Геннадий сообщает о нем следующую информацию: «Павлин, епископ Нолы Кампанской, сочинил множество кратких стихотворных произведений, среди которых утешительное письмо Цельсию, нечто вроде эпитафии, на смерть крещенного ребенка-христианина, укрепленное в христианской вере … [далее перечисляются различные сочинения Павлина, в том числе не дошедшие до нас или ошибочно приписанные ему Геннадием]… Он прославился в правление Гонория и Валентиниана не только благочестием и святой жизнью, но и силой против демонов» Paulinus, Nolae Campaniae episcopus, composuit versu brevia, sed multa; et ad Celsum quendam epitaphii vice consolatorium libellum super morte christiani et baptizati infantis spe christiana munitum, et ad Severum plures epistulas et ad Theodosium imperatorem ante episcopatum prosa panegyricum `super victoria tyrannorum', eo maxime, quod fide et oratione plus quam armis vicerit. Fecit et sacramentorum opus et hymnorum. Ad sororem quoque epistulas multas `de contemptu mundi' dedit, et de diversis causis diversa disputatione tractatus edidit. Praecipuus tamen omnium eius opusculorum est liber `de paenitentia' et `de laude generali omnium martyrum'. Claruit temporibus Honorii et Valentiniani non solum observatione et sanctitate vitae, sed et potentia adversus daemones. Gennadius. De vir. ill. Cap. 49. .

Очевидна важность завершающих слов, отражающих процесс формирования образа святого Павлина. В них мы впервые, спустя 60 лет после его кончины, встречаемся с упоминанием его экзорцистских способностей. Однако судить о том, насколько оно было распространенным, мы, к сожалению, не можем. Вполне вероятно, что Геннадий фиксирует устную традицию, бытовавшую в Галлии конца V в.

Обратим внимание и на основную часть отрывка. Перед нами очередная версия образа Павлина, перекликающаяся, кстати говоря, с письмом Авита, - наш герой представлен авторитетным церковным писателем, создавшим множество трудов, преисполненных христианской веры. Разумеется, этот образ продиктован спецификой сочинения Геннадия - ему интересны именно христианские писатели. Однако сам факт попадания Павлина в их разряд говорит о многом. Его личность вызывает у разных авторов устойчивые ассоциации с праведной жизнью, которая находит выражение в той или иной форме. Хронисты акцентируют внимание, собственно, на «событиях» из жизни Павлина, Геннадий - на его вероучительной деятельности. Каждый автор конструирует отвечающий его целям образ - но уже в историческом измерении. Функция этого образа отлична от той вспомогательной роли, которая отводилась ему в сочинениях авторов предшествующего поколения. Павлин воспринимается как некий жизненный факт, как некогда существовавшая личность, связанная с силами ортодоксии. И ей отводится свое место: в рассказах - или об истории человечества, или о противостоянии Августина и Фавста, или о церковных писателях. Фигура Павлина становится составным элементом христианской истории.

3.3 Истории о Павлине

В заключительном разделе я постараюсь продемонстрировать, как из составного элемента различного рода «историй» Павлин мог превращаться в их главный объект. Мы познакомимся с тремя текстами: письмом пресвитера Урания «О кончине святого Павлина» (ок. 431 г.) и двумя главами из обширных сочинений Григория Турского («О славе блаженных исповедников», ок. 590 г.) и Григория Великого («Диалоги», 593-594 гг.). Все три текста представляют собой гораздо более подробное (по сравнению с рассмотренными до этого примерами) описание жизни и личности Павлина. Как я писал выше, авторам последующих поколений предстояло развернуть образ Павлина, суженный старшими писателями до яркой и запоминающейся метафоры, служившей полемическим целям, придав ему новые черты и подробности, навеянные современной им обстановкой.

Я буду рассматривать эти тексты в хронологическом порядке. Начнем с письма ноланского пресвитера Урания, адресованного некоему Пакату. Ураний известен нам исключительно как автор этого послания, а потому сказать что-либо определенное о его личности представляется крайне затруднительным. Исходя из содержания письма, мы можем предположить, что он был пресвитером в одном из ноланских храмов и, следовательно, занимал приближенное положение к епископу города - Павлину.

Нам также ничего не известно об адресате Урания Пакате, однако важной представляется озвученная автором цель написания письма. Ураний в ответ на запрос своего собеседника сообщает ему информацию о последних днях жизни Павлина, поскольку Пакат вознамерился написать житие Павлина в стихах Litteris nobilitatis tuae iterata vice sollicitor, ut tibi obitum S. Paulini fideliter referam … Nunc autem veniamus ad ea, quae tibi, qui vitam ejus versibus illustrare disponis, dicendi materiam subministrent. Uranius. De obitu. 1. . Мы не знаем, был ли этот труд когда-либо завершен. Однако намерение Паката говорит само за себя: в глазах современников он был достоин небесного венка, для которого житие, тем более поэтическое, было необходимым условием. Вспомним, что до стандартной канонизации было еще далеко, но житийная литература, агиография, во многом выполняла эту функцию в глазах общества Вспомним, например, что сам Павлин составлял житие Мартина Турского в стихах. Об этом тексте упоминают Григорий Турский и Венанций Фортунат (см. об этом раздел 1.1.). .

Послание Урания можно разделить на пять частей: в первой (глава 1) Ураний озвучивает цель написания письма и уверяет читателей в том, что он говорит правду, поскольку знает, что лучше вообще молчать, нежели ложным повествованием брать грех на душу Novi etenim melius esse linguam silentio premere, quam ad peccatum animae falsa narrare. Uranius. De obitu. 1. Ср. Sulpicius. V. M. 1.1.. Вторая часть (главы 2-5) посвящена «исторической» стороне повествования: в ней сообщаются собственно обстоятельства кончины Павлина. В третьей (пар. 6-9) автор рассуждает о добродетелях Павлина. Четвертая (пар. 10-11) вновь возвращает читателя к смерти Павлина и повествует о его чудесном явлении во сне Неаполитанскому епископу Иоанну. В последней части (пар. 12) Ураний выражает надежду на то, что он сможет увидеть труд Паката. Это вполне стандартная схема рассказа о смерти христианского подвижника-епископа См., например, Слово Илария Арльского на смерть Гонората, который тоже был епископом. .

Оставляя за скобками первую и последнюю части, содержание которых я уже в общих чертах осветил, я выделю основные структурные элементы содержательного блока (вторая-четвертая части), которые, как мне кажется, лежат в основе образа святого Павлина, конструируемого в тексте письма Урания.

