Милюков П.Н. в отечественной историографии

Осенью 1877 г. Милюков вернулся в Москву, чтобы приступить к занятиям в университете. До революции в российских университетах традиционно существовало четыре факультета: юридический, историко-филологический, естественнонаучный и медицинский. Историко-филологический был самым малочисленным и готовил прежде всего будущих учителей гимназии.

Первые впечатления от пребывания в университетских стенах принесли Милюкову разочарование. Вообще в характере Милюкова было очень критичное отношение к окружающим, при полном отсутствии аналогичного качества по отношению к себе самому. Сейчас же к этому примешивался юношеский максимализм. Лекции большинства университетских профессоров показались Милюкову скучными и безнадежно устаревшими содержательно. Единственным исключением были занятия по сравнительному языкознанию. Милюкова этот предмет привлекал тем, что пользовался репутацией «самой точной из наук, после математики». Это должно было служить некой гарантией против субъективизма, свойственного наукам гуманитарными, прежде всего истории.

К истории в ту пору Милюков особых симпатий не питал. Одной из причин было то, что в университете попросту не было преподавателей, способных увлечь студентов. Всеобщую историю читал В. И. Герье. Когда-то это был ученый самого высокого уровня. Он первым не побоялся разработать курс по истории Великой французской революции и опубликовал несколько книг на эту тему. Заслугой Герье было создание в Москве Высших женских курсов - первого высшего учебного заведения для девушек.

Но к тому времени, когда университетский порог переступил Милюков, Герье уже перевалило за шестьдесят. «Сухой и длинный, с вытянутым строением нижней части лица, производившей впечатление лошадиной челюсти, с пергаментной, морщинистой кожей, всегда застегнутый на все пуговицы, с неподвижным, каким-то стеклянным выражением глаз, с тонкими губами, иногда растягивавшимися в пренебрежительно-насмешливую улыбку, он как будто боялся уронить свое достоинство и отделял от себя слушателей неприступной чертой» Там же. С. 104.

Милюков с юности был о себе крайне высокого мнения, а Герье «точно задался целью прежде всего унизить нас, доказав нам самим, что мы дураки и невежды». Может быть, так оно и было - некоторое преподаватели практикуют подобный прием, не самый удачный с педагогической точки зрения. Может быть, в этой оценке проявилось затронутое самолюбие юного студента, так или иначе, у Герье Милюков мало чему научился.

Другой крупнейшей фигурой среди профессоров Московского университета был С. М. Соловьев. Однако и он на Милюкова особого впечатления не произвел. Соловьев читал на старших курсах, но Милюков как-то сумел попасть на его лекцию. «Профессор импровизировал, очень обобщая факты. Он говорил утомленным голосом о "жидком элементе" в русской истории. В который раз ему приходилось выжимать смысл из 28 томов его "Истории". Но "жидкие элементы" проходили отвлеченными призраками и внимания слушателей не задерживали» Там же. С. 105..

Под «жидким элементом» в данном случае имеется в виду тезис Соловьева об отсутствии у древних славян привычки к укоренению на земле. По мнению Соловьева, в дальнейшем это оказало решающее влияние на судьбу страны и выработку национального характера русского народа. Иными словами, Соловьев одним из первых в русской исторической науке поднял вопрос о влиянии географической среды на историю народов. Позднее для Милюкова это положение станет базовым в его исследованиях.

Возможно, принять заслуги Герье и Соловьева Милюкову мешала слишком большая возрастная разница между ним самим и старшим поколением профессуры. С преподавателями сравнительно молодыми ему легче удавалось наладить контакт. Ближе всего Милюков сошелся с учеником Герье П. Г. Виноградовым. Тот как раз только что вернулся из-за границы, где собирал материалы для своей диссертации о раннем итальянском Средневековье.

Виноградов был старше Милюкова всего на пять лет. К тому же Милюкова сразу привлекло умение Виноградова вовлекать студентов в процесс работы с историческим источником. «Это был кусок настоящей научной работы. Так он ставил нас сразу на собственные ноги в избранной им области. И мы сами чувствовали, что растем, и не могли не испытывать величайшего удовлетворения, а к виновнику его - глубочайшей благодарности» Там же. С. 115..

