Россия в начале XVII в. "Смута"

Рассказ Варлаама о том, что он впервые увидел Отрепьева на улице накануне отъезда в Литву и что последний назвался царевичем только в Брачине у Вишневецкого, выглядит как неловкая ложь. «Извет» буквально проникнут страхом автора за свою жизнь. Ожидание суровой расправы как нельзя лучше подтверждает предположение, что именно Варлаам подсказал Отрепьеву его роль.

Низшее духовенство, по-видимому, не случайно стало той средой, где окончательно сформировалась утопия о «добром» царе.

Во-первых, духовенство принадлежало к наиболее образованной части общества, способной выдвинуть новые идеи. Во-вторых, низшая монашеская братия, скитавшаяся по обителям, имела возможность первой оценить народную молву о том, что сын «хорошего» царя Ивана IV жив и от него следует ждать избавления от всех несчастий. В-третьих, кремлевские иноки поддерживали тесные связи с боярами. В «Извете» царю Василию Шуйскому Варлаам по понятным причинам назвал лишь имя опального князя Ивана Шуйского. Кем были другие покровители Варлаама и кто из них инспирировал его действия, установить невозможно. Враждебная Борису знать готова была использовать любые средства, чтобы в случае смерти царя решить династический вопрос в свою пользу. Монахи оказались подходящим орудием, чтобы обратить народную утопию в политическую интригу. Однако инициаторы авантюры были столь далеки от народной почвы, породившей утопию, что их планы потерпели полное крушение при первых же попытках практического осуществления.

Когда Отрепьев пытался «открыть» свое царское имя сотоварищам по монастырю, те отвечали откровенными издевательствами -- «они же ему плеваху и на смех претворяху»⁶³. В Москве претендент на «царство» не нашел ни сторонников, ни сильных покровителей. Отъезд его из столицы носил, по-видимому, вынужденный характер. Григория гнал из Москвы не только голод, но и страх разоблачения.

В своей челобитной Варлаам Яцкий старался убедить власти, будто он предпринял первую попытку изловить «вора» Отрепьева уже в Киево-Печерском монастыре. Но его рассказ не выдерживает критики. В книгах московского Разрядного приказа можно найти сведения о том, что в Киеве Отрепьев пытался открыть печерским монахам свое царское имя, но потерпел такую же неудачу, как и в Кремлевском Чудове монастыре. Чернец будто бы прикинулся больным (разболелся «до умертвия») и на духу признался игумену Печерского монастыря, что он -- царский сын, «а ходит бутто в ыскусе, не пострижен, избегаючи, укрывался от царя Бориса...». Печерский игумен указал Отрепьеву и его спутникам на дверь⁶⁴.

В Киеве Отрепьев провел три недели в начале 1602 г. Будучи изгнанными из Печерского монастыря, бродячие монахи весной 1602 г. отправились в Острог «до князя Василия Острожского». Подобно властям православного Печерского монастыря, князь Острожский не преследовал самозванца, но велел прогнать его.

С момента бегства Отрепьева из Чудова монастыря его жизнь представляла собой цепь унизительных неудач. Самозванец далеко не сразу приноровился к избранной им роли. Оказавшись в непривычном для него кругу польской аристократии, он часто терялся, казался слишком неповоротливым, при любом его движении «обнаруживалась тотчас вся его неловкость»⁶⁵.

Будучи изгнанным из Острога, самозванец нашел прибежище в Гоще. Лжедмитрий не любил вспоминать о времени, проведенном в Остроге и Гоще. В беседе с Адамом Вишневецким он упомянул кратко и неопределенно, будто он бежал к Острожскому и Хойскому и «молча там находился». Совсем иначе излагали дело иезуиты, заинтересовавшиеся делом «царевича». По их словам, «царевич» обращался за помощью к Острожскому-отцу, но тот якобы велел гайдукам вытолкать самозванца за ворота замка⁶⁶.

После того как самозванческая интрига вышла наружу, Острожский пытался уверить Годунова, а заодно и собственное правительство в том, что он ничего не знает о претенденте. Сын Острожского Януш был более откровенным в своих «объяснениях» с королем. 20 февраля (2 марта) 1604 г. он писал Сигизмунду III, что несколько лет знал москвитянина, который называл себя наследственным владетелем Московской земли: сначала он жил в монастыре отца в Дермане, затем у ариан⁶⁷. Письмо Януша Острожского не оставляет сомнения в том, что уже в Остроге и Дермане Отрепьев называл себя московским царевичем.

Самозванцу надо было порвать нити с прошлым, и поэтому он решил расстаться с двумя своими сообщниками, выступавшими главными свидетелями в пользу его «царского» происхождения. Побег из Дерманского монастыря объяснялся также тем, что Отрепьев изверился в возможности получить помощь от православных магнатов и православного духовенства Украины.

Покинув Дерманский монастырь, Отрепьев, по словам Варлаама, скинул с себя иноческое платье и «учинился» мирянином. Порвав с духовным сословием, он лишился куска хлеба. Иезуиты, интересовавшиеся первыми шагами самозванца в Литве, утверждали, что расстриженный дьякон, оказавшись в Гоще, вынужден был на первых порах прислуживать на кухне у пана Гаврилы Хойского ⁶⁸.

Гоща была центром арианской ереси. Последователи Фауста Социна, гощинские ариане принадлежали к числу радикальных догматиков-антитринитариев. Местный магнат пан Хойский был новообращенным арианином. До 1600 г. он исповедовал православную веру. Отрепьев недолго пробыл на панской кухне: Хойский обратил внимание на московского беглеца. Из своих скитаний по монастырям Отрепьев вынес чувство раздражения и даже ненависти к православным ортодоксам -- монахам. Проповеди антитринитариев, видимо, произвели на него потрясающее впечатление. По словам современников, расстриженный православный дьякон пристал к арианам и стал отправлять их обряды, чем сразу снискал их благосклонность⁶⁹.

В Гоще Отрепьев получил возможность брать уроки в арианской школе. По словам Варлаама, расстриженного дьякона учили «по-латынски и по-польски». Одним из учителей Отрепьева был русский монах Матвей Твердохлеб, известный проповедник арианства. Происки ариан вызвали гнев у католиков. Иезуиты с негодованием писали, что ариане старались снискать расположение «царевича» и даже «хотели совершенно обратить его в свою ересь, а потом, смотря по успеху, распространить ее и во всем Московском государстве»⁷⁰. Те же иезуиты, не раз беседовавшие с Отрепьевым на богословские темы, признали, что арианам удалось отчасти заразить его ядом неверия, особенно в вопросах о происхождении святого духа и обряде причащения, в которых взгляды ариан значительно ближе к православию, чем к католичеству.

