При этом, конечно, образ Павлина здесь - это своеобразный дополнительный аргумент в пользу Мартина, попытка продемонстрировать, что автор составляет жизнеописание не чудаковатого маргинала, а последователя определенного и уже авторитетного образа жизни О полемических мотивах «Жития Мартина» см. Dunn M. Op. cit. P. 62 ; Van Dam R. Leadership and Community in Late Antique Gaul. Berkley; Los Angeles; Oxford, 1992. P. 120-123 ; Донченко А. С. Указ. соч. С. 248. . Важно помнить, что целевая аудитория Сульпиция - образованные круги Галлии, хорошо знавшие Павлина в том числе и как знатного римлянина, и как интеллектуала. О том, как Север был озабочен враждебными голосами, свидетельствует, например, письмо Павлина, в котором он пытается убедить друга не обращать внимания на многочисленные нападки на избранный ими образ жизни, которым он с трудом, по собственным словам, противостоит Tu igitur qui laboras, ut scribis, rationem pro meo ac tuo facto reddere. Paulinus. Ep. 1.4. . Иными словами, образ Павлина, хотя и выведенный с большой любовью, выполняет в «Житии Мартина» (очевидно) вспомогательную функцию.

Важно также и то, что Павлин вслед за Мартином встраивается в относительно новый образ праведника в противовес мученику. Эпоха гонений кончилась за пару поколений до них, но все же для христианина настоящим «героем» был тот, кто погиб за Христа. Теперь же за Христа нужно было жить, и жить героически Klaniczay R. Using saints... P. 219-220..

Спустя тридцать лет лионский епископ Евхерий написал ставшее впоследствии знаменитым письмо «о презрении к миру и земной премудрости», адресованное его родственнику Валериану, в то время еще язычнику (ок. 430 г.) О Евхерии и Валериане см. Mathisen R. W. Petronius, Hilarius and Valerianus: Prosopographical Notes on the Conversion of the Roman Aristocracy // Historia: Zeitschrift Fьr Alte Geschichte. 1981. Vol. 30, №.1. P. 106-112.. В нем святитель обосновывает идею тщетности и опасности земных благ и соблазнов. Чтобы разобраться с тем, какое место в этом обширном трактате занял образ Павлина Ноланского, я кратко обрисую его структуру.

Условно выделяемая первая часть сочинения Eucherius. Ep. ad Valerianum. P. 712-718С. носит отчетливо теоретический характер. В пространных рассуждениях Евхерий демонстрирует своему адресату суетность мирских устремлений, пытается доказать, что вечная жизнь противостоит происходящему на земле. По его мнению, самой страшной искусительной силой обладают богатства и почести, являющиеся корнем людских бед. Первые всегда добываются нечестным путем, сеют раздоры и распри, вторые - незаслуженно выделяют дурных людей и предают забвению праведных. На основании этих и многих других доводов Евхерий призывает своего родственника отказаться от земных благ. Дабы подкрепить свои теоретические рассуждения, автор решает обратиться к примерам, которые позволяют продемонстрировать возможность реализации «правильного» жизненного сценария Ibid. 718С-719B.. Среди выделенных Евхерием образцов оказывается и Павлин. В следующей затем части Ibid. 719B-726. автор говорит о любви к Богу и приводит доказательства Его величия, оставив, однако, самые сильные аргументы на конец: он предрекает скорую гибель миру, который нынче охвачен многочисленными бедствиями. Призывом отказаться от чтения языческих философов и обратиться к Писанию Евхерий заключает свое послание.

Итак, что же сообщает лионский епископ о Павлине? Обратимся к тексту трактата: «Также и Павлин, епископ Ноланский, уникальный и святой пример для нашей Галлии, некогда обладавший огромными богатствами и являвший собой преобильный источник красноречия, настолько преобразился согласно нашему разумению и замыслу, что своими деяниями и речами стал известен по всему миру» Paulinus quoque, Nolanus episcopus, peculiare et beatum Galliae nostrae exemplum, ingenti quondam divitiarum censu, uberrimo eloquentiae fonte ita in sententiam nostram propositumque migravit, ut etiam cunctas admodum mundi partes eloquio operibusque resperserit. Ibid. P. 718D. .

Образ Павлина - оказывается идеальной иллюстрацией к теоретическим рассуждениям автора. В его биографии Евхерий выделяет две черты, столь важные для собственных построений - это обладание обширными богатствами и прекрасное классическое образование, получившее реализацию в поэтическом творчестве Павлина. Вспомним название трактата: «О презрении к миру и языческой премудрости». Как я указывал, главными угрозами «мира» Евхерий считал именно богатства и почести. Таким образом, Павлин решительно отрекся от обеих составляющих греховной жизни, выведенных в названии сочинения и подробно разработанных в основной части. Иными словами, он представляет реализацию идеального сценария Евхерия. Сама логика построения трактата - движение от теоретических рассуждений к конкретным примерам - подталкивает читателя к подобному восприятию. Собственно, Евхерий сам и заявляет, что описание жизни Павлина соотносится с его «замыслом» (propositum).

Обращу внимание еще на несколько деталей. Во-первых, мы вновь встречаемся с актуализацией парадигмы резкого, неожиданного, не подготовленного обращения. Евхерий утверждает, что Павлин «настолько» (ita) переменил [образ жизни] (перфект migravit), что стал известен по всему миру. Как мы видели, это является важным элементом конструирования биографии по образцу апостола Павла. Во-вторых, Павлин оказывается в очень немногочисленной и довольно почетной компании. Помимо него, в качестве образцов праведной жизни названы лишь несколько имен, среди которых, например, великомученик Климент Римский (папа Климент I) и Григорий Назианзин. Поставленный с ними в один ряд, он имплицитно уподоблен выдающимся святителям былых времен.