Начнем с «исторической» части (главы 2-5). После беглого упоминания о том, что Павлин родился в Бордо, Ураний сразу же переходит к рассказу о последних днях Ноланского епископа (по всей видимости, в этом заключалась просьба Паката). Он сообщает своему адресату, что перед его смертью к Павлину пришли два епископа из других городов, с которыми он отслужил заутреню, описывает его последние молитвы и собственно смерть: «принятый ангелами, он, как должно, отдал дух свой Богу» Ille angelicis susceptus manibus debitum Deo spiritum exhalavit. Ibid. 4. . Три элемента этого повествования обращают на себя особое внимание:

1) Ураний сообщает, что, находясь на смертном одре, Павлин «ясным голосом спрашивал, где его братья». Когда один из епископов указал ему на собравшихся подле него сановников, Павлин произнес: «Но я говорю о своих братьях Януарии и Мартине, которые только что говорили со мной (курсив мой - Г.Б.) и сказали, что сейчас придут ко мне» Et cum haec omnia sanctus episcopus laeto atque perfecto ordine celebrasset; subito clara voce interrogare coepit, ubi essent fratres sui. Tunc unus ex circumstantibus, qui putavit quod fratres suos, id est, episcopos qui tunc aderant, quaereret; ait illi: Ecce, hic sunt fratres tui. At ille: Sed ego nunc fratres meos JANUARIUM atque MARTINUM dico, qui modo mecum locuti sunt, et continuo ad me venturos se esse dixerunt. Ibid. 3. . В видении Павлину являются известные святые, которых тот называет братьями, пришедшими за ним: важен скорее не сам факт взаимодействия с высшими силами (подобные видения были обычным делом и у «простых» христиан Brown P. The cult of saints.... P. 69-85. ), но подчеркнутое равенство статуса Павлина с посетившими его святыми. Обращу также внимание на то, что среди них нет Феликса, всегдашнего и горячо любимого патрона Павлина. На мой взгляд, разгадка этой странности таится в следующих за описанным эпизодом строках, где Ураний специально подчеркивает, что и Мартин, и Януарий, более известный как мученик, были епископами E quibus JANUARIUS episcopus simul et martyr, Neapolitanae urbis illustrat Ecclesiam; MARTINUS autem vir per omnia apostolicus, cujus vita ab omnibus legitur, Galliarum episcopus fuit. Ibid. 3. . Это позволяет Уранию легитимизировать социальный статус Павлина и назвать его братом этих святых. Феликс, как известно, епископской кафедры не занимал.

2) Вторая деталь в истории о последних часах Павлина призвана актуализировать представление о его равнодушии к материальным благам и твердой вере в Бога, которое, как мы видели, занимает одно из главных мест в характеристиках Павлина, данных ему современниками. Ураний сообщает, что пресвитер Постумиан напомнил Павлину о деньгах, которые он задолжал купцам за одежду для нищих, на что умирающий старец посоветовал не беспокоиться, поскольку был уверен, что «найдется тот, кто отдаст долг за бедных» Postumiano presbytero, quod pro vestimentis quae pauperibus fuerant erogata, quadraginta solidi deberentur. Quod cum audisset S. Paulinus, leviter subridens ait: Securus esto, fili; crede mihi quia non deerit qui debitum pauperum solvat. Ibid. 3. . В скором времени, действительно, прибыл некий пресвитер с деньгами, посланными Павлину в подарок неким епископом из Лукании. Мудрый старец проявил не только дар предвидения, но и продемонстрировал твердость своей веры.

3) Наконец, в момент, когда Павлин уходит из жизни, в его комнате содрогается земля, и это «повергло всех присутствующих в страх и замешательство». При этом, как подчеркивает Ураний, «те, кто стоял за дверями, ничего об этом не знали» Tunc deinde facto aliquandiu silentio, circa horam quartam noctis omnibus qui aderant sollicite vigilantibus, subito tam ingenti cellula ejus terraemotu concussa est, ut hi qui lectulo ejus assistebant, exterriti atque turbati ad orationem se cuncti jactarent, nihil tamen scientibus his qui pro foribus consistebant: neque enim publicus ille, sed privatus in cellula fuerat terrae motus. Ibid. 4.. Это землетрясение сотрясло только каморку Павлина и имело, очевидным образом, чудесный характер: оно знаменовало собой уход из мира особенного человека.

Второй смысловой блок посвящен добродетелям Павлина, которые можно разделить на три группы.

1) Монашеские добродетели. Разумеется, Ураний не раз обращается к эпизоду отречения Павлина от собственности Ibid. 6, 9., постоянно подчеркивает, что «он жил не для себя, но для всех» O virum sanctum et omnium ore laudabilem, qui sic vixit ut non sibi tantum, sed omnibus viveret! Ibid. 6. , раздавал деньги нищим, выкупал пленных, освобождал должников Cum autem ad Christum conversus est, aperuit horrea sua pauperibus, apothecas suas advenientibus patefecit. Nam parum ei erat proximos alere, nisi etiam undique evocaret quos pasceret atque vestiret. Quantos captivos redemit! quantos intricatores debiti a creditoribus suis reddita pecunia liberavit! Ibid. - в общем, всячески демонстрировал свое равнодушие к материальным благам и использовал их исключительно в христианских целях. Его отличали сострадание, смирение, благочестие и доброта Ibid. 9.. Ураний также вторит многочисленным предшественникам и подчеркивает, что Павлин родился знатным и богатым, однако разорвал со своим прошлым Taceamus generis nobilitatem, paternis maternisque natalibus in senatorum purpuras admirabiliter rutilantem: praeterea et opulentias divitiarum, quas propter Deum pauperibus erogavit. Ibid. 9. .

2) Пастырские добродетели. Ураний особое внимание уделяет этой группе добродетелей, подчеркивая, что в роли епископа Павлин всегда руководствовался справедливостью в принятии решений, а также стремился строить свою власть на любви, а не страхе Cum autem ad summum sacerdotii gradum provectus esset, noluit talem se exhibere episcopum qui ab aliquo timeretur; sed talem se reddidit sacerdotem qui ab omnibus amaretur. Ibid. 7. . Многие агиографические сочинения того времени, посвященные епископам, обращали внимание именно на этот аспект праведного поведения святого: о любви «вместо страха» пишет и Сульпиций применительно к Мартину, и Иларий, говоря о Гонорате Sulpicius. V. M. 9. ; Hilarius. Sermo de vita S. Honorati. 26..

