Размещено на http://www.allbest.ru/

Правительство Российской Федерации

Федеральное государственное автономное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Национальный исследовательский университет “Высшая школа экономики”»

Факультет гуманитарных наук

направление подготовки «История»

Выпускная квалификационная работа студента 4 курса бакалавриата

Формирование образа святого Павлина Ноланского (V-VI вв.)

Бароян Герман Гарегинович

Москва 2019

Оглавление

Введение

Глава 1. Стратегии и практики саморепрезентации Павлина Ноланского

1.1 Характеристика используемых в главе источников

1.2 Духовные ориентиры

1.3 Конструирование биографии

1.4 Черты святости

Глава 2. Образ Павлина в сочинениях современников

2.1 Характеристика используемых в главе источников

2.3 Слова Отцов

Глава 3. Посмертная судьба образа Павлина Ноланского

3.1 Характеристика используемых в главе источников

3.3 Истории о Павлине

Заключение

Список использованных источников и литературы

Введение

Мое исследование посвящено процессу формирования образа святого Павлина Ноланского в V-VI вв. Как я постараюсь продемонстрировать в своей работе, этот процесс можно проследить при внимательном изучении той функции образа Павлина, которую он выполнял в различных текстах эпохи. Удивительное время заката Империи - и зари христианской цивилизации - подарило миру огромное количество сочинений, рассказывающих или просто упоминающих о подвигах и, шире, жизни христианских подвижников. В том числе на глобальный вопрос о том, как мы можем работать с этими текстами, стремится дать свой ответ эта работа.

Во вступительной части своего исследования я постараюсь познакомить читателя с фигурой Павлина Ноланского, кратко охарактеризую сочинения, в которых зафиксирована рецепция его жизни и личности (и которые, соответственно, составляют источниковую базу моей работы), расскажу о трудах историков предшествующих поколений, так или иначе повлиявших на мои размышления, и представлю основную концепцию исследования.

Понтий Мероций Павлин, происходивший из знатной галло-римской семьи сенаторского сословия, родился в аквитанском Бордо около 353 г. Он оставил нам очень мало сведений о своей жизни до 395 года, ставшего, как мы увидим, для него переломным: тогда, в канун Рождества 394 г. в Барселоне он публично отрекся от фамильной собственности, а затем переехал в Кампанскую Нолу, где спустя 15 лет был избран епископом Все биографические сведения, представленные в моей работе, я заимствую у двух авторов: Trout D. E. Paulinus of Nola. Life, Letters, and Poems. Berkeley; Los Angeles; California, 1999. и Santaniello G. Paolino da Bordeaux. Vescovo di Nola (352/353 CA. - 431). Marigliano, 2015.. О его жизни до обращения нам известны следующие сведения. Павлин получил блестящее классическое образование в риторской школе в Бордо под руководством знаменитого поэта Авсония, считавшего его своим лучшим учеником Гаспаров М. Л. Авсоний и его время // Авсоний. Стихотворения / отв. ред. С. С. Аверинцев. М., 1993. С. 263. . Именно здесь ему было привито особое отношение к слову, сформированы основные риторические навыки, следы которых прослеживаются в том числе в текстах, написанных в христианский период его жизни О сопоставлении особенностей поэтики Павлина до и после его переезда в Нолу см. Raby F. J. E. A history of Christian-Latin poetry from the beginning to the close of the Middle Ages. Oxford, 1953. P. 101-120. . С 370-х гг. Павлин нес государственную службу в Италии, в самом начале нового десятилетия став наместником Кампании и впервые в это время побывав в Ноле. В 383 году, по всей видимости, в связи с восстанием Магна Максима, Павлин вновь перебрался в Аквитанию, откуда в 389 году направился в Испанию, где женился и где его застало известие о смерти родного брата. Примерно в то же время умер его сын, проживший лишь восемь дней, а вскоре произошли два самых главных события в жизни Павлина: крещение в родном Бордо и - в 394 году - прошумевшее, как мы увидим, на весь западный мир отречение от собственности и прежнего образа жизни. Распродав свои поместья в Испании и Аквитании (которые, возможно, на самом деле были конфискованы у него в связи с остающимся для нас неясным делом о смерти его брата), Павлин после Пасхи 395 года отправился в Нолу, где и провел всю свою оставшуюся жизнь. Около 409 года Павлин при всенародном ликовании был избран епископом города, который вскоре после этого подвергся нападению варваров под предводительством Алариха. Готский вождь не стал задерживаться в Южной Италии, и потому до самой своей смерти в 431 году Павлин исполнял должность епископа Нолы и впоследствии был канонизирован.

Этот конвенциональный нарратив конструируется современными исследователями на основании как собственных сочинений Павлина, так и текстов современников, повествующих о его жизни. При этом, конечно, формы этих рассказов, расставленные в них смысловые акценты, риторические обороты, позволяющие придать повествованию необходимый смысл и тон, существенно отличаются от только что использованных мною. Они определяются целью того или иного сочинения Источниковедение / И. Н. Данилевский, Д. А. Добровольский, Р. Б. Казаков и др.; отв. ред. М. Ф. Румянцева. М., 2015. С. 110-112. . Этой цели отвечает и образ Павлина, конструируемый в этих текстах. Иными словами, он всегда выполняет определенную функцию. Исходя из этих базовых теоретических предпосылок, я разделил используемые мною источники на три группы, изучению каждой из которых посвящена отдельная глава моей работы. В начале каждой главы я анализирую используемые в ней источники с точки зрения видовой модели (то есть по их целеполаганию), а потому здесь освещу лишь их основные характеристики.

Первую группу источников составили сочинения самого Павлина Ноланского. До нас дошло около 30 его поэтических произведений и 51 письмо Я пользуюсь латинским критическим изданием текстов Павлина конца XIX в.: Paulinus Nolanus. Epistulae // Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. Vindobonae, 1894. Vol. XXVIIII. ; Paulinus Nolanus. Carmina // Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. Vindobonae, 1894. Vol. XXX. При цитировании этих источников я указываю номер письма (ep.) или стихотворения (carm.) и параграф или строку, откуда взята цитата. Например, Ep. 1.1. . Такое обилие источников позволяет детально изучить практики саморепрезентации Павлина, представленные в его текстах. Редко прибегая к рассуждениям теоретического характера, наш автор охотнее апеллирует к собственному жизненному опыту, который чаще всего оформляется в соответствии с библейскими нарративными или описательными моделями, тем самым отвечая ожиданиям современников См. Cameron A. Christianity and the Rhetoric of Empire. Berkley; Los Angeles; Oxford, 1991. P. 89-119. . Очень эмоциональные, написанные на прекрасной классической латыни послания Павлина преисполнены веры во вмешательство высших сил в его судьбу. Как будет показано в первой главе, ноланский подвижник знал о том, что его письма становятся достоянием не только тех, кому они адресованы: ими обменивались, их читали публично, их собирали вместе. Одной из имплицитных целей его посланий было формирование собственного образа в глазах других.