Обратимся к последнему тексту галльского блока. Это письмо испанского пресвитера Евтропия, долгое время приписывавшееся Иерониму и обращенное к дочерям некоего Герунтия О личности Евтропия и его трудах см. Пресвитер Евтропий... С. 15-20. . Оно, так же как предыдущее, имеет характерную преамбулу - «о презрении к наследству» Eutropius. Ep. ad Geruntii fil. P. 47B. . Его автор пытается убедить своих собеседниц отказаться от наследства отца, обосновывая его пагубность для души, раскрывая противоречие между их «статусом» дев и наследниц Ferte, inquam, impudicorum elogia, virginitatis haeredes. Id. P. 49D. . Небольшое по объему письмо может быть разделено на две части. В первой Евтропий, собственно, озвучивает свой призыв отказаться от наследства, связывая его со стремлением к истине. Отсылая своих читателей к Евангелию, он утверждает, что сам Христос одобряет эту практику, объявляет единственным настоящим наследством то, которое даруется на небесах, и т.д. Вторая часть рассказывает историю Авраама, приобретшего для погребения Сарры пещеру Махпела (т.н. «двойную пещеру»), где и сам впоследствии был захоронен (Быт. 23.1-20, 25.8-10). Далее Евтропий переходит к аллегорическому толкованию этого эпизода, суть которого сводится к тому, что подобное погребение необходимо каждому христианину - для внешнего и внутреннего человека. Захороненный в одной части могилы ветхий человек вновь обращается в землю, а духовное тело ожидает дня всеобщего восстания Это довольно оригинальная идея, идущая вразрез с превалировавшим в V в. взглядом на проблему. См. Bynum C. W. The Resurrection of the Body in Western Christianity, 200-1336. N. Y., 1995. P. 86-104. .

Удивительным образом, Евтропий, вообще не апеллируя ни к каким примерам, за исключением библейских, вводит в свои рассуждения фигуру Павлина. Она появляется после изложения истории Авраама, приобретшего у хеттов место для захоронения Сарры: «Так же и наш Павлин со своей хранительницей очага (по всей видимости, имеется в виду супруга Павлина Терасия - Г.Б.) некогда приготовил для себя такую же могилу за счет своих богатств. Умерев для мира, ныне они отказались от земных дел, по словам Апостола: Ибо вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге» Istud sibi sepulcrum et Paulinus noster nuper ipse divitiis cum sua matrefamilias comparavit, qui conversatione saeculi morientes, a mundialibus operibus jam quiescunt, dicente Apostolo: Mortui enim estis, et vita vestra abscondita est cum Christo in Deo. Eutropius. Ep. ad Geruntii fil. P. 50B-C. См. Кол. 3:3. . Чуть ниже Евтропий, возвращаясь к толкованию «двойной пещеры», вновь повторяет, что «Павлин, единственный муж, подражая праотцу, со всем тщанием взыскал для себя такой могилы» Haec sunt itaque duo sepulcra, quae sibi et Paulinus vir singularis ad imaginem patriarchae sollicitissimus requisivit. Ibid. P. 51D..

Мы вновь наблюдаем, как образ Павлина используется, чтобы проиллюстрировать теоретические построения автора. Дружеское наименование «наш Павлин» (Paulinus noster), так же как и упоминание его супруги, призванное подчеркнуть параллелизм с историей Авраама и Сарры, намекают на то, что Павлин был лично знаком с Евтропием, а, возможно, и с его собеседницами. Поскольку какое-то время они оба жили в северной Испании, это представляется вполне вероятным Santaniello G. Op. cit. P. 141.. Тем сильнее должен был оказаться эффект, производимый его историей «отказа от мирских дел». Но есть также и ощущение дистанции: праотец далеко, он жил до эры Благодати, Павлин же - один из нас, христиан Галлии, Испании, Италии, одним словом, respublica christiana.

Важен, наконец, образ «смерти для мирских дел», очевидно отсылающий к посланиям Апостола См. Рим. 6.11.. Развивая его, Евтропий также актуализирует парадигму «резкого обращения», тесно связанную с именем Павла, - как на текстуальном, так и на концептуальном уровнях.

Интересно, что Павлин является единственным персонажем небиблейской истории, упомянутым в тексте Евтропия, и напрямую сопоставлен с Авраамом. Оба персонажа нужны автору письма для того, чтобы продемонстрировать свой тезис о первостепенности небесного наследства, которое стяжали и ветхозаветный праведник, и последовавший его примеру современник послания. Здесь Павлин уже полностью теряет биографическую самостоятельность, становясь оторванным от реальной жизни элементом экзегетического здания, застывая и превращаясь в метафору.

2.3 Слова Отцов

Проблемы, возникавшие перед Сульпицием Севером в Галлии, были актуальны и для других частей Империи. Легитимация христианского образа жизни в глазах потомственной аристократии, попытки переманить ее на свою сторону, отстаивание права исповедовать новые ценности публично и не стыдясь занимают важное место в трудах епископа Милана конца IV в. Амвросия О проблеме в целом см. Markus R. P. Op. cit. P. 27-30. Об Амвросии см. Lizzi R. Ambrose's Contemporaries and the Christianization of Northern Italy // The Journal of Roman Studies. 1990. Vol. 80. P. 164-166. . Выразительным памятником его полемической мысли является письмо епископу Плаценции (совр. Пьяченцы) Сабину (395 г.), в котором он дает толкование неординарного поведения библейских персонажей, связанного с практиками публичного обнажения. По мысли Амвросия, многочисленные примеры из Писания прообразуют поведение настоящего христианина, который не стыдится своего образа жизни (наготы) перед окружающими, поскольку его взгляд устремлен исключительно в небеса, а происходящего вокруг на земле он не замечает Ambrosius. Ep. Sabino. 13. .