Сочетание монашеских и пастырских добродетелей, совсем не самоочевидное, но нуждавшееся именно в разработке и, если можно так выразиться, канонизации средствами словесности, отвечало тому образу святой жизни, к которому, как мы видели, стремился Павлин в собственных сочинениях, пытаясь отстоять право на реализацию парадигмы монаха-епископа.

3) В отдельную группу я выделяю перечисление Уранием добродетелей Павлина в их прообразовательном контексте. Наш автор уподобил своего героя целому ряду библейских персонажей: «Павлин следовал примеру всех патриархов. Он обладал верой Авраама, надеждой Исаака, добротой Иакова, щедростью Мельхиседека, провидением Иосифа, хваткой Вениамина - ибо он отнимал у богатых и отдавал бедным … Он обладал кротостью Моисея, священничеством Аарона, невинностью Самуила, милосердием Давида, мудростью Соломона, апостольством Петра, мягкостью Иоанна, осторожностью Фомы, наставничеством Павла, зоркостью Стефана, пылкостью Аполлона (!) - беспокоясь и заботясь о Церкви, он подражал в любви и вере всем апостолам и епископам» Hic etenim omnium patriarcharum exempla secutus, fuit fidelis ut Abraham, credulus ut Isaac, benignus ut Jacob, munificus ut Melchisedech, providus ut Joseph, rapax ut Benjamin: rapuit enim divitibus, et pauperibus erogavit; et tamen plus divitibus quam pauperibus profuisse cognoscitur, quia pauperibus in hoc saeculo profuit, divitibus autem in futuro providit. Ergo (quia dicere coeperam) fuit mansuetus ut Moyses, sacerdotalis ut Aaron, innocens ut Samuel, misericors ut David, sapiens ut Salomon, apostolicus ut Petrus, amabilis ut Joannes, cautus ut Thomas, doctor ut Paulus, videns ut Stephanus, fervens ut Apollo: de sollicitudine autem et cura Ecclesiarum, in fide et caritate omnes apostolos et episcopos imitatus est. Uranius. De obitu. 8.. Идея соответствия святого библейскому образцу находит красноречивое воплощение в этой веренице добродетелей. Забавным образом ее венчают Фома, «осторожность» которого, граничившую, как известно, с «неверием», Ураний также расценивает положительно, и - удивительным образом - Аполлон. Наш автор не жалеет средств для создания яркого образа святого, сумевшего воплотить в себе все мыслимые добродетели.

В заключительных строках послания Ураний возвращается к смерти Павлина и рассказывает о том, как он уже после кончины явился престарелому неаполитанскому епископу Иоанну за три дня до его смерти. Обратим внимание на облик, в котором он предстал перед ним: Иоанн «рассказывал, как увидел святого Павлина, облаченного в ангельское достоинство, совсем белоснежного, совсем небесного. Он испускал благоухание и держал в руке сладчайшие медовые соты» Nam ante diem tertium quam de hoc mundo sanctus Joannes ad Dominum migraret, retulit se vidisse sanctum Paulinum, angelica dignitate vestitum atque ornatum totum niveum, totum sidereum, atque odore ambrosio renidentem: favum etiam candidissimum mellis in manu tenentem… Ibid. 11. . Павлин призывал Иоанна последовать за ним. Очевидна параллель, которую проводит Ураний между эпизодом, когда к Павлину являлись святые Мартин и Януарий, и рассказом о смерти Иоанна. Встав на их место, Павлин приобрел новую функцию: он занял почетное место в сонме небожителей, получив ангельское белоснежное одеяние и право являться смертным во снах В агиографических сочинениях явление святого во сне - вполне распространенный топос. Можно вспомнить Иоанна Ликопольского из Лавсаика, Мартина Турского, св. Стефана и многих других. См. Klaniczay G. Dreams and visions in medieval miracle accounts // The “Vision Thing”: Studying Divine Intervention / Ed. by W. A. Christian Jr. and Gбbor Klaniczay. Budapest, 2009. P. 151-157.. Понятно, что такое явление, при всей его типичности и даже обыденности указывало на то, что усопший вовсе не умер, но жив на небесах.

Итак, в сочинении Урания был создан один из самых красноречивых образов святого Павлина. Наш герой наделен огромным количеством добродетелей, каждая из который имеет свой библейский образец. Более того, Ураний сознательно говорит как о монашеских, так и пастырских достоинствах. Тем самым он актуализирует обе парадигмы святой жизни, которые я выделял в начале своей работы. В рассказе о кончине Ноланского епископа важное место занимают чудесные явления: общение Павлина со святыми Мартином и Януарием, пришедшими к нему и названными его братьями, землетрясение в комнате умирающего, его посмертное явление во сне неаполитанскому епископу Иоанну в небесном облачении. Как видим, Ураний воспринял образ Павлина, созданный предшествующим поколением авторов и дополнил его чертами (в основном чудесного характера), которые отвечали представлениям о святой жизни, распространенным в его время Nie G. d. Configurations of miracle.... P. 35-50. .

Перейдем к сочинению Григория Турского «О славе блаженных исповедников», 110-ая глава которого посвящена Павлину Ноланскому. По словам самого Григория, этот его труд представляет собой составную часть - наравне с такими сочинениями, как, например, «О славе мучеников» или «О чудесах святого Мартина», - его «Книг о чудесах». Это означает, что мы имеем дело с частью огромного сборника, посвященного излюбленной теме Григория - жизни христианских святых, в котором «исповедники» составляют отдельную группу О появлении исповедников как особой группы святых см. Klanickay G. Using saints… P. 217-219.. Уже сам факт попадания Павлина в их число говорит об определенном ракурсе рецепции его образа в Галлии конца VI в.

Если сочинение Геннадия Марсельского «О знаменитых мужах» типологически и генетически восходит к одноименному труду Иеронима, посвященному христианским писателям, то сборник Григория, как и «Диалоги» Григория Великого, скорее близок к «Лавсаику» Палладия Еленопольского (419-420 гг.), в котором в кратком виде описывалась жизнь христианских подвижников. Появление этого сочинения, на мой взгляд, отразило некоторые сдвиги в видовой структуре источников эпохи. Насущной стала идея собрать вместе рассказы о христианских подвижниках «для возбуждения ревности к подражанию в мужах, желающих вести жизнь небесную» Historia Lausiaca. Praef. . Многочисленные exempla, разбросанные по всему христианскому миру, обретали текстовую самодостаточность. Рассказ о святой жизни, призванный восхищать и вызывать стремление к подражанию, стал важнейшим жанром христианской литературы Средневековья. Он не нуждался в теоретических рассуждениях для трансляции ценностей, задаваемых доминирующей культурой, поскольку транслировал их сам собой, в яркой и наглядной форме, функционируя по правилам «образоцентричного» дискурса.

