой значимы для изучения общественно-политической мысли XIX в., что находит подтверждение в современной историографии. Одним из наиболее авторитетных и популярных подходов к изучению интеллектуальной истории является подход так называемой Кембриджской школы, наиболее яркими представителями которой являются К. Скиннер и Д. Покок. Несмотря на то, что образование Кембриджской школы традиционно относят к 1940-1950-м гг., подходы, заложенные Скиннером и Пококом остаются актуальными в современной исторической науки (регулярно выходят статьи, посвященные этой теме, а ведущие специалисты по политической и интеллектуальной истории проводят конференции, посвященные этой теме). В качестве примера можно привести сборник, посвященный Кембриджской школе и опубликованный «Новым литературным обозрением» в 2018 г. . В данном сборнике, помимо ключевых работ Скиннера и Покока, опубликованы также современные исследования, например, работа С.В. Польского, который является одним из крупнейших современных специалистов по российской интеллектуальной истории XVIII в., а также работа Т.Ю. Борисовой, посвященная формированию «правового языка» в Российской империи на примере процесса над Верой Засулич , в которых активно применяются методы Кембриджской школы.

Методология Скиннера основывается на включении текста, в котором содержатся политические идеи, в социальный и интеллектуальный контекст эпохи. У подобного подхода есть ряд серьезных преимуществ перед тем, что Скиннер называет «классическим методом интерпретации», в рамках которого основное внимание исследователя привлекают известные теоретики и их классические тексты. Скиннер, в отличие от профессора Менара, автора «классического» исследования политической мысли Средних веков, который последовательно анализировал важнейшие работы Макиавелли, Томаса Мора и Эразма, смещает акцент на «наиболее характерные особенности обществ», в которых теоретики создавали свои работы . Подобный подход позволяет избежать ошибку, часто допускаемую исследователями политической мысли. Ошибка диктуется стремлением историка «расширить историческую интерпретацию», из-за чего тому или иному автору, исходя из ожиданий историка (которого от автора может отделять несколько сотен лет), «приписываются действия, которые тот не стал бы - или даже не мог бы - соотносить с тем, что он действительно делал» . Анализ более широкого контекста, то есть общества, в котором создавался тот или иной текст позволяет избежать подобных ложных интерпретаций.

Формулировка «что автор действительно делал» («Whatwastheauthordoingbywritinghistext?») важна для методологии Кембриджской школы. Поскольку политические тексты так же, как и политические теории, не существуют в «вакууме», автор во время написания своего текста отвечает на определенный круг вопросов, который ставит перед ним политическая жизнь общества, к которому он принадлежит, «заставляя выглядеть проблематичным определенный круг ситуаций и превращая их в главный предмет дискуссии» .

В этом контексте, по Скиннеру, необходимо обращать особое внимание на «политический словарь» используемый автором. Это необходимо для того, чтобы понять «интенцию» автора, который внутри «уникальной полемической ситуации» использует определенные термины и понятия, чтобы сделать определенный «полемический ход»

Скиннер, ссылаясь на Макса Вебера, прослеживает связь между политическим поведением и политической мыслью. В качестве примера он приводит в пример государственного деятеля, который хочет охарактеризовать свои действия как легитимные. Для подобной характеристики своего поведения человеку придется пользоваться нормативным словарем своего общества (так как не любая модель поведения вписывается в понятие «легитимного») и учитывать существующие в данном обществе моральные установки. Следовательно, «диапазон» возможного поведения будет органичен. Из этого вытекает важность анализа политической мысли, которая формирует политический словарь эпохи, наделяя те или иные термины и понятия особыми смыслами, которые и определяют политическую жизнь. Подобный подход Скиннер называл «историей идеологий» .

Эту проблему развивал Покок во введении к книге «Добродетель, торговля и история», опубликованной в 1985 г. Он разделяет позицию Скиннера по поводу важности политических языков, однако Покок делает акцент на анализе политических дискуссий. Участвуя в дискуссии, используя определенный политический язык автор является одновременно и «экспроприатором», который использует чужой язык в собственных целях, и «новатором, воздействующим на язык таким образом, чтобы вызвать мгновенное или продолжительное изменение в том, как этот язык используется» . Покок воспринимает политическую философию не как абстрактный набор идей, оторванный от реальной политической жизни, а как «самостоятельное политическое действие, нацеленное на формирование риторической нормы и языка сообщества - посредством публичной речи» .

Таким образом, в центре внимания Покока оказывается «открытая полемика или обмен аргументами между компетентными, исторически конкретными авторами, стремящимися обрести социальное и политическое признание, использующими сложившиеся политические и нормативные языки для легитимации своих намерений» . Подобный подход особенно актуален в контексте российской истории 1860-х гг., когда в условиях формирования разных общественно-политических течений полемика в печати стала одной из определяющих форм политической дискуссии, в процессе которой формировался политический словарь и вырабатывались политические ценности.

Причина, по которой методология Кембриджской школы мало применялась для изучения русской интеллектуальной истории, обосновывает новизну настоящей работы. История «русской общественной мысли была законсервирована в советские годы в силу несомненной идеологической значимости». Это явилось главной причиной, по которой данная область осталась «методологически не разработанной» . Из-за подобной «идеологической значимости» для советской власти сюжетов, связанных с русским общественно-политическим движением, советские историки зачастую прибегали к методу, который Скиннер характеризует как «одушевление теории». Подобное «одушевление» было связано с представлением историка о том, что та или иная теория «в своей полноценной форме всегда присутствовала в истории, даже если тем или иным мыслителям не удалось ее обнаружить» . Это ярко видно по тому, как в советской историографии шел постоянный поиск прообразов чего-то социалистического в работах разных философов.