По словам Варлаама, Отрепьев жил у еретиков в Гоще до марта -- апреля 1603 г., а «после Велика дни [из] Гощи пропал». Судя по всему, самозванец нашел прибежище у запорожских казаков. По некоторым данным, Гришка будто бы бежал к запорожским казакам в роту старшины их Герасима Евангелика и был там с честью принят⁷¹. Если приведенные сведения достоверны, то на основании их можно заключить, что связи с гощинскими арианами помогли Отрепьеву наладить связи с их запорожскими единомышленниками. Когда начался московский поход, в авангарде армии Лжедмитрия I шел небольшой отряд казаков во главе с арианином Яном Бучинским. Этот последний был ближайшим другом и советником самозванца до его последних дней.

Помощь ариан помогла Отрепьеву преодолеть последствия его разрыва с православным духовенством, но в то же время нанесла огромный ущерб его репутации. Православные люди, наслышанные о «царевиче», к великому своему смущению убедились в том, что он пренебрегает обрядами православной церкви. Свидетель обвинения старец Венедикт, давший показания перед освященным собором в Москве, резко осуждал Отрепьева за то, что тот грубо нарушил пост⁷². Примкнув к арианам, Отрепьев явно не предвидел последствий своего шага. В глазах русских людей «хороший» царь не мог исповедовать никакой иной религии, кроме православия. Для московских властей переход Отрепьева в арианскую «веру» был сущей находкой. Они навеки заклеймили его как еретика.

Отрепьев не порвал с арианами. Ничто не мешало ему вернуться в Гощу и продолжать обучение в арианских школах. Однако самозванец должен был уразуметь, что он не имеет никаких шансов занять царский трон, будучи еретиком. Столкнувшись в первый раз с необходимостью уладить свои отношения с православным духовенством, «царевич» решил искать покровительства у Адама Вишневецкого, ревностного сторонника православия. «Новый летописец» подробно рассказывает, как Отрепьев прикинулся тяжелобольным в имении Вишневецкого и на исповеди открыл священнику свое царское происхождение. История о «болезни» самозванца, однако, слишком легендарна. В письме Вишневецкого нет никаких намеков на этот эпизод⁷³. Вишневецкий признал «царевича» не потому, что поверил его бессвязным и наивным басням. В затеянной игре у князя Адама были свои цели. Вишневецкие враждовали с московским царем из-за земель. Приняв самозванца, князь Адам получил сильное средство нажима на русское правительство.

В конце XVI в. отец Адама князь Александр завладел обширными украинскими землями по реке Сула в Заднепровье. Сейм утвердил за ним его приобретения на праве собственности. Занятие порубежных мест, издавна тяготевших к Черниговщине, привело к столкновению между Александром Вишневецким и царем. Вишневецкие отстроили город Лубны, а затем поставили слободу на Прилуцком городище. Прибывшие из Чернигова головы прогнали их из Прилуцка, но вскоре сами подверглись нападению литовцев⁷⁴. Московские власти отдали приказ о прекращении военных действий, не желая провоцировать войну с Речью Посполитой.

После заключения русско-польского перемирия стороны вскоре приступили к уточнению линии границ. Размежевание рубежей сопровождалось многими спорами («задорами»). Работа по размежеванию началась в 1602 г. и в некоторых местах продолжалась в 1603 г. Разрядный приказ неоднократно направлял дворян с ратными людьми в Великие Луки, Торопец, Чернигов, Путивль и другие пограничные пункты. Московские дипломаты жаловались, что в ряде мест литовские судьи учинили при размежевании земель «кроворазлитие», «воинским обычаем» переходили рубеж «в нашу землю». В районе Белой, записал местный летописец, литовские люди «положили рубежи мимо договора... зашедши многие места московских городов». В свою очередь литовские межевые судьи предъявили русской стороне аналогичные обвинения⁷⁵. Самые крупные инциденты произошли на Северщине из-за городков Прилуки и Снетино. Русские власти утверждали, что эти городки издавна «тянули» к Чернигову и что «Вишневецкие воровством своим в нашем господарстве в Северской земли Прилуцкое и Снетино городище освоивают»⁷⁶. Дело закончилось тем, что в 1603 г. Борис Годунов велел сжечь спорные городки. Люди Вишневецкого оказали сопротивление. С обеих сторон были убитые и раненые⁷⁷.

Вооруженные стычки во владениях Вишневецкого могли привести к более широкому военному столкновению. Надежда на это и привела Отрепьева в Брачин. Самозванец рассчитывал, что Вишневецкий поможет ему втянуть в военные действия против России татар и запорожских казаков.

Борис Годунов обещал князю Адаму щедрую награду за выдачу «вора». Получив отказ, царь готов был прибегнуть к силе. Опасаясь этого, Вишневецкий увез Отрепьева подальше от границы, в Вишневец, где тот «летовал и зимовал»⁷⁸.

Первыми домогательства самозванца признали ариане. Но их признание не принесло выгоды Отрепьеву, а, напротив, поставило его в затруднительное положение. В имении Адама Вишневецкого Отрепьев добился более прочного успеха. Магнат велел прислуге оказывать московскому «царевичу» полагавшиеся ему по чину почести. По свидетельству Варлаама, он «учинил его (Гришку) на колестницах и на конех и людно»⁷⁹. Князь Адам имел репутацию авантюриста, бражника и безумца, но он был известен также и как рьяный поборник православия. Семья Вишневецких состояла в дальнем родстве с Иваном Грозным. Родня князя Адама -- Дмитрий Вишневецкий был троюродным братом московского царя. Признание со стороны Адама Вишневецкого имело для Отрепьева неоценимое значение. Оно устраняло сомнения в приверженности «царевича» православию и доставляло ему очевидную политическую выгоду: Вишневецкий признал безродного проходимца «своим» по родству с угасшей царской династией. Самозванческая интрига вступила в новую фазу своего развития.

Народные толки и ожидания создали почву для появления самозванца. В свою очередь деятельность Лжедмитрия, объявившегося в Литве, оказала огромное воздействие на формирование народных утопических воззрений.