Я склонен рассматривать сочинение Григория именно в этом ракурсе. Павлин Ноланский наравне с другими героями его труда оказывается в центре внимания рассказчика, обретая текстовую самостоятельность в концептуальном замысле автора. Чтобы лучше разглядеть те черты, на которых базируется создаваемый Григорием образ святого Павлина, я вновь разделю рассматриваемый нами текст на составные элементы.

Мне кажется оправданным выделить четыре части сочинения Григория. Первая повествует об обращении Павлина, вторая представляет собой притчу, демонстрирующую его мудрость, третья рассказывает историю пастырского служения Павлина, четвертая сообщает об оставленных ноланским подвижником сочинениях, а также о его кончине. В ней также Григорий называет свои источники.

1) В первой части Григорий воспроизводит сконструированную его предшественниками историю решительного разрыва Павлина со своим прошлым. Мы находим весьма знакомую фабулу: Павлин знатен и богат, но, пронзенный евангельскими словами, «тотчас (курсив мой - Г.Б.) все распродает и раздает выручку бедным»Sed cum primum aures eius Evangeliorum lectio illapenetravit, in qua Dominus adolescentem propter divitias arguit, dicens: Vade, vende omnia quae habes, et da pauperibus, et habebis thesaurum in coelo; etveni, sequere me et illud: Facilius est camelum per foramen acus transire quam divitem introire in regnum Dei ; statim, venditisomnibus quae habebat, pauperibus erogavit. Gregorius. De gloria conf. P. 908-909.. Наконец, освобожденный от всех страстей, он свободно следует за Учителем Exoneratus a cunctis cupiditatibus, Magistrum liber sequitur, Ibid. P. 909..

Мы видим, насколько востребованной оказалась концепция биографии Павлина, разработанная на рубеже IV-V вв. им самим и его современниками. Григорий знает и о знатном происхождении Павлина, и о его решительном разрыве со своим прошлым, оформившемся в отречении от собственности, и о раздаче вырученных в результате этого поступка денег бедным. Он с успехом воспроизводит эту нарративную модель.

2) Затем, однако, следует собственное творчество Григория. Он решает проиллюстрировать одну из главных добродетелей Павлина - неиссякаемую щедрость, диктуемую полным равнодушием к мирским благам, - в виде своеобразной притчи. Ее сюжет сводится к следующему: однажды к Павлину пришел искатель милостыни, и он сказал своей жене отдать ему их последний хлеб. Терасия опасалась за их собственное пропитание и не послушалась супруга. Через какое-то время к ним пришли слуги, посланные своими хозяевами продавать вино и продовольствие. От них Павлин и Терасия узнали, что они промедлили с погрузкой пшеницы на судно, из-за чего оно затонуло во время шторма. Тогда Павлин обратился к супруге со словами: «Пойми теперь, что из-за того, что ты украла хлеб у бедняка, это судно затонуло»Quadam vero die venit ad eum qui stipem peteret, et ait coniugi: Vade, et da ei quod habet necessarium. Quae respondit: Non est nobisamplius quam unus panis. Cui ille: Vade, inquit, porrige eum. Dominus enim dabit nobis victum. Sed illa quasi strenua reservari cupiens, ne aliquid deesset,porrigere noluit. Interea advenerunt quidam dicentes, missos se a dominis suis, ut illi annonae ac vini deferrent speciem: sed per hoc se moratos, quod ortatempestas unam eis cum tritico abstulerit navem. Tunc vir Dei conversus ad mulierem, ait: Intellige te nunc pauperi unum panem fuisse furatam, et ideohanc navem esse mersam. Ibid..

На основании уже рассмотренных нами текстов (в том числе сочинения Урания, которое, как мы увидим, было известно галльскому автору) Григорий, очевидно, получает представление о главных добродетелях Павлина. При этом он решает сообщить о них в очень интересной форме: посредством притчи, превращающей его в действующее лицо стандартизированной истории о мудреце и его нерадивой супруге.

3) В третьей части Григорий вновь возвращается к «историческому» измерению и рассказывает о служении Павлина в сане епископа. Перед этим, однако, следует еще один «фантастический» рассказ, навеянный житием святого Мартина. Григорий сообщает, что однажды Павлин покинул свой город, а когда попытался вернуться, долгое время не мог найти дороги туда. И вот, в один прекрасный день в каком-то другом городе его повстречал торговец из Нолы, который тут же узнал своего епископа, припал к его ногам и уговорил вернуться в родной город, где Павлин был переизбран епископом Ср. Sulpicius. V. M. 9.1-3.. Далее следует описание пастырских добродетелей Павлина, с которыми мы встречались у Урания. Приняв сан, он всегда держал себя смиренно; доходы от имущества церкви, «как только их касалась его рука», сразу же шли бедным; он был благоразумен и образованVerum assumpto episcopatu semper se humilem proferebat, quia sciebat se apud Deum excelsum futurum, si humilitatem sectatus fuisset. Pecunia verode reditibus ecclesiae, quae manus eius attingebat, confestim pauperibus erogabatur. Castissima enim coniux eius non discedebat ab eo. Erat autem vir sanctus mirae prudentiae, rhetoricis litteris eruditus. Ibid. P. 910. .

4) В заключительной части Григорий пересказывает эпизод из Урания, в котором Павлин на смертном одре разговаривает с пришедшими к нему Мартином и Януарием. Он характеризует Павлина как прекрасного писателя, написавшего в том числе шесть книг о добродетелях святого Мартина. Григорий признается, что «не читал жития этого праведника, однако знает о его жизни из надёжных источников», что говорит о существовании местной галльской традиции, повествующей о Павлине Ноланском. «Сокровища его святости» Григорий называет «Божьей милостью» Ecce quid tribuit eleemosyna, ecce quales thesauros sanctis suis qui se in pauperibus diligunt, Deus indulget. Ibid. .