Ко второй группе источников относятся сочинения современников Павлина, в которых мы встречаем упоминания о нем. Большую их часть составляют письма видных христианских лидеров рубежа IV-V в. - Амвросия Миланского, Августина, Иеронима, Евхерия Лионского, Сульпиция Севера и др Ambrosius Mediolanensis. Epistula Sabino episcopo // Patrologia Latina. Parisiis, 1880. Vol. XVI. P. 1228-1232. ; Augustinus Hipponensis. De civitate Dei / ed. B. Dombart. Lipsiae, 1905. P. 17-20. ; Id. Epistula Licentio // Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. Vindobonae; Pragae; Lipsiae, 1894. Vol. XXXIIII. P. 83-95. ; Hieronymus Stridonensis. Epistula ad Iulianum exhortatoria // Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. Vindobonae; Lipsiae, 1912. Vol. LV. P. 434-445. ; Eucherius Lugdunensis. Epistula paraenetica ad Valerianum cognatum. De contemptu mundi et saecularis philosophiae // Patrologia Latina. Parisiis, 1846. Vol. L. P. 711-726. ; Eutropius presbyter. Epistula ad Geruntii filias. De contemnenda haereditate // Patrologia Latina. Parisiis, 1865. Vol. XXX. P. 47-52. ; Sulpicius Severus. Vita S. Martini // Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. Vindobonae, 1866. Vol. I. P. 109-137. При цитировании этих источников я называю автора и сокращенное название его сочинения. Если текст поделен издателем на главы или параграфы, то я указываю их, если не поделен - страницы приведенных изданий. Например, Sulpicius. V. M. 25, 4-5. или Eutropius. Ep. ad Geruntii fil. P. 47B. Оригинальный текст источника всегда вынесен в подстрочные сноски. В самой работе я даю собственный русский перевод. Если существующий русский перевод какого-либо сочинения кажется мне удачным, я использую его и указываю источник заимствования. . Они объединены не только и не столько из-за своей хронологической близости; в первую очередь их роднит типологическое сходство: все они имеют полемическую природу. Авторы этих сочинений стремятся отстоять не просто право на существование, но и онтологическую правильность ценностей новой религии, в которую они были недавно, в сознательном возрасте, обращены. Центральное место в этих сочинениях занимают теоретические рассуждения их составителей, а образ Павлина выполняет иллюстративную, вспомогательную по отношению к этим рассуждениям функцию: он призван продемонстрировать их правильность. Пример Павлина был особенно важен потому, что он происходил из знатной и богатой семьи, а благодаря своему отречению от прошлого становился удобным и красноречивым символом торжества новой религии над изжившим себя - в изображении этих авторов - миропорядком.

Третья группа источников объединила в себе тексты, написанные после смерти Павлина и повествующие о нем. Опять же, для меня первостепенна их типологическая близость, а не расположение на хронологической оси. К этому блоку относятся две хроники второй половины V в. - Идация из Лемики и анонимного автора так называемой «Псевдохроники», письмо Авита Вьенского (рубеж V-VI вв.), в котором Павлин выведен в образе собеседника епископа манихеев Фавста, сборник Геннадия Массилийского «О знаменитых мужах» (495 г.), письмо пресвитера Урания «О кончине святого Павлина» (ок. 431 г.), а также главы из обширных сочинений Григория Турского и Григория Великого - «О славе блаженных исповедников» (ок. 590 г.) и «Собеседований о жизни и чудесах италийских отцов…» (593-594 гг.) соответственно Avitus Viennensis. Epistula ad Gundobadum regem de subitanea paenitentia // Monumenta Germaniae Historica. Auctores antiquissimi. Berolini, 1883. Ps. 6. P. 29-32. ; Chronicon Alterum // Patrologia Latina. Parisiis, 1861. Vol. LI. P. 859-866. ; Hydatius Limicus. Chronica subdita // The Chronicle of Hydatius and the Consularia Constantinopolitana: two Contemporary Accounts of the Final Years of the Roman Empire / Ed. and trans. by R. W. Burgess. Oxford, 1993. P. 70-122. ; Uranius presbyter. Epistula de obitu S. Paulini ad Pacatum // Patrologia Latina. Parisiis, 1847. Vol. LIII. P. 859-866. ; Gregorius Turonensis. De gloria beatorum confessorum // Patrologia Latina. Parisiis, 1879. Vol. LXXI. P. 907-909. ; Gregorius Magnus. Dialogorum libri IV, de vita et miraculis patrum Italicorum, et de aeternitate animarum // Patrologia Latina. Parisiis, 1896. Vol. LXXVII. P. 216-221. Принципы цитирования и перевода, изложенные в предыдущей сноске, распространяются и на эту группу источников. . В них образ Павлина, во-первых, попадает в историческое измерение, а во-вторых (это характерно в большей степени для трех последних текстов), выполняет функцию морального образца (exemplum) для подражания. Он обретает текстовую самостоятельность и самоценность: описание жизни и добродетелей Павлина, принимающее нарративную форму, строится теперь вокруг этого образа, призванного транслировать ценности культуры, приобретшей статус доминирующей Brown P. The Saint as Exemplar in Late Antiquity // Representations. 1983. № 2. P. 8-11..

Основная концепция моей работы базируется именно на идее об изменении функции образа Павлина в сочинениях, упоминающих его имя. Она родилась в результате поисков ответа на вопрос, неизбежно встающий перед всяким, кто имеет дело с религиозными текстами Поздней античности: кто такой раннехристианский святой? Поскольку вплоть до XIII в. не существовало формальной процедуры канонизации, никакого хотя бы даже «официально» однозначного ответа на этот вопрос не существует Яцык С. А. Представления о святости в официальной католической мысли второй половины XIII века: дис. … канд. ист. наук: 07.00.03. М., 2016. Рукопись. С. 70. . Каждый исследователь волен решать это проблему по-своему, опираясь на ту или иную теоретическую базу. Я выделю основные историографические подходы в разрешении этого вопроса.