Сложнее складывались у Милюкова отношения с другим молодым ученым - В. О. Ключевским. Курс, на котором учился Милюков, стал первым, кому Ключевский читал лекции в качестве университетского преподавателя. Слава Ключевского была еще впереди, но уже тогда в полной мере проявились ее предпосылки - уникальное сочетание таланта исследователя и лекторского мастерства. Десятки слушателей Ключевского оставили восторженные воспоминания о встречах с ним.

Один из учеников Ключевского, будущий академик М. М. Богословский, так описывал манеру своего учителя: «С первых же слов, самыми звуками своего не сильного, но чрезвычайно мягкого, подвижного, богатого модуляциями, свободно владевшего высокими и низкими нотами, необыкновенно приятного голоса он уже завоевывал внимание слушателей, превращал их, если можно так выразиться, в слух. Искусно маскируя свой прием, он всегда читал лекцию по лежавшему перед ним тексту, но читал с художественной выразительностью, интонациями и даже самой игрой лица изображая читаемое, мастерски разыгрывая содержание лекции. И, благодаря этому, его лекции неизгладимо врезывались в память» Богословский М. М. Историография, мемуаристика, эпистолярия. М., 1987. С. 65..

Однако, как ни странно, у Милюкова манера Ключевского вызывала раздражение. Он признавал за ним остроумие, отточенность фраз, умение заворожить аудиторию. Но в упрек Ключевскому Милюков ставил нежелание или неумение довести до слушателей логику своих рассуждений. «Ключевский вычитывал смысл русской истории, так сказать, внутренним глазом, сам переживая психологию прошлого. Он его оживлял своим прожектором и сам говорил, что материал надо спрашивать, чтобы он давал ответы, и эти ответы надо уметь предрешить, чтобы иметь возможность их проверить исследованием. Этого рода "интуиция" нам была недоступна и идти по следам профессора мы не могли» Милюков П. Н. Воспоминания. Т. 1. С. 115..

Помимо лекций, Ключевский вел на курсе Милюкова практический семинар по «Русской правде». Занятия проходили в неофициальной обстановке на квартире Ключевского. После их окончания студенты не спешили расходиться. Жена Ключевского, Анисья Михайловна, приносила чай, и начинался разговор на самые разные темы, включая острые вопросы общественной жизни. Ключевский «отделывался шутками, сыпал парадоксами, с которыми согласиться было трудно, а не согласиться неделикатно - и так проходил вечер - вероятно, к большому неудовольствию профессора» Там же. С. 116..

Слова Милюкова о Ключевском меньше всего можно считать объективной оценкой. Свою роль в этом сыграл и позднейший конфликт вокруг магистерской диссертации Милюкова и то обстоятельство, что сам Милюков отличался завышенным самомнением при крайней нетерпимости к любого рода критике. Эти свойства характера мешали ему назвать Ключевского своим учителем, между тем дела обстояли именно так. Именно Ключевский своим пониманием истории сформировал Милюкова-исследователя.

Во второй половине XIX в. отношение к истории существенно изменилось по сравнению с предыдущим периодом. Если раньше историк сохранял многое от летописца, то теперь история все явственнее обретала черты науки. Милюков вспоминал: «гимназическое преподавание нас достаточно отучило считать генеалогии государей, даты их царствований, побед и поражений в войнах и т. д. за настоящую историю». Новое поколение искало некую «формулу истории», способную вывести ее на уровень точных и естественных наук. Отсюда следовал перенос внимания на те сферы человеческой деятельности, которые доступны объективному анализу. В первую очередь таковой была экономика. Экономический материализм был в моде, чему способствовало распространение в России трудов К. Маркса.

Первым из крупных русских историков, кто начал разрабатывать эту тематику, как раз и был Ключевский. Его работы «Хозяйственная деятельность Соловецкого монастыря в Беломорском крае» (1867) и «Русский рубль XVI-XVII вв. в его отношении к нынешнему» (1884) могут считаться классическими исследованиями в этой области. Не случайно из круга учеников Ключевского вышли наиболее заметные марксистские историки, такие как М. Н. Покровский. К этой среде принадлежал и Милюков. Как бы он ни хотел дистанцироваться от того же Покровского, они вышли из одной «шинели».