Итак, Григорий в характерной для себя манере создает «импрессионистский» образ Павлина, сотканный из рассказов о его жизни, которые приобретают схематические черты. Жизнь Павлина практически теряет историческую основу, дробясь на поучительные эпизоды, которым агиограф придает нужную форму и организацию. Впечатляющий рассказ об отречении от собственности, поучительная притча о мудреце и его жене, история о скитаниях епископа, обнаруженного верным горожанином, и о его праведном пастырском служении - собранные вместе - создают прекрасный пример для подражания, транслирующий определенный набор ценностей, связанных сразу с несколькими парадигмами святого поведения. Рецепция литературного наследия авторов предшествующих поколений тесно связана с его творческой переработкой, нацеленной на создание несколько иного образа святого Павлина, функция которого теперь - быть примером для подражания (imitatio).

О «торжестве» описанной только что тенденции свидетельствует наш последний текст, принадлежащий Григорию Великому. Речь идет о первой главе третьей книги его знаменитых «Собеседований о жизни италийских отцов», посвященной Павлину. В предисловии к своему сочинению Григорий обрисовывает причины, побудившие его взяться за перо. Он рассказывает, как, «отягощенный беспокойством от мирских дел», он удалился в некое уединенное место, где предавался размышлениям о прежней монашеской жизни и бренности своих нынешних занятий. Пришедший к нему монах Петр стал расспрашивать Григория о причинах его печали и вывел на разговор о святых подвижниках прошлого Gregorius Magnus. Dialogorum… Praef. .

Обратим внимание, на то, как отличается эта литературная подача цели написания сочинения от трудов, рассмотренных мною во второй главе! Для авторов рубежа IV-V вв., использовавших образ Павлина в своих полемических целях, он служил как пример, иллюстрирующий их теоретические построения. Для Григория это «пример» совсем иного свойства - требующий напряженного созерцания и восхищения. Это пример, отошедший в историческое измерение и занявший свое место среди подобных ему трансляторов праведного образа жизни, ценный сам по себе.

Образ Павлина, который мы встречаем на страницах труда Григория, совершенно теряет какие-либо исторические черты. В сущности, перед нами уже «квинтэссенция образа», явленная в виде характерной поучительной истории, повествующей о святом подвижнике прошлого. Мы не встречаем ни намеков на прошлое Павлина, ни развернутых описаний его добродетелей. Вся их сущность сосредотачивается в нравоучительной истории, которая может быть рассмотрена как вариация нарративной формулы, названной Жаком Фонтэном le prophиte chez le roi («пророк в доме царя») См. Sulpice Sйvиre. Vie de Saint-Martin… Vol. 3. P. 916. .

Генетически эта формула восходит к ветхозаветным эпизодам противостояния духовной и светской властей. В эпоху варварских нашествий в агиографической литературе был разработан своеобразный подтип этой формулы, повествующий о борьбе епископа или любого другого представителя церкви со светской властью с целью освобождения пленных Pizarro J. M. The King Says No: On the Logic of Type-Scenes in Late Antique and Early Medieval Narrative // The Long Morning of medieval Europe. New Directions in Early medieval Studies / Ed. by J. R. Davis and M. McCormick. N. Y., 2008. P. 181-182. Более детальное рассмотрение вопрса см. у Shanzer D. Representations and Reality in Early Medieval Literature // The Long Morning of medieval Europe. New Directions in Early medieval Studies / Ed. by J. R. Davis and M. McCormick. N. Y., 2008. P. 211-215. Ср. также Николая Мир Ликийского, Северина и т.п.. Самые ранние примеры его использования относятся к творчеству Сульпиция Севера, посвященному Мартину Турскому (см. «Диалоги», 2.5, 3.4.). Хоакин Писсаро выделяет три главных составных элемента этой формулы:

1) Епископ добивается встречи с представителем власти, как правило, с помощью вмешательства высших сил;

2) Противники встречаются и спорят;

3) Епископ добивается успеха и освобождает пленных Pizarro J. M. Op. cit. P. 182. .

Я буду рассматривать историю, рассказанную Григорием, как своеобразную вариацию этой формулы, творческое переосмысление которой позволяет автору создать необходимый ему образ святого мужа.

Григорий поведал Петру следующую историю. Во время нашествия вандалов на Италию «раб Божий Павлин щедрою рукою раздавал бедным и пленным все достояние своей епископии» Gregorius Magnus. Dialogorum… P. 216. Здесь и далее цит. по.: Святитель Григорий Великий Двоеслов. Избранные творения / под ред. А. И. Сидорова. М., 1999. С. 543. (обратим внимание на то, как описание определенной добродетели приобретает нарративную форму). Однажды, когда у него уже ничего не осталось, к нему пришла бедная вдова и молила его дать ей выкуп за сына, которого увел в плен зять короля вандалов. Павлин, не имея ничего, кроме себя самого, предложил ей отдать себя в рабство в качестве выкупа за сына, что и было сделано. Очевидно типологическое сходство с «притчей» Григория Турского, где Павлин говорит жене отдать их последний хлеб. Здесь эта идея находит радикальное воплощение. У зятя вандальского короля Павлин служит садовником до тех пор, пока однажды не предсказал последнему скорую гибель. Перепуганный вандальский король приказывает зятю устроить ему встречу с мудрым садовником. Увидев Павлина, король узнал в нем человека, который являлся ему во сне и понял, что перед ним пророк. После долгих расспросов Павлин был вынужден сознаться, что он христианский епископ. Услышав это, вандальский король отпустил его, разрешив «требовать всего, что может служить для его возвращения на родину с надлежащею честью». Павлин, разумеется, попросил отпустить всех пленных и вывез их на родину. Григорий завершает свой рассказ следующими словами: «И он, предавши одного себя в добровольный плен, извел с собою из рабства на свободу многих, подражая Тому, Который восприял на Себя зрак раба, чтобы освободить нас от рабства греху» Ibid. P. 217. ; Там же. С. 546. .

Для того чтобы высветить нужную для его замысла добродетель, Григорий, сохраняя традиционную структуру нарративной формулы, переворачивает ее при этом вверх дном. Павлин лишен инициативы на всех трех этапах взаимодействия с вандальским царем. Последний сам приглашает Павлина к себе, узнав о его пророческом даре, расспрашивает о его происхождении, предлагает любое вознаграждение вместе с личным освобождением. К «успеху» Павлина приводят не активная позиция (она, напротив, делает его самого пленником), не отчаянная борьба с неправедной властью, а смирение и долготерпение (вместе с пророческим даром), яркое воплощение которых как раз и нужно Григорию для изображения, по его же словам, «внутренних добродетелей святых» Paulini virtus est intima. Ibid. P. 221. ; Там же. С. 547. .