Одним из самых логичных на первый взгляд критериев для определения «святости» того или иного персонажа служит его способность творить чудеса. Не вызывающая и тени удивления у человека пост-просвещенческой эпохи, эта идея родилась уже в XIX в. и, пережив многочисленные «повороты» исторической науки в следующем столетии, используется исследователями и в наши дни. В одной из своих статей исследовательница из Германии Клаудиа Рапп предлагает называть сочинения, повествующие о подвигах христианских подвижников, не творящих чудес, «монашеской литературой». Термин «агиография» она считает нужным закрепить исключительно за рассказами с описаниями чудес, которые «являются conditio sine qua non святости» Rapp C. `For next to God, you are my salvation': reflections on the rise of the holy man in late antiquity // The Cult of Saints in Late Antiquity and the Middle Ages. Essays on the Contribution of Peter Brown / Ed. by J. Howard-Johnston and P. A. Hayward. N.Y., 1999. P. 64..

Однако определение святого «по чудесам» вызывает резонные сомнения различных историков, утверждающих, что «взаимодействие миров» - небесного и земного - не являлось чем-то экстраординарным для человека Поздней античности Markus R. P. The end of Ancient Christianity. Cambridge, 1990. P. 23.; окружавший его мир был собственно ареной противостояния космических сил Brown P. The Rise of Western Christendom: Triumph and Diversity, AD 200-1000. N.Y., 2013. P. 65-66. , а потому чудеса должны были происходить. Они представляли собой совершенно обычное явление, просто «сигнализирующее» о вмешательстве высших сил в происходящее на земле здесь и сейчас. Чудеса святого служили проводником воли Бога, да и принадлежали скорее Ему самому, нежели тем, кого Он избрал для этой важной миссии. В этом нас настойчиво пытаются убедить сами тексты эпохи См., например, одно из самых влиятельных агиографических сочинений IV в. «Житие Антония». В своей работе я использую латинскую версию этого сочинения, созданную Евагрием Антиохийским в конце IV в., и цитирую по следующему изданию: Vita beati Antonii abbatis. Auctore sancto Athanasio episcopo Alexandrino, interprete Evagrio presbytero Antiocheno // Patrologia Latina. Parisiis, 1879. Vol. LXXIII. P. 125-170. . Более того, как показала нидерландская исследовательница Гизель де Ни, вплоть до конца IV в. чудеса воспринимались христианами как минимум с подозрением, так как ассоциировались с язычеством и магией Nie G. d. From `Divine Law' to Miracle as Visible Theology: tracing an Imaginative Shift // Seeing through the Eyes of Faith. New Approaches to the Mystagogy of the Church Fathers / Ed. by P. van Geest. Leuven-Dudley, 2016. P. 269. .

Пожалуй, самый влиятельный исследователь позднеантичной святости, британский историк Питер Браун прошел долгий и очень интересный путь в размышлениях над поставленным вопросом См. его собственный очерк о своей «исследовательской эволюции»: Brown P. The Rise and Function of the Holy Man in Late Antiquity, 1971-1997 // Journal of Early Christian Studies. 1998. № 6(3). P. 353-376.. Серьезно упрощая картину (ввиду невозможности посвятить рассмотрению его творчества должного внимания в кратком историографическом очерке), я охарактеризую его подход как «антропологический». Брауну всегда было интереснее узнать, как воспринимали святого его современники и ближайшие потомки, нежели разработать универсальное определение для пополнения инструментария историка XX в. «Антропология» Брауна была, разумеется, разной: как он сам писал, он проделал сложный путь от «в основном британской традиции социальной антропологии к в основном американской традиции антропологии культурной» Id. The saint as exemplar... P. 14. . Если в начале 1970-х («The Rise and Function of the Holy Man», 1971) его вдохновляют Мэри Дуглас и Эдвард Эванс-Притчард, то уже в следующие десятилетия («The Saint as Exemplar», 1983; «Authority and the Sacred. Aspects of the Christianization of the Roman World», 1995) - Эдвард Шилз и Клиффорд Гирц Подробнее см. у Cameron A. On defining the holy man // The Cult of Saints in Late Antiquity and the Middle Ages. Essays on the Contribution of Peter Brown / Ed. by J. Howard-Johnston and P. A. Hayward. N.Y., 1999. P. 27-30. . Самым влиятельным его трудом так, пожалуй, и осталась переведенная в том числе на русский язык серия очерков, объединенных под одной обложкой с запоминающимся названием «Культ святых. Его роль и становление в латинском христианстве» (1981 г.). В ней Браун изобразил величественную фигуру раннехристианского святого, выполняющего важнейшие социальные и «культурные» функции: связь между землей и небом, в которой остро нуждаются напуганные разверзшейся «пропастью неопределенности» люди, налаживание новых форм общественной солидарности, создание ощущения социальной защищенности, находящего выражение в известной каждому античному человеку фигуре патрона Brown P. The Cult of the Saints. Its Rise and Function in Latin Christianity. Chicago, 1981. P. 67-78, 86-91..

В этом напряженном стремлении уловить, что значил святой для людей того времени, кроется как очарование подхода Брауна, так и его уязвимость. Об этом хорошо написал Филипп Руссо в своей статье, посвященной осмыслению творческого наследия британского исследователя - «Ascetics as mediators and as teachers» (1999 г.). Не оспаривая гениальность психологических озарений Брауна, он все же задает неизбежно назревающий вопрос: как мы можем определить, что значил святой для человека столь отдаленной эпохи Rousseau P. Ascetics as mediators and as teachers // The Cult of Saints in Late Antiquity and the Middle Ages. Essays on the Contribution of Peter Brown / Ed. by J. Howard-Johnston and P. A. Hayward. N.Y., 1999. P. 50.? Считая принципиально невозможным получить на него ответ, автор статьи призывает читателя обратить внимание на новые подходы в разрешении этого вопроса, акцентирующие внимание на изучении роли собственно текстов - их жанра и языка - в процессе конструирования образа святого Ibid..