Зимой 1879 г., когда Милюков учился на втором курсе, умер его отец - Николай Павлович. « Ни на мать, ни на меня, - позже вспоминал Милюков, - эта смерть не произвела сильного впечатления: так далеки мы были от отца - или он от нас» Там же. 107.. Единственной, правда весьма серьезной, проблемой стало резкое сокращение доходов семьи. Милюков и раньше прирабатывал уроками (так поступали практически все студенты и даже гимназисты- старшеклассники). Но с окончанием гимназических занятий этот источник пропадал. Чтобы сохранить заработок, Милюков на все лето нанялся репетитором к детям товарища министра внутренних дел Н. В. Левашова. Его жена - урожденная княжна Долгорукая - проводила летние месяцы в подмосковном имении своей матери.

Место Милюков получил по большому знакомству. Деньги оно сулило хорошие, но за это приходилось терпеть тяжелый характер престарелой хозяйки имения - вдовы бывшего министра юстиции при Александре I. Как-то во время завтрака (а гувернеры и учителя завтракали вместе с хозяевами) Милюков развернул свежую газету. Увидев это, княгиня закричала, что никто в доме не имеет права читать газеты раньше нее. После этого Милюков заявил, что отныне будет завтракать и обедать исключительно в своей комнате, угрожая в противном случае немедленно уволиться. Как ни странно, на этом все и закончилось, а требование Милюкова было по умолчанию выполнено.

Занятия с детьми Левашова оставляли достаточно свободного времени, которое Милюков посвящал работе с книгами. Он решил попробовать обобщить полученные в университете знания и составить что-то вроде своей концепции философии истории. За основу он взял теорию «культурно-исторических типов» Н. Я. Данилевского. Напомним, что, согласно Данилевскому, каждая цивилизация переживает стадии рождения, расцвета и гибели. Милюков принял это трехчастное деление, но попытался по-своему обосновать его. Здесь ему на помощь пришел знаменитый французский психолог Т. Рибо, книгу которого Милюков прихватил с собой из Москвы.

Рибо трактовал человеческую психику как сочетание воли, чувства и мыслей. В личности каждого человека, согласно взглядам Рибо, присутствуют все три компонента, но в разных пропорциях, что и определяет человеческую индивидуальность. Милюков же попытался привязать это к стадиям развития человечества. По его мнению, на ранней стадии, в эпоху дикости, преобладало волевое начало, так как человек должен был немедленно и не думая реагировать на внешнюю опасность. Со временем животные инстинкты начинают сдерживаться чувством. Этот период европейская цивилизация пережила во времена Античности и Средневековья. Наконец, к чувству добавляется мысль. Цивилизация становится менее пассионарной, склонной к созерцательности, и отпущенный ей век катится к закату.

Построенная Милюковым конструкция была искусственной от начала и до конца. Все, начиная от трехчастного деления, было результатом исключительно умозрительных построений. Это была естественная для начинающего исследователя попытка выйти на уровень высокого обобщения, но - не более того. Сам Милюков больше никогда к этой схеме не возвращался.

В тогдашних российских университетах студенты обучались четыре года и третьекурсник причислялся уже к старшим - истинным хозяевам факультета. Он получал допуск к общественной жизни, которая в университетских стенах бурлила и кипела. Конец 1870-х гг. был в России отмечен высоким уровнем политической активности. Это был период расцвета деятельности «Народной воли», и идеи народничества распространялись далеко за пределы подпольных кружков.

Особенно явственно новые настроения проявили себя в студенческой среде. Университетские власти сознавали это и потому закрывали глаза на деятельность землячеств, касс взаимопомощи и других организаций, формально законом не разрешенных. Речь зашла даже о создании университетского «парламента», в составе которого студенты принимали бы полноправное участие в обсуждении важнейших вопросов. В качестве первого шага в этом направлении в университете был создан студенческий суд, председателем которого был избран Милюков.

Однако к обязанностям в новой должности ему фактически приступить не пришлось. 1 марта 1881 г. революционерами-народовольцами был убит Александр II. Реакцией на это стало немедленное «закручивание гаек». Студенты, привыкшие к попустительству со стороны начальства, еще пытались поднимать голос, но им быстро было указано, что времена изменились. В истории, которая была с этим связана, Милюков оказался замешан самым прямым образом.