Отправной точкой рассуждений Амвросия становится пример Павлина, который, по всей видимости, навестил его незадолго до написания этого письма Santaniello G. Op. cit. P. 239.. Возможно, он лично и рассказал своему духовному наставнику Так Павлин называл Амвросия. Paulinus. Ep. 3.4. о недавних событиях в Барселоне и своих планах. На основании этого Амвросий сообщает Сабину: «Мне стало известно, что Павлин, по знатности рода не имеющий равных в землях Аквитании, продав имения, как свои, так и супруги, и обратив имущество в деньги, ради веры предпочел такой образ жизни, что уподобился бедным. Сделавшись из богача бедняком, словно сложив с себя тяжкое бремя, он распрощался с домом, родиной и родными, чтобы усерднее служить Богу, и, как утверждают, избрав удаленный город Нолу, там, вдали от суеты, проводит свои дни. Также и супруга не уступает мужу добродетелью и рвением, и всецело разделяет его намерения. И вот, передав другим права на свои имения, она устремляется вслед за мужем и, довольствуясь малым клочком земли, принадлежащим супругу, будет утешаться богатством благочестия и милосердия. Потомства у них нет, и потому они жаждут продолжить себя в подвигах. Когда услышат об этом сильные мира сего, что они скажут? Из такой семьи, такого рода, наделенный такими дарованиями и таким красноречием - и ушел из сената, прервал преемство столь знатной семьи: это же невыносимо!» Paulinum splendore generis in partibus Aquitaniae nulli secundum, venditis facultatibus tam suis, quam etiam conjugalibus, in hos sese induisse cultus ad fidem comperi; ut ea in pauperes conferat, quae redegit in pecuniam: et ipse pauper ex divite factus, tamquam deoneratus gravi sarcina, domui, patriae, cognationi quoque valedicat, quo impensius Deo serviat. Elegisse autem secretum affirmatur Nolanae urbis, ubi tumultum fugitans aevum exigat. Matrona quoque virtuti et studio ejus proxime accedit, neque a proposito viri discrepat. Denique transcriptis in aliorum jura suis praediis, virum sequitur, et exiguo illic conjugis contenta cespite solabitur se religionis et charitatis divitiis. Soboles eis nulla, et ideo meritorum posteritas desiderata. Haec ubi audierint proceres viri, quae loquentur? Ex illa familia, illa prosapia, illa indole, tanta praeditum eloquentia migrasse a senatu, interceptam familiae nobilis successionem: ferri hoc non posse. Ambrosius. Ep. Sabino. 1-3. Цит. по: Святитель Амвросий Медиоланский. Собрание творений на латинском и русском языках / сост. Н. А. Кулькова. М., 2014. Т. IV. Ч. I. С. 289.

Ключевыми для интерпретации этого отрывка являются его заключительные строки. Амвросий, сам выходец из римской знати, предчувствует реакцию proceres viri и предупреждает ее. Все составные элементы портрета Павлина, с которыми мы уже встречались, - знатное происхождение, богатство, успешная карьера, красноречие - собраны вместе и противопоставлены его решению «сделаться бедным», pauper factus.

Примечательно, что Амвросий, в отличие от других авторов, несколько раз акцентирует внимание на «римском» аспекте прошлого Павлина, его положении в социальной и служебной иерархии, прибегая к обычной гиперболе («Павлин, по знатности рода не имеющий равных в землях Аквитании»). Это вполне объяснимо: Амвросий приложил немало усилий, чтобы институт Церкви сумел расшатать социальный и политический пейзаж поздней Империи, заняв прочное место в его новой структуре. Ему было крайне важно подчеркнуть, что лучшие представители старого общественного порядка отворачиваются от него. Другие авторы в большей степени подчеркивают аскетические устремления Павлина; Амвросий стремится продемонстрировать, как вчерашние римляне отрекаются от своего прошлого и не стыдятся этого.

Павлин и в этом случае оказывается идеальной иллюстрацией к словам автора письма. Как я упомянул, Амвросий свои дальнейшие рассуждения строит на толковании библейских персонажей: это и Ной, не постеснявшийся своей наготы, и Давид, плясавший перед ковчегом завета у всех на глазах, и Исайя, ходивший «среди народа нагой и босой, возглашая небесные пророчества» Ambrosius. Ep. Sabino. 4, 11. Цит. по: Святитель Амвросий Медиоланский… С. 291. . Все они прообразуют действия Павлина, который, в свою очередь, превращает свою жизнь в «аллегорическую» imitatio святых праотцов и пророков.

Впрочем, нельзя не отметить и аскетический аспект святости, также разработанный у Амвросия в применении к Павлину. О нем говорят сразу несколько описательных конструкций: это и бегство от мирской суеты в отдаленную Нолу, и образ «малого клочка земли» (exiguo caespite), который будет возделывать Терасия со своим мужем, и намек на их обет воздержания в супружеской жизни («Потомства у них нет, и потому они жаждут продолжить себя в подвигах»). Все они разрабатывались в житийных произведениях, посвященных знаменитым аскетам: например, Иларион спасается от людского внимания и суеты бегством по всему Средиземноморью, Антоний решает обрабатывать небольшой земельный участок, чтобы не заставлять учеников каждый раз приносить ему пищу на удаленную гору, а история монаха Малха, описанная Иеронимом, работает как нарративная проповедь, призывающая к целомудрию Vita Hilarionis. 33, 37, 41, 43. ; Vita Antonii. 50. .

Итак, заданные концептуальными целями автора черты личности Павлина вновь формируют его образ в полемическом сочинении. Центральной идеей оказывается разрыв знатного римлянина со своим прошлым, характерным для старого общественного порядка. Наравне с этим Амвросий имплицитно обращается к аскетической парадигме святости, что усложняет образ Павлина, остающийся, однако, в конвенциональных рамках святой жизни.

Как мы видели, взаимоотношения Павлина и Иеронима не были безоблачными, так как последний отвергал половинчатые устремления сомневающегося неофита, призывая его отказаться от священнического сана См. раздел 1.2. . По всей видимости, получив очередной уклончивый ответ от Павлина, Иероним в следующем письме перешел на заметно прохладный тон Подробно история их перписки изложена у Траута: Trout D. E. Op. cit. 95-97. . Возможно, впоследствии их взаимоотношения и изменились к лучшему, однако у нас нет об этом никаких свидетельств. Так или иначе, описанные обстоятельства не помешали Иерониму, удостоиться хвалы которого было довольно непросто, вслед за своими современниками прибегнуть к использованию идеализированного образа Павлина для подкрепления собственных рассуждений.

Речь идет об «ободряющем» (exhortatoria) послании Иеронима, адресованном знатному выходцу из Далмации Юлиану (406 г.). Как явствует из содержания, оно было написано по случаю обрушившихся на Юлиана бед: внезапной смерти жены и двух дочерей, а также разграблении его имущества Hieronymus. Ep. ad Iulianum. 2.. Письмо имеет следующую структуру: в первой части Иероним сравнивает Юлиана с Иовом, утверждая, что выпавшие на долю библейского праведника испытания были страшнее и что Юлиан должен следовать его примеру. Основная мысль Иеронима сводится к тому, что еще неопытный в христианской вере (tirunculus Christi) Юлиан должен пройти через обрушившиеся на него горести и быть готовым расстаться, следуя евангельским императивам Мк. 10:21 ; Лк. 16:9 ; Мф. 9:9 и др. , не только со всем, что его окружает, но как бы и с «самим собой», полностью посвятив себя Христу. Далее автор в качестве примера такой беззаветной преданности Богу приводит как раз фигуру Павлина, а также римлянина Паммахия. Затем Иероним останавливается на тех «успехах» Юлиана, которые он не стремится оспаривать, однако не считает нужным вводить его в заблуждение льстивыми словами (ego te nequaquam adulatione decipiam) и требует от своего собеседника дальнейшего продвижения на пути к святой жизни Hieronymus. Ep. ad Iulianum. 6..