Итак, благодаря творческой переработке Григорием стандартной нарративной схемы Павлин предстает в этом рассказе не только подвижником, готовым на все ради ближнего, но и настоящим мудрецом и провидцем. Его предсказания не просто заставляют вандальского короля испугаться и признать в Павлине пророка, но и на самом деле сбываются: Григорий специально добавляет, что через несколько дней после отплытия пленников вандальский король умер.

Однако центральное место в портрете Павлина занимают, конечно, «внутренние добродетели». В основу рассказа римского владыки положено представление об удивительной жертвенности и щедрости Павлина, почерпнутое им, разумеется, у авторов предшествующих поколений, а также, возможно, из устной традиции, на которую он ссылается, говоря о неких «наших старцах», которым «хорошо известно славное имя благочестивого епископа Ноланского» Ibid. P. 216. ; Там же. С. 543. . Это представление приобретает нарративную форму, призванную дать читателю пример для подражания и укрепить в вере. О том, что эта цель оказывается достигнутой, призвана сообщить реакция Петра на эту историю. Он говорит: «Услышав от тебя о жизни человека, которому не в силах подражать, я могу только плакать, а не говорить» Ibid. P. 221. ; Там же. С. 547. . Здесь емко сформулированы задачи, которые преследует подобного рода сочинение: призыв к подражанию и эмоциональное воздействие. Образ Павлина, попадая на его страницы, естественным образом начинает выполнять возложенную на него функцию, встраиваясь в предложенную автором схему.

Итак, мы познакомились с текстами, созданными после смерти Павлина. Его образ, представленный в них, приобретает новые черты, что связано с изменением той функции, которую он призван выполнять в замысле авторов второй половины V-VI вв. Во-первых, как я попытался продемонстрировать на примере текстов хронистов и других авторов, образ Павлина попадает в историческое измерение: наш герой занимает вполне определенное место в подчиненной божественному замыслу истории, а значит, в каком-то смысле - он и двигает ее вперед, к предначертанному завершению, связанному с торжеством сил добра, к которым он, без сомнения, принадлежит. Временная дистанция важна еще и потому, что младшие авторы не знаю Павлина лично. Они не проблематизируют его жизненный выбор, не переживают вместе с ним за его «исход»: он им уже известен. Это предопределяет большую степень абстракции портрета Павлина в текстах рассмотренных в этой главе авторов. Они ориентируются на уже устоявшиеся нарративные модели и схемы, которые призваны описывать жизнь «правильного» подвижника. При этом мы видим, что эти модели навеяны не только Библией и растущей агиографической традицией. Важным ориентиром становятся собственные тексты Павлина и его современников, задающих определенный ракурс восприятия его личности.

Во-вторых, к концу VI века Павлин превращается в настоящий образец для подражания (exemplum). Собеседник Григория монах Петр плачет от того, что не в силах это подражание реализовать. Получение этой новой социальной и культурной роли напрямую связано с той текстовой функцией, которую ему сообщают младшие авторы в своих текстах. Ураний, Григорий Турский и Григорий Великий рассказывают истории о жизни Павлина, в которых он естественным образом занимает центральное место. История наглядна и дидактична; и что самое главное - она самодостаточна. Выведенный в нужном свете, с помощью хорошо знакомых слушателям описательных оборотов и нарративных формул, такой образ гораздо более влиятелен (и даже перформативен) по сравнению с образом иллюстративным, который мы наблюдали во второй главе.

Заключение

В своей работе я попытался представить читателю процесс формирования образа святого Павлина Ноланского в V-VI вв. Я исходил из утвердившегося в историографии мнения о принципиальной важности внутренней организации и риторического наполнения текстов, изображающих святое поведение, для изучения этого процесса. Более того, мне показалось эффективным применить утвердившееся в отечественной школе источниковедения представление о цели создания источника как о характеристике, определение которой имеет первостепенную важность для исследователя, позволяющее рассматривать его как продукт определенной культуры. Именно на основании типологического сходства различных источников, порождаемого общностью целей, которые преследовали их авторы, я разделил используемые мною тексты на три группы, каждая из которых была проанализирована в отдельной главе.

Сначала мы познакомились с эпистолярными и поэтическими сочинениями самого Павлина, которые я склонен рассматривать с точки зрения серьезного кризиса самоидентификации. Нашему герою, не так давно обратившемуся в христианство и пытавшемуся отмежеваться от своего сенаторского прошлого, было очень важно найти ту образцовую жизненную модель, которая отвечала бы как ожиданиям современников, так и его собственным. Многочисленные тексты - от Библии до недавно появившихся житий монахов-пустынников - предоставляли эти модели. Сочетая различные их элементы, Павлин формировал свою собственную - в поэтических произведениях и письмах, адресованных, как мы видели, весьма широкому кругу читателей. В его практиках саморепрезентации можно выделить несколько основополагающих элементов: образ резкого и решительного разрыва новообращенного христианина со своим «ошибочным» прошлым, провиденциалистская трактовка своей судьбы, эксплицитно выраженные аскетические устремления и риторика приниженности, ощущаемой человеком, подавленным своими грехами. Все эти элементы отвечали различным парадигмам святого поведения, нашедшим отражение в многочисленных текстах эпохи.

Современники Павлина успешно развивали намеченные им самим стратегии в деле формирования образа святого. Они превратили жизнь Павлина в яркую метафору торжества новых ценностей над отживающим свой век миропорядком. «Биография» ноланского подвижника сужалась в сущности до единственного эпизода - его публичного отречения от собственности и ухода «из мира», сразу приобретшего статус парадигмального благодаря многочисленным текстовым отсылкам к аналогичному, прообразуюшему поведению библейских персонажей. При этом каждый из рассмотренных мною во второй главе авторов высвечивал важные именно для него нюансы поведения Павлина. Евтропий, к примеру, стремился показать, как Павлин своим отказом от фамильных владений сумел стяжать наследство небесное, а Иероним подчеркивал беззаветную веру Павлина и его стремление целиком посвятить себя Богу. Эти различия определялись той функцией, которую имел образ Павлина в текстах его современников. Как я попытался продемонстрировать, все эти сочинения преследовали отчетливые полемические цели, а образ Павлина - в том числе на структурном уровне - выполнял вспомогательную, иллюстративную роль, призванную подкрепить теоретические построения автора ярким и запоминающимся примером. Евтропий пытался убедить своих собеседниц отказаться от «земного» наследства. Иероним стремился доказать Евтропию, что из-за обрушившихся на него испытаний он не только не должен терять веру в христианского Бога, но напротив - укрепиться в ней подобно Иову. Павлин оказывался подходящей иллюстрацией в обоих случаях.