«Одушевление теории», по Скиннеру, часто вело к тому, что историк давал оценочные осуждения писателям прошлого в зависимости от того, «насколько им удалось предвидеть, какими мы станем» . Ярким примером является характеристика взглядов русских либералов в контексте польского восстания 1863 г. Либеральная общественность России не поддержала радикальных взглядов Герцена на разрешение так называемого «польского вопроса». Герцен выступал за независимость Польши, критиковал империю как форму государственного устройства (как «тюрьму народов») и в резких выражениях обвинял русское правительство ответственным как за начало самого восстания, так и за то, что его подавление сопровождалось человеческими жертвами (как со стороны поляков, так и со стороны русской армии). В связи с этим русские либералы считались советскими историками «шовинистами», а Герцен, как важная фигура для истории русского революционного движения, представлялся как человек более прогрессивных (в сравнении с русскими либералам) взглядов, который в 1863 г. «спасал честь русской демократии» .

Таким образом, Герцен и его идеи интерпретируются в работах советских историков с двух сторон. Во-первых, ему ошибочно присваиваются с опорой на «разрозненные или случайные замечания» идеи, которые «историк привык ожидать» . Поэтому Герцен интерпретировался как один из «вождей» русского революционного движения наравне с Чернышевским. В соответствии с подходом Кембриджской школы стоит отказаться от «принципа партийности», вписывая идеи Герцена в более широкий контекст, и рассматривать Герцена как пограничную фигуру в истории русского общественно-политического движения.

Во-вторых, Герцен подвергался критике со стороны советских авторов за то, что ему «не удалось выдвинуть опознаваемую теорию по одной из традиционных тем» . В этом контексте Герцен упрекался Лениным, а вслед за ним и советскими историками, за так называемые «либеральные колебания» и «монархические иллюзии» , под которыми понимались открытые письма Герцена к Александру II, относящиеся ко второй половине 1850-х - началу 1860-х гг., когда Герцен был воодушевлен либеральными устремлениями императора. Ленин называл эти письма «бесчестными и слащавыми» и считал, что Чернышевский, Добролюбов и братья Серно-Соловьевичи, которых Ленин называет «настоящими» представителями разночинной интеллигенции, были правы, когда «упрекали Герцена за эти отступления демократизма к либерализму» . Однако, осознавая важность Герцена как «идеолога революции» и опуская бурную полемику, которую Герцен вел как с редакторами «Современника», так и с представителями «молодой эмиграции», Ленин делает вывод, что «демократ» все-таки «взял в нем верх» .

Таким образом, современная историографическая ситуация требует «философской реабилитации» Герцена и других русских общественно-политических деятелей XIXв. Также стоит отметить, что новизна настоящей работы сводится к тому, что восприятие Герцена и его идей русской консервативной и либеральной общественностью становится специальным предметом исследования в соответствии с актуальной методологией, предложенной представителями Кембриджской школы интеллектуальной истории. Однако некоторые исследователи все-таки касались разных аспектов данной темы. Так, например, Порох в одной из своих работ, анализируя характеристики, даваемые Герцену, в письмах его идейных противников (Порох анализировал письма, которые не предназначались для публикации, следовательно, Герцену они остались неизвестными) наметил общее направление настоящего исследования. Порох выделил два направления критики Герцена и его идей в 1860-е гг.: «против демократического решения крестьянского вопроса, предусматривающего освобождение «крещенной собственности» с землей; против революционных призывов, содержащихся в изданиях Вольной русской типографии; по линии клеветнического искажения личных и моральных качеств Герцена» . Однако подобные выводы Пороха являются неполными и нуждаются в уточнениях.

Таким образом, для достижения главной цели исследования и выполнение задач, поставленных выше, настоящая работа будет разделена на две смысловые части, в которых сначала будет рассматриваться восприятие Герцена и его идей русской консервативной, а затем либеральной общественностью. Следовательно, структура настоящей работы выглядит следующим образом:

1) Глава I: Публицистика Герцена в оценках русской консервативной общественности 1860-х гг.

2) Глава II: Публицистика Герцена в оценках русской либеральной общественности 1860-х гг.

Глава I. Оценки консерваторов

1.1 Открытая полемика с Герценом

Эволюцию взглядов консервативной общественности прослеживает В.Я. Гросул. К началу 1860-х гг. сторонники охранительного направления смирились с неизбежностью реформ. Следовательно, если еще в 1850-х гг. некоторые представители консервативной общественности видели свою цель в отстаивании крепостнического порядка, то к 1860-м гг. цель консерваторов стала сводиться к максимально благоприятному решению крестьянского вопроса для помещиков . Более того, Гросул отмечает, что консерваторы оказались в идейной «изоляции», так как их мнение относительно крестьянской реформы было непопулярным и не поддерживалось даже императором, который выступил инициатором преобразований. Печать также находилась «в руках либералов и демократических кругов и они не пропускали других мнений, активно прокладывая пути реформе». Это привело к тому, что был выработан консерватизм «нового типа», где консерваторы стали выступать сторонниками общего и постепенного прогресса, который при этом не ставил под сомнение основы самодержавного строя. Таким образом, консерваторы в начале 1860-х гг. из «традиционалистов и охранителей» превратились в «людей изменений, направленных на всяческое сохранение власти дворянства, которому, как они считали, угрожает смертельная опасность» . Главными представителями «нового» типа охранительного направления в России 1860-х гг. можно считать М.Н. Каткова, К.П. Победоносцева, А.В. Никитенко, П.А. Валуева.