ГЛАВА 9. КАЗАЧЕСТВО

Образование многочисленного казачества стало одним из значительных явлений в истории русского общества XVI в. Отряды служилых казаков были сформированы, прежде всего, в южных городах, где они несли гарнизонную и сторожевую службу. Станицы вольных казаков располагались на дальних окраинах: на Дону, в Нижнем Поволжье, на Яике и Тереке.

Служилый француз Яков Маржарет утверждал, что при Борисе Годунове вольные казаки по своей численности почти вдвое превосходили служилых. «Из казаков, которые владеют землями и не покидают гарнизоны, -- писал Маржарет, -- наберется от 5 тыс. до 6 тыс. владеющих оружием, тогда как на Волге, на Дону, на Днепре и других реках находится от 8 тыс. до 10 тыс. настоящих казаков, которых царь может использовать и на войне». Говоря о казаках с Днепра, Маржарет имел в виду не запорожцев, а севркжов -- население с Левобережья Днепра. Запорожцев в России называли черкасами. По словам Маржарета, царь мог набрать на службу Черкасов «от трех до четырех тысяч»¹. Таким образом, общая численность вольных казаков от Днепра до Яика (вместе с украинцами) доходила до 11 --14 тыс.

К концу XVI в. в развитии вольного казачества обозначились новые черты. Отдельные отряды (станицы) стали объединяться в более крупные отряды, которыми управляли круг и выборные атаманы. Процесс консолидации казачьего войска протекал наиболее активно на Дону, но и тут он не завершился к началу «Смуты». В конце XVI в. в крупнейших экспедициях донских и волжских казаков участвовали отряды, численность которых не превышала 500--600 человек². В ином положении находились служилые казаки. В 1604 г. Разрядный приказ вызвал из городов и сконцентрировал на границе 2456 служилых казаков³. Без учета факта известной разобщенности вольных казаков невозможно верно оценить их роль в гражданской войне.

На протяжении второй половины XVI в. на южных рубежах Русского государства была создана система оборонительных линий. В результате многие территории, освоенные вольными казаками, были непосредственно включены в состав Русского государства. Крепости Царицын, Саратов и Самара, снабженные артиллерией и гарнизонами, рассекли надвое земли волжских казаков и затруднили им сообщение с Доном. Благодаря строительству городов Оскол, Валуйки и Белгород правительственные войска продвинулись далеко в глубь Донецкого бассейна. Опорными пунктами Москвы на землях терских казаков стали городки Терки и Койса⁴. Территория вольных окраин, находившихся за пределами царских крепостных линий, резко сократилась.

Как отмечалось в литературе, в XVI в. в положении вольных и служилых казаков было еще немало общих черт⁵. В военных кампаниях вольные казаки участвовали наравне со служилыми. Та и другая группы казачества были связаны своим происхождением с одними и теми же низшими социальными слоями общества.

И все же вольные казаки занимали особое положение в русском обществе. Применительно к XVI--XVII вв. это понятие заключало в себе несколько моментов. Во-первых, в документах XVII в. можно встретить противопоставление «вольных» людей «письменным». Во-вторых, вольные казаки служили добровольно, тогда, как для служилых государева служба была обязательной. В-третьих, вольные казаки подчинялись только своим выборным атаманам, а служилые находились в подчинении воевод.

Начиная с 80-х годов XVI в. царское правительство упорно добивалось того, чтобы атаманы войска Донского представили в Москву именные списки донских казаков, выполняющих различные поручения на царской службе. В 1584--1585 гг. в Османскую империю выехал посол Б. Благой. В связи с его возвращением из Константинополя власти распорядились переписать всех донских атаманов, которые будут охранять посольский караван: «Имяна, хто имянем атаман, и сколько с которым атаманом казаков останетца, то б есте (донцы. -- Р. С.) имянно переписали и дали посланнику нашему Борису Благова, а мы (царь. -- Р. С.) посланнику велели тех имяна прислати к нам». Аналогичное предписание было послано на Дон во время посольства Г. А. Нащокина к султану в 1592--1593 гг.: «А которые останутца низовые атаманы от Азова до Раздоров, и вы б (атаманы донские. -- Р. С.) их имяна, хто имянем атаман, и сколько с которым атаманом казаков останетца, то б есте, имянно переписав, дали письмо посланнику нашему Григорию Нащокину, а мы Григорию велели тех имяна прислати к нам к Москве»⁶.

Войско Донское неизменно отвергало все попытки Москвы составить служилые казацкие списки. В 1592 г. царское правительство потребовало, чтобы донцы допустили в их «столицу» Нижние Раздоры Петра Хрущева с отрядом детей боярских и царю «послужили, по Дону и Донцу над (неприятельскими. -- Р. С.) воинскими людьми промышляли». Хрущев должен был оставаться в Раздорах в течение по крайней мере года, ожидая возвращения Т. А. Нащокина из Турции. Однако казаки отказались подчиниться царскому предписанию. «И они, государь, -- доносил посол, -- отказали: прежде сево мы служили государю, а голов у нас не бывало, служивали своими головами, и ныне-де рады государю служить своими же головами, а не с Петром»⁷.

В казацких областях, присоединенных к России, царское правительство имело возможность более решительно проводить свою линию, хотя и тут оно должно было считаться с местными особенностями⁸.

В связи с посылкой Б. Я. Бельского на Северский Донец власти составили подробный наказ, который отразил многолетний опыт их отношений с вольным населением окраин. Б. Я. Бельский должен был построить на Донце крепость Царев-Борисов. После этого ему предписали созвать всех вольных атаманов и казаков с Северского Донца, Оскола и других донецких рек и объявить, что царь Борис пожаловал их теми реками и речками, «велел отдать им, донецким и оскольским атаманам и казакам, безданно и безоброшно», чтобы они жили по своим юртам и всякими угодьями владели, а государю бы служили⁹.

Прежде вольные казаки владели землей без чьей бы то ни было санкции. Теперь положение изменилось. Царскому воеводе поручалось провести перепись в казачьих станицах, чтобы зафиксировать, «в которых местех на Донце и на Осколе юрты, и кто в котором юрте атаман, и с которого юрту атаманы и казаки какими угодьи владеют»¹⁰. Как следует из воеводского наказа, царь Борис не только обещал закрепить за казаками их заимки, но и гарантировал, что власти не будут облагать их ни данями, ни оброками. «Пожалование» земли казакам было сопряжено лишь с одним условием. Казаков обязывали нести государеву службу. Таким путем власти, оставляя в неприкосновенности сложившиеся на окраинах поземельные отношения, пытались приспособить их к нуждам феодального государства. Воевода Б. Я. Бельский не предлагал донецким казакам перейти под начало дворянских голов. Тем самым у вольных казаков сохранялся принцип выборности атаманов.