Действительно, лингвистический поворот, начавшийся уже в 1980-х и к началу следующего десятилетия пошатнувший многие устоявшиеся представления в исторической науке Репина Л. П. Историческая наука на рубеже XX-XXI вв.: социальные теории и историографическая практика. М., 2011. С. 121-133., позволил Авериль Кэмерон - одному из главных адептов идеи необходимости изучения раннехристианского дискурса - констатировать в том же 1999 г.: «По крайней мере в исследованиях, посвященных эпохе Поздней Античности, фокус переместился с антропологического подхода к «святому» в сторону изучения дискурса» Cameron A. On defining the holy man... P. 41. . В центре внимания исследователей оказались способы говорить о святой жизни. Этой проблемой, к слову, были озабочены и сами авторы агиографических сочинений IV-V вв. См. статью Кастелли, где убедительно продемонстрировано, что предисловие Сульпиция Севера к «Житию Мартина» носит следы скрытой полемики с Иеронимом по вопросу о том, в каких формах следует говорить о святой жизни. Castelli E. Sulpicio Severo contro Girolamo. Per una nuova Interpretazione della Lettera prefatoria e del primo capitol della Vita Martini // Revue d'йtudes augustiniennes et patristiques. 2018. Vol. 64. № 1. P. 17-35. Перед современным исследователем же вставали задачи обнаружения и систематизации текстуальных заимствований, специфических литературных форм, нарративных моделей, риторических оборотов, используемых раннехристианскими авторами для описания и повествования о святом См., например, Nie G. d. Configurations of miracle: from Roman to Merovingian Gaul // Miracles and the Miraculous in Medieval Germanic and Latin Literature / Ed. by K.E. Olsen et al. Leiden, 2005. P. 35-50. ; Cameron A. Christianity… P. 122-154. ; на более позднем и типологически ином материале схожими сюжетами занимается исследователь из Венгрии Габор Кланицай: Klaniczay G. Ritual and Narrative in Late Medieval Miracle Accounts. The Construction of the Miracle // Religious Participation in Ancient and Medieval Societies. Rituals, Interaction and Identity / Ed. by S. Katajala-Peltomaa and V. Vuolanto. Roma, 2013. P. 207-224.. Получила активную разработку ставшая впоследствии очень популярной методология обнаружения так называемых «топосов» (общих мест) в структуре агиографического сочинения. «Святость» перестала существовать вне текста, конструирующего эту «святость» Rousseau P. Op. cit. P. 48-53.. Таким образом, определение «святого» целиком и полностью зависело от специфической литературной формы, в которой излагалась мысль о «наличии» у подвижника этого статуса.

Однако количество этих форм исчислялось сотнями, а внятного и лаконичного ответа на вопрос, кто же такой раннехристианский святой, получить так и не удалось. В уже упомянутой мною статье Авериль Кэмерон разработала собственную концепцию на стыке дискурсивного и антропологического подходов, которая кажется мне довольно удачной. Она оттолкнулась от статьи Питера Брауна «Святой как образец» («The saint as exemplar», 1983), в которой британский историк эксплицирует генетическую связь между идеей христианского святого и классической культурой. Последняя, по мысли Брауна, демонстрировала удивительную устойчивость благодаря механизму самовоспроизводства, важнейшую роль в котором играло воспитание посредством морального примера человека из недавнего или отдаленного прошлого. В христианской версии «Пайдеи» место морального примера заняли святые, обеспечивавшие устойчивость новой цивилизации посредством трансляции ее основополагающих ценностей Brown P. The saint as exemplar… P. 1-22. . Кэмерон развила эту мысль, указав на то, что святой - это действительно образец, но не только в своих действиях в «реальном» мире. Он - образец, формирующийся в воображении читателя или слушателя историями о нем. Святому необходима аудитория, его святости не существует без экспликации этой «святости» для современников и потомков в повторяющейся, узнаваемой литературной форме Cameron A. On defining the holy man… P. 37-38. О комбинации чудес и статуса морального образца как о некоем «критерии святости» писал также Кланицай: Klaniczay G. Using saints. Intercession, Healing, Sanctity // The Oxford Handbook of Medieval Christianity / Ed. by J. H. Arnold. Oxford, 2014. P. 219. .

Отчасти об этом же пишет Гизель де Ни в одной из своих статей, посвященных трансформации христианского дискурса на рубеже IV-V вв. По мысли исследовательницы из Нидерландов, примерно до середины V в. в сочинениях, рассказывающих о чудесах, превалировал «словоцентричный» дискурс: чудеса обсуждались в теоретическом ключе, причем часто с недоверием. Пришедший ему на смену «образоцентричный» дискурс, напротив, тяготеет к репрезентации чуда в яркой и наглядной - образной - форме, посредством истории об отдельно взятом примере Nie G. d. From `Divine Law' to Miracle… P. 269-271. . Если мы расширим источниковедческие рамки де Ни, взглянув не только на истории о чудесах, мы можем предположить, что сама идея репрезентации некоего события или явления в наглядной, повторяющейся форме оказалась весьма востребованной агиографами Поздней античности, создававшими свои exempla святой жизни - в данном случае для подражания - в схожей манере.

Видение раннехристианского святого как сконструированного с помощью определенного набора риторических средств образца для подражания, транслирующего ценности христианской культуры в наглядной и образной манере, чаще всего принимающей формы различного рода «чудес», кажется мне в свете освещенных только что историографических тенденций наиболее взвешенным и актуальным. Однако передо мной вставал последний вопрос, не находивший, на мой взгляд, достаточно эксплицированного разрешения в рассмотренных работах: как мы можем обнаружить этот образец в изучаемом тексте? Неужели только по определенным комбинациям риторических оборотов и формул?

Мне показалось оправданным взглянуть на эту проблему с точки зрения видовой модели исторического источника, наиболее полно разработанной в отечественной школе источниковедения. Она предполагает рассмотрение исторического источника в первую очередь с точки зрения его целеполагания, которое определяет как содержание, так и форму интересующего нас объекта (чаще всего письменного текста) Источниковедение… С. 109-121. . Определив цель написания текста, в котором конструируется образ некоего человека, мы сумеем более точно описать функцию этого образа в структуре рассматриваемого сочинения; мы поймем, каким целям он служит, какую роль выполняет в общем замысле. Если эта роль может быть охарактеризована как презентация образца для подражания, транслирующего ценности христианской культуры в наглядной и образной манере, чаще всего принимающей «чудесные» формы, тогда, на мой взгляд, мы можем - с большой осторожностью - говорить о складывании образа святого.