С течением времени образ Павлина «перебирался» со страниц подобного рода сочинений на страницы христианских историй. Его появление в хрониках свидетельствовует о том, что жизнь нашего героя стала рассматриваться в историческом измерении, что он занял свое место в глобальном повествовании о движении человечества к своим последним дням, явно оказавшись на стороне сил ортодоксии. Павлин также стал героем произведений, посвященных собственно жизни христианских подвижников прошлого. Они были призваны скорее транслировать, нежели отстаивать христианские ценности. Их герои становились объектом напряженного созерцания и подражания, они приобретали смыслообразующую функцию и текстовую самостоятельность. Павлин стал орудием образной дидактики - и тем самым приобрел статус морального образца (exemplum). Способы говорить о нем стремились к узнаваемым, повторяющимся нарративным формам - своеобразной словесной «канонизации» в эпоху отсутствия канонизации официальной. Составными элементами этих форм стали упоминания «чудесных» обстоятельств, сопровождавших смерть Павлина (письмо Урания), и, например, встраивание эпизодов из жизни Павлина в стандартные агиографические схемы (у Григория Великого). При этом сформированные самим Павлином и его современниками представления о его главных достоинствах составляли основу и одновременно задавали вектор для творчества авторов следующих поколений.

Описанное только что изменение функции нашего героя в различных текстах эпохи свидетельствует, на мой взгляд, о формировании его образа как святого. Сам Павлин Ноланский и его современники в своих сочинениях подготовили его превращение в моральный образец. Они наделили его необходимыми для того добродетелями и биографическими «данными». Младшим авторам оставалось эту «потенцию» святости лишь реализовать, развернув доставшуюся им в наследство метафору праведной жизни, окончательно, с помощью определенного набора риторических средств придав ей статус образца для подражания, транслирующего ценности христианской культуры в наглядной и образной, чаще всего чудесной манере.

Список использованных источников и литературы

I. Источники

1. Ambrosius Mediolanensis. Epistula Sabino episcopo // Patrologia Latina. - Parisiis, 1880. - Vol. XVI. - P. 1228-1232.

2. Augustinus Hipponensis. Confessio // Patrologia Latina. - Parisiis, 1877. - Vol. XXXII. - P. 659-868.

3. Augustinus Hipponensis. De civitate Dei : 2 vol. / ed. B. Dombart. - Lipsiae, 1905. - 2 vol.

4. Augustinus Hipponensis. Epistula Licentio // Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. - Vindobonae ; Pragae ; Lipsiae, 1894. - Vol. XXXIIII. - P. 83-95.

5. Avitus Viennensis. Epistula ad Gundobadum regem de subitanea paenitentia // Monumenta Germaniae Historica. Auctores antiquissimi. - Berolini, 1883. - P. 6. - P. 29-32.

6. Chronicon Alterum // Patrologia Latina. - Parisiis, 1861. - Vol. LI. - P. 859-866.

7. Eucherius Lugdunensis. Epistula paraenetica ad Valerianum cognatum. De contemptu mundi et saecularis philosophiae // Patrologia Latina. - Parisiis, 1846. - Vol. L. - P. 711-726.

8. Eutropius presbyter. Epistula ad Geruntii filias. De contemnenda haereditate // Patrologia Latina. - Parisiis, 1865. - Vol. XXX. - P. 47-52.

9. Gennadius Massiliensis. De viris inlustribus // Hieronymus und Gennadius. De viris inlustribus / heraus. C. A. Bernoulli. - Freiburg ; Leipzig, 1895. - S. 58-95.

10. Gregorius Magnus. Dialogorum libri IV, de vita et miraculis patrum Italicorum, et de aeternitate animarum // Patrologia Latina. - Parisiis, 1896. - Vol. LXXVII. - P. 149-430.

11. Gregorius Turonensis. De gloria beatorum confessorum // Patrologia Latina. - Parisiis, 1879. - Vol. LXXI. - P. 827-912.

12. Hieronymus Stridonensis. Epistula ad Iulianum exhortatoria // Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. - Vindobonae ; Lipsiae, 1912. - Vol. LV. - P. 434-445.

13. Hieronymus Stridonensis. Vita Malchi Monachi captivi // Patrologia Latina. - Parisiis, 1883. - Vol. XXIII. - P. 55-62.

14. Hieronymus Stridonensis. Vita S. Hilarionis // Patrologia Latina. - Parisiis, 1883. - Vol. XXIII. - P. 29-54.

15. Hieronymus Stridonensis. Vita S. Pauli primi eremitae // Patrologia Latina. - Parisiis, 1883. - Vol. XXIII. - P. 17-30.

16. Hilarius Arelatensis. Sermo de vita S. Honorati // Patrologia Latina. - Parisiis, 1846. - Vol. L. - P. 1249-1272.

17. Hydatius Limicus. Chronica subdita // The Chronicle of Hydatius and the Consularia Constantinopolitana: two Contemporary Accounts of the Final Years of the Roman Empire / Ed. and trans. by R. W. Burgess. - Oxford : Clarendon Press, 1993. - P. 70-122.

18. Paulinus Mediolanensis. Vita Sancti Ambrosii // Patrologia Latina. - Parisiis, 1882. - Vol. XIV. - P. 29-50.

19. Paulinus Nolanus. Carmina // Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. - Vindobonae, 1894. - Vol. XXX. - 454 p.

20. Paulinus Nolanus. Epistulae // Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. - Vindobonae, 1894. - Vol. XXVIIII. - 462 p.

21. Possidius. Vita S. Aurel. Augustini // Patrologia Latina. - Parisiis, 1877. - Vol. XXXII. - P. 33-66.

22. Sulpicius Severus. Vita S. Martini // Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum. - Vindobonae, 1866. - Vol. I. - P. 109-137.

23. Uranius presbyter. Epistula de obitu S. Paulini ad Pacatum // Patrologia Latina. - Parisiis, 1847. - Vol. LIII. - P. 859-866.