Служебные обязанности казаков, определенные царским наказом, не были обременительными. Донецким казакам поручалось следить за передвижениями татар в степях и противодействовать воровским казакам.

Даже в окрестностях вновь построенных крепостей правительство не могло сразу перевести вольных казаков на положение «служилых людей по прибору». Документы, вышедшие из казачьей среды, показывают, что хотя уже в начале XVII в. донское казачество осознавало себя служилым сословием, но свою службу донцы рассматривали как добровольную, противопоставляя себя казакам, служившим царю «за присягой». При царе Михаиле Федоровиче в 1632 г. донцы вспоминали, как они вместе с волжскими, яицкими и терскими казаками «выхаживали при бывших царех на украинные города: на Белгород, на Царев город, на Оскол, на Волуйки... и тех бывшие же ко кресту приводить нигде не указали...». Казаки приводили множество хитроумных доводов, призванных доказать невозможность для них присяги и записи в служилые списки. «...Мы, холопи ваши, -- писали донцы царю, -- своим скверным беззаконным житьем недостойны к такой страсти христовой приступити -- креста целовати, а твою царьскую службу вам, государям, ради служить... а росписи нам к вам, государям, прислать не угодати, потому что, живучи на Дону и на степи по запольным речкам, мы, холопи ваши, врози сами себя сметити не умеям, сколько нас, холопей ваших, вам, государям, есть...»¹¹

Существует мнение, что Борис неизменно притеснял вольных донских казаков, принимал меры к их изоляции, ужесточал эти меры и т. д.¹² В источниках можно найти множество данных на^-этот счет¹³. Но большинство этих источников относится ко времени Романовых, старательно чернивших политику Годунова. Царь Михаил в 1625 г. напомнил донским казакам, какая неволя им была при Борисе: «Невольно было вам не токмо к Москве проехать, и в украинные городы к родимцом своим притти, и купить и продать везде заказано. А сверх того, во всех городех вас имали и в тюрьмы сажали...» «Новый летописец» лишь повторил эту официальную версию: донцам было «гонение велие» от Бориса, «не пущал их ни в город, куда они не приидут, и их везде имаше и по темницам сажаху». Записи Разрядного приказа начала XVII в. обнаруживают тенденциозность подобных известий. Весной 1604 г. воеводы Шацка и Ряжска получили наказ «в городе и в слободах сыскивати донских вольных атаманов и казаков и вновь казаков прибирать и давать государево жалованье»¹⁴. Итак, приезжавших в украинные города вольных казаков отнюдь не бросали в темницы, а прибирали на службу и выдавали царское жалованье.

Вопрос о торговле с Доном власти решали особо. В феврале 1604 г. царь Борис приказал воеводам Царева-Борисова и других южных крепостей выяснить, кто из гарнизонных детей боярских «на Дон донским атаманом и казаком посылали вино, и зелье, и серу, и селитру, и свинец, и пищали, и пансыри, и шеломы, и всякие запасы -- заповедные товары» от времени, «как стал Царев-Борисов», т. е. с 1600 г., и «по нынешнего году»¹⁵. Нарушителей «заповеди» беспощадно наказывали кнутом.

Приведенные данные нельзя истолковать как свидетельство полного запрета ввоза на Дон оружия, боеприпасов и продовольствия. Дело было совсем в другом. Правительство ввело заповедь, чтобы всецело подчинить донскую торговлю своему контролю. В связи с этим торговые поездки вольных казаков в Россию также подверглись ограничению. Власти каждый раз определяли, где и когда донцы могут вести торг. Вольным казакам, отметил Яков Маржарет, «позволяется иногда являться в пограничные города, продавать там свою добычу и покупать что нужно»¹⁶.

Экономические связи между вольными окраинами и русскими городами были постоянными и прочными. Казаки не могли просуществовать без подвоза хлеба, оружия и пороха из России. Москва не намеревалась рвать эти связи и изолировать Дон.

Она лишь стремилась использовать торговлю как средство подчинения донской вольницы. Власти внимательно следили, чтобы продовольствие и оружие не доставались воровским казакам, а попадало к атаманам и «лучшим» казакам, ориентировавшимся на Москву. Чтобы добиться своей цели и взять под контроль торговлю с окраинами, правительству пришлось позаботиться о ежегодных казенных поставках на Дон. Введение государевой десятинной пашни в. южных уездах облегчило решение этой задачи. Согласно приказной справке 1620 г., «при царе Борисе с Воронежа из государева десятинного хлеба посылали всякие запасы и вино на Дон к атаманом и казаком ежелеть». Иногда казаков с Дона, Волги, Яика и Терека вызывали в пограничные города и выдавали им за службу припасы и жалованье¹⁷.

Власти старались найти опору в среде «лучших» казаков, чтобы облегчить себе дело подчинения вольных казачьих окраин. Им благоприятствовало то обстоятельство, что в казачьих станицах находили прибежище выходцы из разных сословий и «чинов», включая «оскудевших» дворян, покинувших государеву службу. Уже Ряжская десятня 1579 г. упоминает имена беспоместных детей боярских, «которые на поле казакуют». В десятне по Ряжску 1591 г. отмечены случаи выхода «новиков» (лиц, впервые поступавших на государеву службу) и детей боярских «в вольные казаки»¹⁸.

Выходцами из феодального сословия были известные донские атаманы князь И. В. Друцкий, С. С. Чертенский, С. Воейков, Л. Т. Безобразов. Самой примечательной фигурой среди названных лиц был, без сомнения, Смага Степанович Чертенский, происходивший из захудалого княжеского рода. В дворовых списках Ивана IV Чертенские были записаны в низший разряд «литвы дворовой». К концу XVI в. лишь немногие из них служили в «выборных» дворянах, сохраняя небольшие поместья и княжеский титул¹⁹.