Итак, в контексте рассуждений о необходимости смирения перед божественной волей, о готовности посвятить Ему себя целиком, Иероним говорит об обращении Павлина и Паммахия: «Не может также послужить тебе оправданием твое бремя знатности и богатства. Взгляни на святого мужа Паммахия и глубочайшей веры (курсив мой - Г.Б.) пресвитера Павлина, которые принесли в жертву Господу не только свои богатства, но и самих себя. Противостоя дьявольским ухищрениям, они не только кожу, но плоть и душу посвятили Богу. Своим примером и своим красноречием - то есть и деяниями, и словами - они могли бы привести тебя к большему. Ты знатен, но таковы и они, а в Христе стали знатнее. Ты богат и уважаем - также и они, однако из богачей и прославленных мужей предпочли превратиться в бесславных бедняков, в связи с чем [оказались] и богаче, и славнее, поскольку бедны и бесславны во имя Христово» Nec est, quod te excuses nobilitate et diuitiarum pondere. respice sanctum uirum Pammachium et feruentissimae fidei Paulinum presbyterum, qui non solum diuitias, sed se ipsos domino obtulerunt, qui contra diaboli tergiuersationem nequaquam pellem pro pelle, sed carnes et ossa et animas suas domino consecrarunt, qui te et exemplo et eloquio, id est et opere et lingua, possint ad maioraproducere. nobilis es: et illi, sed in Christo nobiliores. diues et honoratus: et illi, immo ex diuitibus et (inclitis pauperes et) inglorii et idcirco ditiores et magis incliti, quia pro Christo pauperes et inhonorati. Ibid. 5..

В очередной раз повторяется рассказ об отказе Павлина от богатств и мирской славы, который приводит его к бомльшим богатствам и большей славе на небесах. Однако в данном случае это составные элементы почерпнутого Иеронимом из Евангелий идеала христианина, выведенного в максиме Христа: «пойди, все, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи, последуй за Мною, взяв крест» (Мк. 10:21) Ibid. 4..

Иероним, очевидно, пытается предупредить неизбежно рождавшиеся в душе Юлиана сомнения в истинности христианской религии, в которой он лишь недавно укрепился, и потому центральной категорией его посланий становится беззаветная, не знающая сомнений вера в божественную благость. Авраам, готовый на заклание Исаака, наравне с Иовом становятся главными моделями для подражания. Из современников, ее реализующих, названы Паммахий и Павлин, и это не случайно. Оба в период своего обращения переживали схожие испытания: Павлин потерял брата и новорожденного сына, а Паммахий - жену См. Santaniello G. Op. cit. P. 129-140. ; Paulinus. Ep. 13.1.. Оба при этом не отреклись от веры, а напротив, лишь укрепились в ней О Паммахии см. Dunn M. Op. cit. P. 61. . Так, в послании Иеронима конструируется новая по сравнению с другими текстами грань личности Павлина, подразумеваются несколько иные вехи его биографии. Неизменным остается одно: этот процесс целиком и полностью подчиняется идейной логике, специфической цели написания сочинения, в котором вновь сквозит полемика - с предполагаемым разочарованием адресата Иеронима в христианской религии. Образ Павлина же, который оказывается также и воплощением парадигмы Иова, приобретает новые важные оттенки.

Я закончу свой обзор соположением двух отрывков из Августина, которые кажутся мне очень симптоматичными. Первый взят из письма Лицентию, о котором уже не раз шла речь на страницах этой работы. Оно датируется началом 396 года. Другой отрывок - из первой книги знаменитого труда гиппонского епископа «О граде Божием». Речь идет, таким образом, приблизительно о 413 годе. Как видим, эти тексты разделяет около 15 лет, но есть в них и довольно важные общие черты: определенные идеологические мотивы, которые в обоих случаях связываются с именем Павлина. Взглянем на них.

После многочисленных увещеваний в пагубности образа жизни, который ведет Лицентий, Августин обращается к юноше: «Поезжай в Кампанию, учись у славного и святого Божьего раба Павлина. Он сбросил со своей шеи - смиренной и потому благородной - великую спесь мира, чтобы возложить на нее иго Христа, как он и поступил. И теперь, в спокойствии и кротости, он воздает хвалы своему Проводнику. Итак, поезжай, учись тому, как старательно Павлин приносит Богу хвалебные жертвы, возвращая Ему все то благо, что он от Него получил, чтобы, в случае если он не сумеет сохранить в Нем все то, что от Него получил, он не растратил всего»Vade in Campaniam, discePaulinum egregium et sanctum Dei servum, quam grandem fastum seculi huius, tanto generosiore, quanto humiliore cervice incunctanter excusserit, ut eam subderet Christi iugo, sicut subdidit; et nunc illo moderatore itineris sui quietus et modestus exsultat. Vade, disce quibus opibus ingenii sacrificia laudis eiofferat, refundens illi quidquid boni accepit ex illo, ne amittat omnia, si non in eo reponat a quo haec habet. Augustinus. Ep. Licentio. 5. .