По словам Милюкова, на студенческой сходке 7 марта 1881 г. часть собравшихся затеяла подписку для сбора средств на венок убитому императору. По кругу пустили шапку, но кто-то вместо денег бросил в нее пуговицу. Один из свидетелей этого - студент Зайончковский - сообщил о произошедшем начальству. Тогда другие студенты потребовали предать Зайончковского суду. От Милюкова, как председателя, требовали решения об исключении доносчика. Но Милюков, не желая обострять ситуацию, предпочел принять более мягкое решение.

Милюков писал свои мемуары более чем через полвека после описываемых событий, и не удивительно, что, верно передав суть, он позабыл многие детали. На самом деле все было немного по- другому. Инициатором подписки на венок как раз и был сам Зай- ончковский. Поскольку многие из собравшихся высказались против, Зайончковский и его сторонники решили завести отдельный список тех, кто отказывался вносить деньги. Это грозило весьма неприятными последствиями, и один из участников сходки - студент Смирнов - на глазах у всех разорвал оба списка. Об этом стало известно, и Смирнов был исключен из университета Думова Н. Г. Либерал в России: трагедия несовместимости. Политический портрет П. Н. Милюкова. М., 1993. С. 67..

Сообщил ли о поступке Смирнова Зайончковский или кто-то другой - неизвестно, но виновным был объявлен именно он. На новой сходке, состоявшейся 10 марта, Зайончковского обвинили в предательстве и лишили права участвовать в студенческих собраниях. Собравшиеся на сходку еще не понимали, что и самим собраниям скоро придет конец.

Пока же чувство вседозволенности заставляло радикально настроенную часть студенчества идти на дальнейшее обострение отношений с начальством. В конце марта был уволен в отставку либеральный министр просвещения А. А. Сабуров. Его преемник, барон А. П. Николаи, одним из первых распоряжений запретил любые собрания в университетских стенах. Несмотря на это, в Московском университете 1 апреля 1881 г. была созвана новая сходка. Предсказать поведение властей и полиции в такой ситуации было несложно. Милюков предполагал, что сходка будет разогнана, но счел необходимым прийти, чтобы убедить собравшихся разойтись.

Трудно сказать, насколько серьезно он рассчитывал повлиять на ситуацию, но даже выступить ему не удалось. В разгар сходки появились жандармы и под конвоем отвели ее участников в Бутырскую тюрьму. Для большинства задержанных это было первое столкновение с полицией. По этой причине случившееся было воспринято ими без страха, скорее как забавное приключение. Милюков вспоминал: «Ночь прошла очень весело: даже появился самодельный сатирический листок. Политические речи продолжались, но уже никого не интересовали. Кое-кто расположился спать... успевшие закупить по дороге продукты принялись ужинать» Милюков П. Н. Воспоминания. Т. 1. С. 121.. Наутро участников сходки переписали и распустили по домам.

Однако дело было не закончено. В последующие дни 37 организаторов сходки были арестованы и на этот раз преданы суду. Более сотни студентов были исключены из университета. Среди них оказался и Милюков. Кандидатов на отчисление вызывали лично к ректору, который и решал, как поступить в конкретном случае. Ректором Московского университета в это время был Н. С. Тихонравов, известный специалист по истории русской литературы. Он лично знал Милюкова как талантливого студента и был благожелательно настроен по отношению к нему.

Позже Милюков описал свою беседу с Тихонравовым так: «Он встретил меня вопросом: вы, конечно, не знали, для чего собирается сходка? Я ответил: к сожалению, должен признаться, что знал и шел на это сознательно. Он посмотрел на меня с удивлением, помолчал, потом предложил тот же вопрос в другой форме. Волнуясь, я отвечал то же. Он повернулся и ушел» Там же. С. 122.. В итоге Милюков был исключен из университета, но с разрешением восстановиться осенью на тот же курс.

Таким образом, политическое «крещение» обошлось для Милюкова минимальными последствиями. Вероятно, и сам Милюков не сознавал того, как это повлияет на его будущую жизнь. Тем не менее именно с этой поры перед Милюковым встал выбор - академическая карьера или непредсказуемая судьба общественного деятеля.

Исключение из университета особенно не удручило Милюкова. Для него это был дополнительный отпуск, который он решил посвятить вояжу за границу. У младшего брата Милюкова был приятель, Кречетов, который собрался в Италию и искал попутчика, способного выполнять роль гида. Милюкова с его огромным самомнением положение приживалы при взбалмошном богатее устраивало меньше всего. Он предложил свой вариант: Кречетов дает ему взаймы три тысячи рублей на три месяца, а Милюков по мере сил помогает ему во время путешествия. Милюков сумел отдать долг только через семь лет, и то лишь продав родительскую дачу.