Атаманы из дворян были тесно связаны с казацкой верхушкой, «лучшими», или «старыми», казаками и придерживались московской ориентации. Царь жаловал их всякого рода жалованьем, а иногда и землей. 30 сентября 1585 г. царь Федор велел передать атаману Ивану Кишкину и его товарищам, верно служившим Москве, жалованное государево слово: мы (царь) их за службу «пожалуем великим своим жалованьем да и поместья им велим подавати»²⁰. Нет сомнения, что обещания подобного рода выполнялись²¹. Став государевым помещиком, атаман не мог более оставаться на Дону. Он выбывал из сословия вольных казаков. Донские казаки резко разграничивали службу с поместий и вольную казацкую службу. Как писали донцы царю Михаилу Федоровичу в 1632 г., «служим, государи, не с поместей и с вотчин вашу государеву службу, [а] с травы да с воды и, окроме вашева государьскова жалованья, нам, холопем вашим, ожидати и надеетца не на что...»²².

При благоприятных условиях беглый дворянин, послужив вольным атаманом на Дону, мог вернуться на государеву службу в прежний чин. В Ряжских десятнях начала XVII в. в списке поместных атаманов упомянут Л. Т. Безобразов. Приказные сделали следующую помету против его имени: «Из донских атаманов... ведено его написати за ряскую службу из ряских атаманов в дети боярские»²³.

Московские власти использовали всевозможные средства, чтобы привлечь вольных казаков на постоянную государеву службу. Со времен Грозного поступивших на службу конных казаков стали обеспечивать земельными «дачами». В 1571 г. Разрядный приказ поручил воеводам набрать в Путивле и Ряжске «тысячу человек казаков конных», а служить им «з земли без денег». В том же году командование реорганизовало сторожевую службу на южных границах. Многие «сторожа» из детей боярских (рязанцев и др.) были переведены на городовую службу, а на их место прибраны казаки. Они должны были нести конную службу с поместий: «...служити велено казаком сторожевая служба с земель, а земель им велено дати по 20 четь человеку, а на сторожах им велено быти о дву конь или к коню мерен добр». Служба в «сторожах» была трудной и опасной, требовала больших расходов на лошадей и вооружение. В 1577 г. казаки обратились к властям с просьбой уравнять их в поместных окладах с рязанскими детьми боярскими, несшими сторожевую службу до них. Разрядный приказ счел их просьбу основательной и вскоре провел в южных городах смотр и перепись. «Худые» и «бесконные» казаки были отставлены от конной сторожевой службы и утратили поместья, а «добрые», или «лучшие» (старые и вновь набранные «из рядовых казаков добрых и конных»), получили более высокие поместные оклады -- по 50 четвертей земли -- вместе с денежным жалованьем -- 3 руб. «в третей год» (жалованье выдавалось раз в три года)²⁴.

Распространение на казаков принципа обеспечения землей привело к образованию особого чина -- поместных атаманов. Нововыезжие вольные атаманы, зачислявшиеся в этот чин, получали право на повышенные поместные оклады, равные низшим дворянским окладам. В 1594--1597 гг. вольные донские атаманы были испомещены большим гнездом на южных окраинах Рязанщины и имели следующие оклады, включавшие роспаши, перелог и «дикое поле»: М. А. Елькин -- 255 четвертей, С. Е. Лях -- 250, В. В. Храпьев -- 132, П. Д. Гарманов -- 100, Б. В. Недобров -- 57, Ф. Я. Крупский -- 41 четверть. Черкасские атаманы, выехавшие на Русь из Запорожской Сечи, имели высокие оклады: у Л. Михайлова было 350 четвертей, у С. Р. Балакшеева -- 250 четвертей. Некоторые из названных атаманов успели обзавестись крестьянами и бобылями. Так, у Л. Михайлова было 8 крестьян и 8 бобылей, у Е. М. Вострой Сабли -- 6 крестьян, у В. В. Храпьева 3 крестьянина и 2 бобыля, у П. Д. Гарманова -- 4 крестьянина, у В. С. Солового -- 3 крестьянина, 1 бобыль и 2 холопа²⁵.

Жалуя поместья и крестьян, правительство могло повлиять на поведение отдельных атаманов, но с помощью подобных мер было невозможно подчинить вольные казацкие земли. Тот, кто поступал на государеву службу и становился помещиком, должен был навсегда покинуть казачьи станицы. Несмотря на появление категории «лучших» казаков, среди которых были отдельные выходцы из дворян, правительству не удалось превратить казацкую верхушку в свою надежную опору. Это было связано с рядом обстоятельств, и в частности с тем, что процесс социальной дифференциации лишь в небольшой мере затронул население казачьих окраин. Подавляющую массу населения вольных станиц, без сомнения, составляли выходцы из низших слоев русского общества. В конце XVI в. крестьянские и бобыльские дети, вольные гулящие люди могли поступить на государеву службу, определившись в казаки во вновь построенные южные крепости. Беглые холопы были лишены такой возможности -- их запрещалось брать в казаки. Если им все же удавалось поступить на службу, их в любой момент могли опознать и без промедления выдать прежним господам. Беглые холопы чувствовали себя в полной безопасности лишь на вольных казачьих окраинах. На протяжении XVI в. царские дипломаты многократно заявляли, что казаки -- это беглые боярские холопы. Едва ли можно полностью доверять их утверждениям. В казачьих станицах находили прибежище немало обнищавших крестьян и посадских людей. Тем не менее заявления дипломатов насчет холопского происхождения казацкой вольницы заключали в себе некоторую долю истины.