Спустя более чем 15 лет Августин вновь обращается к теме соотношения земных и духовных богатств, развивая ее в полемическом трактате и обращаясь уже ко всем сомневающимся и неверным. Толчком к этому стало, как известно, разорительное нашествие вестготов на Италию и взятие ими Рима в 410 г. Всех тех, кто сетовал на материальные потери, Августин представлял как неспособных разглядеть, подобно Иову, величайшее богатство в возможности покориться Господней воле Августин «О Граде Божием». Кн. 1.10.. В качестве образца для подражания автор приводит ноланского епископа: «Поэтому наш Павлин, епископ Нолы, добровольно ставший из богатого беднейшим, но изобильнейшим святостью (copiosissime sanctus), когда варвары опустошили Нолу, задержанный ими, молился (как узнали мы потом от него самого) в сердце своем так: "Да не истязают меня, Господи, выпытывая, где золото и серебро: Тебе ведомо, где". Все свое он имел там, куда убеждал его скрывать и копить Тот, Кто предсказал и эти бедствия, ныне постигнувшие мир. Поэтому, кто послушал увещания Господа своего относительно того, куда и как должно собирать сокровища, тот не потерял при нашествии варваров и самих земных богатств; а кому пришлось раскаяться, что не послушал, тот, если не из предшествующего указания мудрости, то из последующего опыта научился, как с подобными вещами следует поступать» Unde Paulinus noster, Nolensis episcopus, ex opulentissimo divite voluntate pauperrimus et copiosissime sanctus, quando et ipsam Nolam barbari vastaverunt, cum ab eis teneretur, sic in corde suo, ut ab eo postea cognovimus, precabatur: Domine, non excrucier propter aurum et argentum; ubi enim sint omnia mea, tu scis. Ibi enim habebat omnia sua, ubi eum condere et thesaurizare ille monstraverat, qui haec mala mundo ventura praedixerat. Ac per hoc qui Domino suo monenti oboedierant, ubi et quo modo thesaurizare deberent, nec ipsas terrenas divitias barbaris incursantibus amiserunt. Quos autem non oboedisse paenituit, quid de talibus rebus faciendum esset, si non praecedente sapientia, certe consequente experientia didicerunt. Augustinus. De. Civ. Dei. Libr. 1.10. Цит. по: Авгутсин. Творения в 4 т. / сост. С. Еремеева. СПб.; Киев, 1998. Т.3. С. 19. .

Я не стану подробно говорить о тех особенностях образа Павлина, которые встречались нам у других авторов и оказались востребованы у Августина. Это и упоминание о добровольном отречении от собственности, и важнейшая метафора ига Христа, которое Павлин накладывает на себя, разрывая со своим прошлым, избирая путь следования Спасителю. За повторяемостью нарративных структур, риторических оборотов и ярких метафор, используемых разными авторами, стоит общая потребность в создании некоего морального образца, который воспроизводил бы модели, явленные в Писании или окружающем их мире.

Я же обращу внимание на интересную схожесть двух приведенных отрывков. Мы видим, что имя Павлина ассоциируется у Августина с оппозицией нетленности небесных и бренности земных богатств, восходящей к Нагорной проповеди Мф. 6:19-21.. Обращаясь к этой теме и в частном письме 396 г., и в публичном сочинении 410-х гг., Августин говорит, конечно, о несколько разных, но все же концептуально близких вещах: о необходимости скопления богатств на небесах. В обоих случаях примером выступает наш герой. В отличие от других рассмотренных нами авторов (за исключением Евтропия), которые акцентируют свое внимание на земной «плоскости» вопроса - отречении от собственности, - Августин эксплицирует важное «духовное» значение поступка Павлина, его трансцендентную параллель - скопление богатств на небесах. Павлин Ноланский приобретает небесный капитал, столь необходимый святому в его посмертной судьбе Brown P. The cult of saints. P. 110-114. .

Обобщим наши наблюдения. Имя Павлина не раз можно встретить на страницах текстов его современников, которые сыграли важную роль в формировании его образа как святого. Это во многом объясняется тем, что все они имеют отчетливо выраженную полемическую природу. Каждый из рассмотренных мною авторов стремится отстоять правомерность тех или иных христианских ценностей, как правило, связанных с идеей отречения от земных благ, однако высвечивает разные ее аспекты и нюансы. Используемый в качестве иллюстрации их теоретических рассуждений, образ Павлина формируется, таким образом, в зависимости от целей написания сочинений, которые ставят перед собой эти авторы. Если Иерониму в письме Юлиану был необходим пример человека, сумевшего реализовать евангельский идеал веры, не знающей сомнений, то, например, Амвросию важнее было создать образ родовитого представителя потомственной знати Империи, резко порвавшего со своим римским прошлым. Разумеется, эти черты, приписываемые Павлину, не противоречили друг другу, а даже напротив - дополняли.

Так, образ Павлина в текстах его современников играл скорее вспомогательную функцию. Как мы видели, все сообщения о ноланском подвижнике, представленные в этой главе, довольно кратки и лишены каких-либо деталей. Именно это обстоятельство, как ни парадоксально, стало важнейший вехой в процессе формирования образа святого Павлина. Его биография упрощалась и, можно сказать, фактически сужалась до единственного эпизода - отречения от собственности. Его образ жизни превращался в метафору, лишенную разрушительных для нее подробностей. При этом авторы, создававшие из Павлина поведенческую модель, брали за основу точно такие же модели - подсказанные Писанием или современными им текстами, повествующими, например, о монахах-пустынниках. Павлин имплицитно сравнивался с библейскими патриархами и пророками, святыми и аскетами - вставая с ними в один ряд.

Сужение жизни и личности Павлина до яркой и направленной на увещевание сомневающихся или неверных метафоры стало отправной точкой процесса дальнейшей трансформации его образа. Авторам следующих поколений, читавших рассматриваемые мною в первых двух главах тексты, предстояло эту метафору развернуть - но уже сообщая личности и биографии Павлина новые, подчас совершенно оторванные от его жизни черты, -разумеется, подсказанные той социальной и культурной средой, в которой они воспитывались и жили.

Глава 3. Посмертная судьба образа Павлина Ноланского

3.1 Характеристика используемых в главе источников

Мы переходим к заключительной части исследования. В этой главе я буду рассматривать сочинения, созданные после смерти Павлина Ноланского (431 г.) и повествующие или упоминающие о нем. Опять же, хронологическая близость этих текстов используется мною как удобный описательный признак, однако объединены они в первую очередь в связи с их типологическим сходством. В отличие от рассмотренных во второй главе сочинений, здесь мы будем иметь дело с нарративными историями / сборниками рассказов о христианских подвижниках. Их целеполагание предопределяет ту функцию, которую выполняет конструируемый в них образ Павлина, а соответственно - и его характерные черты.