Поездка в Италию заняла три месяца и стала одним из самых ярких событий в жизни Милюкова. Он объездил всю страну, посетил десятки музеев и художественных собраний. Как правило, приходил он к открытию, а уходил самым последним. В одном из музеев Рима с ним даже случилась курьезная история: сторожа заперли его в помещении и Милюкову пришлось звать в окно случайных прохожих, чтобы освободиться.

Осенью 1881 г. Милюков восстановился на последнем, четвертом, курсе. Большую часть курсов он уже прослушал годом ранее и потому особой старательности в учебе не проявлял. Это едва не стало для него проблемой во время выпускных испытаний.

Милюков внезапно понял, что серьезно запустил свои дела, и только бессонные ночи накануне экзаменов не позволили ему выйти из ситуации.

Еще больше забот у Милюкова вызывал вопрос о перспективах дальнейшего занятия наукой. Аспирантуры в её нынешнем виде тогда не существовало, но имела место практика прикрепления наиболее талантливых выпускников к кафедрам, как это официально называлось, «для подготовки к профессорскому званию». Время такой подготовки было неопределенным, и в течение его претендент на профессорскую мантию был обязан сдать экзамены по основным профессиональным дисциплинам, а также подготовить и защитить магистерскую диссертацию (аналог нынешней кандидатской).

Милюков давно избрал для себя именно этот путь, однако в его реализации возникли сложности. В студенческие годы Милюков больше внимания уделял истории зарубежных стран, но сферой своих будущих научных интересов он видел прежде всего историю России. Сам он объяснял это так: «Моим главным мотивом при этом выборе было то, что работать в России по истории иностранных государств значило "таскать воду в колодезь", тем более, что диссертации на ученую степень писались по-русски и до иностранцев не доходили... Напротив, русская история, плохо разработанная и нуждавшаяся в работниках, только и могла изучаться русским по месту нахождения источников» Там же. С. 122.. Можно сказать, что Милюков сам выбрал руководителем своей будущей диссертации Ключевского. Для Ключевского же это стало полной неожиданностью. В какой-то мере он даже почувствовал себя уязвленным тем, что некий студент решил его судьбу, даже не поставив его самого в известность.

Ключевский дал понять университетскому начальству, что совсем не испытывает энтузиазма по поводу руководства будущей диссертацией Милюкова. Однако подготовка учеников была обязательным условием получения профессорского звания, и Ключевский, только что получивший докторскую степень, был вынужден согласиться. Это первое столкновение не сделало Ключевского и Милюкова врагами, но обусловило более чем прохладные отношения между учителем и учеником.

По окончании двухлетнего срока высылки за границу Милюков поселился в Петербурге. К этому времени политика все активнее вторгалась в его жизнь, вытесняя все остальное. Зимой 1900 г. в петербургском Горном институте состоялось нелегальное собрание, посвященное памяти недавно скончавшегося одного из патриархов народовольчества П. Л. Лаврова. На это собрание был приглашен и Милюков. Он не счел возможным отказаться и, более того, выступил перед собравшимися с речью, очень благосклонно встреченной аудиторией.

Как это часто бывало, среди присутствовавших на собрании оказались и полицейские осведомители. Через несколько дней на квартире Милюкова был произведен обыск, а сам он арестован и отвезен в Дом предварительного заключения на Шпалерной. Для Милюкова это был первый арест и потому понятны охватившие его чувства. «Тяжелая дверь замкнулась за мной, мелькнуло в "глазке" двери лицо надзирателя, щелкнул замок, и я почувствовал себя таким обреченным, точно навсегда был отрезан от всего живого мира» Там же. С. 133. . В заключении Милюков пробыл около шести месяцев. Следствие не могло предъявить ему никаких обвинений, за исключением выступления на собрании памяти Лаврова. В итоге Милюков был отпущен на свободу с запрещением проживать в столицах.