Много лет проживший в России Исаак Масса писал, что «в казаки шли по большей части убежавшие от своих господ холопы». Автор русского «Хронографа» начала XVII в. называл казаков беглыми холопами и ярыжными ворами. Важные сведения заключает в себе «Повесть об Азовском осадном сидении» XVII в., составленная в казачьей среде. Герои повести -- вольные донские казаки недобрым словом вспоминали о своем холопском прошлом: «Отбегаем мы ис того государства Московского из работы вечныя, ис холопства невольного, от бояр и дворян государевых». Дополнительные факты можно найти в «распросных речах» «царевича Петра» 1607 г. По словам «Петра», из пяти старых казаков, затеявших самозванческую интригу на Тереке в 1606 г., двое были боярскими холопами и служили один у князя В. Черкасского, а другой -- у князя В. Трубецкого. Молодой казак Илейка Муромец, принявший имя «царевича Петра», до поступления в казачью станицу был кабальным холопом сына боярского Г. Елагина²⁶. Можно сослаться также на биографии казаков, извлеченные из подлинных кабальных книг конца XVI -- начала XVII в. Некто Спиридон Фомин показал в 1599 г., что прежде служил в добровольных холопах у государева конюха А. Быкасова на Москве, «а как на Ондрея (Быкасова. -- Р. С.) пришла государева опала, и их (холопов. -- Р. С.) роспустили на волю, и он был в казакех на поле, а с поля пришол, бил челом в службу Семену Львову волею». Как видно, Фомин был боевым холопом. Побыв в казаках, он вернулся в Свиту феодала. Казак С. Дмитриев при поступлении в вооруженную свиту помещика И. Чортова сказал, что родом он крестьянский сын, «побыл в поле в казаках у атамана у Ворона у Носа (донской атаман, воевавший в полках год Выборгом. -- Р. С.) лет с восемь, а с поля пришол в Новгород проведывати родимцов», тут и попал в кабалу²⁷.

Беглые боярские послужильцы -- боевые холопы сыграли заметную роль в формировании вольного казачества по той причине, что они в отличие от других представителей низших слоев имели военный опыт и располагали оружием. Приток беглых в казачьи станицы резко усилился в годы великого голода 1601 --1603 гг., когда многие феодальные господа отказывали в пропитании своим дворовым людям и особенно боевым холопам, которых десятилетняя мирная передышка сделала ненужными в их глазах. Появление беглых усиливало настроения недовольства на казачьих окраинах.

Строительство крепостей на Северском Донце, Дону, Нижней Волге, Яике и Тереке заключало в себе прямую угрозу вольностям казачества. Крепостнический строй не мог окончательно укорениться в центре России, пока существовали вольные окраины. Это обстоятельство оказало определенное влияние на политику Бориса Годунова. На протяжении двух десятилетий правительство настойчиво пыталось добиться полного подчинения вольного казачества. Вскоре ему пришлось пожать плоды своей политики. Донские казаки приняли самое активное участие в гражданской войне начала XVII в.

ГЛАВА 10. ГОСУДАРЕВА ДЕСЯТИННАЯ ПАШНЯ

Поддержание военно-оборонительной системы на южных границах требовало от казны крупных расходов. Стремясь сократить эти расходы, правительство ввело в южных городах государеву десятинную пашню. С. Ф. Платонов оценил меру как неосмотрительную. Размеры десятинной пашни в начале XVII в. были очень велики. Обязанность обрабатывать столь значительную площадь земли ложилась на местное служилое население тяжелым бременем. Недовольство десятинной пашней, как полагал С. Ф. Платонов, явилось одной из причин «Смуты» в южных городах и уездах¹.

Десятинная пашня получила широкое распространение уже в XVI в. Крестьяне дворцовых земель помимо обработки своего надела были обязаны отбывать барщину на государевых десятинах, урожай с которых шел в пользу Дворца.

Власти степных крепостей организовали государеву десятинную пашню, опираясь на опыт Дворцового приказа. Однако условия в южных уездах были особыми, что неизбежно вело к видоизменению традиционных форм. На вновь присоединенных землях было немного распаханной пашни, крестьянское же население было крайне малочисленным. В таких условиях власти были вынуждены возложить обработку государевой десятинной пашни на служилых людей.

Дети боярские и прочие служилые люди, получившие крохотные «дачи» в «диком поле», не имели возможности в короткий срок распахать отведенные им в степи участки, а значит, не могли обеспечить себя необходимыми жизненными средствами. Это неизбежно вело к резкому увеличению казенных затрат на содержание южных гарнизонов, ибо'мелких помещиков переводили в разряд «оброчников», пользовавшихся правом на получение хлеба из государевых житниц. Властям приходилось отправлять из Нечерноземного центра все более крупные партии хлеба в южные города, стоявшие на черноземе. Стремясь возможно скорее снабдить степные города собственным хлебом, правительство приказало местным военным властям завести в них казенную пашню, а для обработки ее ввело государственную натуральную повинность. Во вновь построенных городах посадское население по большей части отсутствовало, а потому барщину на государевой пашне должны были нести служилые люди².

В городе Воронеже, основанном в 1585 г., распаханных земель к началу XVII в. было больше, чем в новопоставленных городах. Получив приказ о заведении государевой пашни, местные воеводы отрезали 300 десятин из земельных «дач» местных казаков и стрельцов. Пашню стали пахать «всем городом». Характерно, что в годы «Смуты» служилые люди поспешили вернуть себе отрезки и стали пахать «те десятины... на себя»³.

В Белгороде, основанном в 1596 г., писцы отвели под государеву пашню 900 десятин. «Разодрать» ковыльную степь было нелегко, поэтому в обработке находилось только 600 государевых десятин. Прочую отведенную землю воеводы раздали присланным в город служилым людям. Поскольку постоянный гарнизон Белгорода был невелик, основные сельскохозяйственные работы выполняли пешие стрельцы, направленные в крепость на лето из других украинных городов. Они должны были пахать землю, собирать урожай и пр. Ранние весенние работы вменялись в обязанность стрельцам и казакам из местного гарнизона. До прибытия пеших стрельцов они вспахивали зябь, а после их отъезда с наступлением зимы молотили собранный с государевой пашни хлеб. Пешие стрельцы не имели лошадей, земледельческих орудий и пр. Поэтому воеводы посылали на полевые работы лошадей с государевых конюшен. В Белгороде постоянно держали 130 лошадей. На воеводском дворе были заведены склады с инвентарем. На барщине стрельцы использовали «сошники и серпы государевы». В страдную пору приказные выдавали «на 10 человек на месяц по осмине круп да по осмине толокна». Стрелецкие сотни делились на десятки во главе с десятниками⁴. Способ распределения провианта по десяткам указывает на то, что на полевых работах стрельцы сохраняли свою военную организацию.

В ряде южных городов, например в Осколе, порядок обработки государевой десятинной пашни был таким же, как и в Белгороде⁵.