К первому блоку относятся «Хроника» Идация из Лемики (460-е гг.), так называемый «Псевдохроникон», ошибочно приписывавшийся Просперу Аквитанскому (вторая половина V в.), сочинение «О знаменитых мужах» Геннадия Марсельского (495 г.) и письмо Авита Вьеннского меровингскому королю Гундобаду (рубеж V-VI вв.). Ко второму - сочинение пресвитера Урания «О кончине святого Павлина» (ок. 431 г.), «О славе святых исповедников» Григория Турского (ок. 590 г.) и «Собеседования о жизни и чудесах италийских отцов и о бессмертии души» (т.н. «Диалоги») Григория Великого (593-594 гг.). стратегия ноланский поэтический святой

Павлин Ноланский «перебирается» со страниц открыто полемических текстов на страницы сочинений нарративных, по крайней мере по своей форме. Разумеется, полемические черты присущи и последним, однако они в меньшей степени предопределяют структуру исследуемых сочинений, которой в свою очередь подчиняется функция образа Павлина. Если авторы, рассматриваемые мною во второй главе, склонны к теоретическим рассуждениям, которые лишь подкрепляются некими примерами, то здесь мы будем иметь дело с описанным фактом / примером как самодостаточной смыслообразующей единицей.

Повторю еще одну свою мысль: хронологическое разделение имеет второстепенное значение. Нарративные сочинения существовали как до V в., так и после, то же относится и к текстам полемическим. В то же время изменение статуса христианской религии не могло не повлиять на источниковедческие особенности каждого из этих видов. Как писал Питер Браун, в VI веке уже не вставал вопрос о том, существует Бог или нет; на смену ему пришли другие - например, пожелает ли он проявить Свою милость в той или иной ситуации Brown P. Authority and the Sacred. P. 58. . Если Сульпиций Север, Августин, Иероним обратились в новую религию в сознательном возрасте, а путь к ней был связан с напряженными духовными поисками и сомнениями, то все рассматриваемые в этой главе авторы, скорее всего, родились в уже христианизированных семьях Burgess R. W. Op. cit. P. 12 ; Avitus of Vienne. Letters and Selected Prose / Trans., introd. and notes by D. Shanzer and I. Wood. Liverpool, 2002. P. 4. Темным остается происхождение разве что Геннадия Марсельского и неизвестного автора Псевдохроники. . Им не нужно было отстаивать правильность своего «решения». Перед ними вставали иные задачи. Так или иначе, если при жизни Павлина его образ использовался яркими полемистами в иллюстративном ключе, то после его смерти о нем слагают (или включают в) истории, в которых фигура Ноланского епископа приобретает новые функции.

Появление его в хрониках исключительно важно: оно показывает, что образ Павлина попадает в историческое измерение, а значит и в христианскую сотериологию. Он занимает в берущем свое начало от сотворения мира нарративе определенное место, явно связанное с силами добра, ведущими вечную борьбу с силами зла за спасение человечества. К более подробной характеристике каждого из используемых источников первого блока я обращусь в соответствующем разделе.

Сложнее обстоит дело с гораздо более подробными рассказами о разных эпизодах из «жизни» Павлина (сочинения Урания, Григория Турского и Григория Великого). В том, что подобного рода истории играли важную роль в функционировании христианского дискурса с момента его появления в публичном поле, не приходится сомневаться Cameron A. Christianity… P. 89-119. . Многочисленные апокрифические деяния первых веков христианства, пришедшая им на смену житийная литература, различного рода сборники с рассказами о подвигах и чудесах бесконечных аскетов, мучеников, подвижников занимали одно из ведущих мест в творчестве христиан не только в период Поздней Античности, но и всего Средневековья. При этом кажущаяся «очевидность» и типичность, повторяемость подобного рода источников долгое время не позволяла историкам проблематизировать их природу. Воспринимая их как собственно рассказы о произошедшем, как некий аналог исторического повествования эпохи модерна, исследователи могли рассуждать разве что о «достоверности» изложения тех или иных событий См., например, качественный обзор в статье Dan O. V., Jr. Religion and Story: of Time and Reality // The journal of religion. 1976. Vol. 56, Is. 4. P. 392-399. ; интересные рассуждения о проблеме представлены у Cameron A. Christianity... P. 89-93; см. также Nie G. d. Views from a many-windowed tower… P. 14-22. .

Существенные изменения, связанные с лингвистическим поворотом в исторической науке, произошли в 1980-х Репина Л. П. Историческая наука… С. 121-124. . Под сомнением оказалась сама идея, что средневековый автор преследует цель фактической передачи событий как таковых, что его заботит некая уникальная хронологическая последовательность сменяющих друг друга эпизодов. Это относится и к интересующим нас текстам. В 1987 г. Гизель де Ни попыталась по-новому прочитать Григория Турского, отказавшись от поиска продиктованных современной ей эпохой логических связок в текстах автора VI в. В ее исследовании было убедительно продемонстрировано, что кажущаяся на первый взгляд непоследовательной организация Григорием своего материала имеет собственную «логику», характерную для образного мышления. Символическая «форма» события говорит гораздо больше, нежели его уникальное содержание, его соотнесенность с библейским прообразом важнее его «достоверности». Де Ни вводит понятие «вертикального времени» применительно к текстам Григория: причинность происходящего на земле имеет божественную, а не линейную природу. Типологическое сходство разнесенных на сотни лет событий обусловлено их единым источником - волей высших сил, и объединять их стоит исключительно по этому критерию См. Nie G. d. Views from a many-windowed tower... P. 27-70, 295-296. .

Схожие мысли были высказаны в те же годы Джоан Петерсен в исследовании, посвященном «Диалогам» Григория Великого. Пересказывая интересующую меня историю о Павлине, представленную в труде Григория, британская исследовательница замечает: «Немало сил было потрачено исследователями на обсуждение недостоверности и несообразности истории, рассказанной Григорием. Однако его целью было изобразить картину героической святости, а не представить биографию Павлина» Petersen J. Op. cit. P. 18. .