Таким образом, концепция моей работы основывается на идее функционального сдвига, который происходит с образом Павлина Ноланского в текстах различных авторов V-VI вв. То обстоятельство, что этот образ «перебирается» со страниц полемических сочинений на страницы сочинений-историй, в которых он приобретает самостоятельное значение и выступает в роли того самого образца для подражания, сохранив при этом черты, сконструированные самим Павлином и его современниками в своих текстах, говорит, на мой взгляд, о формировании образа святого Павлина Ноланского в V-VI вв. В этой концепции отразилась моя попытка синтезировать подходы различных исследователей и научных школ, разработанных в том числе в недавнее время, для получения наиболее взвешенного теоретического инструментария. Это обстоятельство определяет актуальность моей работы, охватывающей такие проблемные поля, как история святости и функционирование раннехристианского дискурса.

Разумеется, историографическую основу моего исследования составили не только работы теоретического характера. Существенную роль сыграли исследования, посвященные личности и творчеству Павлина Ноланского.

В первую очередь я должен назвать две исчерпывающие биографии Павлина, принадлежащие Дэнису Трауту (1999) и Джованни Сантаниелло (2015) См. сноску 1. . Оба автора работают в русле новой биографической истории, ставшей крайне популярным направлением историописания на рубеже тысячелетий Репина Л. П. Указ. соч. С. 290-293.. Они стремятся описать жизненный путь Павлина, отталкиваясь как от его собственных свидетельств, так и привлекая различные другие источники. В начале своей монографии Траут пишет в том числе о том образе Павлина, который создавали его современники и авторы последующих поколений, что напрямую связано с темой моей работы Trout D. E. Op. cit. P. 2-15.. В целом разделяя большинство положений, высказанных американским исследователем, я вынужден не согласиться с его методологической установкой (продиктованной, конечно, жанром биографии) искать «истинное лицо» Павлина. Она вынуждает его воспринимать сочинения, повествующие о Павлине, как «препятствия» на пути к реальной жизни его героя Ibid. P. 7. . Вследствие этого Траут не обращает внимания на те видовые особенности каждого из этих сочинений, которые, на мой взгляд, играют очень важную роль в процессе формирования образа святого Павлина. Иными словами, меня в большей степени интересует образ Павлина в культуре, тогда как американский историк сосредотачивает свое внимание на реконструкции «подлинной» жизни Павлина.

Довольно большой интерес со стороны историков и филологов вызывают оставленные Павлином стихи. До нас дошло 30 поэтических произведений Павлина, наполняющих, по формулировке некоторых исследователей, классические стихотворные формы и образы христианским содержанием См. Romney R. E. Paulinus of Nola: Classical Poet-Scholar with Christian Goals // Apolline Project. 2009. Vol. 1. P. 337-345. . В них, как нетрудно догадаться, главную роль играет формальный анализ поэзии Павлина. Особое место занимает научная деятельность Патрика Волша, британского филолога-классика, переведшего и прокомментировавшего все письма Павлина Ноланского Letters of St. Paulinus of Nola: 2 vol. / Trans., ed. with introd. and notes by P. G. Walsh. London, 1967-1968. .

Об отношениях Павлина с окружающим миром Западной Империи IV в. написано несколько статей, авторы которых придерживаются разных позиций. Чарльз Костер видит в Павлине мужественного епископа, сумевшего противопоставить варварским набегам истинно христианскую стойкость и защитить от них население Нолы и гробницу святого Феликса Coster C. H. Christianity and the Invasions: Two Sketches // The Classical Journal. 1959. Vol. 54, №. 4. P. 146-159. . Уильям Френд, мысля в традиции, заложенной Эдвардом Гиббоном, видит в Павлине одного из самых радикальных представителей западного монашества, приведшего к распаду Римской Империи Frend W. H. C. Paulinus of Nola and the Last Century of the Western Empire // The Journal of Roman Studies. 1969. Vol. 59, № 1/2. P. 1-11..

Отдельно стоит сказать о работе канадской исследовательницы Кэтрин Конибир Conybeare C. Paulinus Noster. Self and Symbols in the Letters of Paulinus of Nola. Oxford; N. Y, 2000. . Один из своих очерков, посвященных символическим построениям в письмах Павлина, она посвятила изучению его практик саморепрезентации. Она занималась их философским и символическим аспектами, продемонстрировав, например, как наш герой конструирует свой образ в свете его общих взглядов на устройство человека. Схожим сюжетам была посвящена одна из моих курсовых работ, выводы из которой я также использую в этом исследовании Бароян Г. Г. Трансцендентный мир Павлина Ноланского. 2018. . В данной же работе я рассматриваю стратегии саморепрезентации Павлина с точки зрения их соотношения с распространенными в то время парадигмами святой жизни.

При работе с многочисленными другими источниками мне помогали прекрасные работы Гизель де Ни, Жоан Петерсен, Ричарда Бургесса и других Nie G. d. Views from a many-windowed tower: studies of imagination in the works of Gregory of Tours. Amsterdam, 1987. ; Petersen J. The Dialogues of Gregory the Great in their late Antique cultural background. Toronto, 1984. ; Burgess R. W. Hydatius: a late Roman chronicler in post-Roman Spain: Ph. D. Oxford, 1988. . В них освещены различные аспекты творчества Григория Турского, Григория Великого, Идация из Лемики соответственно.

Мне остается сказать лишь несколько слов об используемой мною методологии. Как следует из описания моей основной концепции, я обращаю пристальное внимание на способы различных авторов говорить о Павлине (а также на его собственные - о самом себе). Метод дискурс-анализа позволяет мне выявлять специфические описательные обороты, нарративные структуры и модели, помогающие различным авторам добиться создания такого образа, который бы наилучшим образом отвечал их целям. Составной частью дискурс-анализа является компаративный метод, призванный не только обнаружить сходства и различия между рассматриваемыми сочинениями, но и выявить те текстовые заимствования из других источников, к которым прибегают исследуемые авторы. Понимая, однако, опасность, всегда поджидающую историка, увлеченного поиском «типологического» и повторяющегося, я стремлюсь в каждом отдельном случае прибегать к методу герменевтического анализа, позволяющего обратить внимание, например, на творческую переработку тем или иным автором различных нарративных и описательных формул, понять, какие цели преследует подобное творчество, какой эффект создает и какими обстоятельствами вызвано. Иными словами, я стремлюсь обращать пристальное внимание на мотивировку создания отдельно взятого текста.