Наиболее интересны сведения об организации государственного зернового хозяйства в Ельце. Согласно приказной справке 1620 г., возобновив после «Смуты» десятинную пашню в Ельце, «что пахали при царе Борисе», власти распорядились обрабатывать ее «по-прежнему детьми боярскими ельчаны, и елецкими стрельцы, и казаки, и пушкари, и затинщики, и всякими служилыми и жилецкими людьми». Постоянный гарнизон в Ельце был достаточно велик, поэтому барщину на пашне тут несли преимущественно местные служилые люди. В 1593 г. хлебное жалованье в Ельце получали 150 детей боярских, 200 стрельцов, 600 казаков, 45 пушкарей и казенных ремесленников. Их труд в основном и использовали на десятинной пашне. На 1000 человек приходилось 600 государевых десятин. В 1592--1593 гг. елецкие воеводы получили разрешение набирать в казаки крестьян и крестьянских детей. Многие прибыли туда с лошадьми и хозяйством. Дети боярские держали скот в своих поместьях. В связи с этим на полевых работах в Ельце не использовали лошадей с государевых конюшен. «Всякие люди» пахали тут десятинную пашню «на своих лошадях»⁶.

Совершенно так же, как и в Ельце, было организовано государственное барщинное зерновое хозяйство в Курске⁷.

Государева десятинная пашня относится к числу важных экономических нововведений времени Бориса Годунова. Города Воронеж, Елец, Курск, Оскол, Белгород располагались в черноземной полосе. Земля здесь была плодороднее земли в Нечерноземном центре. Первые урожаи на целине были исключительно высокими. Отпала необходимость снабжать хлебом гарнизоны вновь построенных крепостей. Более того, хлебные запасы из этих крепостей стали использовать на казенные нужды в самых разных местах. Согласно приказной справке 1620 г., при царе Борисе собранный с десятинной пашни хлеб давали «на Ельце атаманом и казаком, и московских и украинных городов стрельцом и казаком, которые были на службах, и елецким оброчником всяким людем».

Оброчниками называли людей, имевших право получать хлебное жалованье из царских житниц. После того как служилые люди в Ельце распахали отведенные им земельные «дачи», система распределения хлеба изменилась. «...А как на Ельце всякие оброчники устроены землями и почали хлеб пахати сами, и десятинной хлеб давай служилым людем, которые стояли на Ельце на службе, и иной десятинной хлеб проваживали в Царев-Борисов город»⁹. Царев-Борисов был основан в 1600 г., и там распашка целины только началась.

В Воронеже местные «оброчники» и «всякие люди» тоже получали хлеб с десятинной пашни, пока не были «устроены землею». Высвободившиеся запасы десятинного хлеба при царе Борисе ежегодно посылали «на Дон к атаманом и казаком». Из государевых житниц Белгорода запасы везли не только на ближние, но и на отдаленные казачьи окраины. «А при царе Борисе, -- значится в приказной справке 1620 г., -- десятинной хлеб давай в Белгороде на жалованье атаманом волским и яицким и донским...»¹⁰

Истощение почвы и низкая производительность принудительного барщинного труда привели вскоре к резкому падению урожайности зерновых на государевой пашне в степных уездах. По расчетам И. Н. Миклашевского, средний урожай ржи на десятинной пашне в Ельце составлял сам-2,2. В 1605--1615 гг. елецкая государева пашня была заброшена «за войною и за смутою»¹¹.

Состав землевладельцев на вновь освоенных южных территориях отличался исключительной пестротой, что и определяло своеобразие политики Годунова в отношении южных помещиков из числа детей боярских, атаманов и казаков. Указ о привлечении мелкопоместных детей боярских к участию в работах на государевой десятинной пашне в некоторых южных уездах был проявлением того же пренебрежения к интересам низшего слоя феодальных землевладельцев, которое столь ярко отразилось в крестьянской политике Бориса Годунова.

Государственная натуральная повинность вызывала наибольшее негодование не среди казаков, а среди мелких помещиков южных уездов, что и явилось одним из факторов, определивших их поведение в период «Смуты». Заведение десятинной пашни в южных уездах вовсе не было неосмотрительной или опрометчивой мерой. В годы «великого разорения» центральные уезды понесли наибольший ущерб и буквально обезлюдели. Тем не менее, их население должно было обеспечивать постоянные поставки хлеба во вновь построенные южные города, располагавшиеся в черноземной полосе.

Власти широко использовали труд «посошных людей» -- крестьян, отбывших государственную повинность, -- на строительстве Воронежа, Ельца, Белгорода и других крепостей. Но эти крепости располагались на большом удалении от прочих уездов. Поэтому воеводы привлекали на строительные работы стрельцов и казаков из местных гарнизонов. Поставив задачу обеспечить южные города местным хлебом, власти обратились к тому же контингенту рабочей силы. Феодальное государство могло достичь поставленную цель лишь доступными ему средствами: оно ввело отработочную государственную повинность для всего без исключения населения, переброшенного в южные уезды и несшего гарнизонную службу. Таким путем власти добились того, что в степной полосе появились первые крупные по тем временам распашки степной целины -- «дикого поля».

Государева десятинная пашня могла нормально функционировать в мирное время. Но едва началась война, она оказалась заброшенной по всем южным городам.

ГЛАВА 11. ПОДГОТОВКА МОСКОВСКОГО ПОХОДА

В конце XVI в. Речь Посполитая переживала острый внутренний кризис. Магнаты и шляхта, жестоко угнетавшие украинских и белорусских крестьян, столкнулись с открытым сопротивлением масс. В 1591 г. гетман Косинский возглавил восстание казаков, продолжавшееся два года. Летом 1593 г. Косинский погиб при осаде Черкасс. По некоторым сведениям, он был предательски убит людьми черкасского старосты Александра Вишневецкого. Летом 1594 г. Наливайко и Лобода возглавили новое восстание. На этот раз движение приобрело более грозный размах. По всей Украине прокатилась волна крестьянских восстаний, запылали феодальные усадьбы, с Украины движение перебросилось на Белоруссию. Речи Посполитой пришлось собрать все свои военные силы, чтобы нанести решительное поражение казакам.

К 1602--1603 гг. брожение вновь охватило украинские земли. Можно было ждать взрыва в любой момент. Наибольшее беспокойство властей вызывала Запорожская Сечь -- центр казацкой вольницы. Запорожцы закупали оружие, вербовали охотников, запасались продовольствием. Самозванец рассчитывал использовать недовольство казаков.

Польское правительство опасалось, как бы выступление запорожцев не стало сигналом к новым массовым восстаниям на Украине. 2(12) декабря 1603 г. Сигизмунд III издал грозный универсал, воспрещавший под страхом смертной казни продавать казакам оружие и боеприпасы. Власти пытались затруднить приток добровольцев в Сечь¹. Однако запорожцы не обратили на королевский универсал никакого внимания.