24. Venantius Fortunatus. De vita Sancti Martini // Patrologia Latina. - Parisiis, 1862. - Vol. LXXXVIII. - P. 365-427.

25. Vita beati Antonii abbatis. Auctore sancto Athanasio episcopo Alexandrino, interprete Evagrio presbytero Antiocheno // Patrologia Latina. - Parisiis, 1879. - Vol. LXXIII. - P. 125-170.

II. Исследовательская литература

1. Alciati R. Monaci, Vescovi e Scuola nella Gallia tardoantica / R. Alciati. - Roma : Edizioni di Storia e Letteratura, 2009. - 274 p.

2. Avitus of Vienne. Letters and Selected Prose / Trans., introd. and notes by D. Shanzer and I. Wood. - Liverpool : Liverpool University Press, 2002. - 450 p.

3. Bietenhard H. The Millenial Hope In the Early Church / Hans Bietenhard // Scottish Journal of Theology. - 1953. - Vol. 6, Is. 1. - P. 12-30.

4. Brown P. Authority and the sacred. Aspects of the Christianisation of the Roman World / P. Brown. - Cambridge : Cambridge University Press, 1995. - XIII, 91 p.

5. Brown P. Holy men / P. Brown // The Cambridge Ancient History / Ed. by A. Cameron. - Cambridge : Cambridge University Press, 2008. - Vol. 14. - P. 781-810.

6. Brown P. The Body and Society. Men, Women and Sexual Renunciation in Early Christianity / P. Brown. - N.Y. : Columbia University Press, 1988. - XX, 505 p.

7. Brown P. The Cult of the Saints. Its Rise and Function in Latin Christianity / P. Brown. - Chicago : The University of Chicago Press, 1981. - XV, 187 p.

8. Brown P. The Rise and Function of the Holy Man in Late Antiquity, 1971-1997 / Peter Brown // Journal of Early Christian Studies. - 1998. - № 6(3). - P. 353-376.

9. Brown P. The Rise of Western Christendom: Triumph and Diversity, AD 200-1000, 10th edition / P. Brown. - N.Y. : Wiley-Blackwell, 2013. - XLVII, 712 p.

10. Brown P. The Saint as Exemplar in Late Antiquity / Peter Brown // Representations. - 1983. - № 2. - P. 1-25.

11. Burgess R. W. Hydatius: a late Roman chronicler in post-Roman Spain : Ph. D. / Richard W. Burgess. - Oxford : Univ. Press, 1988. - 308 p.

12. Bynum C. W. The Resurrection of the Body in Western Christianity, 200-1336 / C. W. Bynum. - N. Y. : Columbia University Press, 1995. - XX, 368 p.

13. Camargo M. Where's the brief? The ars dictaminis and reading/writing between the lines // Essays on medieval rhetoric by M. Camargo. - Farnham, Surrey: Routledge Taylor & Francis Group, 2012. - P. 1-17.

14. Cameron A. Christianity and the Rhetoric of Empire / A. Cameron. - Berkley; Los Angeles; Oxford : University of California Press, 1991. - XV, 261 p.

15. Cameron A. On defining the holy man / Averil Cameron // The Cult of Saints in Late Antiquity and the Middle Ages. Essays on the Contribution of Peter Brown / Ed. by J. Howard-Johnston and P. A. Hayward. - N.Y. : Oxford University Press, 1999. - P. 27-43.

16. Caner D. F. Wandering, Begging Monks. Spiritual Authority and the Promotion of Monasticism in Late Antiquity / D. F. Caner. - Berkley, Los Angeles, London : University of California Press, 2002. - 326 p.

17. Castelli E. Sulpicio Severo contro Girolamo. Per una nuova Interpretazione della Lettera prefatoria e del primo capitol della Vita Martini / Emanuele Castelli // Revue d'йtudes augustiniennes et patristiques. - Paris, 2018. - Vol. 64, № 1. - P. 17-35.

18. Conybeare C. Paulinus Noster. Self and Symbols in the Letters of Paulinus of Nola / C. Conybear. - Oxford, N. Y. : Oxford University Press, 2000. - XII, 187 p.

19. Coster C. H. Christianity and the Invasions: Two Sketches / Charles H. Coster // The Classical Journal. - 1959. - Vol. 54, № 4. - P. 146-159.

20. Dan O. V., Jr. Religion and Story: of Time and Reality / Jr. O. V. Dan // The journal of religion. - 1976. - Vol. 56, Is. 4. - P. 392-399.

21. Dodds E. R. Pagan and Christian in an Age of Anxiety / E. R. Dodds. - Cambridge : Cambridge University Press, 1965. - XIV, 144 p.

22. Dunn M. The Emergence of Monasticism. From the Desert Fathers to the Early Middle Ages / M. Dunn. - Blackwell : Blackwell Publishing, 2000. - VII, 280 p.

23. Finn T. M. Ritual and Conversion. The case of Augustine / Thomas M. Finn // Nova and Vetera. Patristic Studies in Honor of Thomas Patrick Halton / Ed. by J. Petruccione. - Washington DC : The Catholic University of America Press, 1998. - P. 148-161.

24. Frend W. H. C. Paulinus of Nola and the Last Century of the Western Empire / William H. C. Frend // The Journal of Roman Studies. - London, 1969. - Vol. 59, № 1. - P. 1-11.

25. Hanson R. P. C. The search for the Christian doctrine of God. The Arian Controversy 318-381 / R. P. C. Hanson. - Edinburgh : T&T Clark, 1988. - XXI, 900 p.

26. Humphries M. Chronicle and chronology: Prosper of Aquitaine, his methods and the development of early medieval chronography / M. Humphries // Early medieval Europe. - 1996. - Vol. 5. - P. 155-175.

27. Kannengiesser C. Handbook of Patristic Exegesis: The Bible in Ancient Christianity / C. Kannengiesser. - Leiden ; Boston : Brill, 2006. - XXXIV, 1496 p.

28. Klaniczay G. Dreams and visions in medieval miracle accounts / Gбbor Klaniczay // The “Vision Thing”: Studying Divine Intervention / Ed. by W. A. Christian Jr. and Gбbor Klaniczay. - Budapest, 2009. - P. 37-64.

29. Klaniczay G. Ritual and Narrative in Late Medieval Miracle Accounts. The Construction of the Miracle / Gбbor Klaniczay // Religious Participation in Ancient and Medieval Societies. Rituals, Interaction and Identity / Ed. by S. Katajala-Peltomaa and V. Vuolanto. - Roma, 2013. - P. 207-224.