Итак, предметом моего исследования является процесс формирования образа святого Павлина Ноланского, а его главной целью - презентация этого процесса в свете идеи о функциональном сдвиге образа Павлина в текстах V-VI вв., о котором было сказано выше. Для достижения этой цели я ставлю перед собой следующие задачи:

· Проанализировать стратегии и практики саморепрезентации Павлина Ноланского на материале его поэтических произведений и писем, выделяя те из них, которые работают на создание черт, вписывающихся в наиболее распространенные в то время парадигмы святого поведения;

· Проанализировать образ Павлина Ноланского в текстах его современников;

· Проанализировать образ Павлина Ноланского в сочинениях, составленных после его смерти (431 г.).

Глава 1. Стратегии и практики саморепрезентации Павлина Ноланского

1.1 Характеристика используемых в главе источников

Первая глава моего исследования посвящена тем стратегиям и практикам саморепрезентации, которые характерны для сочинений Павлина. Дошедшие до нас письма и поэтические сочинения Ноланского епископа естественным образом составили ее источниковую базу См. сноску 5. . Послания Павлина, адресованные как видным христианским лидерам своего времени - Августину, Сульпицию Северу, Алипию из Тагаста, - так и менее заметным, но также входившим в круг его общения фигурам, дают нам представление о духовных поисках и чаяниях просвещенного римлянина поздней Империи, порвавшего со своим римским прошлым. Большинство писем - около 40 из 51 - могут быть с уверенностью датированы промежутком между 395 и 406 гг., в связи с чем мы имеем достаточно полную картину жизни и эволюции мысли Павлина в этот период, однако знаем крайне мало как о более ранних, так и более поздних этапах его жизни. Дошедшие до нас поэтические произведения распределились по временной шкале более равномерно.

Для меня сочинения Павлина являются в первую очередь фиксацией, своеобразным внешним отражением напряженного поиска ответов на вопросы, которые ставит перед интеллектуалом его эпоха. Павлин принадлежал поколению Августина и Иеронима - поколению, представители которого столкнулись с тектоническими сдвигами в окружавшем их мире, вызванными то ли триумфальным шествием, то ли грозным наступлением христианства на классическую культуру. Прежний, удивительно способный к самовоспроизведению мир Brown P. The Saint as Exemplar... P. 1-3. рушился на глазах, одновременно приобретая новые границы и новые системы координат. Кто-то, подобно наставнику Павлина Авсонию, с большим недоверием смотрел на происходившие изменения, пытаясь отстоять правомерность традиционного для римской образованной элиты образа жизни Markus R. P. Op. cit. P. 30.. Кто-то, подобно знатному патрону Августина Романиану, с энтузиазмом приветствовал ценностные сдвиги Об этом красноречиво свидетельсвтует одно из писем Павлина. См. Paulinus. Ep. 7. 1-3. . Разумеется, проекцией этого противостояния в сфере «высокой» политики была «реставрация» Юлиана, впоследствии прозванного Отступником. Однако ценностный конфликт имел отнюдь не одно измерение. Между теми, кто называл себя христианами, шли не менее ожесточенные споры: ариане во второй половине IV века по-прежнему представляли собой серьезную идеологическую силу О поздних арианских школах см. Hanson R. P. C. The search for the Christian doctrine of God. The Arian Controversy 318-381. Edinburgh, 1988. P. 557-639., Пелагий вынуждал Августина тратить огромное количество сил и времени на опровержение своих «заблуждений», точно так же, как и Руфин - Иеронима. Пустыни Египта, изобиловавшие подвизавшимися в аскезе отшельниками, будоражили воображение римских обывателей. Под сомнением оказывались такие традиционные для этого общества институты и ценности, как собственность или высокое ораторское искусство. Окружающий мир оказался также гораздо более подвержен проникновению в него сверхъестественных сил, добрых и злых, - и между ними велась ожесточенная борьба Brown P. The Rise of Western Christendom... N. Y., 2013. P. 65-69.. Короче говоря, это был мир, в котором каждый должен был делать выбор. Не случайно эпоху Поздней Античности некоторые исследователи характеризуют с точки зрения проблемы самоидентификации Markus R. P. Op. cit. P. 31-43. .

Именно с точки зрения серьезного кризиса самоидентификации я склонен рассматривать сочинения Павлина. В них отразилось стремление найти свое место в мире, запечатлев его в слове. В своих произведениях Павлин конструирует идеал христианской жизни, пытаясь определить, какое место по отношению к нему занимают его друзья и он сам. Это в свою очередь означает, что для него был крайне важен тот образ, который он имел в глазах окружающих - и в своих собственных.

Однако, при реконструкции этого образа самого себя встает сложная для разрешения проблема. Если в моем распоряжении есть заботливо подготовленный издателем сборник сочинений Павлина, то его современники и авторы будущих поколений вряд ли имели подобную роскошь. Откуда мы знаем, что Павлина читали не только адресаты его писем и что, соответственно, создаваемый им образ имел на других какое-либо влияние? И если читали, то так же ли, как мы, обращая внимание на те же особенности и те же акценты? Заканчивая этот раздел, я постараюсь дать ответ на первый вопрос. Ответом на второй служит собственно все мое исследование, в котором предпринимается попытка оценить, насколько успешным было конструирование образа святого Павлина Ноланского.

О том, что послания Павлина становились «достоянием общественности», свидетельствуют его собственные слова. В письме к своему духовному наставнику из Бордо Аманду он сетует: «Насколько я понимаю, то, что я говорю тебе на ухо, ты объявляешь, стоя на крыше» Quantum intellego, quod tibi in aurem loquor tu supra tectum praedicas. Paulinus. Ep. 9.1.. Не считая свои слова достойными такого обращения, он видит в этом проявление слишком большой любви Аманда к нему Ibid. . В тех же точно образах описаны аналогичные действия Сульпиция Севера, любимого друга Павлина Habeo tibi adhuc aliquid dicere, quamquam tu in opertis litterarum promptuariis accipias et super tecta, quantum in te est, ut ipse profiteris, studeas praedicare. Id. Ep. 24.1.. Даже если предположить, что «провозглашение с крыш» - образное выражение, важно, что он считал в целом нормальным разглашение даже дружеского послания. Это неизбежно накладывало отпечаток на тот образ себя, который он в них создавал.