Милюков первоначально устроился на жительство в финском курортном местечке Ловиса, а с осени подыскал квартиру на станции Удельная, то есть формально за пределами городской черты Петербурга. Русские либералы любили рассуждать о бесправии и невыносимом гнете, но при этом как должное воспринимали удивительную мягкость русской юстиции по отношению к таким, как они. Через год после ареста, когда вся эта история стала уже забываться, Милюков узнал, что он приговорен в полугоду тюремного заключения. Однако в это время он готовился к поездке за границу, чтобы улучшить свои знания английского языка, и обратился с просьбой отсрочить ему наказание до осени. Просьба была без каких-либо вопросов исполнена, и летние месяцы Милюков провел в приятном путешествии по Англии.

Тюремный срок Милюков отбывал в петербургских «Крестах». Это название происходит оттого, что два огромных пятиэтажных корпуса тюрьмы пересекались под прямым углом, образуя крест. «Кресты» строились как образцовая тюрьма и действительно во многих отношениях были комфортабельнее других российских тюрем. Заключенные здесь содержались исключительно в одиночных камерах, а близость к начальству (все же столица) служила препятствием для проявлений откровенного произвола со стороны надзирателей. Больших проблем Милюков во время пребывания в «Крестах» не испытывал. К нему регулярно пускали посетителей, родственники и знакомые приносили сладости и даже живые цветы. «Словом, это была своего рода временная перемена квартиры, и я мог терпеливо дожидаться конца полугодия тюремной отсидки, не опасаясь никаких сюрпризов» Там же. С. 145. .

Без сюрпризов, тем не менее, не обошлось. Милюков отсидел только половину срока, как вдруг однажды поздним вечером его вывели из камеры, посадили в карету с закрытыми окнами и куда-то повезли. Карета остановилась около здания Министерства внутренних дел на Фонтанке. Милюкова повели какими-то темными коридорами, внезапно он оказался в огромном кабинете, где за столом сидел сам всесильный министр внутренних дел В. О. Плеве.

Плеве встретил посетителя приветливо, с похвалой отозвался об «Очерках по истории русской культуры» и заметил, что за Милюкова очень ходатайствовал Ключевский. Надо сказать, что Ключевский читал лекции по истории царским детям и потому был вхож в высокие сферы. Разговор Плеве с Милюковым принял самый дружеский оборот. Дело дошло до того, что Плеве полушутя предложил Милюкову место министра народного просвещения. Милюков ответил, что он бы в этом случае отказался. «Почему?» - удивился Плеве. «Потому, что на этом месте ничего нельзя сделать. Вот если бы ваше превосходительство предложили бы мне занять ваше место, тогда бы я еще подумал». На этом разговор и закончился. Плеве пообещал, что он снова вызовет Милюкова и сообщит ему свое решение.

Через неделю Милюкова снова доставили к министру. На этот раз Плеве был краток и сух. «Я сделал вывод из нашей беседы. Вы с нами не примиритесь. По крайней мере, не вступайте с нами в открытую борьбу. Иначе мы вас сметем!» Шелохаев В. В. Кадеты - главная партия либеральной буржуазии в борьбе с революцией 1905-1907 гг. М., 1984. С. 182.. Тем не менее Милюков был освобожден, не дожидаясь окончания тюремного срока.

Последующие три года Милюков большей частью провел за пределами России. Он выезжал с лекциями в США, несколько месяцев провел в Англии, вновь совершил продолжительную поездку по Балканам. Летом 1904 г., находясь на одном из адриатических курортов, Милюков узнал об убийстве Плеве, погибшего от рук эсера-боевика. Это событие многие восприняли как знаковое - недовольство, давно подспудно вызревавшее в России, в любой момент было готово взорваться революцией.

К этому времени в подполье уже действовали партии социа- листов-революционеров (эсеров) и социал-демократов. Обе они представляли собой радикальное крыло российской оппозиции, сделавшее ставку на революционное насилие. Что касается умеренного либерального крыла, то оно долгое время не имело своих политических центров. Первой организацией такого рода стал «Союз Освобождения», сформировавшийся в 1904 г. вокруг журнала «Освобождение», к этому времени уже два года издаваемого русскими эмигрантами в Париже . Милюков с давних пор был близко знаком со многими организаторами Союза. Когда-то ему предлагали даже пост редактора «Освобождения», но он отказался, продолжая, впрочем, регулярно печататься на его страницах.