Итак, мы не можем свести целеполагание наших авторов к передаче неких «достоверных» эпизодов из жизни Павлина. На первый план выходят ценностные установки, связанные с необходимостью транслировать определенный образ жизни в его парадигмальной принадлежности. Слагаемые истории о христианских подвижниках былых - но и относительно недавних! - времен призваны представить пример для подражания и восхищения, дать нравственный образец святой жизни, имеющий онтологическое основание в своей повторяемости Cameron A. On defining the holy man… P. 38.. Запечатленный в слове пример праведной жизни приобретает ценность сам по себе, вне зависимости от неких теоретических построений; он обуславливает устойчивость функционирования доминирующей культуры Brown P. The saint as exemplar... P. 8-21. . Именно тот факт, что образ Павлина оказывается на службе такого рода сочинений, покидая страницы текстов, где он играл скорее вспомогательную роль, свидетельствует, на мой взгляд, о формировании его образа как святого.

3.2 Павлин в историческом измерении

Я начну рассказ об «историках», упоминающих о Павлине, с двух хроник второй половины V в. Первая принадлежит Идацию из Лемики и была создана, по всей видимости, в 460-е гг Burgess R. W. Op. cit. P. 19. . Вторая (так называемый «Псевдохроникон») долгое время приписывалась известному галльскому хронисту Просперу Аквитанскому (ок. 390-460) и, очевидно, была составлена на основе его главного сочинения - «Общей хроники» (Epitoma chronicon, 433-455). Эта хроника получила большую известность и не раз перерабатывалась и дополнялась авторами V в., личность которых не представляется возможным установить Muhlberger S. Posper's Epitoma Chronicon: was there an edition of 443? // Classical Philology. 1986. Vol. 81, № 3. P. 240. .

Подробное обсуждение раннесредневековой хроники как жанра по понятным причинам выходит за рамки моего исследования, поэтому я укажу лишь наиболее важные для меня черты этого вида исторических источников, выделяемые специалистами и имеющие отношение к рассматриваемым мною текстам. Многое было сказано о важной роли хроник в процессе установления линейного взгляда на человеческую историю, особенно в сопоставлении с античными представлениями о цикличности времени Momigliano A. Time in Ancient Historiography // History and Theory. 1966. Vol. 6. P. 1-23. ; Коллингвуд Р. Идея Истории. М., 1980. С. 46-52. ; Burgess R. W. Op. cit. P. 25-28. . При этом, конечно, особое значение приобретает вопрос о точке отсчета и (предполагаемом) конце истории, которая вписывается в библейский нарратив Bietenhard H. The Millenial Hope in the Early Church // Scottish Journal of Theology. 1953. Vol. 6, Is. 1. P. 12-30.. Благодаря многочисленным исследованиям в этой области была вскрыта глубоко религиозная природа этих текстов, главными чертами которой являются провиденциализм и эсхатологические мотивы Про провиденциализм см. Patrides C. A. The Grand Design of God: The Literary Form of the Christian View of History. London, N. Y., 1972. P. 13-22. Про эсхатологию - замечательную статью Ланда: Landes R. Lest the Millenium be Fulfilled: Apocalyptic Expectations and the Pattern of Western Chronography, 100-800 CE // The Use and Abuse of Eschatology in the Middle Ages / Ed. by Verbeke, Verhelst and Welkenhuysen. Leuven, 1988. P. 137-211.. Разворачивающаяся в том числе на глазах хрониста история человечества - от начала до конца, связанного со Вторым Пришествием, - определена божественным замыслом. Варварские вторжения V в. сыграли важную роль в усилении эсхатологических настроений: они воспринимались как предвестие окончания мира. Исследователи, занимающиеся хроникой Идация, рассматривают его как яркого выразителя этих настроений, рассуждая о «пессимизме» лемикского хрониста, связанного не только с нашествием варваров, но и с распространением ересей. Нетрудно в этом убедиться даже при беглом взгляде на текст «Хроники» Hydatius Limicus. Chronica subdita // The Chronicle of Hydatius and the Consularia Constantinopolitana: two Contemporary Accounts of the Final Years of the Roman Empire / Ed. and trans. by R. W. Burgess. Oxford, 1993. P. 9-10. ; Burgess R. W. Op. cit. 155-160 ; О провиденциалистских мотивах в творечестве Проспера см. Humphries M. Chronicle and chronology: Prosper of Aquitaine, his methods and the development of early medieval chronography // Early medieval Europe. 1996. Vol. 5. P. 156-157..

Христианские хронисты актуализировали специфическую концепцию мировой истории, весьма далекую от той, которую от них ожидали позитивистски настроенные историки XIX-XX вв., удивлявшиеся тому, что раннесредневековые авторы уделяют одинаковое внимание как незначительным, так и крайне важным, с их точки зрения, событиям Об этом см. Burgess R. W. Op. cit. P. 25-30. . В мире, который стремительно приближался к Страшному Суду, который выступал ареной для борьбы космических сил, важнее всего было воссоздать историю этого противоборства, отделив правых от заблуждающихся. Абстрактная «полнота» картины, ожидаемая современным читателем от хрониста, уступает место ценностной демаркации ее составных элементов. «Мелкое» событие, отвечающее христианским установкам, важнее события «крупного». Именно поэтому наш герой, Павлин Ноланский, умерший незадолго до создания рассматриваемых текстов, сумел занять в них свое скромное место.

Идаций из Лемики, по собственным же словам, продолжал хронику Евсевия-Иеронима, которую последний закончил на 379 годе. В записи от 424 г. он помещает в том числе следующее сообщение: «Знатнейший и красноречивейший Павлин, перед этим ставший еще более знатным своим обращением к Богу, муж апостольской жизни, стал епископом Нолы в Кампании. Терасия сделалась ему из супруги сестрой, сравнявшись с ним свидетельством праведной жизни и своими заслугами. Сохранились труды этого славного мужа, достойные хвалы» Paulinus nobilissimus et eloquentissimus, dudum conversione ad Deum nobilior factus, vir apostolicus, Nola Campaniae episcopus habetur insignis: cui Therasia, de conjuge facta soror, testimonio vitae beatae aequatur et merito. Exstant operis ipsius egregii studia praedicanda. Hydatius. Chronica. P. 88..

Анонимный автор «Псевдохроники» сообщает, что на четвёртом году правления Аркадия и Гонория (399 г.) «Павлин, впоследствии Ноланский епископ, удивительный пример для подражания, бывший владельцем огромных поместий, все распродал, решительно избрав монашество» Paulinus, Nolanus postmodum episcopus, admirabili exemplo, venditis omnibus, cum esset dominus innumerabilium praediorum, religionem expeditus elegit. Chronicon Alterum. P. 861..