И Павлин не ошибался. Современники читали его сочинения, как они читали Августина или Амвросия. Об этом говорят их собственные послания, в которых они цитируют письма Павлина, предназначенные другим адресатам. Евтропий, писавший из Аквитании, знал письмо Павлина, адресованное в Рим Паммахию. Алипий и Августин, жившие в Северной Африке, цитировали послание Павлина, отправленное им несколькими годами раньше Северу в Галлию См. об этом. Trout D. E. Op. cit. P. 16. . Вообще, корпус его писем начал формироваться уже при жизни Павлина: обращаясь к Санкту, он упоминает перечень писем, находящийся на обороте посланного им письма, которые тот определил как принадлежавшие Павлину и послал, очевидно, для сверки Legimus in tergo epistolae adnotationem epistolarum, quas meas esse indicastis. Paulinus. Ep. 41.1.. А вскоре после смерти Ноланского епископа, по всей видимости, были составлены первые сборники с его посланиями Paulinus Nolanus. Epistulae // Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. Vindobonae, 1894. Vol. XXVIIII. P. V..

Это обстоятельство крайне важно для понимания того, как читали тексты Павлина после его смерти. Письма, относящиеся к разным этапам его жизни, но собранные - по крайней мере частично - вместе, транслировали некий обобщенный образ. Современным биографам важно разглядеть нюансы, проследить эволюцию мысли Павлина - от пылких апологий неофита к более умеренным, проникнутым провиденциалистским мироощущением речам и гомилиям Ср. работы Траута и Сантаниелло, о которых я писал в Введении. . Для читателя VI в. было скорее важно увидеть то типологически общее, что объединяло сочинения достойного мужа с образцами, вошедшими в канон Cameron A. On defining the holy man… P. 38. . Для них тексты Павлина - фрагменты одной мозаики или даже целой иконографической программы.

Родная Павлину Галлия оставила немало свидетельств того, что его сочинения были весьма востребованным чтением. Геннадий Марсельский в своей книге «О знаменитых мужах» перечисляет большое количество трудов Павлина, в том числе не дошедших до нас: письма, панегирики, гимны, утешения, адресованные различным лицам Gennadius. De vir. Cap. 16. . Епископ Вьенна рубежа V-VI вв. Авит, известный своими посланиями меровингским королям, знает Павлина из Бордо как автора «многих сочинений ортодоксального образа мысли и безукоризненной веры» Cuius temporibus Paulinus quidam … non pauca stilo catholico et inreprehensibili fide conscripsit. Avitus. Ep. ad Gund. S. 29. . В Галлии VI века Павлин был также известен как автор стихотворного жития Мартина Турского, до нас не дошедшего, но авторитетного: на него ссылаются Венанций Фортунат и Григорий Турский Stemmate, corde, fide pollens Paulinus et arte / versibus explicuit Martini dogma magistri. Venantius Fortunatus. Vita S. Martini, Lib. I. ; Paulinus quoque beatus Nolanae urbis Episcopus post scriptos quinque libros versu de virtutibus ejus. Gregorius Turonensis. De Miraculis S. Martini. Lib. 1, cap. 1. Я использую следующие латинские изданиях этих текстов: Venantius Fortunatus. De vita Sancti Martini // Patrologia Latina. Parisiis, 1862. Vol. LXXXVIII. P. 365-427. ; Gregorius Turonensis. De miraculis sancti Martini episcopi libri quatuor // Patrologia Latina. Parisiis, 1879. Vol. LXXI. P. 913-1010.. Последнему, впрочем, были также известны и письма Павлина, одно из которых он цитирует в «Истории франков», и посвященные святому Феликсу гимны, на основании которых Григорий составил его жизнеописание в «Книгах о чудесах» Григорий Турский. История франков. Кн. 2.13. ; Он же. Книги о чудесах. Кн. 1.104..

Обобщая, можно сказать, что и современники, и авторы последующих поколений питали живой интерес к творчеству нашего героя. Стратегии и практики саморепрезентации, характерные для его сочинений, таким образом, должны были оказывать существенное влияние на тот образ Павлина, который складывался у читателей V-VI вв.

1.2 Духовные ориентиры

В этом разделе я рассматриваю те образцы и модели поведения, которые очевидным образом повлияли на Павлина и между которыми он в какой-то степени выбирал, размышляя об идеале христианской жизни. На рубеже IV-V вв. существовало несколько путей достижения святости, разные авторы предлагали разные образцы Brown P. Holy men // The Cambridge Ancient History / Ed. by A. Cameron. Vol. 14. Cambridge, 2008. P. 786-787. . Как мы увидим, выбор определенной модели поведения был насущной потребностью для Павлина и, соответственно, должен был прямым образом влиять на его стратегии и практики саморепрезентации.

Конечно, главным и не подлежавшим сомнению источником было Писание, предлагавшее множество моделей для подражания. Как и многие его современники, Павлин видел в библейском нарративе не просто душеспасительные примеры, но прообразы происходящих здесь и сейчас событий Kannengiesser C. Handbook of Patristic Exegesis: The Bible in Ancient Christianity. Leiden; Boston, 2006. P. 219-220, 229-230. . Принципы типологической экзегезы, хорошо знакомые Павлину, он переносил на окружающий мир, разрабатывая своеобразную «экзегезу жизни» Leanza S. Aspetti esegetici dell'opera di Paolino di Nola // Atti del convegno. XXXI Cinquantenario della morte di S. Paolino di Nola (431-1981). Roma, 1982. P. 67-92. Исследованию подобных дискурсивных практик была посвящена одна из моих курсовых работ. . Imitatio - подражание - призвано выстраивать и трактовать реальность по священному образцу, то есть имеет перформативный характер. Не раз призывая Севера навестить его в Ноле, Павлин уподобляет предстоящее путешествие своего любимого друга то странствию Авраама, то исходу евреев из Египта Verum, ut inuicem in verbis domini consolemur et operibus proficiamus, exi de terra tua et de cognatione tua, ut Abraham fideli imitatus excessu beato Abrahae sinu dignus sis. Paulinus. Ep. 1.10. ; Intende igitur et prospere procede, et deducet te mirabiliter dextera dei. misericordia eius et gratia praeibunt faciem tuam, et si infirmus domo prodeas, robur adquires eundo. Id. Ep. 5.18.. В письме Макарию он рассказывает историю о старике, брошенном корабельной командой на шедшем ко дну судне. Сначала отчаявшийся, но затем вверивший свою судьбу Богу старик оказался единственным, кто в итоге спасся Id. Ep. 49. 1-11. . Павлин, очевидно, разрабатывая как «сюжетный», так и психологический параллелизм между двумя событиями, уподобляет своего героя Ионе, а брошенное судно - киту, в итоге спасшему библейского персонажа.