Чем дальше, тем более активно русские либералы заявляли о себе. Осенью 1904 г. они организовали так называемую «банкетную кампанию». В Петербурге, Москве и других крупных городах страны была организована серия банкетов по случаю сорокалетия судебной реформы. Все было устроено абсолютно легально, но на банкетах ораторы вместо официальных тостов произносили речи о необходимости введения политических свобод и конституции. Власти были вынуждены закрывать на это глаза, поскольку уже плохо контролировали происходящее.

1905-й год начался с расстрела рабочей демонстрации в Петербурге, получившего позже название «Кровавое воскресенье». Милюков узнал об этом в Чикаго, куда он был приглашен читать лекции студентам местного университета. Он немедленно бросил все и засобирался в Россию.

Когда Милюков вернулся на Родину, он сразу оказался в центре водоворота событий. Страну лихорадило, то там, то тут возникали очередные вспышки недовольства. В Петергофе в обстановке строжайшей тайны проходили совещания, на которых высшие сановники империи по поручению царя обсуждали вопрос о возможности введения в стране совещательных учреждений с участием представителей народа. Не только детали обсуждения, но и сам факт такового тщательно скрывался от всех. Тем не менее Милюков ежедневно получал информацию о том, что происходило на совещании. Дело в том, что одним из приглашенных в Петергоф был Ключевский. Он поспешил связаться с Милюковым (за прошедшие годы их прежняя взаимная неприязнь отошла на второй план), а тот использовал полученные материалы для газетных статей на острые темы.

6 (19) августа 1905 г. был обнародован царский манифест, провозглашавший создание Государственной думы с законосовещательными функциями. Преднамеренно архаичное название (Думой в эпоху русского Средневековья назвалось совещание высшей аристократии при особе царя) должно было подчеркнуть, что вновь создаваемый орган является не порождением революции, а возвратом к прежним национальным традициям. В широком обиходе было принято говорить о «булыгинской думе» (от фамилии министра внутренних дел А. Г. Булыгина, курировавшего этот проект).

«Булыгинская дума» встретила острое неприятие со стороны основных общественных групп. Впрочем, Милюкову участвовать в обсуждении «булыгинского проекта» не пришлось. 7 августа он был арестован и препровожден в «Кресты». Время было неспокойное, и тюремное начальство не только не давило на заключенных, но даже заискивало перед ними. Находясь в тюрьме, Милюков был в курсе всего происходившего за ее стенами. Позже он вспоминал: «Да, я мог быть доволен этой тихой заводью тюрьмы, укрывшей меня на месяц от другого разлива - русского нараставшего девятого вала. Было время и отдохнуть, и подумать» Гессен И. В. В двух веках: жизненный отчет // Архив русской революции. Берлин, 1937. С. 201..

Милюков вышел на свободу в середине сентября и сразу же попал на съезд представителей земского и городского самоуправления. Делегаты его поддержали решение состоявшегося ранее съезда «Союза Освобождения» о слиянии в единую политическую партию. В процессе подготовки программных документов будущая партия получила название конституционно-демократической. Милюков принимал самое деятельное участие в разработке всех подготовительных материалов. Можно сказать, что свое лицо партия обрела под влиянием того, как его понимал Милюков: «Партия "конституционная" не должна была быть республиканской: это первое ограничение. Партия "демократическая" не должна была быть социалистической. За эти грани мы должны были сражаться» Милюков П. Н. Воспоминания. Т. 2. М., 1990. С. 163..

Учредительный съезд конституционно-демократической партии (кадетов, как их немедленно окрестили по первым буквам названия) состоялся в середине октября 1905 г. в Москве в доме князя Долгорукова на Волхонке. В огромном зале, занимавшем весь второй этаж старинного барского особняка, собрались те, кто причислял себя к интеллектуальной элите российского общества. Профессура, популярные адвокаты, журналисты и литераторы - таков был преобладающий состав участников.

В последний день заседаний в президиум съезда поступил сенсационный документ, еще не успевший появиться на страницах газет, - царский Манифест от 17 октября 1905 г. Текст манифеста был коротким. После вводной части, составленной в традиционных пышных фразах, было всего три пункта. В пункте первом содержалось обещание «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности. Свободы совести, слова, собраний и союзов». Пункт второй предполагал привлечение к выборам в Государственную думу тех классов населения, которые пока лишены избирательных прав. Пункт третий устанавливал, что никакой закон не может быть принят без одобрения Думы, а депутатам должна быть предоставлена возможность контролировать деятельность исполнительной власти.