Два события из жизни Павлина оказываются достойными упоминания: анонимный автор говорит об отречении от собственности, а Идаций - о рукоположении в сан епископа. При этом для последнего также оказывается важным разрыв Павлина со своим прошлым. Он характеризует нашего героя как «знатнейшего и красноречивейшего», очевидно демонстрируя знакомство с текстами, которые я анализировал во второй главе, а, возможно, и с устной галльской традицией. Идаций прибегает к той же фигуре, что некогда и Иероним, говоря, что знатный Павлин стал «еще знатнее» благодаря обращению к Богу. При этом для лемикского хрониста это уже герой прошлого, труды которого дошли до него. Если галльские писатели предшествующего поколения демонстрировали свое личное или хотя бы заочное знакомство с Павлином, то теперь он переходит в разряд «апостольских мужей» (vir apostolicus), то есть святых подвижников былых времен, наследников апостолов. Как прекрасно показал Питер Браун, время для людей Поздней Античности сжималось очень быстро: выпадавший из настоящего персонаж стремительно становился предметом созерцания на почтительном расстоянии, а если его жизнь отвечала общественным нормам - то и подражания Brown P. The saint as exemplar... P. 1-5.. К праведной жизни были неприменимы мерки земного времени, она сразу же получала иной онтологический статус с точки зрения вечности. Галльский хронист второй половины V в. неспроста решил занести пример Павлина на страницы своего труда, в котором проблески истинно христианской жизни проглядывали не так уж часто, а потому были наиболее ценны.

Автор «Псевдохроники» обратил внимание на вторую сторону прошлого Павлина, которую активно разрабатывали его современники: если Идаций говорит о знатности, то он наравне с этим подчеркивает богатства, которыми обладал Павлин до своего «решительного» (expeditus) обращения к религии. Как видим, усилия полемистов рубежа веков и самого Павлина были не напрасны: именно эпизод с отречением от собственности и распродажей имущества, многократно обсуждавшийся старшими авторами, входит в исторический нарратив как некое событие, достойное упоминания в хронике. Не менее важно, что воспринятым оказывается и актуализирующий «парадигму Павла» мотив «решительности» этого действия, о котором я писал во второй главе.

Так, образ Павлина, попадая на страницы хроник, становился частью большого нарратива, повествующего об истории всего человечества. Ему были присущи уже несколько размытые (по сравнению с образом, создаваемым в сочинениях современников Павлина) черты, что обуславливалось временной дистанцией, лежащей между авторами хроник и описываемым ими персонажем. Рассказ о его жизни, однако, продолжал сводиться к истории чудесного обращения знатного и богатейшего мужа, сконструированной авторами предшествующего поколения.

Чтобы продемонстрировать этот интересный сдвиг в функционировании образа Павлина, обратимся к письму Авита (ок. 451-525 гг.), архиепископа Вьенна рубежа веков, к Бургундскому королю Гундобаду. Оно было написано в период доктринальных споров, охвативших Галлию, и отражает следы этой полемики. История этого послания такова: Гундобад прочел письмо Фавста из Рьеза, в котором тот доказывал, что спасение зависело не только от веры, но и от добрых дел Avitus of Vienne. Letters and Selected Prose… P. 193. Авит, придерживавшийся взглядов Августина на этот вопрос и не желавший сомневаться в ортодоксальности воззрений епископа Рьеза, предположил, что в руках у Гундобада оказалось письмо другого Фавста - знаменитого противника Августина, епископа манихеев Avitus. Ep. ad Gundobadum. P. 29-30.. Интересным образом во всю эту историю попал и «Павлин из Бордо», о котором упомянул в своем письме Гундобад и на имя которого реагирует Авит. Он сообщает своему адресату, что, дескать, этот Павлин, автор «немалого количества трудов кафолического образа мысли и безукоризненной веры», был собеседником Фавста и задавал ему некие вопросы, связанные с веройEt quia legistisconsulenti cuidam Paulino Burdegalensi ab episcopo supradicti nominis fuisse responsum: cuius temporibus Paulinus quidam (deus viderit, utrum is quem memoratis,tamen Burdegalensis) non pauca stilo catholico et inreprehensibili fide conscripsit: praefati haeretici mentionem idcirco praemisi, ne Manichaei ipsius Fausti opusinfaustum citeriorem hunc, quem etiam gloria vestra noverat, ortu Britannum habitaculo Regiensem, titulo nominis accusaret; simul etiam qui aut consulere supraambiguo quaestionum aut dignus rescripto posteris reservando potuerit inveniri. Idid.. Оставшаяся часть письма посвящена отстаиванию догматических убеждений Авита.

Итак, мы имеем дело с полемическим сочинением, на страницах которого упоминается наш герой. Однако существенным образом изменилась его концептуальная роль. Если раньше его образ жизни и убеждения приводились в пример, как некое подтверждение взглядов сочинителя, то здесь его фигура, теряющаяся во времени, становится гораздо более абстрактной. Теперь Павлин - участник отошедшей в прошлое истории, герой повествования о противостоянии правоверных и еретиков, где он занимает свое место в стане борцов за ортодоксию. Авит даже сомневается, о том ли Павлине он говорит, однако предполагает, что речь идет именно об этом, уже полулегендарном персонаже, ассоциирующемся в памяти галльского епископа с силами «добра». Его роль определяется не какими-то сведениями о его жизни, а семантическим полем, созданным вокруг его имени.

Первый раздел этой главы я завершу сочинением, по свой видовой природе являющимся как бы переходным между двумя выделенными мною группами. Это сочинение Геннадия Марсельского (ум. около 496 г.) «О знаменитых мужах» (495 г.), продолжающее аналогичный труд Иеронима (392 г.). С одной стороны, оно типологически сходно с сочинениями, которые я буду рассматривать в следующем разделе, так как представляет собой как бы коллективный портрет в исторической перспективе. С другой же, Геннадий вслед за Иеронимом сосредоточил свое внимание на христианских писателях, а не подвижниках. Его сочинение представляет скорее справочник по ортодоксальным воззрениям, нежели собственно развернутые описания святой жизни, которую демонстрировали подвижники прошлого. Однако оба автора иногда позволяли себе выходить за поставленные рамки, обращаясь к различным добродетелям своих персонажей, транслируя тем самым связанные с ними представления в обществе. Так произошло и в случае с Павлином.