Появление претендента на русский трон в пределах Речи Посполитой стало вскоре предметом сложной политической борьбы. Наиболее дальновидные политики Польши во главе с коронным гетманом Яном Замойским оценили действия Адама Вишневецкого как авантюру. Замойский пользовался огромным авторитетом в государстве, и князь Адам был вынужден представить ему свои объяснения. В письме от 27 сентября (7 октября) 1603 г. Вишневецкий принес свои извинения за то, что с запозданием дал знать гетману о появлении московского «царевича». «Поскольку в мой дом, -- писал князь Адам, -- попал человек, который доверился мне, что он сын Ивана, этого тирана... и хочет попросить помощи [у короля]... прошу Вашего совета, что с этим делать». Оправдывая свои действия, Вишневецкий выдвинул на первый план два момента: получение из России новостей, благоприятных для претендента, и показания перебежчиков. «Причина того, -- писал князь Адам, -- что я не сразу оповестил Вас о нем, та, что я сам в этом весьма сомневался, а теперь, когда к нему прибежали совсем недавно более 20 москалей, признавшие, что царство по естественному праву принадлежит ему, то, воспринимая это как доказательство, посылаю Вашей милости новости из Московии...»²

Замойский немедленно посоветовал Вишневецкому известить обо всем короля, а затем отправить и самого претендента либо к королю, либо к нему, гетману ³.

22 октября 1603 г. Сигизмунд III пригласил папского нунция Рангони и уведомил его о появлении в имении Адама Вишневецкого москвитянина, который называет себя царевичем Дмитрием и намеревается вернуть себе наследственный трон при помощи, казаков и татар. Король приказал Вишневецкому привезти претендента в Краков и представить подробное донесение о его личности⁴. Князь Адам переслал Сигизмунду III подробную запись рассказа Лжедмитрия. Однако переписка с Замойским убедила его в том, что правительство Речи Посполитой не склонно поддерживать самозванческую интригу, и поэтому он не спешил передать самозванца в руки официальных властей. Имеются сведения, что А. Вишневецкий уже в январе 1604 г. стал собирать армию для самозванца в пределах своей вотчины в Лубнах, на Суле ⁵. Собранных сил было слишком мало, чтобы помышлять о серьезном вторжении в Россию. Но Лжедмитрий и его покровитель рассчитывали найти союзников на Украине и за ее пределами. Особые надежды они возлагали на крымского хана.

Отношения между Россией и Крымом были неустойчивыми. В любой момент можно было ждать войны. Угроза татарского вторжения резко усилилась в 1604 г. В Москве уже весной получили известие о том, что крымский хан разорвал мир с царем и готовится идти на Русь⁶.

Приступив к сбору армии в Лубнах, Вишневецкий рассчитывал вторгнуться в пределы России в тот момент, когда ее воинские силы будут связаны борьбой с татарами или понесут серьезное поражение в этой борьбе. По-видимому, самозванец и его покровитель пытались завязать сношения с ханом. В 1604 г. крымский гонец сообщил царю, что Вишневецкий уведомил хана о прибытии к нему «царевича» и заявил, что он в отличие от короля не связан присягой о мире с Борисом и может действовать, не считаясь с мирным договором⁷. Лубны находились на кратчайшем расстоянии от сожженных царскими воеводами Прилук. Вишневецкий вел свою особую войну с Борисом. Однако его расчеты на столкновение между Россией и Крымом не оправдались.

В значительной мере успех авантюры зависел от того, найдет ли идея «доброго царя» поддержку среди казацкой вольницы и православного населения Украины. Семья Вишневецких сохранила связи с казацкой старшиной и церковными православными иерархами. Эти связи были пущены в ход. Самозванец не жалел обещаний, чтобы привлечь на свою сторону запорожцев⁸.

Однако вольные казаки не проявляли особого энтузиазма. Они предпочитали иметь дело с подлинным царем на Москве, откуда по временам приходило государево жалованье. Отрепьев жаловал их лишь на словах. 2 февраля 1604 г. годуновские агенты доносили с Украины, что «Дмитрий» вел переговоры с посланцами из Запорожья и «им имался у Путивли за их службы их жаловат, как, кажет, мене на Путивль насадите»⁹. Как видно, военные планы Вишневецкого и Отрепьева определились в конце 1603 г. Самозванец рассчитывал с помощью казаков занять Путивль. Однако его обращение к казацкой вольнице не имело успеха (см. гл. 20).

Лжедмитрий пытался втянуть в авантюру не только запорожских, но и донских казаков. Он обратился к ним в Раздоры с грамотой. Содержание грамоты подробно пересказано в ответном послании атаманов. Аутентичность казацкого письма и грамоты не вызывает сомнения, однако его текст сохранился в испорченном польском переводе. Письмо с Дона было составлено от имени «донского низового атамана Ивашки Степанова, и всех атаманов казацких, и всего войска»¹⁰. Упомянутого Ивана Степанова можно отождествить со Смагой Степановым Чертенским, главным атаманом войска в годы «Смуты»¹¹. В своих грамотах в Москву атаман именовал себя Смагой Чертенским. В царских грамотах его называли Смагой Степановым¹². Лишь в письме Лжедмитрию атаман назвал свое подлинное имя -- Иван.

Самозванец ссылался на авторитет своего мнимого отца и обещал казакам «полную волю». Атаманы процитировали его обращение в своем письме: «Писал ты до нас [через] запорожских казаков: святой памяти отца своего, а нашего государя прирожденного царя и великого князя Ивана Васильевича всея Русии и всего достоинства царского относительно полных вольных лет, что тебя, государя, бог укрыл от неповинной смерти». Обещание насчет полной воли произвело большое впечатление на донских казаков. С удивительной наивностью они адресовали свой ответ «по воле и благословению бога дарованному государю царевичу, воскресшему, как Лазарь, из мертвых...». Донцы были готовы признать себя подданными законного царевица: «Мы, холопы твои или подданные твои, государя прирожденного, все радуемся такому долгожданному утешению и, выполняя волю бога и твою, государеву... послали до тебя, государя, двух атаманов...» В Литву выехали атаманы Корела, Михаил Межаков и пять казаков. При них находилась войсковая грамота, датированная 15 ноября 1603 г.¹³