Актуализировал Библию Павлин и в рассказах о происходивших с ним самим событиях. С целой вереницей характерных образов мы встречаемся в письме Аманду, которому он рассказывает о своем рукоположении в сан священника в Барселоне. Пытаясь придать этому событию провиденциалистское объяснение, Павлин, опираясь на Павла, говорит, что «Господу было угодно поместить Свое сокровище в глиняный сосуд» Nunc huic Domino placuit in uase fictili ponere thesaurum suum. Id. Ep. 2.2. Ср.: 2 Кор. 4:7.. В дальнейшем рассказе мастерски обыгрывается столкновение неготовности Павлина принять столь тяжкую ношу с непреклонной божественной волей, которое находит выражение в преисполненном драматизма евангельском образе: «Хотя я страстно желал, чтобы чаша сия миновала меня, мне пришлось произнести: воистину да будет воля Твоя, а не моя. Ведь и сам Господь говорил: Сын человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить» Quamuis cuperem calicem ipsum a me transire, tamen necesse habui dicere Domino: uerum non mea uoluntas sed tua fiat, cum praesertim ipsum de se Dominum dixisse legerem: filius hominis non venit ministrari sed ministrare. Ibid. Ср. Мф. 26:42 ; Мк. 14:36 ; Лк. 22:42. ; Мф. 20.28. . Той же логике подчиняется и использование Павлином в своих стихах метафоры «ига Христа»: «Я ношу на себе сладкое иго, легкое и ласковое бремя» Illic dulce iugum, leue onus blandumque feremus. Id. Carm. 12. 32. Ср. Мф. 11:30. . В этих словах, обращенных к святому Феликсу, Павлин демонстрирует реализацию евангельского императива. Готовность обречь себя на добровольное служение - своеобразная клятва в молитвенном предстоянии перед святым - находит выражение именно в библейском образе, принадлежащем Спасителю.

В одном из писем Северу Павлин благодарит своего друга за то, что тот послал ему власяницу из верблюжьей шерсти Id. Ep. 29.1. . К аскетическим мотивам этих слов я обращусь в следующем разделе. Здесь же стоит отметить, что Павлин, развивая мысль о важности ношения подобной одежды, вспоминает об Илии, Иоанне Крестителе и Давиде, имплицитно сравнивая их опыт со своим Multa praeterea in eorum (pallia - Г.Б.) usu de ueterum recordatione sanctorum conformandae fidei emolumenta referuntur, ueniunt in mentem translatus Elias et praemissus Iohannes, quorum alterum hispida setis zona cingebat, alium pili, ut scriptum est, camelorum hirto tegmine uestiebant reminiscimur etiam Dauid et omnis mansuetudinis eius, qua contritum cor et humiliatum Deo sacrificans induebat se cilicium. Ibid. . Практика умерщвления плоти, вызывавшая далеко не однозначную реакцию в образованных кругах, приобретает легитимный статус и ценностное основание посредством обращения к главному авторитету христиан - Писанию, изобилующему необходимыми примерами.

Помимо этих и подобных им частных эпизодов, которые можно охарактеризовать как описания моделей поведения, сочинения Павлина оставили следы поиска и более глобальных, основополагающих черт жизни идеального христианина. Многие из них впоследствии получат развитие в агиографическом творчестве как обязательные составляющие того или иного типа святости. Я бы охарактеризовал эти черты, а вернее - их определенные сочетания, как парадигмы святой жизни или святого поведения. Важно, что они могли восходить не только к Писанию, но и к текстам, повествующим о жизни христианских подвижников III-IV вв Caner D. F. Wandering, Begging Monks. Spiritual Authority and the Promotion of Monasticism in Late Antiquity. Berkley; Los Angeles; London, 2002. P. 3. . Выделим три такие парадигмы, актуальные для моего исследования.

Первая связана с именем апостола Павла и основывается не на поведенческих практиках святого, а на его «биографии». Она предполагает резкий и бесповоротный разрыв вчерашнего грешника со своим прошлым при вмешательстве, очевидном или скрытом, высших сил, его внезапное обращение. Она, очевидно, восходит к пути Савла в Дамаск, описанному в Деяниях, когда будущий апостол, преследуя христиан, был ослеплен, повержен на землю, наставлен Богом и через три дня прозрел (в прямом и переносном смыслах) Деян. 9:1-22.. Наиболее яркое воплощение эта парадигма получила в «Исповеди» Августина, которую Павлин прочел практически сразу после ее появления на свет Trout D. E. Op. cit. P. 21. . Несмотря на то что «Исповедь» отражала сложную духовную эволюцию ее автора, удивительная сцена принятия окончательного решения в Миланском саду, описанная Августином, поражала воображение читателей - в том числе и читателей совсем недавнего прошлого - и навязывала им восприятие обращения Августина именно в русле «Павловой парадигмы»: как внезапное и чудесное Августин. Исповедь. Кн. 8. Гл. 8-12. Классический анализ обращения Августина: Nock A. D. Conversion: the Old and the New in Religion from Alexander the Great to Augustine of Hippo. Oxford, 1933. P. 259-266. О восприятии его современниками и потомками см.: Finn T. M. Ritual and Conversion. The case of Augustine // Nova and Vetera. Patristic Studies in Honor of Thomas Patrick Halton / Ed. by J. Petruccione. Washington DC, 1998. P. 148-150.. В письме Алипию (по иронии судьбы - единственному свидетелю моления Августина в саду) Павлин, тогда еще не знакомый с «Исповедью», воспроизводил, однако, ту же модель. Размышляя о своем собственном обращении, он писал: «Благодарю Бога … и за то, что Он пожелал, чтобы я разделил с тобой жребий, и меня, лежавшего в своем убожестве на земле, исцелив, поднял и направил прямо (курсив мой - Г.Б.)» Gratulamur itaque et gloriamur in domino, qui … nosque etiam, quos erexit elisos et de terra inopes suscitauit, in uestra uoluit sorte numerari. Paulinus. Ep. 3.1. . Помимо очевидного воспроизведения идеи внезапного божественного вмешательства в судьбу героя, стоит обратить внимание на образный параллелизм с историей из Деяний: подобно Павлу, Павлин, также обремененный греховным римским прошлым, был низвергнут на землю, а затем восстановлен Богом.